Шепот бота

Павел Беренсевич, 2018

Филип и его друзья обожают футбол. Когда становится известно, что финал Лиги чемпионов состоится в Варшаве, ребята решают во что бы то ни стало попасть на этот матч. А также заработать денег на билеты. Они начинают раздавать рекламные листовки, однако такая работа приносит гроши. И они с радостью соглашаются вступить в «Отдел поддержки решения потребителей». Завести сотню-другую аккаунтов, писать с них отзывы на сайтах – это ли не работа мечты? Филип пытается обмануть свою совесть: их реклама никому вроде бы не вредит, а может даже и помогает. Услышать голос совести мешает и внезапная влюбленность. Какие уж тут раздумья, если у тебя просит помощи девушка? Автор показывает различные точки зрения и дилеммы, с которыми сталкиваются «шепчущие», но не дает простого ответа на вопрос, где именно проходит нравственная граница. Он побуждает быть бдительными в мире постправды, раскрывает механизмы управления рекламой и суть маркетинговых стратегий. Павел Беренсевич – писатель, поэт, переводчик, лексикограф. Он пишет романы, рассказы и стихи для детей. Лауреат премии «Гулливер», литературного конкурса Польской ассоциации книгоиздателей, премии имени Корнеля Макушиньского. Окончил Варшавский университет, работал учителем английского языка в средней школе. Издает книги для детей с 2004 года. Его книги – для современных детей, с их современными проблемами, не всегда очевидными для взрослых.

Глава вторая

Вообще-то мой живот мне нравился. Ну, может, нравился — громко сказано, но я точно не питал к нему отвращения. Он был мягкий, слегка округлый, но не трясся на бегу, не мешал завязывать шнурки. Ни гордость, ни позор — живот как живот. Поэтому, хотя рыжая девочка со «Сковородки» исчезла в пасти перехода под перекрестком Иерусалимских аллей и Маршалковской, ее язвительный намек на мой якобы жирок засел в голове и раздражал, как камешек в ботинке. А еще я не мог понять, почему меня так задела дурацкая подколка совершенно постороннего человека. Да она просто меня разозлила! Что о себе возомнила эта дохлятина? Думает, она может вот так насмехаться над чужой фигурой? К тому же под курткой сложно было что-либо заметить.

От злости я решил немного потренироваться. «Я покажу Рыжей, что такое рельефный пресс», — думал я. Если, конечно, когда-либо ее увижу. Такая возможность не исключалась. Раз тогда рано утром она выходила из метро и шла по «Сковородке», вероятнее всего, это ее ежедневный маршрут. С тех пор я каждый день внимательно всматривался в прохожих поверх стопки листовок с английским за три недели и уничтожением насекомых. Однажды в толпе мелькнуло рыжее пятно под шапкой-вулканом, но ближе к Ушастому, чем ко мне, а покидать пост мне было нельзя. Потом я убеждал себя, что это вообще могла быть не она, а даже если она, я бы все равно не знал, как начать беседу. Не говоря уж о том, что кубики на животе еще не были готовы.

— Коучинг, гайдинг и менторинг! — повторял я, призывая самого себя к порядку.

Однако вскоре я снова ловил себя на том, что вглядываюсь в лица прохожих.

Однажды, кажется, во второй половине февраля (в любом случае у нас был уже довольно большой опыт в раздавании листовок), Драбовский вытащил коробку из багажника «Октавии» и сказал:

— Ну, господа, сегодня мы поможем похудеть этой нации толстяков.

Я взял свою порцию, посмотрел на флаеры, и у меня кольнуло в животе. «Слимомикс!» — прочитал я. Как тогда! Я вспомнил бумажку, падающую, как осенний лист, и пламя волос, гаснущее в темноте перехода. Я подумал, что вполне может статься, что эликсир стройности и рыжая девушка появляются в моей жизни в один день. Конечно, я не верю в приметы и знаки, но раздача листовок не слишком интересное занятие, можно иногда разбавить его каким-нибудь дурацким развлечением.

Я встал там же, где и всегда, сорвал с пачки резинку и погрузился в раздачу флаеров, параллельно ведя наблюдение. Как всегда, мимо меня проходили полчища заспанных лиц, может, уже немного менее бледных, чем пару недель назад, может, смотрящих на мир чуть более приветливо, но все еще безразличных к тому, что я намеревался им дать. Среди них были лица красивые, молодые, грязные, милые, помятые, умные, заросшие, пустые, накрашенные и бандитские. Были и знакомые. Студент — худой очкарик с сумкой-почтальоном, перекинутой через плечо, и миллионом умных мыслей на лице — как по часам, в четверть восьмого. Потом Трактор — молодая мама с маленьким ребенком, он тянул ручки к моим листовкам, а она его решительно оттаскивала. Ближе к восьми часам Ультрас, готовый навалять первому встречному. Старичок с палкой и полиэтиленовым пакетом. Последний плелся так медленно, что я смог преградить ему дорогу и спросить:

— Не желаете ли эликсир стройности?

Как всегда, он повесил палку на руку, взял флаер, внимательно прочитал и отдал мне обратно.

— Нет, нет, это вам, — я мило улыбнулся.

— Мне? Спасибо, молодой человек.

Старичок отошел, хоровод знакомых лиц крутился дальше. На удивление, не было Будильника, румяной женщины-колобка, которая, проходя мимо меня, всегда кричала в трубку: «Ты уже встал? Ну слушай, уже пять минут девятого!» — зато неизменная Ароматная, благодаря которой с восьми десяти до восьми двенадцати над «Сковородкой» витал запах цветущего луга. Время Рыжей, скорее всего, уже прошло, но я автоматически продолжал рассматривать лица. Прошли двухметровый Баскетболист, Мисс Пирсинг, Двойник Бибера и Спринтер. Около девяти передо мной возник грустный мужчина в куртке гнилостно-зеленого оттенка. Его я видел впервые.

— Как тебя зовут, парень? — спросил он.

Ему было лет пятьдесят или больше. Волосы с благородной проседью, узкий заостренный нос, кончик которого, подобно стрелке компаса, стягивал к себе все, что только можно было стянуть на лице. Брови, губы, щеки, лоб — ни одна из нескольких десятков крохотных мышц не выглядела расслабленной, будто их держала в постоянном напряжении грусть, усталость или непрекращающаяся зубная боль. Он так удивил меня этим вопросом, что я послушно ответил:

— Филип. А что?

— А ты вообще знаешь, в чем участвуешь, Филип? — мягко спросил он.

— Ни в чем я не участвую! — оскорбился я. — Я просто раздаю листовки.

— А ты знаешь, что на этих листовках? — Его голос будто доносился из-под земли, и, хотя в нем не звучала угроза, я почувствовал дискомфорт.

— Какой-то «Слимомикс», — нервно сказал я. — Кажется, для похудения.

По лицу мужчины пробежала едва заметная хмурая тень, что казалось невозможным при таком напряжении мышц.

— А ты знаешь, Филип, как это работает? — спросил он, и я уже не был уверен, что в его голосе нет угрозы.

— Я не знаю, но это не мое дело, — голос прозвучал тоньше, чем я планировал. — Я только раздаю листовки.

Я поискал взглядом друзей. Бартек, Яцек и Ушастый были на посту и терпеливо протягивали листовки. Никто из них не смотрел в мою сторону, но я все равно почувствовал себя увереннее.

— Прошу прощения, но у меня работа, — сказал я чуть более твердо.

Грустный мужчина не отреагировал. Он сделал шаг в мою сторону и прошипел:

— А ты знаешь, что стало с моей дочерью?

Где-то за моей спиной была бетонная стена с логотипом Лиги чемпионов, но, инстинктивно отступая, я все никак в нее не упирался.

— Не знаю, — ответил я осторожно. — В любом случае, я к этому не имею никакого отношения. Я только раздаю листовки.

— Ей было столько же лет, сколько тебе, Филип.

— Я только раздаю листовки, — повторил я.

— Она была красивая, умная, веселая…

— Я только…

Внезапно в глазах мужчины блеснула искра безумия.

— Дай сюда эту гадость! — рявкнул он и бросился на листовки.

Я рефлекторно поднял руку, и нападавший пролетел под ней, как бык на корриде. Я развернулся на пятках и снова оказался лицом к нему. Он бешено буравил меня взглядом из-под кустистых бровей, шумно дышал носом и разве что не высекал подошвой искры на мостовой.

— Эй, простите! В чем дело? Что вы делаете? — испуганно бормотал я.

Он сделал еще один прыжок. Я молниеносно переложил листовки из левой руки в правую, он снова пролетел мимо, при этом зацепился за что-то ногой и распластался на земле. Его ярость вкупе с жалким бессилием казалась одновременно пугающей и смешной. Я нагнулся, чтобы помочь ему встать, и тогда он, еще лежа, резко потянулся к листовкам. Я пытался отнять руку, но он успел схватить меня за запястье. Мы некоторое время провозились — он пытался встать, я пытался освободить руку. Вокруг начали собираться люди.

— Что вы делаете? Оставьте мальчика! — испуганно закричала какая-то женщина.

Другие тоже кричали, но никто не решался вмешаться. Тем временем мне удалось вырвать руку и спрятать пачку листовок под полой расстегнутой куртки. Я стоял лицом к стене с граффити, защищаясь от противника спиной и отставленной пятой точкой. А тот скакал из стороны в сторону, пытаясь зайти спереди.

— Отдай! — орал он. — Убийцы!

Из-за невозможности достичь желаемого он совершенно потерял контроль над собой и как ребенок в истерике принялся дубасить меня ладонями по спине. В конце концов со стороны Центрального вокзала прибежали двое полицейских, схватили его под мышки и оттащили на безопасное расстояние.

— Это какой-то псих! — объясняли люди. — Он бросился на мальчика и начал его бить! За решетку его! Сумасшедший!

Будто бы в подтверждение этих слов мужчина стал что-то орать про убийц, заговор и жадных воров, но, кажется, это окончательно убедило полицейских в оценке его психического состояния, и они вежливо, но решительно потянули его в сторону служебного авто.

— Он ничего тебе не сделал? — допытывался Бартек (скорее для поддержания разговора, потому что было очевидно, что я цел).

Ушастый и Яцек крутили головами и со смесью страха и восхищения бормотали:

— Е-мое! Вот это псих!

— Чего он от тебя хотел? — услышал я голос Драбовского.

Бартек позвонил ему, но Драбовский успел лишь к самому концу, и не понимал, с чего все началось.

— Он просто набросился на него! Пытался отнять листовки! Орал на всю «Сковородку»! — перебивали друг друга Бартек, Яцек и Ушастый.

— Эй, эй, спокойнее, не все хором, — присмирил их шеф. — Филип?

— Все так, — подтвердил я. — Он хотел, чтобы я отдал ему флаеры. Постоянно твердил о своей дочери. Якобы с ней что-то произошло из-за этого «Слимомикса».

— Вот это псих! — прыснул Ушастый.

— Больной какой-то, — добавил Бартек, потом прозвучало еще несколько слов из богатого арсенала нашего языка, подходящих для описания нетипичной ситуации.

Кажется, только Яцек пытался принять во внимание другие аспекты печального события.

— А если с его дочерью действительно что-то случилось? — взволнованно спросил он. — И этот «Слимомикс» правда какой-то не такой?

Мы стали закатывать глаза на эти святошины страхи, но шеф отнесся к ним с вниманием и уважением. Он сказал, что мы, люди рекламы, имеем право на этические сомнения, но не можем разбираться во всем и иногда должны доверять авторитетам. Хотя, конечно, есть люди, которые всеми силами хотят это доверие подорвать. Они целенаправленно мутят воду, распускают слухи и портят имидж. На вопрос Ушастого, зачем им это, он ответил:

— Все просто. Чтобы уничтожить конкурентов. Они говорят: «“Слимомикс” плохой, но, к счастью, у нас есть “Витослим”».

Кажется, по нашим лицам он понял, что мы не слышали этого названия.

— «Витослим», — предвосхитил он вопрос, — еще одно средство для похудения, другого производителя.

Наступила тишина, пока мы переваривали слова шефа, в конце концов Яцек взволнованно спросил:

— То есть вы считаете, что человек, набросившийся на Филипа, работает на «Витослим»?

Драбовский неопределенно развел руками. Конечно, он не был уверен, но не удивился бы, если бы те ребята на такое пошли. Прежде чем уйти, он пообещал, что за этот день заплатит мне по двойной ставке.