Любовное чтиво

Павел Басинский, 2020

Павел Басинский, автор бестселлеров о Льве Толстом, написал новую книгу, определив ее жанр как «роман-фейк». Это роман-игра, пародия, головоломка, где каждая новая глава опровергает предыдущую. И в то же время это искусная психологическая проза. Писатель Иннокентий Иноземцев, гордец и женофоб, неожиданно для себя принимается за любовный роман. В это время в его жизни происходит настоящий любовный роман с запутанной интригой… Содержит нецензурную брань!

Пленница султана

В гостиной горит приглушенный свет. Вика в короткой маечке и трусиках, надев наушники, танцует ко мне спиной у зеркального шкафа-купе. Шкаф занимает всю противоположную от входа стену комнаты, что при первом осмотре квартиры-студии показалось мне удачным решением: есть иллюзия двойного пространства. Но сейчас мне кажется, что гостиная похожа на тренировочный танцпол. В зеркале я с грустью вижу серое лицо пожилого мужчины и ее детское личико с закрытыми глазами. Оригинально — танцевать у зеркала с закрытыми глазами!

Танцуя, Вика самозабвенно повторяет одно и то же движение. Плечики — вверх-вниз, головка — направо-налево, попа — налево-направо, соломенные волосы скачут с одного плечика на другое. Это глупо и смешно, но почему меня это так заводит?

Главное, не знаю, как поступить. Тронуть ее за плечо? Испугается. Чего доброго, брякнется в обморок. Не нахожу лучшего, как сесть в кресло и глядеть на нее.

Уверен, что Вика нарочно кривляется передо мной. И так же нарочно разгуливает по моей квартире в нижнем белье. Хотя я просил ее носить халаты.

— Ненавижу халаты! — говорит она, капризно надувая губки. — У них вечно застиранный вид. Кстати, когда мы купим стиральную машину? Ты забываешь, что уже полгода живешь не один, а с молодой женщиной.

— Какая ты женщина, Вика? — шутливо возражаю я. — От горшка два вершка. Ой, извини, я хотел сказать, у тебя молоко еще на губах не обсохло…

Наконец она громко вскрикивает, будто бы только что заметив мое появление, выключает музыку и поворачивается с гневным лицом.

— Это — подло!

— Что именно?

— Ты не имел права за мной подсматривать! Я ведь почти голая!

— Прости! Нужно было сразу дать пинка по твоей толстой попе?

— И совсем она не толстая!

— А какая же?

— Красивая!

Щурит на меня каштановые глаза…

Мы пьем на кухне чай.

— Был у Варшавского.

У Вики изумленное лицо.

— Ты шпионишь за мной?!

— Ты не поверишь, дорогая, — говорю я, — но иногда я захожу в издательство по своим делам, а не только для того, чтобы узнать, как ты льешь горячий чай на штаны сотрудников. Ты знаешь, что Игумнов уволил этого несчастного?

— Ничего, — мстительно произносит Вика, — не будет трогать меня сзади за мочку уха.

— Вика! — укоризненно говорю я. — Бедного парня уволили только за то, что он трогал тебя за мочку уха?

Она наклоняется ко мне через стол.

— Это моя самая эрогенная зона, чтобы ты знал. И он, скотина, это понял.

— Ну ладно, — равнодушно говорю я, — но Игумнов-то чего так возбудился?

— Ясен пень, — таким же равнодушным тоном отвечает она. — Потому что Игумнов влюблен в меня по уши.

— Скажи, есть на свете мужчины, которые в тебя влюблены, но хотя бы не по уши? Или совсем не влюблены?

— К сожалению, есть один… — вздыхает Вика.

— Кто же этот бесчувственный идиот?

— Это ты!

— Ну разумеется…

— Как тебе наш Пингвин Пингвиныч?

— Неглуп и добряк. Лестно отзывался о тебе как о профи. При этом разрешает поработать у меня секретарем.

— Щедро с его стороны. Но я еще подумаю…

— Куда ты денешься? В общежитие? К горячим кавказским парням?

— О-о! — смеется Вика. — А ты ревнивый, папик!

— Не смей называть меня папиком! — свирепею я. — Папики содержат молодых дурочек за постель, а ты не берешь у меня ни копейки. Кстати, на какие деньги ты покупаешь себе одежду?

— О-о! — смеется Вика. — На что только не пойдет девушка из бедной семьи, чтобы женить на себе богатого мужчину.

— Мужчина — это я?

— Серьезный вопрос, — задумчиво произносит она, — но я еще не нашла на него окончательного ответа.

Сегодня один — ноль в ее пользу.

— Знаешь, — почти не шутя говорю я, — когда — нибудь я убью тебя, но суд меня оправдает.

— Это почему?

— Он сочтет это допустимой мерой самообороны.

Между тем мой ежедневный кошмар продолжается. Он начался месяц назад, потом расскажу — по какой причине. Мы с Викой вслух читаем любовные романы. В роли чтеца-декламатора выступаю я, по ходу чтения высказывая свои замечания. Вика заносит их в свой блокнотик в розовой обложке.

Сегодня у нас — «Пленница султана». Книга американская, перевод ужасный, но Вике нужно написать резюме, от которого зависит, пойдет у Варшавского «восточная» серия или он откажется от нее.

Он сжал ее в объятиях. Губы их встретились. Поцелуй был долгий и страстный.

— Как ты красива, юная пери! — задыхаясь, бормотал он, освобождая ее от одежд.

— Я всего лишь слабая женщина, мой господин, — потупив взор, возражала она.

— Вика, я не могу читать этот бред.

— Не бред, а женская литература.

— Какая еще литература, я тебя умоляю! Это же типичные фантазии сексуально озабоченных домохозяек!

— Что ты имеешь против домохозяек?

— Я не против домохозяек и их сексуальных фантазий. Я против того, чтобы это считалось литературой.

— Читай! Ты мне поклялся, забыл?

— Как же, забудешь… — вздыхаю я.

— Пощади, мой господин!

Он вонзил в нее свой возбужденный ствол, но тут же наткнулся на преграду ее девичества.

— Вика, это за гранью добра и зла.

— Просто ты сексист и женофоб.

— Может, я сексист и женофоб, но какой, к дьяволу, возбужденный ствол? И как можно куда-то вонзить ствол? И ты можешь представить себе возбужденный ствол?

— Это — ты сейчас.

— Спасибо, милая.

— Прости, папик, я не хотела тебя обидеть. Я запишу твое замечание в блокнот? Мне оно кажется важным.

— Да, так и пиши: русский писатель Иннокентий Иноземцев пришел в ярость от возбужденного ствола.

— Я и ты — отличный тандем, папик!

— Не смей называть меня папиком!

— А как мне тебя называть? Кешей, как попугая? Иннокентием Платоновичем? Господином Иноземцевым? Выбирай сам. А пока — читай!

— Послушай, Вика! Не будем размазывать кашу по тарелке, пропустим страниц тридцать и перейдем к тому, ради чего все это пишется.

— Ты этого хочешь?

— По-моему, этого хочешь ты.

Не в состоянии больше сдерживаться, он излился в нее до последней капли, сотрясаясь всем телом.

— Почему женщины, — интересуюсь я, — когда дело доходит до секса, обычно используют это клише: «до последней капли»? Вам непременно нужно, чтобы мы оказались в вас целиком?

— А знаешь, ты прав, — неожиданно легко соглашается Вика. — Я тоже это заметила. Можно запишу в блокнот?

Ее лицо становится задумчивым.

— Как ты думаешь, папик, — говорит она, — может, это в нас что-то материнское?

Я сижу в кресле, Вика напротив меня на диване в своей классической позе, поджав коленки к голове и положив на них подбородок. Со стороны это так уютно! Но однажды я попытался посидеть в такой же позе, и через минуту у меня страшно заныли спина и затылок. Видимо, скелет женщин как-то по-другому устроен.

— У меня такое странное чувство, — говорю я, — будто я эту «Пленницу султана» уже когда-то читал. Хотя точно не читал.

— Это прапамять, папик, — авторитетно заявляет Вика. — В одной из прежних жизней ты был падишахом. У тебя было сто наложниц, но ты любил только одну из них. А она тебя ненавидела. Она изображала в постели страстную любовь, но втайне мечтала тебя убить. И вот однажды она пришла к тебе на ложе, спрятав в шароварах острый клинок. И когда ты хотел ею в очередной раз овладеть — чик! — отрезала твое орудие страсти. И ты умер от потери крови.

— Ты добрая девушка! Надеюсь, ее казнили?

— Отнюдь! Ты был плохой падишах, злой и жестокий, хотя не жадный почему-то. Все твои придворные были счастливы избавиться от тебя, и твой преемник эту девушку даже наградил.

— Не понимаю, откуда в тебе эти фантазии?

— Я же говорю: это — прапамять.

— Этой ночью ты стонала во сне.

— Во сне я дико занималась любовью сразу с тремя мулатами. Один из них был блондин и вылитый ты.

— Чушь! Я не мулат и не блондин.

— Я и говорю: ужасно странный был сон.

— И чем же закончился твой странный сон?

— Вдруг потекла кровь! Отовсюду — со стен, с потолка… Весь пол оказался залит кровью!

— Врешь. Начало твоего сна — из фильма «Эммануэль», а конец — из «Сердца ангела».

— Какой ты просвещенный, папик!

— Не смей называть меня папиком!

— Если честно, мне снилась мама.

— Прости… Почему ты не хочешь познакомить меня с ней?

— Потому что этого не хочешь ты…

Девочка продолжает думать и одновременно поправляет подол длинной ночной рубашки, натягивая ее на коленки.

— Я говорил тебе, чтобы ты не разгуливала передо мной в белье? Я же не хожу перед тобой в нижнем белье.

— Я тоже не хожу. И это не нижнее белье. Это baby — doll из чистого шелка. Просто ты этого не замечаешь.

Вика вскакивает с дивана и начинает вертеться передо мной, демонстрируя свою ночнушку.

— Это нынче не модно, — замечаю я. — Ночнушки не носят современные девушки, их носят восьмидесятилетние старушки.

— Что ты говоришь! А что носят современные девушки?

— Ну, какие-нибудь сексуальные пижамы с шортиками.

— Ты это видел? Где?

— В Караганде.

Ее лицо вдруг становится грустным.

— Это не babydoll, как я тебе соврала, — признается она. — Это мамина ночная сорочка. Но это правда чистый шелк. Она мне всегда так нравилась, что я выклянчила ее себе еще девочкой. Сначала она была мне велика, и я выглядела в ней смешной. Папа надо мной смеялся. Но сейчас она мне в самый раз, ты не находишь?

Прыгает мне на колени, тыкается мокрым носом в ухо и шепчет:

— Папик, почему ты со мной не спишь?

— Не смей называть меня папиком!

— Иннокентий Платонович, почему вы со мной не спите?

— Во-первых, — говорю я, — быстро вернись на свое место.

— Я тебе не собака, — обижается Вика.

— Извини… Во-первых, сядь на диван.

Подчиняется.

— Во-вторых, я уже говорил тебе…

— Знаю-знаю! Ты не спишь с детьми. Ты сказал это при нашем первом знакомстве, а потом пригласил меня к себе домой. Скажи, что должна была подумать честная девушка?

— Не то, что подумала ты.

— А что я подумала?

Бросаю книгу на журнальный столик и отправляюсь к себе наверх, в свой кабинет на антресоли. Вика, громко пыхтя, раскладывает диван. Знаю, что через десять минут я услышу ее храп.

Это Вика уговорила меня читать вслух любовные романы, на которые она пишет внутренние рецензии для Варшавского. Она сказала, что висит в редакции на волоске. Редакционные дамы ее просто ненавидят и уверены, что она любовница Пингвиныча. Он ее ценит, но говорит, что, конечно, ей еще не хватает опыта. А я настоящий профессионал, и мои замечания помогут ей и укрепят ее позиции.

— Но почему вслух? — удивился я.

— А как иначе я заставлю тебя это читать? И потом, у тебя такой сексуальный голос!

Что-то здесь было не так, но я согласился. Не знаю, почему я во всем иду этой Вике на уступки?

Кого-то она мне напоминает. Кого?