Очерки по истории стран европейского Средиземноморья. К юбилею заслуженного профессора МГУ имени М.В. Ломоносова Владислава Павловича Смирнова

Коллектив авторов

Сборник научных статей в честь 90-летнего юбилея заслуженного профессора МГУ В. П. Смирнова подготовлен его учениками и коллегами. Он охватывает значительное хронологическое и тематическое разнообразие сюжетов внутренней и внешней политики стран европейского Средиземноморья в XIX–XXI вв., которые находились в центре внимания научной деятельности профессора В. П. Смирнова. Рассчитан как на специалистов, так и на широкий круг читателей. Статьи сборника публикуются в авторской редакции.

Вершинин А. А.⁶⁵

Огонь против двигателя: французская военная мысль 1920–1930-х гг. О преодолении тупика позиционной войны

Первая мировая война 1914–1918 гг. коренным образом изменила представление о том, как воюют сухопутные армии. Искусство стратегии в том виде, в котором его понимали в XIX в., обесценилось Умения грамотно руководить движениями армий и налаживать линии снабжения, что, собственно, и понималось под стратегией во времена Наполеона, было уже недостаточно для победы в войне. Известна формула, выведенная К. Клаузевицем: «Чтобы сокрушить противника, мы должны соразмерить наше усилие с силой его сопротивления; последняя представляет результат двух тесно сплетающихся факторов: размер средств, которыми он располагает, и его воля к победе»⁶⁶. Первая мировая показала, что в индустриальную эпоху обе переменных вырастают до таких значений, которые требуют от сторон все больших усилий для нанесения поражения оппоненту. Результатом становился тупик позиционной войны, который приводил к огромным перегрузкам не только военной машины как таковой, но и социально-политической системы государства в целом. 1918 год завершился победой Антанты, однако по ее итогам решение проблемы позиционного тупика так и не было найдено. Ее дальнейшими поисками занялись военные теоретики. Развивалась в этом направлении и французская военная мысль.

Как известно, Франция была в числе стран, наиболее пострадавших в годы Первой мировой войны. Почти 1,4 миллиона французских солдат были убиты, что составляло более 16% от числа мобилизованных и примерно четверть всех мужчин в возрасте от 18 до 27 лет⁶⁷. 3,6 миллиона человек получили ранения. Десять северо-восточных департаментов, промышленное сердце Франции, стали ареной грандиозных сражений и практически лежали в руинах. 9300 предприятий были полностью разрушены. 2 миллиона гектаров пашни выпали из сельскохозяйственного оборота. Национальное богатство сократилось на 12%. Национальный долг в 1918 г. составил огромную сумму в 170 миллиардов франков⁶⁸. Возможно, ни одна другая страна в такой степени не ощутила на себе последствия войны нового типа, реальностью которой стало противостояние многомиллионных армий, удерживавших сплошную линию фронта и вооруженных самыми современными средствами огневого поражения.

Маневренная война на Западе закончилась к зиме 1914–1915 гг. Попытки воюющих армий осуществить фланговый маневр, обойти противника и навязать ему генеральное сражение по типу баталий XIX в., т.н. бег к морю, привели к формированию 800-километрового фронта, протянувшегося от швейцарской границы до Северного моря. Лобовая атака осталась единственным способом его прорыва. Между ноябрем 1914 г. и мартом 1918 гг. сторонами были опробованы все возможные способы организации фронтального наступления, однако наличие у них многочисленных резервов и практика массирования артиллерийского огня в районе предполагаемого участка прорыва делали решающий успех невозможным. Как только противник понимал, где наносился основной удар, он незамедлительно подтягивал резервы, и прорыв, вместо того, чтобы расширяться, непрерывно сужался, а возникавший таким образом «треугольник» попадал под фланговые удары и огонь орудий. Вошедшие в прорыв войска отрывались от линий снабжения. «Лунный пейзаж», созданный артиллерийскими обстрелами, замедлял их продвижение. В конце концов, брешь во фронте запечатывалась.

В 1914 г. французская армия начала войну, опираясь на доктрину, которая во главе угла ставила искусство маневра. Полевые уставы 1913–1914 гг. уже учитывали фактор высокой концентрации огня в войсках потенциального противника и требовали от командиров более эффективного взаимодействия, а также осторожности в проведении атак⁶⁹. Однако к началу боевых действий их не успели полноценно внедрить в войсках. Результатом этого стали тяжелые потери уже в первые месяцы войны. В полной мере последствия позиционного тупика начали сказываться осенью 1915 г. Сентябрьские сражения в Шампани и Артуа в полной мере продемонстрировали преимущество обороны над наступлением. Успешно прорвав первую линию германской обороны, французы уже на третий день столкнулись со второй линией и были вынуждены остановиться⁷⁰. За полтора месяца боев союзники понеся большие потери, захватили лишь небольшой участок шириной 22 км и глубиной не более 4 км.

Французское командование сделало выводы из неудачи в Шампани: для успешного проведения операций требовалась многочисленная и хорошо снабженная снарядами артиллерия. Сражения 1916 г. при Вердене и на Сомме утвердили их в этой мысли. Немцы искали выход из позиционного тупика на уровне тактики пехоты, развивая практику прорыва укрепленных линий специально подготовленными штурмовыми отрядами⁷¹. Их дебютом на Западе стало весеннее наступление марта 1918 г., приведшее к серьезному кризису фронта союзников Французы же, дорожившие живой силой и полагавшиеся на артиллерию, сделали ставку на организацию т.н. последовательного сражения (bataille conduite).

Ее образцом считалось наступление 1-й французской армии под командованием генерала Э.-М. Дебенея при Мондидье в августе 1918 г.⁷² В ходе этого сражения французы за счет максимальной слаженности действий пехоты и артиллерии смогли оттеснить немцев. Как считалось, секрет этого успеха заключался в проведении нескольких мощных атак по сходящимся направлениям при массировании огневой мощи, находившейся под централизованным контролем дивизионных и вышестоящих командиров. Живая сила и артиллерия перемещались согласно жесткому заранее определенному графику. Успех на поле боя, таким образом, достигался на оперативном уровне. По мнению французских генералов, попытки организации тактического прорыва с его последующим расширением вели к неоправданным потерям и потому не имели смысла.

После войны Дебеней, возглавлявший в 1923–1930 гг. генеральный штаб сухопутных сил и руководивший французской военной наукой, канонизировал схему последовательного сражения. Ее стали воспринимать как классическую модель ведения современного сражения. Аналогично мыслил и другой военачальник, после Первой мировой войны во многом определявший пути развития вооруженных сил Третьей республики. Маршал Ф. Петен в 1920–1931 гг. занимал должность заместителя председателя высшего военного совета и фактически являлся командующим армией. «Спаситель Вердена» считал, что оборона имеет заведомое преимущество над наступлением, а главным средством ее обеспечения является активное использование артиллерии. «Огонь убивает», — утверждал маршал, обобщая свой военный опыт⁷³. Эти слова стали для французской армии руководством к действию.

Насколько объективным был этот взгляд? В марте 1918 г. германская армия, используя тактику штурмовых групп, смогла организовать ряд прорывов укрепленной линии англо-французов, однако отсутствие у нее средств развития наступления на оперативном уровне не позволило закрепить успех. Ответ союзников в августе представлял собой серию дробящих ударов на ограниченную глубину, моделью для которых стала операция при Мондидье. По мере истощения резервов у германского командования удерживаемый им фронт приходил во все более неустойчивое положение, и, в итоге, начал откатываться на север. Победа союзников, таким образом, стала результатом истощения противника, а не подтверждением действенности использованных ими оперативно-тактических схем боевого применения войск. В конце концов, этот успех сыграл с французскими военными злую шутку, убедив их в том, что победа в современной войне достигается именно так, как ее удалось добиться летом-осенью 1918 г.

В боях 1917–1918 гг. англо-французские войска использовали сотни, а затем тысячи танков. Как показал последующий опыт, мобильные соединения бронетехники действительно могли использоваться для ликвидации позиционного тупика. Сбалансированная танковая дивизия легко преодолевала тактическую зону обороны, развивала успех в глубину и отражала контрудары. После ее ввода в прорыв пехота уже не могла закрыть образовавшуюся брешь так, как это делалось в годы Первой мировой войны: ввиду несравнимой маршевой скорости контрмеры всегда запаздывали⁷⁴.

Однако осознать реальный потенциал танка могла лишь военная мысль, свободная от влияния шаблонных схем прошлого и нацеленная на подготовку реванша за военное поражение, то есть такая, какая сформировалась в Германии в 1920-е гг. «Поскольку побежденная армия имеет больше стимулов для изучения уроков войны, многие немецкие офицеры начали писать истории, мемуары, исследования и статьи, полные критики и оправдания действий военного руководства, а также тактических и стратегических идей», — отмечает Дж. Корум⁷⁵. Во Франции же укоренились «проверенные опытом» представления. Танк здесь по традиции продолжал считаться средством поддержки пехоты элементом организации последовательного сражения.

Этот подход был обусловлен самой господствующей военной доктриной, однако нельзя сказать, что противоположные точки зрения не высказывались. С 1920 г. во Франции шло обсуждение проекта строительства укрепленной линии на границе с Германией, которая после своего возведения стала известна как линия Мажино. Первоначально активно дебатировалась возможность ее использования как рубежа обеспечивающего маневр крупных армейских соединений⁷⁶. На заседании высшего военного совета в 1920 г. маршал Ф. Фош отметил, что стационарные укрепления сами по себе не представляют большой оперативной ценности и важны лишь с точки зрения организации наступления или подвижной обороны. Впоследствии он развивал эту мысль В 1922 г. при обсуждении проблемы обеспечения «неприкосновенности национальной территории» он отмечал, что исторически защита границ Франции обеспечивалась маневром армий. В этом его поддержал маршал Ж. Жоффр. По его словам, чрезмерное внимание укреплениям чревато поражением армии, «одержимой идеей строительства новой китайской стены»⁷⁷. Оба маршала критически оценивали идею Петена о «неприкосновенности территории».

В первые послевоенные годы серьезный акцент делался и на перспективах механизации армии. Генералы Э. Бюа (в 1920–1923 гг. начальник генерального штаба сухопутных сил) и Ж.-Б. Этьен выступали сторонниками создания мобильных танковых соединений. Последнего многие исследователи считают отцом французских бронетанковых сил⁷⁸. Этьен считал, что «танк, без сомнения, является самым мощным оружием внезапной атаки и, следовательно, победы». Этьен настаивал на том, что танковые соединения должны «находиться в общем резерве главнокомандующего, который мог бы временно придавать их наступающей армии». По его мнению, было бы «непрактично и нерационально применять танки как органичную часть пехотной дивизии, задача которой, так или иначе, — ведение боя с опорой на огневую мощь или силу укреплений»⁷⁹. Майор М.-К. Пижо в 1923 г. предлагал формировать «большие охранные соединения», фактически — механизированные дивизии, снабженные мотопехотой и самоходной артиллерией, которые бы выполняли роль крупных кавалерийских формирований, на порядок превосходя их по мощи и скорости передвижения⁸⁰. Полковники Ш.-Ж. Шедвиль и П.-М. Вельпри, первоначально будучи сторонниками консервативного взгляда на роль танков в будущей войне, во второй половине 1920х гг. развили теорию их самостоятельного применения на поле боя. Важнейшим фактором, повлиявшим на их эволюцию, стал технический прогресс, который значительно расширил потенциал танка⁸¹.

Генерал Ж.-Э. Думенк⁸² вместе с Этьеном стоял у истоков французских бронетанковых сил в годы Первой мировой войны. Во второй половине 1920-х гг. в серии лекций для учащихся Высшей военной школы он представил концепцию подвижного моторизованного соединения, способного преодолевать десятки километров за один день В это же время Думенк предложил проект создания танковой дивизии который, по мнению современного исследователя, превосходил то, что несколькими годами позже в своей работе «Профессиональная армия» опишет полковник Ш. де Голль⁸³. В 1930 г. на страницах «Ревю милитэр франсэз» он подверг критике идею Петена об обеспечении «неприкосновенности национальной территории» за счет строительства долговременных укреплений и в качестве альтернативы предложил полагаться на маневрирование крупными подвижными соединениями⁸⁴.

Однако оборонительная доктрина имела во Франции глубокие корни. Она навязывала армии определенные организационные схемы которые отторгали все то, что в них не вписывалось. Новые типы вооружений считались наступательными и, как следствие, не соответствовавшими системе организации вооруженных сил. На фоне общего сокращения военных расходов, популярности темы разоружения правительство не считало возможным тратиться на них. Вплоть до 1930 г армия практически не размещала заказов на новое вооружение, довольствуясь тем, что осталось на складах со времен войны. Львиная доля средств военного бюджета шла на довольствие личному составу и обслуживание уже использовавшихся образцов техники. Лишь 12% от его общего финансирования тратилось на разработку новых типов вооружений⁸⁵.

Этьен так и не смог реализовать на практике свои идеи. Его инициативы не находили сочувствия у командования армии, и в 1927 г он был вынужден уйти в отставку. В 1920-е гг. Петен и Дебеней сделали оборонительное мышление основой французской военной доктрины. Однако необходимо отметить, что дело было не только в их личных представлениях о том, как будет выглядеть будущая война В 1920-е гг. пацифистские настроения охватили широкие слои французского общества⁸⁶, а борьба против военной угрозы легла в основу внешнеполитических программ ключевых политических сил. Страна устала от войны. В первое десятилетие после 1918 г. в три приема срок обязательной воинской службы был сокращен с трех лет до одного года. В том, что подобная «пацификация» Франции неизбежна не сомневался даже «отец Победы» Ж. Клемансо, глава правительства в 1917–1920 гг. Генерал Ж. Мордак, ближайший военный советник премьер-министра, вспоминал, как при первом же обсуждении этого вопроса после завершения боевых действий Клемансо согласился с тем, что сокращение срока обязательной воинской службы бы до одного года — лишь вопрос времени⁸⁷.

В воздухе витал дух разоружения. На начало 1930-х гг. был намечен созыв Всемирной конференции по разоружению в Женеве. В середине 1920-х гг. министр иностранных дел Франции А. Бриан инициировал политику сближения с Германией с целью мирного урегулирования противоречий, накопившихся после 1918 г., в том числе за счет частичного пересмотра некоторых положений Версальского договора. В этой атмосфере идеи наращивания вооружений, тем более наступательных, смотрелись как опасный пережиток. Она во многом сковывала инициативу военных, которые, в массе своей, продолжали рассматривать Германию как потенциального противника. Без учета этого фактора, по справедливому замечанию М. Александера, трудно понять их пристальное внимание к проекту строительства «линии Мажино»: «На фоне растущих надежд на разоружение французские военные не имели перспективы получить дополнительное финансирование для закупки новой бронетехники, артиллерийских систем, самолетов и боевых кораблей»⁸⁸. Лишь работы по строительству укреплений на восточной границе финансировались бесперебойно. Для парламентариев и общественного мнения «линия Мажино» стала аналогом средства сдерживания, тем, что сделает нападение на Францию бессмысленным, а, следовательно, исключит в будущем большую войну.

Очевидно, что все это ставило французскую военную мысль в узкие рамки. Проекты Шедвиля, Вельпри и Думенка не имели шансов выйти на стадию обсуждения на политическом уровне, не говоря об их практической реализации. Однако проблема преодоления тупика позиционной войны оставалась нерешенной, что заставляло теоретиков продолжать поиски. В начале 1930-х гг. труды своих французских коллег начали внимательно изучать советские военные комментаторы В 1932 г. издаваемый наркоматом по военным и морским делам журнал «Военный зарубежник» представлял читателю картину серьезных изменений в части осмысления во Франции наступательной доктрины, отмечая «дальнейшую эволюцию [французской] военной мысли в сторону разработки приемов подвижной, маневренной войны и приспособление к требованиям той же войны организации и тактики пехоты»⁸⁹. В переведенных на русский статьях капитана Ж. Лустано-Лако отмечалось, что именно танк является главным оружием наступления в современной войне⁹⁰, а генерал А. Шаллеа на страницах своих публикаций доказывал, что применение танка целесообразно в сочетании с воздушными десантами в тылу противника в рамках операции, в которой достигнута оперативная внезапность⁹¹.

Однако практическое обсуждение этих идей оставалось невозможным без кадровых подвижек в руководстве французскими вооруженными силами, а также без общего изменения политической ситуации 1920-х гг., которая консервировала пацифистские настроения и создавала надежду на то, что большой войны удастся избежать дипломатическими путями. Оба условия реализовались в начале 1930-х гг. Петен и Дебеней отошли от командования армией, а мировой экономический кризис положил конец периоду международной стабильности в Европе. Исчерпание потенциала франко-германской нормализации, политическая дестабилизация в Германии и приход к власти в Берлине нацистов с их агрессивной внешнеполитической программой сделали военную угрозу Франции актуальной как никогда.

Во властных кабинетах Парижа осознавали опасность, однако предпочитали следовать курсом 1920-х гг., несмотря на его все более очевидную бесперспективность. Политики считали, что безопасность страны может быть обеспечена новыми международными договоренностями. В 1932 г. к власти пришла левоцентристская коалиция. Сформированные при ее поддержке правительства во главе с Э. Эррио и Э. Даладье вели активные переговоры с целью заручиться поддержкой основных европейских держав в деле сохранения существующего статус-кво⁹². Париж принимал активное участие в работе международной конференции по разоружению, проходившей под эгидой Лиги Наций в Женеве. В декабре 1932 г. под нажимом Великобритании премьер-министр Эррио согласился с требованием германской стороны о признании ее права на равенство в вооружениях с державами-победительницами. Военные ограничения Версальского договора, таким образом, снимались де-юре.

Одновременно под влиянием экономических трудностей сокращались и без того скромные затраты на армию. В 1933 г. военные расходы бюджета были урезаны на 14%, из рядов вооруженных сил уволили около 30 000 человек⁹³. Ввиду нехватки средств были отменены летние маневры дивизий и корпусов. Интересы армии в это время представлял генерал М. Вейган, сменивший в 1931 г. Петена на посту заместителя председателя Высшего военного совета. Близкий соратник маршала Фоша, он разделял его мнение о том, что Версальский договор не гарантировал прочного мира для Франции. Вейган понимал, что в новых условиях те подходы к военному строительству, которые внедрялись в 1920-е гг., не только не действуют, но и объективно подрывают обороноспособность страны. Для военных не являлся секретом тот факт, что Германия тайно перевооружалась: разведывательное бюро Генерального штаба имело об этом полную информацию⁹⁴.

В 1935–1939 гг. Франции предстояло пережить четыре «тощих года» — эхо Первой мировой войны с ее людскими потерями и снижением рождаемости. Количество призывников в это время сокращалось вдвое. На этом фоне уменьшение финансирования армии воспринималось особенно болезненно. Близкие к Вейгану офицеры утверждали, что генерал одно время даже опасался покидать Париж, чтобы в его отсутствие правительство не одобрило дополнительное уменьшение расходов на оборону⁹⁵. Политика в духе идей разоружения и арбитража, проводимая руководством страны, по мнению генерала, граничила с безответственностью. Ж. Поль Бонкур, премьер-министр и глава МИДа в конце 1932 — начале 1933 гг., впоследствии вспоминал, о тех конфликтах, которые в это время регулярно возникали между ним и Генеральным штабом по поводу перспектив политики разоружения⁹⁶. В феврале 1933 г. советский военный представитель в Париже М. С. Островский, вхожий в круги высшего офицерства, писал в Москву о том, что очередная мирная инициатива, озвученная французскими представителями на конференции в Женеве, едва не вынудила Вейгана уйти в отставку. «Генералу эта политиканствующая сволочь осточертела»⁹⁷, — приводил он слова офицера, знакомого с ходом дел.

Вейган понимал, что время требует пересмотра подходов к строительству вооруженных сил. Советские военные комментаторы в 1932 г. отмечали, что новое командование французской армии отходит от старых организационных схем, опробованных в годы Первой мировой: «Призыв к приемам подвижных операций уже без всяких оговорок раздался… из уст самого генерала Вейгана, по требованиям которого, надо ожидать, скоро перестроится вся французская доктрина». «Военный зарубежник» ссылался на статью, опубликованную в ведущем военном журнале Франции. В ней французский главнокомандующий доказывал, что превосходство в современной войне обеспечивается не только мощностью, но и подвижностью материальных средств⁹⁸.

Действительно, при Вейгане дискуссии о применении танков на поле боя вышли из области чистой теории. Под его руководством в июне 1930 г. генеральный штаб предложил пересмотреть программу развития бронетанковых сил: отказаться от использования специальных тяжелых танков и сконцентрироваться на развитии легких машин Речь шла о важной инновации. С 1918 г. считалось, что, осуществляя функцию поддержки пехоты, танк должен либо сопровождать ее на поле боя, либо поддерживать огнем прорыв укрепленной линии противника. Для решения второй задачи еще в годы Первой мировой войны были созданы сверхтяжелые машины «2С». Отказ от их применения на поле боя открывал путь к пересмотру самой доктрины боевого использования танков. Французы продолжали развивать легкие танки типа «D», которые, согласно традиционному подходу, должны были сопровождать пехоту на поле сражения, однако к началу 1930-х гг. их последние образцы по своему потенциалу уже перерастали эту отводимую им в прошлом роль. Одновременно в 1930 г. с конвейеров сошли первые образцы нового танка класса «B», разработанного по эскизам Думенка. Эта машина по своим тактико-техническим характеристикам более всего подходила под определение среднего танка⁹⁹, способного играть самостоятельную роль на поле боя¹⁰⁰.

Однако реформа бронетанковых сил столкнулась с двумя важными проблемами. Во-первых, взгляд на танк как средство поддержки пехоты, очевидно, уже плохо соответствующий реалиям развития военного дела, пустил очень глубокие корни в среде французского офицерства. Главные инспекторы пехоты на рубеже 1920–1930-х гг. были полны решимости сохранить за танком подчиненную функцию. Они неизменно настаивали на приоритете бронирования в ущерб маневренности, загоняя строительство бронетанковых сил в схему десятилетней давности. Первые полевые испытания танков D-2 и B-1 в 1932 г., продемонстрировавшие определенные слабые стороны новых машин, были однозначно интерпретированы как подтверждение невозможности их самостоятельного применения. Главный инспектор пехоты генерал Ж. Дюфьё констатировал, что танки могут быть полезны лишь в тесной связке с другими родами сухопутных войск. Как отмечал в своих мемуарах Вейган, эти выводы фактически приостановили работы по формированию во французской армии отдельных бронетанковых соединений¹⁰¹.

С другой стороны, активно выступали те, кто считал, что танки должны быть интегрированы в состав кавалерийских частей. Благодаря механизации кавалерия, в задачи которой входила внезапная атака вражеских позиций, проведение операций на незащищенных флангах, разведка, кратно увеличивала свои боевые возможности. Кавалерист Вейган хорошо понимал потенциал переоснащения конницы с опорой на современную бронетехнику. При его поддержке командующий кавалерией генерал Ж. Флавиньи в 1933 г. сформировал первое экспериментальное механизированное соединение на базе 4-й кавалерийской дивизии, дислоцированной в Реймсе¹⁰². В 1935 г. в составе действующей армии была создана первая регулярная легкая механизированная дивизия. Основным «кавалерийским танком» стал S-35 SOMUA, впоследствии хорошо зарекомендовавший себя на полях сражений 1940 г.

Проблема, однако, состояла в том, что схемы организации и боевого применения конницы также были слишком узки для танка как нового типа вооружения. В составе кавалерии танковые соединения также решали лишь ограниченные задачи и не могли служить эффективным средством выхода из позиционного тупика. Флавиньи допускал, что легкая механизированная дивизия может использоваться для нанесения фронтального удара и прорыва укрепленных линий, однако подобные операции, по его мнению, можно было проводить лишь в исключительных случаях. Идея использования танков с целью механизации старой кавалерии сохранялась вплоть до 1939 г.

Вторая проблема, с которой столкнулась реформа бронетанковых сил, заключалась в объективной слабости ее материальной базы. Французская промышленность не могла производить танки в необходимом объеме для того, чтобы одновременно и обеспечивать нужды армии и экспериментировать с новыми машинами и способами организации бронетанковых сил. В 1933 г. было принято решение о первоочередном заказе 500 легких танков нового типа (позднее получившие условное наименование R-35 и H-35), способных эффективно справляться с функцией поддержки пехоты на поле боя. Предложение направить средства на покупку машин B-1 и D-2 было отклонено, так как они, по мнению командования армии, плохо справлялись с этой задачей, будучи слишком быстрыми.

Генерал Этьен подверг это решение критике, поскольку оно, фактически, на обозримую перспективу закрывало путь к созданию самостоятельных бронетанковых сил. Он предлагал поставить эксперимент и сформировать два соединения, первое из которых имело бы на вооружении 500 танков B-1 и D-2, а второе бы состояло из 1000 легких машин. Первое, по его мнению, имело бы все преимущества над вторым, так как могло как самостоятельно атаковать, так и обороняться¹⁰³. Все это оставалось благим пожеланием, потому что французская промышленность могла выпускать лишь танки одного конкретного типа. Машины класса «B», кроме того, оказались сложны в изготовлении. В 1930 г. в армию удалось поставить всего три образца. Генерал М. Га-мелен, начальник генерального штаба с 1931 г., с 1935 г. — заместитель председателя высшего военного совета, в целом не имевший принципиальных возражений против проекта формирования самостоятельных танковых дивизий, считал, что без нужного количества средних танков вести речь об этом бессмысленно¹⁰⁴.

Франция, таким образом, шла по пути распыления ресурсов, так как и пехота, и кавалерия хотели иметь в своем распоряжении особые типы танков. Этьен был не один в своем мнении, когда критиковал подобную практику. Генерал П. Эрин (Héring) в первой половине 1930-х гг. считал, что армии остро необходим универсальный инструмент прорыва в виде сбалансированного механизированного соединения, насчитывающего около 300 танков SOMUA, по его мнению, более пригодных к ведению танкового боя, и B-1, подходящих для развития успеха.

Похожую схему в своих работах предлагал генерал Э. Аллео. Он, кроме того, говорил о важной инновации, которая практически не фигурировала в трудах других французских теоретиков маневренной войны. Армейское командование первоначально не учитывало потенциал авиации в будущей войне, отводя ей задачи проведения разведки и осуществления вспомогательных операций. Командование военно-воздушных сил, со своей стороны, было увлечено теориями итальянского генерала Д. Дуэ, который считал, что будущую войну выиграют именно самолеты, которые путем нанесения стратегических ударов заставят противника капитулировать¹⁰⁵. Аллео исходил из того, что оба этих взгляда ошибочны. По его мнению, взаимодействие авиации и сухопутных сил на поле боя необходимо. Самолеты могут быть полезны как до непосредственно столкновения наземных частей, выводя из строя коммуникации врага и его авиацию, так и в ходе боя, непосредственно поражая вражеские цели на земле и препятствуя подходу его резервов¹⁰⁶.

Таким образом, в середине 1930-х гг. проблема выхода из позиционного тупика имела во Франции богатую историю обсуждения Более того, после прихода к руководству вооруженными силами генерала Вейгана ее начали решать на практике. Генерал Гамелен, руководивший французской армией в 1935–1940 гг., также считал, что для обеспечения обороноспособности стране «нужен был не только щит но и меч»¹⁰⁷. Этим мечом должна была стать новая армия — моторизированная, располагающая боеспособными механизированными частями «Нам не хватало не видения цели, а понимания того, какими способами ее достигать», — напишет спустя время в мемуарах Гамелен¹⁰⁸. В середине 1930-х гг. имелись объективные препятствия для полноценного развития бронетанковых войск: глубоко укоренившаяся оборонительная доктрина, традиционная структура вооруженных сил, отсутствие консенсуса между военными и политиками по вопросу о путях обеспечения безопасности страны. Важнейшим фактором являлась слабость французской экономики. Нехватка производственных мощностей хроническое недофинансирование создавали во французском военно-промышленном комплексе, своего рода, «бутылочное горло», когда бюджетные средства, направленные на перевооружение армии, нельзя было конвертировать в готовую продукцию¹⁰⁹.

Вышедшая в свет в 1934 г. работа Ш. де Голля «Профессиональная армия»¹¹⁰ развивала идеи, уже высказанные в прошлом и активно обсуждаемые военными теоретиками. Предложения малоизвестного тогда подполковника поддержал депутат нижней палаты парламента П. Рейно. По мнению де Голля и Рейно, уменьшение сроков службы по призыву, чрезмерное внимание оборонительному аспекту военной доктрины и сокращение финансирования вооруженных сил привели к тому, что Франция оказалась не в состоянии обеспечить неприкосновенность своей территории в случае войны. В качестве решения проблемы они предлагали переход к полностью профессиональной армии постоянной готовности, ее моторизацию и массовое оснащение бронетанковой техникой с созданием активных мобильных соединений¹¹¹.

Гамелен и высшие офицеры его штаба отнеслись к предложениям де Голля достаточно сдержанно. Мало кто из них сомневался в перспективах механизации армии. Эта мысль в середине 1930-х гг. давно не была новаторской, а сам де Голль — пионером в этой сфере. Если бы высказанные соображения касались чисто военного аспекта проблемы, то они, вероятно, внесли бы свой важный вклад в уже шедшую дискуссию и не натолкнулись бы на столь упорное неприятие со стороны высших офицеров. Трудность заключалась в том, что де Голль и Рейно резко политизировали сюжет. Они упрекали Генеральный штаб в зацикленности на проблеме численности действующей армии и игнорировании тех перспектив ее качественного усиления, которые открывались бы с внедрением технических инноваций¹¹². Подобные обвинения не имели под собой оснований и объяснимо вызвали лишь недовольство высшего армейского командования. Его усугубила тональность текстов подполковника. Он явно позиционировал себя первопроходцем в вопросе применения бронетанковых соединений, обходя вниманием труды своих предшественников.

Однако главной причиной неприятия идей де Голля была проведенная им связь между механизацией и профессионализацией армии. После войны об этом прямо говорил Гамелен: «Именно увязка проблем больших бронетанковых соединений и профессиональной армии навредила проекту создания танковых дивизий при его обсуждении в парламенте и в военных кругах»¹¹³. Руководители армии считали, что де Голль поднимал важную тему, но уводил ее обсуждение в ложное русло. Говорить о профессиональной армии в то время, когда Германия взяла курс на формирование массовых вооруженных сил, означало впадать в опасную иллюзию. Полная профессионализация бронетанковых соединений в любом случае не имела смысла. Профессиональные навыки требуются лишь от тех, кто непосредственно работает со сложной современной техникой. Весь обслуживающий персонал можно подготовить из числа призывников. Де Голль не говорил и о том где взять деньги на подобную масштабную перестройку вооруженных сил¹¹⁴. Не менее серьезными были и политические последствия его предложений. Призыв к созданию профессиональных вооруженных сил тут же вызвал аллюзии к политическим амбициям армии, которая, таким образом, из «вооруженной нации» превращалась в закрытую корпорацию. Ни Гамелен, ни кто бы то ни было из его сотрудников, не искали конфликта с политической властью, к которому потенциально могли привести мысли, высказанные де Голлем.

Командование вооруженных сил тесно сотрудничало с правительством, чтобы получить необходимые ресурсы для запуска проекта механизации армии. Лишь запуск большой программы перевооружения в 1936 г. позволил Гамелену реально начать эту работу. К 1940 г. он предполагал сформировать пять танковых дивизий, из которых две имели бы на вооружении танки класса «B», три состояли бы из машин R-35, H-35 и SOMUA, а также моторизовать 10 из 20 дивизий действующей армии¹¹⁵. Принципиальное решение об их формировании было принято в 1936 г., повторно зафиксировано в 1938 г., однако к 1939 г практические работы так и не стартовали.

К маю 1940 г. во французской армии числилось более 3400 танков в их числе 387 танков класса «В»¹¹⁶ — на тысячу больше, чем имелось в наступавших немецких дивизиях. Качественно эти бронетанковые также не уступали Вермахту. 60-миллиметровая броня танка B-1 была вдвое толще, чем защита лучшего немецкого танка Panzer IV, а 20-мил-лиметровая пушка самой массовой немецкой машины Panzer II не могла сравниться с 47-миллиметровыми орудиями D-2 и SOMUA¹¹⁷. Однако танки Вермахта были собраны в 5 самостоятельных дивизий, уже доказавших свою эффективность в ходе Польской кампании в сентябре 1939 г. Во французской армии имелось 3 легкие механизированные дивизии, организованные на базе бывших кавалерийских соединений 5 собственно кавалерийских дивизий, имевших на вооружении более 100 танков, 25 батальонов танков сопровождения пехоты и 2 отдельных бригады танков класса «В»¹¹⁸.

Этот организационный разнобой отражал неясное видение того, как именно следует использовать танки в современной войне. Лишь опыт Польской кампании Вермахта убедил французских генералов в необходимости срочного формирования самостоятельных танковых соединений. В декабре 1939 г. генерал Г. Бийот по поручению Гаме-лена подготовил аналитическую записку, вывод которой звучал тревожно для французского командования: «В техническом и количественном плане наше превосходство над пятью немецкими бронетанковыми дивизиями несомненно. В плане тактики это не так»¹¹⁹. По итогам доклада Бийота Гамелен принял решение о переформировании двух бригад B-1 и B-1 bis в танковые дивизии, что было сделано в январе 1940 г., и о создании в апреле еще одной дивизии. В трех вновь созданных соединениях числилось лишь 25% всех французских танков. Эти неподготовленные, плохо слаженные дивизии не могли на равных конкурировать с Вермахтом.

Прорыв немецких танков через Маас 12 мая 1940 г. решил участь битвы за Францию. Шокированный кабинет министров отправил Гамелена в отставку с поста главнокомандующего и вернул на него Вейгана. В разговоре с премьер-министром Рейно 25 мая принявший управление войсками генерал заявил: «Мы начали войну с армией образца 1918 года против германской армии образца 1939 года. Это полное безумие»¹²⁰. Эти слова верны лишь отчасти. Во французской военной мысли 1920–1930-х гг. не было недостатка в свежих идеях и смелых концепциях. Не хватило воли для их воплощения на практике. Тот тупик, в котором к середине 1930-х гг. во Франции оказалось строительство бронетанковых войск, стал следствием целого ряда системных проблем. Они, во многом, отражали более глубокие недуги военно-политической машины поздней Третьей республики, которые и обусловили ее бесславный финал на полях сражений Второй мировой войны.

Примечания

65

Вершинин Александр Александрович — кандидат исторических наук, старший преподаватель кафедры истории России XX–XXI вв. исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

66

Клаузевиц К. О войне. М., 1934. С. 4.

67

Steiner Z. The Lights that Failed. European International History, 1919–1933. New York, 2005. P. 20.

68

Манфред А. З. (отв. ред.). История Франции. Т. 3. М., 1973. С. 6.

69

Cochet F. La Grande Guerre: quatre années d’une révolution militaire, 1914–1918 // Drévillon H., Wieviorka O. (dir). Histoire militaire de la France. Vol. 2. De 1870 à nos jours. Paris, 2018. P. 180.

70

Зайончковский А. М. Первая мировая война. СПб., 2002. С. 432.

71

Gudmundsson B. I. Stormtroop tactics. Innovation in the German Army, 1914–1918 New York, 1989.

72

Doughty R. A. French Operational Art: 1888–1940 / Krause M. D., Phillips R. C. (ed.) Historical Perspectives of the Operational Art. Washington. 2005. P. 88.

73

Pétain H.-P. La bataille de Verdun. Paris, 1941. P. 143–154.

74

Исаев А. В. От Дубно до Ростова. М., 2004. С. 64–65.

75

Corum J. S. The Roots of Blitzkrieg: Hans von Seeckt and German Military Reform Lawrence, 1994. P. 2.

76

Hughes J. M. To the Maginot Line. The Politics of French Military Preparation in the 1920s. Cambridge (Mass.), 1971. P. 198–201.

77

Цит. по: Doughty R. A. The Seeds of Disaster: The Development of French Army Doctrine, 1919–1939. Hamden, Conn., 1985. P. 50.

78

Bond B., Alexander M. Liddel Hart and De Gaulle: The Doctrines of Limited Liability and Mobile Defense — Paret P. (ed). Makers of Modern Strategy from Machiavelli to the Nuclear Age. Princeton, 1986. P. 603.

79

Estienne J.-B. Préface // Murray Wilson G. Les chars d’assaut au combat, 1916–1919. Paris, 1931. P. 14–15.

80

Pigeaud M.-C. L’arme de la sûreté // Revue militaire française, vol. 7, mars 1923. P. 403–404.

81

André M. Dans l’ombre de Charles de Gaulle: pionniers des chars et autres « prêcheurs» militaires français oubliés de l’arme blindée dans l’entre-deux-guerres // Stratégique, 2015. Vol. 2. No 109. P. 219.

82

Российским историкам генерал Думенк больше известен как глава французской военной миссии на трехсторонних военных англо-франко-советских переговорах в Москве в августе 1939 г.

83

Porte R. Le général d’armée Doumenc, logisticien et précurseur de l’arme blindée // Cahiers du CESAT, No 19, mars 2010. P. 7.

84

Doumenc J.-A. La défense des frontières: leçons des maîtres disparus // Revue militaire française. Vol. 37. Oct. 1930. P. 27–28.

85

Wieviorka O. Démobilisation, effondrement, renaissance, 1918–1945 // Drévillon H., Wieviorka O. (dir). Histoire militaire de la France. Vol. 2. De 1870 à nos jours. Paris 2018. P. 339.

86

См. подробнее: Вершинин А. А. Дилемма Жореса: социалистический пацифизм во Франции в 1905–1940 годах // Франция и Европа в XX–XXI веках. К юбилею Натальи Николаевны Наумовой. М., 2018.

87

Mordacq J. Le ministère Clemenceau. Vol. 3. Paris, 1931. P. 44–45.

88

Alexander M. S. In Defense of the Maginot Line. Security Policy, Domestic Politics and the Economic Depression in France // Boyce R. (ed.) French Foreign and Defense Policy, 1918–1940. The Decline and Fall of a Great Power. London–New York, 2005. P. 177.

89

Основные вопросы иностранной военной мысли // Военный зарубежник. 1932 № 7. С. 158.

90

Лустано-Лако Ж. Возврат к маневренности // Военный зарубежник. 1932. № 3, 4

91

Шаллеа Ж. Тактика и вооружения // Военный зарубежник. 1932. № 5; Шаллеа Ж Тактика и материальные средства // Военный зарубежник. 1932. № 6.

92

Duroselle J.-B. La Décadence, 1932–1939. Paris, 1979. P. 36–45, 70–75.

93

Young R. J. In Command of France. French Foreign Policy and Military Planning, 1933–1940. Cambridge (Mass.), 1978. P. 38.

94

Jackson P. France and the Nazi Menace Intelligence and Policy Making, 1933–1939. New York, 2000. P. 47–48.

95

Young R. J. Op. cit., p. 38.

96

Rapport fait au nom de la Commission chargée d’enquêter sur les événements survenus en France de 1933 à 1945, t. 3. Paris, 1951. P. 786–787.

97

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1 1. Д. 432. Л. 62.

98

Основные вопросы иностранной военной мысли // Военный зарубежник. 1932 № 7. С. 158.

99

В литературе существуют два подхода к классификации танков B-1 и B-1 bis, относящие их к классу средних или тяжелых машин.

100

Doughty R. A. The Seeds of Disaster. P. 148–149.

101

Weygand M. Mémoires. Vol. 2, Mirages et réalités, Paris, 1957. P. 407–408.

102

Paoli F.-A. L’Armée Française de 1919 à 1939. Vol. 4. Vincennes, 1977. P. 78–83.

103

Ibid. P. 154–155.

104

Ibid. P. 154–155.

105

Wieviorka O. Op. cit., p. 345.

106

André M. Op. cit., p. 226.

107

Gamelin M. Servir. Vol. 2. Paris, 1946. P. 42.

108

Ibid. P. 10.

109

Alexander M. S. The Republic in Danger: General Maurice Gamelin and the Politics of French Defence, 1935–1940. Cambridge, 1992. P. 56–79.

110

Работа была быстро переведена на русский язык: Голль Ш. де. Профессиональная армия. М., 1935.

111

Арзаканян М. Ц. Де Голль. М., 2007. С. 40–42, 45–46.

112

Journal officiel de la République française. Débats parlementaires. Chambre des députés. 16.III. 1935.

113

Rapport fait au nom de la Commission chargée d’enquêter sur les événements survenus en France de 1933 à 1945, t. 2. Paris, 1951. P. 385.

114

Bond B., Alexander M. Op. cit., p. 613–618.

115

Alexander M. S. Op. cit., p. 1 10.

116

Проэктор Д. М. Блицкриг в Европе: Война на Западе. М., 2004. С. 14–15.

117

Wieviorka O. Op. cit., p. 370.

118

Doughty R. A. The Seeds of Disaster. P. 183.

119

Alexander M. S. Op. cit., p. 344.

120

Цит. по: Frieser K.-H. The Blitzkrieg Legend. The 1940 Campaign in the West. Annapolis, 2005. P. 195.