Побег от посредственности

Павел Вособа, 2018

«Побег от посредственности» является продолжением успешного бестселлера «Идеальная жизнь». Ричард Дракин уже давно перестал быть заскучавшим молодым человеком, послушным «продуктом» общества, чья жизнь управляется извне – политиками, менеджерами, учеными и прочими «проповедниками». Благодаря судьбоносной встрече с проводником и наставником Джоном он знает, что он сам хозяин своей жизни. Он отправляется в новый путь познания, на этот раз его сопровождает Виктория, которая покажет ему путь к духовной стороне его личности.

ЖАЖДА ИМЕТЬ ВЛАСТЬ

Кто они, хорошие правители?

Те, кто находят волю взять судьбу и решения

в собственные руки, жаждут стать могущественными,

не нуждаясь в силе и богатстве, хотят быть уважаемыми,

не вызывая страх и являются свободными,

не ограничивая свободу других.

САЛОМЕЯ И ИРОД

Чувство собственной беспомощности ведет к жажде иметь власть. (Моника Папян)

Ричард наблюдал за Джоном до последней минуты, пока тот совсем не скрылся в иерусалимских улочках. Его одолела странная тоска. Он присел на маленькую скамейку рядом с Викторией, мир замедлился, его руки и ноги отяжелели, утратили силу, только сердце стучало: бум-бум-бум. Первая встреча с Джоном, Нью-Йорк, Сан-Франциско, Сидней, Иссык-Куль, Санкт-Петербург… В каждый момент, в каждой ситуации он оберегал меня, подстраивал собственную жизнь, смирялся, прислушивался. Насколько близки мы стали друг другу за такой короткий период времени? Не было ли это движение односторонним? Он отдавал, я — наслаждался удовольствиями и приключениями.

Его поглощала эмоциональная пустота, его душа, рыжая проказница, отказывалась смириться с тем, что он, возможно, больше не увидит Джона. Он взглянул на Викторию.

— Вы забыли расплатиться с Джоном? — спросила Виктория с легким сарказмом.

Ричард прищурил глаза. В тот раз в ответ на мой вопрос, сколько это будет стоить, Джон усмехнулся: «НИЧТО… в материальном смысле». Откуда-то у него выпал странный пористый камушек, он этого не заметил, я его поднял и протянул ему. Джон трясущимися руками аккуратно взял его и спросил, верю ли я в приметы.

— Камушек имеет для Джона невероятную ценность… — «Однако он об этом пока не догадывается», — пронеслось в голове у Виктории. — Общество — это что-то, похожее на карусель счастья. С детской наивностью мы садимся на нее, сначала нам нравится, нам придает силы эйфория от быстрой езды, мы проваливаемся в иллюзию вечности, голова кружится, и мы теряем сами себя. Вращение ускоряется, радость улетучивается, сойти нельзя, карусель вращается и вращается. Нас тошнит, мы кричим: «Остановите!» — но карусели неведомо милосердие, она выкинет нас тогда, когда нам уже нечего предложить, нечем заплатить… — Голос Виктории сорвался, глаза увлажнились. Затем она уже зло, почти зверино зашипела: — И за все мы расплачиваемся, только долго не имеем понятия чем.

Сначала Ричард не понял. Неужели весь путь с Джоном был всего лишь каруселью? Он устроился поудобнее, сосредоточился и очутился внутри потемневших красок. Они близко, он прикоснулся к ним, почувствовал тягучую боль. Это эмоции Виктории! Изумленный, он открыл глаза.

— Джон и я делали карьеру, с виду вполне привлекательную, мы стали успешными, уважаемыми, нечеловечески продуктивными, но утратили способность радоваться, переживать, нас гнали цели, успех в обществе и беспощадное, вызывающее стресс время. Наш путь исчез, и мы отправились по следам посредственностей.

— Вам стыдно?

— Я ищу прощения и свое будущее.

— Являюсь ли я частью вашего будущего? — спросил Ричард.

— Вы являетесь частью обоих. — Глаза Виктории на минуту утратили свой огонь, чтобы затем ударить снова. — Вас еще только ожидает оплата долга.

— Но я по-прежнему не знаю, чем заплатить.

— Когда «оно» случится, вы сами поймете.

В глазах Ричарда появился блеск подозрения и недоверия. «Когда “оно” случится. Но что именно».

— Вы хотите идти дальше?

— Не зря ли спрашиваете? — заметил иронично Ричард.

Виктория кивнула, посмотрела в направлении Храмовой горы и поднялась. «Тогда пришло время идти».

И они направились по ступеням, предназначенным только для мусульман, к Куполу Скалы, главной святыне ислама. «Вам туда нельзя!» — закричал им в ужасе владелец чайной.

Ричард еще успел обернуться, улочка и арка исчезли, появились закатное арабское солнце и позолоченный храм.

***

Всем телом он почувствовал сильный зуд. Это все грубая шерстяная ткань белой царской тоги. Он тяжело поднимался по ступеням, пока перед ним не появилось ошеломляющее зелено-белое строение — третий и самый большой еврейский храм, покрытый массивными золотыми плитами, которые излучают на заре огненно-желтое сияние. Он невероятно горд своим грандиозным творением. Оно помогает ему забыть боли, внутреннюю пустоту, грусть и отчаяние. Напоминает ему о его неограниченном деспотизме, решениях о жизни и смерти других, моментах, в которых он чувствовал себя Богом, избранным и бессмертным.

Он остановился и отдышался. В последнее время каждый продолжительный путь изматывал его. Неудивительно, ему 69 лет, и больше 35 лет он правит Иудеей.

— Ирод, тебе нужны носилки? — спросила с неискренней заботой его сестра Саломея.

— Нет, — из последних сил зло отрезал он. «Ненавижу свою слабость, зависимость, а больше всего — неискреннюю заботу сестры, которая правит за моей спиной и решает вместо меня. Это она доносила, клеветала и плела интриги. Саломея заставила меня казнить мою жену Мариамну и двух сыновей, Аристобула и Александра. Она мстила каждому, кто напоминал ей о ее низком происхождении, а сейчас она ждет, пока я сдохну!» Он подавил темные мысли, выпрямился, сделал пару шагов и покачнулся. Его мгновенно поймали белоснежные руки девушек, которые всегда следовали за ним на небольшом расстоянии.

Это развеселило Саломею, и она приказала властно: — Положите его на носилки, царю сегодня нехорошо. Когда испуганные помощницы уложили Ирода на носилки, покрытые верблюжьей шерстью, сестра наклонилась к нему и прошептала: — Береги силы, брат, тебя ждет долгий и тяжелый путь.

— Всем телом чувствую твою взволнованность, когда я умру, мои дети обязательно оценят твою преданность, — не удержался он от язвительного ответа.

— Твоих детей я не боюсь, они не смогут быть жестокими и мстительными, они из царского рода, они не испытывали унижений и презрения богатых Хасмонеев, как мы с тобой. Им не за что отплачивать, их не подгоняет бесконечная ненависть. Ирод — он такой один, и никто из твоих потомков не сравнится с твоим величием. Возможно, у кого-то из твоих детей, которых ты со страху приказал убить, оно могло быть, но мы уже этого не узнаем.

Саломея любовно погладила остатки его седоватых волос и зашипела ему в ухо: — Передай власть мне, и я сделаю так, что тебя до смерти люди будут почитать как Бога.

— Сознательная ненависть страшна, неужели не можешь простить?

— Это не ненависть, брат мой, а обычная женская страсть во всей своей наготе. Жажда покорить мужской мир, проникнуть в него, завладеть мужчиной любым путем, разобрать на тысячи способов снова и снова. Ваш мир намного привлекательнее, и Бог доброжелательнее к вам, чем к нам. Когда придет время, мы украдем ваши мечты о власти, славе и богатстве. От вас останутся руины, всего лишь носители «чего-то», что открывает дорогу к жизни.

— Женщины созданы для любви, искусства, они должны вдохновлять, рожать и воспитывать детей, а не убивать и уничтожать. Откуда в таком красивом теле взялась такая злость?

— Когда ты был молод, я любила тебя, но, как сестре, мне это было непозволительно. Когда у тебя была власть, я любила и ненавидела тебя одновременно. Если бы наш закон разрешал, я бы отдалась тебе как твоя лучшая потаскуха. Как я им завидовала! Сейчас ты — куча старого испорченного мяса. Я наслаждаюсь твоей старческой убогостью, и моя ненависть наконец-то насытилась. Время, проведенное с тобой, помогает мне забыть чувство неполноценности.

— Ты — сестра царя!

— Брат, ты умен, и определенно твои слова несерьезны. Ты сам знаешь, что положение, почет и авторитет, накопление богатств и имущества ведут лишь к большему одиночеству и неуверенности. Ты повторяешь то, что и все вокруг тебя, возможно, тебе улыбнулась бóльшая удача, но ты ничем не отличаешься от толпы. Настоящую гордость и уверенность найдешь только в самом себе, однако ни я, ни ты — мы этого не умеем. Поэтому мы оба убиваем, копим, плетем интриги. Мы боимся предстать сами перед собой.

— Ты как ночь и день.

— Ирод, отпусти остатки своего эго и найди наконец сам себя! Найди силы к осознанной смерти, которая является единственным, что не может взять и сделать кто-то другой. Тебе уже незачем быть здесь, на земле. Возьми себя в руки и прими мучения, которые ожидают твою душу после смерти, это огромное НИЧТО, которого ты так страшно боишься.

Слабость начала одолевать его тело, но это была не физическая боль, а сжимающая, пугающая пустота. Сколько раз он напрасно подавлял чувство конечности своего бытия, старался забыться в водовороте событий, развлечений и битв за власть… Его охватила дрожь, зубы застучали, их невозможно остановить, мышцы отказались повиноваться.

— Омойте своего царя от нечистот и согревайте собственными телами, пока ему не станет легче. Когда он умрет, вы окажетесь в могиле вместе с ним! — с отвращением приказала Саломея.

***

Полночь, лихорадка отступила, пришел сон, а с ним и сновидение. Маленький мальчик сидел на краю пустыни, играл с теплыми камушками и следил за стадом верблюдов, как они толпились у заболоченного водопоя.

— Пейте медленно, насладитесь каждым глотком, ибо чем больше воды выпьете, тем больше и чаще вам она будет нужна, — наставлял остальных сгорбленный верблюд, стоящий поодаль.

— Глупец! Ты старый, у тебя нет сил прорваться к воде, и ты боишься, что тебе не останется, — поднял голову молодой самец, и вода со слюнями потекла по его морде. — Ты всю жизнь нас заставляешь служить существу, которое само без воды не выдержит и недели, а нам хочешь давать советы! Мы умеем и сами собой управлять, нам не нужен никакой господин.

Животные с любопытством подняли головы. Маленькие верблюжата, послушно ожидавшие очереди, забежали прямо в середину водопоя.

— Стаду всегда необходим вождь, кто-то, кто за него все решит, позаботится о нем. Сможешь ли ты всегда обеспечить нам достаток пищи и воды, решить наши мелкие ежедневные споры, защитишь нас, когда на нас нападут? Ты сможешь для спасения стада наказывать и убивать? Если нет, ты всего лишь балабол, который хочет покрасоваться.

Молодой самец отбежал от водопоя и зло набросился на старого верблюда. Повалил на землю и принялся наносить ему кровавые удары передними копытами. С его морды во все стороны разлетались большие хлопья блаженных слюней. Как же долго он ждал этого мгновенья.

Остальные животные безмолвно наблюдали. Мальчишка вскочил, протараторил несколько сиплых приказов и принялся колотить молодого верблюда руками по чему попало. Прошло несколько секунд, стадо успокоилось и продолжило водопой. Лишь старый «вождь» лежал неподалеку, от смерти его отделяло несколько минут.

Мальчик встал на колени и обнял его.

— Не жалей меня, нет ничего лучше, чем когда старый вождь уходит побежденным новым в прямом бою. Стаду нужен вожак, пока его члены не умеют быть свободными. Моя душа будет сопровождать их на всем пути и тем самым обеспечит себе новое продолжение. Мой отпечаток навсегда останется сохранен.

Ирод проснулся и неловко оттолкнул голые женские тела. На несколько секунд им овладела жажда, он погладил душистое женское лоно, его почерневший от гангрены член слегка встопорщился. Нет, сейчас не время. Неужели Саломея убьет моих сыновей и возьмет власть в свои руки? Я не смогу удержать царство? Моя династия должна продолжаться, строить новые здания и поклоняться мне, «основателю». Сестра умна, коварна, но она не сможет править. Почему я думаю об этом, когда смерть в дверях, за которыми только большое НИЧТО? Куда делась моя убежденность в моем бессмертии? Не является ли вся жизнь всего лишь умиранием? И что с моей душой — есть ли у меня вообще какая-то душа? Имеет ли все это какой-то смысл?!

Безумные вопросы воодушевили его и придали сил. Он с трудом поднялся и, превозмогая боль, отправился в свою обширную библиотеку. Остановился напротив стены с нишами, в которых были уложены папирусные свитки. Коснулся первого, второго, третьего… десятого, быстро просмотрел их и сбросил на пол. Наконец он нашел, что искал: Фалес Милетский.

«…Человеческая душа бессмертна, она существует сама по себе, некоторые души способны соединяться, разделяться и воплощаться и в неодушевленных вещах. Глубокой концентрацией мы сможем воспринимать не только свою душу, но и души других, отдельные индивидуумы могут в момент смерти предсказать будущее место своей души. Даже если душа провалится до как угодно глубокой темноты, всегда существует дорога назад, пока она сохраняет хоть и неочевидную надежду, что где-то наверху есть “свет”, который сможет вывести ее обратно».

Ирод кисло усмехнулся. «Что общего у старого верблюда с Фалесом?» — пришло ему в голову. Он вышел на террасу. Было полнолуние, силуэты домов придавали Иерусалиму таинственный роковой вид. Откуда-то изнутри он услышал голос:

— Ирод, приведи свои дела в порядок и отправляйся в Иерихон. — Его передернуло.

— Ты тот, о ком я думаю?

— Вероятно.

— Меня ожидает наказание божье. Меня одолевает тоска от небытия!

— Бог не наказывает, лишь наблюдает.

— Ты лжешь! Я был жесток, я убивал от страха и трусости.

— Нет. Чувство незначительности довело тебя до тирании и высокомерия, которое одним взмахом руки убивало, а другим великодушно даровало пощаду. Только в такие моменты ты чувствовал собственную важность. Господство над жизнью и смертью других дает минутное облегчение и даже эйфорию. Только потом, и тем сильнее, обнаружится тоска и пустота. Ты хотел быть бессмертным, а стал тираном.

— Без этого я не смог бы править больше тридцати пяти лет. Я сохранил независимость от Рима, поднял Иудею, воздвиг Иерусалим, построил сооружения, о которых говорят, обеспечил процветание евреев. Я, несмотря на то, что сам не еврей, сделал для народа больше, чем кто-либо другой!

— А делал ты это лишь для того, чтобы тебя боялись и уважали. Для самого себя ты сделал чуть-чуть. Ирод, ты один, у тебя никого нет, точно как ты и хотел: лучше, чтобы ненавидели, чем жалели.

Одиночество — та ужасная вещь, которая постоянно порождала в нем тоску. Он не хотел рождаться, знал, что его ждет. Он, недоношенный, боролся за жизнь, с насмешками остальных, выдернутый из рода идумеев, насильно принужденный принять иудейскую веру. Он так сильно мечтал о силе, которая бы дала ему преклонение остальных. За нее он был согласен совершить что угодно. Всеобщее признание стало для него ловушкой. Он стал величайшим среди посредственных, ибо лишь таким необходимы сила, богатство, благополучие, чтобы остальные боялись и завидовали.

— Эй, ты слышишь меня? Я убью себя, ничего не имеет смысла.

— Наконец-то сделаешь что-то по собственной воле! Твоя жизнь растворилась в существовании посредственных, а теперь наконец ты осознанно смотришь на собственную жизнь, ищешь смысл в смерти, но смерть — это не конец.

— Я не верю тебе, смертью все заканчивается!

— Твоя душа знает, что после смерти сводятся счеты, чего стоит сила и власть. Чувство собственного великолепия не позволило тебе стать ближе к вере.

— А что такое Бог? Всего лишь три буквы!

— Бог находится в твоей душе. Мучения души, кстати, намного серьезнее мучений тела. Ведь речь идет об уравновешивании собственных решений и свободной воле, которую предоставила тебе душа. Тебе осталось несколько дней, сделай что-нибудь для себя, что-то светлое, что будет для тебя в вечной темноте хоть малым огоньком, пока снова не придет твое время.

— Почему я не могу жить вечно?! — не сдержался Ирод и закричал на весь храм.

— Что такое вечность — одно большое НИЧТО, — тихо ответил кто-то.

Он несколько раз тяжело вздохнул и спросил: «Кто ты на самом деле?»

***

— Брат мой, ты говоришь сам с собой или же тебя настигли упреки совести? — Саломея поднялась по ступенькам на террасу к Ироду.

— Ждешь, чтобы не пропустить тот самый момент, или только прислушиваешься, чтобы я в последнюю минуту тебе ничего не сделал?

— Я пришла сказать тебе, что уже все готово для твоего путешествия в Иерихон.

— Саломея, — сказал Ирод непривычно мягким голосом, — дай мне еще несколько дней, а потом сделай, что необходимо.

Саломея незаметно улыбнулась и жестом подозвала носилки.

— Брат мой, с удовольствием стану исполнителем твоих светлых желаний, если ты этого хочешь.

«Может быть, однажды ты искупишь грехи за нас обоих», — подумал про себя Ирод и сам удивился необычному желанию.

***

Иерихон — его самое любимое место, оазис, окруженный пустыней. В пустыне его корни. Даже после стольких лет он не утратил способности ориентироваться, прожить без воды, выдержать сорокоградусную жару и холод ночи. Да, пустыня! Там он найдет маленький огонек для своей души, пока снова не придет его время, — так сказал Бог.

— Остановитесь, — приказал Ирод, и маленький караван остановился. — Оставьте меня здесь одного до восхода солнца.

Луна, все еще в полнолунии, медленно спускалась за горизонт. Холодная ночь пошла ему на пользу. Повеяло ароматом песка и засохшей травы. Он закрыл глаза.

***

На ней была женская одежда, у нее были рыжие волосы, незаметные груди, тонкие пальцы… Она шла сквозь строй фанатиков, люди плевали в нее, время от времени кто-то бил ее по лицу или спине. Физической боли она не ощущала, душа ее, однако, была напугана, полна безнадежности, будто она потеряла все человеческое, земное.

Из толпы выбежала женщина в годах, содрала ногтями кожу с ее тела и прокричала: «Позор!» Умоляющими глазами, полными слез, она взглянула на свою мать и ее окровавленные руки. Она шагала дальше, ее друзья стыдливо поворачивались спинами, угасали последние надежды.

Злость, боль и страх смешались воедино, пришло одиночество, затем равнодушие. Однако когда зашагала дальше, усилилось гордое осознание ее исключительности. Толпа для нее стала всего лишь инструментом силы, манипулирования общественной болтовней, скрывающейся в своей безымянности и безответственности. Те, кто в нее плевали, — трусы, преданные исполнители власти и пропаганды, испытывающие сладостные чувства от мастурбации своей ничтожности. Их поступки не являются героическими, ибо они не несут за них никакой личной ответственности.

Внезапно она очутилась одна на целом свете, чувствовала себя Богом, который сотворил мир, где не существует никаких отказов и последнего суда, она была горда, что смертью подтверждается ее исключительность, и грустна, что осознает это так поздно.

Из последних сил она выпрямилась и гордо сделала несколько шагов на эшафот. Пока палач не отрубил ей голову, она успела подарить всем свою улыбку.

***

Ирод проснулся и вздохнул: «Мариамна…» Его горло сжалось. Аристобул, брат Мариамны, Гиркан, ее дед, сыновья Аристобул, Александр, всех их он в своем нездоровом недоверии убил.

С собственным признанием перед самим собой с него внезапно спали самые тяжелые оковы, как будто его каменное сердце снова забилось, и его душа опять набрала воздух. Он осмотрелся и громко спросил: «Что я должен сделать?»

Это твой мир, твоя душа, ты сам себя наказываешь. Собственную душу невозможно обмануть, она справедлива. Тебе остаются последние несколько дней, посвяти их наконец сам себе — откройся!

Ирод медленно ослабил свои сжатые руки, зарытые в песок. Что-то маленькое застряло в его левой ладони. Он открыл ее, песок проскальзывал между пальцев, на ладони осталась маленькая уродливая пористая галька, и ему казалось, что из нее исходил какой-то свет. Сделай что-то для себя, что-то светлое, что будет для тебя в вечной темноте хоть малым огоньком, пока снова не придет твое время. Он крепко сжал ее. Его последние мысли были о Саломее.

Пустыня и боль исчезли. Истощенный Ричард лежал под высоким кустом, руки были сжаты в песке. Воздух холодный, и, казалось, рассветало. Он тяжело сел, его тронули уродство и гениальность Ирода. В конце концов он набрался сил, вздохнул и осмотрелся.

Неподалеку сидела Виктория и наблюдала за восходом солнца. Купол Скалы показывался во всей своей красе.

«Виктория, почему вы ко мне так суровы, — подумал про себя Ричард. — Я никогда не испытывал такое ужасающее зло и беспомощность».

— У вас получилось? — изможденным голосом, полным странной надежды, спросила его Виктория.

— Нет, это было выше моих сил, — сконфуженно ответил Ричард.

— Удостоверьтесь! Откройте ладонь!

Ричард только сейчас заметил свой сжатый кулак. Он медленно открыл его, показался маленький пористый камушек, последние крупинки песка протекли между пальцев и упали на землю.

Виктория облегченно вздохнула.

— Самое позднее сегодня ночью мы должны быть в Иерихоне.

— А что там?

— Найти гроб Ирода.

Сначала Ричарда потрясла мысль, что он должен снова стать кем-то настолько жестоким к себе и остальным. Однако к ней присоединилась и другая — одержимость править, решать судьбы других людей, оказывать влияние на этот мир, приспособить его к своим нуждам. Его пробрал холод. Кто, собственно, ОН? Он быстро подавил свою жажду, поднялся и последовал за Викторией.

ТАЙНА ОТНОШЕНИЙ ВИКТОРИИ И ДЖОНА

Как не хватит лишь источника воды, необходимо из него пить, так и не хватит читать романы, необходимо их проживать. (Милан Маховец)

Три часа утра, Ричард и Виктория взошли на самую высокую точку Иерихона. Ирод построил на краю пустыни искусственный конус, из которого сделал свою летнюю резиденцию, свой «божественный» трон.

На пути к полнолунию луна повсюду озаряла песочные холмы и их тени, из-за поднимающейся температуры они мерцали, как черные ангелы. Ричард взглянул вниз — остатки каменных стен тянули к нему руки и хотели рассказывать. Как это было когда-то? Он прищурил глаза: тропический сад, полный инжира, цитрусов, фисташек, прозрачных фонтанов, ирисов, тюльпанов и маленьких озер. Он чувствовал каких-то существ, но это были не люди. Кто же тогда?

Он расслабился еще больше, когда Виктория неожиданно взяла его за руку. Ричардом внезапно овладела легкость, его мысль растворилась, утратила содержание и превратилась всего лишь в облачко.

Боязнь пустоты заставила его снова сосредоточиться. Внезапно он распался на тысячи мелких капелек. Каждая из них сама по себе, несмотря на то, что они части целого. Ричард ужаснулся — капли снова соединились вместе.

«Другая форма жизни, — уловил он сообщение от Виктории. — Попробуйте не распадаться настолько. Мысль — это действие!»

Ричард успокоился, вместо страха пришла детская любознательность. Маленьким он жаждал все познать, во все проникнуть, желал быть невидимым, передвигать предметы собственной волей, прыгать по Луне, проходить сквозь время… Потеря массы для него волнующа. Он немного проник в ближайший обтесанный камень. Тысячи лет назад он пролетел в одно мгновение — скала, отлом, обтесывание, путешествие, вставка в постройку, разрушение, раскопки. Неумышленно он пустился до изучения вещества — ядро, разряды, волны, пустота — НИЧТО? Он ужаснулся и вернулся на землю. Не подозревая ни о чем, столкнулся с Викторией — его втянул вихрь эмоций — удивление, любовь, ярость, жажда прощения, вина… скрытые тайны, странные намерения? Он направился к ним, но что-то выкинуло его обратно.

— Почти, еще не настало время! — злилась Виктория.

Откуда-то к ней вернулось веселое, даже саркастическое, настроение.

— Почему не останетесь в своем мире? — спросил кто-то.

— Наверное, их тяготит человеческое тело, — насмешливо ответил кто-то другой.

— Или им надоела сложность человеческой жизни — из-за сплошных правил и обязанностей они забыли, как жить.

Ричард разозлился, попробовал освободиться, но тщетно.

— Вы в ловушке! Выкладывайте всю правду, как вы нас нашли? — спросил первый голос.

— Мне помогли собаки, — насмешливо ответила Виктория.

— Это бред!

— Хорошо, вас выдал «Клиффорд»¹, когда я читала его, мне показалась подозрительной чрезмерная конкретика, сразу стало понятно, что он нашел «пространство между». Я искала его «свет» и нашла вас.

— Вот тебе на! Если пустим вас, вы выдадите нас, случится прилив эмигрантов, и скоро здесь будет битком набито.

— Мы вернемся, мы ищем мужчину, которого когда-то называли Ирод. — Виктории удались успокаивающие эмоции.

— Предатель Клиффорд! У каждого из нас тысячи имен. — Мысли перестали течь, Ричард ощутил наплыв странной связи, кто-то его изучал и проходил его переживаниями.

— Тот, кого вы ищете, скрывается здесь. Ирод, про тебя спрашивают!

— Они имеют в виду Ирода Великого? Я здесь.

— Как там внизу, брат мой?

— Так ко мне обращалась лишь одна женщина. Кто ты? Ты, верно, пришла освободить меня из пустоты и темноты?

— Возможно, это зависит от того, куда тебя вынесет твой огонек.

— Будучи живым, я жаждал власти и верил, что стану Богом. Как наивно! Моя настоящая мотивация, как и всех остальных правителей, была служить своим интересам и сохранять свои привилегии насилием, обманом, как угодно. Моя жажда власти была бесконечна, и я не смог ее усмирить. Я пожертвовал во имя нее всем, даже своей душой. Только смерть принесла мне освобождение. Здесь я или нет, бесконечно долго размышляю, жду того, кто бескорыстно доставит мое послание, мою глубокую просьбу о прощении.

— А что бы ты сделал по-другому, если бы мог все вернуть?

Ответ не пришел, вместо него мысль Ричарда ощутила резкий прилив сильной энергии, он не противился, понимал, что это бы не имело смысла. Раздался радостный плач: «Ты тот, кем ты был…»

— Кому мы должны передать твою просьбу? — высокомерно оборвала его Виктория.

— В Александрии найдете женщину по имени Гипатия и… Саломея? Это ты? Сможешь мне это простить?

— А ты сможешь простить сам себя? — жалобно прошипела она в ответ.

Виктория внезапно отпустила руку Ричарда. Тяжело открыла глаза и покачнулась. В этот момент по саду двигались две фигуры, поднимаясь по тропе. «На землю!» — отдала команду Виктория. Они оба улеглись на мостовую и тяжело выдохнули. Возвращение к миру массы — это шок.

— Они ищут нас, — прошептала Виктория.

— Кто? — не удержался Ричард.

— Позже, — отрезала Виктория, проскользнула к древнему коридору и осторожно спустилась по полуразрушенной лестнице вниз.

«Мы ведь идем им прямо под удар!» — подумал Ричард, но все же последовал за ней. Они прошли несколько метров, и Виктория свернула в полупустую нишу.

— В свое время евреи построили здесь туннель, когда восстали против римлян, — прошептала она. — Помогите мне, мы должны найти вход.

— Но как?

— Ощупывайте стены, потолок и пол, включите все чувства, как только почувствуете что-то другое, вероятно, это и будет коридор.

Ричард проглотил саркастическое замечание: то, что не наши археологи за десятилетия, они за пару минут, конечно же, обнаружат. Вдруг он вспомнил про засыпанную шахту в Австралии. Он снял футболку, брюки и ботинки и начал прижиматься к стене. Он услышал за собой тихий смех. Развернулся и увидел силуэт голой Виктории.

— В некоторых идеях мы сходимся, — заметила она и тоже прижалась к камням. Они скрупулезно изучали каждую часть стены, пола и потолка.

— Кажется, нашла! — восторженно выдохнула Виктория из угла комнаты. — Здесь внизу.

Ричард припал лицом к указанному месту. Он почувствовал незаметное дуновение затхлого, холодного воздуха на щеке.

— Проем, скорее всего, ведет в пол. — Он попробовал повернуть камень, но тот не сдвинулся.

Виктория встала на колени рядом с ним и положила руки на пол.

— Сосредоточьтесь. Необходимо его раскачать.

Ричард положил руки рядом с Викторией и постарался изобразить вибрацию. У него не получалось сосредоточиться, и им овладело разочарование. Однажды ты захочешь стать могущественным? Твои представления никуда не годятся, пока ты ничему не научился!

— Ричард, сильнее! — сдавленно рявкнула Виктория.

Под их руками что-то сдвинулось, сначала немного, потом больше, каменная плита начала слегка вибрировать. Посыпалась земля. Ричард с Викторией с трудом приподняли каменную плиту и отодвинули ее в сторону. Им открылся проем, и оба они быстро пролезли внутрь. Их обступил затхлый, холодный воздух.

— Не двигайтесь, — прошипела Виктория. Вдалеке были слышны голоса, Ричард их не понимал, но полностью ощущал их эмоции: удивление, недоумение, непонимание. Неожиданно все вокруг него все стало настоящим, подлинным. Действительность была осязаема, между вещью, мыслью и эмоцией не было разницы. Я схожу с ума? Возбуждение и страх смешались в нем. Человек всегда должен дойти до самого края, чтобы осознать самого себя?

Время шло, в абсолютной тишине они пролезали щелями, были слышны даже малейшие движение или выдох, тропа резко спускалась, каждый шаг должен был быть осторожным, чтобы не привести к сдвигу или падению камней. Ричард временами ударялся головой о потолок, деревянные балки крест-накрест вновь напомнили ему шахту в Австралии. Как мала разница между действительностью и воображением, как незаметна граница между жизнью и смертью. Человеческий мир ничтожен по сравнению с тем, что есть около нас. Как я мог настолько уйти в себя? Типичный паразитирующий индивидуалист, который хочет от общества как можно больше, отгородиться, выделиться, «грести все под себя». Сколько во мне от Ирода? Может быть, я нашел потерянную связь со светом, природой, родом, людьми? Я не один на свете! Подозреваю, кто я. Ничтожность и одиночество в нас, потому что мы насильно отделились. Вселенная — наш дом, мы — его часть, и, если не будем сопротивляться, мы можем связаться с ним когда угодно. В приливе эйфории Ричард рассмеялся вслух. А как насчет того, чтобы сдерживать себя?

— Тихо! — резко прошипела Виктория. — Не двигайтесь.

Оба присели на землю. Где-то над ними прозвучали приглушенные шаги. Радость Ричарда не утихала, мир вокруг него становился видимым, ему даже не нужно было зрение. Он немного проник в мысли Виктории и оказался в запыленном полупустом коридорчике. К его удивлению, в конце оказалась дверь, которая тяжело и медленно открылась, он зашел внутрь.

Юная девушка поднималась по эскалатору метро. «Виктория!» Она повернулась и увидела Давида. У нее перехватило дыхание. Ее большая студенческая любовь. Статный герой романов. Мама Давида была украинка, а папа — немец. Возможно, поэтому он был ей так близок — тоже, по сути, ничему не принадлежал. Он говорил на пяти языках, ничего и никого не боялся. Они учились вместе в гимназии. В отличие от нее, он говорил по-чешски практически без акцента. Все девушки обожали его широту и прямодушие. Он обладал какой-то внутренней силой, был неразговорчив и все время слегка улыбался, по крайней мере, ей так казалось.

Иногда они встречались на приемах, чувствовали взаимную симпатию, однако он всегда был занят.

Давид взбежал к ней и прижал к себе — самое большое блаженство! Лишь мгновение она сомневалась, потом слегка обняла его. Умирая от нежности, погладил ее по волосам, посмотрел ей в глаза — так близко, что невозможно выдержать. Она деликатно высвободилась из его объятий.

— Виктория! Как дела? Ты не представляешь, как часто я о тебе вспоминал. Мне бы в голову не пришло, что встречу тебя здесь. Что ты делаешь в Москве?

— У меня же советское гражданство. — Она старалась говорить спокойно, но голос дрожал. — Мне нужно в Армению.

Привлекательность Давида давила на ее — она не могла как следует перевести дух.

— Я забыл, что ты наполовину армянка. Пошли вечером со мной на Таганку, будет играть Высоцкий — хоть у меня всего один билет, как-нибудь тебя проведу. Можешь переночевать у меня, я живу с другом в общежитии на Рязанке. Он куда-то уехал, и есть свободная кровать.

***

Вестибюль был прокурен и набит битком. Каждую минуту кто-то дергал ее за рукав: «У вас нет лишнего билета?» Она протиснулась к входу в зал. В 80-х годах XX века, во времена глубокого упадка коммунистической России, Таганка была одним из лучших «бунтарских» театров. Тогдашний режим с удовольствием бы ее запретил, но Высоцкий, один из ведущих актеров, был слишком знаменит во всем мире.

— Она — подруга Высоцкого, — смело начал Давид.

— Отойдите, отойдите. У вас нет билета. Не пущу! — раскинула руки одна из билетерш.

— Она приехала из Франции — скажите ему, что здесь Виктория. — Давид никогда не сдавался. Он был способен убеждать и в самой большой лжи.

— Хорошо, пойдемте со мной, — повернулась пожилая билетерша к Виктории. Давид хотел проскользнуть за ней, но женщина решительно остановила его. — Вы — нет, у вас ведь есть билет. — Виктория растерянно оглянулась. Она не хотела идти без него. Остановилась и вернулась к нему.

— Не бойся, иди одна — Высоцкий точно будет делать вид, что знает тебя. Помни, вы встретились в Париже. Увидимся во время антракта. — Давид заметил ее сомнения, но объяснил это скорее неуверенностью, чем желанием быть с ним каждое следующее мгновение.

— Так что? Идете или нет? — нетерпеливо спросила билетерша.

— Уже идет, — сказал Давид вместо Виктории и деликатно подтолкнул ее вперед.

***

«Владимир Семенович, эта девушка, Виктория, говорит, что вы познакомились в Париже».

Мужчина обернулся. У него было изнуренное, уставшее лицо, потемневшие глаза, но, когда он заговорил своим глубоким хриплым голосом, блеснула прекрасная мужская энергетика, непреклонная и притягательная.

Он взглянул на нее и усмехнулся. Подошел, крепко обнял ее и легко сказал:

«Не помню ее. Но когда мы выпьем, определенно вспомню».

До начала представления они вместе выпили больше полулитра водки. У Виктории закружилась голова. Нет, не то чтобы она не привыкла пить. В общежитии они часто гуляли до утра, но обычно это было пиво или вино. Его суровый, восхитительный голос ошеломлял. Он взял ее за руку и повел куда-то… Виктория старалась прикоснуться к его волосам, но вместо этого пропала где-то между костюмов.

***

— Вставайте! Исчезните отсюда. Уже конец. — Кто-то слегка толкнул ее, она открыла глаза. — Давай, быстро, или позвоню в милицию. — Она осознала, что она голая, прикрыта лишь какой-то тряпкой. Неуверенно собрала свою разбросанную одежду и быстро оделась. Нижнее белье немного порвано, на нее навалилась пустота.

— Пойдемте! — приказала билетерша и отправилась по ступеням наверх. Вестибюль был пуст, лишь у боковых дверей стоял швейцар. Он открыл дверь и вытолкнул Викторию на улицу. Повеяло холодной весенней ночью. Она обмоталась шарфом и побежала к метро. Ей повезло, было почти полвторого, отъезжали последние поезда.

***

Замерзшая, она стояла в маленьком университетском общежитии и уговаривала сонного вахтера, чтобы он сказал ей номер комнаты и пустил внутрь.

— Тверской, Тверской… Давид Тверской?

— Да, это он.

— Четвертый этаж, номер 44. Только сейчас ночь, посещения возможны до десяти, — вахтер нахмурился.

Она слегка погладила его по щетине и из последних сил улыбнулась. «Пожалуйста!» Турникет открылся. Она поднялась на четвертый этаж и оказалась у номера 44. Тихонько постучала. Ничего. Нажала на ручку — открыто. Она прошла по коридорчику, слегка толкнула полуоткрытые двери и вошла. Посреди комнаты стояли маленький облупившийся стол, два стула, вдоль стен две кровати. На подоконнике стояла менора, семисвечник.

— Вик, это ты? — спросил заспанный Давид по-русски и сел на кровати.

— Прости, Давид. Мне жаль. Он обещал, что, если я с ним выпью, увижу представление, а я быстро опьянела. А потом… — По ее щекам стекали слезы. Она села на кровать рядом с ним и положила голову ему на плечо. Блаженное мгновение. Он мягко обнял и прижал ее к себе.

— Я не нашел тебя в антракте. Представление закончилось, и я еще два часа ждал. Постучал в двери театра. Мне открыл разозленный швейцар, говорю ему: «Я жду свою подругу, она должна быть у Высоцкого». «Никого нет, все ушли, идите домой!» — ответил он и запер двери. Я, дурак, подумал, что ты уехала с ним. — Давид прижал ее голову и засмеялся. — От тебя пахнет спиртным и табаком. Ты красивая, когда такая тихая.

— Хочешь, чтобы я была такой? Я научусь.

— Никогда! Твоя раскованность в сто раз притягательнее.

— Можно я лягу к тебе? Мне очень холодно. — Не дожидаясь ответа, она избавилась от обуви и растянулась на кровати. В последний момент перед тем, как заснуть, она почувствовала, как Давид прикрыл ее и погладил по щеке.

Ричард очнулся, сел и вытянул одеревеневшие ноги. Недалеко от него раздался шорох.

— Простите мое любопытство, — виновато извинился Ричард.

— Это тяжело — пустить другого к себе так глубоко.

— Давид еще жив?

Виктория сделала глубокий вдох:

— Я верю, что да, но лучше даже не пытаться искать его.

— Почему?

— Возможно, наберусь смелости и позволю вам узнать почему. Вы не потеряли камешек?

Ричард залез в карман и вытащил пористую гальку.

— Дайте мне руку, — попросил он Викторию. Две ладони нашли друг друга, быстро и сильно сжались. Его сердце забилось. — Это необычный камень, так ведь?

Современное общество обожает «новые» вещи, больше всего оно любит, когда все, что произведено, быстро продастся, употребится и превратится в мусор. Серый камешек мало кому интересен. Виктория ослабила рукопожатие, но не выпустила руку Ричарда. Ее удивила странная тяжесть. Болезнь, усталость? Пробежала по всему ее телу. Все в порядке, так что тогда? Воспоминания? Да! Что-то в будущем снова связывается с прошлым. Так у нее было всегда. Давид? На нее напала навязчивая необходимость довериться, поделиться, открыть еще больше свою затоптанную душу. Рука Ричарда была мужественной и дружеской.

— Когда я была маленькой, я любила читать, и часто мне было грустно, когда хорошая книга заканчивалась. Детская душа, однако, знает, что делать. Любимые книги я читала по второму разу, по третьему, по пятидесятому, снова и снова, мой реальный мир медленно переплетался с книжным.

Едва я закрывала вечером глаза, появлялись персонажи, их приключения, внезапно возникала новая история, она развивалась, продолжалась, менялась, и я поняла, что путь — это вопрос не выбора, а воображения, и будущее зависит лишь от личного решения.

— Вы хотите сказать… — в изумлении Ричард не закончил предложение.

— Не перебивайте меня. Мужчины так не любят слушать. Мое воображение и продолжения романов приобретали все большую интенсивность. Мое сознание овладело мной — оно выбирало только те продолжения, которые его возбуждали, притягивали. Разница между книгой и продолжением размывалась. Я была неспособна остановиться.

— Так значит, вы подошли к параллельному миру!

— У фантазии свои пути. В одном языковом лагере я познакомилась со старшим мальчиком.

— Привет, ты не Джейн Эйр?²

Этим вопросом он меня сразил. Со своих двенадцати лет я хотела быть такой, как она! Ее история просыпается в моем воображении каждую ночь.

— Возможно, да, — ответила я таинственно и так же прямо спросила: — А ты случайно не Мартин Иден?³

— Я сам Джек Лондон! И если хочешь, я возьму тебя с собой во-о-он туда, на тот холм.

— Хорошо, Джек, или как там тебя зовут, — сказала я насмешливо.

— Ян, но все зовут меня Филос, правильно бы было Философ, но все сокращают.

— Филос звучит возвышенно, а я — Виктория.

— Филос — это любимый, фило — софия, собственно, это любить мудрость, поэтому философом является каждый, кто любит мудрость.

— А ты скорее не πολύ σοφός — чересчур мудрый? — спросила я его с пренебрежением.

— Ты говоришь по-гречески? — удивился он вместо того, чтобы обидеться.

Мы обошли заросший болотистый пруд и отправились лесной тропинкой к холму. Лес был полон могучих буков, прелестных кленов и раскидистых дубов. Их ветви склонялись к нам и приветливо махали, кроны деревьев улыбались и передавали друг другу новость: «Эй, здесь двое из рода Адама, охраняйте их и приведите в правильное место».

— Подожди, — сказал Ян и остановился. — Слышишь голоса?

Я закрыла глаза и сосредоточилась. Меня охватила незаметная дрожь… это было неприятно, пробуждало во мне грусть… Что-то случилось, и невозможно это вернуть. Между тем Ян сошел с тропинки и направился к зарослям высокой крапивы, ясеня и отцветшей черной бузины неподалеку. Он раздвинул высокую траву и исчез из видимости. Я безрассудно побежала за ним, влетела в заросли и очутилась в вакууме. Полет длился, наверное, секунду-две. Я свалилась на маленький луг, к счастью, лишь с парой царапин.

— Голоса слышались отсюда, — раздался за моей спиной голос Яна. Я обернулась. Луг был усеян желтыми лютиками, над ними возвышались несколько буков, а на земле лежали поросшие мхом могильные плиты. — Посмотри, здесь полно земляники! — крикнул Ян и принялся ее срывать.

— Земляника на кладбище — это странно, тебе не кажется? — спросила я, уплетая мелкие сладко-горькие ягоды.

— Имеешь в виду: наешься — заплатишь потом?

— Не ешь их! — приказала я со смехом, но внутри почувствовала странный холод.

Ян присел к одному из камней, смел сухие листья и прочитал: «Здесь похоронен Мартин Иден, матрос, одержимый жаждой стать известным писателем, попасть в ряды богатых и успешных людей, изменить свою судьбу. Разочарование от богатства и лицемерных обывателей привело его к самоубийству. Умер молодым в возрасте двадцати девяти лет».

— Не это было настоящей причиной его смерти. Я встала и очистила рукой другой надгробный камень: «Здесь лежит ТОТ, у кого был писательский талант, кто всю жизнь жаждал признания, славы и богатства, кто думал, что это принесет ему счастье, но вместо этого добился еще большего одиночества и душевной боли».

Ян очистил следующий камень и прочитал: «Покойся с миром, Мартин Иден, не научившийся любить несовершенный мир и покончивший с собой, потому что полагал, что был лучше остальных».

Я встала и медленно пошла по цветочному саду. Одно надгробие было вставлено в ствол бука и, очевидно, под его давлением, разломилось посередине. «Какая судьба должна была постичь человека, чтобы и дерево утешало его после смерти», — пришло мне в голову. Я присела напротив него и прочитала: «Здесь покоится Яна Еирова, которая преодолела неблагосклонность судьбы, общественные условности и умерла счастливой через несколько лет после того, как похоронила своего мужа, господина Эдварда Рочестера из Торнфилдского поместья».

Ян встал, оглядел кладбище, присел ко мне и взял за руку.

— Для меня Яна — это олицетворение женской доброты и роковой мудрости. Кстати, представь себе, что на этом камне, вставленном в дерево, написано нечто совсем другое: «Их звали Ян и Виктория, они встретились и стали друзьями на всю жизнь, даже не зная почему. Они поняли это, когда уже умерли — рождение разделило их душу на две части, и только после смерти из них снова получилась одна душа».

Мы долго неподвижно сидели под буком с разломленной могильной плитой. Счастливая и очарованная, я отпустила руку Яна и бесцельно прогуливалась между надгробий. Они томительно выставляли свои пики к небу, и я чувствовала, как они стараются привлечь мое внимание. Вдруг Ян позвал меня.

— Виктория, посмотри. — Он стоял перед маленьким удаленным обелиском, буквально обмотанным плющом, а на его верхней грани лежали несколько камешков.

Я присела на корточки. Под плющом была скрыта надпись. Я постаралась оторвать побеги растения, но у меня не получилось. Ян слегка обнял меня, и моя детская душа ощутила блаженство.

— Давай сначала попросим, а потом попробуем снова.

— Имеешь в виду покойника?

— Нет, плющ, — улыбнулся он. — Давай встанем на колени. — Он опустил меня вниз, мы оба сложили руки, и Ян начал декламировать просьбу: — Мы, двое детей, просим возможности взглянуть и прочитать надпись.

— Обещаю, что за это я сделаю все, что попросишь, — добавила я, совершенно не представляя, почему это сказала. Странное сжатие в желудке снова дало о себе знать. Я погладила Яна по щеке и встала. Бессознательно протянула руку к маленькой серой гальке на надгробии и засунула ее в карман. У меня закружилась голова, меня начало знобить.

— Мне не по себе, пойдем отсюда.

— Я не боюсь, — ответил Ян, однако и его задело странное чувство.

Я взяла его за руку и потянула к разрушенной стене, чтобы уйти с кладбища. Что-то заставило меня обернуться — мне показалось, что несколько силуэтов смотрят в нашем направлении, я еще больше запаниковала и сильнее сжала руку Яна. В долю секунды заметила открытую надпись, мои глаза, натренированные сотнями прочитанных книг, позволили мне ее не только прочитать, но и запомнить.

Запыхавшиеся, мы выбежали на вершину холма и уселись на камни. Внизу под нами был лес с таинственным кладбищем.

— Ян, плющ тебя послушал и освободил надпись. Я смогла ее прочитать, когда оглянулась. Там было написано: Дружище, Бог открывает тебе свет бытия и вручает часть своего света. Откройся, познай и действуй во имя веры своего бытия, ибо все останется записано в небесной памяти.

— Наверное, какая-то мудрость того, кто понял, как правильно жить, — задумчиво ответил Ян.

Что-то начало жечь мою руку, я открыла ее.

— Камушек! — вскрикнула я и отбросила его на землю.

Ян взял его и тщательно рассмотрел.

— Странно, в нем много маленьких дырочек, похоже на пемзу, но откуда она здесь взялась?

— Возможно, он что-то скрывает в себе. — У меня в голове пронеслась наша история: падение, кладбище, чтение прошлого, сломанный камень в буке, две разделенные души, камешек на надгробии, моя рука, которая бессознательно его взяла, силуэты и надпись.

— Виктория, ты не можешь его выкинуть. Камушек положил тот, кто хотел исполнить какое-то желание. Либо верни его, либо возьми с собой.

— Возьми ты! — сказала я испуганно.

— Ты не можешь дарить его, он был подан тебе, и ты должна раскрыть его желание. Когда я найду похожий, я буду знать, что наши души действительно соединятся. — Ян взял мою руку, вложил обратно в нее камушек и лукаво улыбнулся. С трепетом и полными противоречий чувствами я положила его в карман.

— Почему я его так боюсь? Мне кажется, что я что-то должна, что этим я что-то пообещала.

— Обещаю, что всю жизнь буду помогать тебе с долгами, стоит только вспомнить про меня, — патетично сказал Ян, и это меня успокоило.

***

Лето закончилось, и мы вернулись домой. Все детство ко мне возвращались наши игры, полные фантазий и приключений, мы были по-настоящему, счастливыми. Но вдруг мне исполняется двадцать пять лет, я воспитываю маленькую дочь, у меня нет ни денег, ни друзей. Мир казался мне чужим, ненужным. В то время меня спасал лишь побег в собственный мир. Однажды ночью я вообразила, как снова буду ребенком, мы будем держаться за руки с Яном и вместе умирать. Общая смерть совсем другая. Вы не боитесь ее, даже можете чувствовать себя счастливыми. Однако как только мечта подошла к концу, что-то начало мне сопротивляться, я оттолкнула это, хотела идти вперед, но услышала то, от чего и сегодня у меня мурашки: «А как насчет твоего обещания?»

Ричард удивленно выдохнул.

— Выходит, Ян, то есть Джон, — это ваш тайный друг из детства.

— Друг? Нет, он составляющая меня, а я его. Мы переплетены, и нас постоянно тянет друг к другу.

— У меня нет никого столь близкого, — грустно сказал Ричард.

— Это нелегко: Бог — или назовем это так — хотел, чтобы душа разделилась.

— Значит, вы близки к цели: я передам вам камушек для Джона — ничего сложного.

— Хотела бы я иметь вашу юношескую уверенность в себе. А как же обещание?

— А вы знаете, что это?

— Это скорее просьба, а не обещание, и здесь я вами воспользуюсь.

— Как загадочно, — ухмыльнулся Ричард и внимательно осмотрел гальку. — Насколько оба камушка похожи?

— Идентичные? — ответила Виктория вопросом.

— Моя задача — раскрыть их тайну и помочь вам выполнить обещание? Это плата, которую вы от меня ожидаете?

— С Аристотелевой логикой справляетесь хорошо. Однако этого недостаточно.

— Что вы имеете в виду? — неуверенно спросил Ричард.

— Анализ — абстракция — синтез — обобщение. Это наш научный мир, основанный Аристотелем. Благодаря ему мы развиты рационально, умеем анализировать события, обобщать причины, проводить синтез и предлагать решения. Этого не всегда достаточно для раскрытия сути — иногда это даже усложняет вещи или сбивает нас с пути.

— Не понимаю, ваша начитанность иногда мне мешает, — заметил Ричард.

— А это случайно не из-за лености вашей мысли? Хороший психиатр справляется с анализом, использует свой жизненный опыт и приходит к заключению, чем мы страдаем. Он пропишет лекарства и даст возможность людям выжить, но не вылечиться. Техническо-экспертный метод не всегда достаточен для раскрытия сущности болезни, а пока мы ее не поймем, мы не сможем окончательно выздороветь. Только исключительный психолог, который допускает и нечто ненаучное, погружается в сказочные мифы и легенды, подключается к мудрости вселенной, способен во взаимодействии с пациентом раскрыть субстанцию его мучений. Путь к выздоровлению может вести и сквозь несколько жизней. Стигмат передается из поколения в поколение, если мы не разберемся с этим в себе, это ждет наших потомков. Наш мир не хочет этот признать. Это вне «Аристотелевского» восприятия мира. Понимаете меня?

— Если я должен раскрыть тайну отталкивающих камушков, мне нужно стать сумасшедшим, — ответил Ричард провоцируя.

Виктория засмеялась своим высоким голосом.

— Хороший доктор хочет разобраться с проблемой, а исключительный отличается одержимостью, жаждой раскрыть сущность. Если вы хотите раскрыть тайну камушков, ваша одержимость найти и понять должна быть сильнее, чем смесь эротической страсти, убивающей ярости и творческой одержимости. Она должна быть настолько сильной, что увлечет вас в безостановочный водоворот мыслей и действий. Ваше мужество и жажда становятся сильнее с каждой минутой, вы перестаете бояться и оценивать мир критерием «черно-белое». Надежда, что вы сможете, растет, вы уверены в себе, ваша уверенность растет, вы достигаете состояния транса, вам открываются знания вселенной, вы преодолеваете свою физическую сущность и чувствуете, что существует что-то большее, чем всего лишь ВЫ.

— Вы это пережили! — удивленно выкрикнул Ричард. — Я докажу!

— Смотри-ка, немного эмоциональной пропаганды, и вами можно манипулировать. Я молодец! — похвалила себя Виктория.

— Немного стерва, вам не кажется? — саркастично заметил Ричард.

— Это были не мои идеи, а Аммония⁴. Кто поверит, что спустя две тысячи лет исполнится судьба или найдется люк, через который мы отсюда выберемся?

— Откуда вы это знаете?

— Представляю себе его?

— Я сдаюсь!

Виктория принялась ощупывать потолок.

— Где-то должна быть крышка.

Ричард присоединился к ней, и не прошло и получаса, как он наткнулся на нечто круглое.

— Все сгнило, здесь должна была протекать вода.

Вдвоем они отодрали распадающееся дерево, внутрь потекла струя песка. Спустя какое-то время разгребания интенсивность струи уменьшилась, открылась щель, внутрь проникли луч утреннего света и запах мокрой соломы. Они просунулись сквозь зазор наружу. Запыленные и грязные от рытья, они уселись и огляделись в пустыне.

— Иродион находится за этим холмом, — махнула Виктория по направлению на запад.

— Кто те люди, которые нас преследовали?

— Они следят за мной годами, чего-то ждут, думаю, это уже скоро настанет. Иногда меня охватывает тоска, в другой раз я им смеюсь. Они не должны понять, что мы задумали.

— Даже я этого не знаю, но это, наверное, и хорошо, — сказал скорее для себя Ричард.

Виктория посмотрела на него с презрением, взглянула на восходящее солнце и поднялась.

— Пойдемте, завтра нас ждет новая дорога. — Она энергично пнула остатки люка, которые развалились на мелкие кусочки и разлетелись.

— Неплохо, — похвалил ее Ричард.

— Хвалите тяжелую ночь или мой блестящий удар? Сегодня люди ограничивают отношение одного к другому лишь рациональным обменом и не могут «прожевать» друг друга эмоционально. Мы пережили многое вместе, а вы сказали лишь «неплохо». Ваша душа, возможно, пробуждается, но она по-прежнему не может оттолкнуться от земли. Женский мир иной, не такой как ваш.

— Почему я должен его понимать? У меня с ним плохой опыт. Когда-то, пятилетним мальчиком, я нарисовал маму, чтобы ее порадовать, она взглянула на рисунок и, как и полагается взрослому человеку, сначала похвалила меня.

— Ты молодец. Кто это?

— Естественно, ты! — сказал я с укоризной.

— А почему у меня красные волосы, такие маленькие глаза и короткие ноги?

— Это ведь желтый, как огненное солнце, маленькие глазки, когда у тебя много работы, а короткие ножки, потому что бегаешь туда-сюда, как собачка.

— Хм, красиво рисуешь. — Она погладила меня и ушла в кухню.

***

Мне сразу стало грустно, моя детская душа ожидала спонтанной радости, а вместо нее пришло разочарование. С тех пор я возненавидел рисование, и чем больше меня заставляли, тем больше росло мое отвращение. Я приписывал рисованию вину за то, что мама меня не любит.

Для моей мамы это был маленький, будничный эпизод, но для меня это стало жизненным опытом. «Не понимаю, почему ты не рисуешь, ведь у тебя так хорошо получалось», часто спрашивала меня она, когда я требовал ее внимания. Однако я уже тогда знал, что она лицемерит, и я ее не интересую. Я перестал ей верить. Скрывал настоящие эмоции и демонстрировал лишь те чувства, за которые она меня хвалила. Настолько мне нужны были ее расположение и любовь.

— Детские обиды тяжелые, они находятся внутри человека, и часто возникает непонимание. Я тоже уже долго ношу в себе одну и не могу от нее избавиться. Вы ее простили?

— Иногда навещаю ее, она кажется мне одинокой, виню себя, что уделяю ей мало внимания, но у меня не получается. Кстати, она больше любит моего младшего, более талантливого брата. Сначала все бегали вокруг меня, но когда родился он, стали заниматься им. Я остался в его тени, от меня ничего не ждали. — Голос Ричарда стал сдавленным.

— Получается, вы не простили, более того, в вас осталось чувство обиды, а возможно, и зависти!

— А почему я должен был простить? Только потому, что она моя мать? Оставим это, это было давно и спрятано где-то совсем глубоко.

— Горечь от чувства несправедливости и неблагодарности — как застиранное постельное белье, которое отдает затхлой вонью обиженности и недоброжелательности. У матери везде детские рисунки ее сына, но она не способна простить ему, что он предпочел матери свою жену. Одинокий отец один живет в большом доме, и его детям нельзя переступить порог, потому что они построили собственные дома. Женщина даже спустя двадцать лет не простит мужчине, что оставил ее и их маленькую дочку, когда они в нем больше всего нуждались. Вызвать в другом чувство вины — это жестоко, эгоистично и удобно. Наказания, которые люди так любят раздавать, не понимая, что при этом вредят сами себе. Мне тяжело об этом говорить.

Ричард согласно кивнул.

— Меня по-прежнему мучает это, я стараюсь ее простить, но всякий раз неожиданно ко мне снова возвращаются прошлое, упреки, злость, обида. Как научиться не наказывать, а прощать?

— А что, если прощение — это наивысшая форма защиты и любви к самому себе? Что, если это не христианская выдумка, а выражение понимания реального мира, который не является и не может быть справедливым? Вместо того, чтобы прожить свою жизнь, мы топим себя в обидах, мелкой мести, ощущениях удовлетворения и тайно раздаем вокруг удары под маской хороших советов и доброжелательности. Каждый наш добрый поступок на самом деле просто бизнес, за который мы ждем награду, преданность или послушание. Признайтесь, сколько добра вы сделали сами для себя?

— Сам для себя? Что вы имеете в виду?

— Настоящее добро дарит вам радость само по себе, а простить — значит, прежде всего, перестать наказывать самого себя, освободиться и вернуться к самому себе, не заниматься жизнями других, не анализировать, не оценивать без конца их поведение и действия, а взять на себя ответственность за собственную жизнь. Если вы это сможете, однажды вам удастся преодолеть самого себя и подарить добро и прощение другим.

— Фуф, это сложно, — сказал Ричард и неожиданно спросил: — Саломея смогла простить Ирода?

— О, мальчик перешел из обороны в наступление. — Виктория сначала засмеялась и минутку сомневалась, как будто что-то обдумывала. — Та история еще не закончилась, Ирод по-прежнему глубоко в болоте, а Саломея преодолевает свою жажду мести.

— То есть еще не готова простить, — добавил Ричард менторским тоном.

— Легко советовать другим, — насмешливо ответила Виктория.

— Так что им нужно, чтобы история закончилась?

— Саломея и Ирод должны разрешить свои отношения, — таинственно ответила Виктория.

Алое утреннее солнце поднялось над горизонтом и запылало. Обессиленные, они наконец-то добрались до машины и устало сели в нее, Виктория завела мотор, вдавила педаль, и машина медленно тронулась.

Ричард и женская душа

У тебя будет все, что ты пожелаешь, несчастная! (Платон)

Спустя чуть менее часа Виктория въехала на шоссе в Тель-Авив. Ричард из последних сил боролся со сном, вдруг веки тяжело закрылись, и их не получалось разлепить, голова бессильно опрокинулась назад, и тело провалилось в глубокий сон.

Была ночь. Он лежал на траве в городском парке у маленького озерца. Около него сидела хрупкая девушка в светло-сером платье, играла на гитаре и низким голосом пела:

«Если бы я выложила на стол все свои вещи,

кто бы любовался этой пустотой?

Если бы я исчезла c паркета вечности,

кто бы заметил, что пропала лишь тень?

Если бы я нашлась, как потерянная подкова,

кто бы меня поднял просто так, на счастье?

Если бы я споткнулась о землю или камень,

кто бы помог мне, кто бы меня поднял?

Поднялось бы сердце, которое не танцует под свист,

но чувствует свою подкову в моей приветливой пустоте.

Тогда бы я почувствовала твердую землю под пятками

и любовь, пульсирующую в моем дуэте».⁵

Ведь это его стихотворение! Ему было шестнадцать, фантазия, полная романтики, любовных поцелуев и нежных прикосновений, не давала ему спать, сердце бешено колотилось, он зажег маленькую лампочку, вытащил из стола дневник Moleskine — он не припомнил, однако, чтобы дневник туда кто-то клал, — нашел острый карандаш и начал писать. Каждую ночь он писал одно стихотворение, в которое он вкладывал все, что в тот момент чувствовал — задумчивость, радость, разочарование. За два года он заполнил стихами пять блокнотов — со временем куда-то засунул и забыл про них.

— Откуда ты его знаешь? Я никогда никому его не показывал. — Он робко взглянул на девушку — у нее были темные рыжие густые волосы, слегка веснушчатое маленькое личико, тонкие пальцы. Ее запах напоминал запах комнаты со старой мебелью, пуховыми одеялами, в которую через открытое окно проникал аромат цветущей липы.

— Красивое стихотворение, почему ты больше не пишешь?

Он протянул руку и прикоснулся к ее лицу. «Куда ты пропала». Девушка, однако, внезапно стала выглядеть напуганной, и ее лицо превратилось в лицо мамы. Она озабоченно стояла над ним и гладила его по волосам. «Проснись, открой глаза, к тебе вернулась мама».

Он дернулся. Автомобиль скользил по обочине и едва удерживался на проезжей части.

— Виктория! — закричал Ричард и дернул за руль.

— Прошу прощения, очевидно, микросон, — уставшая Виктория направила машину обратно на полосу.

— Остановите! — решительно приказал Ричард, и Виктория, как ни странно, его послушала. Они поменялись местами, и Ричард вновь въехал на шоссе.

— Почему вы меня не разбудили? — спросил он укоризненно. Ответа, однако, не было. Он взглянул на попутчицу, спящая Виктория выглядела так, как будто выпила шесть стопок и выкурила несколько косяков. Ричард быстро привык к управлению и вновь погрузился в свои мысли.

Его мама появилась в момент самой большой опасности и спасла ему жизнь. По лицу стекло несколько маленьких капелек. Возможно, именно сейчас он сможет изменить свое отношение к женщинам, которое было слишком наивным и романтическим, он любил в них что-то, чего у них, собственно, и не было. Он идеализировал их, как и все вокруг себя? Ведь он был так разочарован, унижен первыми серьезными отношениями, что новые уже не хотел начинать. Она была уверена в себе, спортивна, амбициозна, на несколько лет его старше. Помыл посуду — плохо, сходил в магазин — никогда не купил того, что должен был, взял билеты в театр — плохие места. Он чувствовал себя неспособным и непрактичным… Женщины, с которыми он знакомился, были намного прагматичнее, чем он того хотел. Он не желал нового разочарования.

— Значит, поэтому вы избегаете женщин, вы их боитесь, приспосабливаетесь к ним, вы не можете быть самим собой, теряете уверенность, — удивила Ричарда проснувшаяся Виктория.

— Вы подсматриваете за моими мыслями?

— Но ведь вы говорили вслух! — засмеялась Виктория.

— Вы врете, а еще издеваетесь надо мной. С Андреей все было действительно сложно.

— Я похожа на нее? Вы и меня боитесь?

— Нет, вы — твердая, страстная, но мудрая.

— Такое приятно слышать. Когда-нибудь мне о ней расскажете, но сейчас лучше расскажите о девушке, которая появляется и исчезает.

— Она навещает меня в моих снах и фантазиях, говорит, что она — моя душа и вроде как показывается мне только тогда, когда я о ней как следует забочусь.

— Вы этому не верите! Девушка в ваших мыслях действительно ваша душа. Она принимает облик того, кто ей ближе всего. Найдите ее!

— Вы имеете в виду настоящую или воображаемую?

— Обеих, — удивленно сказала Виктория. Они посмотрели друг другу в глаза и разразились смехом. Они почувствовали какое-то освобождение и гармонию усталости и радости.

— Вы, наверное, первая женщина, которую я немного понимаю и почти не боюсь. Вы внезапно проявляете чувства и настроения, но не придаете им никакого значения, просто позволяете им пройти, и на этом конец — никакого наказания, объяснения, задабривания. С вами я не виноватый, которым манипулируют при помощи женских эмоций.

— Какой комплимент от молодого мужчины. Человек сам не замечает своего прогресса. Избавиться от чувства несправедливости, зависти или ненависти стоит нечеловеческих усилий. Я учусь, но получается это у меня медленно. Когда-то я тоже была такой. Мужчины долгое время держали нас на привязи. Я страстно желала мести, хотела захватить их, ограничить возможности. За последний век мужчины стали намного слабее, страдают чувством вины перед нами, а мы им это возвращаем с процентами. Мы не понимаем, что уничтожаем сами себя. Я научу вас держать женщину на поводке, но при этом дать ей свободу и любовь. Хотите?

— Вы поступите так с женщинами?

— Нам это нужно! Мы без конца страдаем, тонем в жалости к себе и собственных пытках, приносим себя в жертву, но упрекаем близких, мы хотим завладеть, но не править. Правило первое: не придавайте большого значения настроению женщины. Если хочет заняться любовью — используйте это; если она злая, ехидная, враждебная — оставьте ее одну. Так вы заработаете наше большое уважение.

Мы быстро начинаем относиться к своим сыновьям как к взрослым мужчинам, иногда ими восхищаемся, иногда их ненавидим, забывая, что они еще дети — ваша мама любит вас, переступите через себя и вернитесь к ней, найдите подход, простите ее. Так вы станете зрелым мужчиной.

— Я писал стихи, мечтал и обожал сказки. Ребенком я перечитывал некоторые сказки по сто раз, в них было особое волшебство радости, счастья, доброты. Моя жизнь становилась быстрее, и уже не было времени читать книги по нескольку раз. Художественная литература, фильмы, музыка стали для меня способом выпасть из современного мира, расслабиться, потреблять. Потерялись те чистые чувства, вместо них пришли сентиментальность, впечатлительность и все эти поверхностные фальшивые эмоции, на которых строится частно-общественная жизнь.

Я потерялся, а вы предлагаете мне второй шанс.

— Если книга тронет меня, мне нужно читать ее снова и снова, замечать детали, я переплетаю ее с моей собственной жизнью, сближаюсь с героями, учусь распознавать человеческие типажи. Такая книга отражается на моей жизни, моих страстях, поведении, болях и радостях. Я меняю сюжет, создаю собственный, мои фантазии и реальность сливаются. Я погружаюсь в транс, мне нужно быть осторожной, я оказываюсь на краю.

— Ведь вы там постоянно, — добродушно уколол Ричард. — Вы — мой лучший учитель литературы.

— Что вы имеете в виду?

— Когда я слушаю вас, мне хочется бросить все и бежать читать, соединять, проживать, понимать, писать. Ваша любовь к книгам меня восхищает. Это удивительно здорово, быть рядом с вами.

— Наконец-то правильный комплимент! Женщинам нужно слышать это, тогда они исполнят все ваши желания и отдадут за вас жизнь. На мгновение вы сделали меня счастливой, и я никогда этого не забуду. — Виктория повернулась к Ричарду и мягко погладила его по волосам.

— Вы должны найти свою рыжую красавицу, она — ключ к тайне, нужно всего лишь правильно спросить, — сказала она таинственно.

Ричард посмотрел на нее, и у него закрались непонятные подозрения. Что-то здесь слишком странное.

Примечания

1

Клиффорд Саймак (Clifford Simak), «Город» (1952). Исторические легенды и предания, которые в далеком будущем рассказывают умные собаки. Они заменили на Земле человечество, которое утратило мотивацию к дальнейшему развитию, переселилось в «Рай» на Юпитер и превратилось в существ, которые уже не были людьми.

2

Героиня одноименного романа Шарлотты Бронте.

3

Герой одноименного романа Джека Лондона.

4

Аммоний Саккас, александрийский философ, который жил на рубеже II и III веков.

5

Мирослав Беран — стихотворение «Дробление» (1976).