Снег

Орхан Памук, 2002

Орхан Памук – известный турецкий писатель, обладатель многочисленных национальных и международных премий, в числе которых Нобелевская премия по литературе за «поиск души своего меланхолического города». В самом деле, действие почти всех романов писателя происходит в Стамбуле, городе загадочном и прекрасном, пережившем высочайший расцвет и печальные сумерки упадка. Действие романа «Снег», однако, развивается в небольшом провинциальном городке, куда прибывает молодой поэт в поисках разгадки причин гибели нескольких молодых девушек, покончивших с собой. Здесь, будто на краю земли, обитает совсем другой народ, исповедующий строгие религиозные правила. Отрезанный от целого мира необъятными белыми пространствами, занесенный по крыши снегами, городок и не думает дремать, а напротив – внимательно следит за каждым шагом незваного гостя… В настоящем издании роман печатается в новой редакции.

7

Исламисты — так нас называют сторонники светского общества и западного образа жизни

В отделении партии, в Управлении безопасности и снова на улице

В том, как они молча сидели в темноте, было нечто тревожащее, но Ка предпочитал эту напряженность неискреннему разговору двух старых приятелей при свете. Единственное, что сейчас связывало его с Мухтаром, была Ипек, и Ка, конечно, хотел поговорить о ней, но боялся дать понять, что влюблен в нее. Боялся он и того, что Мухтар начнет еще о чем-нибудь рассказывать, и тогда он станет считать его еще большим глупцом, чем сейчас, а в результате восхищение, которое он хотел чувствовать к Ипек, пострадает оттого, что она была многие годы замужем за таким человеком.

Поэтому, когда Мухтар, не зная, о чем еще поговорить, завел речь о прежних приятелях-леваках и о политических эмигрантах, живущих в Германии, у Ка отлегло от сердца. В ответ на вопрос Мухтара он, улыбнувшись, сказал, что слышал о том, что кудрявый Туфан из Малатьи, который когда-то писал статьи о странах третьего мира для одного журнала, сошел с ума. Ка сказал, что видел его в последний раз на Центральном вокзале в Штутгарте, с длинной палкой в руке, к концу которой была привязана мокрая тряпка: насвистывая, он бегал туда-сюда и вытирал пол. Потом Мухтар спросил о Махмуде, который вечно получал нагоняи из-за того, что не умел молчать. Ка сказал, что он вступил в общину сторонника шариата Хайруллаха-эфенди и сейчас с той же страстью, с какой когда-то отстаивал левые идеи, спорит о том, в какой мечети в Германии какая община будет главной. Еще один человек, о котором, опять улыбнувшись, вспомнил Ка, приветливый и симпатичный Сулейман, так затосковал в маленьком городке Траунштайн в Баварии, где жил на деньги фонда одной церкви, раскрывающей свои объятия политическим эмигрантам из стран третьего мира, что все же вернулся в Турцию, хотя и сознавал, что там его посадят в тюрьму. Они вспомнили Хикмета, который работал в Берлине шофером и был убит при странных обстоятельствах, Фадыла, который женился на пожилой немке, вдове нацистского офицера, и вместе с ней открыл пансион, и теоретика Тарыка, который работает на турецкую мафию в Гамбурге и уже разбогател. Садык, который когда-то вместе с Мухтаром, Ка, Талером и Ипек собирал только что вышедшие из типографии журналы, сейчас стал главарем банды, которая контрабандным путем через Альпы переправляет в Германию рабочих. Говорили, что обидчивый Мухаррем вел вместе со своей семьей счастливую жизнь под землей на одной из станций-призраков берлинского метро, заброшенных из-за холодной войны и Берлинской стены. Когда поезд проносился между станциями «Кройцберг» и «Александерплац», сидевшие в вагоне турецкие социалисты-пенсионеры на мгновение почтительно вставали, подобно стамбульским мафиози былых дней, которые всякий раз, проезжая через Арнавут-Кёй^[26], приветствовали одного легендарного гангстера, некогда исчезнувшего в тамошних водах со своей машиной. Даже если в момент этого приветствия находящиеся в вагоне политические эмигранты не были знакомы, они краем глаза поглядывали на своих попутчиков, приветствующих легендарного, но проигравшего свою битву героя. Так Ка случайно встретил в вагоне берлинского метро Рухи, который когда-то постоянно критиковал своих левых друзей за то, что они не интересуются психологией, и узнал, что он участвует в экспериментах, изучающих, как воздействует на целевую аудиторию реклама нового сорта пиццы с бастурмой, которую собирались продавать мигрантам-рабочим с самым низким уровнем дохода. Самым счастливым из политических эмигрантов, которых Ка знал в Германии, был Ферхат: он вступил в РПК, с националистическим рвением нападал на офисы «Турецких авиалиний», бросал «коктейль Молотова» в здания турецких консульств перед камерами CNN и учил курдский, мечтая о стихах, которые однажды напишет. Других людей, о которых со странным любопытством спрашивал Мухтар, Ка или давно забыл, или слышал, что они, как и многие другие из тех, кто вступил в банды, работал на секретные службы или занялся иными темными делами, исчезли или, вероятно, были тихонько убиты и брошены в воду какого-нибудь канала.

При свете спички, зажженной его старинным приятелем, Ка увидел призрачные силуэты предметов обстановки губернского отделения партии, старый журнальный столик, газовую печку. Он встал, подошел к окну и стал с восторгом смотреть на снег.

Снег падал очень медленно, большими восхитительными снежинками. В том, как медленно и обильно он сыпал, в его белизне, столь явной в неясном голубоватом свете, непонятно откуда исходившем, была некая сила, вселяющая покой и уверенность, и еще было восхищавшее Ка странное изящество. Он вспомнил снежные вечера своего детства — когда-то в Стамбуле от снега и сильного ветра тоже отключалось электричество, в доме слышалось испуганное перешептывание, заставлявшее сильнее колотиться детское сердце, и восклицания «Сохрани, Аллах!», а Ка чувствовал счастье оттого, что у него есть семья. Он с грустью наблюдал за еле бредущей под снегом лошадью, запряженной в повозку. В темноте можно было заметить, как животное напряженно крутит головой из стороны в сторону.

— Мухтар, ты все еще ходишь к шейху?

— К глубокочтимому Саадеттину? — спросил Мухтар. — Иногда. А что?

— Что это тебе дает?

— Там я чувствую, что у меня есть друзья, и они пусть немного, но любят меня. Шейх мудрый человек.

Но Ка почувствовал в голосе Мухтара не радость, а разочарование.

— В Германии я веду очень одинокую жизнь, — упрямо продолжал он разговор. — Когда по ночам я смотрю на крыши Франкфурта, то чувствую, что весь этот мир, моя жизнь — не напрасны. Мне слышатся голоса.

— Какие голоса?

— Возможно, это происходит потому, что я постарел и боюсь умереть, — ответил Ка, смутившись. — Если бы я был писателем, я бы написал о себе: «Снег напоминал Ка о Боге!» Но я не знаю, было бы это правдой. Безмолвие снега приближает меня к Богу.

— Религиозные люди, люди правых взглядов, мусульмане-консерваторы этой страны… После всех тех лет, когда я был атеистом и левым, они оказали очень хорошее влияние на меня, — проговорил Мухтар и с какой-то странной надеждой в голосе добавил: — Ты найдешь их. Я уверен, что и тебе они окажутся полезными.

— В самом деле?

— Да и потом, обычно набожные люди — скромны, добры и терпимы. Они не презирают людей, как их европеизированные соотечественники; они умеют сострадать и быть чуткими. Узнав тебя, они начинают тебя любить и никогда не обижают.

Ка давно знал, что в Турции вера в Аллаха означала в первую очередь принадлежность к общине, к определенному кругу людей, а вовсе не встречу человека как личности с возвышенными идеями и великим Творцом; и все же его разочаровало то, что Мухтар вел речь о пользе общины, не говоря ничего об Аллахе и о вере каждого человека в отдельности. Он почувствовал, что презирает Мухтара за это. Но, глядя в окно, к которому он прислонился лбом, повинуясь какому-то внутреннему чувству, он сказал Мухтару другое:

— Мухтар, мне кажется, что, если я поверю в Бога, ты разочаруешься во мне и даже станешь меня презирать.

— Почему?

— Человек, по-европейски в одиночку верящий в Бога, тебя пугает. Ты считаешь более надежным человека неверующего, но принадлежащего общине, нежели пришедшую к вере обособленную личность. Одинокий человек для тебя хуже и презреннее, чем неверующий.

— Я очень одинок, — сказал Мухтар.

У него получилось сказать это так искренне и убедительно, что Ка почувствовал одновременно злобу и жалость и еще что заполнившая комнату темнота заставила и его самого, и Мухтара ощутить какое-то пьянящее чувство причастности к общей тайне.

— Я не собираюсь этого делать, но знаешь, почему тебя особенно испугало бы, если бы я стал набожным человеком, который пять раз в день совершает намаз? Ты можешь с головой уходить в дела общины и религии, только пока такие, как я, мирские безбожники занимаются государственными делами и торговлей. Человек в этой стране не может со спокойной душой вести праведную жизнь, не будучи уверенным в трудолюбии безбожника, который должен добросовестно вести торговлю с Западом, заниматься политикой и прочими делами, не имеющими отношения к религии.

— Но ты не тот человек, который занимается не имеющими отношения к религии государственными делами и торговлей. Я отведу тебя к глубокочтимому Саадеттину когда захочешь.

— Кажется, полиция приехала! — сказал Ка.

Оба безмолвно наблюдали сквозь замерзшие окна за двумя людьми в штатском, медленно вышедшими из полицейской машины, припарковавшейся внизу, у двери делового центра.

— Я хочу кое о чем тебя попросить, — сказал Мухтар. — Сейчас эти люди поднимутся сюда, отвезут нас в управление. Тебя они не будут задерживать, запишут твои показания и отпустят. Ты вернешься в отель, а вечером хозяин отеля Тургут-бей позовет тебя на ужин, и ты пойдешь. Там, конечно же, будут и его любопытные дочери. Тогда, я прошу тебя, скажи Ипек вот что. Ты слушаешь меня? Скажи Ипек, что я опять хочу на ней жениться! Моя ошибка была в том, что я просил ее надеть платок, одеваться так, как предписывает ислам. Скажи ей, что я больше не буду вести себя с ней как ограниченный, ревнивый провинциальный муж, что я раскаиваюсь и стыжусь того, что обижал ее, когда мы были женаты!

— Разве ты этого не говорил Ипек раньше?

— Говорил, но это не помогло. Может, она мне не верит, потому что я стал председателем отделения Партии благоденствия. Ты совсем другой человек, ты приехал из Стамбула, точнее, даже из Германии. Если ты ей скажешь, она поверит.

— Разве ты не окажешься в затруднительном положении как председатель отделения Партии благоденствия, если твоя жена будет ходить без платка?

— Через четыре дня я с помощью Аллаха выиграю выборы и стану мэром, — сказал Мухтар. — Но важнее этого то, чтобы ты рассказал Ипек о моем раскаянии. Тогда я, возможно, все еще буду находиться под арестом. Ты сделаешь это для меня, брат?

Ка несколько мгновений колебался.

— Сделаю, — проговорил он.

Мухтар обнял Ка и поцеловал его в обе щеки. Нечто среднее между состраданием и отвращением — вот какое чувство вызывал Мухтар у Ка, и он презирал самого себя за то, что он не такой искренний и простодушный, как тот.

— Я очень прошу тебя, чтобы ты лично отдал Фахиру в Стамбуле это мое стихотворение, — сказал Мухтар. — То самое, о котором я рассказывал, «Лестница».

Когда Ка в темноте прятал стихотворение к себе в карман, вошли трое в штатском; двое из них держали большие фонари. Они были полны готовности и внимания, и по их виду было понятно, что они очень хорошо знали, чем занимались здесь Ка и Мухтар. Ка понял, что они из НРУ. И все же, рассматривая удостоверение личности Ка, они спросили его, что он здесь делает. Ка ответил, что приехал из Стамбула, чтобы написать в газету «Джумхуриет» статью о выборах мэра и о женщинах-самоубийцах.

— Кончают они с собой именно потому, что вы пишете об этом в стамбульских газетах! — сказал один из вошедших.

— Нет, не поэтому, — строптиво ответил Ка.

— А почему?

— Они совершают самоубийства, потому что несчастны.

— Мы тоже несчастны, но не кончаем с собой.

За этим разговором сотрудники НРУ, светя себе фонарями, открывали шкафы, выдвигали ящики и высыпали на столы их содержимое, искали что-то в папках. Они перевернули стол Мухтара, разыскивая под ним оружие, отодвинули один из шкафов и заглянули за него. С Ка они обращались намного лучше, чем с Мухтаром.

— Почему, став свидетелем убийства директора, вы пошли не в полицию, а сюда?

— У меня была назначена встреча.

— Для чего?

— Мы старые друзья по университету, — сказал Мухтар извиняющимся голосом. — А хозяйка отеля «Кар-палас», в котором он остановился, — моя жена. Незадолго до убийства они позвонили мне сюда, в партийный центр, и назначили встречу. Вы можете проверить, ведь Национальное разведывательное управление прослушивает телефоны нашей партии.

— Откуда ты знаешь, что мы прослушиваем ваши телефоны?

— Извините, — сказал Мухтар, совершенно не испугавшись. — Я не знаю, я предположил. Может быть, я ошибся.

Ка ощутил в Мухтаре хладнокровие и подавленность человека, который привык покорно сносить дурное обращение, оскорбления и тычки со стороны полицейских, воспринимая жестокость полиции и государства как такое же естественное явление, как перебои с электричеством и вечная грязь на дорогах; Ка почувствовал уважение к приятелю только за то, что сам не обладал такой полезной способностью и умением идти на компромисс.

Они сидели рядом, словно наказанные дети, на заднем сиденье полицейской машины, куда их посадили после долгого обыска в губернском отделении партии, во время которого сотрудники НРУ перевернули вверх дном все шкафы, часть вытащенных оттуда папок, перевязав веревками, положили в мешки, а потом составили протокол. Посмотрев на большие белые руки Мухтара, смирно лежащие на коленях, словно толстые старые собаки, Ка снова ощутил его беспомощность. Пока полицейская машина медленно ехала по заснеженным темным улицам Карса, они грустно смотрели на бледные желтоватые огни, просачивающиеся из окон армянских особняков с приоткрытыми занавесками, на стариков, медленно бредущих по обледенелым мостовым с полиэтиленовыми сумками в руках, на фасады одиноких, как призраки, пустых и старых домов. На досках объявлений Национального театра были развешены афиши о вечернем представлении. Рабочие, проводившие по улицам кабель для прямой трансляции, еще не закончили своего дела. На автовокзале царила нервная атмосфера ожидания из-за закрытых дорог.

Полицейская машина медленно ехала под сказочным снегом. Снежинки казались Ка такими же большими, как те, что можно увидеть внутри наполненной водой игрушки, которую маленькие дети называют «волчок». Во время этого путешествия, продолжавшегося, несмотря на небольшое расстояние, семь-восемь минут, поскольку водитель вел машину очень медленно и осторожно, Ка один раз встретился взглядом с Мухтаром, сидевшим рядом, и по печальному и спокойному взгляду старинного приятеля вдруг со стыдом и одновременно облегчением понял, что в Управлении безопасности Мухтара будут бить, а к нему не прикоснутся.

По глазам своего товарища, которых он не забудет и долгие годы спустя, Ка почувствовал и то, что Мухтар считает, что заслужил побои, которые ему вскоре предстояло получить. Хотя он твердо верил в то, что победит на выборах мэра, которые состоятся через четыре дня, в глазах его было такое извиняющееся выражение безропотности и раскаяния, что Ка понял, о чем думает Мухтар: «Скоро меня будут бить за то, что все еще упорно желаю жить в этом уголке мира и даже захотел обрести здесь власть. Я знаю, что заслужил эти побои, которые постараюсь вытерпеть без ущерба для собственной гордости, и поэтому считаю себя ниже тебя. А ты, пожалуйста, не смотри мне в глаза, не заставляй меня стыдиться».

После того как полицейский микроавтобус остановился в заметенном снегом внутреннем дворе Управления безопасности, Ка и Мухтара не разделили, но обращались с ними очень по-разному. С Ка сотрудники вели себя как с известным журналистом из Стамбула, влиятельным человеком, который навлечет беды на их головы, если что-нибудь про них напишет, но в то же время готов сотрудничать с ними в качестве свидетеля. С Мухтаром же обращались унизительно, словно говоря: «А, это опять ты!» — а когда они поворачивались к Ка, выражение их лиц словно бы говорило: «Какие у вас могут быть дела с таким, как он?» Ка наивно думал, что они унижали Мухтара отчасти из-за того, что считали его глупцом (неужели ты думаешь, что тебе поручат управлять этим государством!) и неудачником (ты сначала научился бы распоряжаться своей жизнью!). Но ему предстояло намного позже с горечью понять, что они намекали совершенно на другое.

На какое-то время Ка увели в соседнюю комнату и стали показывать черно-белые фотографии, вытащенные из архива, чтобы он опознал невзрачного человечка, убившего директора педагогического института. Здесь были фотографии всех исламистов Карса и окрестностей, кто хотя бы раз попал в поле зрения сил безопасности. Большинство были молодые курды, крестьяне или безработные, но встречались и уличные торговцы, студенты училища имамов-хатибов^[27] и даже университета, учителя и турки-сунниты. Среди фотографий молодых людей, озлобленно и тоскливо смотревших в фотокамеру Управления безопасности, Ка обнаружил лица двух парней, которых однажды видел на улицах Карса, однако ни на одной из черно-белых фотографий невозможно было найти нападавшего, который, как считал Ка, был постарше и более щуплым.

Вернувшись в другую комнату, он увидел, что у Мухтара, сидевшего сгорбившись все на той же табуретке, течет кровь из носа и заплыл один глаз. Мухтар, смутившись, сделал несколько суетливых движений, а затем тщательно закрыл лицо носовым платком. В тишине Ка на какой-то момент вообразил, что Мухтар доказал свою невиновность благодаря этим побоям, которые получил за то, что испытывал чувство вины и душевные муки из-за бедности и глупости своей страны. Спустя два дня, перед тем как Ка получит горькое известие, которое сделает его таким несчастным, каким он еще никогда не был за всю свою жизнь (на этот раз он сам окажется в положении Мухтара), он еще вспомнит эту свою мысль, хотя и найдет ее глупой.

Через минуту после того, как они встретились с Мухтаром взглядами, Ка опять отвели в соседний кабинет записать показания. Рассказывая молодому полицейскому, использовавшему пишущую машинку «Ремингтон» (на точно такой же в детстве стучал по вечерам отец Ка, адвокат, когда приносил работу домой), о том, как убили директора педагогического института, он думал, что Мухтара ему показали, чтобы напугать.

Когда его через какое-то время отпустили, перед его глазами еще долгое время стояло окровавленное лицо Мухтара, оставшегося в Управлении безопасности. Раньше в провинциальных городах полиция так не издевалась над сторонниками старых порядков. Но Мухтар был не из центристской правой партии, вроде партии «Отечество»; он был из тех, кто хотел считаться радикальными исламистами. И Ка опять почувствовал, что в этой ситуации есть что-то связанное с личностью Мухтара. Ка долго шел под снегом, потом присел на изгородь в самом конце проспекта Орду и закурил, глядя на детей, катавшихся при свете уличных фонарей на санках с заснеженного спуска. Он чувствовал усталость от нищеты и насилия, на которые насмотрелся за день, но в нем теплилась надежда, что с любовью Ипек можно будет начать совершенно новую жизнь.

Через некоторое время, вновь бредя под снегом, он обнаружил, что оказался напротив кондитерской «Йени хайят». Огни стоявшей перед разбитой витриной полицейской машины мигали синим светом и мягко освещали толпу детей и взрослых, наблюдавших за полицейскими в кондитерской, и снег, с божественным терпением падавший на Карс. Ка подошел к толпе и увидел, что полицейские все еще допрашивают пожилого официанта.

Какой-то человек робко толкнул его в плечо:

— Вы поэт Ка, не так ли?

Это был юноша с большими зелеными глазами и добрым детским лицом.

— Меня зовут Неджип. Я знаю, что вы приехали в Карс, чтобы написать для газеты «Джумхуриет» статью о выборах и о девушках-самоубийцах. Но в Карсе есть еще один важный человек, с которым вам необходимо увидеться.

— Кто?

— Отойдем в сторонку?

Ка понравился загадочный тон юноши. Они отошли к буфету «Модерн», который, как гласила его вывеска, славился на весь мир своими шербетами и салепом^[28].

— Я уполномочен сказать вам, кто этот человек, только если вы согласитесь с ним встретиться.

— Если я не знаю, кто это, как я могу согласиться встретиться с ним?

— Это так, — сказал Неджип. — Но этот человек скрывается. От кого и почему он скрывается, я не могу вам сказать, пока вы не согласитесь с ним увидеться.

— Хорошо, я согласен с ним встретиться, — сказал Ка. И добавил, как в дешевых детективных романах-комиксах: — Надеюсь, это не ловушка.

— Если не доверять людям, то ничего в жизни не удастся сделать, — ответил Неджип, тоже как в детективном комиксе.

— Я вам доверяю, — сказал Ка. — Кто этот человек, которого мне необходимо увидеть?

— После того как ты узнаешь его имя, ты его увидишь. Но ты должен держать в тайне то место, где он прячется. А сейчас еще раз подумай. Сказать тебе, кто он?

— Да, — произнес Ка. — Вы мне тоже должны верить.

Неджип, волнуясь, словно упоминал имя легендарного героя, сказал:

— Имя этого человека — Ладживерт. — Увидев, что Ка никак не реагирует, он огорчился. — Вы что, в Германии совсем о нем не слышали? Он очень известен в Турции.

— Я знаю, — проговорил Ка успокаивающе. — Я готов с ним встретиться.

— Но я не знаю, где он, — сказал Неджип. — И даже ни разу в жизни его не видел.

Какое-то время они рассматривали друг друга, недоверчиво улыбаясь.

— К Ладживерту тебя отведет другой, — произнес Неджип. — Моя обязанность только свести тебя с человеком, который отведет тебя к нему.

Вместе они пошли вниз по Малому проспекту Казым-бея под предвыборными флажками и мимо предвыборных плакатов. В нервных и детских движениях юноши, в его стройной фигуре Ка ощутил что-то напоминавшее ему собственную молодость, и Неджип стал ему очень близок. В какой-то миг он даже поймал себя на том, что пытается смотреть на мир его глазами.

— Что вы слышали в Германии о Ладживерте? — спросил Неджип.

— Я читал в турецких газетах, что он боевик-исламист, — ответил Ка. — Читал о нем и другие нелестные отзывы.

Неджип торопливо перебил его.

— Так называет прозападная и светская пресса нас, мусульман, готовых бороться во имя своей религии, — сказал он. — Вы светский человек, но, пожалуйста, не доверяйте лжи, которую пишет о нем светская пресса. Он никого не убивал. Даже в Боснии, куда он поехал, чтобы защитить своих братьев-мусульман, и в Грозном, где русская бомба сделала его инвалидом.

На одном углу он остановил Ка.

— Видите напротив книжную лавку «Теблиг»?^[29] Она принадлежит последователям Вахдета^[30], но все исламисты Карса встречаются здесь. Это всем известно, полиции тоже. Среди продавцов есть их шпионы. Я учусь в лицее имамов-хатибов. Нам туда входить запрещено, будет дисциплинарное взыскание, но я подам знак, что мы пришли. Через три минуты из магазина выйдет высокий молодой человек с бородой, в красной тюбетейке. Идите за ним. Через две улицы, если за вами не будет полицейского в штатском, он подойдет и отведет тебя туда, куда должен отвести. Ты понял? Да поможет тебе Аллах.

Неджип вдруг исчез в густом снегу. Ка почувствовал к нему необъяснимую нежность.

Примечания

26

В прошлом городок на европейском берегу Босфора, ныне один из районов Стамбула.

27

Имам-хатиб — глава квартальной или сельской мусульманской общины, имеющий право читать пятничную проповедь в мечети, хутбу.

28

Турецкий национальный сладкий горячий напиток из молока буйволиц, который пьют с корицей и только зимой.

29

«Известие».

30

Одна из религиозных сект мусульман-традиционалистов Турции.