От биполярного к многополярному миру: латиноамериканский вектор международных отношений в XXI веке

Коллектив авторов, 2019

В монографии анализируются роль и место стран Латинской и Карибской Америки (ЛКА) в многополярном мире. Исследованы особенности современного латиноамериканского мультилатерализма в контексте полицентричного мира. Авторы анализируют процесс роста влияния региона в мире и его включенность в решение мировых проблем. Особое внимание уделено исследованию эволюции внешней политики ряда стран ЛКА. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Глава 1

Латинская Америка в начале XXI в.: социально-экономическая динамика и политическая панорама

1.1. Социально-политические изменения в Латинской Америке в начале XXI в.

Первые два десятилетия нового столетия стали для стран Латинской Америки временем поиска магистральных путей политического и социально-экономического развития. Перестройка биполярного мира, начавшаяся с распада Советского Союза и «социалистического лагеря» серьезно повлияла на самоосознание левыми силами и партиями региона своего нового места в политическом пространстве собственных стран. Потеряв организационную и финансовую помощь Москвы, традиционные левые Латинской Америки оказались в идейном и функциональном кризисе, который они смогли преодолеть лишь к началу столетия. Более того, частичный пересмотр идеологических постулатов и актуализация социально-экономических и внешнеполитических программ стали одним из факторов их превращения в одну из ведущих политических сил континента.

Начало XXI столетия характеризуется для стран Латинской Америки постоянным лавированием между т. н. левым и правым поворотами, которые являются важнейшими процессами в регионе, определяющими не только внутриполитическое развитие, но и внешнеполитическую линию целого ряда государств. Во внутренней политике осью, вокруг которой происходит общественное и государственное развитие, является социально-экономическая повестка и социальные обязательства, возрастающие при левых правительствах и сокращающиеся при правых. Во внешней же политике происходит борьба между тенденцией к усилению регионализма и развитию региональных интеграционных проектов и тенденцией выхода за рамки региона для привлечения внерегиональных партнеров^[19]. Так или иначе, правительства региона блуждают между этими трендами, пытаясь найти собственную политическую нишу, понятную избирателям^[20], которая бы позволила реализовывать национальные политические и экономические интересы.

Однако важно учитывать, что традиционное деление «левые — правые», известное со времен Великой французской буржуазной революции, далеко не всегда было в полной мере применимо к Латинской Америке, а сейчас и вовсе стремительно теряет свою релевантность. В связи с этим некоторые исследователи (например, аргентинский политолог и философ Клаудио Кац) полагают, что модель «левого и правого поворота» является отражением лишь части политических процессов в регионе, а сама политическая модель Латинской Америки является более сложной, нежели простая дихотомия ^[21]. Авторы российской коллективной монографии «Латинская Америка на переломе глобальных и региональных трендов» предлагают анализировать политические процессы в регионе не только по оси «левый — правый», но и по оси «тоталитаризм — авторитаризм — либеральная демократия», что — согласимся с ними — позволяет четче описывать политический ландшафт континента^[22].

В региональном измерении во втором десятилетии XXI столетия Латинская Америка оказалась разделена на левоцентристские и правоцентристские интеграционные проекты^[23], за которыми стояли крупнейшие государства региона. Однако изменение политического ландшафта, безусловно, скажется на формировании новых векторов региональной интеграции и преодолении существующих барьеров регионального развития^[24].

В середине первой декады XXI века к власти в ведущих государствах Латинской Америки пришли левые силы, что обозначило тенденцию «левого поворота»^[25], начавшегося в 1998 г. с приходом к власти в Венесуэле Уго Чавеса Фриаса^[26]. Выражением этого процесса стали итоги выборов в Аргентине (2003), Уругвае (2004), Боливии (2005), Чили (2006), Бразилии (2006), процесс формирования и консолидации боливарианского режима Чавеса, возвращение сандинистов к власти в Никарагуа, триумф Р. Корреа на выборах в Эквадоре. По подсчетам известного российского специалиста по региону Л. С. Окуневой, с 1998 по 2009 г. в 14 странах Латинской Америки к власти демократическим конституционным путем приходили левые силы, которые успешно формировали правительства и осуществляли эффективную внутреннюю и внешнюю политику^[27]. Эта тенденция сохраняла свою силу до середины 2010-х гг. Во многих странах (например, Аргентине, Уругвае, Бразилии, Чили) левые силы (либо коалиции, куда в качестве одного из ведущих участников входили левые партии, левоцентристы, левые националисты) неоднократно выигрывали выборы, что позволяло говорить о региональной политической тенденции, справедливо получившей название «левый поворот».

С другой стороны, многообразие левых сил, их разные политические и социально-экономические программы показывают, что очень сложно говорить об универсальном понимании «левого движения» в регионе и восприятии левых правительств как общего политического феномена. В связи с этим исследователи не были едины ни в определении феномена «левого поворота», ни в его оценках. Так, например, Э. С. Дабагян утверждал, что никакого «левого поворота» в региональном измерении не существует, т. к. пришедшие к власти в странах Латинской Америки левые силы не обладали и не обладают общей программой действий, не исповедуют общих идей, а значит, нельзя ставить их на одну сторону шахматной доски региональной политики. Именно поэтому Дабагян высказал сомнения о возможности найти закономерности и единство в политических успехах Р. Корреа в Эквадоре, У. Чавеса в Венесуэле, Э. Моралеса в Боливии и Д. Ортеги в Никарагуа, поскольку между этими левыми лидерами мало общего^[28]. Если же сравнивать У. Чавеса (и тем более его преемника Н. Мадуро), Л. И. да Силву и М. Бачелет (являвшихся президентами Венесуэлы, Бразилии и Чили соответственно), то разница в управленческих стилях, внутриполитической программе и концепциях внешней политики еще больше бросается в глаза.

Большинство исследователей, впрочем, согласны с оценкой «левого поворота» как реально существующего феномена. Причинами этого поворота стали неудачи и тяжелые социальные последствия неолиберальных реформ, проводившихся в 1990-е гг. во многих странах Латинской Америки, экономические кризисы, приведшие к снижению уровня жизни, росту социального неравенства и повышению уровня бедности^[29]. Так, например, в конце XX — начале XXI в. доля бедного населения в регионе составляла 40,6 %, а число бедняков с 1990 по 2005 г. выросло примерно на 15 млн человек^[30]. Серьезные экономические потрясения происходили в Мексике (1994–1995), Бразилии (1998) и других странах. К моменту начала «левого поворота» три четверти экономически активного населения приходилось на долю бедных и очень бедных людей, в сельских районах латиноамериканских стран обычным делом являлись проблемы с доступом к образованию и медицине. На решение этих проблем и были направлены действия левых правительств, взявших курс на социальную модернизацию, преодоление социальных проблем, устранение разрыва в доходах населения^[31].

Существует целая система классификации режимов и лидеров, причисляемых к «левому повороту». Большинство лидеров Латинской Америки, пришедших к власти при отклонении от традиционного политического тренда, определяются исследователями как «националистический популизм левого толка, проводящий политику экономического национализма». По мнению Л. С. Окуневой, это определение вполне может разделяться отечественной наукой^[32]. Одновременно с существованием «левых реформистов» в Латинской Америке возник и иной полюс левого движения, условно причисляемый к идеологии «социализм XXI века», пришедшей на смену традиционному марксизму (но при этом сторонники этой идеологии далеко не всегда организационно связаны с «историческими левыми» в лице компартий) — режимы Чавеса в Венесуэле^[33] и Моралеса в Боливии^[34], взявшие курс на радикальные преобразования и реализацию ультралевых идей.

Одновременно с этим нужно сказать, что некоторые иностранные исследователи отказываются от анализа политического развития Латинской Америки в рамках парадигмы «левого — правого поворота». Так, например, профессор Университета Мейнута (Ирландия) Барри Кэннот в своей работе «Правые в Латинской Америке: элиты, гегемония и борьба за государство» показывает, что, с одной стороны, политический процесс в регионе выглядит как бесконечный маятник, в котором левые и правые попеременно меняются местами, исправляя экономические ошибки друг друга и стимулируя друг друга в поиске новых политических идей и форм обращения к избирателю, а с другой, происходит размывание границ между левыми и правыми, так как они зачастую провозглашают и проводят схожую экономическую политику, действуя для реализации объективных интересов государства^[35].

При этом существует и иная точка зрения на оценки политического и социально-экономического развития региона в 1990–2010 гг., согласно которой неолиберальная политика конца XX столетия, наоборот, привела к поляризации латиноамериканского общества и провела четкую линию между правыми и левыми политическими силами, вписав это противостояние в парадигму «народной — антинародной» власти^[36].

Во внешней политике «левый поворот» характеризовался осознанием региональной идентичности, поиском совместного решения региональных проблем. Особое развитие получили интеграционные объединения, многие из которых формировались на основе консолидации левых сил, внешнеполитической солидарности левых правительств.

Не будем, однако, забывать, что в Латинской Америке за «левой» идеей часто стоит идея национальная, и действующие правительства так или иначе вынуждены обращаться к формулированию национальных интересов, обозначать себя как выразителей национальных приоритетов во внешней и внутренней политике^[37]. В связи с этим весьма характерно высказывание президента Перу Ольянта Умалы (2011–2016): «Я не левый и не правый. Я — снизу»^[38], а также его реплика в ежедневном издании «Ла Република де Лима», что «взгляды о разделении политики на правую и левую нужно отбросить. Сегодняшняя политика делится на политику в интересах верхов и политику в интересах низов»^[39]. Схожую позицию озвучивал и президент Уругвая Хосе Мухика (2009–2014), говоря о том, что он предпочитает общаться с людьми, заинтересованными в политике вообще, нежели с теми, кто относит себя к левым или правым^[40].

Важным феноменом политической жизни Латинской Америки остается «популизм», в котором зачастую обвиняют политических лидеров стран «левого поворота». Они, однако, не обладают «монополией» на популизм. В Западном полушарии хватает популистов самых разных идеологических оттенков. В связи с этим стоит вспомнить дискуссию президента США Б. Обамы с президентом Мексики Э. Пеньей Ньето (2012–2018), когда в ответ на тираду мексиканского лидера о засилье многочисленных популистов в политике лидер Соединенных Штатов произнес: «Я — популист!»^[41]. К популистам зачастую относят У. Чавеса, Н. Мадуро и прочих лидеров, обращающихся к народным массам и обещающим быстро и радикально решить социальные проблемы.

Поэтому интересно мнение уругвайского политолога Камило Лопеса Буриана, который полагает, что в Латинской Америке, в частности, в Уругвае нужно разделять «внешнюю политику партий» и «внешнюю политику государства», поскольку зачастую это разные вещи, лишь условно связанные между собой^[42]. По мнению эксперта, часто действия левых или правых правительств отражают их актуальную идеологию и актуальные представления, но не являются в полной мере защитой интересов государства. Для Уругвая это означает, например, что внешняя политика правящего Широкого фронта^[43] отражает представления левых о месте Уругвая в мире и регионе, но реализация этих представлений не позволяет стране добиться осуществления своих подлинных интересов и задач. В частности, правительство Т. Васкеса было единственным в МЕРКОСУР, вступившимся за правительство Н. Мадуро во время масштабного внутриполитического кризиса в Венесуэле и призвавшим Организацию американских государств и других региональных игроков к сохранению хладнокровия, уважению обеих сторон венесуэльского конфликта и к действиям в рамках международного права^[44]. При этом Л. Альмагро — генеральный секретарь ОАГ, бывший министром иностранных дел Уругвая в левом правительстве Х. Мухики — выступил в качестве одного из ярых критиков Н. Мадуро, что стало неожиданностью и в определенной мере политическим парадоксом.

Во время очередного кризиса, связанного с ракетно-ядерной программой КНДР, правительство Уругвая заявило, что в случае военного вторжения США на территорию Северной Кореи оно готово оказать Пхеньяну военную и финансовую помощь^[45]. Эти действия Монтевидео противоречили позиции большинства стран региона, что играло не в пользу уругвайской дипломатии. Одновременно с этим Широкий фронт, защищая интересы МЕРКОСУР, блокирует ратификацию соглашений о зонах свободной торговли Уругвая с Чили и США, которые могли бы принести экономическую пользу стране.

Переход левой идеи в национальную характерен для внешней политики Нестора Киршнера и Кристины Фернандес де Киршнер (выходцев из рядов перонистов) в Аргентине, Уго Чавеса и Николаса Мадуро в Венесуэле, Эво Моралеса в Боливии, Рафаэля Корреа в Эквадоре^[46]. Так, например, одной из целей развития МЕРКОСУР нынешнее аргентинское правительство заявляло развитие механизмов реализации национальных экономических интересов, решение задач национальных экономик и национальных инвестиционных институтов^[47]. Неудивительно, что этот подход вполне разделяется и противниками киршнеризма из числа правоцентристов.

С приходом к власти в Аргентине, Бразилии и Уругвае левых сил новую жизнь обрел проект МЕРКОСУР, который стал обрастать не только коммерческими связями и интересами, но и политическими идеями. В 2010 г. лидерами стран-участниц были подписаны документы об утверждении Таможенного кодекса, что сделало объединение полноценным таможенным союзом. Однако главным проявлением «левого поворота» в деятельности МЕРКОСУР стало принятие в 2012 г. в состав объединения Венесуэлы, что воспринимается исследователями прежде всего как политический жест, а не шаг на пути экономического развития союза. Одновременно с этим главным препятствием на пути развития объединения является, по мнению зарубежных ученых, отсутствие подлинной институционализации союза и отсутствие развития этих институтов^[48]. Последующий кризис в Венесуэле, завершившийся исключением ее из рядов организации в 2016 г., показал, что страна не в полной мере готова была разделять ценности, исповедуемые странами блока, что моментально превратилось в препятствие для сотрудничества при изменении направления политического вектора в Южной Америке.

В декабре 2004 г. Венесуэлой и Кубой было провозглашено создание нового интеграционного объединения, первоначально получившего название «Боливарианская альтернатива для Америки»^[49](с 2009 г. — «Боливарианская альтернатива для народов нашей Америки — Торговый договор народов», ALBA)^[50], что также можно считать выражением «левого поворота» в регионе. К созданному союзу постепенно присоединялись новые страны, возглавлявшиеся левоориентированными силами, в том числе Никарагуа, Боливия, Эквадор. В то же время уже через несколько лет низкая экономическая мощь союза, перманентный экономический и политический кризис в Венесуэле, являвшейся идеологическим лидером объединения, активность иных интеграционных механизмов привели к потере динамики ALBA и снижению его значимости для региональных процессов.

По мнению американских ученых Л. Бэкера и А. Молины, попытки Кубы и Венесуэлы сформировать собственный единый рынок и интеграционное объединение были изначально обречены: две страны обладали лишь политическими целями — противостоять неолиберальной экономической парадигме и влиянию США на регион, но не располагали реальными экономическими целями и задачами. За спиной АЛБА не было стран-локомотивов, способных стать привлекательными для инвесторов и быть фундаментом для всего объединения. Отсутствие реальной экономической программы АЛБА привело к тому, что объединение замерло на месте, периодически отвечая на отдельные политические события в регионе (например, АЛБА заняла проправительственную позицию в венесуэльском кризисе). В условиях «правого поворота» деятельность АЛБА, по мнению экспертов, практически обречена на неудачи и жалкое существование при отсутствии полноценной экономической программы^[51].

В связи с левыми национальными режимами необходимо отметить и режим, сложившийся в Боливии при правлении Эво Моралеса. Годы его нахождения у власти можно оценивать как достаточно успешные как во внешней, так и во внутренней политике. Моралес смог соединить левые идеи с уважением к традициям индейского народа, что позволяет поставить Боливию его эпохи в один ряд с левыми национальными режимами, о которых шла речь выше. Моралес действует прагматично, вне жестких рамок политической идеологии, стараясь эффективно реагировать на вызовы и проблемы страны. Однако необходимо отметить, что рейтинг Моралеса постепенно снижается, и оппозиция уже одерживает победы на отдельных региональных выборах. Символичным стало поражение Моралеса на референдуме о возможности его участия в выборах 2019 г., т. е. о возможном третьем сроке президентских полномочий. Во внешней политике Моралесу удается формировать собственную линию, являясь одним из символов антиамериканской политики, он в то же время успешно находит общий язык с Тихоокеанским альянсом и Андским сообществом, активно участвуя в таких региональных инициативах, как Латиноамериканская ассоциация интеграции и УНАСУР^[52].

Нужно отметить, что именно Боливия на сегодняшний день может считаться страной, где левые сохраняют прочные политические позиции. 30 ноября 2017 г. Конституционный суд страны разрешил действующему президенту Эво Моралесу избираться на четвертый президентский срок^[53], хотя на референдуме, состоявшемся весной 2016 г., сторонники снятия ограничений на количество президентских сроков потерпели поражение^[54]. На апрель 2018 г. рейтинг поддержки правительства Моралеса составлял 44 %, в то время как поддержка оппозиционных сил измерялась 29 %^[55], что говорит о достаточно прочных позициях Моралеса. Несмотря на отличия данных официальных опросов, проводимых органами власти Боливии, от данных независимых социологических компаний, можно говорить о том, что на сегодняшний день режим Моралеса не имеет серьезных конкурентов в стране.

Как уже отмечалось, «левый поворот» привел не только к изменениям во внутренней политике государств, но и к формированию новой внешнеполитической реальности, которая изменила место Латинской Америки в системе международных отношений XXI в. Безусловно, главным процессом стал отказ стран «левого поворота» от некритической ориентированности на США и проамериканские региональные механизмы. Ускорился процесс изменения роли ОАГ как механизма регионального диалога^[56]. На первые роли стали выходить региональные площадки, созданные в том числе для координации региональной политики в противовес США и защиты Латинской Америки от воздействия североамериканских соседей. С периодом «левого поворота» связано появление и развитие СЕЛАК и УНАСУР^[57].

Еще в начале 2010-х гг. ряд исследователей предвидел окончание «левого поворота» и начало в обозримом будущем усиления правых^[58]. В середине второго десятилетия XXI в. стало очевидным, что эпоха «левого поворота» заканчивается, уступая место уже не «левому дрейфу», но вполне реальному «правому повороту», проявившемуся в приходе к власти в Аргентине М. Макри (2015), политическом кризисе в Бразилии и импичменте Д. Руссефф (2016), усилении правых в Уругвае, Парагвае, Мексике, Колумбии и Чили (после инаугурации С. Пиньеры, вернувшегося к власти после нескольких лет правления левоцентристской коалиции).

Уже электоральные кампании 2009–2010 гг. показали, что позиции левых не являются незыблемыми. В Колумбии и Панаме левые силы, которые де-факто уже не являются претендентами на победу, предсказуемо проиграли выборы, отдав первенство правоцентристским силам. По итогам электорального цикла 2013–2015 гг. выборы состоялись в 15 из 20 стран Латинской Америки, на которых практически везде правые и правоцентристские силы подтвердили или укрепили свои позиции^[59].

В целом и в годы «левого поворота» Центральная и Карибская Америка сохраняла свою правоориентированность. Правоцентристские правительства действуют в Коста-Рике, Панаме, Доминиканской Республике, Гватемале. С февраля 2017 г. вступил в должность президента Гаити представитель правоцентристской партии «Тет Кале» Жовенель Моиз. Однако нельзя говорить о том, что в этих странах проводится присущая правым силам неолиберальная экономическая политика и реализуются проамериканские внешнеполитические идеи. Правые и правоцентристские режимы Латинской Америки, как и левые, стремятся к формированию собственной политической линии, учету национальных интересов, хотят показать себя выразителями национальной идеи, национальных целей и задач. Из-за этого зачастую левые политики вынуждены проводить в жизнь правые взгляды, а упомянутый президент Бразилии в 20022010 гг. Лула Инасиу да Силва шутил, что строит «либерализм с человеческим лицом»^[60]. В Сальвадоре на выборах 2014 г.^[61] левые в лице

С. Санчеса Серена смогли удержать власть, победив с перевесом в 6 тыс. голосов. Несмотря на достаточно «условное» преимущество одной из сторон, выборы обозначили потерю левыми силами своих позиций в политическом пространстве страны. Однако во внешней политике подобный результат выборов привел к пересмотру приоритетов страны: фактически Сальвадор отказался от вступления в ALBA и нацелился на развитие отношений с США^[62]. Неуверенная победа на выборах вынудила лидера левого движения прислушиваться к голосам правой стороны политического спектра для того, чтобы выглядеть национальным лидером, действующим в интересах всего народа.

Интересным и показательным примером в этом процессе является Уругвай, который отечественными исследователями считается примером реализации левоцентристского политического проекта. Уже на выборах 2010 г. позиции правящей коалиции Широкий фронт (Frente Amplio, FA) не были столь уверенными, как раньше: кандидат фронта Х. Мухика набрал 52,59 % голосов во втором туре голосования, что являлось лучшим результатом на президентских выборах в стране, однако в то же время произошло усиление позиции правых, которые набрали больше голосов, чем на предыдущих выборах. Эта же тенденция проявилась на выборах 2014 г.: при фактической победе Широкого фронта отмечается увеличение голосов, поданных в поддержку правых сил, в частности, в поддержку кандидата от Национальной партии Луиса Лакалье Поу. Некоторые уругвайские эксперты (например, профессор Университета Республики Диего Эрнандес Нильсон) считают^[63], что грядущие выборы 2019 г. могут привести к власти правые силы, которые постепенно обретают новых сторонников в условиях незначительного роста поддержки Широкого фронта и отсутствия на сегодняшний день авторитетного и популярного кандидата от левых сил на грядущих выборах. В целом на сегодняшний день Широкий фронт имеет большую поддержку, чем правые силы, однако, по данным опросов, ни одна политическая сила не смогла бы набрать более 50 % голосов, если бы выборы состоялись в ближайшее время. Так, весной 2018 г. Широкий фронт имел 36 % потенциальных голосов избирателей при 30 % у Национальной партии^[64]. Итоги выборов будут во многом зависеть от кандидатов, которых ведущие партии выставят на выборы, а также от хода самой избирательной кампании.

Схожая ситуация произошла и в Чили на выборах в декабре 2009 — январе 2010 г., где победу во втором туре одержал представитель правых сил Себастьян Пиньера, повторно пришедший к власти в результате выборов 2017 г. При этом между двумя сроками «правого» Пиньеры вполне успешно прошел президентский срок представителя «Нового большинства Чили» социалистки Мишель Бачелет, что показывает отсутствие в стране какой-либо тенденции к «левому» или «правому» поворотам^[65], однако в стране наблюдается резкое увеличение голосов в поддержку отдельных политических сил, например, кандидатуры Беатрис Санчес, представлявшей левую коалицию «Широкий фронт Чили» и занявшей третье место на выборах 2017 г.

Однако, по мнению российских исследователей Л.С и В. Л. Хейфец, что подтверждается публикациями в СМИ и экспертными мнениями латиноамериканских специалистов, удачи и неудачи левых и правых партий зачастую связаны с конкретными личностями, выдвигаемыми от партий, с усталостью населения от одних и тех же политиков и непрозрачной системой выдвижения кандидатов ^[66]. С ними согласен профессор Университета республики Уругвая Хайме Яффе, полагающий, что проблема Широкого фронта заключается не в отказе страны от левых идей, а в отсутствии кандидата, который бы мог привлечь к себе голоса избирателей и смотрелся бы как политик будущего, способный дать стране новые идеи и привести ее к новым достижениям^[67]. Вряд ли 80-летний Хосе Мухика может рассматриваться как кандидат будущего, а кроме него и Констанцы Морейры (имеющей во многом отличные от позиции Широкого фронта идеи) коалиции пока что выдвигать некого. Ситуацию усугубил кризис, вызванный скандалом, который привел к отставке вице-президента Р. Сендика. По мнению иностранных исследователей, возвращение правых к власти позволит во многом активизировать и поиск левыми, которые зачастую выглядят разобщенными, собственного места в политическом пространстве своих стран^[68].

Схожие оценки высказывают и бразильские исследователи Р. Мадалоццо и А. Чебиба (Сан-Пауло), отмечающие, что в Латинской Америке огромную роль играют личностные предпочтения избирателей и репутация кандидатов, а не принадлежность участников электорального процесса к тем или иным политическим силам. Ученые указывают, что в ряде случаев правоориентированные избиратели могут сознательно поддержать на выборах представителей левых сил, в то время как убежденные левые могут при определенных условиях обеспечить победу на выборах ставленникам правых партий. По мнению бразильских политологов, в связи с отмеченным выше нельзя однозначно говорить о «правом повороте» в Латинской Америке как долговременной тенденции, но скорее можно отметить популярность определенного типа политиков, желание поддержать представителей нового поколения политиков, уже достигших успеха в своей профессии и не связанных с коррумпированной политической системой^[69].

Движение «вправо» характерно в последние годы и для Аргентины. Победа на выборах 2015 г. кандидата от правых сил Маурисио Макри, представляющего аргентинские бизнес-круги, позволило сформировать в Буэнос-Айресе правоцентристское правительство и начать проведение непопулярных реформ. Итоги выборов показали недовольство общества политикой «киршнеризма», скомпрометированного коррупционными скандалами, и наличие запроса на перемены. Одновременно с президентским креслом представители правых сил заняли важные посты в стране — мэра Буэнос-Айреса (да и сам Макри шагнул в президентское кресло с поста мэра столицы) и губернатора столичного региона^[70]. Эти итоги выборов многие эксперты связали не только с дискредитацией «киршнеризма», но и с усталостью общества от политики перонизма в целом^[71]. Зарубежные эксперты достаточно высоко оценили первые шаги Макри и, несмотря на проведение им непопулярных реформ, видят в его работе серьезный потенциал^[72].

При этом и в «левом» Уругвае, и в «правой» Аргентине отмечается снижение доверия к действующей власти и снижение уровня одобрения действий правительств. Рейтинги Васкеса в Уругвае и Макри в Буэнос-Айресе держатся на уровне примерно 40 %, при том что реформы президента Аргентины вызывают социальные протесты и выступления, что потенциально может сказаться на отношении к нему избирателей^[73]. Пока, впрочем, Макри успешно консолидирует свои позиции в парламенте, в том числе ввиду отсутствия у киршне-ристской оппозиции внятных конструктивных идей.

Социальные обязательства, взятые на себя левыми правительствами, привели к дополнительной нагрузке на подверженные кризисным явлениям латиноамериканские экономики. Финансовая политика Нестора и Кристины Фернандес де Киршнер привела к угрозе дефолта в 2014 г., необходимости жесткого валютного регулирования, галопирующей инфляции и безработице, которые преодолевались через увеличение бюджетов на социальные программы, т. е. за счет дополнительной нагрузки на национальную экономику. Экономические потрясения в Венесуэле и Аргентине, в свою очередь, сказались на торгово-инвестиционном климате МЕРКОСУР, а значит, на экономическом благополучии Уругвая, Парагвая и Бразилии, которые одновременно с этим решали внутриполитические и внутри-экономические проблемы.

Кризисные явления в МЕРКОСУР и политические кризисы в Бразилии и Венесуэле вынудили правительство Уругвая искать новые рынки сбыта и источники внешних инвестиций. Левые правительства стран — членов МЕРКОСУР реализовывали жесткие протекционистские меры, которые, в свою очередь, обесценивали многие механизмы и договоренности, достигнутые в объединении.

Процесс «правого дрейфа» и сменившего его «правого поворота», которые фиксируются во многих странах региона, меняет внешнеполитические ориентиры^[74]. Анализ внешнеполитических программ правительства Широкого фронта в Уругвае, Киршнеров в Аргентине, Руссефф в Бразилии показывает, что ведущее место в них отводилось процессам региональной интеграции и развитию региональных механизмов решения глобальных проблем. Одновременно с этим правые партии этих же стран провозглашают иной курс — становление внерегиональных связей (в частности, с Азией, и особенно с КНР), Европейским союзом и США.

При этом необходимо отметить, что левые правительства иногда предпринимают «правые» экономические шаги. Примером подобного процесса может быть ситуация с подписанием и ратификацией Соглашения о свободной торговле между Чили и Уругваем. Данное Соглашение было подписано осенью 2016 г. представителями левых партий: президентом Уругвая Табаре Васкесом (Широкий фронт) и президентом Чили Мишель Бачелет («Новое большинство»). При этом на июнь 2018 г. парламент Уругвая, который контролируется левыми силами, не ратифицировал текст Соглашения, вызвавшего серьезные дискуссии в чилийском и уругвайском обществе. Парламент Чили после долгих дискуссий принял решение о ратификации лишь в мае 2018 г., т. е. после президентских выборов 2017 г. и победы на них представителя правоцентристских сил. Руководство Широкого фронта неоднократно отмечало, что Соглашение направлено на реализацию интересов США в уругвайской экономике, что противоречит как экономической программе коалиции, так и соглашениям МЕРКОСУР. Одновременно с этим лидер Национальной партии Уругвая Л. Лакалье Поу неоднократно подчеркивал, что его партия будет всячески поддерживать Соглашение, последовательно выступать за его ратификацию и в случае победы на выборах 2019 г. обязательно внесет вопрос о нем в повестку дня парламента и всей фракцией проголосует «за».

Схожая ситуация складывается в отношении проекта Соглашения о зоне свободной торговли с США, который является одним из внешнеполитических проектов Т. Васкеса. Принятие подобного документа, безусловно, ухудшило бы отношения Монтевидео с Бразилией, Венесуэлой и Боливией и стало бы ударом по МЕРКОСУР, но явилось бы неожиданным и новым шагом во внешней политике страны, вполне реальным после 2019 г.

Повсеместное усиление правых сил в Латинской Америке в то же время совершенно невозможно расценивать как простой возврат в неолиберальное (в экономическом плане) и авторитарное (в политическом плане) прошлое. Новые правые силы по своей политической сути являются в большинстве своем достаточно умеренными и всячески дистанцируются как от связи с правыми политическими силами времен военных диктатур, так и от классического неолиберализма, господствовавшего в странах региона в 1990-е гг.^[75]

Партийно-политическая жизнь Латинской Америки постоянно усложняется, и ее все тяжелее вписывать в парадигму «левые и правые». Одновременно с ростом правых сил происходит переформирование ультралевых объединений, которые также ведут активную общественную и политическую деятельность, в том числе участвуя в выборах и набирая в ходе голосования стабильные 2–5 % голосов (в Аргентине в 2017 г. на региональных выборах они получили в некоторых провинциях до 20 % голосов). Говоря о «левом и правом поворотах», нельзя не обратить внимания на то, что харизматичные лидеры левых режимов Латинской Америки (Венесуэла и Боливия) еще в начале 2010-х гг. де-факто отказались от сменяемости власти, внося правки в конституции своих стран, т. е. проводя в жизнь идеи, которые тяжело ассоциировать с левым движением.

В этом отношении нужно вспомнить слова уругвайского сенатора А. Коуриэля (A. Couriel), который в своей книге «Левое движение и будущее Уругвая» отмечает, что в начале XXI в. левые становятся правыми, а правые — левыми^[76]. Эта идея вполне соответствует политологической гипотезе либертарианца Дэвида Нолана о структуре актуального политического спектра, где, по мнению исследователя, либералы и социал-демократы находятся на одном поле^[77].

Помимо особенностей и результатов электоральных процессов нужно отметить международные последствия «правого поворота», который может изменить векторы развития международных отношений в регионе. Пришедшие к власти в Уругвае и Аргентине Т. Васкес и М. Макри соответственно обладают скептическими взглядами в отношении развития МЕРКОСУР и задумываются об участии своих стран в становлении тихоокеанского вектора интеграции^[78]. Еще в 2006 г. Васкес, впервые заняв пост президента страны, заявил о кризисе объединения и необходимости немедленной перестройки блока. Эти же идеи Васкес неоднократно высказывал уже после своего переизбрания.

В 2015 г. Васкес и Макри заявили о необходимости вступления Уругвая и Аргентины в Тихоокеанский альянс и о создании зоны свободной торговли между Альянсом и МЕРКОСУР^[79]. Активизация внешнеполитической работы правительства Уругвая на тихоокеанском направлении вызывает противоречивые реакции внутри Широкого фронта, однако представляется очевидным, что в случае победы правых сил на выборах 2019 г. курс страны на поиск новых партнеров, в том числе в тихоокеанском регионе, станет приоритетным для нового правительства. То же самое можно сказать об Аргентине, которая также ищет новые возможности экономического развития, в том числе выстраивая отношения с внерегиональными партнерами. Таким образом, «правый поворот» может стать причиной углубления кризиса МЕРКОСУР и окончательного смещения центра интеграционных процессов региона в тихоокеанский субрегион.

Аналогичный процесс отмечается и в Бразилии, где приход к власти Мишела Темера также может отрицательно сказаться на участии страны в проекте МЕРКОСУР^[80], что заставило экспертов говорить о снижении заинтересованности Бразилии в участии в БРИКС. При этом политический кризис в Бразилии в достаточной степени повлиял на рейтинги левых в Аргентине и Уругвае. И в Бразилии, и в Аргентине приход к власти правых сил связан с коррупционными скандалами в отношении бывших президентов, представлявших левые силы. При этом коррупционные скандалы затрагивают не только левых, но и правых политиков и становятся значимым фактором политической динамики. Эти скандалы создают дополнительные вызовы для левоориентированных сил региона, а их падение в крупнейших странах региона по принципу «домино» привело к снижению их рейтинга во всем регионе.

Сформировав новое правительство, М. Темер поставил перед ним задачу — преодолеть бюджетный дефицит, возникший в период доминирования в исполнительной власти Партии трудящихся. Новое правительство приняло закон об ограничении бюджетных трат на ближайшие 25 лет, а также сократило социальные обязательства, расширив при этом возможности по привлечению иностранных инвестиций. Происходит активная приватизация государственных активов, что также говорит о процессе «правого поворота» в стране. Однако, несмотря на сформулированную программу, действия М. Темера на сегодняшний день не поддерживаются большинством населения страны, а одним из фаворитов следующих президентских выборов мог бы стать Лула да Силва, уже занимавший этот пост в 2003–2011 гг. и представляющий левые политические силы, если бы не вступление в силу обвинительного приговора суда 12 января 2018 г. и арест политика 7 апреля 2018 г. На сегодняшний день тяжело говорить о сформулированной внешней политике М. Темера и ее перспективах^[81], хотя интересным представляется тот факт, что на сайте Министерства иностранных дел Бразилии в разделе о региональной интеграции на первом месте находятся материалы о деятельности МЕРКОСУР ^[82]. Как говорит сам Темер, «задача нашего правительства — работать не на завтрашний день, а на будущее процветание страны и улучшение условий жизни всех бразильцев»^[83].

Тихоокеанский альянс остается в целом правым и либеральным политическим проектом, связанным с более глобальным интеграционным проектом, предложенным США, — Транстихоокеанским партнерством. На начало 2017 г. все страны Альянса (Перу, Чили, Мексика, Колумбия, Коста-Рика) управляются правоцентристскими правительствами, осуществляющими умеренно либеральную экономическую политику.

В Колумбии при президенте Х. М. Сантосе проводится умеренный правоцентристский курс на экономические реформы, социальное развитие и превращение страны в одно из передовых государств региона XXI в. Сантос, чьи полномочия заканчиваются в 2018 г., придерживается правых взглядов и последовательно реализует их уже на протяжении двух президентских сроков. До него президентское кресло занимал правый политик Альваро Урибе Велес (2002–2010), являвшийся членом Либеральной партии Колумбии и проводивший в жизнь умеренную правую политику, борясь как с левыми радикалами, так и с ультраправыми вооруженными формированиями. Завершение переговорного процесса и процесса умиротворения поставило точку в решении самой острой проблемы Колумбии — гражданской войны, длившейся на протяжении десятилетий. С обретением внутриполитической стабильности Колумбия укрепила свой авторитет на международной арене и будет играть значительную роль в региональных процессах, так как обладает высоким экономическим потенциалом^[84]. Представляется, что с приходом по итогам выборов 2018 г. на президентскую должность Ивана Дуке Маркеса, представляющего правые силы, внешнеполитический курс Колумбии не претерпит серьезных изменений, но может еще сильнее сдвинуться вправо. Нужно отметить, что Колумбия при президентстве Сантоса стала первой страной региона, подписавшей договор о партнерстве с НАТО^[85].

После выборов 2016 г. вектор политического развития Перу также сместился вправо. Уже президентство Ольянты Умалы (2011–2016)^[86] можно считать частью левого поворота лишь условно. Несмотря на первоначальную поддержку со стороны Чавеса, президент Перу уже накануне 2011 г. дистанцировался от ультралевых политических сил и называл себя проводником национальной политики и национальных сил^[87]. Заявляя о своей близости к низам и простому народу, Умала реализовывал сдержанную внутреннюю и внешнюю политику, поддержав «правый» проект Тихоокеанского альянса^[88]. Президент настаивал на использовании рыночных механизмов экономического развития, расширении участия Перу в региональных интеграционных проектах^[89]. Борьба на выборах 2016 г. между двумя правыми политиками Кейко Фухимори и Педро Пабло Кучински (ни один из левых кандидатов не добрался до второго тура голосования) показала, что избиратели страны поддерживают правую политическую и социально-экономическую повестку, которую озвучивали оба кандидата. Внешняя политика триумфатора выборов Кучински являлась многовекторной и была выстроена с учетом региональных и внерегиональных интересов страны и необходимости развития интеграционных проектов. Несмотря на то что 21 марта 2018 г. Кучински ушел в отставку в связи с обвинениями в коррупции и под угрозой импичмента, занявший пост президента Перу Мартин Вискарра, скорее всего, продолжит политический курс своего предшественника.

На сегодняшний день в Латинской Америке отсутствует консенсус по вопросу путей развития МЕРКОСУР, УНАСУР и АЛБА. Все эти проекты тормозятся тем, что каждая страна по-своему смотрит на развитие блоков и соотношение национальных и региональных интересов в них. В связи с этим «правый поворот» в странах Латинской Америки способен придать новый импульс внешнеполитическим процессам и определить новые векторы внешней политики стран. Аналогичная ситуация складывается и в Центральной Америке, где большинство стран, за исключением Никарагуа, проводят умеренноправую внутреннюю и внешнюю политику.

В Никарагуа позиции левых, еще недавно выглядевшие прочными, к лету 2018 г. начали терять стабильность, хотя политика правительства Даниэля Ортеги Сааведры является ярким примером формулирования самостоятельной внешнеполитической стратегии страны в многополярном мире. Эпоха возвращения к власти Ортеги еще недавно считалась одной из самых успешных страниц в истории страны: темпы роста ВВП Никарагуа превышали средние показатели стран Латинской Америки, а программа сандинистов стала точкой объединения самых разных социальных групп. Ортега, безусловно, смог выстроить выгодные отношения страны как с США, так и со странами Боливарианского союза, что позволило стране добиться внешнеполитической стабильности. В отличие от многих левых лидеров, Ортега, придя к власти, начал использовать существовавшие связи страны с США, а не разрывать их, работая тем самым на результат, а не на политическую картинку. С точки зрения А. С. Шишкова^[90], рост зарплат в соседней Мексике позволил Никарагуа стать более выгодным источником рабочей силы для североамериканских предприятий, что привлекло в страну дополнительные капиталы. Важным направлением инвестиций должен стать проект Никарагуанского канала, в который вкладывает свои средства Китай. Однако полуавторитарный стиль правления, практикуемый Д. Ортегой, постепенно исчерпывает свои возможности. Весной 2018 г. в стране развернулись массовые протесты против политики правительства Сандинистского фронта ^[91], что говорит о постепенном снижении его авторитета и о кризисе политического доверия к действующей власти. Эскалация же кризиса в Венесуэле способна дополнительно ударить по экономике страны и тем самым по позициям сандинистов.

Мексика при президентстве Э. Пеньи Ньето проводила активную политику по «возвращению в Латинскую Америку» (позиции в которой она во многом потеряла ввиду тесного сближения с США в период правления двух правых кабинетов партии «Национальное действие» в 2000–2012 гг.), а также по поиску внерегиональных партнеров. За счет участия в Тихоокеанском альянсе и СЕЛАК Мехико пытается вернуть свое влияние в регионе, противостоя «левому» проекту МЕРКОСУР и УНАСУР, «локомотивом» которых долго являлась Бразилия. В условиях смены политической власти в крупнейших странах Южной Америки Мехико приобретает новые возможности в области политического и экономического диалога в регионе. С другой стороны, Мексика находится в процессе поиска своей внешнеполитической линии, отказываясь одновременно от ярко выраженной проамериканской позиции и от «националистической доктрины», доминировавшей во внешней политике страны на протяжении долгого времени^[92].

Необходимо сказать о том, что важную роль в формировании внешней политики Мексики сыграли выборы 2018 г., где впервые за многие десятилетия победу одержал не просто левый кандидат (А. М. Лопес Обрадор), но он получил при этом рекордно высокую поддержку избирателей (более 50 %); коалиция во главе с его партией уверенно выиграла также выборы в национальный и многие региональные парламенты. Такой результат был, среди прочего, обусловлен последовательным снижением рейтингов Э. Пеньи Ньето и Институционно-революционной партии, внутренняя и внешняя политика которых не нашла всеобщего одобрения у населения. Именно в Мексике может в наибольшей мере сказаться «фактор Трампа», поскольку Вашингтон резко усилил антимексиканскую риторику, а «благодаря» действиям Белого дома (выход США из проекта Транстихоокеанского партнерства, идея отказаться от соглашения НАФТА и т. п.) Мексика может понести серьезные экономические потери. Однако даже после прихода к власти левых сил Мехико будет продолжать формирование собственной внешнеполитической линии, связанной с возвращением страны в Латинскую Америку и усилением своего влияния на политические и социально-экономические процессы в регионе. Присоединение же Мексики к лагерю радикальных антиамериканских левых и вовсе исключено ввиду «географической детерминированности»: самая протяженная граница у страны именно с США. Кроме того, в случае осложнения отношений с НАФТА именно связи с Тихоокеанским альянсом станут гарантией стабильного развития мексиканской экономики.

В целом последствия «правого поворота» открывают новые возможности для внерегиональных игроков. Изменение политического ландшафта в регионе с высокой долей вероятности приведет к активизации отношений стран Латинской Америки с США и ЕС, приходу новых инвестиций, капиталов, созданию зон свободной торговли между отдельными странами региона и интеграционными объединениями с Вашингтоном и Брюсселем. При этом вряд ли особенным образом изменятся отношения стран региона с КНР, которая остается одним из главных инвесторов региональных экономик. Как левое правительство Уругвая, так и правые правительства в Аргентине и Бразилии последовательно развивают торгово-экономическое и политическое сотрудничество с Пекином, стараясь получить максимальную пользу. «Правый поворот» может быть в определенной мере невыгоден для России, поскольку способен поставить под угрозу реализацию инвестиционных и инфраструктурных проектов в отдельных латиноамериканских государствах, договоры по которым заключались Москвой еще с предыдущими правительствами. Что еще важнее для Москвы — сближение с США несет определенную угрозу самостоятельной внешней политике стран Латинской Америки и угрозу «эрозии» континента как одного из столпов многополярного мира. Этот риск, на наш взгляд, все же не носит однозначного характера. Расширение экономических контактов между Вашингтоном и его латиноамериканскими соседями уже не ведет к автоматической переориентации стран региона на внешнеполитическую линию Госдепартамента США. К XXI в. страны Латинской Америки научились четко отделять политику от экономики, более того, их собственный экономический потенциал стал основой их независимой внешней политики.

В то же время американский фактор, конечно же, является важным трендом политического развития региона, и связано это с победой Д. Трампа на президентских выборах в США 2016 г. Новый глава Белого дома провозгласил изменение латиноамериканской внешней политики Вашингтона и пересмотр уже начатых предыдущей администрацией проектов^[93]. В зоне риска оказался один из самых масштабных проектов администрации Б. Обамы — проект Транстихоокеанского партнерства ^[94], который должен был объединить как страны Латинской Америки, так и государства Юго-Восточной Азии, образовав единое экономическое пространство. Замораживание проекта, безусловно, скажется на развитии отмеченного ранее тихоокеанского вектора региональной интеграции^[95]. Риторика Д. Трампа показывает, что США не будут вслепую вкладывать деньги в латиноамериканские проекты, а наоборот, начнут проводить взвешенную внешнеэкономическую политику, поддерживая лишь те проекты, которые способны дать стране существенные экономические выгоды и вернуть влияние Вашингтона на региональные политические процессы ^[96].

По мнению мексиканского политолога Р. Гоувеа, с «правым поворотом» в Латинской Америке явно произойдет переосмысление Вашингтоном своих подходов к построению системы региональной безопасности и военно-политическим оценкам региона. Приход Трампа должен стать фактором формирования новой стратегии региональной безопасности и изменения места и роли Латинской Америки в военной дипломатии Вашингтона^[97].

Одновременно с «проблемой Трампа» в Латинской Америке продолжают существовать две «болевые точки», связанные в том числе с формированием новой североамериканской политики в регионе. Речь идет о «столпах» левого движения — Кубе и Венесуэле, ситуация вокруг которых является фактором формирования системы современных межамериканских отношений.

Важные изменения идут на Кубе, где власть постепенно переходит в руки нового поколения Компартии Кубы. По итогам выборов 2018 г. председателем Совета министров Кубы и председателем Государственного совета Кубы стал Мигель Диас-Канель, в последние годы занимавший должность заместителя председателя Госсовета; впрочем, контроль над ЦК КПК и Революционными вооруженными силами страны сохраняется в руках Р. Кастро Рус и представителей его поколения. Несмотря на стагнацию проекта АЛБА, Куба будет продолжать собственную внешнеполитическую линию и участие в региональных процессах.

Так или иначе, смена поколений в руководстве страны может открыть перед ней новые перспективы. Шаг администрации Б. Обамы в сторону Гаваны изменил роль Кубы в системе региональных отношений. По мнению ряда исследователей, согласие Гаваны на нормализацию отношений с США может превратиться в фактор потери Кубой многих левых и антиимпериалистических союзников в Латинской Америке. С другой стороны, этот шаг позволит Кубе нормализовать отношения с Европейским союзом, правыми правительствами латиноамериканского региона, что даст Гаване новые политические и экономические выгоды. При этом, безусловно, Куба не станет «младшим братом» США и, очевидно, продолжит свою политику, направленную на отстаивание собственных политических и экономических интересов^[98].

По мнению ряда зарубежных ученых, латиноамериканская политика Обамы и Трампа, включая кризисные явления в ОАГ и изменения в позиции Вашингтона относительно Кубы, показывает, что в начале XXI в. происходит фундаментальное изменение парадигмы отношений между США и Латинской Америкой, заключающееся в изменении базиса этих отношений: взаимодействие на основе зависимости и подчинения заменяется на взаимодействие в рамках взаимовыгодных отношений, основанных на равенстве и взаимном уважении интересов партнеров^[99]. Подобный процесс является, на наш взгляд, примером формирования многополярного мира.

Проблема Венесуэлы имеет гораздо более «весомые» последствия для всей структуры региональных отношений^[100]. Политический кризис в Каракасе вызвал неоднозначные реакции и оценки со стороны латиноамериканских правительств и интеграционных объединений. Наиболее жесткую оценку действиям венесуэльского правительства дал генеральный секретарь ОАГ Луис Альмагро, позиция которого противоречила более сдержанной точке зрения Монтевидео, где Широкий фронт пытался критиковать действия Мадуро, но призывал оставить конфликт в Венесуэле на уровне внутреннего конфликта государства без международного вмешательства и давления. При этом и в 2017 г. ОАГ продолжала давать негативные оценки происходящему в Венесуэле^[101].

Несмотря на то что на сегодняшний день в венесуэльском конфликте явно снизился уровень агрессии и противостояние перешло в рамки политической борьбы (при сохранении поляризации общества), ситуация в Каракасе больно ударила по интеграционным проектам. В частности, фактически потерпели поражение попытки УНАСУР выступить посредником в конфликте. Кризис в Венесуэле ударил по состоянию МЕРКОСУР, вновь активизировав дискуссию о том, что Каракасу нет и никогда не было места в объединении, т. к. Венесуэла не соответствовала политическому и экономическому уровню развития ведущих стран объединения и де-факто сдерживала его экономический потенциал^[102].

Переизбрание Н. Мадуро на президентский пост весной 2018 г. не сказалось принципиальным образом на ходе политического противостояния в стране. Сразу после голосования власти Венесуэлы обвинялись США и иными государствами в фальсификациях на выборах, в целом западные державы настаивали на недемократическом характере голосования^[103]. В очередной раз критике правительство Мадуро подвергла ОАГ, заявившая о непризнании результатов выборов^[104]. Политическая и социально-экономическая ситуация в стране остается крайне напряженной и неопределенной, что, безусловно, сказывается на региональных отношениях. Победа Н. Мадуро лишь углубила процесс политической изоляции Боливарианской Венесуэлы в ряде международных организаций и кризис ее отношений с соседями, что, естественно, негативно влияет на те интеграционные процессы, в которых страна участвует.

В целом на сегодняшний момент политический процесс в Латинской Америке характеризуется несколькими чертами: во-первых, переходом от «левого поворота» к «правому», приходом к власти в большинстве стран региона правоцентристских политических сил; во-вторых, кризисными явлениями в существующих механизмах и формах региональной интеграции (многие из которых формировались левыми правительствами); в-третьих, активизацией поиска ведущими странами региона внерегиональных партнеров, попытками выхода на внерегиональные рынки и привлечения новых инвесторов из Азии и Европы.

В международных отношениях Латинская Америка оказывается зажатой между США, Китаем и Европейским союзом, желающими усилить влияние на латиноамериканских рынках. В контексте этих процессов Россия лишь обозначает свое возвращение в регион, пытаясь наметить свои связи с новыми правительствами региона.

Безусловно, Латинская Америка развивается в духе мегатрендов глобализирующего мира. В странах региона происходят переосмысление основных векторов регионального развития, отход от неолиберальных и ультралевых идей, формирование универсальных политических и экономических программ, нацеленных на всестороннее и эффективное развитие общества. В Латинской Америке расширяются формы электронной демократии, происходит развитие сетевого общества, наблюдаются основные черты постиндустриального этапа общественного развития.

1.2. Латинская Америка на пути к Транстихоокеанскому партнерству

Политические процессы в ЛКА тесно связаны с экономическими трендами, которые во многом формируют векторы развития региона и регулируют процесс его становления как полюса глобального миропорядка. Латиноамериканский регион постепенно становится частью актуальных экономических трендов, увеличивая вложения в НИОКР, экономику знаний и активно участвуя в развитии инновационных направлений международных отношений XXI в. Он формируется как центр инноваций, современного производства, как регион, активно участвующий в глобальном технологическом трансфере. Поиск ЛКА адекватного места в глобальном разделении труда также способствует превращению его в один из экономических и производственных полюсов нового мира.

В конце прошлого столетия глубокие экономические трансформации охватили Латинскую Америку, изменив облик многих стран региона, а также их место и роль в мировой экономике. Выйдя из экономической тени своего северного соседа в конце XX в., Латинская Америка превратилась в важного игрока на международной арене. Под влиянием благоприятной конъюнктуры усилились экономические и политические связи с важнейшими центрами силы в мире, в поисках противовеса давлению США большинство стран региона выстроили взаимовыгодные отношения с Китаем, Европейским союзом, Россией^[105], что позволило диверсифицировать экономику ведущих стран Латинской и Карибской Америки. Развитие межрегиональных проектов экономической кооперации является существенным фактором движения ЛКА в направлении становления ее в качестве экономического полюса глобального мира. Тем не менее ряд политических и социальных проблем по-прежнему замедляют развитие экономического потенциала региона в современных международных экономических процессах. Наиболее сильные экономики стран ЛКА в данный момент переживают период экономической рецессии или только что вышли из нее, и это не может не сказываться на ситуации в мировой экономике в целом. С другой стороны, государства региона показывают стабильные темпы роста, а инвестиции правительств Латинской Америки в развитие транспортной и энергетической инфраструктуры позволяют надеяться на ускорение темпов экономического роста. Ряд проектов экономической интеграции как на региональном, так и на внерегиональном уровнях призваны в том числе компенсировать неудачи или недостаточные темпы роста национальных экономик, в то же время политическая конъюнктура обусловливает недостаточную стабильность для подобных проектов.

В начале XXI в. темпы роста мировой экономики превосходили все ожидания, повышение цен на мировые товары, рост спроса на экспортную продукцию стран латиноамериканского региона оказали благоприятное влияние на экономики стран Южной Америки, способствуя укреплению местных валют по отношению к доллару США, что позволило большинству латиноамериканских государств заметно снизить свой внешний долг и повысить уровни валютных резервов^[106]. Заметно возросла численность среднего класса, новых элит, которые приняли участие в формировании национальных векторов внешней политики соответствующих стран. Сократив зависимость от американских капиталов, страны ЛКА оказались в состоянии укрепить свои автономию и суверенитет как в экономической сфере, так и в области внешней политики.

C замедлением темпов роста экономики США в 2007 г. (до 2,2 %)^[107]ряд латиноамериканских государств был уверен в том, что мировой финансовый кризис, вызванный рецессией в США, не окажет особого влияния на экономические показатели стран Латинской и Карибской Америки ввиду того, что их зависимость от Вашингтона существенно снизилась. На фоне происходивших изменений в имидже стран региона, особенно быстроразвивающихся государств, претендовавших на лидирующие роли в мировой экономике по экспортно-сырьевым показателям, многие эксперты разделяли эту уверенность^[108] или же полагали, что воздействие кризиса проявится главным образом в латиноамериканских странах, чьи экономики сильнее связаны с США. Действительно, несмотря на все негативные последствия мирового экономического кризиса 2008 г., латиноамериканский регион проявил высокую устойчивость и все больше вовлекался в международные экономические отношения, укрепляя свои позиции на мировой арене.

Устойчивость стран Латинской Америки к экономическим потрясениям 2008 г. обусловливается тем, что страны сумели накопить ресурсы благодаря высокой стоимости на экспортно-сырьевые, полусырьевые товары и продукцию агропромышленного комплекса ^[109]. В сложившейся ситуации страны региона сумели войти в круг лидирующих государств мирового хозяйства, а также — что еще важнее — расширить географию своих внешнеэкономических связей и доказать собственную значимость в международных экономических процессах. Но диверсификация затронула и содержание экспорта. Таким странам, как Мексика, Чили, Бразилия, Колумбия, и ряду других благодаря стимулам, встроенным в экономическую политику, а также современным финансовым, логистическим и политическим механизмам поддержки экспорта удалось серьезно обогатить его позициями с повышенной добавленной стоимостью. Существенным фактором оказалось и то, что государственная политика и благоприятная конъюнктура предкризисной поры способствовали включению в трансграничные цепочки создания стоимости (хотя и не в той же мере, как в новых индустриальных странах Юго-Восточной Азии)^[110].

За последние 15 лет в странах Латинской Америки средний рост ВВП составил около 3 %, что превышает темпы роста, достигнутые большинством развитых стран, но значительно отстает от развивающихся стран. Такие страны, как Китай, Индия и страны Африки, расположенные к югу от Сахары, демонстрировали самый быстрый ежегодный рост более чем на 5 % в год за этот период^[111].

Однако в последние несколько лет экономика стран ЛКА переживает трудный период, поскольку роль региона в глобальной экономике претерпела серьезные изменения: если в 2003–2013 гг. латиноамериканские государства являлись одним из локомотивов мирового роста, на данный момент многие из них лишь тормозят процесс экономического развития. В 2016 г. темпы экономического роста стран Латинской и Карибской Америки, по оценкам экспертов, сократились на 0,6 % по сравнению с 2015 г., поскольку некоторые из ведущих стран находятся в состоянии рецессии. Тем не менее ожидается, в конце 2017 г. Всемирный банк спрогнозировал, что рост в Аргентине и Бразилии приведет к экономическому росту на 1,6 % для региона в 2017–2019 гг.^[112] Нынешний рост производства намного ниже среднегодового темпа роста по сравнению с предыдущим десятилетием, который составлял в среднем 3 % для всей Латинской и Карибской Америки. Бразилия, крупнейшая латиноамериканская экономика, которая производит около 35 % общего объема регионального производства, до сих пор в полной мере не вышла из состояния рецессии.

Данный феномен вызван внешними и внутренними факторами, такими, как кризис национальных моделей развития, замедления развития экономики Китая, серьезный спад цен на сырьевые и продовольственные товары и сокращение инвестиций в регион. Перечисленные причины привели к ряду негативных последствий, с большими трудностями столкнулись не только Бразилия, но и другие ведущие латиноамериканские страны (в частности, Аргентина и Венесуэла), в которых помимо накопившихся экономических проблем происходят серьезные политические потрясения, способные поменять векторы развития многополярного мира и повлиять на внешнеполитические ориентиры.

Эксперты Экономической комиссии для Латинской Америки и Карибского бассейна (ЭКЛАК) в аналитическом обзоре за 2016 г. дали следующую характеристику положению региона в мировой экономике: «ВВП Латинской Америки снизился на 1,1 %. Это падение является продолжением тенденции торможения и свертывания экономической активности, охвативших регион с 2011 г. Многочисленные риски и колебания, которые будет испытывать мир в 2018 г., окажут воздействие на хозяйственную эволюцию региона. Сохранится сценарий замедленного развития мировой экономики, который может растянуться на десятилетия»^[113]. Таким образом, в последние годы произошел спад экономических показателей ведущих латиноамериканских стран по сравнению с началом XXI в. Очевидно, что без серьезных экономических реформ выход из сложившейся ситуации найти будет затруднительно. Снижение цен на сырьевые товары, общий спад мировой экономики, снижение инвестиционных потоков в регион Латинской и Карибской Америки являются причинами, влияющими на снижение экономической активности региона в мировых экономических процессах. По сути, латиноамериканским странам необходимо выработать новую экономическую политику, отвечающую реалиям и процессам, происходящим в мировой экономике.

Основу экономики многих стран региона составлял и продолжает составлять экспорт сырья, топлива и продовольствия, что ранее обеспечивало стабильный приток средств в форме экспортной выручки, иностранного кредитования, прямых инвестиций. Эти благоприятные внешние условия отошли в прошлое. На передний план, как справедливо отмечает Л. Симонова, выходит задача мобилизации и рационального использования собственных внутренних финансовых ресурсов. Решение данной задачи представляется достаточно сложным и требует нового видения хозяйственной и политической обстановки, пересмотра утвердившихся подходов^[114]. Значение также имеют система взаимоотношений с ведущими партнерами, их общая стратегия и тактика, специфика их подходов к региону. Тут за последние полтора десятилетия произошли существенные изменения.

Быстрые темпы мировой глобализации кардинальным образом изменили позицию латиноамериканского региона в мировой экономике, регион оказался на пересечении мировых рынков как существующих, так и формирующихся. Безусловно, для стран ЛКА крайне значимым остаются экономические отношения с «северными соседями» США и Канадой, так как рынки этих торговых партнеров являются чрезвычайно емкими. Активно расширяется торгово-экономическое сотрудничество стран ЛКА с государствами Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР), таких как Китай, Япония, Индия, Южная Корея и др. Эта тенденция формирует не только новую экономическую реальность, но и в известной степени включает Латинскую и Карибскую Америку в глобальные политические процессы, поскольку межрегиональные торгово-инвестиционные проекты требуют развития политического диалога, изменения роли межнациональных институтов и международных организаций.

Важной тенденцией является увеличение экономического присутствия Китая в Латинской Америке. По объему торговых операций Китай выдвинулся на второе место после США, оставив позади страны Евросоюза^[115]. В официальных и деловых кругах большинства латиноамериканских стран развитие хозяйственного сотрудничества с Китаем получает всестороннюю поддержку и одобрение. Сотрудничество с азиатским партнером рассматривается как фактор ослабления зависимости от США, стимулятор повышения мировых цен на сырьевые товары, вероятная возможность увеличения сбыта и привлечения иностранных финансовых ресурсов в Латинскую и Карибскую Америку ^[116]. С перспективами взаимодействия с Пекином связывались немалые надежды на дальнейшее развитие и качественную перестройку всей системы внешнеэкономических связей региона. Однако реалии сотрудничества с азиатским экономическим гигантом сложно оценить однозначно. Страны региона выступают преимущественно как поставщики аграрно-сырьевой продукции и в качестве рынка сбыта китайских товаров потребительского назначения. 75 % китайских закупок в регионе приходится на долю основных сырьевых и продовольственных товаров (соя, железная руда, сырая нефть, медь и медный концентрат, цветные металлы). Китай в основном инвестирует в сырьевую отрасль Латинской Америки (до 90 % общей суммы китайских инвестиций), а также масштабно кредитует [крупные китайские кредиты предоставлены венесуэльской нефтяной компании «Petroleos de Venezuela» S. A. (PDVSA), бразильской «Petróleo Brasileiro S. A.» (Petrobras) и эквадорской «Empresa Estatal Petróleos» (Petroecuador)]^[117]. Все это способствует и в дальнейшем сохранению преобладания сырьевой отрасли в латиноамериканском экспорте, что противоречит национальным интересам многих стран региона.

Китайский экспорт по объемам примерно в полтора раза превышает китайский импорт, что вызывает крупный дефицит в торговле латиноамериканских государств с КНР. Значительная часть этого дефицита приходится на долю Мексики^[118], дефицитными являются и торговые балансы других латиноамериканских стран. Вся динамика взаимной торговли с КНР начала меняться: этот процесс стартовал в 2014 г. с сокращения стоимостных объемов китайского импорта, в 2015–2016 гг. они снизились более чем на четверть, и только в 2017 г. наметился новый рост. Одновременно, хотя и в меньшей степени, сократился китайский экспорт. Это отражало изменения в социально-экономическом развитии Китая и его повороте в сторону наукоемкого производства и сферы услуг, уменьшения значения ресурсоемких отраслей и соответствующего ограничения потребностей в некоторых видах минерального сырья и энергоносителей. Наметилась тенденция к смещению Латинской Америки на периферию внешнеэкономических интересов КНР. Учитывая современные тенденции в мировой экономике, Латинская Америка может столкнуться с угрозой возрастающего давления мировых центров силы, что требует принятия неотложных мер (российский исследователь П. П. Яковлев называет среди них приоритетное внимание постоянному повышению качества человеческого капитала и сокращению социальных дисбалансов, региональную конвергенцию национальных производственных систем на базе углубления интеграционных процессов и реализации масштабных трансграничных инфраструктурных проектов ^[119]), направленных на защиту национальных интересов латиноамериканских стран, для обеспечения стабилизации хозяйственной обстановки в регионе и устойчивого развития внешнеэкономических связей^[120].

Эксперты полагают, что ответные меры Латинской Америки на вызовы процессам, происходящим в мировой экономике, должны быть сосредоточены в большей степени на региональной интеграции, как одном из способов активизации и усиления будущего развития региональной экономики, что в дальнейшем будет способствовать еще большей её интеграции в мировую экономику^[121]. Глубокая и устойчивая региональная интеграция будет вести к перемещению товаров, людских ресурсов, услуг и капитала в Латинской и Карибской Америке, что сможет нейтрализовать неблагоприятные последствия стагнирующей мировой экономики. Усиление региональной интеграции повысит экономическую эффективность региона, увеличит его конкурентоспособность в мировых экономических процессах.

В настоящий момент мы видим, что некоторые условия усиления интеграционных процессов в регионе некоторыми государствами выполняются, первая группа стран уже придерживается агрессивной стратегии такого рода: МЕРКОСУР и страны Тихоокеанского альянса. Последний, как и центрально-американские государства, отличается высокой степенью вовлеченности в мировую экономику ^[122].

Зарубежные ученые полагают, что странам МЕРКОСУР необходимо пересмотреть свои стратегии региональной интеграции, поскольку объединению до сих пор не удается преодолеть протекционистские барьеры, справиться с отсутствием приверженности первоначально поставленным целям блока и политическим нежеланием ряда стран-членов способствовать усилению интеграции^[123]. Это особенно актуально ввиду перемен в парадигмах политического развития Бразилии и Аргентины. Внутрирегиональные политические и экономические изменения, вызванные неблагоприятной мировой обстановкой, могут привести к постепенному сближению МЕРКОСУР и Тихоокеанского альянса^[124]. Как отмечают зарубежные эксперты, интеграционным процессам в Латинской Америке больше всего не хватает более тесных экономических связей между южными и северными странами субрегиона^[125].

В контексте участия стран Латинской Америки в новых прогрессивных форматах экономической интеграции нельзя не упомянуть Транстихоокеанское партнерство (Trans-Pacific Partnership, TPP), объединившее 12 государств бассейна Тихого океана в их стремлении создать новую архитектуру торгово-экономических отношений, основанную на принципе открытого регионализма и равенства выгод для всех игроков региона.

Переговоры о создании Партнерства были инициированы в 2008 г. США и четырьмя участниками Соглашения о Транстихоокеанском стратегическом экономическом партнерстве (Trans-Pacific Strategic Economic Partnership, TPSEP, P4) — Сингапуром, Чили, Новой Зеландией и Брунеем. После вступления в силу четырехстороннего соглашения TPSEP в 2006 г. оно было примечательно разве что своей необычной репрезентативностью (первое ССТ, объединившее страны Юго-Восточной Азии, Латинской Америки и Океании) — суммарные показатели экономик входивших в его состав государств не превышали 1 % мирового ВВП и 3 % мирового товарообмена^[126]. Однако сравнительно малый удельный вес объединения в мировой экономике компенсировался прогрессивным подходом к формированию внутриблоковой нормативной архитектуры: кроме классических мер по либерализации торговли и инвестиций участники подписали Меморандум взаимопонимания по трудовому сотрудничеству^[127] и Соглашение по экологическому сотрудничеству^[128]. Этими дополнительными документами блок TPSEP продемонстрировал, что его повестка не ограничивается свободным перемещением товаров и услуг: не меньшее внимание уделяется аспектам, предшествующим и следующим за производством, — трудовому законодательству и состоянию окружающей среды.

У США в 2008 г. уже имелись действующие соглашения о свободной торговле с Чили и Сингапуром. Даже без планов расширения Партнерства для США бесспорно представляла интерес перспектива либерализации торговли с Новой Зеландией, а также унификация существующих соглашений с Чили и Сингапуром. Преимущество одного общего соглашения для нескольких стран перед совокупностью ССТ между теми же странами со временем стало очевидно. Значительная часть крупных североамериканских компаний разработали сложные глобальные производственно-сбытовые цепочки (зачастую ориентированные на Азиатско-Тихоокеанский регион) для общего повышения производительности. Эти системы наряду с новыми областями экономической интеграции, которые стали возможными благодаря развитию технологий, стимулировали спрос на еще более низкие торговые барьеры, улучшенные портовые коммуникации и более четкие и согласованные правила упрощения международных деловых операций^[129]. Но с другой стороны, в условиях двусторонних ССТ товарам, произведенным этими трансграничными цепочками, не всегда удается следовать «правилам происхождения», согласно которым право на тарифные преференции имеют товары, преимущественно произведенные в зоне этого ССТ. Например, производителю нужно будет доказать, что вклад в производственный процесс, который происходит за пределами зоны, не превышает допустимый процент или состоит из разных продуктов с точки зрения таможенной классификации.

США вступили в переговоры о присоединении к Партнерству вместе с рядом других тихоокеанских стран — Австралией, Вьетнамом и Перу. Спустя два года, в 2010 г., заинтересованность в участии высказала Малайзия, в 2012 г. — Канада и Мексика, в 2013 г. — Япония. В 2014 г. суммарные экономические показатели 12 стран — членов Партнерства — составили 36 % мирового ВВП и 23 % мирового экспорта ^[130]. Лидирующая роль США во главе с Бараком Обамой в переговорах о расширении Транстихоокеанского партнерства несколько трансформировала суть объединения, превратив его инструмент внешней политики США (причем отнюдь не только торговой) в АТР, с помощью которого они планировали противостоять восточноазиатскому регионализму и укреплять свои позиции в стратегически важном регионе. Несмотря на это, проект не потерял свою привлекательность для потенциальных участников блока, и в феврале 2016 г. договор о создании ТТП был подписан в Новой Зеландии.

Состав ТТП отличается высокой гетерогенностью экономик, объединение включает в себя страны с низким, средним и высоким уровнем дохода и с разнообразными экономическими системами. Само соглашение является глубоким и всеобъемлющим, ориентированным на экономическую интеграцию и сотрудничество в различных сферах: от товаров, услуг и инвестиций до таких актуальных вопросов, как цифровая экономика, права интеллектуальной собственности, гармонизация законодательств, охрана труда и окружающей среды.

Для трех государств Латинской Америки, вовлеченных в Партнерство, — Мексики, Чили и Перу — участие в мегаблоке означало переход на качественно новый уровень вовлечения в мировую торгово-экономическую систему. С одной стороны, эти страны уже имели разветвленную сеть двусторонних соглашений о свободной торговле, а производимые Чили и Перу товары и сырье и так облагаются преимущественно невысокими тарифами, поэтому трансформировать экономики латиноамериканских стран ТТП не обещало. Но в то же время соглашение позволило бы им выйти на мировой уровень, причем на тех же условиях, что и США и другим развитым странам мира. Кроме потенциального расширения доступа к рынкам стран АТР, участие в ТТП способно придать серьезный импульс диверсификации производства и структуры экспорта, что в долгосрочной перспективе делает экономику более устойчивой к кризисам разного порядка.

По мнению экспертов, Мексика должна была ощутить на себе преимущества ТТП быстрее своих латиноамериканских партнеров по блоку из-за более высокой диверсификации производства^[131]. В целом Партнерство могло бы углубить интеграцию Мексики с Соединенными Штатами и защитить уже интегрированные отрасли от потери своих позиций ^[132]. С другой стороны, представители таких секторов, как, например, легкая промышленность, называли соглашение «смертным приговором» из-за неизбежной и губительной конкуренции с вьетнамскими товарами^[133].

Для Перу присоединение к ТТП означает в первую очередь открытие пяти новых рынков (с остальными государствами у нее уже есть действующие ССТ) — Австралии, Новой Зеландии, Малайзии, Вьетнама и Брунея. Несмотря на оптимистичные прогнозы, перуанская общественность была серьезно обеспокоена вопросом защиты патентов на лекарства и данных клинических испытаний: нормы ТТП могли поднять средние цены на лекарства более чем на треть^[134].

Важным вопросом для Чили были перспективы рынка труда в контексте его конкурентоспособности по сравнению с рабочей силой азиатских стран, так как, для того чтобы в полной мере пользоваться преимуществами ТТП, Чили и Перу нужно производить больше товаров с добавленной стоимостью, постепенно меняя свою позицию в глобальных производственных цепочках. В высокотехнологичном производстве все большую роль стало играть автоматизированное оборудование, а следовательно, высококвалифицированная рабочая сила. За счет спроса на такого рода персонал чилийский рынок труда может быть не менее привлекателен, чем азиатский, хотя для производства также будет иметь значение фактор транспортных и логистических издержек, которые у Чили выше, чем, например, у Мексики^[135].

Как бы то ни было, поддержка идеи участия в ТТП в латиноамериканской тройке стран на этапе переговоров была существенно выше, чем, например, в США. В этих государствах уже в определенной степени сложилось понимание того, что открытость — важнейший драйвер развития. Следует отметить, что протесты имели место в Чили и Перу 4 февраля 2016 г., в день подписания соглашения^[136], однако они не носили ожесточенный или массовый характер. Разумеется, и в политической среде находятся противники Партнерства, но политическим дебатам на эту тему далеко до борьбы в вашингтонском Капитолии.

Конечно, для стран Латинской Америки существуют некоторые риски, связанные с негативными последствиями имплементации норм Транстихоокеанского партнерства. Во-первых, общее увеличение торговых потоков в оба направления может быть невыгодно для стран с преимущественно низкотехнологичным или сырьевым экспортом (какими, по сути, являются Чили и Перу). Увеличение экспорта сельскохозяйственной продукции или полезных ископаемых будет сопровождаться увеличением импорта товаров с высокой добавочной стоимостью из стран АТР, что неминуемо нарушит торговый баланс Чили и Перу и помешает развитию национальных высокотехнологичных отраслей, которые нельзя будет стимулировать протекционистскими мерами.

Другой вопрос, вызывающий беспокойство у латиноамериканских стран, связан с соотношением норм ТТП и многочисленных двусторонних торговых соглашений с государствами АТР. Наиболее вероятный сценарий подразумевает постепенную отмену предыдущих договоренностей, условия которых зачастую были более мягкими и благоприятными для стран ЛКА. Например, на Мексике могут отразиться новые правила происхождения товаров, а также неограниченная конкуренция с японской автомобильной промышленностью на американском рынке^[137].

Неясными остаются общие для всех стран-участниц аспекты трудового права. Администрация президента Б. Обамы утверждала, что Партнерство является самой прогрессивной торговой сделкой в истории, учитывая ее обширные трудовые и экологические положения ^[138]. По мнению Белого дома, улучшение условий труда в странах-партнерах является одним из отличительных признаков ТТП — соглашение требует, чтобы государства-члены уважали основополагающие трудовые права, установленные Международной организацией труда, включая право на свободу ассоциации и коллективные переговоры. Оно также предусматривает наличие законов, регулирующих минимальную заработную плату, приемлемые часы работы, безопасность и гигиену труда. Считается, что эти обязательства подчиняются тем же механизмам урегулирования споров, что и коммерческие споры, а это означает, что их нарушение может привести к торговым санкциям. Однако в соглашении не указывается, как будет работать какая-либо из этих мер: так, нигде не прописана минимальная заработная плата. Кроме того, соблюдение этих трудовых норм требует значительных правовых и институциональных реформ в некоторых странах-членах. Чтобы облегчить этот переход, правительство Соединенных Штатов разработало так называемые «планы согласования» с Вьетнамом, Брунеем и Малайзией, в которых перечислены необходимые изменения. В то же время с Мексикой аналогичная программа не обсуждалась, хотя только 1 % мексиканских рабочих является членом независимых профсоюзов, а злоупотребления в сфере труда остаются распространенной практикой^[139].

Многообещающим перспективам Партнерства был нанесен серьезный удар вскоре после вступления в должность президента США Дональда Трампа: 23 января 2017 г. Трамп подписал указ о выходе США из соглашения. Даже без учета резкого снижения удельного веса блока решение американского президента поставило перед объединением определенные институциональные трудности — для вступления соглашения в силу требуется одобрение не менее половины участников, которые вместе имеют не менее 85 % ВВП всего блока (при этом 79 % ТТП составляют экономики США и Японии) ^[140].

Неопределенность дальнейшей судьбы объединения заставляет страны-участницы искать альтернативную интеграционную систему в Тихоокеанском регионе. В правительственных кругах альтернативы ТТП рассматривались еще на саммите Азиатско-Тихоокеанского форума экономического сотрудничества (АТЭС), состоявшегося в конце ноября 2016 г. в Лиме. В 2017 г. с идеей о создании нового соглашения, объединяющего оставшиеся 11 стран Партнерства, выступили Австралия и Новая Зеландия. Китай готов предложить Региональное соглашение о всеобъемлющем экономическом партнерстве (RCEP), которое Пекин лоббирует в АТР. На последнем саммите АТЭС во Вьетнаме в ноябре 2017 г. принимающая сторона заявила о согласовании ключевых аспектов, способных «оживить ТТП», на встрече министров незадолго до этого^[141].

Для латиноамериканской тройки выход США из Партнерства не имеет критичных последствий, так как каждая из трех стран имеет двустороннее соглашение о свободной торговле с Вашингтоном. Гораздо более важными последствиями являются как растущая привлекательность Тихоокеанского альянса как одной из альтернатив замороженному ТТП, так и перспектива включения других государств Латинской и Карибской Америки в новое межрегиональное интеграционное соглашение. Прежде всего это касается Колумбии, которая выразила заинтересованность в проекте соглашения еще в 2010 г., но так и не была приглашена к переговорам. Вероятно, сыграл свою роль и тот факт, что Колумбия не является членом АТЭС, в отличие от всех прочих потенциальных участников ТТП. Вероятно, в новом тихоокеанском блоке найдется место и ей, и Панаме, и Коста-Рике, которые также хотели присоединиться к ТТП.

Перечисленные цели, задачи и проблемы во многом и будут определяющими факторами в формировании дальнейшей латиноамериканской экономической политики и ее положении в мировых экономических процессах. Эксперты уверены, что экономический, хозяйственный, производственный рост возобновится, однако темпы не будут столь высоки, как это было в начале XXI в., и будут иметь недостаточно устойчивый характер^[142]. Именно такой умеренный характер динамики роста ожидается в ближайшее время, данное положение рассматривается специалистами, как неприемлемое для экономического развития. Один из ведущих экспертов ЭКЛАК следующим образом характеризует сложившуюся ситуацию: «Даже если предположить, что в 2017–2020 гг. среднегодовой темп роста региона составит 3 %, что представляется чрезмерным оптимизмом, средняя динамика за десятилетие не превысит 2 %. Этот результат близок к показателям “потерянного десятилетия” 1980-х годов, когда средний темп роста составил 1,4 %»^[143]. Эксперты Всемирного банка так же отмечают возможность экономического роста стран Латинской Америки на уровне 2 % в 2018 г.^[144]

В настоящее время страны региона вступили в фазу важнейших изменений и преобразований, которые затрагивают каждую страну Латинской и Карибской Америки по-разному. Политические и экономические изменения в ряде стран кардинальным образом меняют облик региона на международной арене. После того, как цены на многие экспортные товары резко снизились, а темпы роста производства в странах-экспортерах Латинской Америки замедлились, перед ведущими экономиками региона стоит задача повысить темпы развития, диверсифицировать экономические связи, а также не допустить снижение прежних макроэкономических показателей. Если цены на сырьевые продукты не претерпят изменения в ближайшее время, то в долгосрочной перспективе странам Латинской Америки необходимо изменить свои экономические модели, более высокий рост экономических показателей в будущем будет зависеть от способности правительств предоставлять более качественное государственное образование, укреплять деловой климат, укреплять конкуренцию на рынках продуктов и труда, совершенствовать инфраструктуру, продвигать более эффективные финансовые рынки, совершенствовать исследования, разработку инноваций, укреплять институты, обеспечивающие права собственности, искоренять коррупцию^[145].

В связи с этим обращают на себя внимание новейшие разработки ЭКЛАК, в которых содержатся ориентиры на ближайшую перспективу хозяйственного развития региона. Они сводятся к двум основным положениям: во-первых, продолжение социально ориентированного экономического курса с целью выравнивания доходов и, во-вторых, обеспечение устойчивого развития на базе активной охраны окружающей среды ^[146].

Указанные цели имеют несомненную значимость. Но они не учитывают в полной мере сложность реального положения и не могут стать основой эффективной экономической стратегии. Ее сердцевину должен составлять комплекс мер, обеспечивающих в приоритетном порядке экономическое развитие, включая улучшение инвестиционной сферы, масштабное расширение государственного участия в экономике, активное использование всех форм государственно-частного партнерства, борьбу за повышение их эффективности и решительное пресечение коррупции и других злоупотреблений.

Формирование нового курса, уже начавшееся в ряде стран, сталкивается с немалыми препятствиями (отсутствие ясных целей, острая внутриполитическая борьба, противоречивость экономических интересов). Но еще более очевидным становится то, что уже нет другой альтернативы, кроме кардинальных изменений. Крайне важными являются задачи, направленные на укрепление позиций стран Латинской Америки в мировой экономике. При жесткой конкуренции в международных экономических процессах, с которой столкнулся регион, основное значение имеет пересмотр и выстраивание новой модели взаимодействия с основными экономическими партнерами, а также меры по защите региональных интересов. Как отмечалось выше, консолидация и слаженность действий латиноамериканских стран, эффективное использование новых закономерностей, формирующихся в условиях становления многополярного мира, должны стать ключевыми элементами новой экономической стратегии стран региона.

Страны ЛКА уже предпринимают усилия для консолидации совместных действий на региональном уровне, однако в сфере поддержания сбалансированных отношений с мировыми экономическими центрами им еще предстоит большая работа.

1.3. Территориальные споры латиноамериканских государств в конце XX — начале XXI в.

Неотъемлемой частью международных отношений являются межгосударственные споры. После окончания «холодной войны» и распада биполярной системы мира многие подобные противоречия, до этого находящиеся в тлеющем состоянии, перешли в активную фазу. Особенно заметно возросла значимость территориальных споров, и Латинская Америка не является исключением.

В Латинской Америке во многих случаях не урегулированы официальным путем (с помощью двустороннего договора) морские границы. Иногда договор отсутствует, или он по различным причинам не ратифицирован какой-либо из сторон (например, договор о делимитации между США и Кубой). Нередко эти споры касаются не только государств Западного полушария, но и внешних акторов, поскольку у некоторых европейских государств остались в Латинской Америке заморские территории, которым особенно в связи с изменениями в международном праве во второй половине XX в. придается большое значение^[147].

Документы испанской и португальской монархий, целью которых являлось разграничение территориальных единиц, часто не соответствовали географической реальности и не учитывали особенности местности. Определенную документами границу было очень трудно установить на местности, и, кроме того, юридические границы могли не соответствовать фактическим^[148]. Не только границы юрисдикции были неточно определены иберийскими монархами, но имелись также огромные территории, в которых не было даже попытки утвердить любое подобие административной власти. В период борьбы за независимость впервые в международном праве для определения границ новых государств был применен принцип uti possidetis (от лат. «как владеете»), пришедший из римского права ^[149], точнее, его вариация uti possidetis juris (проведение границ в соответствии с законами колониальной империи)^[150]. Применение подобной нормы, как многим казалось, было самым справедливым вариантом и единственной возможностью для новообразованных государств не погрязнуть в бесконечных конфликтах. Это, однако, лишь фиксировало статус-кво, но совершенно не означало установление справедливого, «лучшего варианта» границ. В нескольких конституциях и декларациях независимости XIX в. провозглашалась приверженность сохранению статус-кво и при этом признавалась необходимость отложить процесс точной делимитации на более подходящее время^[151]. Важным фактором было стремление латиноамериканцев исключить появление ничейных земель или проникновение на континент европейских держав. В то же время указанный принцип формально не был закреплен в каком-либо общем договоре; лишь некоторые государства включили его в свою конституцию [например, Никарагуа (ст. 4. «Основой государственной территории является uti possidetis juris с 1821 года»^[152])], также принцип упомянут в Договоре о границе между Колумбией и Перу от 22 сентября 1829 г.

Сами результаты применения принципа были во многом скорее отрицательными. Как отмечает Эль Куали, большая часть территориальных споров в Латинской Америке была решена в соответствии с нормами международного права, а не на основе uti possidetis; большая часть границ была установлена при помощи взаимных уступок, а не в соответствии с uti possidetis; большинство современных границ не имеют ничего общего с административно-территориальными границами, унаследованными от эпохи колонизации; по сути, принцип uti possidetis создал больше конфликтов, чем помог урегулировать споры^[153]. Совокупность этих причин предопределила большое число территориальных конфликтов в Южной и Центральной Америке.

Среди актуальных сейчас территориальных конфликтов можно упомянуть споры Аргентины и Великобритании за Фолклендские (Мальвинские) острова, Боливии и Чили (стремление Боливии вернуть доступ к Тихому океану), Гайаны и Венесуэлы (территория Гайаны западнее р. Эссекибо), Венесуэлы и Колумбии (делимитация в Венесуэльском заливе и архипелаг Лос-Монхес), Колумбии и Никарагуа (морские территории и острова в Карибском море), Никарагуа и Коста-Рики (вопросы, связанные с р. Сан-Хуан и делимитацией морских пространств в Карибском море и Тихом океане), Гватемалы и Белиза (территория от р. Сарстун до р. Сибун). В последнее время мы наблюдаем, что даже те из них, которые десятилетиями находились в замороженном состоянии, могут в силу новых обстоятельств вновь перейти в активную фазу (например, спор Венесуэлы и Гайаны).

Чилийско-боливийский территориальный спор можно с уверенностью назвать одним из самых застарелых и упорных противостояний латиноамериканского региона: он возник после Второй тихоокеанской войны 1879–1884 гг. между Боливией, Перу и Чили, в которой последняя одержала победу и получила перуанские прибрежные провинции Тарапака и Арика, а Боливия потеряла все свое побережье, передав Чили право владения провинцией Антофагаста и лишившись выхода к морю^[154].

На протяжении всего ХХ в. Боливия пыталась добиться пересмотра мирного договора от 20 октября 1904 г., в котором закреплялось ее внутриконтинентальное положение, делая акцент на принуждении боливийских властей к подписанию этого договора чилийской стороной с помощью угрозы возобновления военных действий. Со временем, осознав бесплодность усилий, направленных на отмену действующего договора, боливийские политики поменяли стратегию, настаивая на необходимости предоставить Боливии выход к морю. Боливия четырежды была близка к преодолению своего вну-триконтинентального положения: во-первых, в 1895 г., когда между ней и Чили были подписаны три договора — о торговле, о передаче территорий и о мире и дружбе, по которому Боливия получала бывшие перуанские провинции Такну и Арику, но договоры так и не были ратифицированы конгрессами обеих стран. В 1926 г. предложение госсекретаря США Франка Келлога (1925–1929) о передаче Боливии Такны и Арики было отвергнуто из-за протестов со стороны Перу, а в 1950 г. секретные переговоры между чилийским президентом Габриэлем Гонсалесом Виделой (1946–1952) и боливийским дипломатом Альберто Остриа Гутьерресом о «боливийском коридоре» сорвались из-за того, что стали достоянием общественности. И наконец в 1975 г. правительства чилийского диктатора Аугусто Пиночета (1974–1990) и боливийского главы государства Уго Бансера (19711978, 1997–2001) вели переговоры об обмене северной части Арики на равные по площади боливийские территории у чилийско-боливийской границы, что также было обречено на провал из-за непримиримого противодействия Перу^[155].

Несмотря на более чем призрачные шансы Боливии добиться своего, в XXI в. чилийско-боливийский территориальный спор не только не сошел на нет, но и внезапно эволюционировал из застарелого вялотекущего противостояния в ключевой вопрос повестки дня обоих государств. Главным действующим лицом современной фазы чилийско-боливийского территориального спора является президент Боливии Эво Моралес (2006 — настоящее время), который перевел тупиковый конфликт между Чили и Боливией на качественно новый уровень, обратившись в 2013 г. с иском в Международный суд ООН. Формулировка этого обращения в суд уникальна: Боливия просит обязать Чили «вести переговоры в целях достижения соглашения о передаче Боливии суверенного выхода к Тихому океану»^[156]. То есть об окончательном разрешении спора при посредничестве Международного суда ООН речи не идет (в отличие от прочих споров между латиноамериканскими государствами, переданных на рассмотрение суда, где от него ждут конкретных рекомендаций, делимитации спорных территорий и т. д.), с его помощью Боливия рассчитывает лишь вовлечь Чили в переговорный процесс.

С одной стороны, начало разбирательства в Гаагском суде определенно ознаменовало сдвиг конфликта с мертвой точки: полемика сторон приобрела четкую форму и структуру, регламентированную по времени и содержанию, а бремя принятия решений по «морской проблеме» Боливии хотя бы временно снято с плеч властей обеих стран. При этом суть боливийского иска такова, что шансы на благоприятный для истца исход близки к нулю, так как прецедент принуждения суверенного государства к переговорам абсурден и маловероятен. Сложно представить, каким образом суд будет контролировать «добросовестность, своевременность и эффективность» вовлечения Чили в диалог (те условия, на которых настаивает Боливия), если решение будет вынесено в пользу Боливии, учитывая сугубо добровольную природу переговорного процесса. Кроме того, обязанность Чили вести переговоры по «морской проблеме» Боливии, на существовании которой настаивают боливийские юристы, никоим образом не подразумевает обязательство вести эти переговоры до тех пор, пока притязания Ла-Паса не будут удовлетворены. Исходя из этого «судебный» этап чилийско-боливийского территориального спора с наибольшей долей вероятности является не заключительным, а промежуточным.

После отклонения предварительного возражения Чили в сентябре 2015 г.^[157] судопроизводство перешло на этап обмена письменными показаниями, завершившегося передачей в суд дуплики Чили на меморандум Боливии в сентябре 2017 г. С 19 по 28 марта 2018 г. в Гааге прошли открытые слушания по делу — последний этап перед вынесением решения, что дает основания надеяться на вынесение итогового решения не позже начала 2019 г.^[158] Пока судьи обмениваются мнениями и составляют текст вердикта, стороны ведут достаточно напряженную полемику в виде как отдельных заявлений первых лиц в СМИ, так и комплексных информационных кампаний, а также раскручивают спираль конфликта вокруг статуса р. Силалы^[159].

Корни спора Венесуэлы и Гайаны относительно района Эссекибо уходят в колониальную эпоху. Во время распада испанской колониальной империи эта территория была включена во владения Британской империи, что вызывало возражения Венесуэлы, так как этот регион ранее входил в генерал-капитанство Венесуэла. После того, как Британская Гвиана (впоследствии Гайана, Кооперативная Республика Гайана) получила независимость от Великобритании в 1966 г., Джорджтаун стал преемником метрополии в правах на Эссекибо. Согласно Женевским соглашениям 1966 г. Венесуэла и Гайана должны были созвать комиссию для поиска разрешения спора, однако этого не произошло, и с тех пор Венесуэла безуспешно пыталась отстоять свои права на этот регион. Передышка в 12 лет, обеспеченная подписанием протокола Порт-оф-Спейн, закрепляющего взаимное отсутствие территориальных претензий, закончилась в 1982 г., когда реваншистские настроения венесуэльской элиты помешали продлению протокола и вновь привели к эскалации конфликта^[160]. В 1990 г. с подачи Генерального секретаря ООН стороны прибегли к «добрым услугам» как методу разрешения противоречий, однако применимых на практике результатов за четверть века они, увы, не дали ^[161].

На рубеже веков Венесуэла, нисколько не продвинувшись на пути к получению Эссекибо, крайне болезненно воспринимала любые инициативы иностранных компаний в этом регионе. Так, проект строительства космодрома американской компанией Beal Aerospace Technologies встретил ожесточенные протесты Каракаса еще на этапе переговоров в 1999 г., контракт же с китайской корпорацией Jilin Forest Industry Group был фактически сорван венесуэльской стороной^[162]. В настоящее время можно наблюдать ту же картину: на последнем саммите МЕРКОСУР в г. Бразилиа президент Венесуэлы Николас Мадуро (2013 — настоящее время) заявил, что США ведут агрессивную кампанию против Венесуэлы, в том числе и с помощью компании «Экксон Мобил», разрабатывающей нефтяные месторождения в Гайане. Президент Гайаны Дэвид Грейнджер (государство — ассоциированный член объединения) ответил, что граница между странами давно определена и Гайана будет сопротивляться нарушению норм международного права со стороны Венесуэлы^[163]. Мадуро выразил надежду по поводу того, что для решения проблемы будет созвано особое совещание в рамках УНАСУР. В свою очередь, Гайана обратилась за поддержкой и защитой в КАРИКОМ (Общий рынок стран Карибского бассейна).

Перспективы урегулирования гайано-венесуэльского спора выглядят неопределенно: после отказа Гайаны от «добрых услуг» в распоряжении ООН как арбитра остается медиация, переговоры, посредничество и судебное разбирательство. Все средства, кроме последнего, уже использовались сторонами, а обращаться в суд не хочет Каракас. При сохранении существующего положения вещей единственной надеждой на нормализацию отношений остается добровольный отказ Венесуэлы от своих притязаний, по сути, являющихся укрепившимся в самосознании народа анахронизмом. Однако отношение оппозиции и общественности к шагу Уго Чавеса по нормализации отношений с Гайаной в 2004 г. — тогда его называли чуть ли не предателем национальных интересов^[164] — наглядно демонстрирует, почему правительство Н. Мадуро не пойдет на сближение с Гайаной, пока находится у власти.

Активным участником территориальных споров в Латинской Америке также является Никарагуа: некоторые споры были урегулированы в недавнее время, тогда как другие остаются нерешенными. Территориальный спор существовал и на Тихом океане, причем затрагивал сразу три соседних государства. Вопрос о принадлежности островов залива Фонсека и праве распоряжаться его водами был поднят Гондурасом, Никарагуа и Сальвадором в 1821 г. после освобождения стран от колониального господства Испании. Споры и мирные попытки разграничить воды залива продолжались более века, однако они успехом не увенчались. Сальвадор и Никарагуа пытались решить проблему, обратившись в Центральноамериканский суд. Сальвадор подал заявление из-за договора Брайана — Чаморро с США, который предполагал выделение США концессии на постройку межокеанского канала и создание военно-морской базы в заливе Фонсека. Решение суда было вынесено 9 марта 1917 г. Залив признан историческими водами с характеристиками закрытого моря. Следовательно, стороны должны были осуществлять управление водами залива совместно. Это положение не касалось только выделенной зоны шириной в три морские мили, на которую распространялся суверенитет прибрежного государства (соответственно, или Сальвадора, или Никарагуа). Следует уточнить, что делимитация между Никарагуа и Гондурасом была осуществлена согласно решению смешанной комиссии 12 июня 1900 г. по Договору Гамеса — Бонильи от 1884 г., по которому были установлены границы в заливе^[165]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

19

Стоит заметить, что не левые правительства были инициаторами региональной интеграции, но именно они в текущем столетии сумели придать этой интеграции мощный импульс, сделав из интеграционных процессов и объединений фундамент для развития новой, более самостоятельной внешней политики.

20

См.: Moreira C. The long cycle of latinamerican progressivism and its interruption: The political changes in last decade’s Latin America (2003–2015) // Revista Brasileira de Ciencias Sociais, 2017. Vol. 32. Issue 93. P. 27–28.

21

Katz C. Dualities of Latin America // Latin American Perspectives. 2015. Vol. 42. Issue 4. P. 31.

22

Латинская Америка на переломе глобальных и региональных трендов / отв. ред. В. П. Сударев, Л. Н. Симонова. М.: ИЛА РАН, 2017. С. 90.

23

Отметим опять же, что данное деление оказывается достаточно условным. Так, в рядах «левых» Южноамериканского общего рынка (МЕРКОСУР) и АЛБА можно встретить страны, не руководимые левыми политическими силами, а в Чили, являющейся одной из основательниц Тихоокеанского альянса, у власти долго находилась левоцентристская коалиция.

24

Яковлев П. П. Что тормозит развитие Латинской Америки? // Латинская Америка. 2017. № 5. С. 98; Мартынов Б. Ф. Латинская Америка: новое время, новые перспективы // Латинская Америка. 2017. № 4. С. 30.

25

См.: Жирнов О. А., Шереметьев И. К. «Левый поворот» в Латинской Америке. Аналитический обзор. Центр научн. — информ. исслед. глобал. и регион. проблем. Отд. Зап. Европы и Америки / отв. ред. П. П. Яковлев. М., 2008.

26

«Левый поворот» в Латинской Америке / под ред. В. П. Сударева. М.: ИЛА РАН, 2007. С. 155–157.

27

Окунева Л. C. «Левый поворот» и демократия в Латинской Америке // Международные процессы. 2009. Т. 7. № 1 (10). С. 50.

28

Дабагян Э. С. «Левый поворот» в Латинской Америке // Свободная мысль. 2008. № 2.С. 72.

29

См.: Lazo Cividanes J., Rojas M. After radicalism, sensibleness? The turn to the left and economic policy in Latin America // Revista de Ciencias Sociales. 2008. Vol. 14. Issue 3. Р. 496–512.

30

Белоглазов А. В., Масленников А. В. Феномен «левого поворота» в странах Латинской Америки в 1998–2013 гг. // Вестник Чувашского университета. 2013. № 1. С. 10.

31

Шереметьев И. К. Латинская Америка: регион социальных контрастов // Латинская Америка. 2011. № 1. C. 10.

32

Окунева Л. C. «Левый поворот» и демократия в Латинской Америке // Международные процессы. 2009. Т. 7. № 1(10). С. 51.

33

Дабагян Э. С. Уго Чавес: штрихи к политическому портрету (1954–2013) // Новая и новейшая история. 2013. № 6. С. 150–151.

34

Воротникова Т. А. Десять лет спустя: как изменилась Боливия при Эво Моралесе // Свободная мысль. 2016. № 6. C. 127.

35

См.: Cannon B. The Right in Latin America: Elite Power, Hegemony and the struggle for the state. Maynooth University, 2016. 182 p.

36

Подробнее см.: Handlin S. The politics of polarization: Governance and party system change in Latin America, 1990–2010 // Working Paper of the Helen Kellogg Institute for International Studies. 2014. Issue 401.

37

Chilcote R. H. The left in Latin America: Theory and practice // Latin American Perspectives. 2003. Vol. 30. Issue 4. P. 11.

38

Ollanta Humala: No soy ni de izquierda ni de derecha, soy de abajo y mi tarea es unir el pa’s, La Republica, 31.12.2011. URL: http://larepublica.pe/politica/601151-ollanta-humala-no-soy-ni-de-izquierda-ni-de-derecha-soy-deñabajo-y-mi-tarea-es-unir-el-pais (accessed: 14.11.2017).

39

Nosotros apuntamos hacia la presidencia. Entrevista con Ollanta Humala, La Republica, 13.05.2010. URL: http://larepublica.pe/politica/463201-nosotros-apuntamos-hacia-la-presidencia (accessed: 15.11.2017).

40

10 reflexiones de José Mujica sobre izquierda y corrupción en Latinoamérica, La prensa, 05.05.2015. URL: https://laprensa.peru.com/actualidad/noticia-jose-mujica-corrupcion-frases-43682 (accessed: 14.11.2017).

41

Peña Nieto critic — al populismo y Obama respondi—“yo soy populista”, Merca, 06.01.2017. URL: https://www.merca20.com/8-frases-han-impactado-la-marca-personal-enrique-pena-nieto/ (accessed: 14.11.2017).

42

Lopez Buian C. La política exterior uruguaya: ¿política de partidos o política de Estado? Nota de prensa sobre Tesis Doctoral, Semanario Búsqueda. № 1944. 22.11.2017.

43

См.: Bases programáticas del Tercer gobierno nacional del FA, 2015–2020. URL: http://www.corteelectoral.gub.uy/ProgGob_2015_2020/Programa_nacional_ FA_2015_2020.pdf (accessed: 10.12.2017).

44

Partidos del Frente Amplio de Uruguay rechazan suspensión de Venezuela del MERCOSUR, Ministerio de Poder Popular para Relaciones Exteriores Gobierno de Venezuela, 05.08.2017. URL: http://mppre.gob.ve/?p=10674 (accessed: 05.12.2017).

45

Uruguay se aliaria a Corea del Norte en posible Guerra, 14.11.2017. URL: http:// www.12minutos.com/599b-5892ca249/uruguay-señaliariaña-corea-del-norte-enposible-guerra.html (accessed: 06.12.2017).

46

Об Эквадоре см.: Martin D. P. El giro a la izquierda y la confianza en el estado. El proceso ecuatoriano // Perfiles Latinoamericanos. 2016. Vol. 24. Issue 48. P. 7–32; Эквадор на пути «гражданской революции». М: ИЛА РАН, 2009 (серия: Саммит). 107 c.

47

Político, Social y Ciudadano / Objetivos Espec’ficos en Mercosur — Ministerio de Relaciones Exteriores y Culto de la República Argentina. URL: http://www.mrecic.gov.ar/ es/content/mercosur-pol%C3%ADtico (accessed: 05.09.2017).

48

Gardini G. L. MERCOSUR: What You See Is Not (Always) What You Get // European Law Journal. 2011. Vol. 17. Issue 5. P. 693.

49

Acuerdo Entre Venezuela Y Cuba Para La Aplicación Del Alba, 2004.12.14. URL: http://www.portalalba.org/index.php/alba/documentos/1220-2004-12-14-i-cumbre-la-habana-cubañacuerdo-entre-venezuela-y-cuba-para-lañaplicacion-del-alba (accessed: 15.11.2017). Об АЛБА подробнее см. § 2.2 настоящей монографии.

50

Николаева Л. Б., Шереметьев И. К. Страны Латинской Америки в движении за новый экономический миропорядок // Латинская Америка. 2010. № 1. C. 20.

51

Backer L. C., Molina A. Cuba and the construction of alternative global trade systems: Alba and free trade in the Americas // University of Pennsylvania Journal of International Economic Law. 2010. Vol. 31. Issue 3. P. 732.

52

Integración regional — Ministerio de Relaciones Exteriores. URL: http://www. cancilleria.gob.bo/webmre/node/1193 (accessed: 11.12.2017).

53

Президент Боливии заявил о намерении избраться на четвертый срок, РБК, 30.11.2017. URL: https://www.rbc.ru/rbcfreenews/5a2017819a79476a147f0ce9 (дата обращения: 25.06.2018).

54

Эво Моралес проиграл референдум о четвертом сроке, Бизнес ФМ, 24.02.2016. URL: https://www.bfm.ru/news/316297 (дата обращения: 25.06.2018).

55

Ipsos: la popularidad del Gobierno de Bolivia sube en 2018 — HispanTV, abril 2018. URL: https://www.hispantv.com/noticias/bolivia/375119/morales-aprobacion-gestion-gobierno-oposicion-ipsos (accessed: 25.06.2018).

56

Хадорич Л. В. ОАГ в начале XXI в.: демократическое развитие и демократическая стабильность // Клио. 2014. № 12 (96). С. 65. О современной роли ОАГ см. подробнее § 2.1 настоящей монографии.

57

Хейфец В. Л., Хадорич Л. В. Латинская Америка между ОАГ и СЕЛАК // Мировая экономика и международные отношения. 2015. № 4. С. 98.

58

Хейфец В. Л., Хейфец Л. С. «Правый поворот» в Латинской Америке: случайность или тенденция? // Латинская Америка. 2010. № 6. С. 18.

59

Латинская Америка: избирательные процессы и политическая панорама / отв. ред. З. В. Ивановский. М.: ИЛА РАН, 2015. С. 245–246.

60

Lula genera malestar tras afirmar que a cierta edad ya no se es de izquierda, La Jornada, 13.12.2006. URL: http://www.jornada.unam.mx/2006/12/14/index.php?section=mundo &article=037n1mun (accessed: 14.10.2017).

61

Фрейденберг Ф. Что такое справедливые выборы? Анализ избирательных процессов в странах Латинской Америки // Русская политология. 2017. № 1 (2). C. 109.

62

Réserve R. El Salvador: A year of social and political convulsion // Revista de Ciencia Politica. 2016. Vol. 36. Issue 1. P. 180.

63

Интервью с Диего Эрнандесом Нильсоном, 02.10.2017. — Личный архив автора.

64

¿Qué votar’an los uruguayos si hubiera elecciones el pr-ximo domingo? — Factum, Revista de Análisis Político, Opin-н Pública y Estudios Sociales. URL: http://factum.uy/ analisis/2018/ ana180406.php (accessed: 01.06.2018).

65

См.: Дьякова Л. В. Деятельность правительства М. Бачелет в 2006–2008 гг. // Латинская Америка. 2009. № 3. C. 27–37.

66

Хейфец В. Л., Хейфец Л. С. «Правый поворот» в Латинской Америке: случайность или тенденция? // Латинская Америка. 2010. № 6. C. 17–18.

67

Интервью с Хайме Яффе. 01.11.2017. — Личный архив автора.

68

См., например: Niedzwiecki S., Pribble J. B. Social Policies and Center-Right Governments in Argentina and Chile // Latin American Politics and Society. 2017. Vol. 59. Issue 3. P. 72–97.

69

Madalozzo R. C., Chebib A. M. Political preferences and individual choice: A Latin American’s countries perspective // Revista de Sociologia e Politica. 2017. Vol. 25. Issue 63. P. 19–20.

70

Гриценко И. А. Куда повернет новый президент? // Латинская Америка. 2016. № 4. C. 65.

71

Lupu N. The end of the Kirchner era // Journal of Democracy. 2016. Vol. 27. Issue 2. P. 40.

72

Vommaro G., Gené M. B. Argentina: The year of cambiemos // Revista de Ciencia Politica. 2017. Vol. 37. Issue 2. P. 242.

73

Argentina’s Macri almost certain to run for re-election, CNBC, 21.09.2017. URL: https://www.cnbc.com/2017/09/21/reuters-america-interview-argentinas-macri-almostócertain-to-run-for-re-election-adviser.html (accessed: 23.10.2017).

74

Окунева Л. С. Латиноамериканский «левый дрейф» разворачивается вправо (некоторые штрихи к «портрету» «правого поворота» // Ибероамериканские тетради. 2016. № 4 (14). С. 36.

75

Jeifets L., Jeifets V. Particularidades y perspectivas del resurgimiento del “fénix de la derecha” en América Latina // Iberoamerica. 2016. № 3 (82). С. 53; Rovira Kaltwasser C. La derecha en América Latina y su lucha contra la adversidad // Nueva Sociedad. 2014. № 254. P. 40; Rodr’guez G. P. з lvaro Uribe y Juan Manuel Santos: ¿unamisma derecha? // Nueva Sociedad. 2014. № 254. P. 90–91.

76

Couriel A. La izquierda y el futuro del Uruguay. Montevideo: Fin del Siglo, 2010. P. 16.

77

Bryson M. C., McDill W. R. The Political Spectrum: A Bi-Dimensional Approach // Rampart Journal of Individualist Thought. Larkspur, CO: Rampart College, 1968. P. 24.

78

Борисов М. М., Андреев А. С. Новый вектор внешней политики Аргентины // Клио. 2017. № 6 (126). C. 82–91.

79

Аниськевич Н. С. Латинская Америка между МЕРКОСУР и Тихоокеанским альянсом: политические риски и региональная стабильность // Клио. 2017. № 9 (129). C. 140–141.

80

Подробнее о внешней политике Бразилии см.: Дабагян Э. С. Примеряя одежды великой державы: основные направления внешней политики Бразилии в начале XXI в. // Вестник Московского университета. Серия 25. Международные отношения и мировая политика. 2014. № 2. С. 80–81; Борзова А. Ю. Формирование внешнеполитической стратегии современной Бразилии // Латинская Америка. 2011. № 11. С. 27.

81

Brazil’s political and economic crisis // Strategic Comments. 2016. Vol. 22. Issue 3. Р. ix-xi.

82

Integracion Regional — Ministerio de Relaciones Exteriores. URL: http://www. itamaraty. gov.br/es/integracion-regional (accessed: 17.11.2017).

83

Brazil ratifies Paris agreement with pledge to sharply reduce emissions, The Guardian, 13.09.2016. URL: https://www.theguardian.com/environment/2016/sep/ 13/brazil-ratifies-paris-agreement-with-pledge-to-sharply-reduce-emissions (accessed: 07.10.2017).

84

De la Roche F. L. The Juan Manuel Santos administration 2010–2015: Changes in the communications system, social protest, and the peace process with the FARC // Analysis Politico. 2015. Vol. 28. Issue 85. P. 25.

85

Colombia to be NATO’s first Latin American global partner. Reuters. 26.05.2018. URL: https://www.reuters.com/article/us-colombia-nato/colombia-to-be-natos-first-latin-american-global-partner-idUSKCN1IR0E8 (accessed: 01.06.2018).

86

Хейфец В. Л., Хейфец Л. С. Умалы не мало… Перу между рынком и этатизмом // Латинская Америка. 2011. № 9. C. 51.

87

Дабагян Э. С. Перуанский президент Ольянта Умала: эволюция левого радикала // Новая и новейшая история. 2015. № 3. C. 189.

88

Дабагян Э. С. Перу: восходящий региональный гигант // Мировая экономика и международные отношения. 2013. № 12. C. 61.

89

Garc’a Y. C. Political image Ollanta Húmala in election campaigns 2006–2011 // Opcion. 2016. Vol. 32. Issue Special Issue 11. P. 185.

90

Шишков А. С. «Правый поворот»? К вопросу о смене политического цикла в Латинской Америке // Проблемы национальной стратегии. 2017. № 4 (43). C. 52.

91

Власти Никарагуа считают «предвзятым» доклад правозащитников о жертвах беспорядков в стране // Коммерсант. 23.06.2018. URL: https://www.kommersant.ru/ doc/3667791 (дата обращения: 25.06.2018).

92

Хейфец В. Л., Роблес Эррера А. Между США и миром: внешняя политика Мексики в XXI в. // Актуальные проблемы экономики и управления. 2014. № 2. C. 140.

93

См. подробнее § 3.1 настоящей монографии.

94

Философова Т. Г. Транстихоокеанское партнерство: экономика интеграционных процессов // Мир новой экономики. 2017. Т. 11. № 1. C. 51; Лавут А. А. Транстихоокеанское партнерство, Дональд Трамп и латиномериканская интеграция // Латинская Америка. 2017. № 9. C. 29–30.

95

Malamud C. Regional Integration and Cooperation in Latin America: Diagnosis and Proposals // Global Journal of Emerging Market Economies. 2015. Vol. 7. Issue 2. P. 102; Rowe J. C. Trump Today // Comparative American Studies. 2017. Vol. 15. Issue 1–2. P. 19.

96

См. подробнее: Сударев В. П. Чего ждать Латинской Америке от Дональда Трампа // Латинская Америка. 2017. № 2. C. 5-11; Яковлев П. П. «Фактор Трампа» и меняющийся облик глобализации // Мировая экономика и международные отношения. 2017. Т. 61. № 7. C. 5-14.

97

Gouvea R. US-Latin America’s security: Moving through an inflection point? // Defense and Security Analysis. 2017. Vol. 33. Issue 3. P. 231.

98

См.: Хейфец В. Л., Хейфец Л. С. Куба: переосмысление роли страны в мировом сообществе // Мировая экономика и международные отношения. 2017. Т. 61. № 2. C. 100–103.

99

См., например: Vargas-Alzate L. F. Washington and Latin America: A considerable indifference // Analisis Politico. 2016. Vol. 29. Issue 86. Р. 35–51.

100

Pinto Sloboda P. Legality of Venezuela’s joining to Mercosur // Anuario Mexicano de Derecho Internacional. 2015. Vol. 15. Issue 1. P. 711.

101

OEA, Cuarto informe sobre Venezuela, 25.09.2017. URL: http://scm.oas.org/pdfs/ 2017/CP38157INFORME.pdf (accessed: 10.11.2017).

102

Хейфец В. Л., Хадорич Л. В. Кризис в Венесуэле и региональная интеграция // Мировая экономика и международные отношения. 2017. № 5. C. 82.

103

США считают победу Мадуро на выборах в Венесуэле нелегитимной. — РИА Новости, 21.05.2018. URL: https://ria.ru/world/20180521/1521031669.html (дата обращения: 25.06.2018).

104

ОАГ не признала итоги президентских выборов в Венесуэле. — РИА Новости, 22.05.2018. URL: https://ria.ru/world/20180522/1521079924.html (дата обращения: 25.06.2018).

105

Malamud A., Gardini G. L. Has Regionalism Peaked? The Latin American Quagmire and its Lessons // International Spectator. 2012. Vol. 47. Issue 1. P. 123; Dom’nguez J. I. International cooperation in Latin America: The design of regional institutions by slow accretion // Crafting Cooperation: Regional International Institutions in Comparative Perspective, Cambridge University Press. 2007. P. 105–106.

106

Winn P., Joseph G. Latin American Transformations: 50 Years of Change. LASA Forum, Spring 2017: Vol. XIVIII: Issue 2. P.11. URL: http://lasa.international.pitt.edu/ forum/files/vol48-issue2/Debates-Transformations-1.pdf, http://lasa.international.pitt. edu/forum/files/vol48-issue2/Debates-Transformations-2.pdf (accessed: 05.12.2017).

107

Мосейкин Ю. Н., Охеда Э. Латинская Америка перед лицом мирового экономического кризиса. // Латинская Америка. 2009. № 4. C. 39.

108

Массарова А. Р. Латинская Америка в мировой экономике и торговле в начале XXI в. // Вестник Российского университета дружбы народов: Международные отношения. 2013. № 2. C. 21.

109

Давыдов В. М. Детерминация развития Латино-Карибской Америки. Сопряжение глобальной и региональной проблематики. М.: ИЛА РАН, 2016. C. 41.

110

Там же.

111

Mori A., Zanatta L. Latin America is at a crossroads // Institute for International Political Studies, 2017. P. 32. URL: http://www.ispionline.it/sites/default/files/pubbli cazioni/report_ america_latina_0.pdf (accessed: 01.11.2017).

112

Global Economic Prospects. A Fragile Recovery // World Bank, 2017. P. 85. URL: https://openknowledge.worldbank.org/bitstream/handle/10986/26800/9781464810244. pdf?sequence=14&isAllowed=y (accessed: 14.12.2017).

113

Balance Preliminar de las Econom’as de América Latina y el Caribe // CEPAL, 2016. P. 11–16. URL: repositorio.cepal.org/bitstream/handle/11362/40825/91/S1601333_ es.pdf (accessed: 08.09.2017).

114

Симонова Л. Н. Латинская Америка на пути экономической модернизации. М.: ИЛА РАН, 2013. C. 223.

115

UNCTAD. Handbook of Statistics. New York-Geneva. 2016. P. 31. URL: http:// unctad.org/en/PublicationsLibrary/tdstat41_en.pdf (accessed: 21.11.2017). Подробнее см. гл. 3 настоящей монографии.

116

Latin America Economic Outlook 2017, BBVA Research, 12.07.2017. URL: https:// www.bbvaresearch.com/wp-content/uploads/2017/07/2017.07-Situacion-LATAM_vf_ EN.pdf (accessed: 24.11.2017).

117

Report on the Latin American economy, second half of 2017. Banco de España, Economic Bulletin, 20.04.2017. URL: https://www.bde.es/f/webbde/SES/Secciones/ Publicaciones/Informes BoletinesRevistas/ArticulosAnaliticos/2017/T4/files/beaa1704-art31e.pdf (accessed: 25.11.2017).

118

Бычкова Л. В., Кузьмина В. М. Экономические показатели развития некоторых стран Латинской Америки в 2012–2015 гг. (на примере Мексики, Чили и Эквадора) // Известия Юго-Западного государственного университета. Серия: Экономика. Социология. Менеджмент. 2017. Т. 7. № 2 (23). С. 19.

119

Яковлев П. П. Латинская Америка в эпицентре «идеального шторма» // Iberoamérica. 2016. № 4. С. 28.

120

Davydov V. M. La agenda de Desarrollo de los pa’ses latinoamericanos, hoy y de cara al futuro. Imperativos del orden nacional, regional y global // Iberoamérica. 2016. № 2. C. 74. URL: http://iberoamericajournal.rU/sites/default/files/2016/3/davydov.pdf (accessed: 26.09.2017).

121

Hermann С. Another «Lost Decade»? Crisis and Structural Adjustment in Europe and Latin America // Globalizations. Vol. 14. Iss. 4. 2017. URL: http://proxy.library.spbu. ru:2354/doi/full/ 10.1080/14747731.2016.1236464 (accessed: 07.12.2017).

122

Eyraud L., Singh D., Sutton B. Benefits of Global and Regional Financial Integration in Latin America. IMF Working Paper. January 2017. URL: https://www.brookings. edu/wp-content/uploads/2017/04/global_20170426_imf-working-paper.pdf (accessed: 14.12.2017). О региональных интеграционных объединениях Латинской Америки см. подробнее гл. 2 настоящей монографии.

123

Eleoterio B. E., Mesquita A. L. The Twenty-First Century Regionalism: Brazil and Mercosur in the New International Scenario // International Economic Law, 2017. URL: https://proxy. library.spbu.ru:4208/chapter/10.1007%2F978-3-319-44645-5_6#citeas (accessed: 13.11.2017).

124

MJrquez-Ramos L., Florensa M., Recalde M. Understanding the Determinants of Economic Integration in Latin America // Journal of Economic Integration. 2017. Vol. 32. No. 3. URL: http://e-jei.org/journal/view.php?doi=10.11130/jei.2017.32.3.558 (accessed:

13.11.2017).

125

Palestini S. La gobernanza regional del desarrollo en América del Sur (2000–2015) // Revista de Estudios Politicos. Issue 176. 2017. URL: https://doi.org/10.18042/cepc/ rep.176.06 (accessed: 15.11.2017).

126

Костюнина Г. М. Транстихоокеанское стратегическое партнерство: расстановка сил и роль в формировании региональной зоны свободной торговли в АТР // Вестник МГИМО — Университета. 2012. № 4 (25). С. 98.

127

Memorandum of Understanding on Labour Cooperation among the parties to the Trans-Pacific Strategic Economic Partnership Agreement. URL: http://www.sice.oas.org/ Trade/CHL_Asia_e/Side_Agreements/Labor_e.pdf (accessed: 21.12.2017).

128

Economic Cooperation Agreement among the parties to the Trans-Pacific Strategic Economic Partnership Agreement. URL: http://www.sice.oas.org/Trade/CHL_Asia_e/ Side_ Agreements/Environment_e.pdf (accessed: 21.12.2017).

129

Petri P. A., Findlay C., Plummer M. G., Wignaraja G. The FTAAP Opportunity: A Report to ABAC, APEC Business Advisory Council, 2015. URL: www.abaconline.org/v4/ download. php?ContentID=22612763 (accessed: 22.12.2017).

130

World Development Indicators database, World Bank. URL: http://databank. worldbank.org/data/reports. aspx?source=2&Topic=21 (accessed: 22.12.2017).

131

Cerdeiro D. A. Estimating the Effects of the Trans-Pacific Partnership (TPP) on Latin America and the Caribbean (LAC), IMF. 2016. P. 18.

132

Granados U. México y el Acuerdo de Asociación Transpac’fico (TPP): oportunidades y retos // México y la Cuenca del Pacífico, 2014. URL: http://www.redalyc.org/articulo. oa?id=433747296004 (accessed: 22.12.2017).

133

Najar A. Qué temen perder los mexicanos con el acuerdo comercial «mjs ambicioso» del mundo. BBC Mundo, 13.10.2015. URL: http://www.bbc.com/mundo/ noticias/2015/10/151012_ economia_mexico_perdedores_tpp_an (accessed: 22.12.2017).

134

Capaldo J., Izurieta A. Trading Down: Unemployment, Inequality and Other Risks of the Trans-Pacific Partnership Agreement // Global Development and Environment Institute, Working Paper No. 16–01, 2016. URL: http://www.ase.tufts.edu/gdae/Pubs/ wp/16-01Capaldo-IzurietaTPP.pdf (accessed: 12.12.2017).

135

Todo Y. Estimating the TPP’s Expected Growth Effects. Tokyo: Research Institute of Economy, Trade and Industry, 2013. URL: https://www.rieti.go.jp/en/special/policy-update/048.html (accessed: 15.12.2017).

136

Van Praag O. Is the Trans-Pacific Partnership Good for Latin America? Brown Political Review, 14.04.2016. URL: http://www.brownpoliticalreview.org/2016/04/trans-pacific-partnership-good-latin-america/ (accessed: 15.12.2017).

137

O’Neil S. K. What Does the TPP Mean for Latin America? Council on Foreign Relations, 19.05.2015. URL: https://www.cfr.org/interview/what-does-tpp-mean-latin-america (accessed: 21.12.2017).

138

Calmes J. Obama Hails Enforcement on Trade Deals to Win Support for T. P.P., NY Nimes, 04.10.2016. URL: https://www.nytimes.com/2016/10/05/business/international/ obama-trade-tpp.html (accessed: 21.12.2017).

139

Semuels A. The TPP’s Uneven Attempt at Labor Protection, The Atlantic, 22.01.2016. URL: https://www.theatlantic.com/business/archive/2016/01/tpp-mexico-labor-rights/426501/ (accessed: 22.12.2017).

140

¿Cómo afecta a América Latina que Donald Trump retire a Estados Unidos del TPP? BBC Mundo, 23.01.2017. URL: http://www.bbc.com/mundo/noticias-38067701 (accessed: 22.12.2017).

141

Trans-Pacific trade pact revived despite Trump withdrawal, The Guardian, 11.11.2017. URL: https://www.theguardian.com/australia-news/2017/nov/11/

trans-pacific-trade-deal-salvaged-despite-canada-u-turn-reports-say (accessed: 22.12.2017).

142

Giron A., Solorza М. “Dííj' vu” History: The European Crisis and Lessons from Latin America through the Glass of Financialization and Austerity Measures // International Journal of Political Economy, 2015. Vol. 44. Iss. 1. URL: https://proxy.library.spbu. ru:3316/10.1080/ 08911916.2015.1035989 (accessed: 23.12.2017).

143

Osvaldo R. V. Crisis y debates sobre globalización en Europa y los Estados Unidos: implicaciones para América Latina. Comercio Internacional, CEPAL. P. 40. URL: http://repositorio.cepal.org/bitstream/handle/11362/40919/1/S1601353_es.pdf (accessed: 03.11.2017).

144

La econom’a mundial crecerá 3,1 por ciento en 2018, pero el potencial de crecimiento futuro genera inquietud, Banco Mundial, 09.01.2018. URL: http://www.bancomundial. org/es/news/press-release/2018/01/09/global-economy-to-edge-up-to-3-1-percent-in-2018-but-future-potential-growth-a-concern (accessed: 03.11.2017).

145

Fossati S. Output Growth and Structural Reform In Latin America: Have Business Cycles Changed? // Contemporary Economic Policy, 2017. Vol. 35. Issue 1. URL: http:// proxy.library.spbu.ru:2329/doi/10.1111/coep.12178/full (accessed: 08.10.2017).

146

Panorama de la Inserción Internacional de América Latina y el Caribe. La región frente a las tensiones de la globalización, CEPAL, 2016. URL: http://repositorio.cepal.org/ bitstream /handle/11362/40744/1/S1601274_es.pdf (accessed: 13.10.2017).

147

Добронравии Н. А., Добронравина С. Н. Право и справедливость в Карибском море: проблема морских границ // Латинская Америка. 2016. № 4. С. 74.

148

Старостина Е. А. Международные отношения. Приграничные споры: причины возникновения, пути разрешения // Латинская Америка. 2005. № 10. С. 27–28.

149

Raic D. Statehood and the Law of Self-Determination. Kluwer Law International, 2002. P. 297.

150

El Ouali A. Territorial integrity in a globalizing world international law and states’ quest for survival. Berlin New York: Springer, 2012. P. 132.

151

Ibid. P. 28.

152

Конституция Никарагуа. URL: http://worldconstitutions.ru/?p=52 (дата обращения: 20.09.2017).

153

El Ouali A. Op. cit. Р. 134.

154

Maira L., Murillo L. El Largo Conflicto Entre Chile en Bolivia. Dos Visiones. Taurus, 2004. P. 27.

155

Хейфец В. Л., Правдюк Д. А. Современные чилийско-боливийские отношения в контексте поиска решения «морской проблемы» Боливии» // Латинская Америка. 2015. № 9. С. 65.

156

Application Instituting Proceedings, Bolivia vs. Chile. International Court of Justice (ICJ), 24.04.2013. URL: //www.icj-cri.org/docket/files/153/17338.pdf (accessed: 22.09.2017).

157

Judgement of 24 September 2015, ICJ. URL: http://www.icj-cij.org/files/case-related/153/153-20150924-JUD-01-00-EN.pdf (accessed: 22.09.2017).

158

¿Cujíes son los pr-ximos pasos de la demanda mar’tima en La Haya? La Tercera, 16.09.2017. URL: http://www.latercera.com/noticia/cuales-los-proximos-pasos-la-demanda-maritima-la-haya/ (accessed: 22.09.2017).

159

Rossi C. The Transboundary Dispute Over the Waters of the Silala/Siloli: Legal Vandalism and Goffmanian Metaphor // Stanford Journal of International Law, 2017. P. 60. URL: https://ssrn.com/abstract=2951271 (accessed: 23.09.2017); Meshel T. A new transboundary freshwater dispute before the International Court of Justice // Water International, 2017. Vol. 42. URL: http://www.tandfonline.com/doi/abs/10.1080/ 02508060.2016.1249247 (accessed: 23.09.2017).

160

De Rituerto R. Venezuela reanuda su reclamation sobre Esequibo, El Pais, 16.06.1982. URL: http://www.elpais.com/articulo/internacional/VENEZUELA/GUYANA (accessed: 23.09.2017).

161

Zwaagstra D. Essequibo, the Territorial Dispute between Venezuela and Guyana, 2016. URL: https://www.peacepalacelibrary.nl/2016/01/essequibo-the-territorial-dispute-between-venezuelañand-guyana/ (accessed: 23.09.2017).

162

Розенталь Д. М. Территориальный спор Венесуэлы с Гайаной: эволюция подходов боливарийцев // Латинская Америка. 2011. № 10. C. 60–61.

163

Unasur harj reuni-н especial para tratar diferendo entre Venezuela y Guyana, 2015

URL: http://www.nodal.am/2015/07/unasur-hara-una-reunion-especial-para-discutir-

diferendo-entre-venezuela-y-guyana/ (accessed: 24.09.2017).

164

Brito D. M. La política exterior de Hugo Chjvez en tres actos (1998–2004) // Aldea Mundo. 2004. Vol. 8. № 16. P. 81. URL: http://www.redalyc.org/pdf/543/54381609.pdf (accessed: 24.09.2017).

165

Land, Island and Maritime Frontier Dispute (El Salvador/Honduras: Nicaragua intervening), Judgment, 11.09.1992. URL: http://www.icj-cii.org/docket/files/75/6671. pdf (accessed: 24.09.2017).