Лупетта

Павел Вадимов

Страсть и смерть переплелись в романе Павла Вадимова так, что не разорвать. Мучительно конкретная история болезни эхом отдается в мучительно откровенной истории любви. Блистательный прозаический дебют молодого автора из Петербурга. Повествование ведется от первого лица, одна сюжетная линия – линия автора, два практически непересекающихся действия: любовь к Лупетте и жизнь с лимфомой в «зале ожидания смерти» – онкологическом отделении.

* * *

У Борхеса есть рассказ о поэте, приговоренном к казни в захваченной нацистами Праге. Перед смертью он обратился к Всевышнему с просьбой дать отсрочку на один год, чтобы дописать главное произведение своей жизни. В час расстрела он уже потерял всякую надежду на спасение, стоя у стены под дулами ружей. Но тут капля дождя, упавшая на щеку, неожиданно замерла вместе с расстрельной командой и всем окружающим миром. Молитва была услышана: застывший мухой в янтаре времени поэт получил год на свой шедевр. Записывать пришедшие в голову строфы он не мог, так как не имел возможности даже пошевелиться. Пришлось рассчитывать только на память. Спустя украденный у вечности год автор мысленно поставил последнюю точку в своем опусе, капля поползла по щеке, грохнули выстрелы, и он отправился на суд своего единственного Читателя.

Взявшись за больничные записки, я вспоминал о судьбе борхесовского поэта неоднократно. Мне казалось, я тоже располагаю достаточным запасом времени, чтобы рассказать все, что хочу. Если это была попытка самовнушения, то она с треском удалась. Я с удивлением заметил, что даже чувствую себя лучше, пока пишу. Нет, вру, не лучше. Я вообще перестаю ощущать себя в этот период. А значит, не замечаю и жгучих засосов Лимфомы, судорогой сводящих тело. Так я нашел еще одно доказательство целительной силы творчества — идеальной панацеи от всех страданий. Оставалось скрестить в себе Дюма со Стахановым, писать без остановки и радоваться жизни. Но на самом деле все стало гораздо хуже. В амбивалентной картине моего заболевания появилось ненужное третье измерение — наркотическая зависимость от текста. Причем действие наркотика заканчивается ровно в тот момент, как я перестаю писать. Боль словно накапливается в резервуаре, со злорадством ожидая, когда сможет наброситься на меня с удвоенной силой. Я уже ненавижу этот ноутбук, закрывая который, я заранее сжимаюсь, как собака Павлова в ожидании неизбежного электрического разряда. Но я не хочу, не хочу писать только ради того, чтобы не было больно, слышите! Я так не играю… мне нужно было просто отвлечься, ну что в этом плохого, отвлечься, а не подсаживаться на это дерьмо! Борхес, скотина, ты обманул меня своим эстетским рассказом. Я же помню, твой герой не только сочинял, но и думал о чем хотел, разглядывал солдат, спал, черт возьми, в подаренное ему время. Конечно, в таких условиях и обезьяна напишет «Войну и мир». А каково бы было твоему рифмоплету, мой дорогой Хорхе, если бы в каждую не посвященную творчеству секунду дождевая капля снова начинала щекотать ему щеку? Один раз отвлекся — услышал выстрел. Второй — увидел пули, летящие прямо в морду. И чтобы как можно дольше удерживать их в сантиметре от носа, ты пишешь, пишешь, пишешь без остановки, уже не обращая внимания на фабулу и слог. Как ты думаешь, Борхес, тому, кто выписал творческую командировку, было бы интересно читать такую лабуду? Ах да, я чуть не забыл, ведь мы агностики, а значит, можем издеваться над любым читателем, не опасаясь Страшного суда. Ну что ж, тогда остается переименовать эти записки в «Репортаж с лимфомой на шее» и продолжать весело стучать пальчиками по клавишам, мурлыча себе под нос: Pleasure little treasure.

Обжегшись на молоке, дуют на воду. Дуют до тех пор, пока посеявший ветер не пожнет бурю в стакане воды и не захлебнется собственным страхом.

* * *

Из зудящего роя чужих разговоров неожиданно вырвался знакомый голос.

— Ой, Паш, это ты, что ли? Привет!

Инга. Секретарша с моей первой работы. Я не видел ее лет двенадцать. Классический служебный роман. Сладкий капуччино после трудовой вахты. Джаз-филармония. Проливной дождь. Я тоже забыла зонтик. А может, ко мне? Камлание губ на балконе под фотовспышки грозы. Не торопись, у меня давно не было мужчины. Горячо. Мокро. Гром. Дай мне свою ладонь. Послушай, как бьется сердце. У тебя такие красивые руки, как у женщины.

Мы оба ловили осеннюю любовь на дождевых червей скуки. Дожди прошли, лужи высохли, а наша фирма развалилась вместе со служебным романом. Без слез, без скандалов, без глупостей.

— Здравствуй, Инга. Сто лет не виделись, садись. Прекрасно выглядишь… Что тебе заказать?

Хорошо, что обошлось без дежурного поцелуя бывших любовников. Умная девушка. А она почти не изменилась… Сколько ей сейчас, около тридцати? Нет, конечно изменилась, здесь такое освещение, сразу не понять. Честно говоря, я уже начал забывать, как она выглядела раньше. Высокие скулы, внимательные, слишком внимательные глаза, все та же русая челка. Единственное, что ее всегда приземляло, — утиный нос… Нос! Вот те раз! Он стал совсем другой. Да ведь она, похоже, сделала пластическую операцию, а я и не заметил. Теперь нос просто идеальный. Живая реклама пластической хирургии. Но что-то в ней еще изменилось. Постарела? Другое слово. Стала… стала зрелой женщиной. Смотрит на меня. Тоже ищет перемены.

— Ты знаешь, Паш, не надо. Я на секундочку подошла, не ожидала тебя увидеть. Дело в том, что у меня… у меня здесь… встреча, ну, ты понимаешь?

Заливается краской… так же, как раньше. Только нос не краснеет, оставаясь белой вороной на пунцовом лице. Даже удивительно. Интересно, перед операцией ее предупреждали об этой аномалии? «И последний пункт. Пациент не имеет возражений против того, что его новый нос не будет краснеть ни от смущения, ни от алкоголя. Дата, подпись».

— Да все в порядке, на самом деле мне уже давно пора идти, я и так тут засиделся. Рад был тебя увидеть, Инга…

— Тебе и вправду надо уходить? — В ее голосе послышалась благодарность. — Ну, тогда счастливо. Я тоже… я тоже была рада тебя увидеть. Знаешь, ты выглядишь по-другому, глаза другие. Я никогда не думала, что у тебя так изменятся глаза.

— Ну и что случилось с моими глазами? — улыбнулся я.

— Я вижу в них любовь… Любовь… и боль.

Пожалуй, она чересчур умная девушка, думал я, выходя из кафе. В дверях я чуть не столкнулся с интересной брюнеткой в красном кожаном пиджаке. Настолько интересной, что даже решил обернуться, чтобы разглядеть ее повнимательнее. Чтобы заметить, как она поспешит к Инге и они обменяются поцелуями. Чтобы понять, что вижу не подружек, а любовниц… «У меня давно не было мужчины». «У тебя такие красивые руки, как у женщины». И кого здесь оставили с носом?