Неизвестный Карл Маркс. Жизнь и окружение

Павел Берлин, 2012

Карл Маркс – философ, социолог, экономист и общественный деятель. Сменив иудейство на протестантизм, Маркс получил «входной билет в область европейской культуры», благодаря чему у него появилась реальная возможность влиять на массовое сознание миллионов людей. Труды Карла Маркса сформировали в философии – диалектический и исторический материализм, в экономике – теорию прибавочной стоимости, в политике – теорию классовой борьбы. Эти направления стали основой коммунистического и социалистического движения и идеологии, получив название «марксизм». Что же это означает на самом деле? Карл Маркс повернул экономическую эволюцию цивилизации. Карл Маркс развернул историю развития человеческой цивилизации. Человек, свершивший «философскую революцию», стал идеологом революции массовой, кровавой, братоубийственной. Возможно, впервые за время существования нашей цивилизации философ так повлиял на историю развития человечества. Член тайного общества «Союз коммунистов», создатель мощной пропагандистско-террористической организации мирового масштаба под названием Первый Интернационал. Каким же был этот уникальный человек?

Глава II

Политическое положение Германии в начале сороковых годов. — Окончание Марксом университетского курса и мечты о профессорской деятельности. — Первые литературные произведения Маркса и их характер. — Сотрудничество в «Рейнской газете» и увлечение Гегелем. — Закрытие «Рейнской газеты». — Увлечение Маркса Фейербахом. — Пессимистическое настроение немецкий интеллигенции и оптимизм Маркса. — «Немецко-французские ежегодники» и сотрудничество в них К. Маркса

Царствование Фридриха-Вильгельма III (умер в 1840 г.) было эпохой глухой реакции. Мрачный король защищал неограниченный режим с непримиримостью и неутомимостью своей ограниченной натуры. И чем больше разгоралось оппозиционное движение, тем мрачнее и суровее становилась реакция. В пылу национального увлечения, вызванного освободительной войной с французами, Фридрих-Вильгельм III торжественно обещал даровать немецкому народу конституцию; в двадцатых годах, ввиду стесненного финансового положения государства, он вновь повторил это обещание, но затем не только не приводил его в исполнение, но принялся ожесточенно преследовать всякие разговоры о конституции; все конституционное движение он принимал чуть ли не за личное оскорбление и высказывал твердую уверенность, что ему удастся арестовать все освободительное движение и засадить его в тюрьму. Подобная надежда была, конечно, наивной утопией, но при мрачном реакционном правительстве Фридриха-Вильгельма III освободительное движение не получило в Германии особенно широкого развития. Им был охвачен, собственно, лишь только тонкий верхний слой общественной пирамиды. В широкой массе народа уже началось глухое брожение, но оно еще не получило сознательного политического характера. Рабочий класс был еще очень малочислен и никакой самостоятельной политической роли не играл. Все освободительное движение выносили на своих слабых плечах лишь малочисленная либеральная буржуазия и, главным образом, студенчество, да еще, конечно, литераторы.

И при Фридрихе-Вильгельме III освободительное движение разрасталось и углублялось в широкую народную массу, но суровыми реакционными мерами этому правительству удавалось тормозить его и, главное, замкнуть в тесные рамки волнений интеллигенции.

В 1840 году Фридрих-Вильгельм III умер, и вздох облегчения вырвался из тысячи грудей. Еще при жизни Фридриха-Вильгельма III либеральные слои общества, отчасти из трусости, а отчасти из-за реального бессилия отказавшиеся от открытой борьбы с правительством, все свои надежды и упования перенесли с короля на кронпринца. С наслаждением передавались из уст в уста, рассказы о либерализме кронпринца, о его сочувствии конституционному движению, о его просвещенном уме и мягком характере. И смирные бюргеры с нетерпением ждали смерти старого мрачного короля, с ожесточением топтавшего все полезные ростки жизни.

И когда умер Фридрих-Вильгельм III, и 7 июня 1840 г. на престол вступил Фридрих-Вильгельм IV, все общество предалось необузданной радости, в его настроении произошел резкий перелом от тяжелого отчаяния к бурным надеждам.

На первых порах все шло гладко, и именинное настроение немецкого либерального общества росло. Правда, когда некоторые из собравшихся ландтагов, принося новому королю присягу, в самых почтительных выражениях напомнили ему о давнишнем обещании его отца дать народу конституцию и выразили глубокую уверенность, что сын, конечно, не замедлит исполнить торжественное обещание отца, то Фридрих-Вильгельм IV отнюдь не ответил утвердительно. Но в то же время он и не рассердился и не закричал на депутатов за их бессмысленные мечтания, а по тогдашним жестоким временам и это уже было не мало. Король ответил очень туманной речью, никаких конституционных обещаний не содержавшей, но либеральное обществе предпочло истолковать эту витиеватую речь в смысле симпатии короля к конституционализму. Но король сам поспешил рассеять эти иллюзии либералов. Опубликовав речи депутатов от земств и ответную речь короля, правительственный орган при этом выразительно присовокупил, что он предает гласности эти официальные документы с тем, «чтобы положить конец превратным толкам о том, будто король в своей ответной речи высказал одобрение петиции депутатов о провозглашении конституции на основании указа 22-го мая 1815 года».

Наконец, в своей речи, обращенной к немецкому дворянству, Фридрих-Вильгельм IV ясно и громогласно заявил во всеуслышание, что ни о какой конституции он и не помышляет. «Я твердо помню, — сказал король в этой речи, — что получил свою корону от Всевышнего Господа и перед ним я ответственен за каждый день и каждый час своего правления. И кто требует от меня гарантий на будущее, тому я адресую эти слова. Лучшей гарантии ни я и никакой другой человек дать не могут. И эта гарантия прочнее, чем все присяги, чем все обещания, закрепленные на пергаменте, ибо она вытекает из самой жизни и коренится в ней… И кто хочет довольствоваться простым, отеческим, древнехристианским правлением, тот пусть с доверием взирает на меня».

За каких-нибудь 2–3 года со времени восшествия на престол Фридриха-Вильгельма IV оппозиционное движение сделало в Германии значительные шаги вперед. Фридрих-Вильгельм IV своими постоянными колебаниями между либеральными уступками и реакционными гонениями как нельзя лучше служил росту оппозиционного движения, которое всегда выигрывало от подобных растерянных колебаний правительственного курса. Брожение во всей стране росло и вширь, и вглубь, оно все лучше политически организовывалось, оно захватывало все более и более широкие слои. Отношения между правительством и народом благодаря этому все более обострялись. Еще недавно провозглашенная новая эра взаимного доверия быстро отходила в прошлое, а борьба между правительством и народом ярко разгоралась. Уступки, которые время от времени правительство со злобой бросало в угоду ненасытному времени, не только не останавливали, но еще усиливали оппозиционное движение.

Фридрих-Вильгельм IV был серьезно уверен в божественности своей власти, а между тем в стране «божественный авторитет» королевской власти находил все менее и менее верующих. Народ начинал все более и более скептически относится к уверениям правительства. «Самой характерной чертой переживаемой эпохи, — говорит один из современников, — является упадок веры в правдивость правительства. Даже делались все усилия, чтобы открыто заявить об этом недоверии. Так, например, в Берлине появилась книга «Речи и тосты короля», представляющая простое сопоставление различных речей короля и на этом примере иллюстрирующая, насколько официальные речи не отвечают истине. Ореол власти Божьей Милостью уже не ослеплял глаз, пурпур уже не скрывал человека».

Как глубоко понимало правительство характер оппозиционного движения, хорошо показывает заявление кенигсбергского обер-президента, уверявшего, что он «вполне точно знает, что кенигсбергские либералы находятся на жалованье у русского правительства».

Такова была общая атмосфера политической жизни Германии той эпохи, когда Карл Маркс, сдав свой государственный экзамен, собирался вступить на поприще профессорской деятельности. Мы же видели, что реакционные гонения, предпринятые немецким правительством против ближайшего друга Маркса Бруно Бауера, и лишение последнего кафедры ясно показали Марксу, что с кафедр тогдашней Германии свободная наука не могла преподаваться. Оставив окончательно мысль о профессорской деятельности, Маркс решил отдаться публицистике.

К публицистике его давно тянуло, и еще на университетской скамье он делал неудавшиеся попытки литературной деятельности. Переписываясь с Бруно Бауером о своей преподавательской деятельности по кафедре философии, Карл

Маркс в то же время планирует со своим другом издание радикального журнала. И как только при первом же столкновении с суровою жизнью разбились его мечты об университетской кафедре, Маркс принялся за литературу.

С восшествием на престол Фридриха-Вильгельма IV у либерального общества появилась надежда, что теперь печать, наконец, вздохнет свободно, и действительно, новый король не скупился на комплименты по адресу печати, а через некоторое время появились новые инструкции цензорам, обещавшие в «разумных пределах» водворить свободу печати. В высочайшем послании по поводу подготовляемых новых законов о печати говорилось: «Для того, чтобы уже теперь избавить прессу от неуместных, не соответствующих Высочайшим видам ограничений, Его Величество в Высочайшем послании к государственному министерству твердо высказал свое неудовольствие по поводу неуместных притеснений литературной деятельности и признал значение и необходимость свободной и приличной публицистики».

По поводу этих-то сборов правительства соединить цензуру со свободою прессы и напечатал свою первую статью Карл Маркс.

Обещание дать свободу печати нисколько, конечно, не мешало правительству Фридриха-Вильгельма IV на деле продолжать все ту же старую политику свирепого преследования малейшего намека на действительно свободное слово.

Маркс предназначал свою статью для журнала «Deutsche JahrbQcher», но статья эта еще не была закончена, когда свирепствующая цензура сделала невозможным ее появление в этом журнале. Редактор этого журнала Руге^[4] по поводу цензурных преследований писал Марксу от 25 февраля 1842 г.: «Дорогой друг, одновременно с вашей критикой цензуры прусская тенденционная цензура активно принялась за наш «Ежегодник». Вот уже целая неделя, как цензор вычеркивает нашу «вредную тенденцию». Можете себе представить, что из этого выходит. Ваша статья не может появиться; все, что напоминает о Бауэре, Фейербахе и обо мне, не пропускается. Благодаря этому, в моем распоряжении оказался подбор прекрасных и пикантных вещей, уготовляющих цензуре оглушительную пощечину. Не согласитесь ли вы, чтобы и ваша статья вместе с другими запрещенными статьями была напечатана в Швейцарии в сборнике «Anecdota philosophica» Фейербаха, Бауера, Руге и др., если вы не захотите, чтобы было названо ваше имя».

Маркс, конечно, согласился. В начале марта появились два тома сборника «Anecdota», в которых была помещена статья Карла Маркса. Сборник носил название «Anecdota zur neuesten deutschen Philosophic und Publicistik» herausgo geben von Arnold Ruge».

Статья Маркса, подписанная псевдонимом «Житель Рейна», тогда же обратила внимание на начинающего литератора. И действительно, чуждая всякой декламации и фразы, эта статья мастерски разбирает по косточкам всю цензурную инструкцию прусского правительства; спокойною и твердою рукой вскрывает все ее замаскированные внутренние противоречия и доказывает, что немецким писателям не приходится надеяться, что подобные инструкции могут улучшить их положение. Обнаруживая в авторе глубокий, анализирующий ум, эта статья, однако, еще не носит ни малейших следов чего-либо специфически-марксистского.

В этой статье, по всей видимости, Карл Маркс еще не стоял не только на социалистической, но и на крайней радикальной точке зрения. Он начинает свою статью с заявления: «Мы не принадлежим к числу тех недовольных, которые еще до выхода нового цензурного эдикта восклицали: «Timeo Danaos et dona ferentes» («Бойся данайцев, дары приносящих»). Но по отношению к прусскому самодержавному правительству подобное авансированное недоверие было, конечно, как нельзя более уместно.

Заканчивает свою статью Маркс тоже следующими скромными словами: «Единственным радикальным излечением цензуры является ее устранение. Самое учреждение плохо, а учреждение сильнее людей. Но окажется ли ваш взгляд правильным или ошибочным, во всяком случае, прусские писатели выигрывают благодаря новой цензурной инструкции, выигрывают, получив или реальную свободу, или идеальную: «сознание».

Сотрудничество Маркса в «Anecdota» ограничилось лишь вышеупомянутой статьей о цензуре, да и сами «Anecdota» вышли всего в двух выпусках, а затем прекратились. В это время для Маркса открылось уже в его родной рейнской провинции новое, более широкое и более ответственное поприще литературной деятельности: сотрудничество во влиятельной «Рейнской газете», а затем и редактирование ее.

И в экономическом, и в политическом отношениях рейнская провинция была наиболее передовой частью Германии. В то время, как в остальной Германии лишь начинала развиваться крупная промышленность, в рейнской провинции она уже сделала крупные завоевания.

В политическом же отношении рейнская провинция обогнала всю Германию благодаря тому, что со времен наполеоновского завоевания в ней остался кодекс Наполеона, который, по сравнению с политическими порядками остальной Германии, казался «революционным».

Вследствие этого в рейнской провинции оппозиционное движение против абсолютизма развилось сильнее, чем во всей остальной Германии, и нашло себе влиятельную и внушительную опору в лице богатой и довольно многочисленной либеральной буржуазии. Ее руководителями являлись два крупных промышленных деятеля, Кампгаузен и Ганземанн. Ганземанн для проведения в жизнь либеральной политической программы крупной буржуазии испробовал раньше излюбленный тогдашними немецкими либералами и радикалами путь — через голову бюрократии обращаться непосредственно к королю. В своем докладе королю Ганземанн очень красноречиво и убедительно доказывал немецкому самодержцу необходимость введения хотя бы умереннейшей конституции. Из этой записки ничего, конечно, не вышло, кроме неприятностей для самого Ганземанна, который был немедленно внесен в списки неблагонадежных и постоянно привлекал к себе немилостивое внимание администрации.

Ганземанн и Кампгаузен решили тогда для борьбы с абсолютизмом и проведения конституционных идей основать ежедневный орган «Рейнскую газету».

Если в социально-политическом смысле «Рейнская газета» была органом либеральной крупной буржуазии, то в общеидейном отношении она явилась органом радикальных левых гегельянцев. Левые гегельянцы — в противоположность правым — выводили из учения Гегеля чрезвычайно радикальные социально-политические взгляды, и в первой половине сороковых годов левые гегельянцы стояли в передовых рядах освободительного движения.

Немецкое правительство первое время возвело гегелевскую философию в придворный сан, признало ее философией предержащих властей, но когда молодые левые гегельянцы, завоевывая все более широкие симпатии, стали доказывать революционный смысл гегелевской философии, то правительство начало смотреть на гегельянство совершенно иными глазами. Когда, например, старые профессора гегельянцы Ото, Фатке и Бенари обратились к министру Эйхгорну с просьбою о разрешении им издавать газету, то они получили отказ, мотивированный тем, что «не располагая практическими, жизненными знаниями церковных и государственных вопросов, они будут руководить газетой с точки зрения гегелевской философии, которая, по мнению министра и всех высших прусских государственных людей, находится в непримиримом противоречии с церковью и государством».

Но понятно, что если прусское правительство запрещало издание органа старых гегельянцев, ссылаясь на неблагонадежный характер гегелевской философии, то рейнская либеральная буржуазия, основывая радикальный политический орган, постаралась привлечь к участию в нем всех выдающихся левых гегельянцев.

К сотрудничеству в «Рейнской газете» были привлечены Бауер, Маркс, Штирнер, Рутенберг, Копнен, Гесс и др.

В то время, когда была в Кёльне основана «Рейнская газета» (в январе 1842 г.), Маркс с Бауером жили в Бонне, куда ему была послана просьба о сотрудничестве, и он принял это приглашение с радостью.

Программа «Рейнской газеты» сводилась к требованию введения всеобщего избирательного права, свободы печати, совести и т. д., словом, к обычным конституционно-демократическим требованиям. В социальной области «Рейнская газета» выдвигала требование прогрессивного подоходного налога — отмены налога на предметы первой необходимости и т. д. Наконец, газета требовала роспуска постоянного войска.

Маркс принял самое деятельное сотрудничество в «Рейнской газете». Его первые же статьи (о прениях рейнского ландтага по поводу свободы печати) обратили на него внимание и выдвинули его в первые ряды тогдашних немецких публицистов. «Ваши статьи о свободе печати, — писал ему Юнг, — необыкновенно хороши». «Никогда еще не было написано ничего более глубокого и не может быть написано ничего более глубокого о свободе печати, писал Арнольд Руге по поводу этих первых статей Маркса в «Рейнской газете»

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Руге Арнольд (1802–1880) — немецкий писатель и политический деятель. В 1837 г. принял участие в основании радикального журнала «Hallische Jahrbucher fur Kunst und Wissenschaft», а после его закрытия переехал в Дрезден, где стал издавать «Deutshe Jahrbucher». Атеист по убеждениям; полемизируя с Марксом о роли еврейства в будущих мировых революциях, писал, что «это черви в сыре христианства, которые чувствуют себя столь несказанно хорошо в своей шкуре биржевых маклеров, что они ни во что не верят и остаются евреями именно по этой причине». Близкий друг Карла Маркса и один из видных членов I Интернационала. — Примеч. ред.