Сапфировый кондор. Детективно-политический трактат

Павел Галандров

Русский журналист Виктор Касатин приезжает в маленькое островное государство, республику Сантория, чтобы написать статью о бывшем президенте республики, погибшем год назад при загадочных обстоятельствах. Однако события начинают разворачиваться для Виктора по неожиданному и опасному сценарию. Он оказывается втянут в сложную политическую игру, непримиримую битву идеалов и идеологий, которая может стоить жизни не только журналисту, но и многим жителям Сантории.

Часть 1. Смертельный марафон

Единственное счастье в жизни —

это постоянное стремление вперед

Э. Золя

(События романа разворачиваются в октябре 2013 г. в Республике Сантория — островке, затерянном посреди Атлантического океана, примерно в 500 км от ближайшего европейского побережья)

Глава 1

Вечерами, после утомительной работы, уютный кабачок старика Доната под заурядным названием «Гавань» пользовался неизменным успехом у местной публики. Вдоль Сапфировой набережной, огибающей восточную часть города Эллизора, столицы Сантории, трудно было найти более популярное заведение. В шесть часов после полудня банковские конторы, рекламные агентства, юридические фирмы и государственные предприятия, расположенные в этом районе, начинали опустевать. Уставшие сотрудники разбредались в различных направлениях. И если одни ехали навстречу желанному семейному теплу в спальные окраины, а другие мчались восстанавливать силы в спортклубы и на танцплощадки, то третьи — заворачивали на Сапфировую набережную, чтобы пропустить стаканчик-другой в кабачке Доната в компании друзей, коллег или же в умиротворяющем философском одиночестве.

Интерьеры кабачка были разработаны со вкусом — бежевые стены с изящными деревянными вставками, картины с идиллическими сельскими пейзажами и настольные лампы, обтянутые тонкой тканью цвета аквамарин. Они создавали нужную умиротворяющую атмосферу. Не слишком торжественную, как в элитных ресторанах города, не слишком убогую, как во второсортных пивных по соседству, и не слишком домашнюю, которая и так приелась многим санторийцам до зубного скрежета.

Меню кабачка не отличалось калейдоскопом экзотических блюд и уникальных коктейлей, однако господин Донат, имея весьма скромные возможности, виртуозно умел привлечь в свое заведение людей с совершенно разными гастрономическими вкусами. Несколько видов качественного мяса с гарниром, свежая рыба (доставляемая ежедневно от знакомых рыбаков Доната), легкая закуска к спиртному и салаты из натуральных овощей, а также поджаренные сандвичи и пирожки с вареньем, изготовленные заботливыми руками жены Доната и его племянницы — все, что содержалось в меню. Барная стойка из красного клена, которая была главной достопримечательностью «Гавани», также не блистала радужной вереницей из бутылок, но лучшие сорта местного пива и неплохой виски с содовой бармен всегда мог предложить. Иногда в кабачке у Доната выступали местные певцы и музыканты, которые слишком уважали старика, чтобы отказывать ему в услуге, и слишком нуждались в деньгах, чтобы пренебречь такой возможностью. При этом посетители никогда не переплачивали в «Гавани», поэтому она и пользовалась популярностью среди обитателей округи. На фоне стремительных машин, неоновых реклам и стеклобетонных небоскребов мегаполиса «Гавань» казалась тихим и скромным пристанищем для тех, кто пытался скрыться от бесконечной суеты окружающего мира.

В один из ветреных осенних дней Донат готовил зал к очередному будничному вечеру. До конца рабочего дня оставалась еще пара часов, поэтому посетителей было немного. Приземистый моряк болтал прокуренным басом с миловидной блондинкой за одним из столиков. За другим столом сидела парочка подвыпивших безработных, которые часто наведывались сюда в перерывах между поисками вакансий. За третьим, отвернувшись к окну, сидел незнакомый хозяину человек и потягивал небольшими глотками черный доминиканский ром — импортную новинку «Гавани». Возможно, Донат его и знал, но у незнакомца был поднят воротник, а старомодная шляпа с широкими полями была сдвинута до самой переносицы. Он сидел молча, погруженный в собственный мирок, и у хозяина кабачка не было желания отрывать его каким-нибудь никчемным вопросом от напряженных мыслей.

Еще одним посетителем был Никсон Карбиц, парень лет двадцати восьми с мощной нижней челюстью и суровым взглядом из-под светлых бровей. Он зарабатывал на жизнь в одном из сыскных агентств города. Трудно было понять, сидел ли он здесь просто так, отдыхая от забот, либо же выслеживал очередного неверного мужа или бизнесмена, ведшего двойную игру. Уже случалось, что Карбиц использовал кабачок Доната для ведения наблюдения, и старика это неимоверно раздражало. Однако вступать в открытый конфликт с таким изворотливым и пронырливым человеком, как Карбиц, он не решался, к тому же не имея на руках достаточных доказательств. Никсон всегда мог бы убедить полицию, что предположения Доната не более чем вымысел, да и непременно отомстил бы старику при первом же удобном случае. Сегодня Карбиц пришел раньше других посетителей и был в очень подавленном настроении. Он уныло сидел в стороне и тихо попивал джин с тоником, периодически роясь в своем смартфоне.

За окном заунывно посвистывал ветер, а закатные лучи вкупе с выхлопными газами придавали небу над мегаполисом неестественный мутно-лиловый оттенок. Тем не менее, даже этот депрессивный пейзаж не нарушал уют и гармонию питейного заведения.

Над главной входной дверью послышался звон колокольчика — старик сохранил даже этот «пережиток прошлого», сделав из него еще одну визитную карточку «Гавани». В зал вошел молодой человек в сером пальто и толстом шарфе сливового цвета, завязанным петлей. Он с интересом огляделся вокруг и сел за маленький столик возле самого удаленного окна. Донат его совершенно не помнил, хотя имел хорошую память на лица. Отсюда он сделал вывод, что гость оказался здесь впервые. Хозяин кабачка не спеша приблизился к нему и чуть более почтительно, чем к обычным своим посетителям, протянул меню с выпивкой и закусками.

— Можете угостить меня санторийской абрикосовой настойкой? — с ходу поинтересовался клиент. — Ведь именно с этой рюмки в стране начинается любое настоящее застолье!

Парень глядел с видом знатока. Глаза Доната иронически сощурились.

— Вы в Сантории первый раз, я так полагаю? Причем прибыли совсем недавно?

Лицо у посетителя скисло — он скривил рот в улыбке, будто смеялся в душе над самим собой.

— Никогда не угадаешь, где тебя примут за своего, а где нет! — заметил он. — Когда пытаешься выделиться из толпы соотечественников, тебя моментально погружают в нее обратно. А когда, наоборот, хочешь вжиться в образ местного жителя, то тут же раскусывают и смотрят как на дурачка-иностранца. Что это — закон подлости или загадка психологии?

— Скорее, недостаточная осведомленность, — добродушно улыбнулся старик. — Абрикосовая настойка выпускается сейчас в очень ограниченном количестве и, как правило, идет на экспорт. Ценнейшие парники, где выращивали абрикосы, были приватизированы, а их новый владелец нацелен только на коммерческую выгоду. Продавать настойку за границу намного выгоднее, она пользуется спросом. Наше правительство недавно заключило контракт с одной французской алкогольной компанией на создание аналогичного напитка, уже для потребления санторийцами. Но ни по вкусу, ни по качеству он не идет ни в какое сравнение. Ведь в любом деле важен не продукт, а рецептура! В общем, теперь наша барная карта ограничивается лишь импортными настойками, и им, честно говоря, далеко до фирменной абрикосовой.

— Надо же, какая жалость… Мне очень советовали попробовать эту настойку, но я, как видите, отстал от местной жизни. А кружка шерти, в таком случае, у вас найдется?

— Да, этого добра у нас хватает, и пока никто отнимать не собирается! Сейчас сотворю вам пинту, а пока определяйтесь с закуской. Сегодня я рекомендую салат со свежим крабовым мясом, белые вареные колбаски или же филе палтуса. Останетесь в восторге!

Гордо произнеся заученную рекомендацию, хозяин торопливо ушел за кружкой шерти — разновидностью вишневого пива, которое в Сантории из-за особого вкуса местных тепличных вишен имело огромную популярность, в основном, среди приезжего населения. Молодой гость, выбрав наугад пару незатейливых блюд, отложил меню и стал сосредоточенно смотреть в окно. Он прилетел утренним рейсом из одной суровой северной страны. Ему предстояло многое успеть в ближайшие дни — о многом расспросить и написать, максимально проявить себя как журналиста («гремучую смесь сыщика и литератора», как он в шутку называл свою профессию), и главное — узнать правду об одном таинственном человеке, имя которого известно каждому санторийскому бродяге…

— Прошу! Этот эликсир — из самых свежих запасов, — высокопарно произнес Донат, ставя перед гостем кружку шипящего бордового напитка. Пиво пришлось по вкусу, молодой человек поблагодарил хозяина и попросил принести ему бифштекс с яйцом и брюссельской капустой, а также порцию кальмаровых колец. Новых посетителей еще не появилось, поэтому Донат, принеся заказ, попытался завязать разговор с незнакомцем. Хозяин был словоохотливым человеком, особенно в отношении иностранных гостей, да еще и прибывших неизвестно из каких мест.

— Осмелюсь поинтересоваться, как вам наш город? — начал он с банальных вопросов. — Многим он кажется таким контрастным, суетным и загадочным… Вы ведь совсем недавно здесь и, наверное, еще его толком не изучили? Могу порекомендовать несколько интереснейших мест, которые останутся в памяти кого угодно — от увлеченного историка до легкомысленного школьника. Скажем, уже в трехстах метрах отсюда…

— Благодарю за участие, мне очень приятно, — с улыбкой перебил его незнакомец. — Но у меня здесь живет хороший друг, мы договаривались прогуляться по историческому центру Эллизора, и я уверен, что он мне покажет ваш замечательный город. Неудобно отвлекать вас из-за такой мелочи от посетителей…

Донат хотел было возразить, однако в этот момент его окликнул прокуренный моряк, и хозяин побрел за счетом для постоянного клиента.

Через некоторое время разговор возобновился. Незнакомец понял, что Донат может пролить свет на одну волнующую его тему, и поэтому не хотел упускать случай.

— У вас очень милое заведение! Признаться, уже не ожидал найти какой-нибудь теплый уголок на набережной при таком жутком ветре. Как мне к вам обращаться?

— Все знакомые зовут меня просто Донат. Кто-то считает это именем, кто-то фамилией, некоторые — прозвищем за излишнюю упитанность, но мне все равно, так даже интереснее. А к вам? И откуда вы прибыли, если не секрет?

— Абсолютно не секрет. Из России, — улыбнулся гость. — А зовут меня Виктор Касатин.

— О, кто бы мог подумать! Замечательная страна и удивительные люди… Мне приходилось там бывать, когда я колесил в поисках интересных рецептов по всему миру. Россия очень необычна — и величественна, и непонятна одновременно. Мне кажется, чтобы чувствовать себя комфортно в России нужно быть либо очень богатым, либо очень… русским! Приезжие все равно будут ощущать себя в этой стране не в своей тарелке.

— Ха-ха, вы правы! Только русским по рождению открываются незримые и негласные тайны русского бытия! Иначе она за гранью понимания. У вас, кстати, прекрасная кухня! А есть что-нибудь из национальных блюд?

— О да, разумеется.….

Касатин еще раз взял в руки меню, однако заказывать не торопился. Глядя на описания блюд, он думал совсем о других вещах и подыскивал подходящие фразы для разговора.

— Тут в одном из закоулков меня дважды чуть не ограбили… Видимо, в некоторые районы лучше не забредать? Я никогда не думал, что Эллизор поделен на кварталы для своих и чужих… Или же это связано с амнистией после прихода нового президента, Геральда Гаулера?

— И с этим в том числе. После того, как главу Первого столичного полицейского управления поймали на взятке, я уже сомневаюсь, что кто-то в городе всерьез озабочен взрывом преступности и налетами националистов и этнических групп… Для некоторых сейчас наступило время настоящих «возможностей», в том числе и для многих полисменов. Им не до законов, вернее, они их подминают под себя. Так что рад, что с вами все в порядке, но впредь держитесь осторожнее.

— Наверно при нем такого не было? — Касатин кивком головы указал на портрет, висящий по центру барной стойки. Холст был уже изрядно потрепан и засален, однако очень гармонично вписывался в занимаемую нишу — было видно, что Донат уже изначально планировал ее вместе с барной стойкой и прочими интерьерами «Гавани». На портрете был изображен анфас мужчины средних лет, в черном костюме и темно-зеленом галстуке. Его усталые и глубоко посаженные серые глаза были устремлены вдаль, а русые волосы с седыми вкраплениями были аккуратно зачесаны назад. Небольшая горбинка на носу и выдающийся вперед подбородок невольно характеризовали его как лидера, способного на самоотверженный поступок.

Донат задумчиво посмотрел в окно.

— Да, при нем было спокойнее… Знаете, любой человек тянется к тому, кто сможет его защитить. Младенец тянется к матери, женщина — к мужчине, группа мужчин сколачивается вокруг надежного и авторитетного руководителя, а нация — вокруг достойного правителя. А он был достойным. Его правление принесло, конечно, и череду черных событий, но политика не бывает белоснежной, как дирижерская сорочка, особенно на высшем санторийском уровне. В целом же, повторюсь, он был достойным лидером. И народ его не забудет.

— Последние годы политика Сантории ассоциировалась, по сути, только с ним — от его решений зависели импорт и экспорт, христиане и атеисты, клиники и игорные дома, интеллигенция и многодетные семьи, он решал кто — враг, а кто — друг… Вы не устали от решений одного, вполне земного человека и его администрации?

— От беспомощности и безнаказанности устают больше, маср Виктор.

— Пожалуй. Бесспорно, он был одним из самых незаурядных политиков современности. Почти все они уже умерли, вот и он тоже умер, даже обидно становится.

Последняя фраза заставила хозяина кабачка придвинуться к посетителю поближе.

— Ну это еще неизвестно, маср Виктор. По официальным данным он действительно погиб в результате взрыва в больнице города Карлинс. Ему сделалось плохо, и его поместили под присмотр врачей. И там произошла утечка газа… Но знаете, вряд ли кто-то скажет вам со стопроцентной уверенностью, что уважаемый президент стал жертвой этой трагедии. Событие оказалось столь неожиданным, что в людской среде еще долго будет витать идея о том, что взрыв — лишь удачная инсценировка.

— Хмм… любопытная новость! Хотя, действительно, я натыкался на подобные мысли в санторийских изданиях перед тем как отправиться сюда… Но поскольку новость о его смерти облетела весь интернет, а официальные лица ее подтвердили, не вижу смысла не верить этому. Если же данные о смерти Люстона Феррантоса окажутся неправдой, я буду только рад за него. А Вы сами как считаете?

— Мое дело — содержать кабачок, маср Виктор. И мне это нравится больше, чем размышлять о политике. Не хочу лезть в эти дебри, скажу лишь одно: если он воскреснет, санторийцы будут только рады. Теперь, по прошествии года с его предполагаемой кончины я в этом абсолютно убежден, — тихо проговорил старик, недоверчиво оглядываясь. — И все-таки разговоры об инсценировки гибели могут оказаться простыми слухами, кто знает…

— Ну что же, думаю, в скором времени все выяснится! — подмигнул ему Касатин и поднес к губам очередную пинту пенящегося шерти. «Ведь не зря же я ступил на землю Сантории», — подумал он про себя и бросил дерзкий взгляд на портрет сероглазого вождя.

Глава 2

Сантория… Страна-остров, столь схожая со многими соседними странами, и в то же время такая загадочная. Страна, населенная людьми совершенно разных культур и вероисповеданий, разных взглядов на мироустройство, искусство и сбалансированное питание. Волею судьбы они сошлись воедино на поверхности этого небольшого государства, лежащего вдали от туристических маршрутов заядлых путешественников. Кто-то из нынешних санторийцев приехал сюда в поисках лучшей жизни и успешного бизнеса, кому-то было тесно в национальных границах, установленных родным правительством, и он решил искать счастья на других просторах. Многие тут жили с самого рождения, из поколения в поколение, и уже просто не могли ассоциировать себя ни с какими другими странами. Они жили здесь, поскольку чувствовали себя неотъемлемой частью этой земли, природы, этих городских небоскребов и именно этого предзакатного солнца, окутанного бензиновой дымкой. Частью, лишь дополнительно наделенной кровеносными сосудами и серым веществом, позволяющим осознавать свое место в мире и в Сантории.

После того, как последний санторийский монарх отрекся от престола, в стране сменилось несколько правителей. Дольше всего на «олимпе» власти задержался генерал Франс Винтерлис — он руководил страной 35 лет, делал это жестко и самоуверенно, пользуясь уважением одной половины населения и ловя ненавистные молчаливые взгляды другой. Генерал не любил континентальную Европу, считал ее ненадежным военно-политическим союзником и слишком корыстным экономическим партнером. Поэтому больше надеялся на собственные силы, и частично преуспел в этом — народ не голодал, «хлеба и зрелищ» имел в достатке, юноши и девушки получали хорошее бесплатное образование, а медицинские и научно-исследовательские учреждения пользовались поддержкой со стороны государства.

После смерти Винтерлиса власть перешла в руки коллегиального Комитета верховного управления. Но без харизмы и сильной руки генерала его бывшие соратники не смогли сохранить прежний курс — мощное народное движение, требовавшее «демократических обновлений», не оставило камня на камне от прежнего властного фундамента. Во главе страны стал один из лидеров демократического движения — юрист и популярный политический деятель Эллиджи Кнауш. Страна под его пятой превратилась в лакомый кусок для спекулянтов, честолюбцев и бывших уголовников, которые создали в стране жизнь по их собственным правилам. Кнауш, пришедший на волне массового свободолюбивого народного экстаза, был не способен изменить ситуацию и постоянно трясся за свое президентское кресло, боясь его потерять.

Когда он скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг, страна обрела нового кумира — довольно молодого и очень талантливого — Люстона Феррантоса, который входил в число приближенных Кнауша, но никогда не рассматривался журналистами и политическими экспертами как самый вероятный кандидат на освободившийся «престол». Его приход стал для многих абсолютной неожиданностью. За пятнадцать лет он успел сделать многое, частично ликвидировав те бандитские законы, которые с молчаливого согласия его предшественника ценились в стране больше, чем собственная конституция и международные договоры. Из неуверенного в себе и неопытного президента Феррантос постепенно вырос в одну из самых неоднозначных и волевых личностей своей эпохи. Его стали бояться не только обычные санторийцы, но и приближенная элита. Он продолжал оставаться частью большого невидимого механизма, но вместе с тем действовал все более независимо, без оглядки на другие «детали» этого механизма. Одни считали его диктатором, другие — проводником долгожданных демократических преобразований. Его опасались соседние страны и уважали правители далеких государств, в него верил народ, и Феррантос интуитивно осознавал это… Год назад трагические события стали причиной его преждевременного ухода. Однако обстоятельства эти продолжали быть скрытыми под завесой тайны, которая привлекала внимание журналистов, в том числе и одного политического обозревателя из России.

Касатину уже приходилось писать о Сантории несколько статей, когда он анализировал и сравнивал политические процессы в различных регионах мира. Уже тогда остров-государство интриговал его сознание и будоражил неистовую фантазию литератора.

Последние месяцы дела его журнала, носившего название «Геополис», шли не особо радостно — опытные конкуренты самолетным штопором бросались на любое яркое международное событие, и редакторам «Геополиса» оставались лишь жалкие объедки с барского стола в виде двусторонних соглашений о поставке партии страусов для подмосковной птицефермы или материалов о налете кучки экстремистов на очередной ближневосточный блокпост. Чтобы из подобных новостей сделать изюминку и сохранить авторитет издания, сотрудники из журналистов постепенно превращались в писателей-фантастов, за исключением единиц, в том числе и Касатина.

Он получил прекрасное литературное образование, его трудолюбие и красноречивый письменный язык был одной из «козырных карт» журнала, поэтому редколлегия крайне дорожила таким сотрудником. Делать из мухи слона и заниматься искажением фактов Касатин не собирался, прямо заявив об этом руководству. Так как ценного материала попадалось крайне мало, журналисту некуда было расходовать свой творческий и аналитический потенциал, и его талант стал постепенно меркнуть. Это удручало многих, прежде всего самого Виктора. Он чуть было не пристрастился к спиртному… И только известие о внезапной кончине президента Сантории вернуло его в привычное русло жизни. Люстон Феррантос был яркой фигурой, о нем писали видные издания и уважаемые авторы, однако зачастую их потоки информации противоречили друг другу. Феррантос не любил афишировать свою жизнь, о ней было известно немного. Его молодые годы оставались для всех большим секретом — спецслужбы Сантории позаботились о том, чтобы ни один журналист или биограф не смог раздобыть на президента хоть какой-либо малейший компромат.

Официальная биография Феррантоса была для исследователей подозрительно скучна и предсказуема. Они прекрасно понимали, что человек с такой волей к созиданию не мог существовать исключительно в рамках университетов и государственных структур, перечисленных в его послужном списке. Такой человек просто обязан был время от времени совершать в своей жизни что-то необычное. Но все это оставалось тайной, ревностно хранимой санторийскими стражами правопорядка. Теперь, когда Люстон больше не был всевластным хозяином Эвженского дворца — резиденции президента страны, у Касатина появилась уникальная возможность пролить свет на судьбу этого загадочного человека.

Виктор как никто другой в «Геополисе» имел способность к сенсационным репортажам, к тому же он отлично знал санторийский язык, факультативно выучив его в студенческие годы. Он ждал, когда шумиха вокруг смерти Феррантоса поутихнет, чтобы можно было тихо провести расследование на месте, не раздражая санторийские власти. Однако из-за завершения других журналистских проектов ему пришлось отложить командировку почти на год.

Наконец, завершив все дела и придя в редакцию, Касатин предложил оформить ему недельную поездку в Санторию за материалами. Главный редактор Андрей Богарский возражать не стал.

— Виктор, дерзайте! Суточных на Вас не жалко, поскольку я уверен, что Вы окупите расходы. Главное, не оставайтесь там на ПМЖ! Ностальгия по России и по родной редакции не даст Вам спокойно спать по ночам! — сказал он и уткнулся в черновой набросок статьи про международный женский профсоюз.

Касатину было обидно, что Богарский, человек с большим опытом и оригинальным мышлением, тратит время на подобные «опусы». Он вышел из здания редакции с несокрушимой верой в успех своей миссии.

Самолет приземлился в главном аэропорту столицы — Фризтоне. Иностранцев, спускающихся с трапа самолета, было немного: Сантория долгое время жила обособленной жизнью, ее жители научились существовать без оглядки на внешний мир, который отвечал им взаимностью. Виктору, никогда здесь не бывавшему, даже воздух показался каким-то особенным, не похожим на российский. В Сантории работал бывший коллега Касатина — Глеб Фененко, который мог оказать ему неоценимую помощь. Помимо этого, Касатин перед вылетом из Москвы успел раздобыть адреса и телефоны некоторых видных санторийцев — они лично знали покойного президента и могли поделиться с журналистом полезной информацией.

Приближался вечер, и Виктор решил остаток дня посвятить встрече с Глебом, которого давно не видел и успел дьявольски соскучиться. Он закинул свой багаж в арендованную квартиру и созвонился с Фененко, но тот еще работал над очередным проектом в другом городе. Они договорились встретиться вечером в центре города, на Сапфировой набережной. Дул сильный ветер, поэтому Глеб посоветовал приятелю подождать его в уютном ресторанчике, подходящим для непринужденной дружеской беседы. Он дал координаты ресторана — им и оказалась «Гавань» старика Доната.

Глава 3

Народ постепенно прибывал — часовая стрелка уже перескочила цифру «6». Аквамариновый свет от абажуров становился все ярче. Донат и парочка его помощников бойко принимали заказы и разносили между столиков кружки с хмельными ароматами и разнообразными пивными оттенками. В промежутках между работой старик вновь подсаживался к молодому гостю из России ради приятной беседы. Он редко встречал молодых людей со здравым взглядом на жизнь и склонностью к философским размышлениям.

Колокольчик звякнул снова. Дверь стремительно распахнулась, и на пороге застыл высокий светло-русый парень, обводя взглядом посетителей. Наконец его взор остановился, и он быстро зашагал к столику Касатина.

— Витя! Привет, дружище! Прости, что не смог тебя встретить! Меня как назло отправили с поручением в другой город, вернулся только полчаса назад. Успел уже немного освоиться в нашем городишке?

— Спасибо, Глеб, разве что совсем немного.

Глеб Фененко жил в Эллизоре уже более четырех лет. Он начинал, как и Касатин, молодым журналистом в одной заурядной газетенке, однако быстро разлюбил литературное ремесло и начал создавать собственные коммерческие проекты. Нечестные приемы конкурентов и налеты коллекторов не смущали его, он старался учиться на собственных ошибках и заматереть в жестоком русском бизнесе.

Однажды его дела пересеклись с делами группы санторийских бизнес-аналитиков, приезжавших по контракту в Москву. Они готовились создавать у себя на родине фонд поддержки амбициозных коммерческих проектов, направленный на развитие малого предпринимательства. Активность, усердность и деловая злость Фененко пришлись им по душе, и они предложили сотрудничество. К этому времени Глеба начали хватать за горло стальные лапы полиции и налоговых инспекторов, поэтому Фененко согласился на условия санторийцев. Семьи у Глеба не было, а его мать с новым мужем уже давно уехала из России и жила в одном тропическом городке на океанском побережье. Дорога в манящую неизвестность была для него свободна. С тех пор Фенеко практически все время жил в Эллизоре, и на судьбу никогда никому не жаловался. Он вообще не привык на что-либо жаловаться — по крайней мере, Виктор никогда не слышал от него чего-либо подобного.

— Здесь подают изумительные ромштексы! Недорого и качественно. Супруга хозяина — милейшая женщина и отменная кулинарка. Черт, Витька, я так по тебе соскучился!

— Я по тебе тоже, Глеб. Не собираешься возвращаться?

— Пока не думаю. Для меня важно не то место, где меня зачали, а то, где я чувствую себя полноценным человеком, творцом своего счастья. Есть же понятие «центр силы». Вот это для меня важнее, именно центр моей духовной гармонии! Ну и денежных доходов, чего греха таить!

— И им для тебя стал Эллизор? Или поиск этого центра еще не закончен? — уточнил Виктор.

— Увы, в Сантории своя специфика, — внезапно помрачнев, ответил Фененко. — И кое-что здесь мне не по душе… Но в любом случае, тут у меня есть имя и профессия.

— Корни пускать не собираешься?

— Ты о женитьбе? Есть кандидатура, но пока находится на моем рассмотрении, ха-ха! Успеем еще, главное денежную жар-птицу за хвост поймать и не отпускать! Тогда и потомкам что-нибудь перепадет!

— Молодец, ни при каких обстоятельствах не теряешь бодрость духа.

— Да, быть оптимистом — лучший антидепрессант в наше время. Самый дешевый. Как вы с Анастасией поживаете?

— Непросто, — со вздохом произнес Виктор, медленно покручивая пальцами свой бокал. — Но еще ничего не потеряно…

— Я понял… — сочувственно произнес Фененко и постарался увести разговор в другое русло. — Скажи, что ты собираешься предпринять вначале? Какая информация тебе нужна?

— Ты знаешь Джаспера Линста и Дорда Штихилиса?

— Лично нет, но, конечно же, слышал о них. Первый — известный журналист, сейчас редактирует одно популярное политическое издание. А Штихилис был видной фигурой при прошлом президенте, при Феррантосе. Он курировал службу безопасности и управлял его личной охраной. Сейчас формально нигде не состоит, отошел от дел. Но, сам понимаешь, такие люди и в отставке могут даже из сортира контролировать все, что происходит в стране. Они просто так не уходят.

— Мне удалось договориться с ними о встрече. Надеюсь, они помогут мне подготовить добротный материал о бывшем президенте и восполнить пробелы в его официальной биографии.

— Возможно… Если только это выгодно нынешнему.

— Кому? Президенту Гаулеру, ты его имеешь в виду?

— Да, именно. Между Гаулером и Феррантосом были сложные отношения, все это видели. Судя по сегодняшней политике, Гаулер совершенно не стремится идти по пути своего бывшего начальника. Скорее наоборот, постепенно сворачивает все реформаторские задумки Феррантоса. Поэтому не факт, что он позволит кому-то слишком увлекаться биографией вождя.

— Тем не менее, я попытаюсь. Угадай, чье мнение о Люстоне Феррантосе меня интересует в первую очередь?

— Его вдовы, уж она-то видела его со всех сторон во всех смысла слова, хе-хе!.

— Неа! Твое личное мнение, Глеб!

— О, ну я с ним не пересекался, Бог миловал. Политик он, конечно, был жесткий, в чем-то своенравный. Предпринимателям при нем жилось нелегко. Но надо отдать ему должное — после лихолетий Кнауша и разгула анархии Феррантос стал первым и единственным, кто хотел улучшить жизнь санторийцев. Методы у него были не идеальные, чиновники вели себя по-свински, но, как говорил Поль Валери, «власть без злоупотребления не имеет очарования». А Люстон был лидером по натуре. И этим все сказано.

— Да, видимо, одним из последних авторитарных правителей современности…

— Ты прав! Таких сейчас не производят, толкают во власть никчемных исполнителей, которыми управляют кукловоды из банков и транснациональных корпораций… Кстати, один раз я все-таки имел честь за ним наблюдать. Это было в день массовых демонстраций года полтора назад… Отлично помню, как это происходило.

— Расскажи подробнее!

— Хорошо, только давай по дороге к тебе на квартиру. Сегодня был сумасшедший день, хочу поскорее брякнуться в кровать. Ты остановился там, где я тебе советовал?

— Да, в районе Бриссетс.

— Правильно, там тихий зеленый район и масса приличных квартирок. Вот провожу тебя, а по пути поделюсь впечатлениями о тех давних событиях…

Он залпом выпил принесенный ему стакан морковного свежевыжатого сока, поднялся и направился к выходу из кабачка.

— Спасибо, Донат, что развлек моего приятеля! Привет жене и племяннице!

Старик, стоя за барной стойкой, молча улыбнулся и едва заметно кивнул головой. Касатин оставил на столе пару санторийских фиртов, которые ему удалось разыскать в одном из московских обменных пунктов, и отправился за Глебом. Донат поклонился и ему, после чего пошел протирать их столик. Только сейчас он обратил внимание, что место Никсона Карбица уже опустело — остался лишь недопитый джин, и несколько медных монет лежали в тарелочке для счета.

Глава 4

Глядя на дорогу, на сырой блестящий асфальт, пролегающий под сводами высоких гнутых фонарей, Фененко начал свой обещанный рассказ.

— В тот день я сидел с друзьями в местной забегаловке и трепался о всякой ерунде — то ли о сортах бразильского кофе, то ли о последнем альбоме Мерлина Менсона, сейчас уже не помню. Мы слышали о том, что люди собираются выходить на площади, но относились к этой задумке очень недоверчиво. Если бы вышло мало людей, то власть бы не отреагировала, а если бы много, то полицейские дружины быстро бы с ними разделались как с «возмутителями спокойствия». Но когда мы вышли из кафе, привычную тихую пешеходную улицу было сложно узнать — такого гигантского шествия я не видел ни на одном крупном празднике! Вить, кого там только не было! Мужчины и женщины разных возрастов, дети на плечах у взрослых, группы студентов и стариков… И все размахивали разнообразными флагами и плакатами! Прямо людское ниагарское течение, которое стремилось к главной цели — резиденции президента.

Касатин слушал Глеба с закрытыми глазами, пытаясь рисовать в своем воображении детали описываемых событий.

— Это было незабываемое зрелище, — продолжал его друг. — Стихийный человеческий поток, двигавшийся в сторону Эвженского дворца. На самом деле, чтобы ты знал, это даже не дворец, а старинное каменное сооружение, обнесенное решетчатым забором и напоминающее дворец лишь общим видом. До лондонского Тауэра ему далеко, но для президента небольшого острова вполне сносное жилище, хаха! Там Феррантос обычно принимал советников, депутатов, послов и членов правительства. Но в тот день совсем другие люди хотели аудиенции с ним. Если бы ты видел, сколько народу собралось на главной столичной площади!.. Социалисты вперемежку с правозащитниками, интеллигенция вперемежку с бритоголовыми анархистами, даже сексуальные меньшинства со своими радужными флажками. Ты извини, что я так пафосно об этом говорю, видимо, я соскучился по серьезной художественной литературе, хаха! Скажу проще — мы с друзьями совершенно одурели от такого количества «оппозиционеров». Уверен, что они смогли бы неплохо устроиться и в обычных условиях, однако обстоятельства предоставили им уникальную возможность! А именно — пойти на таран нашей системы и получить от этого максимум для себя.

— Ты считаешь, что большинством двигало только честолюбие?

— Забавно, но у меня сложилось ощущение, что это стремление к справедливости на уровне всей толпы состояло лишь из честолюбивых желаний на уровне каждого отдельно участника толпы. Кто там стоял? Журналисты и писатели, жаждавшие признания и известности! Лидеры черти-знает-каких групп и движений, которые задаром никому не нужны ни при какой власти! Только при полной анархии таким группам можно влиять на умы, в любом здравом обществе их давно бы подняли на смех… Да и рядовая масса в общем то состояла из тех, кто просто не смог ничего достичь при режиме Феррантоса.

— А дети, старики, многодетные семьи? Какие стремления у них? Может быть, как раз они надеялись на долгожданные перемены, хотели вдохнуть, так сказать, новый воздух в легкие?

— Нет, не думаю. Они были простыми зрителями так же, как и я. Они ни на что не надеялись, а просто были захвачены этим стихийным процессом. Если ты не связан с властными структурами, то можешь надеяться только на себя. И все это прекрасно понимают.

— Реализовывать себя, Глеб, нужно при поддержке государства, а не бросая ему вызов. Думаю, что все эти люди хотели банальной политической весны, которую заслужили. Нельзя вылечить болезнь без боли, так же как и нельзя создавать новую систему, не разрушив часть старой…

— От разрушения старой до сотворения новой пройдет Бог знает сколько времени… Я прекрасно работал здесь и при Люстоне, хотя никогда не был обласкан здешней властью… Просто я делал свой бизнес и не лез на рожон в политическом плане. Поверь, всегда можно заниматься любимым делом, при любом режиме! Главное — иметь достаточное количество мозгов и поменьше идейных принципов! Идеи во многих обществах почему-то ценятся дороже, чем человеческая душа или бренное тело… Но тот день все равно был великолепен, он войдет в историю!

— Что произошло потом? Он же все-таки появился?

— О, да! Ожидание явления мессии того стоило, день был потрачен не зря!

Пока Фененко делился воспоминаниями, его машина, рассекая зеркальные лужи, продолжала мчаться по темному засыпающему городу. Они договорились, что Глеб отвезет Касатина в арендованную квартиру, а с завтрашнего утра они приступят к сбору материалов о таинственном вожде.

Глава 5

Продолжая вести машину, Глеб поведал вкратце, чем закончилась встреча демонстрантов и правителя, поскольку сам был очевидцем тех событий. Ему удалось уцепиться за один из фонарных столбов на центральной площади, прямо напротив Эвженского дворца. Было далеко, но, вскарабкавшись по основанию столба на полметра выше, он заполучил прекрасный вид на резиденцию, отгороженную от толпы богатой чугунной решеткой с позолоченными углами и наконечниками прутьев.

У подножья столба топталась пара поддатых старичков маргинального вида с отсутствующими взглядами на сморщенных пропитых лицах. Чуть впереди Фененко высилась фигура делового мужчины в изящном итальянском пальто. Видимо, он был успешным предпринимателем. Остальных «соседей» Глеб не запомнил, да и не старался этого сделать. Он ждал очередного акта удивительной пьесы, происходившей в реальности, и заодно, чтобы скоротать время, читал громогласные лозунги на плакатах националистов, пенсионеров и девушек из зеленых и розовых движений. Несколько ораторов выкрикивали речевки, стоя на самодельных трибунах из груды деревянных ящиков, которые валялись в соседних переулках.

На одной из таких самодельных трибун в скором времени появилась колоритная фигура главного столичного «бунтаря» — лидера движения «Альтернативная задача» Кристофера Кингстола. Благодаря гарнитуре — небольшому микрофону, прикрепленному к ушной раковине, голос его был слышен на большом расстоянии. Он демонстративно повернулся спиной к дворцу и вдохновленно обратился к пришедшим.

— Друзья, дорогие сограждане! Посмотрите, что происходит — нам обещали глубокие реформы, снижение налогов, адекватную денежную политику, решение национальных вопросов! Что мы имеем сейчас? В очередной раз гигантская инфляция сжирает все наши честно заработанные доходы! Виккийцы вновь творят на улицах беспредел, а полиция живет по своим грязным законам! Экономика как подчинялась кучке толстяков, разбогатевших на титановых и сапфировых месторождениях, так и будет подчиняться! Даже если они все уйдут в могилу, достояние народа перекочует в руки их детей, ставленников, наследников, которые снова будут определять — кому и за сколько они будут поставлять наши богатства! Нет, пора вызвать власть на честный разговор и высказать им все, что у нас, друзья, наболело! Либо сейчас настанет наше время, либо мы так и будем лишь безвольным стадом в руках жадных жирных пастухов! Феррантос, мы ждем ответа! Да здравствует альтернативный выбор!

Кингстол все яростнее и яростнее выкрикивал слоганы, все больше и больше людей, вставших кольцом вокруг него, при каждом призыве своего лидера вздергивали к небу сжатые кулаки и издавали одобрительные возгласы. «Да, с такой харизмой он и в преисподнюю кого угодно добровольно отправит, и даже пинок под зад не потребуется», — отметил про себя Фененко, до которого долетали хлесткие словесные выстрелы Кингстола в направлении правящей элиты. Через четверть часа оппозиционный предводитель, сопровождаемый овацией и свистками, удалился с трибуны. Теперь большинство взглядов устремилось в сторону каменного балкона резиденции, которую отделяла от площади узорчатая решетка высоких ворот.

Вскоре дверь балкона медленно отворилось, после чего показался долгожданный силуэт Люстона Феррантоса. Он не спеша вышел наружу, приблизился к краю балкона и облокотился на перила. Народ замер. Неодобрительные крики периодически проносились эхом средь толпы, но исчезали в бездне невольного молчания. Одни молчали от восхищения, другие — от злости, третьи просто стояли и ждали слов президента. Люстон взял в руки микрофон — он периодически общался с народом во время праздников через акустическую систему на балконе — и произнес:

— Рад Вас видеть, мои дорогие друзья! Я слушаю вас…

— Феррантос, когда, наконец, прекратится беспредел и власть зауважает свой народ? Когда ценности человека станут выше интересов кучки кукловодов с миллиардными состояниями? — кричали оппозиционеры в свои микрофоны.

— Ценности человека всегда были превыше всего, это записано в Конституции Республики Сантория! — не мешкая, отбил атаку президент.

— Ее никто не соблюдает, это фикция, а не основной закон! — послышалось в ответ.

— Друзья мои, я всегда думаю и буду думать, прежде всего, о вас, о гражданах моей страны! Посмотрите на наши успехи — мы запустили сверхмощную атомную станцию! Доходы государства растут, зарплаты повышаются, у нас проходят международные турниры, во всем мире уважают Санторию и считаются с ней!

— А сколько на этих успехах поимели твои приспешники, Феррантос? Сколько денег дошло до народа? Вы все занимаетесь показухой, собираетесь запускать спутник на Венеру, а на площади перед дворцом подыхают бездомные и скитаются бродячие собаки! Мы не верим ни тебе, ни государству! Мы хотим, чтобы приняли наши требования и заслушали лидеров оппозиции! Хватит пудрить мозги, пора отвечать за весь этот произвол!

Послышались крики с различных концов площади, вместе они слились в единый грубый и невнятный гул.

— Я всегда открыт для вас и готов принять ваших оппозиционных лидеров! Время и дату мы определим! Нет таких противоречий, которые нельзя было бы устранить, если общаются благоразумные и патриотичные люди!

Разговор продолжался еще некоторое время. «Переговорщики от народа» пытались требовать от Феррантоса гарантий выполнения данных им обещаний. Кингстол и другие вожди толпы выкрикивали звучные лозунги, а президент ждал со спокойным выражением лица, после чего отвечал им то, что считал нужным, либо вообще не отвечал, надменно глядя в сторону площади… Произнеся напоследок фразу «Будущее Сантории мы будем строить вместе, обещаю вам!», Люстон Феррантос удалился. Весь его облик оставил в душе Фененко и большинства других участников события очень неоднозначные и противоречивые чувства…

Тем временем машина Фененко завернула в один из узких переулков, которых было множество в центральной части города. Почти половина фонарей была разбита местной дворовой шпаной, поэтому дорога плохо просматривалась впереди. За пределами света от фар временами виднелись лишь неясные очертания многоэтажных зданий, промежутки между которыми заполняла темная зияющая пустота.

Глеб и Виктор отвлеклись от обсуждения бывшего санторийского президента. Касатин рассказывал приятелю о своем нынешнем журнале, о ситуации в Москве и о натянутых отношениях с женой, которая уже не была способна любить его таким, каким он был — постоянно увлеченным профессией. Ей было тяжело рядом с ним, Виктор чувствовал это и старался вернуть ускользавшее из рук семейное тепло обратно… Но его усилия постоянно терпели фиаско из-за новых срочных поручений и командировок. Любимая женщина уже не жила с ним, но платиновое кольцо, которое он ей подарил когда-то в знак своей преданной любви, по-прежнему украшало ее безымянный палец, внушая Виктору надежду на возвращение прошлого.

Глеб сам уже успел и жениться на санторийке, и развестись с ней из-за своего бизнеса, поэтому настойчиво рекомендовал другу сменить либо жену, либо род занятий, чтобы один элемент удачно дополнял другой, а не противоречил ему. Но Виктор не хотел лишаться ни работы, ни Анастасии — это были две неотъемлемые части его души, и оторвав от себя хотя бы одну из них, он никогда не почувствовал бы вновь желания жить и наслаждаться жизнью.

— Романтик, навешал проблем на свою шею, теперь мечешься, как карась на удочке! Увереннее надо быть, четко понимать, что ты хочешь от жизни! — ерничал Фененко. — Если надо семейную теплоту и вкусный ужин — найди непыльное занятие с нормированным рабочим днем и получай свои законные денежки! С твоими мозгами в России не пропадешь. А если все же перо покоя не дает — найди себе мадам, которая тебя как писателя будет холить и лелеять, восторгаться твоими способностями и брать за образец поведение жены Толстого или Достоевского. Хотя нет, с Толстым поаккуратнее. Его жена довела до побега из дома на старости лет!

Глеб хихикнул и саркастически закатил глаза.

— Это было бы так умилительно: Витя лежит в постели с «паркером» в руках, составляя очередной политологический шедевр, а его нежная цыпочка преподносит своему кумиру в постель завтрак — омлет с апельсиновым соком…

Касатин только снисходительно улыбнулся и вновь стал вглядываться в ночную тьму за лобовым стеклом.

Вдруг Виктор резко подался вперед и стал напряженно присматриваться. «Тормози!!» — закричал он и вдавился в спинку сидения. Глеб вцепился в руль и резко нажал на тормоз. Впереди, метрах в тридцати от машины, на дорогу падал из темноты огромный бетонный столб.

Темно-синее «ауди» Фененко резко рвануло влево, оставив на асфальте черный полукруг. Через секунду столб с громким треском упал на дорогу, и бетонные осколки полетели в разные стороны. Машине удалось вовремя заехать на тротуар, поэтому каменные частицы не задели ни водителя, ни пассажира. Они лишь оставили пару легких вмятин около крышки бензобака. Кроме «ауди» Фененко других машин поблизости не было, а пешеходы здесь если и появлялись, то только до захода солнца.

Виктор выскочил из машины и бросился к месту происшествия. На дороге лежали остатки колонны, которая служила частью фасада старинного особняка. Само здание, стоящее у самой дороги, было на реставрации — его нижние этажи пронизывали, словно паутина, многочисленные стальные конструкции, просвечивающие через строительную пленку. Верхних этажей не было видно, однако откуда-то сверху продолжали сыпаться крупицы известняка и штукатурки.

— Вот черт бы их побрал! — крикнул с досадой Фененко, подбегая к Виктору. — Кругом одни идиоты, даже здание нормально обезопасить не умеют! А водители теперь тут кульбиты за рулем выделывать должны! Кстати, мы легко отделались, поздравляю.

— Думаешь, что это оплошность строителей?

— Конечно, что же еще? Тут, в центре города, частенько ветхие здания разрушаются, а властям, как обычно, до них дела нет. Это хоть частично на реставрацию закрыто, и то достижение! Правда, если еще что-нибудь подобное от него отвалится в ночи, думаю, проще будет его снести и новый дом построить!

— Странно, что это произошло. Строительные подпорки выглядят тут довольно прочными. Наверно, наверху они поленились подстраховаться.

— Да, какие-то ленивые скоты тут ковыряются, вот и результат на всю улицу виден! — не унимался Глеб, — Ладно, давай вернемся к предыдущему перекрестку и проедем по соседней улице, а то здесь уже не объехать. Хорошо, хоть машина цела. Но я выбью от коммунальщиков бабки за эти вмятины на боку! Обязательно проучу их, идиотов!

«Ауди» распахнуло желтые глаза и начало плавно пятиться назад. Вскоре машина скрылась за поворотом. В то же мгновение от здания с колоннами отделились две тени и зашагали в противоположную сторону. Они свернули в один из переулков, откуда через пару минут раздался звук включенного автомобильного двигателя.

Глава 6

В тот день — день народного выступления — Люстон Феррантос еще долго ходил по своему огромному кабинету. Народ разошелся, солнце стало наливаться кровью, предрекая этим вечером эффектный багряный закат. Люстон остановился перед зеркалом, подошел к нему и приник лбом к отражению. Подняв зрачки, он исподлобья поймал собственный усталый и озлобленный взгляд. «Я обречен стать изгоем истории, — сказал он себе. — Нет ничего более неблагодарного, чем пытаться сделать счастливыми других…»

Феррантос резко оттолкнулся от зеркала и направился в сторону «заднего балкона». Он, в отличие о того, который выходил на площадь, выводил в сторону Эвженского сада. Этот сад имел долгую историю, он был создан и взлелеян лучшими садовниками страны еще в период монархии. В определенные часы он был открыт для обычных посетителей, но в тот день туда уже никого не пускали. Поэтому Люстон вышел на балкон и принялся, закрыв глаза, ловить ароматы лип и экзотических апельсиновых деревьев. Вскоре к нему присоединились руководитель президентского штаба Геральд Гаулер, шеф разведывательного управления Ольмис Краучер и начальник службы безопасности президента Дорд Штихилис.

Они стояли около двери, на удалении от Феррантоса, не желая нарушать мысленное уединение патрона. Гаулер, Краучер и Штихилис были рядом со своим лидером, когда тот произносил речь перед собравшейся массой, и прекрасно видели, насколько тяжело ему дается противостоять агрессивной толпе.

— Почему они мне не доверяют? Неужели они думают, что общество всеобщего благоденствия взаправду существует? Они никогда не поймут, каково это — постоянно балансировать на грани, оберегать Санторию от войны и спасать тем самым жизнь мужей, жен, сыновей, дочерей…

Феррантос, говоря это, продолжал стоять спиной к своей свите, опустив руки в карманы специально сшитого для него длинного черного кителя. Он опирался на трость из эвкалиптового дерева с серебряным набалдашником — одну из немногих ценных вещей для него. Президент не слышал, что его приближенные подошли, однако понял хорошо развитым периферийным зрением и чутким слухом, что он не одинок в эту минуту.

— Если бы я не отдал те никому не нужные мелкие северные острова, мы могли бы остаться один на один с очень сильным внешним противником… Конечно, нам стыдно перед жителями этих островов, мнение которых уже было поздно спрашивать. И они мне не простят. Но меня обязаны понять и простить те санторийцы, чьи семьи я спас таким решением, не спровоцировав крупный военный конфликт. Согласны со мной? — он наконец обернулся и смерил сподвижников пронзительным взглядом.

— Господин президент, я не думаю, что сегодняшнее выступление связано с вооруженной операцией на Долмановых островах. Оно связано исключительно с нашими внутренними проблемами, — немного подумав, проговорил Краучер.

— Операция на островах стала последней каплей, Ольмис, я уверен. Просто из-за подобных вещей моим противникам очень легко настроить против меня население. Это и обидно.

— Если бы мы всем интересовались у народа, то вообще бы ничего не сделали. Они думают лишь о собственном комфорте и о выгоде. Вы же — стратег, вы — птица совершенно другого полета, поэтому не стоит так переживать. Наши внуки оценят вас по заслугам, когда поймут, как многого мы добились за последние годы, — ответил Гаулер, приблизившись к своему шефу.

— Я буду рад за внуков, но мне бы хотелось сказать то же самое и про наше с вами поколение…

— Лидеров способны объективно судить только потомки. Только они увидят результат наших действий и поймут, каких усилий это стоило. Нынешнее поколение хочет все и сразу, при этом совершенно не напрягая ни мускулы, ни свои серые извилины… Наши предшественники, Кнауш и его команда, довели страну до ужасной пропасти — и экономической, и моральной, и военной, да какой угодно! И теперешние «брыкания» этой полоумной массы на площадях — это результат политики Кнауша. Результаты вашей же политики им пока не постичь. Но собирать разбросанные камни — наша необходимость, маср Феррантос.

— Нет, Геральд, это не просто масса, это уже новый формат людей, которые ждут перемен, ждут первого весеннего дождя после долгой тяжелой зимы… И мы не сможем ими управлять, если они не захотят нам добровольно подчиняться…

Вождь тяжело вздохнул и повернулся к Гаулеру.

— А ведь они правы, насчет произвола! Сколько полезных решений я принял, и сколько из них имели успех? Все погрязло в бюрократической трясине, а сам я физически не в состоянии следить за каждым шагом исполнителей. Ты не представляешь, насколько мерзко на душе, когда приходится отвечать за провалы, допущенные из-за жадности и бездействия моих же подчиненных! И ведь ничего не изменится, сотня гильотин тут не поможет… Народ не изменить, каждый норовит урвать часть пирога, когда его только на секунду подпустишь к кормушке. Если ли этому решение, Геральд?

Гаулер иронично усмехнулся и бросил взор на сад. Среди апельсиновых деревьев и декоративных кустарников, окруженных мощной каменной стеной, построенной еще в период пребывания здесь ордена меченосцев, двигалось какое-то светлое продолговатое пятно.

— Ваш любимец вышел на прогулку. Спуститесь к нему?

— Думаю, да. В иные моменты он может заменить мне тысячу мудрейших собеседников, — устало улыбнулся Люстон и спустился с балкона по каменной лестнице вниз, к узкой грунтовой дороге, ведущей в Эвженский сад.

Там прогуливался великолепный снежный барс, с которым вождь обожал проводить время. Гаулер и Штихилис остались стоять на прежнем месте, а Краучер отправился вслед за президентом. Барс признавал только их двоих, остальных же, в том числе и Геральда, встречал недоверчивым взглядом и недружелюбным оскалом. Отец барса когда-то давно был доставлен из Гималаев для столичного зоопарка. Его привез один санторский путешественник, чудом спасший животное из браконьерского капкана. Феррантос, заядлый любитель кошачьего царства, сразу же положил на него глаз. После того, как у барса появилась самка, а затем родилось несколько детенышей, одного из них президентская свита забрала для своего предводителя. Люстон в свое свободное время постоянно наведывался к своему любимцу, давая волю человеческим слабостям, которые у сильных личностей часто воспринимаются как нечто недопустимое. «Моя пушистая отдушина», — шутливо называл он барса.

С тех пор прошел не один год, и ирбис, прозванный за свое изящество Алмазом, стал неотъемлемой частью Эвженского сада. Издали экзотичного зверя, прогуливающегося вдоль специального вольера, можно было увидеть даже простым горожанам. А в закрытые для публики часы сам Феррантос сопровождал своего любимца на прогулке. Тот, в свою очередь, любил утыкаться в хозяина своей гигантской мохнатой мордой и громко урчать, чувствуя нежное потрепывание за ухом.

Сегодня Феррантос, как обычно, опустился на корточки, и барс прилег рядом, греясь последними лучами предзакатного солнца. Президент провел рукой по шелковистой шерсти и повернулся к Краучеру.

— Ты знаешь, а у меня была сегодня шальная мысль дать залпом по толпе…

— Хотели сразу отрубить себе сломанную ногу, даже без совета врача?

— То есть твоего совета что ли? Или всезнайки Гаулера?

— И его, и моего, и всех остальных членов команды. Мы же все несем ответственность за Санторию так или иначе. Но я не думаю, что вы бы решились на такое. Залп — слишком рискованно.

— Да, наверное. Хотя — кто знает? Каждая неординарная историческая личность, находясь на политическом Олимпе, занималась кровопусканием. Возьми любую страну — Англию, Францию, Испанию, Россию, Китай — везде прогресс и движение строились на костях в той или иной степени. Да и правители Сантории излишним гуманизмом не отличались. Что это — самодурство великих людей или жестокое испытание, придуманное самой историей? Трагедия или закономерность, Ольмис?

— Это вынужденная закономерность… Но за гибель людей правители всегда несли ответственность перед народом, так же как и за созданные заводы, одержанные военные победы, за новые города и достижения.

— Ты прав, именно «вынужденная». А проблема вся в том, что люди порочны по своей натуре! — сказал президент с собой жесткостью, даже ирбис от неожиданности вздрогнул. — Дети слушали добрых учителей? Они их игнорировали, а слушались только самых строгих. Работник будет уважать доброго начальника? Он будет спать на работе или, в лучшем случае, изображать видимость великой занятости. Что такое добрый полицейский, добрый судья, даже добрый чиновник? Это — первый шаг к анархии, разболтанности, невежеству и несправедливости! Поскольку добрый человек даже преступника не сможет наказать, боясь обидеть чувства последнего. А людей развращает ощущение своей безнаказанности! Только кнут возвращает их в реальность, к осознанию равенства всех перед всеми.

— А держатели того самого кнута при этом не развращаются? Вот уж кто действительно почувствует вкус избранности и вседозволенности, так это как раз они — блюстители «равенства».

Феррантос покачал головой.

— Они будут бояться другого кнута, который держат в руках уже их руководители. И на вершине пирамиды, Ольмис, будет находиться самый главный элемент этой системы — справедливый и волевой правитель.

— Не слишком ли большая ответственность на одних плечах? — дерзко заметил Краучер. Он знал, что пользуется доверим и уважением Феррантоса, как никто из высших сановников, поэтому позволял выводить дискуссию с шефом в откровенное русло.

Президент провел рукой по мягкому лбу Алмаза и поднялся с колен.

— Любой достойный лидер понимает это, Ольмис, и реально оценивает свои силы. В конце концов, каков паук, такова и паутина — дрянной президент уже одним своим видом обрекает страну на унижение и проблемы. А ведь над нами, правителями, тоже висит кнут — мы держим ответ и перед Богом, и перед совестью. И это куда страшнее и серьезнее, чем держать ответ перед командиром батальона или начальником нотариальной конторы.

— Перед Богом?.. Эх, Люстон, я помню себя в юные безалаберные годы, в то неповторимое время наивных амбиций и искренней веры в справедливость. Когда я пришел на работу в разведшколу, я вдохновлялся героями-нелегалами, для меня были неотделимы моя судьба и дело на благо Сантории. Конечно же, страна во времена Винтерлиса еще только развивалась, и жизнь была непростая, но чувство единения человека и страны я запомнил. Мне было жалко двух наших молодых художников, которые демонстративно сожгли себя перед стенами этого дворца. Что ими двигало — чувство ненужности, отсутствие альтернативного искусства, безумное стремление к эпатажу?.. Не знаю, но я видел обугленные трупы этих юных ребят, и мне в первый раз было стыдно за наше государство. А когда пришел Кнауш и его приспешники, когда они разрушили старые идеалы, а взамен оставили пустоту вместо патриотического чувства, вот тогда мне стало намного страшнее. Мои коллеги, замечательные аналитики и просто душевные люди, спились или пошли в коллекторские фирмы. Вы же помните ту самую корпорацию «Скипетр», которой заправлял двоюродный брат жены Кнауша? Пожалуй, это было самое прибыльное и самое беспринципное заведение во всей стране к тому времени… А все почему? Из-за денег? Нет, они пошли туда от отчаяния, от того, что на месте их жизненных принципов и идеалов зияла огромная безвременная дыра, созданная новым режимом. Людей, которые на протяжении долгих лет работали не за прибыль, а за страну, просто предали, и в них уже не оставалось ничего, кроме злости и презрения…

— Ты прав, реформы ударили по нам ужасно больно. Эта боль еще будет отдавать в головах ни одного поколения. Но рубеж пройден, Ольмис, новый мир живет по новым законам. И на этой эстакаде нет поворота назад — если мы развернемся, нас разорвут на части и друзья, и враги. Я делаю все что могу — я выгнал всех нелегальных мигрантов из Сантории, я дал дорогу владельцам малых предприятий, я поощряю культурные и научные проекты, наконец, я ищу новую идею для страны, которая бы сплотила и их, этот оппозиционный рой пчел на площади, и нас, которые знают всю тяжесть руководства, особенно после разорительных лет руководства Кнауша. Только смертную казнь ввести не могу. Ты уж извини, Ольмис, не могу назвать причину, это очень личное… Возможно, когда-нибудь потом…

— Вы столько лет у власти и вы многого достигли, но чем больше вы стремитесь думать о санторийцах, тем опаснее ваше положение, Люстон!

Краучер приблизился и жестом отстранил Алмаза. Барс, размахивая великолепным хвостом, отправился точить когти о ближайшее дерево.

— Вы посмотрите кто вас окружает, — уже намного тише сказал он, глядя прямо в глаза президента. — Это же ставленники Кнауша! Если среди них и есть молодые и активные люди, их мнение никогда не будет решающим. Старая команда слишком крепка, они не посмеют допустить даже малейшего колебания их денежного трона. Даже вас они съедят, как только…

Разведчик запнулся. «Вас не станет» он не решился произнести — это было бы слишком большим вызовом президенту. Но тот понял недосказанный смысл и положил руку Ольмису на плечо.

— Но ведь это рано или поздно произойдет, друг мой. Вот и посмотрю, что вы все скажете над моей могилой, увижу ваши истинные дьявольские лица, ха-ха!

Краучеру не понравился смех президента — он ему показался слишком вымученным и даже каким-то зловещим…

— Маср Феррантос, приехала ваша супруга, ей необходимо переговорить с вами! — крикнул с балкона Гаулер.

Президент и разведчик медленно побрели обратно к каменной лестнице, ведшей из сада во дворец. Барс, видя, что он вновь остался в одиночестве, не спеша проследовал в помещение для кормежки. Деревья и кустарники медленно погрузились во тьму и освещались лишь легким серебристым светом луны.

Глава 7

Фененко подвез своего приятеля к дому, где Касатин снял однокомнатную квартиру. Гостиницы Виктор не любил из-за чрезмерного пафоса вестибюлей и любопытства администраторов, которые не чуждаются перлюстрации почты, если получают такое указание от соответствующих органов. Он предпочитал уединенные квартиры, без докучливых консьержей, со свободным графиком ухода и прихода. Поскольку несколько раз Касатин попадал в переделки, и ему приходилось возвращаться в комнату через окно, он ко всему прочему предпочитал нижние этажи.

Окна в доме уже не горели, время было за полночь. Виктор поблагодарил Фененко за то, что тот подбросил его, и договорился с ним о встрече на следующий день.

— Будем «на созвоне», как говорят в России! — подмигнул Глеб и повернул ключ зажигания, — Постарайся не думать о Насте, а сосредоточься на работе. Дело предстоит нелегкое, о Люстоне не многие любят говорить. Так что готовься к своей персональной Трафальгарской битве с местными адмиралами политических интриг и черных делишек! Ну не без моей помощи, конечно! Салют!

Касатин проводил взглядом автомобиль и зашел внутрь. Он был очень утомлен за сегодняшний день — перед долгим перелетом он почти не отдыхал, а наводил справки на тех, кто может быть ему полезен. В кармане у него лежал список с адресами журналистов, редакторов и политиков, знавших о Люстоне Феррантосе не понаслышке. Касатину даже удалось заполучить информацию о месте нахождения вдовы президента — очень импозантной особы, производившей в недалеком прошлом эффектное впечатление на санторийский бомонд. Однако первой целью Виктора был его коллега по шариковой ручке — редактор «Глобального полета» по фамилии Линст, который несколько лет назад составил первую «неофициальную» биографию Феррантоса. Книга содержала некоторые факты, из-за которых редактору пришлось нести ответ перед начальником безопасности Штихилисом и его подопечными. «Он знает не меньше, чем приближенные вождя, а расскажет куда больше. Он журналист, он не устоит перед таким соблазном, как русское издание», — размышлял Касатин.

Не включая в комнате свет, он сбросил с себя пальто и рубашку, прошел в ванную и освежил под душем голову после всех сегодняшних приключений. Отложив все размышления до завтра, Виктор повесил полотенце на батарею. Когда он возвратился в комнату и нажал рычаг выключателя, то застыл с широко раскрытыми глазами. Посреди письменного стола лежал длинный и тонкий бумажный сверток.

Виктор хотел первым делом выбежать из квартиры и позвонить Глебу, или же разбудить хозяйку квартиры, обитавшую этажом выше. Однако через минуту любопытство взяло свое: тиканья не раздавалось, поэтому журналист рискнул развернуть упаковку. Он осторожно развязал веревку, разрезал бумагу и обнажил содержимое посылки. Его глазам предстала старинная трость. Не было ни записки, ни чего-либо другого, намекающего на причину, по которой этот предмет оказался посреди ночи в комнате только что прибывшего искателя информации из России. Касатин долго всматривался в трость, и постепенно в его подсознании начали всплывать те сведения, которые он знал о вожде. Черный китель, перстень на левой руке… Еще — отсутствие двух пальцев на правой ноге, из-за чего он прихрамывал и поэтому ходил, опираясь на…

Ладони Касатина сделались влажными… Эвкалиптовое дерево, серебряный шар, инициалы под шаром — все совпадало! Он в страхе отбросил предмет на стол и отошел вглубь комнаты. Эта была та самая трость… Трость погибшего правителя.

Глава 8

Никсон Карбиц подъехал к небольшому коттеджному поселку в юго-восточной части города. Оставив машину на парковке, он прошел квартал вдоль живой изгороди и приблизился к одноэтажному кирпичному дому, примыкающему к роще. Свет в доме горел, Карбица ждали. В гостиной растапливал камин его коллега по сыскному делу, бывшая легенда бокса и пауэрлифтинга Атолер Герасси.

— Как все прошло? — осведомился он, подбросив несколько поленьев в разгорающийся огонь.

Карбиц едва открыл рот, чтобы ответить, как дверь распахнулась, и в комнату ворвался нежданный гость. Это был Фененко, красный от переполняемой злости.

— Какого дьявола, Карбиц!? Я понимаю, что расследование Касатина сильно раздражает вас, но подстраивать несчастный случай, причем нам обоим, это уже мерзость! Что он вам сделал, в конце концов!?

— Успокойся, Глеб! О чем ты болтаешь, я не пойму? Мы лишь отслеживаем, чтобы он не забрел в поисках своей информации очень далеко… Какой несчастный случай, что произошло?

— Мы час назад чуть было не встретились со Всевышним из-за бетонной штуковины, свалившейся с небес или еще черт знает откуда прямо перед колесами моего автомобиля! Или скажешь, что это роковое совпадение? Что среди ночи на пустынной улице именно нам так неимоверно повезло?

Карбиц сохранял каменное выражение лица. Только концы его выжженных светлых бровей удивленно приподнялись.

— Не имею не малейшего понятия, Глеб. Из кабака я поехал в совершенно другую сторону, и если кто-то и хотел вас приплющить, претензии предъявляй другим, уяснил?

Фененко рассердился наглости сыщика и хотел было ударить его, но как только он занес руку, Герасси схватил ее своей железной ладонью и вернул в прежнее состояние. Глеб лишь слегка поморщился от резкой боли в запястье.

— Надеюсь, Виктора в его квартире не поджидают нежданные гости из вашего милого общества? — спросил он уже более спокойным тоном.

— Не волнуйся, иностранный журналист — слишком щепетильная фигура, чтобы мы действовали такими методами. Конечно, мы побывали у него и установили кое-какую аппаратуру для нашего спокойствия, но больше мы его трогать не будем. Если, конечно, он сам нас не вынудит, суя нос не в свое дело! — ответил Никсон.

Фененко понял, что люди Карбица установили в квартире Карасина прослушку. «Больше от них ничего не добиться, пора отвешивать прощальный поклон», — подумал он про себя и подошел к окну с видом на хвойную рощу. В этой темно-зеленой мгле было свое зловещее очарование, она давала почву для самого причудливого воображения. Глеб почему-то вспомнил, как он в молодые годы занимался в России литературной подработкой, сочиняя коротенькие истории-триллеры. Он прогуливался по лесопаркам после заката, периодически присаживаясь на скамьи между деревьями и также вглядывался в темноту, давая простор своей неудержимой фантазии. Его книжки некоторое время пользовались спросом… «Может мне снова взяться за что-нибудь будоражащее плоть? — подумал он, — Хотя нет, тут, судя по всему, ожидается триллер уже настоящий. И придумывать не надо, просто составлю мемуары по горячим следам, когда все закончится. Если доживу до окончания…»

— Завтра Касатин поедет пробовать первый грунт нашей местной журналистской землицы. Надеюсь, шины мне не проколют на полном ходу, — криво усмехнулся Глеб, повернувшись к сыщикам.

Те удостоили его злобным взглядом вместо ответа. Фененко удалился.

— Кто бы это мог подстроить? Конкуренты? — задумчиво спросил Карбиц, глядя вслед ушедшему Глебу.

Герасси степенно раскуривал трубку у камина, присев на корточки.

— Кто бы это ни сделал, их явно заинтересовал этот писака. Если бы его хотели нейтрализовать, нашли бы тысячу более надежных способов. Нет, это было лишь предупреждение. Значит, он кого-то сильно напугал. Чуешь, куда это ведет?

И Атолер пристально взглянул на стоящего рядом Карбица, после чего отвернулся и продолжил смотреть на танцующие силуэты огненных фигур в камине, периодически поднося трубку к грубому морщинистому рту.

Когда-то он состязался на схожем огненном ринге, среди таких же языков пламени. Это было незабываемое шоу боев без правил, тогда он одержал убедительную победу в третьем раунде, толпа неистово ликовала и ждала новых сокрушительных ударов. Но годы взяли свое, и он переметнулся к телохранителям одной влиятельной криминальной фигуры — лидера преступного клана в санторийском городе Стерс. После того, как клан был уничтожен местной полицией, Герасси стал искать другие возможности заработать на жизнь. Стечение обстоятельств привело его в сыскную службу. Ему было непросто поначалу — как человеку, привыкшему видеть врага прямо перед собой и наносить удары точно в цель. Теперь враги были скрытые, многие из них были постоянно на виду, но прикидывались друзьями, угощали виски… Герасси понимал, что это его клиенты, но не мог бить прямо, иначе разрушил бы всю игру. Он выступал уже на ином ринге. На нынешней арене доминировали хитрость, притворство и жесткий расчет, и это возбуждало азартную натуру Герасси. Без ощущения азарта он уже не брался за дело.

Сейчас это ощущение с новой силой забурлило в его жилах.

— Это ведет нас к логову Люстона Феррантоса. К конечной цели нашей миссии. Если только он действительно не погиб тогда, при взрыве… — чуть слышно проговорил Карбиц.

Герасси вплотную приблизился к нему.

— Погиб он или нет — мы все равно не знаем. Наше дело — выслеживать тех, кто интересуется его судьбой. И этот русский искатель — лучшая цель и наиважнейшая задача для нас сейчас. Я уверен, что он нас выведет к истине рано или поздно.

И Атолер многозначительно поднял вверх указательный палец. До нового восхода и нового дня, таящего в себе столько неизвестного, оставалось несколько часов…

Глава 9

Вальяжно развалившись в кожаном рабочем кресле шоколадного цвета, Джаспер Линст изучал новый материал, присланный его корреспондентом из Великобритании. В нем раскрывались любимые блюда и десерты членов королевской семьи. «Что ж, это можно будет вставить в завтрашний выпуск. Скажем, в раздел „Интересное“, после эксклюзивных интервью с президентами Бразилии и Аргентины, экономической аналитики и пикантных подробностей из жизни глав крупнейших банковских корпораций. Как раз на десерт поговорим и о десерте», — ухмыльнулся Линст и провел рукой по редеющим волосам на затылке.

Уже пятый год минул с тех пор, как его назначили главным редактором популярного издания «Глобальный полет». Помимо этого, он являлся членом экспертного совета Союза журналистов Сантории и до недавнего времени — ведущим лучшего политического шоу на телевидении — «Время откровений», в котором он сталкивал представителей различных взглядов, течений, группировок и сект. Он гордился своим положением, хотя лет десять назад мог только мечтать о таком признании.

Джаспер всегда подавал большие надежды, однако принадлежал к тем многочисленным работникам, трудолюбие и мозг которых без малейших угрызений совести использовали другие ради собственного рейтинга и очередного денежного проекта. Он несколько лет проработал в спортивном интернет-журнале, делал обзоры футбольных и волейбольных матчей, однако эта работа не захватывала его творческую душу. Он перевелся в «Литературное обозрение». После того, как Линст уяснил для себя, что это сугубо идеологическое издание и его собственное мнение о литературных произведениях редакцию волнует не больше, чем мнение о ритуальных танцах в тропической Африке, Джаспер распрощался и с любителями книжного чтения. Затем он редактировал статьи в Центральной телестудии для передачи о гражданской войне в США. Именно в ее коридорах произошла та судьбоносная встреча…

Однажды Джаспер в поисках сценариста очередной телепередачи забрел в один из незнакомых для себя корпусов телестудии. Он остановился у кофейного автомата в надежде утолить жажду и немного привести себя в чувство: последние дни времени на отдых и сон у него катастрофически не хватало. Но автомат, как назло, не реагировал на его монеты. Это еще больше вывело Линста из себя.

— Ой, к сожалению, автомат уже второй день как сломан! Видимо наши работники забыли прикрепить предупреждающую табличку.

Линст оглянулся. Приятный голос исходил из уст женщины, стоявшей у него за спиной и мило улыбавшейся.

— Вы знаете, этажом ниже стоит аналогичный автомат, так что не переживайте так сильно, а то ваши чертыханья разносятся по всему этажу! — приветливо сказала дама.

Редактор вяло посмотрел на нее, буркнул благодарственную фразу и хотел тотчас удалиться, однако, взглянув на нее снова, уже не смог пошевелиться. Это лицо, эти светлые кудрявые волосы, родинка на левой щеке и любовь к цветастым кашне вдруг ударили, словно электрической дубинкой, по его сознанию. Он бы ее никогда не забыл…

— Эльза?.. — еле слышно проговорил он, напрочь забыв о многодневной усталости.

Пухленькая блондинка в закрытом платье алого цвета и пестром шелковом шарфике вокруг белоснежной шеи, удивленно взглянула на него, однако через несколько секунд тоже, не скрывая волнения, произнесла его имя.

Вечером после работы они сидели в местном кафе, выполненном в космическом стиле. Стеклянные кресла, прозрачные столы несимметричной формы и круглые окна, отдаленно напоминавшие иллюминаторы, привлекали неискушенных посетителей своей необычностью. Линст никогда бы не смог забыть ту женщину, которая подарила ему столько незабываемых романтичных мгновений во времена взрывной и чувственной молодости. Быть может, мгновений было и не так много, однако оба они находились тогда в расцвете сил, и поэтому любой, даже незначительный поцелуй, возбуждал в их горячей крови намного больше чувств, чем возбуждала бы в зрелом возрасте целая ночь с привлекательной партнершей или партнером.

У них были серьезные планы на будущее, но теперь, глядя друг на друга в кафе, они считали свои мечты лишь горькой наивностью молодых неопытных максималистов. Джасперу было сложно представить ее прежней — Эльза заметно располнела, обрела массу дел и хлопот, хотя в карьерном росте она преуспела куда больше Джаспера. Именно ее нежные белые руки запускали различные телепроекты, приносившие авторам и ведущим признание, а телекомпании — успешные рейтинги и неплохой доход.

Линст почувствовал зависть к успехам бывшей любовницы. Он вспомнил события, из-за которых они расстались, и догадался, как начался ее карьерный взлет. В то время ее, молоденькую симпатичную девушку с поставленным произношением и хорошей жестикуляцией, пригласили работать ведущей на один из малоизвестных, но перспективных каналов. Джасперу именно тогда же требовалось переезжать в другой город, ради грошового, но верного проекта. Не лишенный мужского самолюбия, Линст поставил перед Эльзой ультиматум: либо они продолжат строить отношения в новом городе, где ему предстоит работа, либо они разрывают узы любви навсегда. Несчастная девушка согласилась на отъезд, однако накануне вылета самолета она приехала к Джасперу домой, судорожно ухватила его за плечи, прижалась головой к его груди и со слезами в голосе попросила простить ее…

На следующий день она стояла в аэропорту, перед огромным окном, выходящим на взлетную полосу, и провожала влажными глазами взметающийся ввысь самолет, уносивший от нее любимого человека, возможно, навсегда…

Линст потом слышал от общих знакомых, что Эльзу, якобы, уговорил остаться режиссер ее передачи, поскольку питал к ней особые чувства, и даже что у них была любовная связь, которая и проложила Эльзе вымощенную денежными банкнотами дорогу к телепродюссированию. Было это действительно так или же мир, как обычно, лишь полнился слухами — он не знал. Но чувство уязвленности и зависть к успеху перебили в нем все те ощущения, которые он испытывал, целуя взасос это молодое прекрасное создание, дышавшее при этом так учащенно и страстно, что Джаспер забывал обо всем на свете.

В одну и туже реку войти было не суждено, да и река уже ничем особенным не прельщала, Джаспер понимал это. На момент их второй встречи ему уже стукнуло 36 лет, а Эльзе — 34… «Мда, настолько, честно говоря, она и выглядит, если не старше», — размышлял он, выпивая второй стакан глинтвейна и глядя на собеседницу. Эльза, казалось, была очень рада его видеть, постоянно болтала, заполняя те неловкие паузы, которые столь невыносимы в разговоре двух бывших любовников, не желающих искать поводы для грустных воспоминаний.

После этого вечера они виделись еще несколько раз. Постепенно разговоры Эльзы стали приобретать все более откровенный характер, и Джаспер узнал, что в личный жизни она переживает серьезный кризис. «Это грандиозный шанс», — мелькнуло в голове у редактора, остатки его мстительного чувства сделали своей контрольный выстрел. Он во что бы то ни стало решил получить благодаря бывшей подруге хорошее место на телевидении. Джаспер вел себя неотразимо — к 36 годам он уже научился делать кое-какие шаги, необходимые для обольщения женщины, независимо от ее возраста и моральных принципов. Свидания, цветы, театральные премьеры, разговоры о вернувшихся чувствах, которые «никогда не угасали, а жили в глубине души, надеясь на пробуждение» — все это дало должный результат. Через несколько месяцев стартовал новый телепроект, на этот раз с новым главным действующим лицом. Линсту для привлечения публики были необходимы интересные репортажи, поэтому он создал цикл о наиболее интересных мировых редкостях.

Со съемочной группой он ринулся в Трансильванию, где блуждал по замку, в котором предположительно жил граф Дракула. В следующем выпуске он разыскал несколько лошадей породы саррайа — редчайших потомков диких лошадей Южной Иберии. После этого он отправился за ашерой — уникальной представительницей семейства кошачьих. В следующем выпуске Линст уже рассматривал Библию, отпечатанную Гуттенбергом в 1456 году и являвшуюся первой печатной книгой в мире. Затем изучал у себя на ладони пейнит — самый редкий минерал органического происхождения. Его очередной целью был китайский суп из ласточкиных гнезд, однако, когда гендиректор канала узнал о стоимости этого кулинарного опуса, репортаж пришлось заменить более «бюджетной» редкостью.

Благодаря своим неординарным путешествиям Линст забронировал себе известность среди телезрителей и интерес среди политической и творческой элиты Сантории. С Эльзой он вскоре после этого прекратил встречи, деликатно сославшись на чрезмерную занятость. Через несколько месяцев было запущено новое политическое ток-шоу, уже во главе с Джаспером. Журналистское рвение, широкий кругозор и приятная внешность сделали из ведущего «звезду» его же собственной программы, на фоне которой именитые политики и политологи сделались лишь второстепенным дополнением к передаче. Он стал одним из лучших обозревателей в стране, его отправляли делать эксклюзивные интервью с создателем «Майкрософт» Биллом Гейтсом, медиамагнатом Рупертом Мэрдоком, с президентами и премьер-министрами зарубежных стран, которые приезжали с визитами в Санторию. Наконец, он был приглашен в Эвженский дворец к Люстону Феррантосу, с которым беседовал около двух часов, после чего вдохновленный Линст приступил к созданию первой официальной биографии президента.

После внезапного исчезновения его кумира, Джаспер заметно ослаб в газетах и на телевидении — новая команда предпочитала своих, проверенных людей, в том числе и в медиапространстве. За Линстом остался авторитетных журнал, передача на телевидении и несколько почетных званий, которые тешили его самолюбие. Получив от русского журналиста просьбу о встрече, он согласился, поскольку судьба Феррантоса волновала его самого. Кроме того, встречу одобрил очень влиятельный человек, которому редактор доверял больше, чем кому то ни было, и у которого он всегда спрашивал совета, если дело касалось политики…

Глава 10

Касатин приехал в 10 часов утра на улицу Вирчи, на которой располагался офис издательства «Глобальный полет». Фененко подбросил его на своей машине к парадной лестнице, однако ждать Виктора обратно он не стал и умчался к себе в контору. Виктор поднялся по красивой мраморной лестнице, ведшей к входной двери белого трехэтажного дома, построенного еще в период монархи — декоративные лепные узоры, обрамляющие окна первых двух этажей, имели хотя и изящный, но чересчур устаревший вид. Он дернул золоченый шнур, и офисная сотрудница проводила журналиста в кабинет главного редактора.

Линст показался Касатину заметно подряхлевшим с тех пор, как он с любопытством смотрел телепередачи Джаспера, совершенствуя на них санторийский язык. Активный красавчик теперь имел рыхлое тельце и рыжеватую остроконечную бородку, делавшую его не столько солиднее, сколько еще старее.

— Вас интересует интервью, которое я брал у нашего бывшего главы государства? — поинтересовался Джаспер, усадив Виктора в кресло для посетителей и отплеснув себе немного бурбона из внушительной алкогольной коллекции, заполнявшей один из углов кабинета.

— Меня интересует все, что вы можете сообщить о нем как о человеке и как о политике. Возможно, это не будет связано только с интервью. Ваше личное мнение о нем для меня не менее важно. Буду крайне признателен за любую полезную информацию.

— Мне сложно судить о нем как о человеке — личная жизнь подобных людей является слишком лакомым куском для «желтой прессы», особенно для зарубежных изданий, — улыбнулся редактор. — У него были жена и дочь. Мне приходилось их видеть, однако я с ними никогда не общался. Дочка очень любила отца, но была чересчур независима и своенравна. После смерти Феррантоса она пропала из моего поля зрения. А его вдова сейчас живет в загородной резиденции, и периодически появляется в свете. Однако вряд ли это полезный источник для вас — журналистов она терпеть не может и всей правдой о своей личной жизни все равно делиться не станет.

— Они были хорошей парой?

— На людях — да, они всегда держались достойно. Наедине — затрудняюсь сказать. Кажется, у них были ссоры, пару раз об этом верещало журналистское сообщество. Но у людей такого масштаба и такой нагрузки не может все всегда быть идеально, сами понимаете…

— Его любило население? — спросил Касатин, делая небольшие пометки в блокнот.

— Сторонники «жесткой руки», государственного участия в экономике и социальных реформ относились к нему с уважением. Приверженцы свободного рынка и либеральных ценностей его недолюбливали. В отличие от Кнауша, который ценил свободу всего от всего, маср Феррантос стремился регулировать жизнь общества, сделать ее более защищенной…

— Но жизнь не намного улучшилась, я читал сводки международных агентств. Если им верить, то у Сантории осталось много нерешенных проблем, которые сохранились еще с периода правления Кнауша.

— Увы, Виктор, сила трения иногда превышает силу движения… — Линст сел на соседнее кресло, чтобы можно было говорить с журналистом тише. — Вы не представляете, что такое в нашей стране коммерческий лоббизм. Люстон был не такой всесильный, как кажется из-за рубежа. Он был окружен массой хищников, которые защищали интересы своих корпораций, холдингов и центров. Многие из этих хищников были его коллегами, которых он сам же и продвигал, надеясь создать из них надежную опору для себя. Но, к сожалению, его активная команда настолько вжилась в порочную систему, созданную предыдущими режимами, что Люстон так и остался одиночкой. После этого он вынужден был противостоять не только старой элите, но и собственным выдвиженцам… Было несколько человек, скажем, Ольмис Краучер или Дорд Штихилис, которые оставались так же верны своему лидеру, как и раньше, но это скорее исключение. Люстону было тяжело, особенно как человеку, несущему основную ответственность перед населением страны. Однако решить все проблемы одним росчерком пера он не мог — этого не допустили бы те, кто стоял у него за спиной. Быть может, поэтому он и…

— Что с ним стало? Что говорят о том взрыве в карлинской больнице? Несчастный случай или же кем-то тщательно спланированное мероприятие? — попытался выведать у него Касатин.

— Меня там не было, а в репортажах моих подчиненных, которые собирали данные на месте происшествия, сообщалось о мощном взрыве и найденных останках. Спросите об этом у Штихилиса, его люди занимались расследованием обстоятельств, к тому же он всегда был словоохотлив с репортерами.

— Можно будет взглянуть на ваше интервью с президентом, сделанное два года назад? — Касатин решил переменить тему. Ему было ясно, что Линст больше не собирался обсуждать смерть Феррантоса, даже если бы и владел какой-то особой информацией.

— Более того, я могу вам дать прослушать сохранившуюся запись, вы услышите голос Феррантоса и почувствуете себя участником событий! — самодовольно сказал редактор и углубился в монитор ноутбука. Спустя пару минут кликанья компьютерной мышкой, он загрузил необходимый файл.

— Мы с ним долго общались, но для радиоэфира был записан лишь небольшой отрывок, по просьбе самого Феррантоса. Вот этот отрывок, разговор с президентом в прямом эфире.

Из динамиков раздалось приветствие Линста телезрителям, и вскоре Касатин услышал низкий и размеренный голос бывшего санторийского лидера.

Глава 11

— Дорогие санторийцы! Сегодня поистине знаменательный день, которого мы так ждали! — радостно и гордо скандировал в радиоэфире Джаспер. — Сейчас я собираюсь взять интервью у нашего дорогого президента. Маср Феррантос согласился ответить на важные и актуальные вопросы, волнующие наших граждан. В моих руках небольшая подборка вопросов, поступивших в адрес редакции, и сейчас уважаемый господин президент постарается удовлетворить любопытство слушателей. Можно начинать, маср Феррантос?

— Добрый день! Да, конечно, я жду.

— Итак, наших слушателей интересует следующая проблема. Каким сферам будет уделено наибольшее внимание в ближайшие несколько лет и какие темпы экономического роста прогнозируют специалисты? Что ждать от экономики Сантории — стабильного роста или серьезного спада? В научном сообществе нет единства по этому вопросу…

— Учитывая нашу текущую бюджетную политику, а также соотношение импорта и экспорта, могу заверить граждан Сантории, что спада не будет. Есть ряд нерешенных проблем, но на благосостоянии населения они не отразятся, обещаю.

— Можно ли говорить, что экономический кризис последних лет правления Кнауша уже не повторится в ближайшие годы?

— Нет объективных причин для его повторения, да и ситуация в экономике сейчас намного лучше чем тогда. А особое внимание будет уделено социальной сфере, образованию и культуре.

— А что вас заставило сосредоточится именно на этих областях?

— Что заставило? Наверное, время. То жизненное время, которое уходит безвозвратно. Именно оно заставляет задуматься над тем, что ты сделал полезного в этой жизни. Наш мир становится все более разнообразным. Появляются новые сферы, компьютеры стали нашей новой реальностью, роботы и искусственные аппараты делают за человека огромное количество дел. Все стремятся к успеху, к достижениям, разрабатывают свои проекты, открывают все новые и новые фирмы… Но что стоит за всеми этими процессами? На что нацелена жизнь нынешнего активного и целеустремленного человека?

— Мне кажется, что она нацелена на изменение мира, на расширение возможностей. Ведь нет пределов человеческому разуму. А вы сами разве считаете по-другому?

— Мне бы хотелось верить в то, что мозг человека действительно нацелен на созидание. Но на практике я вижу только один критерий успеха — деньги. Тысячи корпораций нацелены на извлечение прибыли из клиентов, научные центры грызутся за государственные субсидии, а фонды, вместо того, чтобы спонсировать культурные и благотворительные проекты, действуют по указке богатых предпринимателей. Справедливо ли это? Нет, потому что никакое развитие экономики, никакие грандиозные проекты и миллиардные инвестиции не улучшат жизнь общества до тех пор, пока будет существовать нравственный вакуум. Борьба за демократию, за права и свободы — ничто, если у приверженцев этих идей не будет четких моральных принципов. Это не означает возврат к религиозному фанатизму или патриархальным устоям. Это означает — уважение к людям, окружающим тебя, к их взгляду на мир и к их духовным ценностям. Для выполнения такой задачи акцент необходимо сделать на развитии сфер образования и культуры.

— А как быть с ситуациями, при которых человек не разделяет ценностей большинства других людей? Он при этом обречен быть изгоем?

— В обществе, построенном по принципам нравственности и взаимоуважения, изгоев быть не может. Если какой-либо человек не имеет ценностей в душе, он все равно рано или поздно обретет их. Есть универсальные принципы, завещанные великими мастерами искусства, философии и литературы, они созданы для того, чтобы сплачивать человечество, а не разобщать его. Я хочу, чтобы санторийцы приобщались к ним, потому и ставлю область культуры выше всего остального. В погоне за прибылью многие просто проходят мимо того богатейшего наследия, оставленного нам мыслителями, писателями, художниками. И мне искренне жаль таких людей, как бы роскошно они ни жили и как бы хорошо ни питались.

— А что еще вы считаете приоритетом своей политики?

— Создание современной армии. Сантория — небольшое государство, но мир слишком непредсказуем, поэтому мы должны быть в состоянии постоять за свою землю. Военный министр уже работает над программой кардинальных реформ. Другая приоритетная область — создание современных антитеррористических центров. Увы, терроризм не имеет лица, но противостоять ему все равно придется, в том числе и Сантории.

— Не могу не спросить вас как журналист. Многие жалуются на тотальную цензуру и необъективность государственных газет и телеканалов. Цензура действительно существует?

— Она будет до тех пор, пока журналисты в состоянии пойти на любую гнусность ради скандальной известности. Как еще отгородить общество от грязи, пошлости, крови, ругательств и бесконечного втаптывания в грязь собственной страны? Я же не случайно заговорил о нравственности. Свобода при наличии моральных ценностей — полезна, а без наличия — губительна. Так и передайте коллегам, что цензура — средство не всегда приятное, но уж точно необходимое, ради остальных граждан и их спокойствия.

— Хорошо, непременно передам. Скажите, а есть ли у нас какая-либо национальная идея, которая могла бы объединить жителей именно с нравственной точки зрения?

— У нас было много идей, но, к сожалению, сейчас они уже стали частью истории. Сантория — страна, объединившая миллионы людей, и мы должны держаться вместе в этом сложном и враждебном мире. А идея… Она есть у нас в душе, только она еще не сформировалась в наших головах, нужно еще немного времени…

— А как вы расцениваете международную обстановку? Какое место в мировой политике занимает наша страна?

— Она занимает свое, отведенное ей место. Современная политика ведущих держав напоминает азартную игру нескольких шулеров — у каждого свои козыри, правила и методы обмана. Двойные стандарты, экономическое давление, кровавые революции против неугодных режимов и внешнее показное добродушие — вот вам и мировая политика. Ну ничего, будем искать за этим карточным столом собственное место и не дадим себя обдурить.

— И последний вопрос. Вы о чем-нибудь жалели в этой жизни и хотели бы ее изменить, если имели бы шанс?

— Жалел, но менять не хотел. Надо уметь отвечать за собственные поступки. И я за свои отвечу в свое время.

— Благодарю Вас за интересную беседу! Дорогие радиослушатели, это был президент Республики Сантории Люстон Феррантос и ваш покорный слуга Джаспер Линст. Хорошего вечера!

Глава 12

Звуковая дорожка замолкла, и редактор вопросительно посмотрел на Касатина, ожидая новых расспросов. Но Виктор получил все, что хотел, и решил больше не беспокоить Линста. Тем более, что встреча с Дордом Штихилисом, не менее важным источником информации для Касатина, должна была состояться уже через пятьдесят минут.

— Спасибо вам, маср Линст! Вы очень помогли, надеюсь на продолжение нашего продуктивного сотрудничества! — бодро сказал Касатин, встав с кресла.

— Всегда буду рад прийти на помощь! Обязательно обращайтесь! И удачи с вашим расследованием!

Через минуту после ухода Касатина редактор поднял трубку рабочего телефона.

— Это «Сириус»? Мне необходимо поговорить с «Легионером». Звонит Линст по поводу русского журналиста. Хорошо, жду… Алло, это вы? Он только что был у меня, слушали мое интервью с Феррантосом. Интересовался его личной жизнью, характером, в общем, ничего примечательного. Правда, особо увлеченно расспрашивал об обстоятельствах того взрыва, в Карлинсе, но этого следовало ожидать… Нет, ничего лишнего я не говорил, сослался на газетные репортажи. Думаю, что ему не удастся разузнать ничего лишнего. Пока он не опасен… Буду держать в курсе, надеюсь, что вы меня тоже. До связи!

Не успел Линст повесить трубку, как в кабинет уверенно шагнул белобрысый парень спортивного телосложения, со злобным выражением в глазах. Он шагнул в направлении редакторского кресла.

— Я из полицейского управления. О чем была беседа с русским репортером?

— О культурных связях наших стран. А в чем дело, он что, на самом деле не русский репортер, а сексуальный маньяк?

— Не остроумно, маср Линст. Он пытается разнюхать конфиденциальную информацию о бывшем президенте, при этом никто ему пока такого права не давал. Так что не советую покрывать его, а то будете отвечать за разглашение закрытых сведений!

— Отродясь не имел в своих архивах никаких закрытых сведений, пользуюсь исключительно открытыми данными. Мы прослушивали звукозапись моей беседы с президентом Феррантосом, сделанной два года назад.

Линст отдал флешку с записью беседы полицейскому, после чего тот проследовал к выходу.

— Если увидитесь с этим журналистом еще раз — незамедлительно сообщайте. На столе я оставил номер телефона, имейте в виду — укрывательство может вам дорого стоить, — пригрозил он напоследок.

— Я слишком известная личность, чтобы меня можно было упечь за сфабрикованное дело! И я сам решу, насколько мои личные встречи касаются полиции. Как вас зовут, раскроете напоследок?

— Алекс Джонсон! — соврал Никсон Карбиц. — Я вас всего лишь поставил в известность. Прощайте!

И сыщик ушел так же стремительно, как и появился в кабинете.

Джаспер тяжело упал в свое шоколадное кресло и стянул давящий узел галстука. После чего не отказал себе в удовольствии выпить еще полстакана бурбона. «Мда, видимо этот парень вовсе не из полиции, а из какой-то конкурирующей организации… Ситуация запутывается, и этому Виктору придется нелегко… Зря он полез в большую политику, для журналиста это гиблое место», — решил для себя Джаспер и вновь возвратился к статье.

Глава 13

Касатин вышел из здания редакции и направился к дому Дорда Штихилиса. Проснувшись, он еще позвонил бывшему начальнику службы безопасности, чтобы подтвердить точное время встречи. Штихилис, несмотря на отставку, продолжал работать в качестве консультанта и активно следил за политическими событиями в стране. Он не любил без крайней надобности покидать свой дом, поэтому жена Штихилиса, с которой журналист общался по телефону, попросила его приехать прямо к ним домой.

Особняк Дорда находился всего в нескольких кварталах от улицы Вирчи. Времени на дорогу было предостаточно, поэтому Касатин решил не ловить такси, а спокойно прогуляться вдоль липовой аллеи. Путь Виктора пролегал мимо парка аттракционов «Эртажан», к которому вел бульвар Ланд, известный в городе благодаря вековым липам, обрамляющим, словно почетный караул, всю длину бульвара. Это было превосходным местом для прогулок, здесь проводили время молодые матери с колясками, влюбленные студенты, группы молодых парней и девушек, слонявшихся без дела и травящих свежие анекдоты, велосипедисты, скейтбордисты и владельцы мелкокалиберных и крупногабаритных собак.

Касатин шел, анализируя в голове полученную информацию. «Если Линст говорил правду, то Люстон Феррантос вполне мог стать жертвой заговора… На протяжении долгих лет он сам был частью этой системы, ее ключевым элементом, ее „рулевым“. Но последние годы он был явно не удовлетворен всем тем, что происходило в стране. Его замыслы тонули в трясине бюрократии, его идеи не находили поддержки у его же собственной команды. Либо он покончил с собой от отчаяния, либо стал жертвой властной группировки, боявшейся падения этого колосса… Но взрыв в той больнице, где лежал Феррантос после того, как он упал с лестницы в карлинской мэрии и потерял сознание, на самоубийство никак не тянет… Значит, его просто ликвидировали?.. Эта версия тоже нуждается в проверке… Сейчас страной руководит Гаулер, ближайший из приближенных и самый ожидаемый преемник вождя. Сложно упрекнуть его в ненависти к Феррантосу, но стремление к президентскому трону может перебить любую дружбу. До Гаулера мне не добраться, его помощники не подпустят журналиста с такими вопросами. Необходимо все выяснить у Штихилиса, он наверняка знает обстоятельства смерти Феррантоса и все, что может стоять за этим…»

Внезапно Касатин почувствовал резкий толчок в спину. Он выронил от неожиданности портфель с документами и чуть не повалился на землю. Приземлившись на правое колено, он оглянулся — рядом на газоне сидела молоденькая девушка, потирая левый бок и не по-юному ругаясь. В десяти шагах от нее лежал перевернутый скейтборд, колесики которого еще двигались, плавно замедляя свое бешеное вращение.

Касатин поднял портфель, отряхнул брюки и помог девушке подняться. Она быстро вскочила и поправила белокурую челку, закрывавшую ее лоб почти до самых бровей, отчего скейтбордистка выглядела еще моложе и забавнее.

— Я вам кричала, а вы шли, как будто нарочно не реагируя! Вот из-за таких мечтателей и ездить нормально нельзя! Только разгонишься — сразу появляется какой-то тип и создает препятствие…

— А у меня все наоборот. Только задумаешься — сразу появляется невесть кто на колесах, сшибает тебя с ног, сбивает все мысли, да еще и виноватым выставляет, — немного улыбнувшись, парировал Касатин. Его не столько обидело, сколько позабавило раздражение этой девушки. Она возмутилась настолько естественно, что Виктор даже сам озадачился — может, и впрямь ему не следовало попадаться ей на пути и заслонять своей нескладной фигурой ее стремительное движение в неизвестном направлении?

— Ладно, не хочу это обсуждать, вы явно не из тех мужчин, которые готовы отвечать за поступки! Спасибо, что хоть подняться помогли, — устало произнесла незнакомка, теряя интерес к беседе. — В следующий раз советую идти по правой стороне бульвара, там больше пешеходов и меньше шансов стать причиной аварии.

— Я здесь никогда не гулял, в следующий раз непременно последую этому совету.

Касатину вдруг захотелось насладиться порцией неформального, живого общения в этом неизведанном им городе. Разговорчивая скейтбордистка была для него идеальной находкой.

— Можно провинившемуся пешеходу загладить свою вину, предложив пострадавшей стороне стаканчик мороженого? Я как раз вижу киоск недалеко отсюда.

— Ну что ж, предложите, у меня есть немного времени для принятия извинений, — бодро сказала девушка, вправляя одно из колес своего скейтборда. Она произнесла это без малейшего кокетства в голосе, поэтому было сложно понять, восприняла ли девушка слова Виктора как шутку или же отнеслась к себе как к «пострадавшей» без малейшего сомнения в этом.

— Все в порядке, агрегат исправен и сможет доставить вас к цели? — поинтересовался журналист, кивая на колесики.

— Доставит, куда же он денется от меня!

Несмотря на осеннюю пору, погода была ясная. Солнце немного припекало, и его лучи придавали редким липовым листкам, не успевшим отправиться вслед за своими собратьями к подножью морщинистых стволов, еще более золотистый оттенок. Высокие деревья казались увешанными настоящими блестящими пиастрами времен пиратских набегов и конкистадорских завоеваний.

— Вы здесь по приглашению? — спросила скейтбордистка, откусывая фисташковое мороженое. — Вид у вас какой-то… слишком чужеземный!

— Да, я в служебной командировке. В поисках приключений.

— Неужели вы зоолог? Обычно они приключения ищут и мечутся потом с обкусанными пальцами.

— Нет, моя сфера интересов — исключительно двуногие. Но целостность моих пальцев это все равно не гарантирует. А вы, видимо, учитесь в институте?

— Нет, только собираюсь. Девятнадцать лет — еще не тот возраст, когда знаешь, ради чего стоит портить зрение и учить гору скучного материала. Я занимаюсь подработкой и пытаюсь найти себя… Знаю, мне многие говорят, что в моем возрасте надо сидеть с выпученными глазами перед тетрадями и монитором, готовить курсовые и бегать на языковые курсы, но у меня и без того хватает интересов. Не хочется потратить свою молодость непонятно на что, поэтому учеба еще немного подождет. В любом случае, я довольна собой и жалеть о собственных поступках никогда не буду!

Они мило беседовали под сенью липовых великанов, прощавшихся с остатками пышных летних облачений. Девушка представилась Каролиной. Она пожелала Виктору удачных приключений, оттолкнулась от земли и понеслась на своем скейтборде дальше, вдоль шумной аллеи, навстречу амбициозным планам и новым жизненным открытиям. Ее гибкий стан через мгновение скрылся в толпе гуляющих жителей столицы. Касатин вздохнул, улыбнулся ей вслед и со свежими силами отправился к очередной цели, расположенной на Проспекте Китобоев. До встречи со Штихилисом оставалось 10 минут, он успел как раз вовремя.

Глава 14

Дорд Штихилис внимательно изучал одну любопытную подборку документов в тот момент, когда прозвенел звонок. Информация, изложенная в тех документах, вызывала у него неподдельный интерес и, в то же время, усиленное ощущение тревоги…

— Дорогая, открой дверь моему гостю, я пока закончу работу! — крикнул он жене.

Хозяйка проводила Касатина в кабинет бывшего начальника службы безопасности. Штихилис быстро сложил все листки бумаги в кожаную папку и положил ее на край массивного стола, на который любой крупный писатель посмотрел бы с завистью.

Касатин задавал стандартные вопросы, подобно тем, которые от него слышали Фененко и Линст. Они касались отношения к Феррантосу как к государственному лидеру и как к человеку, касались успехов и неудач его политических начинаний. Однако журналист понимал, что Штихилис мог дать намного больше интересной информации, поскольку, в отличие от предыдущих собеседников, неоднократно оставался с президентом один на один.

— Он верил в то, что он делает? — спросил Касатин Штихилиса, после того как тот описал, с каким трудом давались реформы.

— Он верил… хотя и не верил одновременно.

— Что вы хотите сказать?

— Понимаете ли, есть страны, где народ и народные избранники слепо подчиняются предписанным законам — конституционным, морально-этическим и прочим. Люди в таком обществе заключают между собой своеобразный «договор», основанный на правах, обязанностях и на чувстве ответственности за свои поступки перед всеми — начиная от руководства и заканчивая самым бедным налогоплательщиком. Нарушение законов в таком обществе — это серьезный позор и потеря уважения. А есть другие страны, где для людей закон — лишь свод фиктивных идеалистических фраз. Эти красивые слова, как уличных девок, политики используют по собственному усмотрению, а в реальности живут совершенно по другим правилам. И народ, глядя на них, тоже учится приспосабливаться к этим правилам. Что в итоге? Безвластие, потому что когда каждый человек существует вне установленных законов и думает только о себе, о нормальных отношениях между властью и народом говорить нельзя. Долгое время в Сантории было именно так. Невидимое презрение всех друг к другу при видимом наличии демократических институтов и стандартов. Осознание того, что надо не жить, а выкручиваться. Уверенность власти в том, что народ — это объект для наживы, и убежденность народа в том, что власти на него абсолютно наплевать. Люстон Феррантос верил в правильность своих задумок, в их необходимость для общества. Но он не верил, что эти задумки грамотно осуществлятся. Психологию людей очень сложно исправить: когда нет взаимного доверия, то даже самый искренний и добрый жест будет воспринят с ненавистью и подозрением.

— Неужели в Сантории все так печально?

— Нет, мы добились множества успехов, — уверенно ответил Штихилис с наигранной улыбкой на губах. — Кнауш действительно оставил страну в финансовой нищете и нравственных руинах. Но Феррантос сделал максимум для того, чтобы возродить наши города и поселки, экономику, культуру, искусство, чтобы женщины снова захотели рожать детей, а мужчины перестали вести теневой бизнес и нашли себе достойное занятие. Я занимался внутренней безопасностью, и можете мне поверить, что число преступников, наркоманов и экстремистов под конец его правления снизилось в несколько раз по сравнению с годом его прихода к власти. Я часто встречался с ним и видел, как это было непросто — лепить из развалин стабильное и полноценное государство. Создавать общество, объединенное справедливыми законами, а не географическим фактором и желанием нажиться за счет друг друга.

— Правильно я вас понимаю, что Феррантос совершал многие поступки против собственной воли, скрепя сердце?

— Да, в этом и была трагедия его личности. Хотя в этом, наверное, трагедия всех крупных правителей — класть личное счастье и здоровье ради собственной страны, при том, что ее жители всегда найдут способ втоптать этого правителя в грязь.

— Но многие искренне уважали Люстона, не правда ли?

— Ха! Уважали, но всегда бы воспользовались возможностью плюнуть ему в спину, если б довелось. Большинство людей было именно такими, и такими же и остаются.

— Так, может быть, дело не в законах, а в сути человека? Если он изначально не готов довериться руководителю, то никакие законы не смогут сформировать идеальные отношения между государством и обществом…

— Просто изначально нужно научить людей уважать законы. А дальше это просто войдет у них в кровь. В Сантории никогда не жили по правовым канонам, были какие-то их жалкие подобия, но фактически власть сама решала — кто прав, а кто виноват. Невозможно издать закон об уважении закона, но можно попытаться убедить людей, что они обязаны ему следовать.

— И Феррантос пытался создать таким образом законопослушную и добропорядочную нацию?

— К сожалению, он старался быть слишком аккуратным и осторожным, поэтому не все его задумки были осуществлены. Да и из жизни он ушел не вовремя…

— Маср Штихилис, вы же знаете все эти разговоры по поводу «загадочности» его смерти? Что вы думаете? Он действительно погиб?

Лицо Штихилиса сделалось непроницаемым.

— Безусловно. Нет никаких сомнений, что он скончался в результате несчастного случая. Не верьте всяких слухам… В конце концов, у вас должна быть профессиональная интуиция, подсказывающая, насколько безумны подобные суждения. Феррантоса больше нет рядом с нами. Если вам нужно вещественное доказательство — загляните на столичное кладбище Паркиз, расположенное в центральной части города. Там покоятся его останки, я сам видел надгробие.

«Именно собственной интуицией я и руководствуюсь», — подумал про себя Касатин и добавил вслух:

— Спасибо, я непременно загляну на это кладбище, раз уж взялся за такой репортаж!

Они говорили еще некоторое время — об оппозиционной активности, об участии Феррантоса в международных мероприятиях, о его семейной жизни, о крупных удачных и неудавшихся проектах… В конце разговора Штихилис нарисовал на листе бумаги план кладбища Паркиз с примерным местоположением надгробия президента. Он попросил не рассказывать никому о захоронении, сославшись на противников Феррантоса, которые могут пронюхать про могилу и осквернить ее. Журналист поблагодарил собеседника и пожал ему руку. От любопытного взгляда Виктора не могла ускользнуть лежащая на краю стола кожаная папка с позолоченными буквами «СЕКРЕТНО». На папку был приклеен стикер со словом «Каракурт», написанным от руки. Когда Касатин удалился, Дорд откинулся в кресло и задумался. Он вспоминал один разговор с президентом…

Глава 15

В тот вечер Люстон Феррантос был на очередном эстрадном концерте, посвященном Дню творческой личности. Он иногда посещал подобные мероприятия, чтобы быть ближе к людям и отвлечься от тягостных мыслей. Несколько десятков женщин в блестящих облегающих нарядах, эротично что-то нашептывающих в микрофоны; пошлые юмористы в нелепых нарядах; бездарные песни с вульгарным текстом и примитивной музыкой — все это сопровождало представление. Президент молча отсидел до перерыва, после чего не оглядываясь прошел к выходу и велел водителю подкатить автомобиль как можно быстрее. Штихилис поехал с ним. Поднявшись на второй этаж Эвженского дворца, Феррантос вышел на каменный балкон и велел сторожу парка выпустить Алмаза на прогулку.

Президент стоял, не шевелясь. Его широкая фигура в длинном плаще выглядела в блеске луны далекой и неприступной. Штихилис подошел ближе и тоже стал поглядывать на огромный пятнистый диск лимонного оттенка, который светился во тьме санторийского неба. Наконец, президент заговорил с ним.

— Как думаешь, ситуацию еще можно исправить?

— Какую ситуацию?

— Ты обратил внимание на этот дикий балаган? Глупый юмор, никчемные песни, отсутствие вкуса и наличие непомерно раздутого самомнения… И что самое интересное — публика аплодирует. А не теряем ли мы окончательно, друг мой, чувство прекрасного? Мы же создавали прекрасную музыку, наши писатели и поэты пользовались мировой популярностью, некоторые даже были нобелевскими лауреатами. А прекрасные творения живописи, шедевры реализма, модерна, экспрессионизма? Я же прекрасно помню, как я вместе с родителями восторгался этим. И что теперь? Силуэты сочных женских грудей, прокуренные голоса и мелькающая перед глазами подтанцовка, спесь, пошлость и бездарность — все сплелось воедино и, видимо, образовало новый вид искусства, который я не принимаю ни сердцем, ни головой.

— Да никакое это не искусство, сплошные денежные шоу, и больше ничего! Закрыть их нужно, чтоб народ в идиотов не превращали!

— Нет, репрессиями ситуацию не изменишь.

— Еще как можно изменить! — уверенно возразил Штихилис. — Наказания и жесткие санкции! Иначе ничего не изменится. Люди просвещаться не любят, они не могут понять, что интеллект — это усилие над собой, а не божественный дар. Вот поэтому и концерты такие. Одни за них доходы лопатой гребут, другие слушают посредственностей и наслаждаются, не подозревая, насколько они обкрадывают самих себя. На большее уже, видимо, способностей не хватает. Мозг ведь тоже тренировать надо!

— И ты думаешь, что они после этого изменятся? Нет, Дорд, тут что-то не то как раз с нравственными принципами. Почему у нас грубят, обворовывают, презирают писаные и неписаные нормы? Мы где-то на пути потеряли мешочек с маленьким незримым содержимым, которое именуется «душой». Мы не умеем уважать друг друга, не любим сопереживать, не стремимся ценить внутренние качества человека. Причем, любого — официанта, продавца, полицейского, старушки, торгующей черемухой… Мы слишком циничны и банальны, нас уязвляют провалившиеся реформы, но мы получаем удовольствие от собственного оглупления. Забавно, не правда ли? Закон ничего не даст, меня тут же заклеймят «душителем свободы». К тому же мораль — очень неоднозначное понятие. Нельзя запретить людям поклоняться «золотому тельцу», но можно попробовать доказать им, что в мире есть что-то более ценное…

— Вряд ли удастся что-либо доказать… Журналисты, шоумены, продюсеры, поп-дивы — все стремятся к богатству или известности. Легально им разрешено «болванить» народ, а люди не осознают всей беды и только рады становиться все тупее. Только мы то с вами не такие. И поэтому нужно исправлять ситуацию.

— Твои методы — это просто прикладывание льда к больному месту. А чтобы излечить болезнь, нужно серьезное лекарство, и его нам предстоит создать.

— Маср Феррантос, не мое дело вас отговаривать, но стараться в нынешнее время возродить нравственность — все равно, что скакать с копьем на ветряную мельницу. Неблагодарное занятие, да и вряд ли выполнимое. Ценности у всех свои. Поклонники фаллоса, сколько их ни привязывай к кресту, все равно будут молиться только на свои детородные органы…

— Мне хочется не только вылечить нацию, но и сохранить ее, — улыбнулся президент. — В этом все-таки моя миссия, раз я стою на этом балконе. Алмаз, как ты дружище?

Снежный барс чинно прогуливался под каменными колоннами, поддерживающими балкон. Президент спустился и немного потрепал его за ухом, после чего поднялся обратно и удалился в спальню. Алмаз еще долго сидел на парковой дорожке, подняв усатую морду к необъятному звездному пространству, пока сторож не загнал его обратно в вольер, сытно покормив перед этим.

Глава 16

Серебристый «кадиллак» ехал по вечернему городу, рассекая капотом влажный и тяжелый воздух. За ним следовали два черных джипа с надежными ребятами внутри. Город постепенно погружался в темноту, бледный силуэт месяца безжизненно мерцал сквозь облака и дым заводов. На заднем сиденьи «кадиллака», отгородившись стеклом от водителя, вполголоса разговаривали два человека.

— Он наверняка пойдет туда, на кладбище Паркиз. Неплохо было бы проследить за его телодвижениями. Очень подозрительный тип.

— Не переживайте, Дорд, за ним уже давно следят компетентные люди. Как только его поиски информации зайдут слишком далеко, вмешается его величество случай. Лечение в Сантории его редакция вряд ли возьмется оплатить, поэтому он благополучно вернется к себе на родину и опубликует то, что получил от Линста и от других пронырливых журналистов, знающих только то, что им положено знать. Для их же пользы.

— Значит, Геральд, вы тоже полагаете, что там, под камнем, не Феррантос?

— Почему «тоже»? Это кем-то подтверждено? Наш бывший глава государства скончался в результате несчастного случая. Для особо любопытных — имеется его захоронение. Место погребения держится в тайне от населения, чтобы обезопасить могилу от вандалов, которые обязательно найдут, за что отомстить своему правителю… Для статейки о «санторийском диктаторе», как его окрестили в зарубежных СМИ, информации более чем достаточно. Ну а если наш русский друг сунет любопытный нос на запретную территорию… Не мне, Дорд, объяснять тебе как мы поступаем с подозрительными иностранными агентами. У нас суверенное государство, свои принципы и свои правила игры, если на то пошло…

— Если нужно, я могу подключить друзей из контрразведки…

— Нет, я обойдусь своими силами. Надеюсь, он скоро вернется к себе в Москву и мы лишимся очередной головной боли.

— Геральд, мне бы хотелось поделиться с вами еще кое-какой информацией. Она касается другой проблемы.

— Делитесь, я слушаю.

— Дело касается группы, которая именует себя «Каракурт»…

— Что это такое? Неужели что-то серьезное? Хорошо, выкладывайте, Дорд…

Через четверть часа Штихилис высадился и пересел в один из сопровождавших джипов. Внедорожник повернул на ближайшем повороте и направился в сторону Проспекта Китобоев. «Кадиллак» и второй джип проехали еще около километра и остановились на набережной. Из джипа вышел крепкий лысый мужчина с глубоким косым шрамом вдоль правой половины лба и подошел к окну «кадиллака».

— Брюс, дайте распоряжение своей команде следить за журналистом повсюду. Если заметите что-то подозрительное в его действиях — немедленно докладывайте. В случае, если он будет вести себя слишком активно — задержите его и постарайтесь отбить у него охоту бродить по заповедным территориям. Только не переусердствуйте, скандала с Россией из-за вас я не потерплю. О ситуации докладывайте. Все!

Гаулер махнул кистью руки, будто прогоняя от щеки назойливую муху, после чего задвинул стекло. Брюс Элторн, начальник личной службы безопасности Гаулера, его адъютант, заместитель и телохранитель в одном лице, кивнул головой и отправился в свою машину. Взревели моторы, и оба автомобиля скрылись во влажной вечерней мгле, тишину которой нарушал теперь лишь монотонный звук дождя, моросящего по гранитной мостовой.

Глава 17

Плотно пообедав в одном национальном ресторанчике, Касатин провел остаток дня в здании Центральной библиотеки. Он пытался из различных фрагментов, разбросанных по бесчисленному количеству газетных страниц, составить единое целое. Составить образ человека, которого, по-видимому, уже давно нет в живых… После нескольких часов перелистывания одного номера за другим Касатин понял, что по-настоящему этого человека не знал ни один санторийский журналист. Газеты давали лишь набор фактов, дискуссий с участие президента и его высказываний. Если в этой огромной бумажной свалке, состоящей из описаний прошедших событий, и встречались частные мнения о личности Феррантоса, то они отражали точку зрения заказчика — владельца издания. Либеральные, христианские, социалистические, монархические, националистические — в каждом издании президент представал с совершенно разных сторон, его образ изменялся в глазах читающей публики, словно окраска хамелеона. Касатин отложил очередную стопку газет, вышел из библиотеки и отправился к себе на квартиру. Он был слишком утомлен, поэтому не заметил нескольких темных фигур, следовавших за ним и сменявших друг друга вплоть до его жилища.

На следующее утро к мемориальному кладбищу Паркиз подкатил автомобиль желтого цвета. Виктор расплатился с таксистом и отправился к месту захоронения. Здесь, среди тополей и каштанов, располагались саркофаги и памятные надгробия известных жителей Сантории. Как правило, здесь хоронили представителей военной знати, видных генералов и сановников, именитых врачей, а также представителей творческих профессий — музыкантов, композиторов, скульпторов и архитекторов. Последнее известное захоронение, которое упоминалось в приобретенном Виктором путеводителе, относилось к началу ХХ века. Видимо, поэтому сюда не добрались другие искатели сведений о Феррантосе — кладбище Паркиз уже давно перестало быть действующим, здесь не отпевали и не хоронили много лет. Однако для вождя, безусловно, сделали исключение.

Касатин знал, где находится его цель — место погребения было указано на плане, который Штихилис начертил накануне. Виктор прошел мимо полуразрушенной церкви с колокольней и приблизился к заветной точке. На небольшом отдалении от массивных склепов и саркофагов с изящными, порой слегка вычурными каменными узорами, стоял невысокий мраморный обелиск. Имен и дат на нем не было отмечено, однако было отчетливо видно, что камень установили недавно. Рядом лежало несколько полузавядших хризантем и пышный букет роз темно-кровавого цвета. Касатин простоял около обелиска несколько минут. Он окинул взглядом соседние участки, однако больше ничего похожего на современное надгробие ему усмотреть не удалось. «Видимо, его прах находится здесь», — твердо решил он и собрался уходить. Виктор развернулся, собираясь отправиться назад, и вздрогнул от неожиданности.

Прямо сзади него, слегка наклонив голову, стоял пожилой мужчина в замызганной грязью одежде и заинтересованно смотрел на журналиста.

— Вы тоже из этой компании? — недоверчиво спросил старик.

— Из какой именно? Вообще то я исследователь из России, собираю исторический материал для книги, вот поэтому я и здесь. Любое кладбище — это кладезь для любителей древности. Вряд ли где еще можно стоять в окружении такого количества достойных людей, тем более что нынче таких днем с фонарем, как говорится, не сыскать.

Старику понравилось столь уважительное отношение собеседника к покойникам, среди которых, судя по всему, он проводил свои рабочие часы.

— Я — Мэлмер Тринфок. Здешний сторож и, так сказать, хранитель традиций.

— Виктор Касатин, русский писатель и автор исторических путеводителей.

— Ого, какие люди забредают в наши дебри! Тут действительно для историка раздолье! Вон, видите гранитный саркофаг в отдалении? Там погребен маср Леон Фрибертанс, знаменитый генерал, кавалер всех возможных орденов, он сражался в битве при Ватерлоо против самого Бонапарта, был правой рукой сэра Артура Веллингтона, отмечен после разгрома остатков французской армии именной шпагой. Вручал ее сам король Людовик в Париже. А вот в пяти метрах от вас такой красивый ангелочек на гробнице… Тут захоронена баронесса де Рашпур, владелица одного из лучших домов мод в Сантории. Ей также принадлежал и литературный салон, дама была на редкость разносторонне развитая. Она и музицировала, и читала собственные сонеты, сам Гюго был влюблен в ее лебединую фигуру…

Тринфок явно увлекся, он рассказывал об останках древних аристократов с таким видом, будто это были его горячо любимые родственники, успевшие благословить старика перед своими смертями. Касатин чувствовал, как сильно этот человек нуждается в собеседнике среди сотен вечно молчащих каменных глыб, однако время ему было чрезвычайно дорого.

— А вы не знаете, Мэлмер, кто был погребен здесь, под этим обелиском? Здесь нет никаких упоминаний, зато лежит такой видный букет…

— Здесь то? А черт его знает, кто похоронен… Какой-то оборванец, которого бросили сюда ночью давным-давно. По-моему и он, и эта мраморная штука находятся здесь для отвода глаз.

— Почему вы так решили?

— Да по-другому и подумать сложно. Не помню уже когда это было, но погода стояла теплая. Я возился рядом с часовней, а несколько ребят сутками ранее вырыли яму как раз в этом месте. Здесь хоронить формально нельзя уже давно, но они сказали, что есть договоренность, и соответствующие бумаги имеются. Ну я возражать не стал, мое дело маленькое. Чем меньше высовываешься — сами понимаете… В тот вечер я услышал звук подъехавшей к воротам кладбища машины, и фары тут все прямо осветили. Смотрю — идут несколько молодцов и что-то несут в брезентовом мешке. Остановились у ямы, притащили откуда-то гроб, переложили туда своего покойничка и в этой ямке закапывать принялись. Мне жутковато стало, я решил не высовываться, уж больно вид у тех молодых людей был устрашающий. И один другому говорит: «Ну вот, стеллу установим, и пусть сюда народ молиться ходит, если пронюхают про могилу». И второй в ответ: «Да, пусть будет, хоть в ней и не пойми кто валяется, зато все равно надежнее. Народ — дурак, куда ему покажут, туда и побежит поклоны бить. Ну вроде все, чисто сработано». Разровняли они тут все и убрались восвояси. Ну а потом, на следующее утро, уже и памятник водрузили и травку посадили, так все с тех пор и осталось…

Касатин стоял, затаив дыхание, и смотрел на мраморный столб. «Что это, фантазии подвыпившего старика? Сам руководитель службы безопасности заверял меня, что могила подлинная. О какой же „подмене“ может идти речь? Или… Неужели это все хитроумная игра политической верхушки? Тогда какую роль в ней играет Штихилис? Либо он в ней не замешан, и наивно полагает, что президент стал жертвой взрыва и ныне покоится тут, под этой безликой безымянной колонной… Либо он прекрасно осведомлен, но нарочно мне подбросил эту легенду, чтобы я ее проглотил и успокоился… Да, как все тут непросто, в этой Сантории».

Мысли крутились в голове Виктора, лихорадочно сменяя одна другую. Но он знал свою натуру — чем сложнее выглядела шарада, тем азартнее становилась его душа, тем сильнее она жаждала разгадки и победы.

— А чей же это букет? — все же поинтересовался он, стараясь не выдавать напряжение в голосе.

— Да это приходили несколько раз две женщины. Одна — солидная такая, уже не первой свежести, вторая — молоденькая. Вот они тут цветы и оставляют иногда. Родственницы, наверное…

— Спасибо, Мэлмер, вы прям ходячая энциклопедия, — польстил своему пожилому собеседнику Касатин, постепенно разворачиваясь к выходу.

— Уже уходите? А вот тут, рядом, один замечательный композитор лежит, певчей капеллой у нас долгое время руководил. А вот рядом — баснописец и автор хвалебных од, маср Бенджамин Будд…

— Спасибо еще раз! Я обязательно загляну к вам перед отъездом, был рад познакомиться. Но теперь мне пора, срочная встреча!

Виктор торопливо зашагал к выходу. Он собирался встретиться с Фененко и посоветоваться насчет дальнейших действий. Безусловно, это был не лучший компаньон в подобном деле, но других надежных людей у Касатина в этом городе не было.

— Он болтал о чем-то со стариком-сторожем, теперь возвращается. Возможно, он узнал что-то ценное. Может, его стоит брать? — тихо проговорил в рацию один из шпиков в черном пиджаке, стоявший за церковью и наблюдавший издали за Касатиным и Мэлмером. — Что думаешь, Брюс? Ждем твоего решения.

— Пасите его до следующей точки, потом разберемся. — прошипел хриплый голос в рации. — Сам вырыл себе колодец, русский болван! Неужели в своих снегах мало проблем заработал, еще и сюда притащился? Он точно доиграется рано или поздно. Ждите дальнейших указаний.

— Есть! — ответил шпик и неслышно последовал за уходящим объектом.

Касатин выскочил на дорогу, поймал проезжавшее мимо такси и отправился в агентство к Глебу. Сквозь стекло он разглядывал дневной столичный город. Суровая стальная архитектура мэтров санторийского конструктивизма мирно соседствовала с небольшими особняками с мансардами. Если из ворот одного дома можно было ожидать выезд фантастического вездехода, покоряющего космическое пространство, то из ворот другого архитектурного шедевра выезд кареты лихого аристократа, запряженной тройкой ретивых лошадей, смотрелся бы куда более уместно. Тем не менее, столица нравилась Виктору. Несмотря на запутанность и извилистость улиц, множество безликих строений, череду однообразных корпоративных небоскребов и заброшенных трущоб город жил полной грудью и постоянно стремился вперед. По артериям этого многокилометрового организма неутомимо бежало множество кровеносных молекул — деловых жителей этого мегаполиса. Они давали жизнь этому организму несмотря ни на что, и это нравилось Касатину.

Такси завернуло в один из безлюдных переулков и остановилось напротив заводских кирпичных цехов. «Ну и местечко Глеб выбрал для работы, его вкус ему изменяет…» — подумал Касатин и наклонился к водителю.

— Неужели это здесь?.. — попытался спросить Виктор и в то же мгновение почувствовал резкий удар в живот. «Электрический шок!» — пронеслось у него в голове, но отреагировать журналист не успел. Шофер такси добавил еще порцию разряда, Касатин потерял сознание, и его обмякшее тело перестало сопротивляться.

Из машины, припарковавшейся по соседству с такси, вышли двое мужчин и помогли шоферу вытащить журналиста. После этого вся группа скрылась за железными воротами.

Глава 18

Касатин приходил в себя. Сырой и спертый воздух действовал удушающе, Виктору было тяжело дышать. Он немного приоткрыл глаза. Сквозь туманную пелену, еще обволакивавшую его зрачки и смазывавшую изображение, мерцало бледно-голубое пятно, которое пересекали тонкие темные полоски. Виктор лежал, не шевелясь, продолжая постепенно приходить в чувства и вспоминая последние события. Зрение вскоре восстановилось, и взору журналиста предстал зловещий каменный потолок, покрытый небольшими капельками влаги, нарастающими и падающими на пол время от времени. В середине потолка находилось отверстие, перекрытое вдоль стальными прутьями. Сквозь них, в вышине просвечивала небесно-лазурная свобода. Касатин понял, что теперь это небо станет его единственной радостью и надеждой, поскольку помещение, где он находился, больше всего напоминало немного увеличенный в размерах склеп. Каменные стены, источающие сырой болотных запах, бетонный пол, несколько тонких длинных досок, грудой сложенных в углу — в этом пространстве Касатину предстояло провести неизвестно сколько времени, возможно, целую вечность. Он собрался с силами и поднялся. Его пальто и телефон безвозвратно исчезли. С грустью убедившись в этом, Виктор принялся изучать окружающую обстановку. В пяти шагах от него располагалась небольшая железная дверь, такого же темно-серого цвета, как и стены, за исключением рыжих ржавых разводов по ее контуру. До решетчатого люка, сквозь который просачивался желанный свет, было метра три в высоту. Немного, однако журналист не доставал до прутьев, даже подпрыгивая и вытягиваясь в полный рост. После нескольких бесплодных попыток выбраться наружу обессилевший пленник прислонился к стене и безнадежно сполз на землю.

Он тихо прислушивался, пытаясь понять, что происходит снаружи. Отдаленно звучал гул автомобилей, периодически раздавался приглушенных грохот металлических конструкций и где-то недалеко, за стеной, можно было услышать тихое непрекращающееся журчание воды. «Я сейчас, похоже, на территории одного из заводов, — усиленно соображал Касатин. — Звуки строительных работ сложно спутать, да и дома в районе, в который мы последний раз свернули, больше всего напоминали фабричные корпуса. А звук воды? Ясно, видимо эта пещера — часть канализационного коллектора, ведущая к самим каналам. Но раз это техническое сооружение, значит поблизости и технический персонал…» Касатин попытался крикнуть насколько громко, насколько позволял его низкий, успокаивающий тембр голоса. Крик получился на славу, но откликов не последовало. Ни после второго раза, ни после шестого… На помощь извне уповать было бессмысленно. Касатин забился в один из дальних углов своей каменной клетки, обхватил колени руками и сомкнул веки…

Он представлял в своих грезах любимую московскую квартиру, уютное кресло, теплый ненавязчивый свет от торшера, бокал с остатками дагестанского коньяка и светящийся экран монитора, без которого Виктор, как и многие его товарищи, даже не представлял своего досуга. На этом полотне идеального домашнего вечера не хватало лишь одного элемента — любимой женщины. С ней у Виктора были последние годы очень непростые отношения. Возраст, растущая неудовлетворенность собой и нереализованные карьерные амбиции стали причиной размолвок между двумя людьми, бывшими когда-то счастливыми и неугомонными. Они жаждали новых взлетов, требовали от жизни неповторимого успеха и постоянного праздника, а друг от друга — моральной поддержки и страстных объятий. Они жили на своей собственной планете, на которой существовали только они и только одна божественная сила — вера в счастливую судьбу. Столкновение с другой, уже реальной планетой, с реальными законами выживания, было неминуемо. Та сила, которая в молодости объединяла их в периоды невзгод, давала стимул идти дальше, превозмогая любые трудности, постепенно становилась все слабее. Анастасия тщетно пыталась получить достойную должность в одной из девелоперских компаний, она проявляла неимоверное усердие, засиживаясь за рабочим столом до глубокой ночи и подпитывая организм сутки напролет практически одним кофеином. В результате желанное повышение получила ее коллега по отделу, завершившая полностью подготовленный Анастасией проект и представившая его исполнительному директору. На другом месте работы продвижению помешало образование Анастасии — в ее финансовом аттестате не было одного маленького, но необходимого для директора пункта, и довольному бухгалтеру не пришлось добавлять новую сумму к окладу сотрудницы. Самодурство начальника заставило ее как можно скорее уйти и со следующего места работы. Счастливая судьба, в которую она беззаветно верила на всем протяжении учебы в институте, оказалась лишь зловредной старухой, ехидно готовившей девушке одно неприятное испытание за другим. Со временем добродушная и активная отличница-выпускница превратилась в замкнутое существо с нереализованными интеллектуальным потенциалом, с массой комплексов и периодическими приступами депрессии. Виктор понимал причину ее состояния, сочувствовал и старался своим обществом и крепкими объятиями максимально заполнить ее душевный вакуум, однако собственная внутренняя неудовлетворенность не позволяла ему чувствовать себя поистине счастливым. Его переживания и проблемы на работе отражались и на настроении. Как он ни старался скрыть их и выглядеть совершенно довольным жизнью, Анастасия интуитивно чувствовала терзания его души. У нее стал возникать комплекс вины. Все навязчивее преследовало ее ощущение того, что именно она является причиной тоски Виктора, так как не может дать ему то тепло и ту страсть, которыми женщины вдохновляют своих возлюбленных на великие свершения и большие поступки. Даже прижимаясь друг к другу в постели, они все более отдалялись друг от друга, и в их глазах чувство необузданного желания давно сменилось выражением какой-то глубокой внутренней отчужденности и патологической усталости от бесконечного поиска себя.

Сидя в душной коллекторной подсобке, Касатин старался хотя бы сейчас понять, что он больше всего стремился получить от жизни. Перспектива размозжить голову в приступе отчаяния об одну из этих влажных каменных стен заставила журналиста прокрутить в памяти свои сокровенные мысли, чувства и переживания. «Возможно, больше у меня не будет времени для подведения итогов пройденного этапа, а может и всего своего бренного существования, — с грустью думал он. — Чего я достиг? Поиск, бесконечный поиск неизвестных даже мне вещей, погоня за невидимой целью, романтические грезы и тупая вера в собственную значимость… И как результат — работа, на которой я все больше деградирую, друзья, которые все больше воспринимаются как конкуренты в погоне за счастьем, личная жизнь, которая… отсутствует, чего там себя обманывать… Есть ли у такого человека будущее? Оно должно быть, если он себя изменит. Если он восстанет против окружающей серой повседневности…»

Касатин с надеждой посмотрел на небо за стальными прутьями. Оно манило его, как манило бы задиристого мальчишку, мечтающего стать летчиком-истребителем и покорителем воздушного пространства. Виктор медленно поднялся и, собравшись с прилившими к телу силами, дерзко посмотрел вокруг. Взгляд его остановился на грязных досках, невзрачно лежавших в углу. Касатин уже придумал, как он сможет попытаться выбраться из этой западни.

Глава 19

Центральный променад был основным местом отдыха жителей и гостей суетной столицы. Несколько фонтанов причудливых форм и очертаний, чередующихся с цветочными клумбами, альпийскими горками и тополиными аллеями, придавали этому месту, расположенному в сердце Эллизора, особый шарм и успокаивающую привлекательность. Променад был подобен неожиданно расцветшему оазису посреди железобетонной и асфальтовой пустыни.

К одному из входов в парковую зону неслышно подъехал черный джип. Тут же, словно вынырнув из преисподней, рядом с машиной оказался человек в черном костюме. Он суетно, но боязливо приблизился к автомобилю и остановился около пассажирского окна.

— Ну и как это могло произойти? — Брюс сидел в кресле, пронизывая подчиненного одновременно холодным и огненно-испепеляющим взглядом.

— Мы делали все возможное. Наш человек под видом таксиста должен был перехватить его у ворот кладбища, однако непонятно откуда вынырнул этот, другой. Мы отправились за ним, но потеряли на одном из перекрестков, мерзавец обдурил нас. Будь уверен, Брюс, мы его выследим, и он получит сполна.

— Меня волнует не столько этот таксист-мерзавец, сколько журналист. Возможно, они работают вместе. А не исключено, что кто-то пытается устранить этого русского до того, как он попадет к нам в руки.

— Стоит ли так суетиться? Мало ли в какую кучу этот репортеришка мог вляпаться по приезду сюда? Если его уберут до нас, то этим только облегчат нашу же работу. Не придется брать на себя ненужную ответственность…

— Йозеф, тебе шляпа не давит на черепную коробку? Думают здесь другие люди, не лезь не в свое дело. То, что нас обставляют неизвестные нам конкурирующие группировки — уже повод насторожиться и бросить все силы на их поиски. Еще неизвестно, для чего им нужен журналист. Хотели бы прищучить его — уже давно бы это сделали, тут что-то серьезнее.

— Я дал указание, наши бойцы на машинах и вертолетах прочесывают районы, с оптическим снаряжением можно различить любые фигуры на улице. Номер этого такси мы срисовали, в случае обнаружения сядем на хвост. Пока это все, что в наших силах.

— Придется потрудиться, Йозеф. Гаулеру важно заполучить его живым и, желательно, невредимым. Выполняй!

Стекло задвинулось, и джип неторопливо отъехал от тротуара.

В то же время в другой части города, на улице Вирчи, раздался телефонный звонок. Отставив чашку эспрессо, Джаспер Линст нехотя взял трубку.

— Редакция «Глобального полета», Линст слушает.

— Говорит «Легионер».

— Да, слушаю вас! — Джаспер тут же оживился и подал корпус тела вперед, поближе к телефонному аппарату.

В течение минуты он молча слушал распоряжения, по-солдатски выпрямив спину, после чего проговорил:

— Хорошо, я сделаю. Буду на месте через час, потом отвезу его к себе домой. Буду осторожен как никогда. Можете на меня положиться.

Глава 20

Касатин схватил одну из досок и осмотрел ее на свету. Она была закругленной формы, довольно тонкая в диаметре, но крепкая на ощупь. Ее длина составляла около метра. «Как раз подойдет», — облегченно прошептал журналист и стал рассматривать другие доски, сложенные на полу. Отобрав еще одну — такой же длины и степени прочности — Касатин снял с себя рубашку, промокшую от влажного воздуха и обильного пота. «Жаль, что я в школьные годы недолюбливал подтягивания на канате, сейчас, наверное, буду жалеть», — поймал он себя на мысли, после чего расстелил рубашку на полу. Ее нижние углы он привязал к одной из досок настолько сильно, насколько только мог, чтобы завязанные узлы не соскользнули с дерева. Взяв доску за противоположный конец, он поднял ее и протиснул в решетчатый люк на потолке. Верхняя часть рубашки оказалась снаружи, после чего ее рукава, проскользнув по одному из стальных прутьев, свесились обратно внутрь «склепа». Таким образом, оба края рубашки с привязанной к ним деревянной балкой, а также оба рукава были прямо над головой Касатина.

Он подпрыгнул, поймал болтавшиеся в воздухе рукава рубашки и привязал их ко второй доске. Теперь перед ним висело два примитивных аналога того самого нелюбимого им каната, скрепленных его сорочкой, переброшенной через отверстие в люке.

Касатин размял кисти рук, глубоко выдохнул и оттолкнулся от земли. Он ухватился одновременно за две доски, чтобы создать равновесие и не разорвать ткань рубашки из-за чрезмерной нагрузки на одну из сторон. Перебирая руками, он пытался подняться как можно выше и зацепиться за решетку. Так было проще докричаться до прохожих и освободиться. Дерево сильно терлось о пальцы, «награждая» за усилия кровавыми ссадинами и заусенцами, однако Виктор сильно нервничал и не чувствовал боли. Он почти достиг желанной цели, оставалось только протянуть руку… Тут раздался тихий треск разрывающейся ткани, и белые рукава вместе с доской и вцепившимся в нее журналистом полетели к земле. Конструкция не выдержала в самый последний момент. Касатин рухнул на землю, больно ударившись затылком, и уставился искрящимися от отчаяния глазами наверх, где в эту секунду под облаками проносилась стая перелетных птиц. «Счастливые существа, причем даже не понимают своего счастья», — как будто говорил взгляд пленника.

После того, как боль в голове немного утихла, он стал соображать, как поступить дальше. Железная дверь не поддавалась, поэтому ему во что бы то ни стало надо было добраться до люка и попытаться понять, как он открывается. Виктор судорожно схватил одну из валявшихся на полу досок с привязанными остатками рубашки и разломал об колено на несколько частей. После этого сложил отломанные части в форме шалаша. На конус гипотетически можно было поставить ногу. Но высоты этой пирамиды не хватало, поэтому Виктор соорудил несколько «шалашей» разной высоты и поставил их друг за другом, чтобы по ним можно было подняться как по лестнице. Постепенно взобравшись на самую высокую фигуру, Касатин почти достал потолка. Он слегка подпрыгнул, шаткая деревянная конструкция под ним с хрустом развалилась, но Виктор успел зацепиться за решетку. Подтянувшись, он увидел небольшой, но массивный засов, закрывающий люк. Попытка дотянуться до него не увенчалась успехом — кисть руки не пролезала между прутьев на нужное расстояние. В этот момент вторая рука, влажная от пота, соскользнула, и Касатин повалился на свой мини-макет индейской деревни, на этот раз ударившись копчиком. От усталости и нервного перенапряжения у него отключилось сознание…

— Виктор! Вы еще живы?

Глаза немного приоткрылись, над головой по-прежнему соблазнительно сиял голубой круг в серую полоску. «Неужели галлюцинации? А может уже зов ангелов? Я бы не удивился…» — размышлял Виктор, даже не пытаясь подняться. Неожиданно на фоне неба возник темный силуэт и знакомый голос прозвучал снова:

— Насилу нашел вас! Скорее, надо выбираться из этого склепа!

— Это вы!? Но как… Как вы тут оказались?

— Я получил сигнал с просьбой позаботиться о вас! Не спрашивайте от кого — этого вам знать нельзя. Да и не важно, главное нам сейчас не попасть в лапы других людей, куда более опасных. Я сейчас открою люк, хватайтесь за веревку.

Линст отодвинул засов и протянул Касатину приготовленный заранее трос. Виктор решил не испытывать судьбу, он больше всего хотел сейчас просто выбраться на свет. Через минуту они перебрались через забор и побежали к припаркованному неподалеку автомобилю Джаспера.

По злой иронии судьбы именно в этот момент над фабрикой делал очередной облет один из вертолетов Гаулера. Через мощный оптический прибор его люди без труда разглядели беглеца. Брюс заранее раздал всем подразделениям размноженную фотографию журналиста, поэтому они знали свою цель в лицо. По радиопередатчику информация была передана Карбицу и Герасси. Поскольку Герасси прочесывал совершенно другой район, Никсон заскочил в автомобиль и, не дожидаясь подкрепления, понесся наперерез.

— Виктор, мне необходимо вам сообщить крайне важную информацию! — взволнованно проговорил Линст, пока его «Фольксваген» мчался через лабиринт переулков. — Люстон Феррантос мог стать жертвой опасной политической интриги! Я не знаю, что именно произошло в больнице города Карлинса, но зато я могу доказать, что он балансировал на смертельном лезвии бритвы еще до того, как прогремел взрыв! При первой встречи я не решился заговорить с вами об этом, но теперь, похоже, самое время! Только нам сначала нужно добраться до моей квартиры!

— Теперь я отлично понимаю, что испытываешь при таком балансировании, — сострил Виктор, постоянно оглядываясь назад, ожидая преследования. Сейчас он был готов ко всему, веки его нервно подрагивали, дыхание постоянно сбивалось.

— Самое страшное позади, но все же, Виктор, я советовал бы вам оставить поиски Феррантоса. Это, как видите, небезопасно.

— Маср Линст, мой коллега был убит при расследовании дела о коррупционном скандале. Его ждали дома жена и маленькая дочь, снайпер выстрелил, когда он заходил в подъезд. Я продолжил его работу, и виновные были засажены за решетку. Мне тоже несколько раз угрожали, подсылали коренастых особей, тыкавших мне кастетами в лицо… Но я твердо знал, чего хочу добиться, поэтому двигался к цели, несмотря ни на что… Сейчас моя цель — это Люстон Феррантос. Возможно, эта напористость меня когда-нибудь погубит, но без стремления к цели я погибну еще раньше, поскольку потеряю смысл своего существования на нашей непростой планете…

— О, какие философские рассуждения! Мне сразу показалось, при первой же встрече, что вы не обычный журналист, не просто типичный искатель сенсационных материалов, озабоченный лишь рейтингами своего издания. Ну что же, по крайней мере, теперь вы осознаете всю серьезность игры и сами несете ответственность за свои действия. Будьте максимально осмотрительны!

— Я постараюсь. Хотя быть осмотрительным в моем случае — все равно, что плыть среди крокодилов по Амазонке, осторожно поглядывая по сторонам.

— Ну бывали случаи, когда людям при этом удавалось выжить!

В это мгновение серебристый «Форд» выскочил прямо перед машиной Линста и резко встал посреди дороги. Карбиц выскочил и, размахивая своим «глоком», гордостью австрийской армии, направился к «Фольксвагену».

— Так, оба вышли из машины, руки за голову! — скомандовал он с радостной злостью.

Виктор с Джаспером подчинились и встали перед ним с поднятыми и собранными за шеей в замок руками.

— Сейчас приедут мои помощники, и вы отправитесь в одно надежное место… После этого вам уже не придется скрываться от нас по всему городу. Если ты, журналюга, — Никсон подошел ближе к Касатину. — Сам поймешь, что копать тут бессмысленно, то уедешь в свою Сибирь и больше сюда не сунешься! Если не поймешь — отправят на историческую родину ногами вперед. Усек?

— Да, очень вразумительное объяснение.

— Не нарывайся, грязекопатель! Будешь язвить — проедусь тебе по печени, надолго запомнишь.

— Печень у меня крепкая, врачи даже завидовали.

— Ну больше завидовать не будут, не сомневайся! — прорычал Карбиц, сплюнул в сторону и врезал журналисту по левой скуле. Тот еле устоял на ногах. Редактор боязливо наблюдал за происходящим. Он куда лучше Касатина знал, на что способны эти люди, поэтому со страхом готовил себя к самому худшему.

Карбиц уже вошел в кураж и собирался еще раз кулаком проучить ненавистного ему Касатина, как вдруг он почувствовал, что сверху к нему приближается какой-то предмет. Он машинально поднял голову и застыл с широко раскрытыми глазами. Прямо на него падал горшок с геранью. Сыщик хотел увернуться, но было поздно — керамическая емкость с силой треснула его по темени и раскололась. У Никсона перед глазами пустились в пляс разноцветные круги, он качнулся и повалился на землю. Виктор вскинул голову и посмотрел наверх — ни на балконе, который нависал над проезжей частью, ни на ни на крыше не было ни души. Стонущий Карбиц лежал в метре от него. Времени на построение догадок не было, с минуты на минуту могло приехать подкрепление, и тогда будет точно конец… Касатин подбежал к Линсту, еще пребывающему в недоумении, швырнул его на водительское кресло и следом стремительно запрыгнул в машину. Пришедший в себя редактор трясущейся рукой повернул ключ зажигания, нажал на газ, и колеса с ревом дернулись вперед. Ехать в квартиру Линста не имело смысла — через полчаса туда бы нагрянули их преследователи. Оставался единственный вариант — в южной части города находился небольшой домик двоюродной сестры Линста, которая уже полгода как проживала в Лиссабоне. Дубликат ключей она отдала Джасперу перед отъездом. На ближайшие дни это было самым безопасным пристанищем, теперь уже для них обоих.

Глава 21

Дверь открылась, и они вошли в прихожую, которая из-за обилия пустого пространства и белоснежных стен казалась приемной комнатой преуспевающей частной клиники. В гостиной ощущался такой же дефицит мебели — широкая диван, плазменный телевизор напротив нее, трельяж с коллекцией косметических тюбиков, платяной шкаф, этажерка с декоративными фигурками и пара стульев составляли все убранство комнаты. Касатин тяжело упал на диван, Линст сел рядом, на стул, вытирая платком крупицы выступившего пота на лице.

— Вам надо уехать, — обессилено прошептал он.

— Нет, я не позволю мной управлять! Игра только начинается, они сами напросились! — отрезал журналист. — Нас хотел взять человек Гаулера, не так ли?

— Можете не сомневаться. Но что вы теперь собираетесь предпринять?

— Мне необходима чья-то поддержка против президента и его команды. Нужен человек со связями, положением и, главное, желанием такую помощь оказать.

— Вы разговаривали со Штихилисом? Как вам такая кандидатура?

— Это влиятельный человек, несмотря на отставку. Но я не уверен, что он пойдет против действующей власти, слишком уж рискованное мероприятие.

— Но тогда кто? Члены Наивысшего Созыва, нашего главного законодательного органа? Или разведуправление? Или Общественная Контора? Они все так или иначе сидят под Гаулером, вы же знаете, насколько сильна в Сантории президентская рука.

Касатин уверенно посмотрел на него.

— Никто из вышеперечисленных. Есть человек, который в принципе не может быть частью нынешней системы, поскольку не имеет отношения к политике.

— Кого же вы имеете в виду?

— Это вдова Люстона, Доротея. Хотя, может, вовсе не вдова, а жена… Она всегда пользовалась уважением и элиты, и простых людей, создавала благотворительные общества, финансировала приюты и больницы. Что, конечно же, не мешало ей быть светской львицей и одной из самых экстравагантных женщин, смотрящих с обложек глянцевых журналов. Вот к ней и необходимо найти подход как можно скорее.

— Это невозможно, она никогда не станет помогать журналисту, да еще и негласно объявленному в розыск самим президентом! Абсолютно бредовая идея, Виктор!

— Линст, попытайтесь выяснить, где ее можно найти в ближайшее время. У вас крупное издание, я никогда не поверю, что вы не отслеживаете жизнь людей такого уровня.

— Разумеется, у нас есть люди, которые в курсе распорядка дня Доротеи и ее увлечений. Сейчас позвоню, если считаете это необходимым.

— Других вариантов я не вижу. Я бы мог влюбить ее в себя, спев серенаду под окном, но боюсь, Джаспер, что меня не подпустит охрана… Кстати, а ваши «темные силы», которые распорядились освободить меня, не помогут мне? Что вообще означает вся это комедия с заточением?

— Не знаю, Виктор, я лишь сделал то, о чем меня попросил один влиятельный и уважаемый мной человек. Свести вас я не смогу, но если он захочет с вами познакомиться, то он это сделает, будьте уверенны. А к Гаулеру он отношения не имеет, ручаюсь.

Редактор вышел в соседнюю комнату, где стоял телефонный аппарат, а Виктор подошел к окну. Оно занимало все пространство от пола до потолка и настолько сильно наполняло комнату светом, что Касатину воображалось, будто он стоит посреди безлюдной улицы. Мелкий дождь отчаянно стучал по керамическим плиткам, выложенным вдоль окна снаружи. Аккуратно подстриженный газон и живая изгородь отделяли одноэтажный дом от шумной и пыльной дороги. Несколько молодых тополей безмятежно покачивали своей листвой в такт ветру. Наблюдая за этим, Виктор неожиданно для себя почувствовал внутреннее спокойствие, которое не испытывал с самого начала дня, с момента прихода на то злополучное кладбище. Он понимал, что впереди ожидается трудная битва, от которой морально не мог отказаться. Только сейчас можно было сделать передышку, почувствовать себя наедине с природой и хотя бы на мгновение забыть о бесконечной гонке за выживание, которая преследует человека с рождения и до смерти и которую философы окрестили в свое время гордым и вдохновляющим термином «смысл жизни»…

Линст возвратился в комнату. Он не смог дозвониться до нужного человека, тот должен был появиться в редакции только завтра утром.

— Вы говорили в машине о смертельном лезвии, о том что жизни Феррантоса угрожала реальная опасность. Не хотите поговорить об этом? — отошел от французского окна Касатин.

— Да, пожалуй. Более подходящий случай все равно вряд ли представится.

Линст откинулся на спинку дивана, вытянул еще слегка дрожавшие от нервного перенапряжения ноги и поведал журналисту детали одного события, которое произошло несколько лет назад в ресторане «Ариадна».

Глава 22

В тот день к Линсту, который вовсю источал энергию, создавая очередную редакторскую колонку, постучалась одна из его сотрудниц. Алиса была молоденькой журналисткой с быстрыми и худенькими ногами, небрежной прической и неукротимым запасом жизненных сил, направленных, на счастье Джаспера, на добычу актуального и интригующего материала. Там, где ожидался приезд именитого гостя, должен был состояться долгожданный кинопоказ или собиралось массовое шествие — везде одной из первых появлялась хрупкая фигурка Алисы с огненно-кучерявой копной волос и зеркальной камерой через плечо. Ее репортажи, несмотря на чрезмерную эмоциональную экспрессивность, были написаны бойким живым языком и пользовались спросом у читателей журнала.

Она постучала в дверь главного редактора и тут же оказалась рядом с его столом, не утруждая себя ожиданием приглашения от Джаспера войти в кабинет.

— Маср Линст, у меня есть замечательная идея! Обещаю, что после этого разоблачения тиражи нашего издания поднимутся выше Эйфелевой башни!

Линст нехотя оторвал взгляд и перьевую ручку от клочка бумаги с набросанными на нем тезисами будущей вступительной статьи. Он не любил, когда его прерывали столь бестактно, но от Алисы он давно перестал ждать излишней деликатности. Она была ценным сотрудником, поэтому ее поведение мало кого заботило.

— Ладно, Алиса, выкладывайте свой рецепт покорения мира.

— Помните историю про журналистку, устроившуюся на работу в местный американский паб и обнаружившую там секретную комнату со звукозаписывающим устройством, следы от которой вели в наше казначейство, расположенное в соседнем здании? Был громкий скандал, а началось все с сенсационного репортажа об американских разведчиках, тайно встречающихся в пабе ровно в 23.30! И это разнюхала девчонка из конкурирующего издания, сейчас она уже имеет собственную колонку в журнале!

— Вы хотите выбиться в руководители, Алиса? Это дело трудоемкое, требует опыта и серьезной подготовки, не торопитесь взлетать…

Джаспер запнулся: он вспомнил свой приход в мир масс-медиа через любовные объятия Эльзы и осознал, насколько он лукавит.

— Ну надо же когда то начинать свое победное движение наверх, господин редактор! Моя хорошая знакомая работает администратором элитного ресторана «Ариадна». Она поделилась со мной интересной новостью! Сейчас ресторан набирает новый персонал, поскольку сменяется его руководство. Итальянские шеф-повара уходят вместе с прежним директором. Новый же владелец заведения, маср Лиммен, набирает британских поваров, а девушек — исключительно санториек, из столичных жительниц, чтобы не платить им за съемное жилье. Мои коллеги-репортеры из других отделов рассказывали, что «Ариадна» получает продукты от нелегальных поставщиков, а накладные и бухгалтерские документы виртуозно подделываются. Это только догадки, никому не удавалось схватить их с поличным. Да и пафосный имидж ресторана не дает возможности подобраться к ним максимально близко… Вернее не давал. Я уверена, что изучение ситуации изнутри обязательно принесет плоды, вы же меня знаете!

Редактор не сразу понял, к чему Алиса затеяла весь этот рассказ, однако, когда она закончила, его осенило.

— Уж не официанткой ли вы собираетесь там подрабатывать, деточка? И вы хотите, чтоб авантюра прошла с моего согласия? Мне потом за подобные дела так поддадут под зад, что, действительно, улетим за Эйфелеву башню.

— Маср Линст, владельцам американского паба было явно не до той корреспондентки, которая всю ту кашу заварила. Им вообще было уже не до чего! Неужели вы считаете, что после нашего материала они будут искать виновника? Они будут пытаться найти оправдания и очистить свою репутацию, это куда важнее!

— Одно другому не помеха. К тому же это не тема для нашего журнала.

— В любом случае, игра будет стоить свеч! И тема очень удачно впишется в выпуск, посвященный последним коррупционным делам. Представьте: владельцы одного из самых изысканных кулинарных заведений города — члены преступного европейского синдиката по сбыту просроченной продукции!

«Да уж, такой сотруднице только дай жезл в руки — сразу всех по мировым синдикатам зла распихает», — подумал Линст, но вслух отважился только спросить:

— А ваша подруга-администратор почему вам не поведала всего? Зачем самой туда соваться? К тому же она наверняка знает, где вы работаете и чем занимаетесь. Не боитесь?

— Скажу ей, что уволилась. Что вы во мне разочаровались, ха-ха! Или наоборот, что я — в вас. Да придумаю, это уже моя проблема. Ей поведать мне нечего, она сама знает только то, что ей положено знать. Приоткрыть завесу тайны она и не пытается, боится неприятностей.

«Какая осторожная, не то что эта рыжеволосая бестия…» — сделал про себя вывод Линст.

— Берите отпуск и дерзайте, Алиса. Если предприятие и впрямь оправдает вложенные усилия, я вас щедро отблагодарю. Отпускные возьмете в бухгалтерии, я сейчас позвоню и распоряжусь.

— Вы прелесть, маср Линст, считайте, что материал в кармане! Мои друзья не врут насчет нелегальных поставок и отмывания денег, вот увидите!

Алиса шумно удалилась, напевая себе под нос, оставив, наконец, редактора наедине с тишиной и собственными мыслями.

Глава 23

«Ариадна» располагалась на одной из центральных улиц города — Тильмирре. Ресторан находился на верхнем этаже красивого трехэтажного здания песочного цвета, украшенного небольшой изящной колоннадой и декоративными балконами. Швейцар, прислонившийся к дубовой золоченой двери, и припаркованная у входа шеренга «ягуаров» и «майбахов» красноречиво говорили о заведении еще до того, как посетитель попадал внутрь. Убранство самого зала «Арианды» демонстрировало высокий статус клиентов не меньше, чем коллекция дорогих автомобилей снаружи. Кружевные мягкие диваны такого же, как и стены здания, песочного цвета принимали посетителей в свои объятия. Широкие столы из красного дерева и с мраморными ножками в виде львиных лап позволяли разместить огромное количество горячих блюд, винных бутылок, холодных закусок и различных деликатесов. Столики чередовались с мраморными статуями на постаментах, которые изображали героев древнегреческих мифов — Тесея, Прометея, Геркулеса, Орфея, Эвридику и других. На стенах в лаковых рамках висели тексты древнегреческих легенд, повествующих о тех героях и героинях, которые смотрели в блюда посетителей, стоя на своих мраморных пьедесталах. Алису приняли не сразу, ей было необходимо выработать плавную походку, держа в руке наполненный поднос. Менеджеру ресторана, тем не менее, приглянулась ее расторопность и усердие. После непродолжительной тренировки под руководством более опытной официантки она научилась скользить с десятью блюдами в руке настолько ловко, что испытательный срок ей был сокращен до одного месяца. Если другим только что поступившим на работу девушкам доверяли только пепельницы и грязную посуду, то Алиса уже вовсю принимала заказы, искусно маневрируя между столиками и уворачивая бедра от назойливых лап подвыпивших сладострастников. Английским она владела хорошо, ногти, столь заметные в работе официанта, были у девушки всегда аккуратно подстрижены, а волосы элегантно собраны сзади.

В один из вечеров, уже после закрытия ресторана, управляющая «Ариадны» подошла к Алисе, протиравшей столы, и с досадой проговорила:

— Послушай, у нашего бухгалтера сегодня случилось новое сердечное обострение, пришлось срочно вызвать машину из амбулатории. У него остался незапертым сейф, я попрошу тебя подняться к нему в кабинет и убрать все его документы. Возможно, скоро будет проверка, пусть лучше папки будут надежно убраны, а не разбросаны по всей комнате, как это обычно происходит. Я бы сама это сделала, но у меня сейчас важное дело. Справишься?

В этот поздний час в помещении были только они одни, за исключением охранника у входной двери. Алиса кивнула и отправилась в бухгалтерию. Она старалась держаться на виду у управляющей как можно спокойнее, но внутри нее бешено колотилось сердце. Это был шанс, упустить который было бы для нее преступлением. «Безусловно, там кроется вся разгадка. Не может быть, чтобы бухгалтер не был в курсе дел, — рассуждала она. — Управляющая доверяет мне понятно из-за чего, охранник на входе тут же обнаружил бы бумаги, если б я попыталась их унести. Но уносить их я и не собираюсь, есть куда более простое решение проблемы. Иначе, не зря же я приобрела ту минифотокамеру, встроенную в тушь для ресниц!» С этими мыслями она поднялась на верхний этаж, где находились технические помещения ресторана и бухгалтерия. Она медленно отворила дверь и зашла в темноту. Свет от уличных фонарей проникал в комнату и падал на разложенные на столе листы бумаг, пестрящих цифрами и колонками. Алиса включила настольную лампу и начала судорожно копаться в бумажной массе. Небольшой курс бухгалтерского учета, пройденный ей в институте, позволял кое-что соображать в числовых иероглифах, выписанных старательной рукой человека, ныне лежащего в больничном отделении для сердечников. Несколько бумаг, собранных в отдельной папке, привлекли внимание журналистки. Но сумочки с тушью и встроенной фотокамерой у нее при себе не было — она осталась в комнате для официанток. Алиса недовольно хмыкнула, браня себя за непредусмотрительность, и вышла из кабинета. Пройдя через темный коридор, она открыла дверь и прошла, как ей казалось, в комнату, где лежала ее сумочка. Однако пройдя чуть дальше, она поняла, что это было соседнее помещение — «зеленый зал», специально отведенный для особо важный гостей, с большим овальным столом и золочеными настольными лампами, зеленые абажуры которых еще были свидетелями карточных игр, устраиваемых императорскими гвардейцами в этом здании несколько столетий тому назад.

Она развернулась, чтобы выйти, но неожиданная фраза, раздавшаяся где-то за шторой, отделявшей ее от самого помещения зала, заставила Алису застыть на месте.

— Феррантос сам копает себе дорогу в небытие. Думаю, нам пора решить, как ему туда побыстрее отправиться! — произнес низкий голос, который корреспондентке неоднократно приходилось слышать. Она на цыпочках, едва дыша, подошла к темно-зеленой шторе и слегка отодвинула ее, чтобы одним глазом взглянуть на происходящее. Профессиональное любопытство в очередной раз одержало верх в ее душе.

Лампы были включены, абажуры излучали приглушенный изумрудный свет, падавший на стол и на людей, сидевших вокруг него. В центре стола стояли бутылки Hennessey и Green Label, рядом — алюминиевое ведерко с колотым льдом.

— К чему такая категоричность, дружище? Он просто наговорил лишнего, видимо устал от команды… Но всему свое время, мы еще в состоянии переубедить его, — размеренно произнес один из гостей, темноволосый мужчина со смуглым лицом и большими глазами слегка навыкате.

— Я несколько раз беседовал с ним, Феррантос настроен вполне серьезно. Это может стоить нам всего положения, — проговорил тот, кто минуту назад предлагал отправить президента в небытие. Это был Фриндон Парлис, председатель правления крупнейшего металлургического концерна Сантории — «Титаниуса». Его широкая фигура была облачена в темно-серый костюм-тройку, на левой стороне жилета поблескивала цепочка от карманных часов. Ему было около 50 лет, но моложавое и подтянутое, не без помощи столичных медиков, лицо бизнесмена более походило на лицо перспективного теннисиста в период пика его спортивной славы. Возраст выдавали только волосы пепельного света, аккуратно уложенные с боковым пробором, и глубокие морщинки в уголках усталых хищных глаз. Он сидел, широко расставив руки и с лидерским вызовом глядя на окружающих. Около его правой руки, украшенной гранатовым перстнем, стоял бокал с наполненным виски.

Алиса окинула взглядом окружавших его людей и поняла, насколько серьезная компания собралась сегодня в этой гостевой комнате. Мужчина с темными волосами, задавший Парлису вопрос, был главой одной из самый влиятельных компаний в стране — «СантЭнерГрупп», занимавшейся электроэнергией и контролировавшей ключевые топливно-энергетические объекты. Его звали Морган Доллис, журналисты любили копаться в его прошлом, так как постоянно находили какую-либо скандальную информацию о владельце компании. Доллис же, в свою очередь, каждый раз виртуозно увиливал от ответа на обвинения. Благодаря целому подразделению адвокатов, работавших на него, ни одно журналистское расследование не было доведено до суда.

Рядом с ним вокруг стола сидели: Робин Паттард — толстяк с пышными усами, владелец крупнейшего финансового консорциума «Зеро-Банк-Инвестмент»; худощавый меланхолик Меллиос Кроминш — председатель правления группы «Карат», занимавшейся добычей драгоценных камней и самоцветов на территории страны; грузный Василис Нетрада — спикер Наивысшего созыва и председатель главной политической силы — Всеобщей санторийской «Партии национального союза», определяющей курс внутренней и внешней политики в стране; кучерявый коротышка Вилли Штакельбрус — кумир радикальной молодежи, и лидер главной оппозиционной силы — «Партии социального прогресса и независимости». Два оставшихся члена этого «собрания» сидели к Алисе спиной, в приглушенном свете ламп ей не удалось их распознать.

— Да, его последнее интервью произвело большой резонанс, если реформы действительно начнутся, это ударит по всей системе, — заметил Паттард. — Люстон, видимо, устал от нас и решил сыграть в «доброго правителя», завоевать себе новые баллы у толпы поклонников.

— Представляю, что будет, если снизить тарифы на электроэнергию и поставить энергообъекты под контроль государства! Будет только хуже, поскольку человек, не разбирающийся в рынке, никогда не сможет эффективно управлять такой сложной и запутанной системой! — вторил ему Доллис.

— Только не говорите, Морган, что ваша компания живет исключительно по законам Адама Смита и ничего не наживает от рыночных махинаций. Уж на что, а на тайную вечерю наша встреча явно не тянет, — язвительно проговорил Нетрада. — Каждый тут имеет столько, сколько позволяют его возможности. Но скоро мы можем такой возможности лишиться, по крайней мере, вы, господа бизнесмены, точно!

— Феррантос может ударить по всем, Василис. Не забывайте, где хранятся ваши вклады, а также счета вашей дражайшей дочери, владелицы модельного агентства, — предупредил его Паттард.

— Я это прекрасно осознаю, Робин. Так же как и то, что, начав с финансовых секторов, наш президент затем примется и за политическую сферу. Экономические реформы всегда предшествовали партийным чисткам. К тому же я давно не доверяю Люстону, он уже не тот адекватный лидер, каким был создан при Кнауше. Власть слишком вскружила ему голову.

— Да вы все не то говорите! Кругом одна разруха, а вы переживаете за лишний процент с прибыли! Феррантос уже впал в маразм, потому что не способен что-либо изменить в стране! Его необходимо убрать, а реформы нужны! Бензин дешевым сделать, оплату жилья, коммунальные услуги, образование, электроэнергию… Иначе мы сами будем уничтожены! Видели выступления на площади? Что это, просто так народ сошелся, поорать и выпить? Да на вождя спьяну поглазеть? Хватит тут сидеть и совершать умственные аборты, делом заниматься надо! — нервно прокричал Штакельбрус Во властных кругах Вилли имел репутацию политика с трезвым взглядом на вещи, который слегка затуманивался лишь чрезмерно раздутым честолюбием. Ораторские качества возвели его на небольшую, но заметную скалу, недалеко от политического Олимпа, с которой он мог влиять на массы настолько эффективно, насколько позволяли его лидерские способности и насколько это было выгодно тем, кто определял политику государства. Умелое маневрирование среди опасных лавин и ореол неистового борца за справедливость сделали из Вилли Штакельбруса всенародного любимца, вечного оппозиционера, прикормленного властью и давно смирившегося со своей ролью в этом государственном спектакле.

— На площади хотели перемен, и они начнутся! — ответил один из тех, кто сидел спиной к Алисе. — Как только место Феррантоса освободится, будет объявлен новый курс, который окажется выгодным и им, искателям народных благ, и нам, живущим уже по реальным законам человечества.

Журналистка узнала бы этот голос на любой записи, настолько хорошо она его изучила за годы своих расследований. Это говорил Геральд Гаулер, занимавший в то время пост помощника президента и советника по внутренним вопросам.

— Мы и молодые бунтари Кингстола — совершенно разные стихии, у нас не может быть одинаковых интересов. Хотя бы потому, что их победа автоматически означает наше поражение как властной группы… — скептически покачал головой Парлис, сидевший напротив.

Алисе казалось, что Гаулер даже со спины источал уверенность и жестокость.

— Никто и не собирается дарить им победу, Фриндон. Они выдвигают требования, мы их частично удовлетворим, не ударяя по собственным интересам и карманам. Часть этих оборванцев успокоится и остынет, остальные будут с упованием ждать продолжения «концерта», считая, что мы пошли у них на поводу. Главное — снизить накал их недовольства как можно быстрее, затем останется лишь грамотно ликвидировать их речистых вождей и отправить все данные обещания в «долгий ящик». Сам факт смены власти и разговор с оппозицией будет значить многое, а дальше — дело полиции, чиновников и спецслужб.

— Кто же гипотетически может стать «наследником» нашего президента? — пристально глядя на него, поинтересовался Кроминш.

Вилли Штакельбрус при слове «наследник» заметно оживился.

— Это должен быть человек дела, с твердой рукой и решительной натурой! И так уже страну забросили, как никому не нужный чулан, еще и мягеньких реформаторов во власти видеть хотят. Что последние десятилетия ничему не научили что ли?

— Вилли, наиболее подходящая кандидатура в ваших глазах — это вы сами? Я правило понял? — иронично усмехнулся Парлис.

— Ну найдите лучше, если сможете! За мной — народ Сантории, меня любят, знают, уважают как политика, ценят как умного человека.

— Вы доведете страну до духовного концлагеря.

— Вы ее уже и так довели черт знает до чего!

— Нет, это должен быть человек, находящийся уже на вершине власти, знающий все проблемы общества и способный вызвать доверие у граждан. За вами, Вилли, пойдут очень немногие. Вы и сами прекрасно знаете, что никогда не добьетесь поддержки большинства.

— При наличии средств я добьюсь всего, вы же сами меня постоянно зажимаете. Нетрада со своей партийной группировкой никогда не допустит моего превосходства, он меня боится и правильно делает.

— Штакельбрус, хватит говорить чушь! — отозвался Василис. — Вы больше пятнадцати лет исполняете то, что вам поручено, за это имеете все земные блага, яхту, виллу, коллекцию роллс-ройсов. Не лезьте за короной, иначе лишитесь своей райской жизни. Критикуйте, но не забывайтесь!

— Да вы мне противны, поэтому и критикую! И никогда не поддержу больше ни одного вашей партии! — прокричал Штакельбрус. Резким движением руки он ослабил узел галстука, залпом допил остатки Хенесси в своем бокале и направился к выходу из зала. Алиса еле успела скрыться за портьерой, чтобы остаться незамеченной.

Когда Вилли, ворча, удалился, слово взял Гаулер.

— Послушайте меня, господа. После ухода Феррантоса необходимо официально объявить о смене курса, но сделать это максимально осторожно, чтобы реформирование системы не отразилось на нашем собственном положении.

— Звучит заманчиво, Геральд, но слова — это одно, а реальные предложения на бумаге — совсем другое, — покачал головой Паттард.

— Робин, я не привык говорить, не имея под рукой письменных подтверждений своих слов. Василис, вы захватили с собой папку? — обратился Гаулер к Нетраде, сидевшему справа от него. Тот молча открыл портфель и со значительным видом извлек оттуда бардовую кожаную папку с выгравированным гербом Сантории. После чего протянул ее Геральду.

— Вот и доказательство, можете ознакомится, — и Гаулер положил папку на середину стола.

— Что в ней? — затягиваясь сигарой, полюбопытствовал Парлис.

— То, чем вы интересовались. Проекты будущих реформ. Ряд громких обещаний, привлекательные социальные программы, несколько экономических законопроектов, дополнительные статьи расхода на образование, здравоохранение, культуру. Послабления мелким предпринимателям, амнистия политзаключенных. Штекельбрус был прав, нам придется пойти на уступки, но все то, что прописано в моих предложениях, никаким боком не затронет интересы политической элиты и крупных финансовых групп. Мы с Нетрадой втайне работали над этими предложениями последние две недели. В качестве начала для новой эпохи в истории нашей страны они вполне сносны, господа.

Парлис и остальные участники собрания, вставшие у него за спиной, пробежались глазами по документам и стали ободряюще перешептываться. Здесь Алиса смогла разглядеть последнего гостя, сидевшего, как и Гаулер, к ней затылком. Это был Алекс Анжест — генеральный директор Центрального санторийского телеканала, грамотно направляющего в сознание населения потоки необходимой информации.

Гаулер посмотрел на собравшихся, и в его карих глазах блеснули едва различимые огоньки разогретого честолюбия.

— Ну что вы теперь скажете? Кто самый лучший и самый выгодный преемник хозяина Эвженского дворца?

— Мда, Геральд, это стоит обмозговать, но вы действительно достойная кандидатура… Политические способности налицо… — поглаживая в задумчивости усы, проговорил Паттард.

— А поддержат ли вас наши зарубежные партнеры, Геральд? Вы у них можете ассоциироваться с Феррантосом, с авторитарным правлением и непредсказуемыми действиями на международном поле, — сомневался Доллис.

В этот момент в комнату постучали. Управляющая вошла и провела за собой человека в темных очках, не по погоде укутанного в теплый вязаный шарф, закрывавший нижнюю половину лица. После того, как управляющая почтительно удалилась, он снял свой камуфляж, и Алиса чуть не вскрикнула от изумления. В нескольких метрах от нее стоял человек, которому уже лет десять было запрещено въезжать на территорию страны. Это был заклятый враг Феррантоса — бывший министр экономики и промышленной политики, владелец некогда крупнейшего акционерного общества «Дельта», а впоследствии — беглый миллиардер Юлиус Эллит, которого заочно все именовали «Пухлый Юлиус» из-за его небольшой и плотной фигуры. Именно такую кличку он носил в колонии, когда был юным спекулянтом и контрабандистом, схваченным с поличным и освобожденным при Кнауше. Было множество толков по поводу того, что сблизило Юлиуса и Кнауша и что затем поссорило Юлиуса с Люстоном Феррантосом, однако истинную причину не удавалось раскопать даже самым дотошным журналистам. Последние годы «Пухлый» Юлиус проживал в Буэнос-Айресе, активно выступая за смену режима в родной стране. Его появление в «зеленом зале» стало большой неожиданностью для многих, но только не для Гаулера.

— Здравствуй, Юлиус! Ты немного опоздал, но прибыл как раз к кульминации. Что удалось выяснить на саммите?

Алиса поняла, что речь идет о саммите глав государств, состоявшемся на прошлой неделе в Аргентине.

— Все в порядке, Геральд, мне удалось встретиться кое с кем из интересующих нас людей, я поведал им твою программу и все то, о чем мы ранее условились. Было непросто, но они дали добро.

— Геральд, неужели ты успел заручиться поддержкой…? — начал было Парлис.

— Пришлось! — самодовольно прервал его Гаулер. — Ты же знаешь, что такое смена власти в современном мире. Без поддержки влиятельных держав шансов удержать позиции не было бы никаких. Если бы, скажем, Кингстол пообещал иностранцам больших благ чем я, нашлась бы тысяча способов отправить меня под домашний арест и заставить объявить об отставке. А потом бы полетели и ваши головы. Но сейчас нам действительно нечего бояться.

— Ну и что же ты им пообещал? Признавайся. Ясно, что они это сделали не за красивые глаза Юлиуса.

— Выгодные контракты, что же еще. Импорт некоторой продукции для начала. Для этого придется закрыть ряд наших предприятий, но мы найдем, куда распихать оставшихся без работы. Потом с тобой и Доллисом встретимся с иностранными инвесторами и обсудим перспективные направления для партнерства.

— Ты слишком самоуверен, Геральд, но лучше тебя, пожалуй, кандидатуры все равно не найти…

— Не найдете Фриндон, как бы ни искали!

— А как планируете поступить с узурпатором? — ехидно влез в разговор Юлиус. Слово «узурпатор» он употребил с особым брезгливым оттенком, чтобы показать, насколько Люстон ему противен.

— Это дело техники, — спокойно ответил ему Гаулер. — Достаточно изучить опыт удачно спланированных операций. Папа Иоанн VIII, эрцгерцог Франц Фердинанд, Джон Кеннеди, Индира Ганди, Беназир Бхутто, принцесс Диана… Кто знает, что стояло за этими смертями? Одни сваливают все на фанатиков и психопатов, другие — на роковые стечения обстоятельств, но всегда были люди, получившие выгоду от убийств, и никто не сможет доказать наверняка, что их руки чисты и невинны. Замести следы ничего не стоит, тем более для людей с мозгами в голове и с властью в руках.

— Это верно! — удовлетворенно улыбнулся Юлиус.

— Думаю, что нам пора расходиться, — взглянув на часы, произнес Парлис. — А то секретари и жены поднимут тревогу, что крайне нежелательно сейчас.

— Да, детали обсудим позже. Сейчас главное принципиальное согласие! — согласился с ним Нетрада, натягивая плащ. — И мы его, надеюсь, достигли!

— Рискованно предприятие, но Феррантос не оставляет нам выбора. Большая политика — это серьезная игра, причем командная. А он выбился из команды, — заметил Кроминш.

Постепенно зал опустел. Первыми ушли Паттрад, Доллис и Нетрада, затем — Парлис и Кроминш.

— Юлиус, где вы намереваетесь остаться? — поинтересовался Алекс Анжест, завязывая шарф.

— У меня самолет в Аргентину через 50 минут. Пока здесь заправляет узурпатор, здесь не будет ни меня, ни моих капиталов. Что, Алекс, соскучились по прежним временам? Тяжело работать по заказу?

— Можно подумать, что я когда-нибудь работал без заказов. Свобода информации — это тоже заказ, просто в другой форме. Абсолютной свободы все равно не бывает, государство такого никогда не допустит.

— И правильно делает, вам только дай полную волю, такого в голову глупому населению набьете, что ни одному правителю не расчистить, — со злой усмешкой произнес Гаулер.

Через минуту все трое вышли, погасив свет. Алиса вдруг поняла, что она задержалась здесь непростительно долго и что ее могли хватиться в главном зале. Но информация была дороже всего остального. Журналистка отпустила штору и быстро засеменила обратно в коридор.

Она спустилась в комнату для обслуживающего персонала, слегка покачиваясь от волнения. Она все же достала свою портативную камеру, после чего вернулась в кабинет бухгалтера. Но на этот раз бумаги с цифрами ее абсолютно не волновали, мысли были охвачены только что услышанным разговорам. Никакие махинации «Ариадны» не могли сравниться с заговором политической элиты и крупнейших финансовых магнатов против президента страны, это было все равно что полет стрекозы поставить в один ряд с запуском нового сверхскоростного самолета-беспилотника. Бухгалтерские расчеты прыгали в затуманенных глазах Алисы, но она, несмотря ни на что, сделала фотокопии и аккуратно убрала документы в сейф. Управляющая протирала после гостей бокалы в «зеленом зале», поэтому долгое отсутствие Алисы осталось незамеченным. Хотя журналистку это мало волновало — она исполнила свою миссию и не собиралась возвращаться обратно. Выйдя из здания ресторана, журналистка полубегом направилась в сторону квартиры Линста.

Редактор был уже в халате, его волосы сохли после мытья, а кожа на лице слегка блестела из-за обработки увлажняющим лосьоном. Настойчивый звонок в дверь, сопровождавшийся негромким, но активным постукиванием звонившего, заставили его подняться с насиженного дивана и пройти в коридор. «Маср Линст, откройте! Мы можем лишиться президента, Парлис и Гаулер замышляют его ликвидировать!». — прокричала с порога его подчиненная. Через несколько минут она поведала Линсту всю суть разговора в «зеленом зале».

Глава 24

— И что же вы сделали? Феррантос узнал об этой встрече? — оживленно спросил Касатин.

— Да, думаю что узнал… — прозвучал неуверенный ответ.

— То есть вы хотите сказать, что он мог и не узнать о заговоре? Неужели вы не предотвратили возможную трагедию?

— Ну вы же понимаете, насколько Феррантос высок для моего уровня. Естественно, что наша встреча не состоялась бы. Я даже подозреваю, что они упекли бы меня в камеру за распространение ложной информации. А если у нас попадешь в камеру, освободят только в ходе очередной амнистии, которые бывают крайне редко.

— Но все же вы сообщили кому-то?

— Естественно. Надежному человеку, близкому к президенту.

— Дорду Штихилису?

— Он хороший исполнитель, но ему не хватает стратегического мышления и аналитического ума. Нет, есть куда более надежный человек, который никогда бы не вступил в эту «группу свержения». Вы про него слышали, это Ольмис Краучер.

— Главный разведчик?

— Вот именно, так его обычно именовали санторийцы. Дураки внешней политикой не занимаются, поэтому Ольмис пользовался негласным авторитетом. К тому же он всегда был близок к президенту. Я отправил ему по своим каналам секретное письмо с предупреждением, и он ответил. Обещал принять меры и благодарил за преданность. Не знаю, лукавил он или нет, но через некоторое время произошло то роковое событие в Карлинсе. А уж о том, выжил он там или нет, кто в итоге одержал верх — Феррантос, Краучер или группировка Гаулера, я не берусь рассуждать.

— У меня складывается впечатление, что если бы все прошло по плану Гаулера, мы бы сейчас не сидели тут, как две загнанные лисицы.

— Кто знает, может им от вас нужно нечто другое? Может просто они хотят заставить вас замолчать и закрыть досье Феррантоса для иностранных журналистов навсегда.

— Тогда бы этот парень, прибитый цветочным горшком, со мной не церемонился… Ну и как тогда быть с другим вопросом, который не дает мне покоя — откуда в моей комнате появилась трость президента? Готов поклясться, что это не подделка.

— Трость? У вас? Ничего себе!.. Это уж я не знаю, Гаулеру и впрямь не было смысла делать этого… Если честно, Виктор, больше я вряд ли что смогу вам подсказать. Во-первых, я давно не верчусь в тех кругах, где вершится политика и плетутся интриги. А во-вторых, я ужасно устал и хочу успеть похрапеть до рассвета.

— Что ж, завтра мне придется нанести визит именно к представительнице тех влиятельных кругов. Надеюсь, ваш коллега поможет выйти на нее.

— Он обязан, иначе я отправлю его в провинцию писать заметки про посевы тыквы. А пока давайте отдохнем, иначе завтра мы не протянем до вечера.

«Хорошо бы вообще протянуть до вечера, даже отдохнувшими», — подумал про себя журналист, но вслух говорить ничего не стал, боясь окончательно расстроить и без того нервно подрагивающего Линста.

Джаспер ушел в спальню, и спустя несколько минут послышалось его нервное и отрывистое посапывание. Касатин расположился в зале, на диване. Бледный свет, исходивший от далеких уличных фонарей, проникал в комнату и окутывал предметы в неосязаемые голубые покрывала; черные тени на фоне таких же голубых стен казались силуэтами горных вершин и ущелий, за которыми открывалась бесконечная небесно-космическая даль. Виктор неподвижно смотрел в потолок, тайно желая ощутить у себя на груди нежное дыхание любимого существа, которое было сейчас так далеко… за много сотен километров и за множеством внутренних душевных барьеров, которые, возможно, когда-нибудь им удастся преодолеть. Но это все — после… Новый день ставил перед Виктором более конкретные цели, и он уснул с уверенностью, что завтрашнее мероприятие станет первым важным звеном в череде его личных побед.

Глава 25

Здание фондовой биржи являлось одним из самых величественных зданий Эллизора. Построенное в начале XX века в популярном в то время стиле модерн, оно было украшено башенками с причудливыми формами, узорчатыми наличниками, обрамляющими высокие и узкие окна, и извилистыми балконными ограждениями. А сам ассиметричный фасад здания пастельно-лилового цвета издали обращал на себя внимание прохожих.

Одно из помещений биржи именовалось Вишневой гостиной. Выполненное в темно-красном стиле с белыми декоративными элементами помещение привлекало одновременно и своим изяществом, и экстравагантностью. Гостиная создавалась для встреч представителей именитых брокерских компаний и респектабельных финансистов. Теперь в этом здании проводились самые дорогие в городе аукционы, на которые выставлялись предметы роскоши, произведения искусства и личные вещи прославленных и уже почивших в бозе знаменитостей. На этот раз обеспеченная публика состязалась за право обладать коллекцией из пасхальных яиц, инкрустированных бриллиантами, а также редчайшим живописным произведением Вермеера. Доротея Хендерс сидела в первом ряду, наблюдая за происходящим. Ее белокурые волосы были собраны сзади и затянуты в хвостик, спускавшийся до лопаток. Острый подбородок, прямой красивый нос, выразительные серо-голубые глаза, источающие надменно-волевой взгляд на окружающую действительность — все это визуально говорило о ее целеустремленном характере, которому позавидовали бы многие женщины, стремящиеся быть максимально успешными и самодостаточными. Ее на аукционе интересовали не драгоценные поделки и не творения Вермеера. Она ждала, когда в зал внесут серебряную статуэтку Одри Хепберн — ту вещь, которую так недоставало в ее коллекции.

В 1958 году санторийский скульптор Гриннинг исполнил заказ для господина Деллора — отлил с помощью специально изготовленных форм для серебра семь статуэток величайших актрис Голливуда. Деллор был директором Санторийского центра кинематографии, в котором в скором времени должен был состояться всемирный кинофестиваль. В Сантории очень гордились, что это небольшое государство удостоилось чести принимать у себя кинозвезд первой величины, блиставших в кассовых мелодрамах, триллерах и комедиях. Специально для торжественного мероприятия были изготовлены и эти статуэтки, которые должны были быть вручены тем самым актрисам, силуэты которых и изображали фигурки — Кэтрин Хепберн, Элизабет Тейлор, Ингрид Бергман, Мерилин Монро, Марлен Дитрих, Грейс Келли и Одри Хепберн. Кинокритики и репортеры с гордостью предрекали их приезд на фестиваль. Таким образом власти страны собирались преподнести ценный и оригинальный подарок, однако за месяц до начала торжественного события вся коллекция была похищена из охраняемого здания Центра. Полиция напала на след предполагаемых преступников — одной известной криминальной банды, специализирующейся на краже драгоценностей. Организаторов похищения удалось заманить в ловушку, но серебряные статуэтки бесследно исчезли. Полиции так и не удалось продвинуться в их поисках. Через некоторое время преступники были осуждены, а дело закрыто.

Однако через более чем 30 лет две серебряные скульптуры были обнаружены в Индонезии, на складе обезвреженной местной преступной группы. На следствии подсудимые показали, что фигурки хранил бывший глава группы, и получил он их вкупе с другим нелегальным грузом от своего «боевого товарища» из Сантории, который, как оказалось, был одним из организаторов похищения. Дальнейшие поиски коллекции успехом не увенчались, поэтому дело вновь оказалось на полке. Но на этот раз история привлекла внимания следователя по имени Тобби Манц. Он железной хваткой молодого, но прожженного сыщика самостоятельно взялся за розыск серебряных статуэток. Ему удалось выяснить у жены одного из похитителей, что фигурки из коллекции были по отдельности спрятаны в ящики, предназначенные для перевозки нелегального оружия криминальным партнерам в других странах. Те, в свою очередь, должны были выступить посредниками при продаже всех семи элементов коллекции одному богатому анонимному заказчику. После ареста санторийской группировки заказ был отменен, и серебряные силуэты актрис так и остались разлученными. Манцу пришлось потрудиться, чтобы отыскать следы еще двух статуэток, изъятых затем у одного крупного сицилийского наркобарона. Следователь негласно овладел находкой и поделился своей удачей с хорошей знакомой, начинающим дизайнером Доротеей Хендерс, к которой питал в то время сильные страстные чувства. Доротея влюбилась в эти статуэтки неистово и безрассудно, при первом же взгляде на них. Наверно, Тобби мог только мечтать, чтобы когда-нибудь она прониклась подобными чувствами и к нему, но этому не суждено было случиться. Из-за срочного служебного задания ему пришлось переехать в другой город, но добытые статуэтки брать с собой он не решился, поэтому оставил их на хранение возлюбленной. Через восемь месяцев по приезде обратно, он уже не обнаружил по прежнему адресу ни своей «компаньонки», ни драгоценной для него коллекции. Доротея будто испарилась.

На самом деле в эти месяцы в жизни дизайнера произошли самые судьбоносные встречи и переломные события. Она всецело была поглощена новой интересной работой.

Именно тогда Доротеи удалось попасть в группу дизайнеров, которой предстояло заняться разработкой проекта нового стиля президентских апартаментов в Эвженском дворце. Дело в том, что главный центр государственной власти и символ бывшего имперского величия только снаружи выглядел эталоном монументальной красоты. Внутри дворца для реставраторов, архитекторов, дизайнеров и строителей было необъятное поле для деятельности. За последние 200 лет каменные стены неприступного гиганта стали свидетелями множества эпохальных и кровопролитных событий. Мятежи императорской гвардии, революционные потрясения и отречение монарха, долгое правление Франца Винтерлиса, приход к власти тщеславного реформатора Кнауша и, наконец, инаугурация президента Феррантоса — все это так или иначе отражалось и на судьбе дворца. На протяжении долгих лет после свержения монархии он пребывал в запустении, поскольку расценивался как образ тиранического правления, как память о тех «ужасных временах, когда в гостиных и спальнях этого зловещего замка монарх-самодур со своими приближенными решал за весь народ, куда стране двигаться дальше» (как было зафиксировано потом в историческом Обзоре, опубликованном Министерством социалистического просвещения). Кнауш им тоже редко пользовался, он отдавал помещения дворца под выставки и немногочисленные конференции. Но Люстон Феррантос всегда испытывал тайное восхищение этим местом, вдохновлялся его величием, неприступностью, строгим и суровым изяществом. Поэтому вскоре после прихода к власти он повелел привести внутреннее убранство дворца в достойный вид. Не стремясь восстанавливать залы, существовавшие при императорах, новый лидер хотел создать неповторимый стиль, сочетавший в себе и пышное наследие старинной архитектуры, и современные элементы, удобные для жизни и работы.

После нескольких месяцев творческого созидания реставрация была завершена. Феррантос остался доволен результатом, особенно ему приглянулся его будущий кабинет, оформленный с элементами ампира, модерна и даже неожиданными вкраплениями конструктивизма. Тем не менее, такое, казалось бы, невероятное перемешивание стилей смотрелось на редкость оригинальным и удобным для жизни. Президент даже пригласил к себе группу дизайнеров и архитекторов, создававших его кабинет, чтобы лично поблагодарить их за вложенные усилия и хорошую фантазию. Среди приглашенных оказалась и Доротея — самая яркая и привлекательная представительница группы. Она уже одной своей манерой поведения и чарующим взглядом серо-голубых глаз покорила сердце еще молодого и неженатого лидера государства. Через полгода состоялась их помолвка…

Положение первой женщины страны и кумира миллионов поклонников, невероятный взлет судьбы и небывалые возможности вскружили ей голову, и она на время забыла о своей коллекции. Но спустя три года она случайно наткнулась на след пятой серебряной фигурки. Ее нашли среди обломков взорванного особняка известного афганского террориста. Доротеи удалось договориться и выкупить этот предмет без особых проблем, поскольку полиция Афганистана была поглощена более актуальными для нее проблемами. После этого она заполучила из Управления полиции и первые найденные статуэтки. Ее коллекция состояла уже из пяти фигурок, не хватало лишь двух. И теперь перед орлиным взором коллекционерки предстал шестой долгожданный элемент — серебряный силуэт Одри Хепберн в образе милой и неподражаемой принцессы Анны из знаменитых «Римских каникул» Уильяма Уайлера. Он был выставлен на торги собирателем изящных произведений искусств из Лиона, который, в свою очередь, выкупил ее у одного марокканского миллионера, бывшего когда-то членом подпольного синдиката и помогавшего деньгами и оружием фронту ПОЛИСАРИО. Статуэтка лежала на атласной подушке, рядом высилась крупная фигура холеного аукциониста.

— Десять тысяч фиртов — начальная цена! — механически произнес он, едва сдерживая зевоту. Кто-то в зале протянул руку, затем другой, затем — еще один… Доротея ждала, когда конкурентов останется поменьше.

— Тридцать пять тысяч! Кто больше?

«Наверное, пора!» — решила Доротея и подняла указательный палец.

— О, новая участница! 40 тысяч фиртов! Кто-нибудь предложит 50?

«10 тысяч долларов? Сомневаюсь, там не настолько много серебра…» — подумала она про себя, как вдруг услышала:

— 50 тысяч — участник в девятом ряду! Торги продолжаются!

Доротея даже вздрогнула от неожиданности. Только сейчас она поняла, как запросто столь необходимая для нее вещь может ускользнуть из рук навсегда. Она повернулась назад, вглядываясь в тех, кто сидел в указанном ряду. Молодой человек с густыми каштановыми волосами, легкой небритостью и в немного помятой одежде сидел с поднятой правой рукой. Доротея бросила на него дерзкий вызывающий взгляд, который бросают спортсмены на соревнованиях в спину обогнавшим их конкурентам. Затем она резко повернулась и вздернула палец.

— 60 тысяч!

Зал, сидевший все это время тихо и безучастно, слегка оживился.

— Отличная цена, малисса! — кивнул в ее сторону аукционист, но взглянув на зал, восторженно крикнул: — О, маср в девятом ряду предлагает 70 тысяч! Какая баталия!

Доротея чуть не вскрикнула от злости, но сдержала себя и медленно подняла руку вновь.

Постепенно цена на серебрянную Одри дошла до 100 тысяч фиртов. Это было эквивалентно 20 тысячам долларов. Мало кто из присутствовавших на аукционе мог ожидать подобных битв за довольно заурядный для Вишневой гостиной экспонат. Наконец, аукционист огласил заветные 100 тысяч, предложенные рычащей от злости блондинкой из первого ряда, и уставился на молодого человека. Почти весь зал смотрел в ту же сторону. Тот, в свою очередь, в задумчивости постучал пальцами по подбородку, несколько раз тяжело и многозначительно вздохнул и отрицательно покачал головой, изобразив при этом на лице гримасу величайшего огорчения.

— 100 тысяч! Нет больше желающих? 100 тысяч — раз! 100 тысяч — два! 100 тысяч — три! Продано очаровательной малиссе в первом ряду!

Чувство ненависти к конкуренту сменилось в душе Доротеи чувством невероятного удовлетворения победой. После окончания аукциона она встала, оформила необходимые документы и направилась к выходу. Теперь ей оставалось отыскать только статуэтку Грейс Келли, которая, по слухам, была где-то в самой Сантории.

Глава 26

В небольшом сквере, отделявшем здание биржи от центральных ворот, выводящих на проспект, проводилась временная выставка начинающего, но перспективного санторийского фотографа. Изображения невольно привлекли внимание Доротеи — на них можно было разглядеть всю грацию и глубину окружавшей человечество фауны. Животные на фотографиях были запечатлены в момент движения, в те мгновения, когда нервное напряжение из звериного нутра достигало апогея. Морда гепарда с горящими глазами, приготовившегося к прыжку на очередную наивную антилопу, бегущая галопом лошадь с играющими на теле жилами и мускулами, отчаянная львица, закрывающая от охотников своего испуганного отпрыска, только начавшего нелегкий жизненный путь в таинственных прериях… Серо-голубые глаза с грустью и участием смотрели на эту трогательную сцену. «Бедная мать… Пусть даже и львица… Как же я ее понимаю. Даже немного завидую — по крайней мере, в отличие от меня, у нее есть, кого защищать», — невольно пронеслось в ее голове, и Доротее стало невыносимо больно. Ее положение, честолюбивые мечты, светские условности так и не позволили ей всерьез задуматься о создании семейного очага, о рождении детей, о полноценной счастливой семье. Образ жизни ее и Люстона целиком состоял из какой-то навязанной игры, их личная жизнь была закрытая для обсуждения тема, однако запреты порождают небывалые соблазны, поэтому в Сантории, не смотря ни на что, все негласно обсуждали подробности отношений правящей четы. Президент и его молодая супруга действительно любили друг друга, но еще больше они любили самих себя. Доротея стремилась покорять публику своими вечерними туалетами, создавала движения, организации, фонды. В ее комнате над письменным столом соседствовали портреты леди Ди и Коко Шанель. Она стремилась сочетать женское обаяние, отменный вкус и политическую работу.

Ее супруг увлекался другими амбициозными проектами, он был одержим идеей переустройства общества, создания идеального государства с эффективным управляющим классом и законопослушным населением. Когда его проекты проваливались один за другим, он запирался в кабинете и просиживал там до утра. Внешне спокойный и уверенный, ведший за собой толпу и произносивший яркие убедительные речи, наедине с ней Люстон становился то нервным и беспокойным, то тихим и подавленным. Она понимала его как жена и как женщина, но в то же время чувствовала, насколько она в действительности несчастна… Иногда ей хотелось сжечь все свои роскошные платья, спустить в канализацию все подаренные ей переливающиеся драгоценные кулоны, сбежать из бывшей императорской спальни, которую она когда-то оформляла как дизайнер, и просто жить и наслаждаться — объятиями, любовью, материнством. Но не могла этого сделать… она уже ощущала себя частью президентского замка, не могла существовать без Феррантоса и чувствовала свое предназначение — быть достойной «первой леди Сантории».

Конец ознакомительного фрагмента.