Исчезая с рассветом

Павел Георгиевич Козлов, 2022

Деспона ДиМарко невероятно талантлива. Ведь даже в самом сердце большой Пустоты она умудрилась нажить себе неприятности. Во-первых, с ней происходят удивительные вещи. Вещи прямо-таки поразительные, потому как на Шпиле, богами позабытой колонии на границе реальности, теоретически не должно происходить ровным счетом ничего. Во-вторых, даже здесь прошлое умудрилось ее настичь. Это прошлое зовется Бардом, ведет себя все так же бесцеремонно, сообщает тревожные новости и просит спасти от забвения небезразличную ему прекрасную даму. Превосходно! И, наконец, Деспоне небезосновательно начинает казаться, что весь привычный ей мир вот-вот разрушится. Причем разрушится в самом буквальном смысле этого слова. А для того, чтобы трагедии не случилось, нужно понять одно. Почему люди превращаются в тени?

Глава вторая. Кто боится теней

С годами привычка размышлять и анализировать по самому ничтожному поводу приобретает безусловный характер, а мечты и домыслы раздуваются порой до масштабов, совершенно не пропорциональных событию, их породившему. Бывают и другие явления. Те, что изначально настолько необъятны и сложны, что разум, склонный к такого рода интенсивным манипуляциям, клокочет и закипает в тщетном стремлении постичь непостижимое. И так до успешной разгадки или, что бывает гораздо чаще, до полного выгорания.

Как только Анна и Бард закончили свой рассказ, Деспона тут же поняла, что ей придется иметь дело с феноменом второго рода. С клубком запутанных ниток. С загадкой. С непонятным и непостижимым.

Вспоминая давно позаброшенный навык, Десс приказала своим мыслям не суетиться. Это было сложно и получилось не вполне, так как за время отшельничества на Шпиле ее разум стал капризен и своенравен.

Но все же она сделала шаг в нужном направлении и кое-как приглушила хор навязчивых голосов.

Эту историю нельзя было атаковать. Ее нужно было осмыслить. А для этого требовался долгий и кропотливый процесс — сложить их сбивчивое повествование в хронологически выверенный документ. Примирить их чувства. Найти противоречия. И ждать. Ждать, пока решение не придет.

***

— Ну же, начинайте! — еще раз поторопила их Десс, и Бард махнул рукой и принялся расхаживать взад и вперед в ровном свете одиноких часов.

— Мы познакомились на равнинах Центральной Провинции, — неловко молвила Анна, следуя взглядом за менестрелем, и Десс наконец сумела разглядеть ее профиль — изящный носик и губы, которые были чувственными, но совершенно об этом не догадывались.

— Мы познакомились на равнинах Центральной Провинции, — повторила тень, обретая свой голос.

— В самый холодный день поздней весны, — вторил ей музыкант, останавливаясь на месте и обессиленно закрывая глаза.

— Когда лето уже стучалось в дверь, но воздух внезапно сотрясла гроза.

— Когда тучи заволокли небосвод, и ледяные капли дождя застучали по крышам вагонов.

Это было там, дома. В Настоящем. Когда Деспоны уже не было рядом.

Бард путешествовал с торговым караваном. Несколько купцов, скинувшихся на услуги банды неудачливых наемников. Лекарь, не решившийся пересечь равнины в одиночку, и примкнувший к каравану вагончик капризной аристократки.

И Бард — на первый взгляд, странствующий музыкант, развлекающий всю честную компанию на привалах перед сном.

Равнины, бесконечные равнины и отдельные жиденькие рощицы, деревьев в которых не хватило бы и на самое жалкое подобие деревни. Неделя пути под аккомпанемент задумчивой лютни, слабого ветерка и… змей. Ужас, скрывавшийся в высокой траве вдоль Имперского тракта, стоял за дурной славой здешних пустошей.

Укус лиловой гадюки убивал человека за пару дней — легкая слабость, лихорадка и медленный спуск в пучину безумия. К концу стремительной болезни страдалец переставал узнавать окружающих и от человека оставалось одно лишь воспоминание.

На змей существовала лишь одна управа — целители селений, что располагались вблизи склонов Сумеречной гряды, собирали весной особый вид горных подснежников, из которых потом по им одним известным рецептам изготавливалось противоядие.

Ситуацию усугубляло то, что Тракту зачастую не было альтернатив. Он соединял восточную и западную части империи по кратчайшему маршруту, вдали от океанского побережья и время от времени пересекая лишь мелководные речушки, совсем не пригодные для судоходства. Путь к полноводным рекам и более безопасному пути нередко был дольше, а капитаны, зная о трудностях своих потенциальных пассажиров, не мелочились с расценками.

Потому купцы, желавшие доставить свой груз без промедлений и лишней волокиты, или же просто не располагавшие достаточными для водного путешествия средствами, готовы были рисковать.

Антидот тоже был недешевым удовольствием, и далеко не все караваны отправлялись в путь, имея в своей поклаже достаточное количество доз.

Днем змей боялись меньше — нужно было лишь держаться подальше от края дороги и внимательно смотреть себе под ноги. Останавливаясь на ночлег, путешественники выкашивали траву на обочине или же находили давно устоявшиеся места для стоянок, коих вдоль Тракта образовалось множество. После, они окружали себя сухими ветками, привезенными с собой или собранными в рощицах по пути, и разжигали в поле полукружие защитных костров. Как правило, подобных мер предосторожности хватало для того, чтобы чувствовать себя в хрупкой безопасности, но в каждом третьем караване все равно находились сумасбродные, нерадивые или просто невезучие люди, жизнь которых рано или поздно оказывалась в распоряжении противоядия из горного подснежника.

Караван Барда ничем не отличался от себе подобных. Насколько было известно музыканту, у всех его спутников имелась своя доза антидота — перед отправлением каждый позаботился о том, чтобы приобрести у местных знахарей хотя бы один мешочек драгоценного порошка.

Первые три дня недельного путешествия не ознаменовались происшествиями. Настороженная обыденность хождения по тракту давала о себе знать — люди со временем уставали вслушиваться в каждый шорох, разговоры становились все оживленнее, и рутина вступала в свои права.

Бард стремительно умудрился стать своим среди путешественников, ни с кем особенно не сближаясь и узнавая о других несравненно больше, чем рассказывал о себе.

— Скажи-ка мне, Ханси, — спрашивал Бард у капитана наемников на дневном привале в первый день их странствия. — Так кто же наша таинственная спутница, что не показывается из своего вагончика с самого отъезда?

— Вы менестрели ни одной юбки не пропускаете, — отмахнулся тот, кого звали Ханси, смугловатый и немного грузный мужчина среднего возраста и неясного происхождения. — Я здесь не дольше твоего, Бард. Откуда мне знать, что это за важная особа?

— Видимо, дама действительно не из простых, — Бард кивнул в сторону угрюмого вида сухонького мужчины преклонных лет, сновавшего между вагонами с брезгливо-возмущенной физиономией. — Чванливости ее слуги хватит и на тысячу королей.

Ханси скривился.

— У хороших господ таких слуг не бывает, уж поверь старому воину.

— Необщительный? — понимающе покивал Бард.

— Необщительный? — оскалился Ханси. — Да он ведет себя так, как будто его госпожа — наместница всех богов на земле, а сам он — как минимум ее правая рука. Хочешь, чтобы путешествие прошло гладко — уважай караван. А этот сушеный стручок как будто бы первый раз в жизни вышел на улицу из своих золотых чертогов и теперь морщит от всего носик. Госпожа и вовсе, бьюсь об заклад, не вынесла смрада открытого поля и теперь приходит в себя в благоуханной тишине своей кабинки.

Бард покачал головой.

— Каждый аристократ в караване приравнивается к вагону мертвого груза.

— А ты сам-то кто, менестрель? — прищурился Ханси. — Сдается мне, ты слишком учен для простолюдина. Да и изъясняешься как-то мудрено порой. Когда забываешься, — добавил наемник с двусмысленной улыбкой.

— Я много странствовал, — Бард развел руки в стороны. — Нахватался всего здесь и там.

Охранник лишь еще пуще нахмурил густые черные брови.

— Ханси, — вздохнул Бард, поняв, что не переубедит оппонента. — У меня ведь тоже есть некоторые сомнения в простоте твоего происхождения. Ты одет опрятней других, у тебя ухоженная борода самого что ни на есть настоящего городского франта, и еще ты несколько раз произвел довольно-таки… цветастые фразы, знаешь ли.

— А я много путешествовал, — засмеялся наемник. — Нахватался всего, здесь и там.

— Весьма остроумно, — оскалился Бард.

— Прости, не мог упустить такую возможность, — успокоился Ханси. — Мне, в отличие от тебя, скрывать нечего. Да, мой батюшка служил камердинером при бароне Лакруа и готовил меня к военной службе. Годков этак в тринадцать жизнь моя мне смертельно наскучила, и я бежал из отчего дома. Вот и все.

— Необычная история, — прокомментировал Брад.

— Самая что ни на есть обыденная, — отмахнулся Ханси. — Добрая треть нашей команды имеет схожую биографию. Твоя исповедь вызывала бы куда больший ажиотаж.

— Едва ли, — сухо возразил Бард.

— Я знаю, что не услышу ее, — поморщился Ханси, — и не стану просить тебя о таком одолжении. Уж мне-то известно, что некоторые байки лучше даже не слушать — для аудитории они могут быть еще опаснее, чем для рассказчика.

— Я лишь странствующий музыкант, — отрезал Бард. Он с трудом поборол желание прекратить разговор и уйти, зная, что грубость с его стороны лишь усугубит ситуацию.

— Несомненно, — саркастически поморщился Ханси. — Простой менестрель с колодой карт Килит и подзорной трубой, — внезапным шепотом добавил он. — Непростой подзорной трубой.

Бард оцепенел. Каким-то уголком подсознания он понимал, что самым абсурдным образом уставился на своего собеседника невидящим изумленным взором, но тело перестало его слушаться. Он даже успел порадоваться про себя тому обстоятельству, что это самое неповинующееся тело сейчас с комфортом располагалось на расстеленном поверх весенней травы плаще, иначе земля непременно ушла бы у него из-под ног.

— Как ты напрягся, — Ханси легонько потормошил его за рукав. — Полно, успокойся. Мне не нужны чужие тайны. Просто имей в виду, что пара пытливых глаз всегда видит немного больше, чем ты хочешь ей показать.

Дар речи так и не вернулся к Барду.

— Отдыхай, менестрель, — Ханси тяжело поднялся и на прощание хлопнул Барда по плечу. — Впереди еще пять часов марша. А вечером, когда мы, если будет на то воля богов, доберемся до таверны, мы снова попросим тебя спеть. Уж в твоем основном ремесле сомнений у меня пока не возникло, музыкант ты толковый.

***

Весь оставшийся путь до вечернего привала прошел для Барда в смятении мыслей и домыслов.

Первые несколько часов он прошел на ногах, шагая рядом с караваном по неровной поверхности тракта. Бард то и дело невольно бросал взоры в сторону главаря наемников, но тут же одергивал себя и возвращал взгляд на дорогу. Его рука при этом машинально поглаживала сумку, которую он вопреки всякому здравому смыслу для пущей надежности перевесил с плеча на пояс. Теперь она неприятно била менестреля по бедру, зато подзорная труба всегда была у него под рукой.

Ведь правда?

Рука снова абсурдно тянулась к сумке и нащупывала в ней знакомый цилиндр.

Да. Труба все еще была здесь.

Бард облегченно вздыхал, но паника возвращалась с осознанием того, что близился вечер, а значит и ночлег. Как уберечь сумку ночью? Не спать, а потом попробовать наверстать упущенный сон днем в повозке?

Ближе к вечеру тракт выровнялся.

— Скоро будем в деревне! — провозгласил ехавший во главе колонны Ханси, поворачиваясь в седле. Наемники встретили его объявление радостным возгласом, а купцы удовлетворенно закивали.

Деревня означала крышу над головой, теплую еду и, если им повезет, хорошую выпивку. А главное — четыре стены и безопасность от змей.

«Возможно, мне повезет раздобыть отдельный номер и запереться на ночь?» с надеждой подумал Бард. Он не нуждался в средствах и надеялся избежать ночевки в стойлах, но вот только справится ли захудалая таверна с подобным наплывом гостей? Купцы по праву первыми станут претендовать на комнаты, а остальным придется довольствоваться тем, что останется. Нужно было ценить этот момент, ибо оставшееся путешествие обещало целиком и полностью пройти под открытым небом.

Их процессия ускорилась, предвкушая сытный ужин и беззаботную ночь. Бард запрыгнул в повозку, где он был единственным пассажиром, не считая рулонов войлока и нескольких тюков с разноцветными тканями, и стал надеяться на лучшее.

***

Таверна оказалась на удивление вместительной, в то время как прилегавшую к ней скромную улочку в шесть домов едва ли можно было именовать деревней. Бард укорил себя за недальновидность — обслуживание путешественников по Имперскому тракту было единственным прибыльным делом в здешних краях, и местные жители были готовы принять даже самый внушительный караван.

Естественно, хозяин с радостью воспользовался отсутствием у своего заведения иных конкурентов, кроме открытого неба и чистого поля, а потому расценки были не из самых человечных.

Но Барду было все равно.

Он с особенно зловредной радостью выложил три серебряных дуката за комнатушку на третьем этаже и облегченно вздохнул только тогда, когда дверь была заперта на задвижку, а труба и колода карт лежали перед ним на кровати, нетронутые и невредимые.

Спокойствие, пусть даже и спокойствие на одну ночь, определенно стоило нескольких монет. Особенно если учесть тот факт, что монеты, по правде сказать, принадлежали мастеру Гилфи и были выданы Барду с собой оговоркой.

Можно ли было считать эти расходы «непредвиденными и оправданными»? Отчего бы и нет?

Бард устало плюхнулся на кровать рядом со своими сокровищами и задумался.

Итак, Ханси. Как он узнал? Нежели Бард забылся и в его присутствии проверял содержимое сумки? Но нет, это было полностью исключено. Значит, он где-то заприметил Барда ранее, еще до отправки каравана. Где-то в городе…

Бард потер виски. От напряжения голова пульсировала подловато-непонятной болью.

Ночь манила его. Она была свежей и по-весеннему молодой, в ней хотелось жить, влюбляться, писать песни и совершать безрассудные подвиги.

Что толкового он сможет надумать после дня непрерывного марша и ненавязчивых приступов паранойи?

Бард решил, что в будущем он непременно будет вести учет дурных и правильных решений, а напротив каждого из них он пометит, когда оно было принято. Он был готов биться об заклад, что утро с большим отрывом победит в конкурсе здравомыслия.

Но эта ночь не предназначалась для тяжелых дум, а потому Бард принял самое простое из доступных решений — он решил насладиться свежим воздухом.

Спрятав трубу и колоду обратно и взвалив неизменную сумку на плечо, Бард спустился в общую залу. Несколько наемников продолжали вяло потягивать эль или пиво, из последних сил обмениваясь сонными репликами. Кто-то махнул ему рукой и что-то крикнул, а Бард отшутился в ответ. Дорога до деревни заняла чуть больше времени, чем ожидалось, и никто уже не требовал от Барда музыки. Даже Ханси, еще на привале собиравшийся насладиться выступлением менестреля на исходе дня, позабыл о своих намерениях и отправился спать одним из первых.

Что ж, тем лучше.

Бард оставил душную комнату позади и шагнул за порог, закрыв за собой дверь.

Пронесло. Эта ночь принадлежала только ему.

Еще некоторое время он стоял на крыльце с закрытыми глазами, с благодарностью вдыхая прохладный молодой воздух.

Менестрель открыл глаза и позволил своему зрению привыкнуть к темноте. Дорога бежала в обе стороны и утопала где-то в легком тумане. По левую руку к гостинице жались дома, а через дорогу и вдоль Тракта простиралось безграничное поле, полное спокойствия, тишины и смертельно ядовитых гадюк.

Бард бросил взгляд на свои сапоги. Высокие, плотные, безопасные. По крайней мере, на это очень хотелось надеяться.

Он вышел на тракт и прошел немного вдоль следов, оставленных вагонами каравана. Изучать деревню ему совершенно не хотелось — такие поселения сливались в одно серое пятно после стольких лет скитаний по всем закоулкам Империи. Нет, Бард решил прогуляться немного назад, восстанавливая последнюю милю своего путешествия.

Он миновал конюшни и, один за другим, оставил за спиной фургоны, умиротворенно черневшие в ночи в окружении часовых. Однако через сотню шагов Бард неожиданно заприметил на обочине тракта очертания еще одной повозки. Что это было? Купец, отбившийся от общей стоянки, или же одинокий путешественник, не решившийся приблизиться к огням таверны?

Бард застыл в нерешительности.

Не было бы лучше вернуться назад? Кто знает, что за люд скрывался в этом фургоне? Вряд ли добрые намерения могли загнать человека на обочину дороги посреди ночи.

И все же…

Бард медлил.

Сам не зная почему, он не решался сдвинуться с места.

Столь многое в его судьбе определилось мелочами, которые не оставили бы и воспоминания в иных жизнях. Знакомство с мастером Гилфи, встреча с Деспоной, несколько чудесных спасений… Всего этого могло бы и не быть, если бы не череда нелепых и малозначительных на первых взгляд совпадений. Почему все это случалось именно с ним? Как знать, быть может, чужие миры тоже регулировались капризами неведомых сил, а Бард слишком был увлечен собственными приключениями, чтобы это заметить? Или же кто-то там наверху и вправду заприметил его и, для собственной ли потехи, или же заключив с другим божеством бессмысленное и жестокое пари, раз за разом разыгрывал над Бардом все новые и новые шутки.

Как бы то ни было, а жребий был брошен.

Бард стоял, словно ноги его вросли в землю.

Он не двинулся даже тогда, когда дверь вагона скрипнула, и мягкий шелест травы ворвался в мерное шипение ночи.

А когда он все же понял, что хорошо было бы развернуться и что было сил бежать назад, было уже поздно.

— Госпожа! — раздался знакомый голос.

Шелест травы удалялся от обочины вслед за черной фигуркой, закутанной в шаль. Госпожа направлялась в поле.

— Госпожа! — отчаянно взмолился голос.

Первый шелест затих, но теперь вместо него зазвучал новый, более настойчивый и немного неловкий. Вслед за первой тенью устремилась новая.

— Руфус! Возвращайся сию же минуту! — воскликнула первая тень, и Бард вздрогнул.

Разрази его молния, если то не был самый чудесный из всех голосов, что он когда-либо слышал. То был голос женщины.

— Госпожа, я вернусь только вместе с вами! — не сдавался тот, кого звали Руфусом. Бард сразу узнал неразговорчивого слугу таинственной госпожи. Его сухощавый силуэт нерешительно застыл перед ней посреди поля.

Бард не решался пошевелиться. Одно резкое движение, и кто-то из них непременно увидит его, разоблачит. Он опасался вздохнуть слишком громко. Он отчаянно пожелал слиться с мраком, зная все это время, что его силуэт наверняка полыхал сейчас на фоне оставшихся за спиной огоньков злополучной таверны.

— Руфус, прошу тебя, ступай обратно в вагон, — повторила женщина.

Ее голос звучал, как глоток холодной воды в прожженной пустыне.

— Здесь опасно, госпожа! — решительно отрезал слуга, но голос его дрожал.

— Руфус, — тихо, почти с нежностью повторила она. — Прошу тебя, старый друг. Ты же знаешь, что я целыми стуками сижу взаперти. Я устала дышать затхлым воздухом этой усыпальницы на колесах. Я устала от всего.

— Я отворю дверь, и вы вдоволь надышитесь, госпожа. Только вернемся обратно…

— Это не то! — она топнула ногой, и Бард снова вздрогнул, а старый слуга вздрогнул вместе с ним. — Мне надоело выглядывать из клетки, как птичка со сломанными крыльями! Я хочу выйти в поле. Я хочу летать! По дороге гулять нельзя — меня увидят! Гончие, Гончие — везде Гончие. Везде этот твой Фавр. И шагу ступить нельзя! Так пусти меня в поле! Ты же знаешь, — повторила она мягче, — если Знахарка мне не поможет, то меня уже ничто не спасет. Так дай же мне насладиться последними днями так, как этого хочется мне.

— Нет, — Руфус замотал головой. — Нет, нет, нет! — энергично запротестовал он, срываясь под конец на крик.

— Тише, — укорила его госпожа, но он не обратил на нее внимание.

— Один укус, и у вас не будет и этого! Один случайный взгляд, и…

— И? — потребовала она. — Что ты сделаешь? Меня кто-то увидит. Кто-то меня узнает. Что тогда?

— Я убью этого человека, — сказал Руфус. Его голос по-прежнему слегка дрожал, но Бард отчего-то поверил ему без раздумий.

Конец ознакомительного фрагмента.