Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

Павел Андреевич Кольцов, 2019

Во второй книге цикла Максимов-Нефедов присутствует только в разговорах его знакомых. Вхождение РККА в Восточную Польшу под лозунгом защиты всего ее населения от фашистов (возмущенным немцам поясняется, что это заявляется единственно для большего умиротворения поляков, а все подписанные между двумя странами договоренности остаются в силе). Не всегда мирное продвижение на запад подразделений 36-й легкотанковой бригады с описанием реальных событий, обыгранных в художественной форме. Успешный конец похода и предложение взятым в плен полякам, от которого они не в силах отказаться. 15 глав. Новая глава добавляется через день.

3. Сигнальные ракеты.

К месту назначения добрались быстро, вначале выехали на прежнее шоссе, а там — и на сам переезд через двухколейную железную дорогу. По знаку Иванова броневики остановились. Лейтенант внимательно осмотрел в бинокль открывшуюся в нескольких сотнях метрах от них картину. Усатый сержант не обманул: левая колея, насколько хватало видимости, была занята составами. Скудно клубили темно-серым дымом готовые по команде поднять пары разогретые черные паровозы. Суетились вокруг вагонов солдаты в чужой форме и редкие гражданские. Что-то впопыхах грузили, куда-то спешили или просто стояли группами. Все, как в разворошенной муравьиной куче.

— Голощапов, — сказал лейтенант, — передавай в батальон: в Мирогоще действительно польские воинские эшелоны. Сколько именно — не вижу. Готовятся к отправке. Когда сообщишь — берешь сумку с трофейной ракетницей и потихоньку, не привлекая внимания, выбираешься из машины, подходишь к Сердюку и передаешь ему мой приказ. Первое, его Никитин, взяв штатную ракетницу, присоединяется к тебе. Вы с ним потихоньку забираетесь прямо здесь в посадку по разные стороны от железной дороги (ты влево, он вправо), отходите назад за переезд и затаиваетесь. Ракеты заряжаете красные. И внимательно следите за небом над эшелонами. Когда увидите мою красную ракету — пускаете вверх из-за деревьев, не высовываясь, свои. И по посадке бегом обратно к машинам. Постарайтесь обойтись без стрельбы. Если начнется бой — действуйте по обстановке. Наши танки на подходе. Когда доберетесь до уровня броневиков — с разницей в пять минут (сперва ты, потом Никитин, неспешным шагом, вроде отходили облегчиться, возвращаетесь в машины). Второе, передашь Сердюку. Пушку зарядить осколочным без колпачка и двигаться параллельно мне справа от путей. Взять на прицел солдат справа от эшелона. Остановиться вместе со мной. Иди.

Посерьезневший Голощапов кратко повторил приказ, отстучал по рации в батальон (голосовая связь уже не дотягивала) сообщение Иванова; закончив, нацепил слева на пояс трофейную брезентовую сумку с ракетницей и сигнальными ракетами и выбрался через свою боковую дверцу наружу. Пригнувшись, подбежал ко второму броневику. Через время к нему присоединился Никитин. Пулеметчики немного пообщались друг с другом и разбежались в посадки по разные стороны от путей. Иванов снова установил над своим броневиком небольшой красный флаг — тоже самое повторил Сердюк.

— Гурин, вперед, — приказал Иванов. — Медленно. На второй.

Броневик Сердюка тронулся параллельно командирскому справа от железнодорожных путей. Они неотвратимо и уверенно приближались к эшелону. Их, наконец, заметили. Снующие вокруг первого эшелона поляки остановились, но за оружие хвататься не спешили. Они молча стояли кто с винтовками за плечами, кто без, в своих непривычных фуражках с угловатыми тульями или пилотках и смотрели на спокойно приближающиеся к ним с запада советские броневики под красными флагами. Не доезжая полсотни метров до ближайшего слабо пыхающего серым дымом сверху и белым паром снизу паровоза, Иванов приказал остановиться. По другую сторону путей стал броневик Сердюка.

— Попробую взять панов поляков на понт, — сказал Иванов экипажу. — На мою красную ракету не обращайте внимания. На ракеты Голощапова и Никитина тоже. Этот салют будет дан исключительно для поляков. Минько, меняешь в стволе осколочный на бронебойный и наводишь на котел паровоза, если я снимаю шлемофон, или паровоз трогается, или меня подстрелят — лупишь. Три бронебойных по паровозу — чтобы уже наверняка, Потом осколочными с колпачком по вагонам. Дальше — на свое усмотрение. При необходимости — картечью. И приказываешь Гурину отступать задним ходом до переезда. Близко к машине никого не подпускать.

— Товарищ командир, — вмешался Колька, — бензин скоро кончится, его уже немного осталось. Если мотор долго на холостом ходу работать будет — скоро последние капли высосет.

— Понял. Мотор заглуши. Запустишь в случае начала стрельбы.

Иванов застегнул под горло комбинезон, чтобы полностью скрыть лейтенантские петлицы, прицепил на ремень громоздкую брезентовую сумку со штатной ракетницей и патронами к ней, не спеша на виду у поляков вылез из башни и спустился на землю. Медленно подошел, перешагивая через рельсы, к машине Сердюка и тихо сказал ему, по пояс выглядывающему из башни:

— Василий, мотор заглуши — бензина и у тебя, должно быть, осталось мало. Запустишь только в случае боя. На красные ракеты не реагировать. Если я сниму шлемофон, или паровоз тронется, или в меня пальнут — огонь. Если возле эшелона никого не будет — бьешь по первому вагону. При кучном приближении противника — картечь. Все это передай экипажу, а сам выходи — со мной пойдешь. Старшим машины оставишь башенного стрелка. Свой комбинезон застегни до верха — петлицы спрятать. Для поляков ты будешь лейтенантом, командиром бронеавтомобильного взвода. Я для них — майор, командир батальона. Ведем себя с ярко выраженным чувством собственного достоинства. За нами вся мощь Красной Армии. Говорю только я. Ты со значительным выражением лица помалкиваешь. Все ясно?

— Так точно. Ясно, товарищ майор.

Сердюк передал своему оставшемуся экипажу услышанные инструкции и спустился к командиру. Они твердым уверенным шагом, расправив плечи и гордо задрав подбородки, зашагали по утоптанному гравию вдоль железнодорожной колеи в сторону поляков, сгрудившихся возле без остановки фыркающего клубами дыма и пара черного паровоза. Из толпы чужих мундиров вперед выдвинулось несколько человек со звездочками на погонах.

— Майор Иванов, — вальяжно, как убеленный сединами командарм безусым новобранцам, отдал честь лейтенант Иванов, подойдя к полякам метров на пять, — командир передового батальона Красной Армии. Кто-нибудь разговаривает по-русски?

— Поручик Юзефович, — вышел вперед и козырнул двумя пальцами чернявый офицер в фуражке с мятой угловатой тульей.

— Кто вами командует? — спросил Иванов, свысока, задрав подбородок повыше, оглядывая столпившихся за поручиком офицеров с большим количеством звездочек на погонах.

— Пан полковник Збируг.

— Позовите. Я буду разговаривать только с ним.

— Но пан полковник занят. Он руководит погрузкой.

— Если я прикажу открыть орудийный огонь — пану полковнику придется руководить разгрузкой. Даю десять минут на приход пана полковника. Потом… Сами понимаете, пан поручик, что будет потом. Известите пана полковника. Время пошло, — Иванов демонстративно оттянул грязный манжет комбинезона на запястье и взглянул на часы. Поручик вернулся к своим сослуживцам и они возбужденно запшекали. Некоторые слова, похожие на украинские, Иванов понимал — большинство нет. Один из молодых офицеров повернулся и побежал в гущу солдат вдоль состава. Несколько звездно-погончатых поляков вместе с переводчиком приблизились к красным командирам.

— На каком основании, вы ставите нам условия, — перевел поручик Юзефович вопрос белобрысого худощавого офицера с тремя звездочками на каждом погоне.

— На праве сильного и на основании приказа своего командования, — нехотя, как маленькому, — разъяснил Иванов. — Почитайте вместе с панами офицерами, пока мы ждем вашего пана полковника. (Он неспешно достал из планшета и вручил переводчику стопку листовок). Вам все станет понятно. И что. И почему. И на каком таком основании.

Чернявый поручик перевел ответ грозного красного командира, пробежал глазами речь Молотова, повернулся к своим и раздал листовки. Пока паны поляки вникали в речь советского наркома и переговаривались между собой, вернулся запыхавшийся молоденький офицерик, бегавший, как надеялся Иванов, к пану полковнику.

— Пан полковник сейчас подойдет, — перевел поручик. Иванов медленно глянул на часы (прошло уже больше пяти минут) и важно кивнул головой:

— Ладно, я еще подожду. Не заставлять же мне вашего командира, как его молодого офицера, бегом бежать. Это было бы выглядело недостойно перед его личным составом. Лишь бы из моих бойцов кто-нибудь случайно не сорвался и не открыл по вам огонь раньше времени.

Еще через несколько минут сгрудившиеся за польскими офицерами солдаты расступились и пропустили вперед невысокого седоусого тщательно выбритого лощеного военного с тремя полосками на трехзвездочных погонах.

— Полковник Збируг, — перевел поручик козырнувшего лощеного офицера.

— Майор Иванов, — отдал честь сам себя повысивший лейтенант. — Командир передового танкового батальона легкотанковой бригады Красной Армии.

— Что вы здесь делаете?

— Жду разоружения подчиняющихся вам войск. Временного разоружения.

— У меня приказ моего командования, — сдвинул брови полковник, — погрузиться в эшелоны и следовать в западном направлении.

— К сожалению для вашего командования, — спокойно отмел польский приказ Иванов, — это исключено. Вы останетесь здесь, освободите вагоны и сложите оружие.

— Вы с двумя вашими бронемашинами собираетесь меня к этому принудить?

— Ну, — улыбнулся Иванов, которому совсем не хотелось улыбаться: за спиной польских офицеров собиралось все больше вооруженных солдат, некоторые держали винтовки уже не за спиной, а в руках, — почему же только с двумя бронеавтомобилями? Вы, пан полковник, очевидно, недостаточно осведомлены о штатном составе танкового батальона Красной Армии. Под моим началом полсотни танков и полтора десятка бронеавтомобилей. И это только из бронетехники. Те два, которые у меня за спиной (он ткнул за спину оттопыренным от кулака большим пальцем) — всего лишь мой почетный эскорт. Согласитесь, не пешком же мне было к вам идти? Остальные в засаде. Попробуете тронуться — мы откроем огонь.

Полковник недоверчиво покачал холеной седой головой. Иванов опять улыбнулся, пожал плечами и открыл висящую на боку брезентовую сумку со штатной ракетницей ОСП-30. Не спеша достал сигнальное оружие, внешне похожее на смит-вессоновский, еще царский, револьвер; нажав на защелку внизу, откинул толстый короткий ствол; в карманчике сумки выбрал латунный патрон с красной звездкой и вставил его в граненый патронник; закрыл ствол; взвел курок (поляки, как завороженные, молча, следили за его неспешными манипуляциями); уверенно поднял руку вверх и нажал на спусковой крючок. Негромкий хлопок выстрела — сильная отдача в ладонь — бело-дымная быстро тающая на легком ветру полоса на светло-голубом фоне неба и маленький красный распустившийся цветок в конце траектории. Буквально через пару секунд вслед за этим цветком почти синхронно распустились еще два его собрата сзади, в районе переезда. Их быстро тающие дымные стебли произрастали из посадок по обе стороны от железной дороги. Польские офицеры молчали, разглядывая нерадостный для них фейерверк. Иванов, опять откинув короткий толстый ствол, вытащил и выбросил под ноги горячую латунную гильзу; по-прежнему не торопясь спрятал ракетницу и безмятежно уставился в переносицу пану полковнику.

— А еще, как вы пан полковник можете заметить, у меня есть рация, — Иванов мотнул головой в сторону своего броневика, с торчащим вверх длинным штырем антенны. — И не одна. Я уже связался со своим штабом и доложил о вас. При условном сигнале, сюда в очень короткое время прилетят пикирующие бомбардировщики и от ваших эшелонов, боюсь, вообще мало что останется. Оно вам надо? И вот еще, — Иванов достал из планшета речь Молотова и протянул полковнику, — прежде чем продолжим разговор, — пожалуйста, ознакомьтесь. (Полковник внимательно прочел).

— Мне нужно посоветоваться, — холеный полковник не очень вежливо повернулся и прошел за расступившиеся спины своих подчиненных. Поляки снова сомкнулись, угрожающе поглядывая на двух советских командиров, но ближе не подходили.

— Ну, что, Василий, — сказал тихонько Иванов Сердюку, — я думаю, нам тоже надо отойти к машинам. Не стоять же здесь столбами пока его, как говорят поляки, «мосць» советуется. Пошли. Заодно и подкрепиться пора — уже давно время обеда прошло. Не знаю, как у тебя, а у меня кишки чуть ли не верещат от голода; я даже боялся, чтобы паны это неприличие не услышали.

— Подкрепиться — это я всегда с удовольствием, — обрадовался отходу под защиту брони Сердюк.

— Пан поручик, — уже громче обратился Иванов к чернявому переводчику, — когда пану полковнику будет, что нам сказать, просто помашите вот с этого места своей фуражкой. Ближе к броневикам не подходите и своим передайте. Во избежание, так сказать… Ну, сами понимаете. Пулеметчик у меня нервный, еще, не дай бог, примет ваше приближение за нападение. Честь имею. Да, и к месту танковой засады, — Иванов мотнул головой назад в сторону своих затаившихся «ракетчиков» не надо подходить по тем же самым причинам.

Они козырнули и, стараясь идти гордо и уверенно, вернулись к броневикам. Уже возле своей машины Иванов решил добавить линий штришок к «танковой засаде»: опять достал ракетницу, зарядил на этот раз зеленой звездкой и выстрелил назад в сторону переезда, якобы подавая какой-то сигнал. Время работало на них. Танковый батальон их комбата майора Персова, как они надеялись, приближался, хотя и не так быстро, как им хотелось. Пока можно было действительно перекусить: голодные животы уже вовсю играли бравурные марши. Пан полковник советовался долго — экипаж лейтенанта Иванова успел по очереди подкрепиться сухпайком и ознакомиться с отобранными у поляков трофеями. Лейтенант разрешил каждому взять в личное пользование по плоскому штыку в металлических ножнах, один отложили для еще не вернувшегося Голощапова.

Колька обрадовался и сразу нацепил стальные ножны на ремень с левой стороны. Лезвие было толстым — полсантиметра — с широкими закругленными долами и плохо заточенным. Хлеб таким резать, наверное, будет неудобно, разве что, консервы открывать. Но, вообще-то, вещь полезная и солидная. Сразу видно — трофей. И в ближнем бою, если, не дай бог, придется, — сгодится. Четырехгранный игольчатый штык от мосинской винтовки смотрится попроще (или привычнее?), хотя, говорят, в рукопашной с ним сражаться удобнее, и раны от него более опасные: края не закрываются.

Иванов тем временем ознакомился с уже снаряженными запалами польскими гранатами в брезентовых сумках. Они были меньше размером, чем привычные советские РГД-33 бутылочной формы и, похоже, гораздо проще в обращении. Еще в училище Иванов вместе с РГД-33 вскользь познакомился с бывшими французскими гранатами, оставшимися в Красной Армии в ограниченном количестве после Империалистической войны. Использовать их было легче: разогнул усики чеки, выдернул кольцо и держи, сколько хочешь в руке, прижимая рычаг, блокирующий ударник; нужно будет — бросаешь в цель, а пройдет в броске необходимость — можно чеку и обратно вставить. То ли дело штатная РГД-33: потяни ручку гранаты туда, поверни корпус сюда, открой красный глазок там, поверни сям; опусти внутрь запал и собери всю конструкцию обратно; без замаха граната не взрывается (то есть, в случае нужды, себя вместе с врагами ей подорвать трудновато будет); красноармейцы, особенно деревенские, плохо запоминают этапы подготовки и самого броска. Сложная граната. И, наверное, (хотя это и вообще не дело лейтенанта Иванова) в производстве недешевая.

А польские трофеи очень напоминали старые простые французские: те же яйцеобразные небольшие корпуса (у одних — чугунные глубоко рифленые, у других — гладкие стальные); запалы с кольцом чеки и рычагом под ладонь. Выдернул чеку за кольцо, прижав рычаг, и бросай себе во врага спокойно. Думать особо и не надо.

С трофейным ручным пулеметом Иванов высунулся разбираться на верх башни под прикрытием откинутого вертикально полукруглого люка. Массивный, с толстым ребристым стволом для лучшего теплообмена, правда, легче советского дегтярева, особенно, пехотного варианта. Их, стоящая в броневике танковая разновидность вместе с диском тоже тяжелее будет. А ну-ка, что за клеймо на нем возле прицела? «7.92 mm rkm Browning wz. 1928 Warszawa». Ага. Тут даже переводчик не нужен: калибр 7,92 (как у немецкого маузера) Браунинг Варшава. Ясно. А это что за кнопка в скобе спускового крючка? Защелка магазина. Нажимаем, достаем. Магазин короткий двухрядный. Патронов на двадцать, не больше. Быстро расходуется — часто менять придется. У наших ДП, не говоря уже о танковых ДТ, емкость гораздо больше. Слева рукоятка явно для перезарядки. Оттягиваем назад — не тянется. Чуть ниже — переключатель с тремя положениями на три буквы «Р С В». Похоже на предохранитель и переводчик с одиночного на автоматический огонь. Стоит на «В». Переводим на «С». Теперь затвор оттягивается. Ничего сложного. Патронник пуст. Нажимаем на спусковой крючок, направив дуло вверх, — металлический холостой лязг.

Осталось выяснить: какая буква для автоматической стрельбы. Но это потом. Прицел: для близи — целик с треугольной прорезью, для дали — поднимаемая планка с перемещающимся диоптром. Ребята с таким справятся, разве что, Гурину лучше объяснить. И брезентовые подсумки с запасными полными магазинами. Такой пулемет лучше припрятать и в качестве трофея в батальон не сдавать: может и самим пригодиться (хотя и не хотелось бы).

Приоткрылась водительская дверца, и в нее высунулось веснушчатое лицо Гурина:

— Товарищ командир, — позвал он, — там рация мигает — вызов идет.

— Сейчас, — опустил вниз польский пулемет Иванов, выбрался на крышу, спрыгнул на землю и залез на место Голощапова. Подсоединил штекер своего шлемофона к разъему пулеметчика-радиста и щелкнул тангентой. Голосовая связь появилась. Радист командирского танка майора Персова сообщал, что из-за проблем с подвозом горючего и других причин, батальон задерживается в пути. Приказано стоять хоть насмерть, но польские эшелоны категорически на запад не выпускать.

— Есть, — ответил Иванов, скрывая свою досаду на задержку подмоги, — стоять и эшелоны на запад не выпускать. Если пойдут на прорыв — дам бой. С пробитым котлом паровоза далеко они не уедут. Разве что пешим порядком. Тут уж я им без вас помешать не смогу. Конец связи.

— Что, товарищ командир, — спросил Колька, — наши задерживаются?

— Немного, — решил его успокоить командир. — Придется подождать. Не боись, Гурин, прорвемся. Давай-ка я тебя пока что познакомлю с польским ручным пулеметом. Да и с гранатами тоже.

Иванов привычно взобрался на крышу, наклонился в боевое отделение за трофеями, опять вернулся на место Голощапова и дал Кольке краткое наставление по ручному пулемету Браунинга и по гранатам: мало ли, вдруг и водителю воевать придется. «Ракетчиков» все не было, поляки не звали, Иванов вылез наружу и закурил «Казбек». Как по сигналу, из левой посадки ленивым прогулочным шагом, застегивая комбинезон (вроде, он отходил по нужде), вышел Голощапов, медленно обогнул броневик, довольно подмигнул командиру и, открыв правую дверцу, забрался на свое место. Еще через восемь минут во второй броневик вернулся Никитин. Экипажи в сборе. Пока все складывается на удивление удачно и без потерь. А пан полковник все советуется…

Отвлекшегося лейтенанта позвал высунувшийся из кабины Колька:

— Товарищ командир, — крикнул он, — там поляк, с которым вы разговаривали, вышел вперед и фуражкой машет.

— Это он меня зовет, — сказал экипажу. — Пойду — пообщаюсь.

Подошел ко второму броневику и вызвал Никитина — Сердюка решил на этот раз при машине оставить. Вдвоем приблизились к полякам. Полковника видно не было. Возле знакомого чернявого поручика стоял белобрысый худощавый офицер с тремя звездочками на погонах, но без полосок, как у пана полковника, который при первом общении интересовался: «на каком основании красный командир ставит им условия». Он козырнул двумя пальцами и поздоровался, в этот раз, наконец, назвавшись.

— Пан капитан Кузняр, — перевел чернявый поручик. (Советский командир и пулеметчик в свою очередь представились поляку). — Пан капитан будет говорить от имени пана полковника Збируга. Мы проверили: никаких советских танков в посадке сзади вас и на переезде нет. Он просит вас не препятствовать отправлению эшелонов. Пану полковнику очень бы не хотелось воевать с Красной Армией, но у него приказ: незамедлительно отправить эшелоны на запад. У вас здесь только два бронеавтомобиля. Вы не сможете нас удержать. Давайте, не допустим напрасного кровопролития.

— Зеленую ракету видели? — спросил Иванов. — Это был условный сигнал, по которому мои танки передислоцировались в другое место для засады.

— В посадках нет никаких следов от пребывания ваших танков: ни следов гусениц, ни сломанных кустов или деревьев. Их там не было, — продолжал переводить разоблачения поручик.

— Я не собираюсь вам ничего доказывать, — пожал плечами Иванов и нахально улыбнулся. Главное не где были раньше наши танки, а где они стоят в засаде сейчас. А насчет всего двух бронеавтомобилей, которые перед вами… Я и с одним вас удержать могу. Одного бронебойного снаряда вашему паровозу за глаза хватит, чтобы «спустить пар». Солдат у вас много, согласен. Планируете вручную вагоны толкать?

— У нас на платформах противотанковая артиллерия. Если мы ее сгрузим и скрытно перекатим в посадку — сможем вас уничтожить, не дав сделать ни единого выстрела.

— Это не правда, — блефанул, полагаясь лишь на слова давешнего польского сержанта об отсутствии пушек в эшелонах, лейтенант Иванов. — По нашим разведданным артиллерии у вас в эшелонах нет — первый пушечный выстрел будет за нами. Если вы пошлете своих солдат поджечь бутылками или подорвать гранатами наши броневики — возможно, им это и удастся. Возможно. Но далеко не сразу. Первым делом мы приведем в негодность ваш паровоз и завалим польскими трупами пространство вокруг себя. Кроме бронебойных снарядов для котлов ваших паровозов, у нас еще имеются осколочные и картечные выстрелы для пехоты. И по два пулемета в каждом броневике. Нападайте. Паровоз, наверное, со временем вы сможете заменить или отцепите от второго эшелона и будете толкать первый сзади. Но, даже двинувшись на запад, вы попадаете в следующую засаду — уже танковую. Снова уничтоженный паровоз и десятки, если не сотни, убитых и раненых. И неминуемый налет пикирующих бомбардировщиков.

— У вас нет никакой танковой засады.

— А вы проверьте, — пожал плечами и белозубо улыбнулся Иванов. — Стоит вам хоть на метр двинуть вперед эшелон или проявить по отношению к нам какую-либо агрессию — мы открываем огонь без предупреждения.

— Вы с вашими экипажами готовы умереть?

— За Родину и Сталина — да! Кроме того, мы знаем, что нас отомстят наши товарищи. Сполна отомстят. В случае нашей гибели, ваши эшелоны будут уничтожены: сперва остановлены танками, а потом разбомблены авиацией. Оставшихся в живых солдат, возможно, в плен и возьмут, а вот офицеров, виновных в нашей гибели… Очень я в этом сомневаюсь. Они, скорее всего, будут совершенно случайно застрелены вовремя неизбежных при всякой капитуляции случайных казусов.

— Пану капитану нужно доложить содержание этого разговора пану полковнику, — перевел чернявый поручик. Белобрысый пан капитан козырнул, развернулся и быстро зашагал к эшелону.

— Хорошо, — ответил Иванов и лениво кивнул. — Пускай докладывает. Будет что нам сказать — опять помашите. Но близко — ни-ни! Особенно в свете обещания пана капитана нас поджечь или подорвать.

Опять потянулось томительное ожидание. Рация все молчала. Подмоги все не было. Скоро начнет смеркаться — в темноте подобраться к броневикам будет легче. Возможно, поляки как раз темноты для нападения и дожидаются. Иванов распорядился отдыхать по очереди: двое в экипаже спят прямо в машине, сидя на своих местах, — двое на страже.

Совсем стемнело. Сразу поляки нападут вряд ли (если они, все-таки, решили прорываться), скорее — подождут еще. Чтобы у русских бдительность притупилась. И тут неожиданно (и, слава богу, которого, говорят, нет) взошла луна и добросовестно высветила окрестности — хоть в этом им повезло. Чистое звездное небо и яркая луна. Не день, конечно же — но если кто от посадки или вдоль путей двинется — заметить можно вполне. Если конечно не спать. Одному члену экипажа командир приказал дежурить внутри броневика, в башне, а второму — с наганом в руке караулить возле машины.

Кольке досталась смена вместе с командиром. Он упросил лейтенанта и наружу выбрался не только со штатным револьвером в уже расстегнутой кобуре, но и с трофейным ручным пулеметом, повешенным на ремень поперек груди и с двумя польскими гранатами (гладкой наступательной и глубоко рифленой оборонительной) в брезентовой сумке на поясе. Туда же на пояс Колька нацепил четыре брезентовых подсумка с запасными магазинами к трофею; заранее загнал патрон в патронник, передернув рукоять заряжания; поставил на предохранитель и с важным видом принялся бродить вокруг своей машины, неожиданно поворачиваясь и меняя направление движения (чтобы, как он мечтал, обмануть поляков, которые вот-вот из ближайшей посадки на него набросятся).

Поляки все никак не набрасывались. Десять килограмм пулемета системы Браунинга на шее казались уже всеми двадцатью. Запасные магазины и гранаты на поясе тоже перестали радовать — они только мешали ходить. Устал, сказывалось напряжение прошедшего дня, хотелось спать. Но нельзя. Он отвечает за весь экипаж. Его рубеж обороны — первый. Командир тоже не спит, но он в башне. Если поляки нападут, то вначале на него, Кольку Гурина. И он первый должен поднять тревогу. А если ему суждено погибнуть — товарищи услышат стрельбу и откроют ответный огонь. Отомстят гадам. И похоронят его торжественно прямо на этом месте возле железной дороги, и будет, почти как у Аркадия Гайдара: «Проезжают паровозы — привет Кольке! Пролетают самолеты — привет Кольке! А пройдут пионеры — салют Гурину!» Тьфу-ты, рано еще помирать. На хрен мне ваши приветы с салютами на том свете? Которого, к тому же, говорят, и нету вовсе. Еще пожить хочется.

Ему все чудилось движение в ближайшей посадке, в левой. Настороженный Колька перешел на правую сторону броневика; откинул, как показывал командир, сошки пулемета; поставил их на покатый капот и левой рукой прижал приклад к плечу. Кое-как прицелился в темную посадку (мушка в прорези прицела совсем не просматривалась); поводил стволом пулемета из стороны в сторону; поклацал переводчиком огня; напряг зрение. В посадке явно кто-то был. И не один. Что-то тускло блеснуло. Или ему показалось? Так и подмывало нажать на спусковой крючок и проверить работу незнакомого пулемета. Но командир категорически приказал первым не стрелять, если только поляки не полезут из посадки или не станут приближаться вдоль путей. С сожалением Колька опять включил предохранитель, повесил пулемет обратно на несчастную шею и снова принялся кружить возле бронеавтомобиля. Вокруг второй машины с наганом в руке степенно расхаживал Никитин.

У польского эшелона движение постепенно прекратилось: поляки, очевидно, расползлись по вагонам спать. Только перед паровозом, все еще слегка пофыркивающим белым в ночи дымом, между путей стояли и на чем-то сидели вблизи разложенного костерка полдесятка караульных. И что они охраняют? Можно подумать, два советских бронеавтомобиля с восемью членами экипажей первыми нападут на несколько сотен или даже тысяч польских солдат. Делать нам больше нечего. Вы нас не трогайте и спите себе спокойно. До утра. А мы вас трогать не будем (пока подмога не придет).

Из башни высунулся командир и тихо позвал.

— Гурин, подойди. (Коля подошел). Танки приближаются. По рации сообщили. Дуй на переезд. Но не беги. Спокойным шагом. Встретишь их и объяснишь ситуацию. Комбат с ними. Пусть теперь он командует. Мы свою работу, можно сказать, сделали.

— Есть, товарищ командир, — обрадовано козырнул Колька. — Встретить танки и объяснить комбату ситуацию.

Колька перекинул ремень уже опостылевшего ему чертового пулемета через плечо, забросив ставшее тяжелым оружие за спину, и зашагал между путей к переезду. Когда он дошел, танков еще не было, но неясный гул моторов и металлический лязг гусениц уже явственно доносились в ночной тишине. Вскоре приблизились, стали громче, из-за поворота пробились лучи фар. Светомаскировку танкисты не соблюдали. Торопились и не хотели сбиться с дороги, луны им, очевидно, не хватало и скрытностью решили пренебречь, а авиации польской и вовсе не опасались. Пока танки не приблизились, Колька отошел немного от дороги и посмотрел на подходящую колонну сбоку. Танков было пять. Характерные вытянутые силуэты — бэтэшки. Не густо. Не батальон. Но и не два бронеавтомобиля, с которыми они уже несколько часов панам полякам путь на запад геройски преграждают.

Колька вышел на дорогу и пошел навстречу долгожданной подмоге. Когда его осветили фары первого танка, он остановился, поднял перед собой руки крестом и улыбнулся вовсю ширь, сияя белыми зубами на испачканном немытом лице. Его танкистский комбинезон и характерный советский шлемофон узнали. Танк, качнувшись по инерции своей многотонной массой вперед, остановился в паре метров от него и обдал теплом и таким родным запахом бензина, масла, выхлопных газов и разогретого железа. Освещенный со спины фарами второго танка над башней с поручневой командирской антенной виднелся черный силуэт стоящего в открытом люке танкиста. Колька, подойдя к танку сбоку, узнал повернувшееся к нему круглое, наполовину закрытое очками лицо своего комбата и вскинул ладонь к виску:

— Товарищ командир батальона, разрешите, — начал по уставу Колька, но был прерван комбатом.

— Отставить! Фамилия?

— Гурин. Красноармеец Гурин. Водитель лейтенанта Иванова.

— Эшелоны где?

— Вон там железная дорога, — показал рукой Колька, — на ней эшелоны. Сколько — не знаем. Наши бронеавтомобили в пятидесяти метрах перед первым паровозом. Товарища Иванова слева от рельсов, а товарища Сердюка справа.

— Ясно. Залазь на танк, красноармеец Гурин. Показывай дорогу.

Колька перевесил пулемет с плеча наискосок через спину (по-кавалерийски) и, с трудом забравшись на танк, стал позади башни, ухватившись обеими руками за поручень антенны.

— Вперед, — скомандовал Персов своему механику-водителю и танк тронулся. — А это у тебя что, — спросил он, перекрикивая лязг гусениц и кивнув на пулемет.

— Пулемет, — гордо ответил Колька. — Трофейный. Системы, как сказал товарищ лейтенант, Браунинга. Геройски добыт в бою! Мы там поляков покрошили…

— Ты лично сколько покрошил? — улыбнулся майор.

— Да, я сам-то и не крошил, — смутился Колька. — Я же водитель… Зато я первый заметил, как они бросились на нас с бутылками бензина, чтобы поджечь и успел дать задний ход. А уже пулеметчик наш, Голощапов, вот он их и покрошил из курсового ДТ. А потом и товарищ лейтенант подключился, а потом и наш второй броневик… В общем, поляки сдались, а мы трофеи забрали. А вы их видели?

— Поляков ваших? Видели. Но проехали без остановки — к вам спешили.

— Переезд! — крикнул Колька. — Нам на право.

Майор поднял руку вверх и скомандовал своему мехводу остановиться. Справа в нескольких сотнях метров чернели под тусклым лунным светом два застывших по обе стороны от железнодорожных путей броневика; за ними просматривался поддерживающий пары в топке паровоз и маленький огонек костра перед ним. Персов внимательно осмотрел открывшуюся диспозицию в бинокль.

— Гурин, — сказал он, — оббежишь все танки и передашь командирам мой приказ: второй и четвертый съезжают с переезда с правой стороны от рельсов, идут вперед и останавливаются в десяти метрах от бронеавтомобиля с такой же дистанцией между собой. После остановки выключают фары, глушат моторы и разворачивает башни: второй вправо, четвертый — назад. Третий и пятый танки следуют за мной. Дистанция при остановке та же. Третий, остановившись, поворачивает башню влево, пятый — назад.

— Есть, оббежать все танки, — сказал довольный поручением Колька и, как и положено, повторил приказ.

— Да оставь ты свою железяку системы Браунинга, — ухмыльнулся Персов, — не украду. Положи на башню.

Колька с облегчением скинул на крышу башни свой поднадоевший трофей, спрыгнул вниз и побежал передавать приказ комбата. Вернулся, влез на башню, но пулемет больше на себя уже не вешал — просто придерживал его рукой. Командирский танк осторожно съехал с переезда и медленно залязгал траками вдоль путей.

— Гурин, — позвал сквозь лязг гусениц комбат, — звать-то тебя как?

— Колька, товарищ комбат, то есть Коля. Николай.

— Что-то я тебя не припоминаю. На сборы призвали?

— Так точно. На сборы.

— Погоди, так это тебя Иванов на своего прежнего водителя сменял?

— Меня, — обрадовался своей скромной известности Колька.

— А после окончания сборов остаться служить не хочешь? Стать кадровым красноармейцем?

— Да, — смутился Колька, — я об этом, как-то еще не думал.

— Сам-то откуда будешь?

— Из Харькова.

— Да ты что! И я из Харькова. Родился там и вырос. Где работаешь?

— Шофер я. На нашем паровозостроительном полуторку вожу.

— Вот совпадение. А у моих родителей сосед по квартире тоже там на полуторке шоферит. Случайно не знаком? Нефедов Саша?

— Да вы что! — теперь уже удивился Колька. — Товарищ майор, Сашка Нефедов ваш сосед? Это ж мой лучший друг. Мы с ним еще в Куряжской колонии подружились. И на завод вместе пришли. И жену его Клаву я хорошо знаю. Свидетелем у них в ЗАГСе был.

— Вот так совпадение, — тоже обрадовался Персов. — Я Сашу видел как раз в конце августа, когда в Харькове в командировке был. Отошел он уже после своей аварии? Память вернулась?

— Так вы ничего не знаете? — помрачнел Колька.

— Чего не знаю?

— Пропал Сашка. В начале сентября как-то странно пропал. Вдруг оставил Клаве непонятное письмо и пропал. А, скорее всего, арестован. Потом взяли всех, кто с ним был близок: и Клаву, и меня, и начальника нашего цеха и еще многих других. Через несколько дней внезапно, без объяснений, выпустили. Всех, как я понял, кого по его делу брали, выпустили. А сам Сашка так и не вернулся. Что с ним? Меня, как выпустили, буквально на второй день на учебные сборы призвали. К вам. Больше я ничего и не знаю.

— А соседей его по квартире не брали? — забеспокоился помрачневший майор.

— Вроде, нет. Я когда вышел, заходил к Клаве. Надеялся — и Сашка вернулся. Соседей по квартире не арестовывали. Это точно! Я вспомнил. С мамашей вашей, бабой Раей, вы, кстати, на нее похожи (я даже иногда думал: кого вы мне напоминаете?), я столкнулся в коридоре и поздоровался. Мы с ней знакомы.

— Ясно, — кивнул слегка успокоенный Персов. — Стой! — крикнул уже своему мехводу и поднял руку вверх остальным экипажам.

Танки замерли, плавно качнувшись на гусеницах; фары погасли; уставшие на марше перегретые моторы перестали гудеть; и в наступившей тишине до Кольки отчетливо донесся скрип разворачивающихся в нужных направлениях орудийных башен.

— Ну что, земляк, — обратился Персов к Кольке. — Веди к своему командиру. Пулемет свой не забудь. Который системы Браунинга.

И Колька, закинув за плечо опостылевший трофей, повел спрыгнувшего с танка майора к своему броневику. Радостный Иванов уже спешил на встречу. Требования устава слегка похерили оба — честь никто никому не отдавал — командиры ограничились лишь крепким рукопожатием. Лейтенант оперативно ввел майора в курс дела и в конце добавил:

— Вы уж извините, товарищ командир, но я полякам представился вашим званием и должностью. Для большей, так сказать, солидности. Петлицы под комбинезон спрятал и представился.

— Ну, — сверкнул в темноте желтизной прокуренных зубов Персов, — если для солидности, то можно. Только кто теперь, по-твоему, буду я? Полковник? Или сразу комбриг?

— А вы оставайтесь, как и я, майором. Еще одним майором. Почему бы еще одному танковому батальону не прийти на подмогу нашему?

— И то верно. В первом танковом батальоне аж целых два бронеавтомобиля, а во втором — уже прогресс: пять легких танков! Ладно. Разберемся. О! Смотри. Что-то паны поляки забегали возле паровоза. Кто-то даже чем-то машет. Зовет, что ли?

— А! Это наш, то есть их, переводчик, — всмотрелся Иванов. — Поручик польский. По-русски пан хорошо говорит. Я через него с остальными и общался. Я им к нашим броневикам ближе подходить запретил и велел, если что надо, оттуда фуражкой помахать. Слушаются. Пойдемте, товарищ майор, к ним. Пообщаемся.

И они пообщались. Сначала через чернявого поручика-переводчика с белобрысым капитаном. Потом пришел не выспавшийся встревоженный пан полковник в накинутой на плечи, по случаю ночной прохлады, шинели. Зачем Советы подогнали к эшелонам танки? Да так, на всякий случай. Чтобы у панов поляков не возникло желание в потемках сделать какую-нибудь глупость, о которой оставшиеся в живых сами же потом будут жалеть. Полковник уже ни с кем советоваться не намеревался. Он просто пообещал сдаться всеми, как оказалось, четырьмя эшелонами. Но только утром. Пусть солдаты выспятся спокойно перед пленом. Да и темно к тому же. К чему спешить? Никто уже на запад не едет. Котлы в паровозах потушить? Хорошо. Встречаемся на этом месте завтра, нет, уже сегодня в 6.00.

До назначенного срока, когда уже светало, к всеобщей радости, подъехали четыре грузовика с пехотой, еще один с боеприпасами, два бронеавтомобиля из взвода Иванова и бензозаправщик. Персов приказал Иванову обслужить свою бронетехнику, а переговоры с поляками взял на себя. Майор скинул комбинезон со шлемофоном и облачился в черную кожаную куртку с командирской фуражкой. Умылся из фляги и даже успел побриться умелой рукой, не порезавшись.

Во время обсуждения условий сдачи, слух Персова среди польского пшеканья неприятно резануло слово «жид». Круглое лицо майора побагровело и он расстегнул кобуру ТТ:

— Кому-то не нравится моя национальность? — не повышая голос, спросил он. (Все смолкли). — Кто сказал? Пусть выйдет.

— Пан майор, — принялся успокаивать Персова чернявый переводчик, — никто не хотел вас обидеть. Это в русском языке для вашей национальности существуют два слова: обычное, так сказать, «еврей» и, так сказать, с обидным смыслом — «жид». А в польском языке, так сложилось, слово только одно. И обидным оно у нас не считается. Так же, как и «юде» в немецком. Вы уж извините.

— Все равно, — не успокаивался майор, не убирая руку с расстегнутой кобуры, — пусть выйдет! (Поручик перевел и вперед протиснулся побледневший белобрысый капитан). — Что он говорил? Когда меня так необидно назвал?

— Он удивлялся, что в Красной Армии еврей может командовать батальоном.

— Передайте ему, что в Советском Союзе все нации равны. Командир батальона — это ерунда. Евреи у нас командуют и полками, и бригадами, и дивизиями, и корпусами, и армиями. Главное — личные качества. Пожалуйста: командир авиакорпуса — Яков Смушкевич, командарм — Григорий Штерн. Оба только что командовали нашими войсками в победных боях на Халхин-Голе, это в Монголии, если кто не знает или позабыл, где мы японцев разбили. В соседней с нами армии танковую бригаду возглавляет комбриг Кривошеин Семен Моисеевич. Еще вопросы по национальности будут? (Поляки молчали). Тогда продолжаем обсуждать условия сдачи ясновельможного польского панства советскому майору-еврею.

Продолжали недолго. Ясновельможное польское панство приняло все требования, выставленные майором, хоть и евреем. А куда им было деваться? С танками воевать?

Пока поляки аккуратно складывали оружие у эшелонов, экипажи лейтенанта Иванова заправили и привели в порядок свою бронетехнику, пополнили израсходованный боекомплект, плотно позавтракали и улеглись рядышком, подстелив под себя и укрывшись брезентом сверху, отсыпаться в посадке возле своих машин. Ждали прибытия подкрепления в виде танков и пехоты.