Лупетта

Павел Вадимов

Страсть и смерть переплелись в романе Павла Вадимова так, что не разорвать. Мучительно конкретная история болезни эхом отдается в мучительно откровенной истории любви. Блистательный прозаический дебют молодого автора из Петербурга. Повествование ведется от первого лица, одна сюжетная линия – линия автора, два практически непересекающихся действия: любовь к Лупетте и жизнь с лимфомой в «зале ожидания смерти» – онкологическом отделении.

* * *

Абсолютным показанием для катетеризации магистральных вен является необходимость проведения длительной инфузионно-трансфузионной терапии от нескольких дней до нескольких недель и месяцев, а также невозможность инфузий в периферические вены. Более высокая скорость кровотока в центральных венах (подключичной, наружной яремной и бедренной) способствует менее выраженному местному воздействию вводимых препаратов на стенку сосудов и явлениям веноспазма. Считается, что наиболее удобной веной для чрезкожной пункции катетеризации, проведения инфузионной терапии и ухода за катетером является подключичная вена.

Операция производится под местной анестезией Sol. Novocaini 0,5%-5,0. Сначала подключичным доступом по методу Сельдингера пунктируется и катетеризируется правая подключичная вена. Затем в нее с помощью расширителя устанавливается катетер. Правильность установки катетера проверяется по обратному току крови. Чтобы катетер не выпал, он фиксируется подшиванием, а сверху покрывается асептической наклейкой. Общая частота осложнений при катетеризации доходит до 30% и не зависит от вариантов техники ее выполнения.

В первый раз, когда мне ставили катетер, хирург, промахнувшись, попал в артерию, и я залил кровью всю операционную. Во второй раз врач перепутал катетеры и вместо трехпросветного поставил двухпросветный. Когда ошибка обнаружилась, пришлось снова ложиться на хирургический стол. В третий раз во время анестезии наступил паралич дыхательного нерва, и я чуть не распрощался с белым светом.

После того открыл Иов уста свои и проклял день свой.

* * *

Моя любовь ютилась с мамой в крошечной комнате коммунальной квартиры на улице Марата. Вырастив дочку без мужа, мама решила устроить свою личную жизнь. Когда мы с Лупеттой стали встречаться, у нее наклевывался серьезный виртуальный роман с седовласым американцем.

Лупетта не просто любила маму. Я бы сказал, она ее боготворила. Нет, Лупетта не преклонялась перед ней, они даже ссорились время от времени, но на самом деле только мать была для нее идеалом. Мне казалось, что в наше время ничего похожего уже не встретишь. «Мама в одиночку вылепила меня такой, как ты меня знаешь, — признавалась Лупетта. — Никто другой не оказал на меня такого влияния, как она. Все мое воспитание, манеры, привычки — от нее».

Когда мы задерживались где-нибудь вечером, мама постоянно звонила по мобильному, волнуясь, когда же любимая дочка вернется. Ничего удивительного в этом нет, так поступает большинство родителей, но сколько раз я слышал в голосе отвечающих им чад нескрываемое раздражение от чрезмерной опеки. И только Лупетте никогда не досаждали эти звонки; напротив, она всегда с любовью в голосе отвечала: «Мамочка, я же сказала тебе, что скоро буду». Интересно, что при этом мама никогда не допрашивала Лупетту по поводу ее ухажеров, и даже когда мы стали возвращаться по утрам, ни разу не устроила дочке разнос. Но я, похоже, забегаю вперед.

* * *

Я заметил, что смертельно больные пациенты словно переходят в другую категорию людей вне зависимости от своей социальной принадлежности. Я имею в виду не тех, кто уже пребывает на пороге жизни и смерти, а скорее пациентов, которые знают, что спасения уже нет, но пока не удостоились первых робких поцелуев Косой в опухшую от химиотерапии щеку.

Близость смерти на глазах облагораживает их, хотя я раньше думал, что она должна, наоборот, озлоблять. На самом деле никакой агрессии нет и в помине. Все здесь предельно вежливы, как в палате лордов, готовы помочь каждому, выполнить любую просьбу. На отделении практически не слышен мат, хотя видно, что некоторые мои соседи еще недавно не могли вести разговор без привычного матерка. Никто не повышает голос, а если боль становится нестерпима, многие стараются заглушать собственные крики подушкой. И только когда платонические лобзания Костлявой резко переходят в садистские засосы, некоторые не могут сдержать звериный стон.

За окном висит кормушка для птиц, сделанная из упаковки кефира. Глодаемый саркомой сосед до последних дней ковылял, чтобы насыпать свежий корм, а потом со слезами на глазах смотрел на воробьев, дерущихся за свою добычу. Когда он умер, я и не подумал обновлять кормушку, хотя лежал ближе всех к окну. А воробьи навещали нас еще несколько дней, но не найдя пайка улетали. Потом их уже не было видно, а разбухшая от дождя кормушка сама по себе свалилась куда-то вниз. Почему же я не помог братьям нашим меньшим? Наверное, для того чтобы научиться жалеть других, надо начать с себя.