Клоны. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 13

Павел Амнуэль

Первые повести из большого авторского цикла о Многомирии, о том, что существует множество вселенных, ответвившихся от нашей Вселенной. Герои повестей встречаются с фантастическими обстоятельствами жизни в Многомирии.

Дизайнер обложки Изя Шлосберг

Редактор Л. И. Моргун

© Павел Амнуэль, 2022

© Изя Шлосберг, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0056-2208-2 (т. 13)

ISBN 978-5-0056-1581-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Павел Амнуэль

_{Собрание сочинений в 30 книгах}

^{Книга 13}

КЛОНЫ

Содержание

П. Амнуэль. Многомирие в научной фантастике

Ветви

Грани

Клоны

^{Все права на электронную версию книги и её распространение принадлежат автору — Павлу Амнуэлю. Никто не имеет право каким-либо образом распространять или копировать этот файл или его содержимое без разрешения правообладателя и автора.}

© Амнуэль П. Текст, 2022

© Шлосберг И. Обложка, 2022

Многомирие в научной фантастике

Многомирие — представление о космосе, состоящем из множества «параллельных» миров, существующих одновременно с нашим; предположение о том, что существует «на самом деле» не единственная Вселенная, представленная нашему опыту, но множество вселенных, отличающихся от нашей и развивающихся независимо. Многомирие — множество миров, связанных с нашим миром самыми разными связями — духовными и (или) материальными.

Многомирие в последние годы называется также Мультиверсумом. Сейчас идея многомирия (Мультиверсума) стала популярна не только в научной фантастике, но и ученые (философы, физики) проявляют к ней все больший интерес.

Концепция существования иных миров, отличных от нашего, возникла в литературе в XVIII веке. Пример — «Кандид» Вольтера, где один из персонажей Панглос заявляет, что «все к лучшему в этом лучшем из миров». Однако вплоть до ХХ века идея многомирия ни в фантастике, ни в науке своего развития не получила.

В 1895 году, том же году, когда была опубликована «Машина времени», Герберт Уэллс рассказом «Дверь в стене»открыл для фантастики существование параллельных миров.

Для литературы идея «Двери в стене» была столь же революционна, как идея Эверетта (высказанная 62 года спустя) для физики.

В 1910 году был опубликован рассказ русского автора Николая Морозова «На границе неведомого» — уэллсовская идея иномирия была повторена, но и в этом случае дальнейшего развития не получила.

В 1923 году Герберт Уэллс вернулся к идее параллельных миров и поместил в один из них утопическую страну, куда отправляются персонажи романа «Люди как боги».

Роман не остался не замеченным. В 1926 году появился рассказ Г. Дента «Император страны «Если», а еще два года спустя — «Катастрофа пространства» С. Красновского и «Бесцеремонный Роман» В. Гиршгорна, И. Келлера и Б. Липатова. В рассказе Дента впервые возникла идея о том, что могут существовать страны (миры), история которых могла пойти не так, как история реальных стран в нашем мире. И миры эти не менее реальны, чем наш.

Персонажи «Бесцеремонного Романа» попадают в прошлое, вмешиваются в исторические события, в результате чего направление развития меняется, возникает иной мир, «боковая линия истории», отличающаяся от нашей.

В 1944 году Хорхе Луис Борхес опубликовал в своей книге «Вымышленные истории» рассказ «Сад расходящихся тропок». Здесь идея ветвления времени, впоследствии развитая Эвереттом, была, наконец, выражена с предельной ясностью:

«Стоит герою любого романа очутиться перед несколькими возможностями, как он выбирает одну из них, отметая остальные; в неразрешимом романе Цюй Пэна он выбирает все разом. Тем самым он творит различные будущие времена, которые в свою очередь множатся и ветвятся…

В отличие от Ньютона и Шопенгауэра ваш предок не верил в единое, абсолютное время. Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен… Вечно разветвляясь, время ведет к неисчислимым вариантам будущего».

Несмотря на появление перечисленных выше произведений, идея многомирия начала серьезно развиваться в научной фантастике лишь в середине пятидесятых годов ХХ века, примерно тогда же, когда аналогичная идея возникла в физике.

Одним из пионеров нового направления в фантастике был Джон Биксби, предположивший в рассказе «Улица одностороннего движения» (1954), что между мирами можно двигаться лишь в одну сторону — отправившись из своего мира в параллельный, вы уже не вернетесь назад, так и будете переходить из одного мира в следующий. Впрочем, возвращение в свой мир также не исключается — для этого необходимо, чтобы система миров была замкнута, и где-то когда-то переход из мира N в мир N+1 вновь привел бы героя в мир №1, тот, из которого он родом.

Научное исследование проблемы многомирия началось в 1957 году, когда американский физик Хью Эверетт III опубликовал тезисы своей докторской диссертации, названной «Формулировка квантовой механики через соотнесенные состояния». Причиной появления работы Эверетта стало давнее противоречие между двумя разными квантовомеханическими формулировками — волновой и матричной. Эверетт это противоречие разрешил, и его исследование привело почти через полвека к появлению в физике концепции Мультиверсума.

В 1957 году (одновременно с диссертацией Эверетта) американский фантаст Филипп Дик опубликовал роман «Глаза в небе», действие которого происходило в параллельном мире, а в 1962 году — роман «Человек в высоком замке», ставший классикой жанра. Идея ветвления исторического процесса впервые здесь была разработана на высоком художественном уровне. Действие романа «Человек в высоком замке» происходит в мире, где Германия и Япония победили своих противников во Второй мировой войне и оккупировали США; восточная часть досталась Германии, западная — Японии.

В 1962 году был опубликован роман английского писателя Джона Браннера «Времена без числа» — о мире, в котором Испанская армада не погибла во время морского перехода, а благополучно добралась до берегов Англии, высадила десант и победила.

Идея параллельных и разветвляющихся миров оказалась не менее богатой в литературном плане, нежели идеи путешествия во времени и контакта цивилизаций. Однако, несмотря на огромное количество фантастических произведений о параллельных и ветвящихся мирах, на самом деле не так уж много (если не сказать — мало) таких, где предлагался бы качественно новый опыт, давалось бы новое, оригинальное объяснение тому или иному мысленному эксперименту. Идеи многомирия развивали в своих произведениях Клиффорд Саймак, Альфред Бестер, Брайан Олдисс, Рендалл Гаррет, в СССР — братья Стругацкие, Ариадна Громова и Рафаил Нудельман.

В романе Клиффорда Саймака «Кольцо вокруг Солнца» (1982) описаны многочисленные планеты Земля, существующие каждая в своем мире, но на одной и той же орбите, и отличаются эти миры и эти планеты друг от друга лишь незначительным (на микросекунду) сдвигом во времени. Многочисленные Земли, которые посещает герой романа, образуют единую систему миров.

Клиффорд Саймак неоднократно возвращался к проблеме параллельных миров — кроме «Кольца вокруг Солнца» можно упомянуть опубликованные ранее роман «Вся плоть — трава» (1965) и рассказ «Пыльная зебра» (1954), ставший «прародителем» множества аналогичных произведений других фантастов, ничего по сути к идее, высказанной Саймаком, не добавивших.

Любопытный взгляд на ветвление миров высказал Альфред Бестер в рассказе «Человек, который убил Магомета» (1958). «Меняя прошлое, — утверждал герой рассказа, — меняешь его только для себя». Иными словами, после изменения прошлого возникает ответвление истории, в котором лишь для персонажа, совершившего изменение, это изменение и существует. В дальнейшем, несколько десятилетий спустя, идея «личного прошлого» пришла и в физику — как обычно, не из фантастики, а в результате развития эвереттических идей и гипотез.

В 1962 году был опубликован роман советских авторов Ариадны Громовой и Рафаила Нудельмана «В институте времени идет расследование» — классический фантастический детектив, действие которого начинается с убийства научного сотрудника. Сыщик расследует преступление, которое невозможно понять, не осознав, что время ветвится, что каждое новое изменение в прошлом порождает новую ветвь мироздания — старое и новое существуют независимо друг от друга. Именно так и описывал ветвление волновых функций Хью Эверетт III пятью годами ранее — однако для фантастики произведение Громовой и Нудельмана было новаторским — именно в нем впервые идея ветвления была перенесена с микро — на макро-уровень.

В повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу» (1962) описаны путешествия персонажей в разные варианты описываемого фантастами будущего — в отличие от уже существовавших в фантастике путешествий в различные варианты прошлого.

В 1968 году английский фантаст Брайан Олдисс опубликовал роман «Доклад о вероятности А». Это произведение действительно построено в форме научного доклада, написанного различными наблюдателями, следящими каждый из своего мира за событиями, происходящими в мире параллельном. Каждый из миров назван «вероятностью», поскольку каждый возник как осуществление с некоторой вероятностью некоего события, возможного в каждом из этих миров.

Шестидесятые годы прошлого века стали временем интенсивной разработки идеи многомирия в самых разных ее вариантах. Это и параллельные миры, развивающиеся независимо друг от друга, это и миры, развивающиеся независимо, но связанные друг с другом множеством подпространственных переходов, это миры, друг из друга вытекающие, как ручьи… Трудно назвать фантаста шестидесятых-семидесятых годов, кто не написал бы романа, повести или хотя бы рассказа на тему о многочисленных вариантах нашего мироздания, о возможности прожить несколько альтернативных жизней, а человечеству — пережить множество альтернативных исторических событий.

По большей части это были миры, физически от нашего мира мало отличавшиеся — варьировались поступки героев (напр., «Лавка миров», 1959, и «Три смерти Бена Бакстера», 1957, Роберта Шекли), человеческие судьбы (напр., «Дракон» Рэя Брэдбери, 1955) и судьбы целых народов (напр., в романе «Трансатлантический туннель, ура!», 1972, Гарри Гаррисон описал мир, в котором Джордж Вашингтон был убит, а потому американская революция не состоялась). Развилки во времени, менявшие историю Земли, происходили в далеком прошлом, когда нашу планету населяли динозавры (трилогия об Эдеме Гарри Гаррисона, 1984—1988), и в прошлом недавнем («Гамма времени» Александра и Сергея Абрамовых).

Развилки и ветвления могут приводить к самым неожиданным последствиям. В цикле романов Рэндалла Гаррета «Слишком много волшебников» (1966) развилка произошла в средние века, когда люди интенсивно интересовали магией, волшебством и в результате сумели направить развитие цивилизации по принципиально иному пути. Не наука получила право на жизнь, а магия, и к ХХ веку в Англии совершают преступления и разгадывают детективные загадки маги и волшебники, пользующиеся потусторонними силами так же легко, как в нашей «вероятности А» мы пользуемся простыми физическими законами.

Влияние Мультиверсума (гомеостатического мироздания) на судьбы людей показано в повести советских фантастов Аркадия и Бориса Стругацких «За миллиард лет до конца света» (1977). К альтернативной истории человечества братья Стругацкие обратились в повести «Отягощенные злом» (1988).

Из других произведений российской фантастики, связанных с многомирием, можно назвать роман Андрея Лазарчука «Иное небо» (1994). Историческая развилка здесь та же, что уже была «исследована» Филиппом Диком в романе «Человек в высоком замке» — Вторая мировая война заканчивается победой Германии, Россия завоевана, действие романа Лазарчука происходит много лет спустя после той «исторической победы». Интересен роман Андрея Валентинова «Капитан Филибер» (2007) — первый русскоязычный роман, где дана прямая ссылка на эвереттику.

Интересен цикл альтернативно-исторических романов Хольма Ван Зайчика (2000—2005). Ван Зайчик — это псевдоним двух российских писателей — рассматривает историческую развилку, произошедшую в годы завоевания Руси татаро-монголами.

В американской фантастике интересен роман Дина Кунца «Краем глаза» (1999). Развитие идеи многомирия состоит здесь в возможности взять из ИДЕИ каждого мира понемногу — так, чтобы там это оказалось незаметно, а здесь получить результат. Аналогичная идея, впрочем, высказывалась и ранее в повести израильского фантаста Павла Амнуэля «Каббалист» (1998).

Одна из концепций Мультиверсума показана в романе Павла Амнуэля «Тривселенная» (1999) — существование трех вселенных, одна из которых материальна, другая состоит из нематериальных идей, а в третьей законы природы позволяют идеям переходить в материальную форму, а материи — обращаться в идеи.

Среди недавних произведений на тему многомирия можно назвать веселую комплексную Трилогию Шредингеровского Кота вокруг истолкований квантовой физики, написанную Робертом Вильсоном. Первая книга («Вселенная по соседству») рассматривает различные характеристики многомирия, второй том («Хитрая шляпа») соединяет их сквозь нелокальность и третья часть («Почтовые голуби») размещает их в созданной наблюдателем вселенной.

Научно-фантастическая литература часто описывает еще не осуществленные научные проекты, еще не сделанные открытия и идеи, еще не вошедшие в ареал науки. Примеров тому достаточно много (голография, лазеры, клонирование и пр.), один из них — предвидение идеи многомирия и описание этой идеи и многочисленных следствий из нее для человеческой цивилизации.

Фантастика предвидела появление эвереттизма, эвереттизм же, утвердившись в физике, позволяет прийти к выводу об онтологической ценности всякой литературной фантазии, поскольку в результате практически бесконечного количества ветвлений мироздания, произошедших после Большого взрыва, в Мультиверсуме могут существовать (и, скорее всего, реально существуют) все или большая часть описанных фантастами (и, тем более, авторами-реалистами) универсумов. В этом смысле фантастическая литература, создаваемая авторами в нашей Вселенной, может быть (и, скорее всего, действительно является) сугубо реалистической прозой в другой части Мультиверсума.

Эвереттическая проза — реалистическая литература Многомирия.

Павел Амнуэль

ВЕТВИ

— Басс, — сказала Памела, заглянув в комнату, где муж смотрел, как на экране компьютера бьются созданные им полчаса назад рыцари неизвестной страны.

— Басс, — повторила Памела, потому что Себастьян не отрывал взгляда от не очень удачной компьютерной анимации, — ты можешь меня выслушать?

Себастьян Флетчер повернулся к жене:

— Я тебя всегда внимательно слушаю, моя милая, — сказал он, улыбаясь, но улыбка не обманула Памелу. Муж вторую неделю бился над пятиминутным клипом, придумывая положения, движения, выражения лиц персонажей — он был недоволен собой, и шеф его тоже был недоволен, а то, что заказчика показанные отрывки вполне устроили, ничего не значило: и Себастьян, и Мэтью Грин, его начальник, прекрасно понимали, что работа только начинается, и потребуется еще не одна неделя, прежде чем, глядя на движения персонажей, можно будет сказать сакраментальное: «И вот хорошо весьма».

— Я нашла синяк на спине Элен, чуть ниже левой лопатки, — сказала Памела.

Себастьян нажатием клавиши остановил изображение, битва превратилась в неподвижную картинку, батальное полотно, нарисованное торопливой рукой не очень старательного художника.

— А… другие? — спросил Себастьян.

— Тот, что появился в понедельник, совсем исчез, — сказала Памела, — а позавчерашний еще виден, но, когда я нажимаю, уже почти не болит — во всяком случае, Элен не жалуется. Но этот, новый…

— Я тебе говорил, Пам, нужно было сразу обратиться к врачу, — сердито сказал Себастьян. — Может, это какая-то болезнь крови, и мы теряем время…

— А если нет? — устало проговорила Памела. Разговор этот происходил не впервые, и новых аргументов у нее не было, она сама ужасно боялась, но так и не могла оценить — чего больше: того, что у девочки может оказаться редкая болезнь крови (конечно, редкая, разве у многих детей вдруг обнаруживаются на теле кровоподтеки?), или того, что Элен кто-то бьет в детском саду, а миссис Бакли может подумать… О Господи!

— Пам, — сказал Себастьян, — завтра я сам отвезу Элен в детский сад и поговорю с…

— Нет! — вскричала Памела. — Помнишь, что она сказала, когда у Элен пропал пакет с завтраком? «У нас этого произойти не могло, вы должны, миссис Флетчер, лучше следить за девочкой…»

— Я прекрасно помню, что сказала эта дура, — с досадой отозвался Себастьян. — У них в саду никогда не бывает происшествий. Но если кто-то бьет нашу Элен, то только там, других вариантов нет.

— А если это болезнь?

— Пам, — решительно сказал Себастьян, — давай все-таки покажем Элен миссис Балмонт. Она пошлет девочку на анализ крови…

— И если это не болезнь, Басс, ты можешь себе представить, что начнут говорить о нас в городе?

— Существует врачебная тайна… — начал Себастьян и замолчал под свирепым взглядом жены.

— Так, — сказал он. — Давай что-то решать, Пам. Или — или. Или мы показываем Элен врачу, или я разговариваю с миссис Бакли.

Оба решения были плохими.

— А если… — проговорила Памела, глядя мужу в глаза и заставляя его не отводить взгляд. — Если ты поговоришь с Фионой? Она могла бы проделать все анализы так, что никто…

— Пам! — воскликнул пораженный Себастьян. — Ты хочешь, чтобы я…

— Другого выхода нет, не правда ли, дорогой?

Памела сказала это со странной интонацией — одновременного осуждения, прощения, необходимости и единственности предложенного выхода.

Года три назад у Себастьяна случился небольшой роман с доктором Фионой Беннетт, небольшой в том смысле, что не очень длительный, не очень бурный и, к счастью для семьи, благополучно закончившийся. Неизвестно, правда, что могло бы произойти, будь у Памелы другой характер. Однажды она застала мужа с этой женщиной — ничего предосудительного, они сидели на скамейке в больничном парке, у Басса были тогда проблемы с легкими — слишком много курил, — доктор Беннетт назначила ему курс физиотерапии и убедила бросить курить, чего Памеле не удалось за годы семейной жизни. Памела заехала в больницу после работы, шла к главному корпусу по боковой аллее, где больше тени, и увидела… Мирная беседа, но у Басса так сияло лицо… Памела повернулась и ушла, и вечером ничего не сказала мужу, хотя слова вертелись на языке разные, в том числе такие, каких Памела никогда в жизни не произносила вслух.

Всю ночь она лежала без сна и думала, а утром сказала:

«Если у нас не будет ребенка, мы долго не продержимся».

Так они оказались связаны одной нитью — их приемная дочь Элен и доктор Беннетт, которая, скорее всего, ничего не знала о давнем утреннем разговоре.

— Пожалуй, — пробормотал Себастьян, — это действительно выход. Правда, я уже столько времени не видел мисс Беннетт…

Памела промолчала. Она не была уверена в том, что муж говорит правду, но и в том, что он лжет, у нее не было ни малейшей уверенности.

— Договорились, — сказал Себастьян, запуская программу анимации, — завтра же позвоню. Уверяю тебя, дорогая, это, скорее всего, ерунда, о которой не стоит беспокоиться.

Сам он так не думал.

* * *

Элен появилась в их жизни чуть больше года назад — немного грустный, хрупкий, нежный и очень отзывчивый ребенок. Памела и Себастьян были женаты седьмой год, любили друг друга еще со школы, оба не сомневались, что поженятся, как только получат аттестаты, но все оказалось сложнее: у Пам умер отец, а Басс поступил в компьютерный колледж, днем учился, а вечерами приходилось подрабатывать, и только ночи и уик-энды, да и то не всегда, оставались для встреч с его любимой Памелой. Они не то чтобы охладели друг к другу в те годы, но стали понимать: любовь — самое ценное, что есть в их жизни, но состоит жизнь на самом деле из мелочей, и если с ними не справиться…

Поженились они, когда Себастьян устроился в фирму «Орион» и сделал свой первый мультимедийный клип. Памела работала в супермаркете кассиршей, уставала, конечно, но, в общем, не больше мужа, и все было в порядке, когда выяснилось — на четвертом году семейной жизни, — что детей у них быть не может. Странным образом ни Памела, ни Себастьян не были виновны в этой, как сказали им врачи, генетической аномалии — и у Пам, и у Басса с любым другим партнером все прекрасно получилось бы, но вот друг с другом… Какие-то гены оказались рецессивными, а результат… И ничего нельзя было поделать, разве что развестись и начинать жизнь сначала.

«Есть два выхода, — сказал им врач, с которым они консультировались в клинике святого Чарлза. — Первый: донорская сперма от другого мужчины»…

«Нет!» — одновременно воскликнули Памела и Себастьян, и доктор, не сбавляя темпа, перешел ко второму варианту:

«Тогда вам остается одно: взять на воспитание ребенка, лучше в младенческом возрасте, чтобы ощущения материнства и отцовства могли формироваться наиболее естественным образом»…

Так они и поступили. Правда, прежде чем в их доме появилась Элен, прошло еще чуть больше года, время было нервным, иногда обоим казалось, что напрасно они ввязались в эту историю, но, когда Памела увидела среди сидевших рядком на маленьких стульчиках русских детишек странную тихую девочку со светлыми косичками и удивительно пронзительным умоляющим взглядом огромных черных глаз, все ее сомнения не то чтобы рассеялись — Памеле показалось, что их никогда и не было, они с Басом мечтали о такой дочери, и разве не знаком судьбы было то, что именно в этом заволжском городишке со странным, только в России и возможным названием Римско-Корсаковск, которое и выговорить невозможно, не приняв предварительно по-русски «сто грамм на грудь», оказалась девочка, которую Памела уже много раз видела в своих снах — именно ее, Памела не сомневалась в этом, именно такую, светленькую, с косичками и огромными черными глазами?

Оформление документов оказалось процедурой предельно забюрократизованной, пройти этот путь самостоятельно Памела и Себастьян никогда не сумели бы. Слава Богу, все взяла на себя русская посредническая фирма, и, хотя Басс был уверен, что большая часть заплаченных ими денег ушла на взятки чиновникам и какие-то не очень, возможно, законные юридические процедуры, но сделано все было — надо отдать должное — достаточно быстро. За девочкой, которую в России звали Еленой Петровной Ершовой, Себастьян ездил один, без жены, готовившей дом к приему ребенка.

Он привез с собой подарки — как же без них? — и, когда Леночку привели в кабинет директрисы детского дома, до тошноты приторной Ларисы Авдеевны, Себастьян достал из пакета огромного белого доброго Годзиллу с черными глазами, такими же, как у Лены, только стеклянными, пустыми и холодными. Девочка, никогда в жизни не видевшая таких дорогих игрушек, не удостоила подарок даже взглядом, она прошла через всю комнату, глядя только на Себастьяна, уткнулась носом ему в колени, обняла за ноги и сказала:

«Папа».

Себастьян знал к тому времени немало русских слов — две сотни наверняка, — но сразу все забыл, он только и смог взять девочку на руки, прижать к себе и почувствовать, как быстро бьется ее сердце…

«Леночка очень привязчивая, — то ли с неодобрением, то ли со скрытым намеком сказала директриса. — Вы уж ее любите, не обижайте, а то ведь»…

Когда Себастьян вернулся с Элен в Хадсон, Памела ждала их на вокзале, муж нес девочку на руках, потому что она уснула по дороге из Нью-Йорка. Он передал ребенка жене, и Элен — Себастьян стал называть ее на свой манер, как только они пересекли границу России, — не проснувшись, обняла Памелу за шею, потерлась о нее носом и что-то пробормотала.

«Мне послышалось, — спросила Памела, — или она назвала меня мамой?»

«А как ей еще тебя называть, милая?» — улыбнулся Себастьян и полез обратно в вагон — за вещами.

* * *

Себастьяну нужно было время, чтобы подготовиться к разговору: Фиону он не видел почти три года, расстались они тогда без сожаления, оба были уверены, что больше не увидятся — им стали не нужны эти встречи, и с какими словами обратиться сейчас к бывшей любовнице, Себастьян не знал, всякое слово могло оказаться деструктивным, разговора не получится, и к какому врачу тогда обращаться, он не имел ни малейшего представления.

Утром по дороге на работу Себастьян отвез Элен в детский сад, убедился, что синяк под лопаткой невозможно заметить, если не снять с девочки обтягивающего платьица, и в фирме, уже сидя за компьютером, продолжал думать о том, что скажет Фионе, и поймет ли она его правильно.

В одиннадцать, будто что-то подтолкнуло его изнутри, Себастьян набрал номер телефона, который, как оказалось, прекрасно помнил, и, услышав знакомое «Это доктор Беннетт», произнес:

— Фиона, это Себастьян, извини, что я тебя беспокою…

— Господи, Басс! — отозвалась доктор Беннетт с такой откровенной радостью, что Себастьяну стало не по себе: неужели он ошибся, неужели их встречи были для Фионы гораздо важнее, чем она старалась изобразить? — Басс, я так рада тебя слышать!

И сразу, без перехода, очень серьезным, даже отчужденным голосом:

— Извини, я сейчас занята, перезвоню тебе, как только освобожусь.

Трубку Фиона положила, не дожидаясь ответа.

Себастьяну пришлось два часа — до самого обеда — мучить себя вопросом: позвонит или нет? И что делать, если не позвонит?

Звонок раздался ровно в час, и на этот раз голос у Фионы был в меру приветлив, в меру заинтересован и в меру отстранен:

— У тебя ко мне дело, верно?

— Д-да, — отозвался Себастьян, — именно дело. Фиона, понимаешь, у нас с Пам…

— Давай, — прервала его доктор Беннетт, — встретимся в кафе «Джорди», это напротив клиники, у меня будет сорок минут времени, и ты все объяснишь.

— Когда…

— Я там буду через пять минут.

— Я не успею раньше, чем за…

— Ты все еще в «Орионе»? Значит, двадцати минут тебе достаточно.

Себастьян не сказал бы, что за прошедшие годы Фиона сильно похорошела. Она стала строже, она иначе теперь смотрела, она вообще стала другим человеком, к которому невозможно было применить прежние понятия о красоте. Все, что думал раньше Себастьян о Фионе, не имело отношения к этой женщине, уверенной в себе, смотревшей на него скорее с медицинским любопытством, нежели с женским интересом. «Но ведь она действительно была рада меня услышать», — сказал себе Себастьян и подумал, что, возможно, сильно ошибся.

Они заняли столик у окна, Фиона только кивнула официанту, и он сразу принес обоим по стакану апельсинового сока, яичницу с беконом и черный кофе с лимонной долькой.

— Я здесь каждый день обедаю, — сказала Фиона, — мои вкусы хорошо известны… Рассказывай, не теряй времени. Что случилось? С тобой или с Памелой?

Чтобы рассказать с самого начала историю об удочерении девочки из России, Себастьяну понадобилось больше времени, чем он рассчитывал, и когда он лишь подошел к сути разговора, часы показали два, Фиона слегка покачала головой, пришлось прекратить дозволенные речи.

— Ты торопишься, — огорченно сказал Себастьян, — а я еще не добрался до главного.

— Главное ты уже сказал, — мягко произнесла Фиона. — Главное: вы с Памелой счастливы друг с другом и с этой девочкой. Остальное менее существенно.

— Тебе нужно идти?

— Неважно. Рассказывай, что случилось с Элен. Наверняка не с вами. Итак?

— Недели полторы назад Пам обнаружила на левой руке Элен довольно большой кровоподтек. Мы спросили ее: «Кто-то ударил тебя в детском саду?» «Нет», — ответила она, и мы не стали допытываться. Через пару дней синяк пожелтел, как положено, и исчез. А на следующий день вечером я увидел кровоподтек у Элен на ноге, там, где сама она заметить его не могла. И на этот раз девочка утверждала, что ни в саду, ни на улице никто ее пальцем не тронул. Этот синяк через несколько дней прошел так же, как и первый. А вчера появился третий — под левой лопаткой, — и мы с Пам решили…

— Да, я понимаю, — задумчиво сказала Фиона. — Если Элен никто не бил, то это может быть болезнью крови. Нужно обратиться к врачу, а вы боитесь это сделать, потому что анализы могут оказаться хорошими. Если Элен здорова, значит, кто-то ее все-таки ударил, и врач обязан сообщить об этом в полицию…

Себастьян кивал головой, он не хотел слышать того, что говорила Фиона, он и Памела думали об этом дни и ночи, он надеялся, что Фиона сделает иной вывод, она всегда находила неординарные решения, почему сейчас мысль ее двигалась по той же колее, из которой не выбраться?

— А если учесть, что не так давно осудили уже вторую женщину, убившую приемного ребенка из России, — продолжала Фиона, не замечая волнения Себастьяна, — то легко представить, чем все это может обернуться для вас с Памелой.

Себастьян молчал.

— Ты хочешь, чтобы я сделала анализ крови неофициально, в лаборатории клиники? — спросила Фиона после непродолжительного молчания.

Себастьян кивнул.

— Ты надеешься, что девочка здорова, верно? Если анализ это подтвердит…

— Пожалуйста, — взмолился Себастьян. — Давай не будем обсуждать, что произойдет потом. Я хочу знать, что с Элен!

— Завтра в семь тридцать, — сказала Фиона, — подъезжайте к шестым воротам кампуса. Я вас встречу. Основной анализ будет готов к вечеру, для детального понадобится около недели… Извини, Басс, мне действительно пора.

— Я знал, что ты не откажешь, — пробормотал Себастьян, помогая Фионе надеть плащ.

— Пожалуйста, — поморщилась Фиона, — только без сантиментов.

* * *

Доктор Беннетт позвонила Себастьяну на мобильный телефон, когда он показывал менеджеру практически уже готовый клип компьютерной игры «Цивилизация стасиса». Ответить Себастьян не мог и взволновался так, что скомкал объяснение идеи финала, на вопросы отвечал, не думая, и, похоже, завалил презентацию.

— Учтите наши замечания, Флетчер, — сказал Мэтью Грин, генеральный менеджер фирмы, — и покажите клип завтра. Идея хорошая, но, кажется, вы сами не очень понимаете всех ее достоинств.

Достоинства собственной идеи Себастьян понимал прекрасно, но сейчас думал о другом и, выйдя из кабинета, сразу набрал номер Фионы.

— Что… — начал он, забыв поздороваться.

— Ничего, — сообщила Фиона, — кровь нормальная. Я, конечно, проведу полный анализ, но девять шансов из десяти, что и он ничего не покажет. Девочка здорова.

— Не понимаю, — пробормотал Себастьян. — А не может ли это быть болезнью не крови, а кожи? Слишком чувствительная, например. Достаточно тронуть…

— Ты сам сказал, что никогда прежде у девочки не было кровоподтеков, верно? — с хорошо слышимым раздражением в голосе сказала Фиона. — Или вы с Памелой к ней за весь год ни разу не прикасались?

Себастьян вспомнил, с какой страстью тискала Памела девочку при каждом удобном случае, и вынужден был признать, что Фиона, конечно, права: если бы у Элен оказалась слишком нежная кожа, синяки должны были появиться еще год назад.

Может, они и появлялись, а он не замечал? Нет, исключено, уж Памела непременно обратила бы внимание, купая Элен.

— Почему ты молчишь? — спросила Фиона.

— Думаю, — сказал Себастьян. — Ударить Элен могли только в детском саду.

— Ты ее спрашивал?

— Она утверждает, что никто никогда ее не бил. Но ее могли запугать…

— Ты хочешь поговорить с воспитательницей?

— Н-нет, — протянул Себастьян, представив, что скажет миссис Бакли, если хотя бы намеком дать ей понять, будто в ее саду дети бьют друг друга до синяков.

— О’кей, — сказала Фиона. — Держи меня в курсе событий, хорошо?

* * *

— Знаешь что? — предложила Памела, когда вечером, уложив Элен спать, они сидели на кухне и пили чай с конфетами (Себастьян хотел налить себе коньяка, но Пам отобрала бутылку, сказав, что принимать решение нужно на трезвую голову). — Я завтра возьму отпуск на три-четыре дня и прослежу, что делают дети в саду. Погода сейчас хорошая, много времени они проводят на воздухе, я могу сидеть на бульваре, оттуда прекрасно видно, что происходит за решеткой сада, а меня увидеть невозможно, ты знаешь, какие там большие кусты…

— Хорошо, — пожал плечами Себастьян. — Но ты же не сможешь следить за каждым движением Элен. Как можно быть уверенным…

— Я буду стараться, — твердо сказала Памела, и Себастьян не стал спорить — он давно убедился в том, что, когда жена начинает говорить безапелляционным тоном, лучше не сопротивляться и ждать развития событий.

На следующий день синяк на спине Элен пожелтел и стал почти незаметен. Памела отвезла девочку в сад, поговорила с миссис Бакли о погоде и новой системе развития детской фантазии и отправилась на работу, где без проблем получила отпуск на три дня. За свой счет, естественно. И с обещанием поработать сверхурочно, если возникнет производственная необходимость.

На бульвар перед детским садом Памела вернулась, когда детей выпустили поиграть — малыши с визгом катались с горки, лепили «пироги» в песочнице, играли в прятки и другие игры, смысл которых Памела не сразу поняла. Мальчик возраста Элен изображал из себя, должно быть, горного козла и упал с громким воплем, перешедшим в надрывный рев. Миссис Бакли и молодая воспитательница, которую, насколько помнила Памела, звали Катрин, подняли малыша, успокоили, и он опять принялся бегать, будто ничего не случилось. Вполне вероятно, что на ноге или руке у него появились не один, а несколько синяков.

«Дети так неосторожны, — подумала Памела, — а мы с Бассом из мухи делаем слона».

Она знала, что это не так — просто пыталась себя успокоить. Пока другие малыши бегали и действительно набивали себе синяки и шишки, их Элен сидела рядом с Катрин, ходила за ней, как привязанная, с детьми общалась мало, за два часа, оставшихся до обеда, никто ее и пальцем не тронул, а потом детей увели в дом, площадка опустела, а там, внутри, могло происходить все, что угодно, и фантазия подсказывала Памеле, как во время тихого часа какой-нибудь нахальный мальчишка подходит к их дочери и… Что?

Вечером Элен сидела рядом с Себастьяном у компьютера и смотрела, как на экране рождались и исчезали медведи, крокодилы и странные ушастые Чебурашки, звери, популярные в России и совершенно не известные зоологам в Соединенных Штатах.

— Тебя кто-нибудь обижает в саду, моя милая? — время от времени спрашивала Памела, подходя сзади и обнимая Элен за хрупкие плечи.

— Нет, мама, — неизменно отвечала девочка, и в груди Памелы возникало сладкое чувство, которому она даже не пыталась дать рациональное объяснение.

— Может, тебя ударил злой мальчишка? — как бы невзначай спрашивал Себастьян.

— Нет, папа, — отвечала девочка, пытаясь перелезть со своего стульчика на колени Себастьяну.

Вечером, купая Элен, Памела внимательно осмотрела ее худенькое тельце: большой кровоподтек под коленкой уже почти не был виден, а тот, что появился вчера — под лопаткой, — побледнел и пожелтел, и, по словам Элен, ей уже совсем не было больно. Ну, почти. Если сильно нажать, то чуть-чуть…

Элен всегда засыпала быстро — должно быть, уставала за день, положишь в кроватку, а она уже посапывает, положит ручки под голову и спит до утра. Памела несколько раз вставала ночью, поправляла у девочки одеяло и не могла отойти — смотрела, как сладко Элен спала, время от времени бормоча во сне что-то непонятное. Может, по-русски, на котором Памела успела выучить десятка три слов во время поездки в странный городок Римско-Корсаковск, название это она выговоривала с трудом, знала, конечно, что был такой русский композитор, современник то ли Чайковского, то ли Прокофьева, но и Чайковский с Прокофьевым были для Памелы такой же абстракцией, как Древний Рим с его Колизеем и Капитолием.

Утром Памела раздумывала над тем, имело ли смысл тратить еще один день, занимаясь бесполезным делом и теряя при этом деньги, на которые можно было купить Элен плюшевого медведя, стоившего даже на распродаже у Ховера почти пятьдесят долларов.

— Пам, — странным голосом позвал из ванной Себастьян, воевавший с Элен с утра, чтобы она почистила зубы.

— Да, милый, — рассеянно отозвалась Памела, думая о своем.

— Посмотри, — сказал Басс.

На правом плече девочки расплывался новый большой кровоподтек.

— Когда? — поразилась Памела. — Вечером ничего не…

— Значит, ночью, — сказал Себастьян. — Ты заходила к Элен два или три раза…

— Я ничего не видела! Только включала ночник, поправляла одеяло — и все.

Элен захныкала, ей надоело стоять на стульчике перед раковиной и водить по зубам жесткой щеткой.

— Позвони Фионе, — сказала Памела. — Сейчас же. Я не повезу Элен в детский сад. Посмотри — этот синяк невозможно не увидеть. Миссис Бакли…

* * *

Что сказала бы миссис Бакли, так и осталось не известным. В восемь «шевроле» Себастьяна подкатил к восточному входу в кампус, доктор Беннетт ждала в кафе, где обычно завтракали преподаватели медицинского колледжа. Лекции уже начались, и сейчас здесь было пусто.

— Это Памела, — представил жену Себастьян. — Доктор Беннетт.

— Очень приятно, доктор, — сухо сказала Памела, но, поняв, что сейчас не время для выяснения давно закончившихся отношений, перешла к делу. — Сегодня ночью на плече Элен появился еще один…

— Позвольте, — мягко, но решительно прервала Фиона, — я посмотрю сама, хорошо? Иди ко мне, Элен, ты не боишься, что я сделаю тебе больно?

Доктор Беннетт подвела девочку к окну и долго разглядывала синяк, будто это было экзотическое тропическое растение.

— Ну что? — не вытерпел Себастьян после нескольких минут напряженного молчания.

— Хочешь мороженого, Элен? — спросила доктор Беннетт. — Шоколадное или фруктовое?

Усадив девочку на стул рядом с Себастьяном и подав знак официанту, Фиона повернулась к Памеле:

— Уверяю вас, — сказала она, — девочка здорова. Я сделала полный анализ крови. Единственное нарушение — немного пониженный гемоглобин, но это естественно, принимая во внимание условия, в которых она провела первые годы своей жизни. Этот синяк — и наверняка, другие тоже — результат… м-м…

Фиона смутилась, стараясь подыскать слова, не обидные для Флетчеров, но правильно описывавшие суть дела.

— Ты хочешь сказать, что Элен били? — прямо спросил Себастьян.

— Если ты внимательно приглядишься, то увидишь, что кровоподтек по форме похож на три пальца… ну, как если бы ты взял девочку за плечо и сильно…

— Я? — возмутился Себастьян. — О чем ты говоришь?

— Я не имею в виду тебя лично, просто…

— Вчера вечером, — резко сказала Памела, — кровоподтека на плече Элен не было, я буду утверждать это даже на Страшном суде. Ночью я трижды входила в детскую, но к Элен не прикасалась, в этом я тоже готова присягнуть.

— Девочка спит спокойно? — поинтересовалась Фиона. — Не кричит во сне? Ей не снятся кошмары?

— Она несколько раз что-то пробормотала, кажется, по-русски, — вспомнила Памела. — А вообще… Нет, спала спокойно.

— Элен разговаривает с вами по-русски?

— В первое время, но дети очень быстро учат язык, — вмешался в разговор Себастьян, — и уже месяца через три после переезда Элен перестала вставлять в свою речь русские слова. Я уверен, она уже и думает по-английски.

— Понятно, — протянула Фиона.

Элен сосредоточенно ела мороженое и не обращала внимания на разговоры взрослых.

— Вы не будете возражать, — сказала Фиона, — если я поговорю с девочкой наедине? Басс знает, — обратилась она к Памеле, — мое медицинское образование включает и подготовку психолога.

Памела хмуро посмотрела на мужа и произнесла неприязненно:

— По закону при разговоре с детьми должен присутствовать один из родителей.

— Конечно, — кивнула Фиона. — Проблема в том, что в вашем присутствии реакции Элен могут оказаться несколько иными, чем… Я не настаиваю, просто предлагаю, потому что, мне кажется, это может дать результат.

— Пам, — сказал Себастьян. — Я думаю, доктору Беннетт можно доверять.

— Конечно! — воскликнула Памела. — Можно доверять!

Она смяла лежавшую на столе салфетку и швырнула на пол.

— О Господи, — пробормотала Памела, — извините, я…

— Не нужно извиняться, — участливо сказала Фиона. — Я понимаю…

— Хорошо, — согласилась Памела. — Где вы хотите разговаривать? Мы с Бассом будем рядом, в соседней комнате.

— У меня кабинет в терапевтическом корпусе. Элен доест мороженое, и мы отправимся.

* * *

— Почему так долго? — нервно сказала Памела. — О чем она может разговаривать с маленьким ребенком вот уже полтора часа?

Себастьян сжал руку жены, он и сам беспокоился — не за Элен, естественно, Фиона позаботится, чтобы девочка чувствовала себя комфортно, его беспокоило состояние Памелы. Неизвестно, о чем она думала, и что скажет, когда Элен с Фионой выйдут, наконец, из кабинета.

Дверь распахнулась, и в коридор выбежала разгоряченная Элен, размахивавшая бумажным самолетиком.

— Мама! — закричала он, бросаясь к Памеле. — Папа! Посмотрите! Он летает до потолка! Может и выше, но потолок не пускает!

— Элен, — пробормотала Памела, прижимая к себе девочку, — с тобой все в порядке, милая?

— Конечно, — вместо девочки ответила вышедшая следом доктор Беннетт. — Замечательная у вас дочь, Памела. И твое воспитание, Басс, тоже сказывается — Элен очень хорошо для ее возраста рисует…

— Но… — сказал Себастьян, напряженно глядя в лицо Фионе. В отличие от жены, он разбирался в том, что означала каждая интонация его бывшей подруги, и видел, что сказанное было прикрытием слов, не произнесенных вслух.

— Не знаю, — призналась Фиона. — Определенно одно: она не могла сама себя ударить.

— Стигматы? — спросил Себастьян.

— Я думала о такой возможности, — медленно произнесла Фиона. — Не похоже, Басс. Ваша Элен — совсем не тот психологический тип. К тому же, стигматы никогда не появлялись у маленьких детей. Надо быть взрослым фанатиком… Нет-нет, это не стигматы, успокойся.

— Успокойся! — нервно воскликнул Себастьян. — Ты не можешь сказать, больна Элен или здорова. Что нам делать? Должна ли она ходить в детский сад? Должен ли кто-то из нас — я или Пам — постоянно с ней находиться и следить…

— Пожалуйста, Басс, не паникуй, хорошо? Дней через десять я сделаю еще один анализ крови, и мы с Элен — если за это время ничего не произойдет — поговорим еще раз.

— Нет, — твердо сказала Памела, вставая и заставляя мужа подняться. — Никаких бесед я больше не позволю. И никаких анализов. Элен и без того напугана.

— Но, Пам… — слабо запротестовал Себастьян.

— Все, — отрезала Памела. — Пойдем, Басс.

У двери Себастьян обернулся в надежде на то, что встретит взгляд Фионы и поймет то, что доктор Беннетт не хотела говорить вслух: ждут ли их тяжелые дни или можно надеяться на лучшее? Фиона не смотрела в его сторону. Похоже было, что она вообще никуда не смотрела — то ли о чем-то сосредоточенно думала, то ли, напротив, старалась отогнать от себя мысли, приходившие ей в голову против воли.

* * *

Воскресные дни семейство Флетчеров провело на берегу Гудзона — просыпались рано, Памела будила девочку, и они отправлялись к реке, ставили палатку, завтракали, а потом до самого вечера бегали по жесткой траве, кувыркались, прятались друг от друга за деревьями, в воду не заходили и Элен не пускали — впрочем, она не очень-то и стремилась, — весна была довольно прохладной, а вода в Гудзоне — холодной, будто река вытекала из Северного Ледовитого океана.

Домой возвращались только ночевать — Себастьян предлагал остаться в палатке до утра, но Памела не согласилась: холодно, и, к тому же, ночью по Гудзону шли в сторону Нью-Йорка грузовые суда, тарахтели дизели, на борту играла музыка, а в сотне ярдов от пляжа проходила вдоль берега железная дорога, где движение грузовых поездов было оживленным именно по ночам — нет, cпать лучше дома. Собственно, какая проблема, до дома и ехать-то всего десять минут, неудобно, конечно, каждый раз раскладывать палатку и вещи, а вечером все собирать и грузить в машину, ну так что, для чего, в конце концов, в доме мужчина?

Элен за два дня хорошо загорела, сдружилась с девочкой четырех лет, приезжавшей на пляж с родителями из Гринпорта. Синяки сошли, Памела несколько раз в день осматривала дочь, ничего не находила и совсем успокоилась.

Утром в понедельник ее настроение изменилось — круто и надолго.

* * *

— Я не понимаю, Басс, что это, я не понимаю… — повторяла Памела, а Себастьян смотрел на ночную рубашку Элен и понимал не больше жены. Девочка тоже ничего не понимала в происходившем, она кривила губы и готова была заплакать, как только папа с мамой начнут ее наказывать — неизвестно за что, ничего она плохого не сделала, хорошего, впрочем, тоже, только проснулась, мама разбудила ее, откинула одеяло, а потом как закричит, и сразу примчался папа с наполовину намыленной щекой, и теперь они оба смотрели на нее, будто она, никого не спросив, включила телевизор и попала на программу, смотреть которую ей не разрешали.

— Ты не входила к Элен ночью? — спросил Себастьян, и Памела мгновенно вскинулась, потому что более глупого вопроса муж, конечно, не мог придумать.

— Входила! — крикнула она. — Дважды! Что из этого? Что ты хочешь сказать, Басс?

— Ничего, — пробормотал Себастьян. — Прости…

Ночная рубашка Элен была разорвана спереди от воротника почти до самого подола. Будто кто-то взял обеими руками и резко потянул в стороны. О том, что это сделала во сне сама Элен, не могло быть и речи. У нее и сил не хватило бы, но даже если бы хватило — очень неудобно сделать такое самому. И зачем?

— Тебе хорошо спалось, милая? — ласково обратился к дочери Себастьян, опустившись на край постели.

— Да, папа, — сказала Элен, успокоившись.

— Что тебе снилось? Наверно, что-то очень красивое?

— Нет, — сказала Элен, вспоминая. — Я не помню. Что-то…

— Давай переоденемся, — сказал Себастьян. — И пора умываться, иначе мы опоздаем в детский сад.

— Я не понимаю, Басс, — повторила Памела, когда Себастьян, умыв и переодев девочку, привел ее в кухню, где уже готов был обычный завтрак: тосты и чай с лимоном.

— Я тоже, — сказал Себастьян. — Может, ты отвезешь Элен, а я по дороге на работу заеду к доктору Беннетт…

— Ты рад в любое время встретиться со своей Фионой! — воскликнула Памела. — Хочешь на меня пожаловаться? Сказать, что жена страдает сомнамбулизмом, ходит по ночам и…

— Тогда сделаем наоборот, — поспешно переиграл Себастьян. — Я отвезу Элен, а ты поезжай к доктору Беннетт.

— Я? — Памела швырнула к ногам мужа полиэтиленовый пакет, в котором лежала аккуратно сложенная ночная рубашка, и выбежала из кухни, хлопнув дверью. Через пару секунд хлопнула и входная дверь — Себастьян и Элен остались дома одни.

— Почему мама сердится? — спросила девочка, откусывая от тоста маленькие кусочки. — Мама торопится на работу?

— Да… — рассеянно проговорил Себастьян, поднял с пола пакет и положил на край стола. — Доедай быстрее, пожалуйста. Перед тем, как поехать в детский сад, мы заедем к тете Фионе, хорошо?

* * *

— Отвези девочку и возвращайся, — сказала Фиона, внимательно осмотрев разорванную почти надвое рубашку. — Ты можешь опоздать на работу?

— Да, — кивнул Себастьян.

Миссис Бакли была, конечно, недовольна, когда Себастьян привез Элен в сад с почти часовым опозданием. Предпочтя ничего не объяснять, он лишь поздоровался с воспитательницей и поспешил обратно в клинику, по дороге несколько раз набирая номер мобильного телефона Памелы. «Оставьте сообщение», — требовал автоответчик, и Себастьян нервно нажимал на кнопку отключения. Черт побери, разве Памеле безразлично, что сказала доктор Беннетт по поводу сегодняшнего происшествия? Как может Пам в такое время отключать аппарат?..

— Ты все мне рассказал? — спросила Фиона, когда Себастьян вошел в кабинет. — Я имею в виду: может, кто-то из вас — ты или Памела, — ночью…

— Нет, — отрезал Себастьян. — Я не лунатик, если ты это имеешь в виду. А Памела… Господи, Фиона, ты серьезно считаешь, что она может… Зачем?

— Я просто спросила, Басс, — пробормотала Фиона. — Нужно исключить все возможности. Кровоподтеки и этот сегодняшний случай… Все происходит ночью, верно? Попробуй сделать одну из двух вещей: или пусть Элен несколько ночей спит вместе с вами, или поставь в ее спальне видеокамеру, сейчас есть миниатюрные, непрерывная запись в инфракрасных лучах…

— Господи! — с отвращением сказал Себастьян. — Как в той гнусной истории с няней, избивавшей ребенка…

— Я совсем не это имела в виду! — запротестовала Фиона.

— Я понимаю, — пробормотал Себастьян. — Пожалуй, пусть лучше Элен поспит в нашей постели.

— Ты похудел, Басс, — неожиданно сказала Фиона. — У тебя все в порядке с Памелой?

— Да, — помедлив, ответил Себастьян. Почему-то ему хотелось сказать что-то другое, но он толком не знал — что, и еще ему захотелось сказать те слова, что легко слетали с его губ несколько лет назад, но сейчас он этих слов вспомнить не мог, старался, но не получалось, наверно, дух Памелы следил за ним и не позволял даже думать о чем-то, что могло бы нарушить установившийся покой.

— Да, — повторил Себастьян, — у нас с Памелой все в порядке.

* * *

— Ты ее не можешь забыть, вот и все! — бушевала вечером Памела. Элен слушала крики, забившись в угол большого кресла в папиной комнате, ей хотелось, чтобы мама подошла и взяла ее на руки, а папа закончил рассказывать сказку о маленьком мальчике, который потерялся в лесу и разбрасывал камешки, чтобы его быстрее нашли.

— Послушай, Пам, — пытался успокоить жену Себастьян, — ты прекрасно понимаешь, что нам больше не к кому обратиться. Если бы Элен была нашей родной дочерью…

— Я о том и говорю! Ты не относишься к Элен, как к родной!

— Пам!

— Ты мог ее ударить! Она вечно мешает тебе работать, и ты…

— Прекрати! — крикнул Себастьян и сразу сбавил тон. — Пам, пожалуйста… Пусть сегодня Элен спит с нами, хорошо? Фиона сказала…

— Фиона! — вскинулась Памела.

— Доктор Беннетт, — поправился Себастьян. — Нужно, чтобы Элен постоянно была под нашим наблюдением.

— Хорошо, — неожиданно уступила Памела. — Элен, дорогая! — крикнула она, и девочка мгновенно примчалась, почувствовав, что ссориться папа с мамой больше не будут — по крайней мере, сегодня.

— Солнышко, — сказала Памела, — сегодня ты будешь спать вместе с нами, ты довольна?

* * *

— Ничего, — сказал Себастьян, позвонив Фионе с работы. — Элен спала спокойно, а я просыпался раз десять, и сейчас голова у меня, как чугунная болванка. И знаешь, я бы не хотел, чтобы девочка привыкла спать в нашей постели. Говорят, это не очень…

— Да-да, — согласилась Фиона. — Тогда… Скажи, ты принципиально против телекамеры?

— Нет, — сказал Себастьян. — Надо сначала убедить Памелу, а она настроена против всего, что исходит от тебя, понимаешь…

— Так скажи, что это твоя идея.

— Но я уже… Неважно. Я сделаю это. Ничего другого не остается, верно?

* * *

Камеру в детской Себастьян установил, когда вечером Памела с Элен отправились в магазин — пешие прогулки до соседнего квартала успели стать традицией, которой Себастьян воспользовался, не желая спорить с женой и, главное, опасаясь, что он этот спор проиграет. Он прикрепил маленький шарик с темным глазом к висевшей под потолком консоли телевизора, Элен любила смотреть перед сном анимационные фильмы и хорошо засыпала под глупые, но веселые похождения пузатых разноцветных персонажей, похожих на воздушные шары. Запись шла на компьютерный диск, телеметрия передавалась по радио — в инструкции было написано, что радиус действия устройства не превышает ста футов, действительно детская, по сути, игрушка.

Памела с девочкой вернулись, когда Себастьян просматривал на экране компьютера первые отснятые кадры. Он поспешно закрыл изображение и крикнул:

— Вам помочь?

— Обойдемся, — отозвалась Памела, и в голосе жены Себастьян расслышал (возможно, ошибочно) оттенок неприязни.

— Пам, — сказал он, когда Элен уложили спать, и в детской погасили свет, — пожалуйста, мы не должны с тобой ссориться, особенно сейчас.

— Мы и не ссоримся, — сказала Памела, повернувшись к мужу спиной, — а сердиться я могу только на себя. Не надо было соглашаться… Я же знаю, достаточно мужчине увидеть свою старую пассию…

— Пам, — с горечью проговорил Себастьян, — если на тебя это так действует… Но Элен нужно кому-то показать, верно? С кем-то проконсультироваться.

Плечи Памелы едва заметно вздрагивали, и у Себастьяна хватило ума обнять жену, повернуть ее к себе лицом и поцеловать в покрасневшие глаза. Может, если бы он сказал еще хоть слово, события развивались бы иначе, но все закончилось ласками, прощением (надолго ли?) и, наконец, глубоким сном до утра. Часа в три Себастьян, правда, проснулся от резкого звука — возможно, это был звук из его сна; во всяком случае, полежав в полной тишине, нарушаемой только слабым, на пределе слышимости, тиканием часов в гостиной, Себастьян заснул опять, положив руку на плечо жены. Памела что-то пробормотала во сне, но руку не сбросила, а утром Себастьян проснулся с ощущением, будто ночью произошло нечто, что он видел, чувствовал и… совершенно забыл.

У Памелы было хорошее настроение, она вызвалась отвезти Элен в детский сад, а Себастьян так и не решился рассказать жене о работавшей всю ночь телекамере. Проследив в окно, как зеленый «форд» жены выезжает со стоянки и скрывается за поворотом Уоррен стрит, он поспешил в кабинет и запустил ночную запись на быстрый просмотр.

Больше всего Себастьян хотел, чтобы ничего не происходило. Изображение было неподвижно, почти полтора часа Элен лежала под одеялом, свернувшись калачиком, потом повернулась на бок, одеяло сползло, прошло еще полчаса, Себастьян подумал, что надо ускорить перемотку, зачем терять время, видно же, что девочка мирно спит…

В первое мгновение он не понял, что произошло. Только что Элен спала, повернувшись на правый бок и свесив с кровати руку почти до пола. Если бы она проснулась и встала, камера, конечно, это зафиксировала бы.

Только что Элен спала, а в следующую секунду на экране остались только слабые очертания кровати и сбившаяся в комок простыня.

По кадрам. Вот Элен — спит, рука свесилась, деталей не различить, в комнате темно, свет только из окна, камера очень чувствительная, но все-таки недостаточно, чтобы увидеть выражение лица девочки — белесое пятно, которого нет на следующем кадре, через семнадцать сотых долей секунды.

Господи, что же это? Где девочка? Еще кадр. Еще. Неподвижное изображение: скомканная простыня, постель…

Себастьян перещелкивал кадры автоматически, разум в этом не участвовал, разум его был поражен вирусом паники, Господи, Элен пропала, ее нет, что теперь делать, куда обращаться, не скажешь же в полиции, что девочка исчезла, когда спала в своей кровати… Себастьян не думал о том, что четверть часа назад Памела повезла дочь в детский сад, и, значит, никуда она не исчезла и исчезнуть не могла… Что делать? Что делать?

Он пропустил десятиминутный отрывок и почувствовал, что напряжение сползает с него, как незастегнутые брюки. В чем дело, собственно? Вот она, Элен, лежит в своей ночной рубашечке, простыня сбита, рука свешивается почти до пола… Ничего не случилось, ровно ничего.

А как же?..

Себастьян отмотал изображение на десять минут назад — пустая кровать, все-таки пустая! — и перевел программу на покадровый просмотр с интервалом в десять секунд.

Элен возникла в кадре через три минуты и двадцать секунд после исчезновения. Оказалась там же и в той же позе, будто почти четырехминутный интервал не имел к ней никакого отношения, будто почти четыре минуты были вклеены в пленку искусным оператором… Какую пленку? Не было никакой пленки, и никто не мог «вклеить» изображение в цифровой файл.

«Надо было, — подумал Себастьян, — посмотреть, не появился ли на теле Элен еще один синяк. Почему я не посмотрел? Если миссис Бакли обнаружит»…

Он позвонил жене днем — справиться, все ли в порядке. В первые годы после женитьбы они часто перезванивались, сообщая друг другу обо всем, что происходило. Потом — как ни странно, с появлением в их жизни Элен — дневные звонки становились все реже, а в последнее время прекратились, если не случалось чего-то, требовавшего быстрого совместного решения.

— Все в порядке, — сообщила Памела и сразу спросила: — Что случилось, Басс? Почему ты…

— Ничего, — быстро ответил Себастьян. — Просто хотел услышать твой голос. Ты сама заедешь за Элен?

— Конечно, мы же с тобой договорились, — в голосе жены звучала тревога, но новых вопросов она задавать не стала, а Себастьян решил ничего по телефону не рассказывать, лучше вечером, когда Элен уснет, а телекамера в ее спальне включится опять и…

И что?

Не дай Бог, если…

Если — что?

Вечером Элен вела себя, как обычно, баловалась, рассказывала, как Катрин (Катлин, — произносила девочка) смотрела с ними анимацию про Покемонов («Зачем она показывает детям эту гадость?» — возмутилась Памела). Потом жена искупала Элен, отнесла девочку в спальню, и дочь быстро уснула, она всегда засыпала, едва голова ее касалась подушки.

— Ну, — сказала Памела, выйдя к мужу, — теперь скажи, что тебя весь день угнетает, и почему ты ничего мне не сказал, когда звонил на работу.

— Пам, я не…

— Пожалуйста, Басс, — поморщилась Памела, — я немного тебя все-таки знаю… Ты хочешь сказать и не решаешься. Это связано с твоей… с доктором Беннетт?

— Вовсе нет! — возмутился Себастьян. — Это Элен. Я боюсь за нее, Пам. И за нас с тобой. Если об этом прознают в органах опеки…

— О чем? О кровоподтеках? Их больше нет — вторую неделю ни одного. И сегодня не было, я очень внимательно смотрела. Если ты об этом…

— Пойдем, — вздохнул Себастьян и, взяв жену за руку, повел в кабинет.

Полчаса спустя, просмотрев запись по секундам, супруги сидели рядом на диване, держали друг друга за руки и совершенно не представляли, что теперь делать.

— Элен будет спать со мной, — решила Памела. — Всегда. В нашей кровати. А ты ложись в гостиной на диване.

— В нашей спальне нет…

— Мне не нужна в спальне камера, — резко сказала Памела. — Я сплю достаточно чутко, чтобы почувствовать, лежит ли Элен рядом. Знаешь, Басс, всякий раз, когда ты поднимаешься ночью, чтобы выпить воды или сходить в туалет, я это знаю, не открывая глаз и, может, даже не просыпаясь.

Себастьян предпочел бы более надежное документальное свидетельство, запись, которую можно показать… кому?.. неважно, кому-нибудь… но спорить с женой у него не было ни сил, ни желания, и он устроился в гостиной перед телевизором, воспользовался случаем и досмотрел до конца матч «Филадельфии» с «Буффало», подключив наушники, чтобы вопли болельщиков и комментаторов не доносились до спальни. Наверно, поэтому крик Памелы показался ему не таким драматичным — в наушниках это был и не крик вовсе, а просто громкий звук, совпавший, к тому же, с моментом, когда «Буффало» засадило в ворота соперников пятый гол и стадион взорвался неистовыми воплями.

Себастьян стянул наушники, прислушался, но услышал только тиканье часов на стене. «Померещилось», — подумал он, и в это время крик раздался опять, не крик, а вой смертельно напуганного животного, оборвавшийся на самой высокой ноте. Впоследствии Себастьян не мог вспомнить, как оказался в спальне — это должно было занять какое-то время, но кадры воспоминаний совместились: только что он сидел перед телевизором, сжимая в руке наушники, а в следующее мгновение был в спальне и пытался сдержать Памелу, вскочившую с постели и пытавшуюся промчаться мимо него к двери. Жена вырывалась из его рук, исцарапала Себастьяну лицо и плечи, кричать она уже не могла, только всхлипывала тихо и часто, а Элен ничего этого не видела, она спала, прикрытая общим одеялом, лежа на правом боку, как ее учили, и улыбаясь чему-то во сне.

— Я не могу здесь, — проговорила Памела, немного успокоившись. Себастьян хотел принести ей воды из холодильника, но она не пожелала оставаться одна, ни в спальне, ни где бы то ни было, и пошла с мужем, крепко вцепившись в его запястье. Половину стакана Памела пролила себе на ночную рубашку, руки ее не дрожали, но каждое движение давалось с трудом.

— Что случилось, родная? — спросил Себастьян, когда понял, что жена способна уже не только плакать и смотреть на него безумными от страха глазами.

— Я не могу здесь больше, — повторила Памела. — Я никогда не лягу в эту постель. Я никогда не…

— Расскажи, — попросил Себастьян, жалея о том, что оставил телекамеру в детской.

— Я уснула почти сразу после… после Элен… Что-то мне снилось, не помню. Вдруг почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Тяжелый взгляд, как камень. Я проснулась… знаешь, как просыпаешься вдруг, если приснился кошмар. Только мне сначала показалось, что все наоборот — я бодрствовала, а сейчас заснула и увидела кошмарный сон… Будто я в постели с марсианином, у него огромный зеленый разинутый рот… лицо, как тыква… а больше я не… и взгляд… у взглядов не бывает запаха или вкуса… а у этого был — затхлый запах, как на болоте, и на вкус он… будто надкусил гнилой лимон… Я закричала и думала, что сейчас проснусь… А он смотрел и протягивал ко мне что-то… не руки… не лапы… я не знаю, что это было… Я кричала и не просыпалась, а потом вдруг поняла, что и не сплю вовсе, и что это Элен… Клянусь тебе, Басс, это была наша девочка, я не могла дышать, а она… вдруг… это… не знаю, Басс, будто склеили пленку… Смотрю: она лежит, как ни в чем не бывало, спит и сопит во сне, я забыла почистить ей нос вечером, и ей трудно было дышать… Может, она телепат, Басс? Может, ей снились кошмары, и этот сон передавался мне…

— Сейчас я это узнаю, — пробормотал Себастьян и направился в спальню. Памела держала его за руку, но он высвободился и вошел, оставив жену в гостиной.

Элен спала, сбросив одеяло и свернувшись калачиком. Себастьян подошел ближе и увидел то, что и ожидал: ночная рубашка девочки была разорвана от горла до подола, будто кто-то огромный пытался надеть ее на себя.

Себастьян опустился на край кровати, потому что ноги его не держали.

* * *

— Тебе больше не с кем посоветоваться, кроме как с твоей любимой Фионой? — с тихим напряжением в голосе сказала Памела, собирая утром Элен, чтобы отвезти в детский сад.

— Пам, пожалуйста…

— Я вижу, как вы друг на друга смотрите. И я помню, как ты являлся домой после полуночи и заявлял, что проводил время с друзьями в баре.

— Послушай, — пробормотал Себастьян, — у меня действительно нет другой возможности… Мы же не хотим огласки, верно?

— Нет! — отрезала Памела. — И потому я думаю: может, не нужно отвозить девочку в детский сад? Вдруг она… ее… В общем, мало ли что можно случиться…

— Я думал об этом, — медленно произнес Себастьян. — Если сейчас забрать Элен из детского сада, это вызовет у миссис Бакли нездоровый интерес. Верный повод для органов опеки поинтересоваться: что произошло в семье? Придут, станут расспрашивать…

— Да, — вынуждена была согласиться Памела. — Ты прав. Но к доктору Беннетт я поеду с тобой. Отвезу Элен, вернусь и поедем. Предупреди на работе, что задержишься.

* * *

— Послушайте, ребята, — сказала Фиона, сцепляя и расцепляя пальцы. — Это уже не по моей части — то, что вы рассказываете. Вы уверены, что…

— Что Пам не померещилось? — перебил Себастьян, а Памела бросила в сторону доктора Беннетт уничтожающий взгляд, способный поставить на место любого, даже Президента Соединенных Штатов, если ему придет в голову усомниться в правдивости ее слов. — У тебя есть где посмотреть запись?

— Конечно. Басс, ты записал на диск или нужно искать видеомагнитофон?

— На диск.

— Тогда без проблем. Давай.

— Это не тот случай, о котором рассказала Пам, — предупредил Себастьян. — Это позавчерашний, когда Элен спала у себя…

— Да, я помню, — отозвалась доктор Беннет, думая о чем-то своем.

— Можно, я не буду смотреть? — спросила Памела и пересела на низкую кушетку для больных, откуда не виден был экран компьютера.

— Господи… — пробормотала Фиона несколько минут спустя. — Я слышала о таких случаях, но всегда думала, что это чепуха, обман.

— Слышала? — быстро переспросил Себастьян. — Когда? От кого?

— Басс, ты что, газет не читаешь? В таблоидах типа «Сан» об этом пишут чуть ли не каждый месяц! Правда, пишут они еще и о телепатах, полтергейсте, хилерах, летающих тарелках, всякий бред, какой может прийти в голову, я думала, что и люди-оборотни тоже…

— Элен — оборотень? — вскочила с места Памела. Только сейчас, когда слово было сказано, ей пришла в голову эта мысль и поразила настолько, что Памела сделала то, чего никто от нее не ожидал: подошла к мужу, стоявшему за спиной сидевшей в кресле перед компьютером Фионы, и влепила ему звонкую пощечину, от которой голова Себастьяна дернулась, как у куклы. Себастьян попытался схватить жену за руки, но Памела вывернулась и пошла к двери, выкрикивая слова, в которых только Басс и мог уловить смысл:

— Ты! Поехать в Россию! Псих! Дура!

Дверь за Памелой захлопнулась с гулким стуком.

Себастьян бросился было следом за женой, но Фиона, не вставая, перехватила его руку и сказала жестко:

— Сядь.

Себастьян упал на стоявший рядом с кушеткой стул и сказал голосом, в котором звучала безнадежность:

— Ну откуда я мог знать, что…

— О чем она говорила, Басс? — спросила Фиона.

— Надо ее остановить! Она может поехать за Элен и…

— Успокойся, — сказала Фиона. — Никуда она не поедет. Посидит в кафетерии на первом этаже и выпьет кофе или что-нибудь покрепче, чтобы успокоить нервы. Подождет, когда ты спустишься, чтобы продолжить скандал, смысла которого я не понимаю.

— Ты думаешь…

— О чем она говорила?

— Это я предложил взять на воспитание девочку из России, — объяснил Себастьян. — У нас не было детей…

— Я знаю, пропусти, — быстро сказала Фиона.

–…Я смотрел по телевизору передачу о том, как трудно живется маленьким детям в детских домах России. По-моему, такие передачи делают специально на деньги посреднических бюро. То есть, это я сейчас так думаю. А тогда… Мне стало их жаль, такие были прекрасные лица… И такие несчастные… Я сказал Памеле: посмотри, вот где мы можем взять себе девочку, чтобы она была только нашей, это будет стоить денег, но у нас есть сбережения, мы можем себе позволить… И агентство тоже выбрал я сам. И город, куда мы потом поехали… Ужасное название: Римско-Корсаковск. Это я потом узнал, что был такой русский композитор.

— Понятно, — прервала Себастьяна Фиона, — и теперь жена обвиняет тебя в том, что именно из-за тебя… Глупо. Это истерика, Басс, твоя жена должна прийти в себя. Пусть посидит в кафе, а мы поговорим…

— Почему ты так уверена, что Пам…

— Можешь мне поверить, — отмахнулась Фиона. — Итак, что ты намерен предпринять сейчас?

— А что можешь сказать ты — как врач?

— Ничего, — покачала головой Фиона. — Уверяю тебя, Басс, Элен — самая обычная девочка. Есть у нее, конечно, отклонения от нормы, но сейчас невозможно найти ребенка, у которого не было бы тех или иных отклонений. То, что ты показал, и то, что рассказала твоя жена, к медицине не имеет отношения.

— А к чему? Ты тоже хочешь сказать, что она…

— Глупости! — отрезала Фиона. — Оборотень? В газетах об этом много пишут. Кинг обожает такие ситуации. В беллетристике масса подобных сюжетов. Но поверь мне, Басс, в медицинской литературе — верить я могу только ей, а не беллетристике или таблоидам, — не описаны случаи, подобные тому, что происходит с Элен.

— Что же это тогда? — потерянно спросил Себастьян.

— Мы оба с тобой в мистику не верим, не так ли?

— Не знаю… — пробормотал Себастьян. — Я готов поверить во что угодно.

— Значит, — заключила Фиона, — это природный феномен. Физическое явление.

— Физическое? — удивился Себастьян. — Скорее биологическое, разве нет?

— Нет, — отрезала Фиона. — Биологии неизвестны исчезновения людей. Если не говорить о мифах и сказках.

— А физике известны? — Себастьян решил, что Фиона не хочет брать на себя ответственность, ничего она не может понять в случившемся и посоветовать ничего не может, и терять лицо не хочется, что еще ей остается сказать?

— Не знаю, — сказала Фиона. — В физике я не специалист. Но у меня есть знакомый…

— Нет, — сказал Себастьян. — Ни за что.

— Послушай, Басс, надо что-то делать! Что-то понять! Разве ты этого не хочешь?

— Нет, — повторил Себастьян, — только не это.

— Басс, — Фиона наклонилась через стол, погладила Себастьяна по руке, говорила с ним, как с несмышленым ребенком, не понимающим, что взрослые хотят ему только добра, — Басс, мы зашли в тупик. Твоя жена не выдержит еще одной такой ночи, ты сам знаешь. Я уверена — Дин будет держать язык за зубами…

— Значит, его зовут Дин? — с горечью произнес Себастьян.

— Черт возьми, Басс, — не выдержала Фиона, — ты сам бросил меня, сказал, что должен выбрать, и выбрал, это было твое решение, а я должна была все эти годы смотреть на твои портреты и страдать от одиночества?

— Ни о чем таком…

— Давай будем взрослыми людьми. Твоя Памела до сих пор видеть меня не может. Кому от этого легче? Уж точно — не Элен.

— Дин, — повторил Себастьян. — Хорошо. Он физик? Как удачно!

— Очень удачно, — сухо сказала Фиона. — Вообще-то Дин Форестер делает докторат в Колумбийском университете, тема у него… погоди-ка, я ведь выучила наизусть, каждое слово что-то на самом деле означает, только не для меня… Вот. «Вариативное развитие волновых функций в задаче Эверетта для многомерных физических пространств».

— Из чего следует, что твой… друг… действительно физик, — мрачно резюмировал Себастьян.

— Вообще-то он скорее математик, — сообщила Фиона. — Во всяком случае, по диплому. А докторат решил делать… Неважно.

— Давно ты с ним…

— Пожалуйста, Басс!

— Но мне действительно интересно! Ты сказала — он работает в Колумбийском университете, это, как-никак, другой город…

— Мы познакомились, когда Дин приезжал в Хадсон в прошлом году — читал для студентов в колледже лекцию о современной физике. Я там оказалась случайно: у одной из студенток обнаружили… Впрочем, это не имеет значения. Так получилось, что мы с Дином познакомились…

— И он не уехал в свой Нью-Йорк…

— Басс, прекрати говорить со мной таким тоном!

— Извини… Так этот Форестер, по-твоему, сможет что-то понять?

— По крайней мере, — сказала Фиона, — дальше него это не пойдет. А умная голова не может оказаться лишней.

— Хорошо, — согласился Себастьян. — Когда приезжает твой дружок?

— Если я ему сейчас позвоню, Дин будет к вечеру. Ты можешь приехать ко мне… ну, скажем, в шесть часов?

— К тебе? Если Пам узнает…

— Приезжайте вместе. И с девочкой.

— Пам ни за что не согласится.

— Послушай, Басс, что для нее — и для тебя! — сейчас самое важное? Ревновать по-глупому или…

— Хорошо, — поспешно сказал Себастьян, поднимаясь. — Я постараюсь это устроить. Дин Форестер… Наверно, сорокалетний лысый кабинетный червь, а?

— Прекрати, Басс, — устало сказала Фиона.

* * *

Как Себастьян и предвидел, Памела наотрез отказалась переступать порог дома «этой женщины». В кафетерии он жену не застал — по-видимому, придя в себя после разговора с доктором Беннетт, Памела поехала на работу, и Себастьян сначала позвонил ей на мобильный («Абонент временно недоступен…»), а потом по номеру, который следовало набирать лишь в крайних случаях, потому что начальник очень не любил, когда его сотрудники в рабочее время занимали линию личными разговорами.

— Нет, — сказала Памела, молча выслушав мужа. — Никогда.

— Если ты не хочешь идти домой к доктору Беннетт…

— Басс, я не хочу, чтобы в это вмешивался кто бы то ни было. Я была против доктора Беннет — и не только потому, что это твоя бывшая любовница. А теперь ты хочешь вмешать еще какого-то… Завтра о нас будет говорить весь Хадсон, послезавтра — весь штат, через неделю о нас с тобой появится статья в «Сан».

— Ты не права, — продолжал настаивать Себастьян, зная, впрочем, что не сможет убедить жену по телефону, когда она говорит, прикрывая трубку ладонью, чтобы никто, не дай Бог, не услышал ни одного слова.

— Я перезвоню тебе на мобильный, — сказал Себастьян. — Кстати, почему ты его выключила?

— Потому что не хотела слышать твой голос, вот почему!

— Ты его уже услышала. Включи телефон, я тебе перезвоню. А еще лучше: давай встретимся в обед, как это бывало, в кафе Марка Антония.

В кафе «Вермонт» на углу Первой улицы и Вишневой аллеи Себастьян и Памела встречались лет восемь назад, когда между ними ничего еще не было, кроме робкого чувства, которому каждый из них тогда пытался найти иное объяснение. Содержал кафе Дик Вермонт, как две капли воды похожий (особенно если смотреть в профиль) на гипсовую копию статуи римского консула Марка Антония, стоявшую в городском художественном музее.

— Хорошо, — согласилась Памела.

* * *

— Ты плохо выглядишь, — сказал Себастьян. — У тебя круги под глазами, но главное — у тебя нехороший взгляд. Посмотри мне в глаза. Ты боишься.

— Ты позвал меня сюда, чтобы сказать об этом? — спросила Памела. — Мы не можем поговорить вечером дома? Если вообще есть о чем разговаривать.

Они сидели за столиком у окна, за которым на небольшой лужайке бегали и, должно быть, во все горло кричали дети, игравшие то ли в догонялки, то ли в новую игру, о правилах которой Себастьян не имел представления. Это были чужие дети, но Себастьяну казалось, что в каждом из них он видит какую-то из черт их любимой Элен: у одной девочки была такая же курточка, у другой — такие же светлые волосы, у того мальчика — знакомые движения рук, а у другого — удивительно похожий наклон головы. Себастьян с трудом перевел взгляд на Памелу.

— Доктор Беннет считает, — сказал он, — что мы должны проконсультироваться у Дина Форестера.

— Это еще кто? — хмуро спросила Памела.

— Физик, — пояснил Себастьян, сам, впрочем, не убежденный в том, что им нужен именно физик, а не психиатр или, на худой случай, психолог. — Он работает в Колумбийском университете. Не смотри так на меня, Пам, ты сама понимаешь, что внезапное исчезновение Элен и, тем более, появление этого… существа…

— При чем здесь физика? — непонимающим голосом спросила Памела.

Себастьян начал, разгибая пальцы, перечислять причины, по которым именно физик может хотя бы попытаться объяснить происходящее с Элен. Фиона привела, как он помнил, девять доводов, сейчас он насчитал семь, но на Памелу ни один из аргументов не произвел впечатления. Выслушав мужа, она сказала, отодвинув тарелку с недоеденным салатом:

— Нет. Больше никаких врачей. Никакой доктора Беннетт. Никаких ее знакомых, даже если это лауреаты Нобелевской премии. Элен — наша дочь. Наша дочь, понимаешь? И я не хочу, чтобы о ней ходили разговоры. Она больше не пойдет в детский сад. Я буду с ней все время. Я уйду с работы — надеюсь, твоего заработка хватит, чтобы прокормить нас троих. Если будет нужно, снимем более дешевую квартиру.

— Но, Пам… — растерянно произнес Себастьян. Он представил себе, как однажды ночью жена проснется от того, что в шею ее вцепятся тонкие, но сильные пальцы странного существа… — Вспомни, как ты сама… Если опять случится что-нибудь такое…

— Все, Басс, — твердо сказала Памела. — Извини, мне пора на работу. Я скажу, что завтра не выйду.

— Ты точно…

— Я решила, Басс. Увидимся вечером. Да… Я сама заберу Элен из детского сада.

Памела быстрым шагом вышла из кафе, Себастьян с ощущением надвигавшейся беды смотрел, как жена шла к машине. Ему не нравилась ее походка — не легкая, как обычно, а тяжелая, вразвалку, будто на плечи Памелы давил тяжелый груз, и она, чтобы не терять равновесия, искала взглядом куда поставить ногу. Себастьяну захотелось подбежать к жене, подхватить ее, обнять, говорить все те слова, что он без устали повторял, когда они только начали встречаться, слова, позабытые за годы супружества, но, видимо, единственно необходимые, он хотел…

Но пока Себастьян только хотел сделать то, что представлялось ему нужным, Памела села в машину и скрылась за углом. Себастьян остался сидеть перед двумя чашками самого лучшего кофе в городе.

Он выпил обе.

* * *

Вечер прошел, как обычно. Памела готовила ужин и подавала на стол, Себастьян играл с Элен в мяч в ее комнате, внимательно следил за реакцией девочки и не нашел никаких отклонений, это был нормальный ребенок, ничем не отличавшийся от миллионов других трехлетних детей, так же вскрикивавший, когда мяч пролетал над головой, и так же бурно радовавшийся, если удавалось попасть мячом в грудь папе.

— Элли, — сказал Себастьян, — что вы сегодня делали в саду?

— Не помню, — крикнула Элен, вытаскивая мяч из угла. — Миссис Бакли сказала…

— Что сказала миссис Бакли? — напомнил Себастьян минуту спустя, потому что Элен и не думала продолжать, мяч интересовал ее гораздо больше, чем слова воспитательницы.

— Что я умная! И что я буду красавица, когда вырасту!

— О, — пробормотал Себастьян. — Она, конечно, права. Больше она ничего не говорила?

— Идите ужинать! — позвала Памела, и разговор прервался.

— Надеюсь, — осторожно сказал Себастьян, поливая соусом куриную ножку, — ты не сделала такой глупости и не объявила шефу об уходе?

— Пока нет, — сухо сказала Памела. — Сначала я использую отпуск — мне положены десять дней за этот год, — а потом… Начнутся каникулы, детский сад все равно закроют до сентября.

— Ты все продумала, — обиделся Себастьян. — Со мной ты советоваться не собираешься?

Памела не ответила. Элен начала хныкать — ей не хотелось есть суп с цветной капустой, — и внимание Памелы переключилось на девочку. После ужина Себастьян удалился в свой кабинет и до полуночи работал, стараясь свести последние версии анимационного ролика к самому приемлемому варианту. Он слышал, как шумели в детской Элен и Пам, девочка смеялась, все там было в порядке, жена, наверно, права, не нужно сейчас водить дочку к миссис Бакли, все равно неделя до каникул, и тогда Пам и Элен будут проводить все время вдвоем, а он, наоборот, все время будет работать, потому что потерю заработка жены придется компенсировать, иначе действительно не обойтись без смены квартиры, а это травма для детской психики — не исключено, что Элен еще не вполне оправилась после переезда из России…

— Басс, — заглянула в комнату Памела, — Элен спит, я тоже устала…

Она помедлила.

— Вот что… Я уложила Элен к нам в постель. Там не хватит места для троих. Ты… Может, ляжешь на диване в гостиной?

— Как скажешь… — Басс не стал скрывать своей обиды и разочарования.

— Спокойной ночи, — сказала Памела и закрыла дверь.

В половине двенадцатого, когда Себастьян, закончив обработку пятиминутного ролика и записав файл, собрался выключать компьютер, со стороны спальни послышался сначала странный звук, будто кто-то с натугой передвигал тяжелый шкаф, а потом тишину ночи разорвал пронзительный крик — не человека, не животного, не птицы даже, а какого-то существа, о котором можно было сказать только то, что если оно не было исчадием ада, то, значит, — порождением чего-то еще более страшного, если такое вообще возможно.

Себастьян вскочил — то есть, ему показалось, что он вскочил и побежал к двери, — но обнаружил вдруг, что сидит перед компьютером, смотрит в экран ничего не понимающим взглядом и не может сделать ни единого движения. Даже рукой пошевелить — был ли это неожиданный паралич, а может, психическая невозможность совершить хоть какое-то действие? К тому же, и мысль застыла, Себастьян сидел и повторял одно и то же: «Не надо… Не надо…»

Странное это состояние продолжалось, возможно, несколько секунд, а, может, минуту или больше.

А потом он встал — легко, будто ничто его не держало, — и направился в спальню, потому что знал: уже можно. Сейчас он не увидит ничего страшного, все — что бы это ни было — уже закончилось, и если открыть дверь…

Он открыл дверь и увидел в свете глядевшей в окно полной луны привычную идиллическую картину: Памела спала, лежа на боку и подложив ладони под щеку, а Элен сбросила одеяло, лежала на спине, раскинув руки, ей, похоже, снилось что-то приятное, а может, не снилось ничего, просто на лице девочки сохранилось выражение удовольствия — от маминого присутствия рядом или от чего-то еще, понятного только детям.

Себастьян стоял на пороге и думал о том, что страшный вопль неземного существа не мог ему почудиться. Такое почудиться не может — даже больному сознанию, а он все-таки был в здравом уме и не ожидал ничего подобного. Он стоял и не мог заставить себя войти. Стоял, должно быть, долго — пока луна не пересекла оконный проем, и в спальне стало совсем темно, слышно было только двойное спокойное дыхание.

Себастьян лег на диване в гостиной, не раздеваясь, и думал, что не уснет до утра, но почему-то погрузился в сон мгновенно, снилось ему что-то очень важное, такое, что способно было объяснить, подсказать, но утром, открыв глаза, он не помнил ничего, кроме ощущения ясности, явившегося ему ночью и исчезнувшего с первыми лучами солнца.

Он приготовил себе кофе и сэндвич, подождал, пока проснутся Пам или Элен, но обе спали так крепко, будто приняли снотворное, и Себастьян уехал на работу, оставив на столе записку: «Я вас люблю!».

Дикий ночной вопль казался ему теперь порождением сна — скорее всего, он на какое-то время заснул перед компьютером, ему приснился кошмар, вот он и…

Очень хотелось в это верить.

* * *

Фиона позвонила, когда Себастьян не мог ответить: шел показ программ в кабинете шефа. Звонила не только Фиона, Пам звонила тоже, и Себастьян едва дождался окончания показа, вышел в коридор и перезвонил домой.

— Я вчера погорячилась, — сказала Памела. — Тебе было очень неудобно в гостиной? Извини, Басс, мы проспали…

— Ничего, — пробормотал Себастьян. — Я к вам заглянул, вы так крепко спали… Все в порядке?

— Конечно, — сказала Памела. — Сейчас мы пойдем гулять в парк.

— Будь осторожна, — вырвалось у Себастьяна.

— Я всегда осторожна, — сухо произнесла Памела.

Пока Себастьян думал — звонить ли Фионе, она позвонила сама.

— Надо встретиться, — сказала она голосом доктора Беннетт. — Очень срочно и очень важно. Когда ты сможешь?

— С Памелой?

— Один, — отрезала Фиона. — Мне не нужны новые истерики.

Себастьян хотел было назвать кафе Марка Антония, но вовремя подумал о том, что и Памела может повести туда Элен поесть мороженого.

— На набережной, — сказал он, — когда сворачиваешь с Ферри стрит, есть…

— Знаю, — перебила Фиона. — Была там пару раз. В час тебя устроит?

* * *

Себастьян пришел минут на десять раньше срока — он не знал, зачем его позвала Фиона, и все утро строил гипотезы одна другой нелепее. В кафе на террасе с видом на Гудзон он занял крайний столик, сел лицом к двери и потому, когда Фиона появилась под руку с высоким крепким мужчиной, Себастьян увидел их сразу, и настроение его, и без того близкое к мрачному, испортилось окончательно.

— Это Дин, — представила мужчину Фиона. — А это Басс, познакомьтесь, и давайте не будем ходить вокруг да около. Дин, говори.

— Г-хм… — прокашлялся физик, настороженно глядя на Басса — интересно, подумал Басс, рассказала Фиона своему новому приятелю об отношениях, которые… Нет, прервал он собственную мысль, женщины — не мужчины, победами на любовном фронте не хвастаются, но почему тогда взгляд у Форестера такой странный, будто он не знает, чего ожидать от Басса в следующий момент?

— В принципе, — продолжал Форестер, — Фиона мне рассказала… Это очень интересно… Насколько я понял, физически девочка совершенно здорова… Я подошел к этому…

— Дин, — прервала друга Фиона, положив ладонь ему на руку. Он тут же прикрыл ее другой рукой и погладил, вызвав у Басса ощущение не то чтобы раздражения, но неопределимой внутренней неудовлетворенности. — Дин, я знаю, как ты любишь поговорить, давай короче, у Басса не времени.

— Короче, — на мгновение задумался Дин и, тут же перестроившись, заговорил отрывистыми фразами, похожими на математические определения: — Я внимательно изучил запись. Сделал предварительные выводы. Для окончательного решения проблемы необходимо провести эксперимент. С этой целью я принес аппарат «Видео-спринт», который необходимо установить в спальне девочки.

Дин наклонился к стоявшей у его ног сумке и достал коробочку размером чуть поменьше коробки сигарет. Из коробочки он извлек нечто, похожее на маленький — с небольшую сливу — мячик, от которого отходил длинный тонкий провод, заканчивавшийся обычной клеммой USB-подключения.

— Что это? — спросил Басс. — Телекамера? У меня есть…

— Это не телекамера, — покачал головой Дин, — это цифровой фотоаппарат с ускоренной съемкой. Шестьдесят тысяч кадров в секунду.

— Сколько? — поразился Басс.

— Шестьдесят тысяч.

— Зачем? Вы уже видели кадры, которые… Вы сказали о выводах. Какие выводы?

— Я не могу их обсуждать, не имея достаточной информации, — мягко сказал Дин, пряча камеру в коробочку и протягивая через стол Бассу. — Вы уже снимали вашу дочь на видео. Почему не хотите сделать то же самое еще раз?

— Как этим пользоваться? — спросил Басс.

— Подключите к компьютеру, все остальное камера сделает сама — инсталлирует программу, проведет съемку в нужном режиме…

— В спальне недостаточно освещения…

— Во-первых, это не имеет значения, а во-вторых, мне не нужна съемка именно ночью. Я бы скорее хотел иметь минуту-другую дневных съемок — скажем, после того, как ваша дочь возвращается из детского сада…

— Элен больше не ходит в сад, — сообщил Басс, и Фиона нахмурилась.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Памела не хочет… В общем, она сейчас дома с девочкой.

Фиона покачала головой, но не стала комментировать.

— Вам не обязательно говорить жене об этом приборе, — поняв колебания Басса, сказал физик. — Даже желательно, чтобы она не знала. Вы сможете?..

— Давайте, — согласился Басс. В конце концов, не сам ли он установил в детской телевизионную камеру? Что хотел увидеть физик такого, чего еще не видел Басс? Как Элен исчезает и появляется? Как становится жутким созданием, будто из фильма «Красавица и чудовище», где Элен, хрупкая, милая, умная, могла бы играть обе главные роли?

— Позвоните мне, когда на экране появится сообщение «Память заполнена», — попросил Дин. — Это может произойти очень быстро — не исключено, что через пару минут после того, как ваша дочь войдет в поле зрения.

— Откуда программа может знать, что нужно включиться?

— О! — отмахнулся Дин. — Вы же программист, это элементарно. Там записаны опознавательные изображения Элен, и камера будет включаться всякий раз, когда именно девочка, а не кто бы то ни было иной, окажется в поле зрения. При любом освещении, на этот счет можете не беспокоиться.

— Я не… — Басс положил коробочку в боковой карман пиджака и перевел взгляд на Фиону, внимательно слушавшую разговор мужчин. — Ты предупредила Дина о том, что…

— Конечно, — кивнула Фиона. — Можешь не беспокоиться. Но… У тебя проблемы с Памелой, верно, Басс?

— Ничего, — пробормотал Себастьян. — Она хочет сама побыть с девочкой, да и лето наступает, детский сад все равно закрывается до сентября.

Фиона кивнула.

— Басс, — сказала она. — В любом случае ты должен знать одно: Элен здорова. Совершенно здорова.

Себастьян встал и, кивнув обоим, вышел из кафе. Ну не мог он видеть, как они сидят, будто голубки, держа друг друга за руки. Почему? Почему ему было не все равно? Почему, вместо того, чтобы думать об Элен и о Памеле, он думал о том, как Фиона с этим Дином сейчас, скорее всего, отправятся к ней домой, а там…

Странно устроена человеческая память. Все ведь прошло. Все прошло потому, что он сам так хотел, и пока Фиона была одна, его совершенно к ней не влекло, но достаточно было увидеть рядом с ней мужчину, и память взбунтовалась, и не только память…

Хватит, сказал себе Себастьян, но, как не можешь не думать о белом слоне, когда приказано о нем не думать, так и он думал о Фионе весь день и особенно вечером, когда жена отправилась с Элен к Гудзону смотреть на закат, а он, оставшись, наконец, дома один, приладил в детской аппаратик Форестера — не на то место, где, как знала Памела, прежде находилась видеокамера, а совсем в другое, на которое она вряд ли даже подумает обратить внимание.

* * *

Придя на следующий день с работы, Себастьян обнаружил в правом верхнем углу компьютерного экрана иконку с надписью «Память заполнена». Когда, интересно, камера успела сделать нужное количество снимков? Спала Элен эту ночь с Памелой, а Себастьян опять расположился на диване в гостиной, утром они еще не проснулись, когда он уходил, и, похоже, днем Элен если и заходила в свою комнату, то очень ненадолго, судя по тому, что не успела устроить обычный беспорядок.

Себастьян позвонил по номеру, оставленному Форестером, и полчаса спустя передал ему коробочку, которую физик небрежно бросил в сумку и сказал:

— Я с вами свяжусь.

— Привет Фионе, — пробормотал Себастьян неизвестно по какой причине.

— Что? — не расслышал Форестер, но Себастьян только покачал головой.

* * *

— Мы едем с Элен в кино, — сказала Памела после прошедшего в молчании ужина. — Если хочешь, можешь присоединиться.

— Динозаврики! Динозаврики! — закричала девочка и завертелась вокруг Себастьяна, хватая его за руки, — это была игра, которой еще недели две назад оба предавались с веселым упоением всякий раз, когда Себастьян возвращался с работы. Полнометражный анимационный фильм о добрых динозаврах шел в открытом кинотеатре на заправке у большого моста через Гудзон.

Ничего в последние дни не происходило. Себастьян ложился в гостиной, по ночам просыпался и прислушивался к тишине, всегда наполненной непонятными звуками. В спальне все было, кажется, спокойно, и Себастьян засыпал, чтобы через час проснуться опять, утром вставал с тяжелой головой, он не знал, как Памела с Элен проводили день, жена давно уже ничего не рассказывала, а он почему-то не спрашивал; впрочем, не «почему-то», как-то он задал этот невинный вопрос, а в ответ услышал холодное: «Вряд ли тебе интересно»…

— Да, конечно, — заторопился Себастьян. — Давно мечтал посмотреть «Динозавра».

— Еще с детства, — ядовито заметила Памела. — Если ты поедешь с нами, то поведи машину, я сегодня устала.

«От каких забот?» — хотел спросить Себастьян, но придержал язык — не хватало поругаться перед поездкой в кино, и без того не блестящее настроение будет окончательно испорчено.

В машине Элен принялась баловаться, подпрыгивая на сидении и повизгивая от восторга. Памеле пришлось взять девочку на руки, чего, вообще-то, делать было нельзя, но Себастьян не стал вмешиваться, надеясь, что им не встретится дорожный патруль.

Все действительно обошлось. К тому же, удалось занять место недалеко от экрана, Памела с Элен вышли из машины и сели на привезенные с собой пластиковые стульчики, а Себастьян остался за рулем, он действительно еще год назад хотел посмотреть эту анимацию — не для удовольствия, а по профессиональным соображениям, — но сейчас мысли его витали в других эмпиреях, и приключения древних рептилий он смотрел краем глаза, больше следя за тем, как бурно реагировала Элен и как настороженно и внимательно смотрела на девочку Памела. Она, — понял Себастьян, — все время ждет от Элен какого-нибудь сюрприза, все время настороже — видимо, и по ночам тоже, лежит в их супружеской постели без сна и ждет: вот сейчас, сейчас… что?

Себастьяну хотелось выйти из машины, обнять Пам и сказать, что он ее любит больше, чем когда-либо, и она не должна думать, что…

Зазвонил телефон, и Себастьян поднес аппарат к уху, почему-то пригнувшись, чтобы не увидела Памела, которая, впрочем, не смотрела в его сторону.

— Добрый вечер, Себастьян! — услышал он. — Это Дин Форестер, прошу прощения, если беспокою не вовремя.

— Ничего, — пробормотал Себастьян.

— Когда мы сможем встретиться? — спросил физик. — Пожалуй, есть кое-что интересное.

Что он имеет в виду? — подумал Себастьян. Нейтральное слово «интерес» не могло иметь к Элен отношения. Форестер должен был сказать «важно» или, наоборот, «ничего существенного»; «интересное» могло относиться к какой-нибудь физической теории или математическому уравнению, но не к живой девочке.

— Завтра мы можем встретиться у Марка Антония… — начал Себастьян, но физик перебил его:

— Нужно увидеться сегодня. Завтра утром я уезжаю в Нью-Йорк и хотел бы до отъезда прояснить кое-какие вопросы.

— Но… — растерялся Себастьян, — мы сейчас в кино, потом поедем домой, я не хотел бы, чтобы жена знала…

— Да-да, — нетерпеливо сказал Форестер, — я понимаю. Вы могли бы ненадолго отлучиться после того, как отвезете жену и девочку. Или это для вас затруднительно?

Скорее всего, в вопросе не содержалось никакого подвоха, но все равно в сердце неприятно кольнуло.

— Хорошо, — сказал Себастьян. — Я подожду, пока они заснут. Около полуночи не будет для вас слишком поздно?

— Я ложусь в три, — сообщил Форестер. — Как только сможете, приезжайте ко мне, я живу в отеле «Реймонд», номер двести двадцать шесть, портье будет предупрежден.

Себастьян спрятал телефон и поймал брошенный искоса взгляд жены — ей, конечно, не было слышно ни слова, но именно это наверняка и пробудило в Памеле подозрения, и если он теперь попробует уехать из дома…

А что делать?

Фильм закончился, он оказался длинным, и к концу Элен клевала носом. Себастьян сложил и спрятал в багажник стулья.

— Понравилось? — спросил он.

— Динозаврик хороший, — пробормотала Элен и заснула, прикорнув в углу сидения.

— Кто-то тебе звонил? — небрежно поинтересовалась Памела.

— Марк Берман, — сообщил Себастьян. — Мы с ним учились когда-то в одном классе. Сейчас он живет в Нью-Йорке. Приехал домой на пару дней, предлагает встретиться.

— Ты мне раньше не рассказывал о Марке, — сказала Памела.

— Ну… Ты обо мне еще многого не знаешь.

Не нужно было этого говорить, Памела отреагировала мгновенно:

— Неужели у тебя был кто-то еще, кроме Фионы?

— При чем здесь… — возмутился Себастьян, но продолжать не стал, не нужны ему были сейчас пререкания. Он свернул на тихую и провинциальную Третью улицу, мягко, чтобы не проснулась Элен, остановил машину у входа в дом и сказал, обернувшись к жене:

— Идите спать, а я ненадолго съезжу к Марку, хорошо? Выпьем пива, поболтаем, и я вернусь…

— Зачем? — напряженным голосом сказала Памела. — Можешь не возвращаться.

Она подняла на руки спящую Элен.

— Послушай, Пам, — сказал Себастьян, ощущая бессильное бешенство. — Что происходит? Почему я не могу встретиться со старым школьным…

— Твой приятель не может потерпеть до завтра?

— Завтра он возвращается в Нью-Йорк.

— И вспомнил о тебе в самый последний момент? Хороша дружба…

— Послушай, Пам!

— Послушай, Басс! Ты мог бы придумать и более естественный предлог. Например, перед домом твоей Фионы опустилась летающая тарелка, и тебе страсть как хочется посмотреть. Пожалуйста. Только не требуй от меня, чтобы я в это поверила.

Памела с трудом (мешала Элен, которую она держала на руках) открыла ключом дверь, надавила плечом и исчезла в темноте прихожей. Дверь со щелчком захлопнулась, и Себастьян остался на улице, почему-то ощущая свое одиночество так остро, как еще никогда в жизни. Может, послать к черту Форестера, войти в спальню, лечь рядом с женой, обнять ее, сказать, как он ее на самом деле любит, только ее и Элен, и никого больше на всем белом свете, без них он никто, человеческий обрубок, мы не должны ссориться, особенно сейчас, когда с нашей девочкой происходит что-то странное, пойми, я все тебе расскажу, все, что узнаю у Форестера, но сначала я должен выслушать это сам, потому что я за вас отвечаю перед Всевышним и не хочу волновать тебя попусту, понимаешь…

В спальне на несколько секунд зажегся свет и погас; видимо, уложив Элен в постель, Памела решила раздеваться в темноте, как она это обычно делала. Сейчас она сбрасывает с себя кофточку, заводит руки за спину, чтобы расстегнуть бретельки бюстгальтера, и ее грудь…

«Черт, — подумал Себастьян, — может, позвонить Форестеру и сказать, что я не могу приехать?»

Глупо. Что, в конце концов, важнее? Ревность Памелы, не имеющая под собой никакой почвы, или все их будущее, которое зависит сейчас, возможно, от того, что удалось узнать Форестеру?

Себастьян сел за руль и включил двигатель.

Померещилось ему или действительно он увидел мелькнувшее в спальне за приспущенной шторой бледное лицо Памелы?

* * *

— Я даже не знаю, с чего начать, — виновато сказал Форестер после того, как Себастьян выпил предложенную ему рюмку бренди и закусил долькой лимона. Пива, как оказалось, физик не пил и в номере у себя не держал. Себастьяну почудился сначала запах легких духов, какими обычно душилась Фиона, но никаких других материальных следов ее пребывания он не обнаружил, а запах мог почудиться, потому что он ожидал увидеть здесь Фиону, но ее не оказалось, и разговор пошел сразу о деле.

— У меня, — продолжал Форестер, — нет здесь проекционной аппаратуры, так что пока вам придется поверить мне на слово. Потом, если вы приедете ко мне в Нью-Йорк, я вам — и вашей жене, если ее нервы способны это выдержать — все продемонстрирую, конечно…

— Что с Элен? — прервал Себастьян физика. — Она действительно… оборотень?

— Глупости! — возмутился Форестер. — Вам же Фиона сказала: ваша дочь совершенно нормальная в физическом отношении девочка. И хватит о медицине, я физик, и говорить мы будем о физике. Так вот, у меня были четыре группы изображений, полученных с частотой шестьдесят тысяч кадров в секунду. Первая группа: двадцать два часа тринадцать минут и девять секунд, продолжительность пятьсот тридцать микросекунд, всего тридцать два кадра. Второй сет: семь часов двадцать шесть минут и…

— Не надо подробностей, — взмолился Себастьян. — Минуты, секунды… Что получилось?

— Это очень важно! Я хочу, чтобы вы поняли: камера включалась четырежды, причем в разное время суток, это значит, что феномен не зависит от того, спит ваша дочь или нет, находится ли она в плохом настроении или хорошем… Впрочем, это еще нуждается в уточнении, но по первому впечатлению нет зависимости между физическим или душевным состоянием девочки и происходящими с ней явлениями. Это подтверждается и вашими рассказами о том, что вы видели сами.

«Он никогда не подберется к сути, — думал Себастьян. — То ли сам ничего не понял, то ли боится говорить. Как врач, который не хочет быть первым, кто сообщит больному, что у него рак».

— Перейдем к первой группе, — продолжал Форестер. — На первом кадре видно, как девочка стоит с поднятой рукой. Между рукой и головой появляется яркое сияние бело-голубого оттенка, что и привело к включению камеры, глаз не успевает фиксировать, потому что вспышка продолжается чуть больше двух стотысячных секунды, на следующем кадре вспышки нет, но нет и девочки, а вместо нее камера показывает…

— Оборотень! — выдохнул Себастьян, представляя себе, как…

— Дался вам оборотень, — с досадой сказал физик. — Перестаньте об этом думать! Следующий кадр показал женщину лет сорока, рост пять футов четыре дюйма, волосы русые, нос прямой… Да вы и сами увидите, когда приедете в мою лабораторию в университете. Я не успел провести достаточно надежного сравнения, это лучше бы сделать вам самому или вашей жене, если она, конечно, окажется в состоянии… В общем, мне кажется, что женщина в кадре — это ваша Элен. Такая, какой она будет лет через тридцать пять-сорок. Кстати, странная одежда. Брюки, но сейчас таких не носят, да и раньше…

— Вы хотите сказать…

— Погодите! Женщина видна всего на двух кадрах, потом она исчезает, и на семи кадрах не видно вообще ничего… То есть, ничего, кроме комнаты и предметов на заднем плане. Если еще несколько миллисекунд ничего бы не происходило, то камера выключилась бы. Но десятый кадр показал Элен точно в той же позе, что на кадре номер один, что естественно, поскольку десять кадров — это меньше двух десятитысячных секунды, Элен даже пошевелиться не успела…

— Вы хотите сказать, что эта женщина…

— Вы можете дослушать, Себастьян? Вторая серия кадров появилась спустя три часа и сорок восемь минут. Это вечер, девочка играла в своей комнате, ваша жена была с ней. Насколько я понял, они играли в мяч, и поэтому ваша жена наверняка внимательно следила за действиями Элен. Но, судя по всему, ничего странного не заметила. Так?

— Наверно, — согласился Себастьян. — У нас с Памелой в последние дни отношения очень… я бы сказал… напряженные. Но если бы что-то случилось с Элен, я думаю, что…

— Хорошо, — прервал Форестер. — Вторая серия — это шестнадцать кадров, общая длительность меньше трех десятых миллисекунды. Гораздо ниже порога человеческого восприятия. Там было два… скажем так, явления. Сначала — на первом кадре — яркая вспышка. На втором кадре — некое… м-м… знаете, старина, я не возьмусь, пожалуй, описать это существо словами… Будете у меня — увидите.

— Вы могли бы сделать отпечатки, разве нет? — мрачно поинтересовался Себастьян. — И не нужно было бы долго объяснять…

— Я не успел, — виновато развел руками Форестер. — Понимаете, Себастьян, это сверхскоростная съемка, каждый кадр нуждается в компьютерной обработке, его так просто не напечатаешь… То есть, напечатать не проблема, проблема что-то потом на фотографии разглядеть. Я все, конечно, сделаю, но требуется время… Вас не интересует, что…

— Интересует! — воскликнул Себастьян. — На самом деле меня ничто на свете не интересует больше, чем эти ваши фотографии! Но я хочу видеть сам, а вы так долго и, извините, нудно описываете, что…

— Понял, — улыбнулся Форестер. — Я все время забываю, что вы не физик, и вам эти числовые данные… Короче: во второй серии снимков Элен сначала обратилась в некое животное… извините, Себастьян… почему-то в одежде, что странно. Похоже на стоящего на двух лапах тапира. Очень отдаленно, впрочем… Я просто не знаю, есть ли на самом деле такие животные…

— Годзилла, — сказал Себастьян.

— Годзилла? — поднял брови Форестер. — М-м… Пожалуй. Да, похоже. На третьей серии — это утром следующего дня, девочка пришла в свою комнату за игрушками, — половину миллисекунды в кадре был мужчина лет двадцати пяти, очень, кстати, похожий на Элен, я бы даже сказал, что это мог быть ее старший брат… Если бы не одежда. Это, знаете… Так одевались при дворе короля Георга. Может, во времена Виктории, я слаб в исторических деталях. Но вы меня поняли, это примерно конец девятнадцатого века… И в четвертой серии получилось дважды. Четвертая серия — это в половине второго, видимо, когда ваша жена, погуляв с девочкой, привела ее домой. Сначала все та же женщина, что была в первой группе кадров. И практически сразу — интервал около одной шестидесятитысячной секунды — странный предмет, похожий на металлическую бочку высотой фута четыре. Треть миллисекунды — и все. В том смысле, что больше ничего подобного не было, камера фиксировала…

— Ради Бога, — взмолился Себастьян. — Что это значит? Вы говорите, что Элен не оборотень…

— Обычная девочка, — кивнул физик.

— Обычная!

— Конечно. Меня скорее — как физика — смущает то обстоятельство, что во время каждого из этих… м-м… превращений не было звуковых эффектов. Вспышка света, которую глаз не успевает заметить, — это да. Но должно быть… ну, что-то вроде хлопка: предмет некоторого объема в течение доли миллисекунды замещается предметом большего или меньшего объема, и воздух в комнате должен или сжаться, освобождая место, или расшириться, заполняя возникшую пустоту. Хлопок. Может, так и было, и звук просто не успевал восприниматься сознанием — сознанием вашей жены, я имею в виду, ведь она в двух случаях из четырех тоже была в комнате рядом с девочкой. И ничего не только не видела, но и не слышала.

— Ничего не видела, — повторил Себастьян. — Вы сами сказали: превращение…

— Ни в кого ваша дочь не превращалась! — воскликнул Форестер. — И превращаться не могла, мы с вами не в сказке живем, а в Соединенных Штатах в начале двадцать первого века.

— Не понимаю, — раздраженно сказал Себастьян.

— Как же вам, черт возьми, объяснить? Вы так эмоционально на все реагируете…

— А как бы вы реагировали на моем месте?

— Не знаю, — искренне признался физик. — Знаете что, давайте я попробую с самого начала, а вы, если не будете понимать, спрашивайте.

— У меня сейчас голова не варит, — пожаловался Себастьян. — Я вообще не уверен, что Памела пустит меня домой, когда я вернусь. Она решила, что я не по делу, а на свидание… Ночь, куда может пойти мужчина?

— Мало ли, — пожал плечами Форестер. — Впрочем, я не был женат, и мне не приходилось объясняться по каждому поводу.

— О, — горько усмехнулся Себастьян. — Вам это еще предстоит. Фиона тоже не из тех, кто…

— Да-да, — прервал Себастьяна Форестер, не желая обсуждать тему своего будущего брака с Фионой. — Давайте я очень коротко… Учтите, я вовсе не утверждаю, что прав, это гипотеза, но она объясняет все — или практически все — факты, которые нам известны. Вы слышали об Эверетте?

Вопрос был задан неожиданно, и Себастьян даже не расслышал фамилию.

— О ком? — переспросил он.

— Хью Эверетт Третий, — пояснил Форестер. — Физик, он умер четверть века назад. В пятьдесят шестом защитил диссертацию о ветвлениях волновых функций и создал новую интерпретацию проблем квантовой механики.

Себастьян пожал плечами. Квантовая механика его не интересовала.

— Впоследствии, — продолжал Форестер, — идеи Эверетта перенесли из области квантовомеханических явлений на макроуровень и создали философию многомирия. Мультиверс — так это сейчас называется. Если в двух словах: существует не одно мироздание, а бесконечное множество. Как они возникают, сейчас для нас неважно. Они существуют. Более того, похоже, что миры, составляющие Мультиверс, взаимодействуют друг с другом. Бесконечное множество миров и бесконечное число — и типы! — взаимодействий. Нет миров, совершенно независимых, — все связано.

— Я читал что-то такое у Азимова, — сказал Себастьян. — Или у Саймака? Когда-то я увлекался фантастикой, но перестал читать, окончив школу. Не до фантазий стало, роботы и параллельные миры стали меня раздражать, нужно было деньги зарабатывать, а эти сказки…

— Никаких сказок! — отмел возражение Форестер. — Себастьян, не сбивайте меня с мысли и сами не сбивайтесь. Вы хотите понять, что происходит с Элен?

— Хочу, но… При чем здесь Эверетт, Третий или Четвертый, при чем здесь какой-то Мультиверс…

— Мультиверс не какой-то, мы все в нем живем и каждый день получаем тому доказательства, на которые не обращаем внимания. Скажите, у вас когда-нибудь исчезали бесследно предметы, о которых вы точно знали, что положили их на видное место? Или, может, появлялись вдруг предметы, которых никогда не было в вашем доме? Вы встречали на улице человека, вроде бы умершего год или десять лет назад?

— О чем вы говорите? — пробормотал Себастьян. — Мало ли что с кем случается… Память — странная штука, знаете ли.

— Значит, с вами такое бывало?

— Со мной… — Себастьян помедлил. Он никому не рассказывал о том, что случилось летней ночью, когда он с двумя приятелями гулял по берегу Гудзона, им было по тринадцать лет, каникулы только начались, погода была еще не совсем летней — прохладно, сыро, они прошли до второго пакгауза, и Билли, самый грузный, но и самый пугливый среди них, заявил, что пора домой…

— Не знаю, как вы это объясните, — сказал Себастьян, мысленно ругая себя за неожиданную и ненужную откровенность, — но был со мной такой случай. Мне было тринадцать, лето… Вы знаете три больших пакгауза ниже улицы Чермена, там грузятся суда, идущие на север?

— Да, — сказал Форестер.

— Это было часов в одиннадцать вечера. Я стоял спиной к пакгаузам, лицом к шоссе. Вдруг сзади что-то заскрипело, будто кто-то шел по гравиевой дорожке, но я точно знал, что там асфальт, и мне почему-то стало так страшно, что я не мог заставить себя обернуться…

— Вы были один? — быстро спросил Форестер.

— Втроем. Билл с Гэри уже вышли на шоссе, я видел их в свете фонаря, а звук был сзади. Я не мог обернуться и крикнуть не мог тоже, Гэри стал мне махать и звать, а сзади меня позвали: «Эй, Басс, ты что здесь делаешь в такое время?» Меня будто силой повернуло в сторону пакгаузов, там — в проходе между бетонными стенами — стоял человек… Я его сразу узнал: это был отец, и я ответил: «Да мы уже домой собрались, и время сейчас не такое позднее». Сказал и только после этого понял, что… Понимаете, Дин, отец умер, когда мне было семь, я его таким и запомнил, каким он явился мне в тот вечер. Светлые брюки, рубашка навыпуск, цвета я различал плохо, было слишком темно… «Иди домой», — сказал он. «А ты?» — спросил я. Дурацкий вопрос, верно? Но ничего другого мне в голову не пришло. «Иди, — сказал он, — я скоро». Повернулся и пошел между пакгаузами.

— А вы?

— Что я? Потоптался на месте, Гэри и Билл кричали мне с противоположной стороны шоссе, чтобы я поторопился, а… он… я его уже не видел, он скрылся в тени. Мне было страшно идти туда, я же знал, что отца нет, что это призрак, а идти за призраками опасно, они могут затащить… ну, не знаю куда, мне ведь было тринадцать, я просто боялся, вот и все. Вернулись домой, а мама мне говорит: «Знаешь, Басс, ты сейчас так похож на своего отца, просто вылитый Дэнни». И я не сказал ей о том, что было, я никому не сказал, а почему я сейчас рассказываю это вам, я и сам не понимаю. Ясно ведь, что мне просто привиделось.

— И прислышалось?

— Наверно. Это не мог быть отец. Во-первых, потому что он умер. А во-вторых…

— Разве недостаточно «во-первых»? — мягко спросил Форестер.

— Наверно… Но тогда меня больше всего поразило знаете что? Не то, что я увидел человека, похожего на отца. Не то, что он назвал меня по имени. Он… Этот человек был черным, вот что!

— Простите? — нахмурился Форестер. — Черным? Он стоял в тени, вы сами сказали, так каким же он мог вам…

— Вы не понимаете? Это был афроамериканец, у него была коричневая кожа, и это был мой отец, потому что у него было такое лицо, и такая одежда, и говорил он его голосом, и так же переставлял ноги, и вообще — я его узнал, но это не мог быть он, потому что… Ну, вы понимаете.

— Да… Почему вы не сказали матери?

— О чем? Я всю ночь не спал, а потом решил, что обознался. Я часто думал об отце, что удивительного в том, что в полумраке какой-то черный мужчина показался мне на него похожим.

— А сейчас вы подумали, что это могла быть склейка?

— Склейка? — переспросил Басс.

— Есть такой термин в эвереттике, — пояснил Форестер. — Когда два мира Мультиверса на какое-то время — обычно, короткое — соприкасаются, и тела или предметы из одного мира могут оказаться в другом. На самом деле каждый из нас переживает ежедневно огромное количество склеек, потому что миров в Мультиверсе бесконечно много, и, хотя вероятность соприкосновений чрезвычайно мала, но когда миллиарды миров постоянно проходят друг сквозь друга…

— Вы думаете, что в одном из этих миров мой отец действительно был афроамериканцем? — с сомнением произнес Себастьян.

— Я не знаю, — пожал плечами Форестер. — Это ведь вы рассказали мне, верно? Собственно, почему бы нет?

— Почему бы нет… — повторил Себастьян. Матери действительно нравились черные мужчины, ее к ним тянуло, он даже помнил, как отец незадолго до смерти кричал на свою любимую Мири, что она совсем потеряла стыд и при живом муже заглядывается на негров. А потом отца не стало, и его любимая Мири перестала смотреть на мужчин — белых, черных, желтых… Мать умерла в прошлом году: она успела увидеть внучку…

Мысль о дочери вернула Себастьяну нить разговора.

— Мы о чем говорим? — спросил он. — При чем здесь склейки, Эверетт и тот афроамериканец, которого я принял за отца? Какое все это имеет отношение к Элен?

— Прямое, — сказал Форестер. — Знаете, Себастьян, в определенном смысле вам повезло. Или мне. Или нам обоим. Повезло, что мы встретились. Два последних года я делаю в университете докторат… Вы знаете, что это такое?

Себастьян пожал плечами, он ждал продолжения.

— Я занимался кое-какими вопросами эвереттики, в частности, этими самыми склейками. Собирал факты, подобные тем, о которых мы сейчас говорили. Кстати, Себастьян, вы позволите включить ваш рассказ в мою базу данных?

— Ради Бога, — пробормотал Себастьян. — Послушайте, Дин, почему вы ходите вокруг да около? Вы можете мне прямо сказать: что с Элен?

— Я могу предположить, — потерев ладонью о ладонь, что, похоже, было признаком смущения, сказал Форестер. — Конечно, я считаю, что мое предположение — самое вероятное из возможных… Видите ли, Себастьян, есть множество миров, в которых мы с вами существуем. Ну, скажем так, не совсем мы, но чрезвычайно похожие личности — похожие во многих случаях до такой степени, что никакой медицинский или психологический анализ не обнаружит разницы… Если ваше сознание вдруг переместится — я говорю, естественно, о чисто теоретической возможности — в мозг вашего аналога в мире Икс, вы — я не исключаю этого — даже не поймете, что оказались в ином пространстве-времени: в том мире все будет точно то же, что в нашем. За исключением, может быть, какой-нибудь малости, которая к вам и отношения имеет. Но там вы можете быть не тридцатилетним мужчиной, а семидесятилетним стариком. Или, наоборот, мальчишкой десяти лет.

— Вы хотите сказать…

— Погодите, Себастьян, я еще ничего не сказал. Теперь смотрите: есть огромное количество миров в Мультиверсе, есть огромное число склеек нашего мира с другими, физически столь же реальными, и наши с вами аналоги существуют во множестве миров… Склейки могут быть самыми разными: в нашем мире вдруг оказывается предмет или живое существо из другой ветви — и наоборот. Или человек получает возможность время от времени видеть не то, что происходит вокруг него в нашем мире, а то, что происходит в мире Икс, где он тоже существует. А еще возможны случаи, когда человек слышит происходящее в другом мире…

— Другом измерении… — пробормотал Себастьян, вспомнив о прочитанном когда-то фантастическом рассказе.

— Что вы сказали? Нет, при чем здесь другие измерения? Каждый из эвереттовских миров четырехмерен, как наш. Впрочем, наверное, среди множества ветвей Мультиверса есть миры с десятью или сотней измерений. Не думаю, что между ними возможны склейки, хотя, это, конечно, должно стать предметом теоретического исследования, пока этим никто не занимался, и потому трудно сказать что-то определенное… Нет, давайте говорить о мирах, подобных нашему, их тоже огромное — возможно, бесконечное — количество. И представьте себе человека, способного жить последовательно в каждом из тех миров, где он физически существует.

— Но Элен…

— Не торопитесь! Скажем, в какой-то момент происходит склейка, и вы меняетесь с вашим аналогом из мира номер два. Если миры достаточно близки по большинству параметров, может так оказаться, что вы не ощутите подмены, но будете удивлены — какие-то детали покажутся вам незнакомыми, цвет обоев в гостиной вдруг изменится, или жена перестанет пилить вас за то, что вы слишком много времени проводите с друзьями, или… В общем, возможны варианты. Вы можете остаться в мире номер два навсегда, ваша судьба станет другой, и вы, может быть, решите, что в нужный момент сделали нужный выбор… Может оказаться, что, прожив в мире номер два сутки или неделю, вы — при очередной склейке — вернетесь обратно или, напротив, окажетесь в третьем мире, и вновь ощутите изменение в судьбе, объяснив его собственным выбором, свободой воли, которая на самом деле к случившемуся не будет иметь никакого отношения…

— Теперь допустите, — продолжал Форестер, повышая голос, он не мог усидеть на месте и принялся ходить по комнате, останавливаясь перед Себастьяном, чтобы оценить его реакцию, — допустите, что склейки происходят с частотой не раз в неделю или в месяц, а каждую секунду. Даже чаще — каждую тысячную или миллионную долю секунды. Наше сознание обладает инерцией восприятия. Чтобы мозг осознал происходящее, должно пройти несколько сотых долей секунды. Если два события происходят с меньшим интервалом времени, вы не сможете их разделить, они для вас сольются в одно событие.

— Двадцать пятый кадр?

— Что вы сказали? Конечно, именно эффект двадцать пятого кадра. Вы его не замечаете, но запоминаете подсознательно, двадцать пятый кадр воздействует на вашу психику, заставляет принимать решения… А если склейки — и ваши перемещения в другой мир — происходят с гораздо большей частотой? Каждую тысячную долю секунды? Или миллионную? Поймете вы, что именно происходит? И поймете ли, что с вами вообще происходит что-то? Если раз в час или раз в день вы будете миллионную долю секунды проводить в мире номер два — ощутите ли вы это? Ощутит ли ваш двойник во втором мире, что время от времени попадает в наш? Вы можете всю жизнь прожить, не представляя, что живете двойной, тройной или даже вдесятеро усложнившейся жизнью — ведь с равной частотой вы можете оказаться в склейке с миром номер три, четыре, десять или тысяча семьсот сорок семь…

— Это происходит со всеми? — спросил Себастьян.

— Конечно, — кивнул физик. — Вы сами рассказали о встрече с умершим отцом.

— Это было… — прошептал Себастьян, — это было, как наваждение. Галлюцинация. У всех случаются галлюцинации, если сильно устанешь или взволнован, или вообще психика не в порядке…

— Вы были в тот вечер уставшим, взволнованным, или ваша психика была не в порядке?

— Сейчас мне трудно вспомнить, — подумав, сказал Себастьян. — Может быть…

— Мы всегда находим объяснение, — усмехнулся Форестер. — Мы всегда находим объяснение, доступное нашему сознанию. Галлюцинации. Померещилось. Чьи-то козни.

— Вернемся к Элен, — угрюмо сказал Себастьян. — Она — из другого мира?

— Нет, конечно, — удивился Форестер. — Но она, по-видимому, живет во многих мирах, ее психика к этому приспособлена. Впрочем, девочка наверняка сама не ощущает, что очень малую долю секунды проводит не в нашем мире, а каком-то другом, и там она представляет собой другое существо. Не девочку трех лет, а… Возможно, там она тоже Элен Флетчер, но успела уже прожить большую часть жизни… Тот мир может быть в точности, как наш, но сдвинут вперед по времени… Я иногда думаю…

Форестер замолчал, пошарил в карманах, нашел завалявшуюся в складках конфету, аккуратно ее развернул, смял фантик и бросил через всю комнату в мусорное ведро, стоявшее у телевизионного столика, попал точно в центр, удовлетворенно хмыкнул, сунул конфету в рот и, обернувшись к окну, принялся смотреть в черноту безлунной ночи, где не мог увидеть ничего, кроме собственного отражения в стекле.

— Иногда вы думаете… — напомнил Себастьян. Разговор затягивался, смысла все это не имело, идеи Форестера, возможно, были физически изящны, возможно, даже объясняли все факты вместе и каждый в отдельности, но не могли иметь к реальности никакого отношения. И помочь Элен не могли.

— Иногда я думаю, — сказал Форестер, не оборачиваясь, — что каждый из нас где-то там… может быть вовсе и не человеком, и не зверем даже, а чем-то совсем не материальным… чьим-то желанием… чьей-то мечтой… идей, возникшей, как озарение…

— Впрочем, — перебил он сам себя, — не слушайте, Себастьян, это я так… Пытаюсь разобраться, до каких пределов разнообразия может дойти физическое состояние Мультиверса. Но мы говорим о…

— Об Элен, — быстро сказал Себастьян.

— Да, — Форестер повернулся и посмотрел Себастьяну в глаза. — Ваша дочь — вполне нормальный ребенок. Просто она проживает сразу множество жизней.

— И что… делать?

— Ничего, — твердо сказал Форестер. — Поймите, Себастьян, это нормально. Так устроено мироздание. А мы — его часть.

— Синяки, — сказал Себастьян. — Откуда синяки? Если все хорошо, все нормально, как это объяснить? Ей было больно? Если Элен кто-то ударил… пусть не здесь, а в другом мире, где она, как вы говорите, живет так же, как в нашем… Что с этим делать?

— Почему с этим нужно что-то делать? Разве девочка говорит, что ей больно? Если бы вы не обратили внимания…

— Но почему? — воскликнул Себастьян. — Если в другом мире кто-то ударил ту Элен, которая живет там, почему синяки остались на теле нашей девочки?

— Вы так и не поняли? — с налетом раздражения спросил Форестер. — Вы не поняли, что во всех мирах — в нашем, в том числе, — живет единое существо, человек по имени Элен Флетчер, это не разные личности, а одна. Понимаете? Склейки могут не происходить вообще. Могут происходить часто, но продолжаться так мало времени — миллионную долю секунды, — что вы не успеваете ничего ощутить, и ни один прибор этого не регистрирует по той простой причине, что никому в голову не приходит ставить такие опыты. Но есть и такие склейки, когда взаимодействие продолжается достаточно длительное время, чтобы… ну, чтобы Элен физически оставалась в другом мире столько, чтобы… ее там, возможно, действительно ударили…

— И не один раз, — передернув плечами, бросил Себастьян.

— И не один раз, — согласился Форестер. — Мы понятия не имеем, о каком из миров идет речь, какие там у Элен родители…

— Погодите! — воскликнул Себастьян, ужаснувшись от мысли, неожиданно пришедшей ему в голову. — Родители, говорите вы?

— Ну… — смутился физик. — У вас там может быть… гм… иной характер. Ничего нельзя сказать заранее, а экспериментального материала недостаточно.

— Вам Фиона говорила, что Элен — наша приемная дочь? — спросил Себастьян.

— Н-нет, — покачал головой Форестер.

— Так вот, — сказал Себастьян. — Девочку мы с Памелой взяли из российского детского дома. Мы не знаем, кто ее родители. Подозреваем, что мать от девочки отказалась. А отец… Если верно то, что вы говорили, Дин… О том, что в другом мире события могут идти не так, как в нашем… Может, там Элен — ее, кстати, в России звали Лена, Елена — осталась жить с матерью и отцом, и они ее действительно били… бьют… это ведь происходит сейчас, верно?

— Я не думал о такой возможности, — медленно произнес Форестер, перекатывая конфету языком, речь его стала невнятной, Себастьяна это раздражало, но, видимо, физик всегда так поступал, чтобы успокоить нервы. — Я думал… Неважно. Наверно, вы правы, Себастьян. И Элен… склейки, во время которых ее били… Она могла запомнить. В отличие от тех, что мне удалось фиксировать, эти склейки продолжались наверняка не миллисекунды, а больше. Не думаю, что минуты… Тогда Элен точно запомнила бы и рассказала вам. Может, секунду-другую — чтобы удар успел зафиксироваться на теле, но ситуация сохранилась лишь в подсознательной памяти… Послушайте, Себастьян, вы должны поговорить с дочерью… с Элен.

— Она ребенок…

— Я понимаю, но мы все равно должны разобраться. Ради нее же, ведь ей со всем этим жить, верно? Хороший психотерапевт сможет методом гипноза…

— Представляю, что скажет Пам, — дернул плечом Себастьян.

— Попробуйте убедить жену! Собственно, вы просто обязаны ее убедить!

— Не могу поверить, — медленно произнес Себастьян после долгого молчания. — Наверно, вы правы. Я вспоминаю сейчас кое-какие эпизоды своей жизни. Что-то происходит, необъяснимое, но ты проходишь мимо и говоришь: да ну, показалось.

— Вы вспомнили что-то еще, кроме?..

— Ради Бога, Дин, не смотрите на меня, как на живой материал для вашего доктората!

— И в мыслях не было, — запротестовал Форестер.

— Да, как же… И вот еще, — решительно сказал Себастьян, — я хочу сам увидеть ваши расшифровки. Почему вы мне их не показали? У вас есть запись. Почему вы не привезли?..

— Привез, — отозвался Форестер, глядя в сторону. — Видите ли, Себастьян… Во-первых, здесь, в отеле нет…

— Нет видеомагнитофона? — перебил Себастьян.

— Запись цифровая. Впрочем, это, конечно, не главное.

— Вы не хотели, чтобы я видел. Да?

— Да, — кивнул Форестер. — Вам было бы тяжело.

Себастьян поднялся.

— Поздно уже, — сказал он. — Даже не знаю, что придумать для Памелы. Она точно не поверит, что я где-то пью с приятелем…

— Как вы намерены поступить?

— Как я могу поступить? — медленно произнес Себастьян. — Эти ваши теории… Я хочу, чтобы Элен… и мы с Памелой… были счастливы. Очень простое желание. Я хочу, чтобы в нашей жизни все было просто. Понимаете? Я не хочу, чтобы об Элен говорили. Надеюсь, вы…

— За кого вы меня принимаете? — резко сказал Форестер. — Даже Фиона не знает о моих результатах и нашем разговоре.

— Спасибо… — пробормотал Себастьян.

— Послушайте… Вы понимаете, что долго скрывать это не удастся? Ваша жена опять что-то увидит… Или в детском саду…

— Элен больше не ходит в детский сад.

— Это плохо! Лишний повод для разговоров. Не мне за вас решать, Себастьян, но…

— Мне нужно подумать, — сказал Себастьян и пошел к двери. Он не помнил, как оказался на улице и попрощался ли с Форестером, а может, так и ушел, не подав ему руки. Ночь была на удивление холодной для этого времени года, и Себастьян продрог до костей, а может, дрожь била его по другой причине, и ночь ничем не отличалась от прочих? В машине он включил обогреватель и к дому поехал в объезд, через Восьмую улицу. Когда Себастьян ставил машину на стоянку, ему показалось, что в спальне на мгновение вспыхнул и погас свет. Ключ в замок не влезал, и Себастьяну понадобилась целая минута, чтобы понять, что другой ключ вставлен с противоположной стороны.

— Черт, — пробормотал он. Если в спальне был свет, значит, Пам еще (или уже) не спала, и звонок ее не разбудит. Себастьян мог себе представить, с каким выражением лица жена откроет дверь, ему не хотелось выяснять отношений, особенно — сейчас.

— Черт, — повторил он и вернулся к машине. Как-то лет восемь назад ему приходилось спать на заднем сидении, они с приятелями устроили летом автопробег от Хадсона до Чикаго, ночевали неподалеку от мотеля — какой-то бес в них вселился, могли спать нормально, в постелях, но им захотелось романтики. Романтика Себастьяну не понравилась, утром у него ныли все кости, а ноги не желали разгибаться.

Он оставил приспущенными стекла, но быстро замерз и закрылся в машине, как в гробу — такое сравнение, во всяком случае, пришло ему в голову, когда он засыпал, скрючившись и опустив до пола руку…

* * *

Проснулся Себастьян с восходом солнца, перебрался на переднее сидение и подождал, когда в кухне распахнется окно, и Памела выглянет, чтобы определить, как нужно сегодня одеваться.

Он попробовал сначала еще раз открыть дверь ключом (вдруг Пам успела вытащить свой?), а потом начал трезвонить, не опасаясь уже, что разбудит жену или Элен.

Памела открыла минуты через три, встала в проеме двери, уперев руки в бока, в точности, как в фильмах о ревнивых женах, и сказала голосом, похожим на клокотание лавы в жерле вулкана:

— Ты мог бы остаться у нее насовсем, дорогой. Решил приехать за вещами?

— Послушай, Пам, — миролюбиво начал Себастьян. — Все очень серьезно, я говорил с Форестером…

— Как по-джентльменски! — воскликнула Памела. — Вы с Форестером разобрались, наконец, кто останется с этой… Я понимаю, все очень серьезно…

— Ничего ты не понимаешь! — вспылил Себастьян и, отодвинув жену рукой, вошел в прихожую. Должно быть, он не рассчитал движения: Памела, не удержавшись на ногах, упала на стоявший у стены обувной ящик, крепко ударившись спиной.

— Господи, извини, я совсем не… — Себастьян бросился поднимать Памелу, но она поднялась сама и молча пошла в спальню. У них никогда не было скандалов, они не умели кричать друг на друга, и Себастьян стоял посреди холла, бессильно сжимая кулаки и не представляя, как заставить Памелу сесть и послушать, просто послушать — его, а не себя.

Из спальни слышны были голоса Памелы и Элен; жена, похоже, уговаривала девочку что-то сделать, а та сопротивлялась — хотела спать, судя по тону. Себастьян запер входную дверь, вытащил ключ, положил в карман и принялся ждать.

Памела вышла минут десять спустя, в одной руке она держала чемодан, с которым они в прошлом году ездили на Ниагару, а другой рукой вела Элен, на спине которой был детский рюкзачок, купленный для летних прогулок и еще ни разу не использованный. Девочка увидела Себастьяна, кинулась к нему, но, будто собачка на поводке, остановилась и захныкала.

— Отойди, пожалуйста, — ледяным голосом сказала Памела.

— Послушай, Пам, — Себастьян понимал, что должен подобрать точные слова и произнести их один раз, потому что второго не будет, — не делай глупостей, пожалуйста. Все очень серьезно.

— Да уж куда серьезнее, — презрительно сказала Памела. — Отойди от двери, дай нам выйти.

— Элен живет в нескольких мирах, — сказал Себастьян. — Это доказал Дин Форестер, он пригласил меня к себе, чтобы обсудить…

— Ты больше ничего не мог придумать?

— Позвони Дину и спроси…

— Он, конечно, подтвердит, что угодно. Дай пройти, Себастьян, не устраивай сцен.

— Кто здесь, черт побери, устраивает сцены! — взорвался Себастьян. — Почему ты не хочешь слушать? Я люблю тебя, понятно? Я всегда тебя любил! И Элен! Нет ничего между мной и Фионой и никогда не было!

— Никогда? — подняла брови Памела.

— Не придирайся к словам! Если тебе так противна моя физиономия, то уйду я! Кому станет лучше? Я ухожу, Пам, я так больше не могу.

Себастьян повернулся к двери, и в этот момент заверещал звонок — громко и долго. Человек, стоявший по ту сторону, не отрывал пальца от кнопки.

— Это еще что… — пробормотал Себастьян, достал из кармана оба ключа и принялся тыкать ими в скважину по очереди, пока, наконец, дверь не распахнулась и на пороге не возникла широкая фигура сержанта Варли Холидея, за спиной которого стояли две незнакомые женщины. Себастьян прекрасно знал Холидея, полицейский работал здесь лет тридцать — во всяком случае, еще в глубоком детстве Себастьян бегал от него, когда залезал с приятелями на пустую пристань, куда вход был запрещен. Сержант был на их свадьбе с Памелой — не для того, чтобы следить за порядком, Себастьян позвал его, потому что без этой колоритной фигуры не представлял себе торжества. Встречаясь на улице, они всегда обменивались приветствиями и шутками, Холидей хлопал Себастьяна по плечу, отчего тот с трудом сохранял равновесие, и передавал привет Памеле, «самой красивой женщине на моем участке, кроме моей Сэнди, конечно, хотя она этого и не слышит»…

— Здравствуйте, мистер Флетчер, — с чувством некоторого замешательства произнес Холидей. — Извините, но я выполняю свой долг.

— В чем дело, Варли? — удивился Себастьян.

— Вот это… — Холидей отошел в сторону, и вперед выступили женщины: одной было лет шестьдесят, другой под сорок, и обе выглядели так, как должны выглядеть представительницы официальных организаций: длинные, до пят, темные юбки, белые закрытые блузки с длинными рукавами, на лицах решительное выражение — отражение необходимости и важности порученной им миссии.

— Это, — продолжал сержант, — Диана Монтегю и Сара Вайнбок, они из ВИЦО, комиссия по опеке…

— Здравствуйте, Диана, я вас хорошо помню, вы со мной беседовали, когда мы с Элен вернулись из России, — из-за спины Себастьяна сказала Памела и встала рядом с мужем, поставив на пол чемодан и продолжая крепко держать Элен за руку. Старшая из женщин чопорно кивнула и произнесла, глядя на Памелу, а не на Себастьяна:

— Вы не забыли нашей беседы, верно, дорогая?

— О, конечно! — с чувством сказала Памела.

— Мы можем войти? — с налетом раздражения спросила оставленная без внимания Сара Вайнбок.

— Вообще-то мы сейчас уходим, — вежливо произнесла Памела. — Мы с мужем на работу, а Элен нужно отвезти в детский сад.

— Да? — притворно удивилась Сара. — Девочка уже несколько дней не посещает сад без всякой причины. Она не больна — у врача вы не были. А миссис Бакли обратилась в органы опеки еще неделю назад, представив фотографии девочки, которая, судя по всему, подвергается в последнее время насилию, а точнее говоря — побоям с вашей стороны, о чем свидетельствуют…

Говорила Сара быстро, прервать ее монотонную речь казалось так же невозможно, как разорвать густую липкую тянучку, но слово «побои» вывело Памелу из ступора.

— О чем вы говорите? — воскликнула она.

— Сержант, — сказала Сара, — может, вы убедите миссис Флетчер впустить нас в дом? Или мы так и будем стоять на улице?

— Но, мисс, у меня нет соответствующего… — Холидей был смущен и не скрывал этого. — Они могут…

— Я знаю, что они могут, а чего — нет, — отрезала мисс Вайнбок и, обойдя Холидея, вошла в прихожую. Памела и руки поднять не успела, как мисс Вайнбок оказалась рядом с Элен и торжествующе ткнула пальцем в ее предплечье. — Посмотрите, сержант, если это не след от удара, то я никогда не видела, как бьют детей!

Чуть выше локтя на левой руке Элен красовался большой синяк, похожий на те, что появлялись раньше, и о происхождении которых Памела не могла сказать ничего, а Себастьян, хотя и имел уже на этот счет свое мнение, не видел смысла излагать его в этой компании.

Напуганная резкими движениями мисс Вайнбок, Элен захныкала и обеими руками ухватила Памелу за юбку.

— Да, — вмешалась стоявшая в стороне Диана Монтегю, — как вы это объясните, миссис Флетчер? И еще… Я так понимаю, что вы с девочкой намерены уйти от мужа? Во всяком случае, об этом вы сами минуту назад…

— Вы подслушивали! — вскричала Памела. — Вы, две гнусные твари, стояли под моей дверью и подслушивали! А вы, Холидей, вы-то, черт возьми, почему позволяли им…

— Мэм, — пробормотал смущенный сержант, — извините, но вы так громко говорили, что слышно было от стоянки… Я вовсе…

— Этот чемодан, — обличала Диана Монтегю, — почему он здесь? Миссис Флетчер, вы понимаете, что органы опеки не могут оставить…

— Что? Что вы говорите? — Памела отступила на шаг и спрятала Элен за спину, а Себастьян, еще не пришедший в себя после скандала с женой, лишь переводил взгляд с одной женщины на другую.

— На первом этапе вам с мужем надлежит явиться к нам для беседы, — заключила мисс Вайнбок, — сегодня в одиннадцать, улица Шировер, семь. Сержант, вручите повестку, пожалуйста.

Холидей сунул руку в боковой карман кителя и достал сложенную вчетверо бумагу, которую и протянул Себастьяну со словами:

— Не обижайтесь, дружище, я только выполняю свой долг: сопроводить и вручить, ни на что другое у меня нет полномочий, так что…

— Да-да, о чем вы, Варли… — пробормотал Себастьян, расписался на клочке бумаги, вернул сержанту, а повестку уронил на пол, и Памела тут же наступила на нее ногой.

Мисс Вайнбок повернулась и молча вышла на улицу, а госпожа Монтегю бросила на Памелу испепеляющий взгляд и заявила вместо прощания:

— В одиннадцать, пожалуйста. Оба. И девочка тоже.

Холидей хотел что-то сказать, но промолчал, пожал плечами и вышел следом за женщинами.

Дверь с грохотом захлопнулась.

* * *

Себастьян отнес чемодан в спальню. Памела стояла у окна в гостиной и смотрела на улицу, а Элен, поняв, что у родителей неприятности, тихо играла с куклами в своей комнате.

— Может быть, ты, наконец, выслушаешь меня и не будешь придумывать то, чего нет на самом деле? — спросил Себастьян, обращаясь к спине Памелы.

Решив, что молчание означало согласие слушать, Себастьян, тщательно подбирая слова, рассказал о своем разговоре с Форестером. Слушала Памела или нет, понять было трудно, но, когда Себастьян замолчал, она все так же молча повернулась и пошла в кухню, не глядя на мужа. На пороге помедлила и сказала в пустоту:

— Я приготовлю сэндвичи. Собери свои вещи. Только то, без чего не можешь обойтись. Если все так, как ты сказал, нам нужно отсюда уехать. Хотя бы на время. Эти нас в покое не оставят.

— А куда…

— Я собиралась погостить у тети в Фениксе.

— У Джанины?

— Да, она сейчас одна, дядя Сом в Европе по делам фирмы, места у них достаточно.

— Мне нужно договориться на работе, — пробормотал Себастьян.

— Не сообщай, куда едешь, — предупредила Памела.

— За кого ты меня…

Не дослушав, Памела вышла в кухню и закрыла за собой дверь.

* * *

В одиннадцать часов они сидели в поезде, резво бежавшем в сторону Олбани. Прямого до Феникса из Хадсона не было, да это и к лучшему, — решил Себастьян, — если их будут искать, то не смогут сразу взять правильный след. Элен спала у Памелы на руках и чему-то улыбалась. Памела обнаружила еще один небольшой синяк у девочки на спине, чуть пониже правой лопатки, и длинную кровоточившую царапину на левой ноге, под платьицем, хорошо, что дамы из опекунского комитета не обратили на царапину внимания, иначе…

Что могло означать это «иначе», Памела так и не додумала, мысли ее, если это были на самом деле мысли, а не эмоции, выраженные словами, двигались по кругу — от паники к решимости и обратно; ее раздражало, что Себастьян молча смотрел в окно, думая о чем-то своем, когда надо было думать о будущем, о том, что делать на новом месте, ведь все равно их найдут, в Америке находят даже убийц, умеющих скрываться от правосудия, а уж супружескую пару с ребенком отыщут обязательно, и Элен могут у них отнять, — сейчас, когда они сбежали, отнимут точно, и Басс не любоваться пейзажами должен, а решать, что им делать, если…

Но и эту мысль Памела была не в состоянии додумать до конца.

Себастьян почувствовал ее взгляд, обернулся и сказал:

— Надо позвонить Форестеру.

— Чтобы он сообщил, где мы находимся?

— Во-первых, — сказал Себастьян, — я не скажу ему, куда мы направляемся. Во-вторых, он никому ничего не сообщит, он за нас в любом случае. В-третьих…

— Как ты можешь быть в нем уверен? Ты этого человека совсем не знаешь.

— В ком-то нужно быть уверенным!

— Ты был уверен в своей Фионе, и что? Почему эта… все рассказала своему новому любовнику?

— Пожалуйста, Пам, не будем об этом, хорошо?

— Не будем о чем?

— Я позвоню Форестеру, — твердо сказал Себастьян и достал из кармана телефон. На дисплее высветилось сообщение: «7 непринятых звонков». Номера телефонов были блокированы, и Себастьян подумал, что их, скорее всего, ищут дамы из комитета. Может, они даже успели, не дождавшись, когда супруги Флетчер явятся на прием, вновь посетить их квартиру и убедиться в том, что хозяева исчезли в неизвестном направлении, нарушив все правила об усыновлении и попечительстве?

Себастьян набрал номер мобильного телефона Форестера. Физик отозвался не сразу, и голос у него был странным, будто придушенным, Себастьян даже решил, что нужно прервать разговор, но Дин сказал быстро:

— Извините, Флетчер, сейчас говорить не могу, я на лекции. Перезвоню, как только закончу, о’кей?

— Я не знал, что он преподает, — сказал Себастьян, пряча телефон. — Действительно, скоро весенняя сессия…

Он оглянулся на жену: Памела дремала, прижимая к себе девочку, и Себастьян прикрыл одеяльцем, которое он достал из чемодана, плечо Элен: рядом с кровоподтеком видна была свежая царапина, будто кто-то провел острым когтем.

Минуту назад царапины не было, Себастьян мог в этом поклясться.

* * *

Форестер позвонил, когда поезд отошел от перрона в Олбани.

— Вы в порядке, Себастьян? — спросил физик. — Я, наверно, обрушил на вас слишком много информации. Когда вы будете у меня?

— Вряд ли мы у вас будем, — сказал Себастьян, прикрывая телефон ладонью, чтобы не слышала Памела.

В нескольких словах он пересказал случившееся и услышал прерывистый вздох Форестера.

— Плохо, — сказал Дин. — Найти вас — пара пустяков, если эти дамы заявят в полицию, а они так и сделают, можно не сомневаться. У вас последняя модель «Самсунга», верно? Значит, ваше местоположение определяется с точностью до сотни метров, вы об этом знаете?

— Черт, — сказал Себастьян. — Я выброшу телефон, когда мы закончим разговор.

— У вашей жены такая же модель?

— Я выброшу и ее аппарат.

— Как мы будем держать связь?

— В Фениксе я куплю новые телефоны.

— О’кей, — одобрил Форестер.

— У Элен на плече несколько минут назад появилась царапина, будто от когтя, — сообщил Себастьян. — И еще одна царапина на ноге, но я не знаю, когда она появилась — вчера, во всяком случае, ее не было. Памела считает, что это происходит, когда девочка спит…

— Не обязательно, — сказал физик. — Я не обнаружил никакой значимой корелляции… Послушайте, Себастьян, не знаю, куда вы направляетесь и не собираюсь спрашивать, но подумайте: может, приедете ко мне в Нью-Йорк? В большом городе спрятаться проще, чем где бы то ни было. И я бы хотел поработать с Элен, вы понимаете, как это важно…

— Спасибо, Дин, — с чувством произнес Себастьян, — но вы наверняка будете одним из тех, к кому придут из полиции: найдут Фиону, а потом вас.

— Наверно… — Форестер помедлил. — Может, вы правы, Себастьян, а может, и нет. За Фиону ручаюсь — она ничего не скажет, у нее есть основание: врачебная тайна. Подумайте.

— Я подумаю, — сказал Себастьян и отключил связь.

Оба телефона он выбросил в приоткрытое окно туалетной комнаты.

* * *

Памела и Элен все еще спали, когда поезд подошел к перрону Фултонвилла. Памела потянулась и пробормотала, с трудом разлепив глаза:

— Где мы?

— Фултонвилл, — сообщил Себастьян. — Ты знаешь, я выбросил оба наших мобильника, потому что…

— Правильно! — кивнула Памела. — Я хотела тебе об этом сказать… Мне приснилось, будто в разных своих жизнях Элен…

— Это не разные жизни, — перебил Себастьян. — Это Элен… Она одна, понимаешь, но в разных мирах живет по-разному. Впрочем, — добавил он, — может, я все-таки чего-то не понял. Форестер предложил, чтобы мы поехали к нему, в Нью-Йорке, там, мол, спрятаться легче…

— Глупости! — решительно отозвалась Памела. — Он хочет заниматься своей наукой, вот что. Сделать из нашей девочки подопытную…

— Скажи, Пам, — осторожно проговорил Себастьян. — Мы ведь тоже хотим знать, что происходит с Элен. Как жить дальше, если мы не будем этого знать?

— А как мы жили раньше? Может, так было всегда, а мы не замечали или не обращали внимания? Может, так происходит со всеми нами? Кто-нибудь фотографировал тебя со скоростью шестьдесят тысяч кадров в секунду? Нет? И меня тоже. И никого. Может, мы все такие? Может, каждый из нас живет в разных мирах, и где-то мы с тобой совсем иные? Может, где-то мы уже старые и помним все, что с нами произошло, и эту историю помним тоже…

— Вряд ли, — не очень уверенно сказал Себастьян. — Как бы то ни было, я хочу разобраться, кто и где бьет нашу девочку. Ты об этом подумала? Ведь кто-то ее бьет, причем регулярно и жестоко.

Памела еще крепче прижала к себе Элен, девочка проснулась, и когда глаза ее начали раскрываться, когда тело было еще расслаблено, а сознание пробивалось в реальность сквозь толпу подсознательных образов, что-то почудилось Себастьяну на короткое мгновение, будто действительно проявился двадцать пятый кадр кинофильма, возник и исчез, он не мог бы сказать, было ли это на самом деле — скорее всего, ничего и не было, Элен открыла глаза и потянулась, улыбнулась Памеле, а потом перевела взгляд на Себастьяна и ему улыбнулась тоже, а он улыбнулся в ответ, но все равно не мог забыть тот кадр, что мелькнул и сгинул.

— Что с тобой? — с беспокойством спросила Памела. — Ты увидел привидение?

— Нет, ничего, — Себастьян провел ладонью по лицу. — На следующей станции нам выходить. В Сиракузах пересадка на Феникс.

Памела затеребила девочку, причесала ей волосы, повела в туалет умыться, а Себастьян, оставшись в купе один, смотрел в окно, как в плохое зеркало, и видел не проплывавшие мимо фермы, не собственное бледное отражение в стекле, перед его глазами стоял кадр, вырезанный из неизвестного фильма, картина, которую он никогда не забудет: на короткое мгновение Элен представилась ему старухой лет восьмидесяти. Старуха была вредной, злопамятной, никого не любила, кроме себя, почему-то Себастьян был в этом абсолютно уверен, он запомнил не столько внешность бабушки, сколько ее внутреннюю суть, которую и видеть не мог, он знал, что эта бабуля-божий одуванчик издевается над собственными внуками, но вряд ли сумел бы сказать, как уложены ее седые волосы и в какое платье она была одета, да и было ли на ней вообще платье — может, какое-то подобие балахона, но и этого он не помнил тоже, но уверен был, что древняя эта старуха была его любимой дочерью Элен — в каком-то из ее миров, в какое-то мгновение ее жизни, в каких-то обстоятельствах, позволивших мирам соединиться и разойтись вновь.

Себастьян помассировал себе виски, сказал «Всё, не надо об этом думать» и открыл дорожную сумку, в которой лежал пакет с едой: он и сам проголодался, наверняка Элен с Памелой тоже голодны, а идти в вагон-ресторан не хотелось, и вообще выходить из купе следовало как можно реже.

Элен пришла после умывания бодрая, а Памела выглядела так, будто не спала несколько ночей.

— Там, — сказала она, — по коридору ходит человек, на вид типичный полицейский, правда, не в форме.

— Он заглядывает в купе? — забеспокоился Себастьян.

— Если дверь открыта, то да, и что-то спрашивает. В закрытые купе не суется.

В дверь постучали.

— Я поговорю с ним, — бросил Себастьян и, выйдя в коридор, быстро закрыл за собой дверь.

Мужчине было на вид лет сорок, одет он был в хороший костюм долларов за двести, и галстук не из дешевых. На полицейского, что бы ни говорила Памела, не похож. Скорее, на бизнесмена с Уолл-стрит или на телеведущего, и это было бы самое ужасное на свете, если бы оказалось именно так.

— Слушаю вас, — вежливо сказал Себастьян.

— Мое имя Генри Лоумер, — представился мужчина. — А вы, если не ошибаюсь, Себастьян Флетчер?

— В чем дело? — не отвечая на вопрос, проговорил Себастьян.

— Вот мое удостоверение, — сказал Лоумер и сунул под нос Себастьяну карточку, на которой вместо ожидаемого «Полиция округа…» Себастьян прочитал: «Частное детективное агентство «Лоумер и Лазарис».

— Я, — продолжал Лоумер, спрятав удостоверение во внутренний карман пиджака, — буду сопровождать вас с женой и дочерью до пункта вашего назначения. Чтобы с вами, не дай Бог, ничего не случилось в дороге.

— Не понимаю, — начал сбитый с толка Себастьян. — Вы не из полиции?

— Вы же видели, — с ноткой обиды в голосе произнес Лоумер.

— Но я не…

— Вы, конечно, хотите знать, кто меня нанял. Это не секрет — Дин Арчибальд Форестер. Вам это имя знакомо?

— Да, конечно…

— Значит, — заключил Лоумер, — все в порядке.

— Но зачем это Дину? — продолжал недоумевать Себастьян. — И как вы нас нашли, мы никому…

— Возвращайтесь, пожалуйста, в купе, — мягко сказал Лоумер. — Если вам что-нибудь понадобится, дайте знать, я буду в коридоре. Когда приедем в Сиракузы, будете выполнять мои распоряжения, договорились? Там у вас пересадка?

— Да, но…

— Все будет в порядке, мистер Флетчер, — ободряюще сказал Лоусон и взглядом указал Себастьяну на дверь.

— Послушай, Пам, — сказал Себастьян, вернувшись в купе и заперев дверь на задвижку, — ты знаешь, кто это? Частный детектив, которого за каким-то чертом нанял Форестер, чтобы он нас сопровождал. Ты представляешь, сколько это стоит?

— Он не из полиции?

— В том-то и дело, что нет. Или нагло врет, но не похоже. В любом случае, нам от него не отделаться.

— У этого типа наверняка есть телефон, — сказала Памела. — Попроси. Позвони Форестеру…

— Черт, — сказал Себастьян. — Тупею на глазах. Почему я сам не догадался?

* * *

— Да, это я нанял детектива, он из Фултонвилла, — сказал Дин. — Извините, Себастьян, по-моему, вы делаете глупость. Нельзя, чтобы с вами… с Элен… что-то случилось.

— Для вас Элен, как подопытный кролик, — с горечью произнес Себастьян. — Вы хотите посадить ее перед камерой и снимать, снимать…

— Вы не хотите узнать, кто бьет вашу дочь? — спросил Форестер. — Вы действительно этого не хотите? И не хотите, чтобы это прекратилось?

— А вы… знаете? — помедлив, сказал Себастьян, прижимая телефон к уху и отворачиваясь от детектива, демонстративно смотревшего в окно.

— Да, — помедлив, ответил Форестер, и у Себастьяна сложилось впечатление, что Дин выдает желаемое за действительное.

— Кто? — тем не менее спросил он, понимая, что не получит ответа.

— Не по телефону, — вздохнул физик. — Если бы вы приехали ко мне, я бы…

— Извините, Дин, — сказал Себастьян. — Боюсь, это невозможно. Даже если бы я захотел, Пам ни за что не согласится.

— Жаль, — сказал Форестер. — Во всяком случае, берегите девочку. Она…

Дин замолчал, слышно было, как он дышит — не тяжело, а напряженно, будто думает о чем-то важном, и мысль волей-неволей перетекает в физическое действие, примерно так же, как идет из носика чайника пар, когда внутри закипает и начинает бурлить вода.

— Что она? — спросил Себастьян. — Что вы, черт возьми, о ней узнали из этих фотографий?

— Вы хотите, чтобы я вам рассказал по телефону?

— Почему нет?

— Слишком долгий разговор, и многого вы просто не поймете. Приезжайте, Лоумер вам поможет, и здесь мы…

— До свиданья, Дин, — сказал Себастьян, нажал кнопку прекращения разговора и вернул телефон детективу.

Лоумер хотел что-то сказать, но Себастьян вошел в купе и закрыл дверь перед его носом.

— Ты объяснил Форестеру, что нам не нужен соглядатай? — спросила Памела.

— Боюсь, у него другое мнение о том, что нам нужно, а чего нет, — пробормотал Себастьян. — Похоже, от Лоусона нам не избавиться.

— Да какое он имеет право? — возмутилась Памела. — На ближайшей станции сообщи в полицию о том, что нас преследует…

— Ты действительно хочешь, чтобы я пошел в полицию?

Памела прикусила язык, но возмущению ее не было предела, и, как обычно, злость свою она направила на Себастьяна.

— А ты! Не можешь объяснить этому типу, что он нам мешает? Дай ему по шее, в конце концов!

— Дядя пошел туда, где туалет, — сказала Элен. — Он там курит. Курить плохо, правда?

— Плохо, — согласился Себастьян и взял девочку на руки.

— Послушай, Элен, — сказал он, — почему ты думаешь, что дядя курит возле туалета? Ты же не видишь его, верно?

— Вижу, — сказала Элен. — Не всегда. То вижу, то не вижу.

— Сейчас видишь?

— Нет. Сейчас я вижу тебя и маму.

— А когда ты видишь дядю, то не видишь меня с мамой?

— Нет, — пожала плечами девочка. — Как я могу вас видеть, вы здесь, а он там?

— А как ты можешь видеть его, если он там, а мы здесь?

Элен подняла на отца недоуменный взгляд.

— Ну… — протянула она. — Я вижу. Когда бываю там. Только это так быстро…

— Оставь Элен в покое, — резко сказала Памела, отбирая девочку у мужа. Она посадила дочь к себе на колени и вытерла ей салфеткой запачканные йогуртом губы.

Себастьян вышел в коридор и аккуратно задвинул за собой дверь. Детектив стоял у окна и, похоже, был погружен в размышления — во всяком случае, обернулся он не сразу.

— Скажите, — произнес Себастьян, — где вы были минут пять-шесть назад? Вы отсюда никуда не уходили, верно?

— Вы спрашиваете, как следователь, — улыбнулся Лоусон. — Каюсь, я ходил в тамбур покурить. Если я был вам нужен…

— Мне вы не были нужны, — отрезал Себастьян.

Лоусон отвернулся.

— Вы без вещей? — спросил Себастьян, чтобы сгладить собственную резкость. — Путешествуете налегке?

— Вас это беспокоит? — задал встречный вопрос детектив. — Кстати, через три минуты Сиракузы, вы готовы?

— Да, — сказал Себастьян. — Вы можете сделать то, что я попрошу?

— Если это не будет противоречить…

— Не будет. Возьмите, пожалуйста, напрокат машину — на привокзальной площади наверняка есть бюро проката — и подъезжайте к выходу из зала ожидания. Думаю, четверти часа вам хватит.

— Хотите дальше ехать на машине? — понимающе кивнул Лоусон. — Разумно.

— Дальше? Нет, мы поедем в Нью-Йорк.

Брови детектива поползли вверх.

— Надо будет, — продолжал Себастьян, — позвонить Форестеру — вы позволите мне это сделать? — и сказать, что мы едем к нему, пусть встретит.

— Разумно, — еще раз кивнул Лоусон. — Я сам позвоню мистеру Форестеру, о’кей?

* * *

Это был довольно потрепанный «шевроле», обивка в салоне оказалась непристойно рыжего цвета, Себастьян никогда не взял бы такую машину, но в ответ на его недоуменный взгляд Лоусон только пожал плечами, Элен с Памелой сели на заднее сидение, баул и саквояж положили в багажник, Себастьян хотел было сесть за руль, но детектив легко его отодвинул, и через минуту они мчались в неизвестном направлении — Себастьян выбрал бы дорогу на юг, но Лоусон почему-то вырулил на семьсот второе шоссе — в направлении Нью-Хейвена.

— Все в порядке! — сказал он, предупреждая вопрос Себастьяна. — Мы выедем на скоростную трассу номер три, там ни одного светофора, и разрешенная скорость девяносто миль. Доедем за полтора часа.

Себастьян обернулся: Элен сидела, прилипнув носом к стеклу, ремень безопасности натянулся, но девочка не обращала внимания, ее завораживали проносившиеся мимо деревья и рекламные щиты. Обычная девочка, Себастьян не замечал в ней ничего, что отличало бы ее от других, делало человеком не от мира сего.

— Вы предупредили Форестера? — спросил Себастьян.

— Да, — коротко отозвался Лоусон, глядя на дорогу. — Будем подъезжать, созвонимся.

— Я не понимаю, — подала голос Памела, — почему ты решил… Ты даже со мной не посоветовался.

В голосе жены Себастьян услышал обиду, что было естественно, и покорность, а это было совсем неестественно, противоречило характеру Памелы, как заморозки в летнюю жару.

— Не было времени, дорогая, — сказал Себастьян. — Следи, пожалуйста, за Элен.

— Послушайте, — произнес Лоусон, — это не о вас ли? Сделайте громче звук в приемнике.

Себастьян повернул верньер.

«…не первый случай, к сожалению, мы помним, как в прошлом месяце осудили Диану Кремптон, убившую своего приемного сына»…

Голос показался Себастьяну знакомым.

— Дура! — сказала Памела. — Ты что, не узнал? Это же миссис Бакли!

«Вы думаете, что приемные родители девочки намеренно наносили ей побои? — спросил голос радиожурналиста. — Это так ужасно»…

«У девочки на теле множество кровоподтеков! — голос воспитательницы возвысился до праведного пафоса. — Каждый день — новые! Девочка плакала, когда я спрашивала, бьют ли ее мама или папа, они так запугали ребенка, что она даже слово боялась произнести в их адрес!»

— Вот гадина, — сквозь зубы сказала Памела. — Неужели эта тварь каждый день требовала от Элен…

— Дай послушать! — прервал жену Себастьян.

«Вы пробовали говорить с приемными родителями? Как они объяснили кровоподтеки на теле девочки?»

«Никак! Они отказались отвечать на мои вопросы!»

— Что? — вскричала Памела. — Какие вопросы? Она хоть раз со мной говорила на эту тему?

«И тогда вы обратились в комитет по опеке?»

«Я сама член местного комитета в Хадсоне, собрала коллег, и мы решили…»

«Обратиться в полицию?»

«Зачем так сразу? Наши представительницы отправились домой к этой парочке и, предвидя, с кем им придется столкнуться, взяли с собой представителя власти. Однако их и на порог не пустили! В квартире был полный разгром, просто ужас, в каких условиях пришлось жить бедной девочке!»

«Не является ли это вашим упущением, миссис Бакли? Ведь органы опеки должны были тщательно все проверить, прежде чем давать семье разрешение на…»

«Мы проверяли! Все было в порядке, но люди так меняются, мне и в голову не могло прийти, что такие спокойные, такие, я бы сказала, общественно значимые»…

«Извините, миссис Бакли, — прервал журналист, — у нас сейчас реклама, а потом мы продолжим, и вы расскажете нам, чем закончилась эта леденящая душу история. Подумать только, бить трехлетнюю девочку! Не переключайтесь, мы с вами!»

Зазвучала бодрая музыка, и Себастьян приглушил звук. Лоусон сидел за рулем с каменным выражением лица, Памела молчала, а Элен тихо напевала песенку, мотив которой показался Себастьяну странным, и секунду спустя он понял — почему: мелодия звучала прерывисто, будто запись, в которой непрофессиональный оператор умудрился сделать лакуны, во время которых звук на долю секунды исчезал, в записи это было вполне возможно, но в жизни…

Себастьян поднял взгляд и посмотрел в зеркальце: Элен он не видел, а Пам…

«Забери меня отсюда! — молил ее взгляд. — Забери! Куда хочешь! Пожалуйста!»

Элен продолжала петь, и как ей удавалось прерывать звук чуть ли не каждую секунду, Себастьян понять не мог, он видел, как вцепился в рулевое колесо Лоусон, тоже время от времени смотревший в зеркальце, но, в отличие от Себастьяна, видевший там не Памелу, а Элен, и что-то в ее облике заставляло детектива…

Себастьян обернулся и подумал, что у него, наверно, началось раздвоение сознания: Элен сидела, сложив, как она любила это делать, ладони между колен, и, будто в киноленте, где меняются кадры из разных фильмов, вместо нее появлялась, через мгновение исчезала и еще через мгновение появлялась опять — будто картинка в стробоскопе — высокая рыжеволосая женщина, одетая в цветастое платье с открытой шеей и короткими широкими рукавами. Чем-то женщина напоминала маленькую Элен, она осматривалась с выражением детского интереса, то ли не понимала, где находится, то ли, напротив, все прекрасно понимала и вертела головой, чтобы запомнить увиденное, а Элен не понимала ничего — пела и смотрела на дорогу, исчезала и появлялась, и это обстоятельство ее совершенно не беспокоило.

Лоусон остановил машину у обочины, обернулся и, не мигая, смотрел на превращения, которые все ускорялись, «зоны молчания» становились все короче, Элен и рыжеволосая женщина мелькали перед глазами, будто колесико стробоскопа ускоряло свое вращение, Памела отодвинулась от девочки и дергала ручку двери, но замок был блокирован, и у Памелы ничего не получалось.

Реклама кончилась, призывы покупать освежающую зубную пасту «Корелл» сменились фанфарами, а потом голос журналиста, будто его и не прерывали на рекламную паузу, вскричал:

«Подумать только, бить трехлетнюю девочку! Беззащитное создание! Но вы все же обратились в полицию?»

«Это мой долг, — твердо сказала миссис Бакли. — Но семейка скрылась в неизвестном направлении. Девочку они увезли с собой…»

«Можно ли назвать это похищением?»

«В полиции так и квалифицируют! Объявлен федеральный розыск, и они, конечно, не скроются от правосудия, но больше всего меня беспокоит, как бы эта парочка не сделала чего-нибудь с бедной девочкой… Я надеюсь, что ваши радиослушатели…»

«Да, конечно! Господа, слушайте внимательно! Если вы увидите или услышите что-то, позволяющее пролить свет и найти… Полиция и органы опеки ищут девочку трех лет, со светлыми волосами, заплетенными в две косички, глаза карие, лицо чуть удлиненное, откликается на имя Элен, одета в…»

«Не надо, — перебила миссис Бакли, — они могли ее переодеть, вы только запутаете людей…»

«Да, верно. С девочкой двое взрослых…»

Памела справилась, наконец, с непокорной дверцей и вывалилась из машины, а Себастьян не мог не только пошевелиться, но и думать не мог тоже, вообще ничего не мог, только смотреть — похоже, и Лоусон находился в таком же состоянии, оба были загипнотизированы мельканием изображений, сменой фигур, частота совпадала, должно быть, с какими-то внутренними ритмами организма, так мелькание цветов на экране телевизора доводит некоторых людей до тяжелых приступов, в том числе эпилептических, Себастьян чувствовал, что ноги у него становятся ватными, голова — тяжелой, а пальцы вцепились в спинку кресла с такой силой, что фаланги готовы были сломаться от мышечного напряжения.

Все кончилось в тот момент, когда Себастьян начал терять сознание, и перед глазами вместо сменявших друг друга Элен и рыжеволосой женщины возникли и начали расплываться разноцветные круги — быстрее и быстрее, и быстрее…

Все.

— Папа, — сказала Элен, — что с мамой? Маме плохо?

Себастьян открыл глаза и встретился взглядом с девочкой. Взгляд был беспокойным. Обычная девочка. Обычная.

По радио передавали музыку. Лоусона за рулем не было.

— Сейчас, — пробормотал Себастьян, — сейчас, дорогая. Наверно, маму укачало, мы ехали слишком быстро.

Он вышел из машины и увидел Лоусона — детектив стоял, согнувшись, на обочине спиной к шоссе. Памела сидела в сухой траве, прижав ноги к подбородку. Себастьян сбежал с насыпи, к брюкам сразу прицепились десятки приставучих колючек, он подошел к жене, присел рядом, обнял за плечи, она вся дрожала, и голос дрожал от напряжения, когда она спросила:

— Это… Это теперь всегда так будет?

— Не знаю, — признался Себастьян. — Пока все закончилось. Успокойся.

— Закончилось? — с горечью сказала Памела. — Кто там, в машине? Кто остался? Эта женщина?

— Элен. Наша Элен. Ей нужна ты, она спрашивает тебя, вставай, надо ехать.

Памела тяжело поднялась, опираясь на его руку, и они пошли к дороге. Притормозила красная «хонда», и из окна выглянула дородная женщина средних лет.

— Вам нужна помощь? — прокричала она визгливым неприятным голосом.

— Нет, спасибо, — сказал Себастьян.

— Как знаете, — сказала женщина, и «хонда» умчалась.

Лоусон, будто ничего не произошло, сидел на водительском месте, руки на рулевом колесе, нетерпение во взгляде — чего, мол, вы ждете, надо ехать, садитесь скорее.

— Я сяду рядом с Элен, — предложил Себастьян Памеле, — а ты на переднее сидение.

Не отвечая, Памела открыла переднюю дверцу. Себастьян опустился на сидение рядом с девочкой, и Элен сразу прижалась к нему, Себастьян обнял дочь, спросил:

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Я пить хочу, — заявила Элен.

Себастьян налил кока-колу в одноразовый стаканчик, и Элен пила маленькими глоточками, она так любила, это была обычная Элен, к которой он привык, она или совсем уже забыла о том, что происходило минуту назад, или вовсе этого не помнила.

Лоусон тем временем свернул с шоссе на двухрядную дорогу, Себастьяну показался странным выбор маршрута, но спрашивать детектива не было никакого желания: в конце концов, все пути вели в Нью-Йорк.

— Дорогая, — сказал Себастьян тихо, — ты спала, тебе, наверно, что-нибудь снилось?

— Я не спала, — покачала головой девочка. — Мы с Элен играли в прятки.

— С… кем?

— С Элен, — спокойно повторила девочка. — Она сказала мне, что это нечестно. Почему? Я же не нарочно.

— Дорогая, — сказал Себастьян, — иногда ты говоришь очень непонятно. Тебе кажется, что я понимаю, а я… Ты играла в прятки с Элен?

— Ну, я же сказала…

— Элен — это кто?

— Ты не знаешь? — удивилась девочка. — Элен — моя подружка. Только она взрослая. Так придумалось.

— А… Ты хочешь сказать, что это твоя фантазия? На самом деле нет никакой взрослой Элен?

— Есть, конечно! Как ты не понимаешь, папа? И Микки есть, и Большой Зеленый Годзилла…

— Кто? — вырвалось у Себастьяна.

— Ну, папа! Годзилла — это такое зеленое страшилище, большое, но доброе, я точно знаю, потому что…

Элен замолчала, глядя на темное пятнышко на спинке переднего сидения. Себастьян подумал, что сейчас большое доброе зеленое страшилище может оказаться рядом с ним, и ничего он с этим не поделает, и как это физически возможно, если Годзилла — судя по словам Элен — гораздо больше девочки, есть же закон сохранения массы или энергии, или еще чего-то, не может такого быть, невозможно, не надо, не надо, пожалуйста…

Ничего и не происходило — Элен сосредоточенно смотрела то ли перед собой, то ли внутрь себя, Памела, если и слышала их диалог, не обернулась и делала вид, что ничто, происходящее на заднем сидении, ее не интересует, а Лоусон свернул еще раз, въехал на сонную улицу небольшого городка, где редкие машины ехали навстречу так медленно, будто участвовали в съемках фильма о ленивых водителях. Себастьян опять подумал о том, что Лоусон выбирает странные дороги… Он разглядел впереди стандартное серое двухэтажное здание с надписью…

— Лоусон, — резко сказал он. — Остановите, пожалуйста.

Машина продолжала двигаться, детектив даже немного прибавил скорость.

— Остановите! — крикнул Себастьян. — Элен плохо. Вы слышали, что она сказала о Годзилле? Сейчас она вас…

Лоусон поднял, наконец, взгляд и посмотрел в зеркальце. Увидел он в нем бешеные от страха и неожиданного жгучего ощущения ненависти глаза Себастьяна, интерпретировал этот взгляд по-своему и, резко свернув к тротуару, остановил машину. До отделения полиции оставалось два квартала.

— Помогите, Лоусон! — крикнул Себастьян, выскочил из машины и, быстро ее обежав, оказался на стороне водителя. — Помогите, слышите?

Лоусон открыл дверцу и, прежде чем выйти, все-таки оглянулся — боялся, что увидит страшное, может, того самого Годзиллу, о котором (он слышал это своими ушами!) говорила сумасшедшая девчонка. Увидел он, однако, испуганного ребенка и хотел сказать Себастьяну, чтобы тот не дурил, не нужно паниковать, сейчас все будет хорошо. Но ничего произнести Лоусон не успел: Себастьян выбросил вперед правую ногу и пнул детектива по копчику так, что Лоусон лбом ударился о капот машины, вскрикнул, повалился на бок и встал бы сразу, потому что был, в отличие от Себастьяна, тренирован на неожиданности, но Себастьян уже сидел за рулем, уже надавил на педаль газа, уже захлопнул дверцу, и машина рванулась вперед с визгом недорезанного поросенка, а в зеркальце Себастьян увидел только, как Лоусон перекатился на бок и застыл, то ли получив еще один удар — на этот раз бампером автомобиля, — то ли решив, что жизнь дороже.

Себастьян промчался мимо полицейского участка (два копа стояли у кромки тротуара и что-то обсуждали, жестикулируя), свернул за угол, а затем по параллельной улице вернулся на федеральное шоссе и помчался в сторону Нью-Йорка, выжимая из машины больше ста двадцати миль при разрешенных девяноста.

Он, наконец, расслабился настолько, чтобы оторвать взгляд от дороги и посмотреть на Памелу — жена сидела прямо, глаза ее были закрыты, руки сложены на коленях, а пальцы она сцепила так, что побелели костяшки. Может, она молилась?

— Пам, — сказал Себастьян. — Извини, что я… Лоусон хотел сдать нас в полицию, понимаешь? Наверно, когда услышал по радио…

— Помолчи, — сквозь зубы процедила Памела. — Помолчи… Помолчи…

Она бормотала одно-единственное слово, а Элен, оставшаяся на заднем сидении одна, почувствовала себя свободнее, подняла с пола куклу и о чем-то с ней разговаривала, Себастьян слышал голос дочери, объяснявший «вредной девчонке», что она должен вести себя прилично, иначе с Годзиллой ее ни за что не познакомят, но если она тихо будет сидеть в углу у окна, то они смогут поиграть втроем… нет, вчетвером… или впятером… А если больше, чем впятером, то как это называется?

— Как называется, если не впятером, а больше? — громко спросила Элен странным низким голосом.

— Вшестером, дорогая, — сказал Себастьян и посмотрел в зеркальце. Лучше бы он этого не делал. Лучше бы он вообще ничего не делал в жизни. Лучше бы он не ездил в Россию. Никогда…

Фигуры и лица мелькали на заднем сидении с такой частотой, что можно было вполне разобрать каждого, кто появлялся, и каждого, кто появлялся следующим, и даже голос услышать, если тот, кто появлялся, успевал вставить слово. Появлявшихся было не так уж много, Себастьян не мог постоянно смотреть в зеркальце, нужно было следить за дорогой, и потому он и самому себе не сказал бы, сколько их там, приходящих и сменяющих друг друга. Десять? Девять? Скорее десять, чем девять. А может, одиннадцать. Кто-то начинал фразу, но его сменял следующий, и фраза оставалась незаконченной, а когда кто-то возвращался опять секунд через десять-пятнадцать, то продолжал фразу с того места, где его прервали, и это было не только ужасное, непредставимое, невозможное смешение рук, голов, туловищ, но и смешение голосов, фраз, слов. И еще запахи, они тоже сменяли друг друга, тонкие, грубые, едва различимые, приятные и почему-то противные, выдержать это было невозможно, правильно Памела закрыла глаза, ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому…

— Нужно что-то делать, — пробормотал Себастьян. — Я не могу ехать слишком быстро — попадемся дорожной полиции. Не могу ехать медленно — Лоусон уже добрался до полицейского участка, и машину наверняка ищут. Господи, Пам, нам вообще нельзя ехать на этой машине — нас остановит ближайший патруль!

— Сделай что-нибудь, — неожиданно спокойным голосом сказала Памела. Видимо, посидев с закрытыми глазами, она пришла в себя или заставила себя поверить в то, что с ней все в порядке; назад, тем не менее, она не оглядывалась, смотрела вперед, на дорогу, время от времени переводя взгляд на мужа. — Сделай, ты мужчина, сделай. Давай бросим машину и возьмем другую.

— Напрокат? Надо будет предъявить водительские права, там мое имя…

— Поедем на поезде…

— С ума сошла? Чтобы увидели Элен, как она…

— Тогда не знаю.

Себастьян съехал в крайний правый ряд и еще километров через пять увидел, наконец, то, что искал: на развилке дорог стояла, почти невидимая из-за разросшихся кустов жимолости, будка таксофона. Себастьян свернул на узкую дорогу, которая вела, скорее всего, к частному владению, там и надпись была, на которую он не обратил внимания, остановил машину, бросил Памеле: «Посиди, я сейчас!» и побежал к телефонной будке, на бегу доставая из кошелька десятицентовые монетки. Только бы Форестер оказался на месте…

— Дин! — сказал Себастьян, услышав мужской голос. — Дин, это…

— Я вас узнал, — прервал Форестер, — куда вы пропали? Я вас жду уже…

— Вы слышали радио? Канал Эн-Би-Си.

— Нет, а в чем дело?

— Долго объяснять. Вы можете за нами приехать? Так, чтобы за вами не следили?

— Да кому надо…

— Можете?

— Прямо сейчас? — неуверенно проговорил физик.

— Да. Вы знаете дорогу на Сиракузы? Посмотрите по карте, федеральное шоссе номер три, ответвление на сто тридцать пятую дорогу…

— Не так быстро, — пробормотал Форестер, — я запишу.

— По сто тридцать пятой миль пять к западу, там поворот на триста девяносто девятую. После поворота ядров пятьдесят, тут довольно густой лес, подъезжайте к телефонной будке, она здесь одна, не ошибетесь. Когда вы сможете приехать? Это миль семьдесят от вас.

— Послушайте, Себастьян… Что-то случилось? С Элен?

— С Элен тоже. Она… Вам больше не понадобятся скоростные камеры, чтобы увидеть…

— Понятно, — протянул Форестер, и неожиданно тон его стал жестким. — Я буду через час-полтора. Уйдите в лес, если там есть, где спрятаться. Вы можете поставить машину так, чтобы ее не увидел патруль?

— Нет, здесь…

— Тогда отгоните к повороту и оставьте на обочине.

Услышав короткие гудки, Себастьян повесил трубку, вернулся к машине и не обнаружил Памелу на переднем сидении. Сзади тоже никого не было. Он почувствовал себя так одиноко, будто оказался на необитаемом острове. Почему-то подумал, что Элен увлекла Памелу с собой в один из множества ее миров, куда-то, где она чувствует себя лучше, чем здесь, и понимает больше, и больше знает, есть же такой мир…

— Басс! — голос жены доносился, кажется, из-под земли, и лишь прислушавшись, а потом приглядевшись, Себастьян увидел руку Памелы, махавшую из-за дерева.

— Я сейчас! — крикнул Себастьян, сел за руль, задним ходом доехал до поворота, выехал на шоссе, здесь было довольно оживленное движение, и он подумал, что трудно будет сделать то, что собирался. Господи, пусть будет так, чтобы все получилось!

Еще одна проселочная дорога сворачивала влево, Себастьян проехал четверть мили и обнаружил то, что искал — довольно глубокий кювет: если спустить туда машину, с дороги ее не будет видно, разве что кому-нибудь придет в голову обшаривать окрестности.

Он так и сделал, а потом побежал обратно — нельзя надолго оставлять Памелу с Элен одних, мало ли что, скорее, колет в боку, раньше я был хорошим бегуном, а сейчас ноги, как бревна, ну давай, лишь бы с ними ничего не случилось, вот поворот, вот таксофон…

— Басс!

Себастьян повалился на устланную прошлогодней сухой листвой землю и, тяжело дыша, приходил в себя после бега. Памела склонилась над мужем.

— Что? — спросила она.

— Форестер приедет за нами, — сказал Себастьян, отдышавшись. — Где Элен?

Он и сам ее увидел. Девочка бродила от дерева к дереву, таская за собой за руку свою любимую куклу, и напевала песенку. Себастьян не слышал слов и почему-то решил, что поет Элен по-русски.

— Я заметила, — сказала мужу Памела, — это начинается, когда Элен чего-то пугается. Когда мы ехали… А сейчас ей хорошо. Я давно обещала ей поехать в какой-нибудь лес…

— А ты сама? — сказал Себастьян. — Ты больше не боишься?

— Элен! — крикнула Памела. — Дорогая, не уходи за деревья, я должна тебя видеть! Конечно, я боюсь, Басс, Господи, давай не будем говорить об этом, давай вообще не будем говорить, я не могу слышать твой голос, я не могу тебя видеть, пожалуйста, не мешай, ты заслоняешь от меня Элен, отойди в сторону…

— Хорошо-хорошо…

У Памелы начиналась истерика, лучше было действительно сейчас ее не трогать, и Себастьян отошел к кустам, чтобы иметь возможность видеть Элен и Пам и одновременно следить за дорогой.

Две машины проехали мимо в противоположных направлениях.

Если Пам права и частота появлений этих… как же все это назвать?.. если частота и длительность зависят от душевного состояния Элен, а душевное состояние, ощущение стресса определяются химическими реакциями в мозгу, если все дело в химии организма, как у Дерка, старого школьного друга, у него падал уровень серотонина, и начинались странные расстройства, он видел то, чего не существовало в реальности, психиатр — это было в девятом еще классе — прописал ему лекарство… как же оно называлось… эффендор, кажется… и все прошло, и, может, Элен тоже нуждается в лекарстве, в каком-то веществе, которого не хватает ее организму, но если так, то и каждый из нас…

— Элен! — крикнула Памела, и отчаяние, звучавшее в ее голосе, заставило Себастьяна похолодеть. Он обернулся.

Из полумрака леса на полянку вышел Годзилла. Маленький Годзилла. Такой, какого описывала Элен, с которым, по ее словам, она любила играть, когда ей не мешали. Не чудище, но и не человек. Две коротких ноги, две длинных руки, вытянутая, похожая на тыкву, голова без ушей — странно, выражение лица, если это действительно было лицом, а не мордой, не вызывало ни страха, ни отвращения: очень милое лицо, ну да, зеленоватого цвета, но совсем не неприятного, и два огромных глаза смотрели приветливо, участливо…

— Господи… — бормотала Памела, прижавшись спиной к стволу сосны.

А если так и останется? — подумал Себастьян, чувствуя, что не способен сделать ни шагу, не может сказать ни слова, и смотреть тоже не получается: изображение в глазах двоилось, будто нарушилось стереоскопическое зрение, и требовались специальные очки, чтобы совместить двух Годзилл, две поляны и двух Памел, каждая из которых медленно сползала по стволу своей сосны.

Годзилла шел к Себастьяну и что-то говорил высоким голосом, и даже какие-то слова можно было, вероятно, понять, потому что это были английские слова, точно английские, только произнесенные со странным акцентом, но все равно каждое слово звучало, будто незнакомое, Годзилла приближался, и Себастьян сделал то, чего сам впоследствии не мог объяснить: повернулся к чудовищу спиной, закрыл глаза ладонями (если бы у него было четыре руки, то закрыл бы еще и уши) и принялся громко считать: один, два, три…

Он считал и слышал за спиной движение, а потом шаги прекратились, Себастьян успел досчитать до восьмидесяти семи, и все на поляне затихло (девяносто пять, девяносто шесть). «Хватит, — подумал Себастьян, — что я делаю, мне-то ведь не три года, чтобы играть с Элен в прятки: ты прячься, а я отвернусь, закрою глаза и буду считать до ста… Сколько осталось? Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять»…

Себастьян опустил руки и повернулся. Потом открыл глаза — надо было начать игру. Искать.

Они спрятались обе. На полянке не было ни Элен, ни Памелы. Годзиллы, кем бы он ни был на самом деле, тоже не было видно.

— Пам! — крикнул Себастьян. — Элен!

Где-то далеко застрекотала птица, на солнце набежало облако, и поляну накрыло тяжелой серой крышкой, стало душно и одновременно зябко.

Следопыт из него был никакой. У дерева, к которому прислонилась Памела, Себастьян не обнаружил никаких следов, даже трава, как ни странно, выглядела не примятой. Он прошел — всего десять шагов, оказывается, совсем близко — к тому месту, где на поляну вышел Годзилла. Ничего и здесь.

— Пам! — закричал он в отчаянии. — Элен! Отзовитесь! Пожалуйста!

И почему-то добавил:

— Я не хочу играть в эту игру!

Он знал, что не нужно уходить с поляны, потому что, если Пам с девочкой (или кем Элен была в эту минуту?) находились рядом, они станут его искать, могут разминуться, но все равно оставаться здесь было выше его сил, и Себастьян погрузился в сумрак леса, где сосны стояли так тесно, что касались друг друга ветвями.

— Пам! Элен!

Они не могли исчезнуть.

— Басс!

Кто-то позвал его? Себастьян остановился, ухватившись рукой за низкую ветку сосны.

— Басс, ты где?

— Папа!

Голоса доносились с поляны, которую Себастьян только что покинул, и он побежал назад, споткнулся о поваленное дерево и упал, вытянув руки, ударился о мягкую землю ладонями, содрав в кровь кожу, две руки помогли ему подняться, одна большая рука, другая маленькая, Памела и Элен, где же вы были, черт возьми, почему вы от меня прятались, это нечестно, это…

— Не говори глупостей, — сказала Памела. — Никто не думал прятаться. Ты ведешь себя, как ребенок — закрываешь глаза, считаешь вслух, а потом бежишь куда-то…

— Папа играет с нами в прятки, — сказала Элен, критически глядя на заляпанные грязью брюки Себастьяна.

— Элен, милая, — пробормотал Себастьян и поднял девочку на руки. — Ты только не волнуйся, пожалуйста.

— Я и не волнуюсь, — объявила Элен, болтая ногами. — Я хочу пить. И сэндвич.

— Я оставил баул в машине, — сказал Себастьян.

— Что с тобой сегодня? — возмутилась Памела. — Я помню, ты вытащил мешок из багажника и поставил под сосной, прежде чем отогнал машину… не знаю куда. Да вот же он стоит!

Баул действительно стоял под сосной, но так, что увидеть его с поляны было невозможно, вот Себастьян и…

Нет. Он точно помнил, что не вынимал баул из багажника. Он вообще о нем забыл. И Элен с Памелой не было на поляне, когда он открыл глаза — не было, и пусть они утверждают, что хотят, не было их, и все.

Может, и Годзилла ему почудился?

Памела расстелила на траве бумажную скатерть, раскрыла пакет с сэндвичами, а Себастьян, усевшись рядом с Элен, положил руку ей на колено и спросил тихо:

— Послушай, мы играли, верно? Ты была Годзиллой…

Элен подняла на Себастьяна удивленный взгляд.

— Я? — сказала она. — Я никогда не бываю Годзиллой, когда мы с тобой играем. Годзиллой бываешь ты, забыл, что ли?

— Но сейчас, недавно…

— Басс, — резко сказала Памела, — оставь Элен в покое.

— Хорошо, — пробормотал Себастьян, глядя на жену: она действительно вела себя так, будто ничего странного и страшного не происходило, обычный пикник, только не очень близко от дома, вот, держи, это с сосиской, как ты любишь, и возьми кетчуп, а тебе, детка, с яйцом, твой любимый…

— Я тоже хочу кетчуп, как папа, — попросила Элен. — И колу.

Они сидели на траве, ели сэндвичи, запивали колой, в лесу было так тихо, что слышно было, как шуршали шины автомобилей на шоссе, до которого отсюда было не меньше трехсот ярдов. Себастьян ничего не спрашивал, ему нужно было сначала подумать. Он привык верить своим ощущениям. Ощущения и память о них создают мир, и если ощущения говорят одно, память другое, а люди, тебя окружающие, утверждают третье…

Значит, либо ты сошел с ума, либо с ума сошел мир…

Стресс. Он ведь тоже в тот момент был в состоянии стресса. Закрыл глаза и… Оказался в другом мире? Там, где он, Себастьян Флетчер, находился в лесу один? Как такое возможно?

А как возможно, чтобы трехлетняя девочка превращалась в выдуманное ею же страшилище, а потом совершенно об этом не помнила?

Когда с едой было покончено, Памела сложила мусор в полиэтиленовый мешок и сказала:

— Элен, давай выроем ямку и закопаем.

— И вырастет мешочное дерево? — оживилась девочка. — Большое-большое?

— Ну нет, — улыбнулась Памела, — мешки на деревьях не растут. Это не яблоки. Мешки делают на фабриках, а старые и использованные надо выбрасывать в урну, но здесь их выбросить некуда, поэтому давай выкопаем ямку и…

— Давай, — согласилась Элен и принялась ковырять одноразовой вилкой сухую почву. — Только я сама видела, как пакеты растут на дереве. Маленькое такое, не выше меня. Куст, наверно. А яблоки на деревьях не растут, они в таких бутылочках получаются… или в баночках… Я видела…

— По телевизору? — сказал Себастьян. — Анимационные фильмы должны развивать у детей фантазию, а на самом деле…

— Совсем не по телевизору, — обиженно прервала Элен. — У меня была такая баночка… яблоко там было недозрелое, и ты сказал, что оно созреет через две недели, если воду менять. А если не менять, то сгниет.

— Я сказал? — удивился Себастян. — Дорогая, я не мог сказать тебе подобной чепу…

— Басс, — вмешалась Памела, — думай, что говоришь!

— Да-да, — поспешно согласился Себастьян. — А пакеты действительно растут на дереве?

— Конечно, — снисходительно улыбнулась Элен, продолжая копать. Себастьян помог, и вскоре, положив мешок с мусором на дно ямки, они забросали ее землей. Элен стала выдирать травинки из-под дерева и втыкать их в получившийся земляной холмик, но травинки падали, девочка сосредоточенно пыталась их выпрямить, а Себастьян подошел к сидевшей с безучастным видом Памеле и сказал тихо:

— Ты думаешь, она видела деревья, на которых…

— Я не знаю, что она могла видеть, — сказала Памела. — И что она видит сейчас, не знаю тоже. И что слышит. Позови ее — ты думаешь, она отзовется сразу?

— Все дети, когда играют, становятся такими сосредоточенными…

— Да? А может, все дети, когда играют, действительно видят другой мир и слышат не то, что происходит здесь?

— Чепуха, — пробормотал Себастьян. — Ты тоже была ребенком. И я. Не помню, чтобы я видел что-то еще, кроме нашего двора с голубятней, а когда мы с Сэмом играли в корабли пиратов, нам и в голову не приходило, что корабли настоящие, а пираты могут зарубить нас абордажными саблями. Это были обычные деревяшки, и только наша фантазия…

— А если бы кто-нибудь, как твой Форестер, в это время снимал тебя камерой со скоростью шестьдесят тысяч кадров в секунду…

— Ничего бы у него не получилось, — с некоторым напряжением рассмеялся Себастьян. — Я слишком быстро бегал.

Со стороны дороги послышался двойной автомобильный сигнал, повторившийся через несколько секунд.

— Наверно, это Форестер, — сказал Себастьян. — Пойду проверю.

Он не стал выходить из подлеска, выглянул из-за дерева — это действительно был Форестер, он сидел за рулем, беспокойно глядя по сторонам и, похоже, не знал, что предпринять, если окажется, что он ошибся и приехал не туда, куда было нужно.

Себастьян вышел к дороге и помахал рукой.

— Слава Богу! — воскликнул Форестер. — Забирайтесь в машину. Где ваша жена? И дочь?

Себастьян показал рукой.

— Побыстрее, — поторопил Форестер.

Себастьян с Элен устроились на заднем сидении, Памела села рядом с Форестером, похоже, что никакая сила не могла заставить ее сесть с девочкой, хотя совсем недавно она держала Элен на руках, говорила с ней и вообще не проявляла беспокойства.

Выехав на шоссе, Форестер свернул влево.

— Мы едем не к вам? — удивился Себастьян.

— Ко мне, — сказал Форестер, глядя на дорогу. — Сделаем крюк, объедем Пикскил. Там на шоссе два полицейским поста — в южном направлении. Что с Элен?

— Когда она начинает волноваться, — сказал Себастьян, — что-то, видимо, смещается в частоте… Я не знаю.

— Это кошмар, — тоскливо произнесла Памела, — так невозможно жить.

— Пожалуйста, Пам, — начал Себастьян, но Форестер прервал их обоих:

— Не нужно сейчас спорить, поговорим у меня, постарайтесь сделать так, чтобы Элен поспала хотя бы час-полтора, пока мы доедем, хорошо?

Конец ознакомительного фрагмента.