Имя мне – Красный

Орхан Памук, 1998

Четырем мастерам персидской миниатюры поручено проиллюстрировать тайную книгу для султана, дабы имя его и деяния обрели бессмертие и славу в веках. Однако по городу ходят слухи, что книга противоречит законам мусульманского мира, что сделана она по принципам венецианских безбожников и неосторожный свидетель, осмелившийся взглянуть на запретные страницы, неминуемо ослепнет. После жестокого убийства одного из художников становится ясно, что продолжать работу над заказом султана – смертельно опасно, а личность убийцы можно установить, лишь внимательно всмотревшись в замысловатые линии загадочного рисунка.

6. Я — Орхан

— Убили? — спросил Кара.

Кара был высокий, худой и немного страшный. Я как раз входил в комнату, когда дедушка сказал «убили» и увидел меня.

— Что это ты здесь делаешь?

Однако смотрел он по-доброму, поэтому я, не раздумывая, подошел к нему и взобрался на колени. Но он сразу меня ссадил.

— Поцелуй руку Кара.

Я поцеловал. Рука ничем не пахла.

— Какой славный, — сказал Кара и поцеловал меня в щеку. — Вырастет — львом будет.

— Это Орхан, ему шесть лет. У него есть старший брат Шевкет, тому семь. Упрямец, каких мало.

— Я заглядывал на вашу старую улицу в Аксарае, — сказал Кара. — Было холодно, все покрыто снегом и льдом, но такое впечатление, будто ничего не изменилось.

— Нет, все изменилось, все испортилось, и еще как! — ответил дедушка и повернулся ко мне. — Где твой брат?

— У мастера.

— А ты почему здесь?

— Мастер сказал, что я молодец, и отпустил.

— Ты что же, всю дорогу один шел? — спросил дедушка. — Тебя должен водить брат. — Потом он обернулся к Кара: — Два раза в неделю после школы Корана они ходят к одному моему другу, переплетчику, учатся у него ремеслу.

— А рисовать, как дедушка, любишь? — спросил Кара.

Я промолчал.

— Ладно, — сказал дедушка, — давай иди.

От мангала шло такое приятное тепло, что уходить не хотелось. Я на минутку задержался, вдыхая запахи красок и клея. Еще пахло кофе.

— Рисовать по-другому — не значит ли это и видеть по-другому? — говорил дедушка. — Потому-то бедняга и был убит. А он ведь рисовал заставки в старом стиле. Впрочем, я точно не знаю, убили его или нет, — но он пропал. Сейчас художники под началом мастера Османа работают над «Сурнаме»^[27] для султана. Все трудятся дома, только мастер Осман — в дворцовой мастерской. Мне хотелось бы, чтобы ты первым делом сходил туда и увидел все собственными глазами. Я боюсь, что Зарифа мог убить кто-нибудь из других художников. Их все знают под прозвищами, которые много лет назад дал им главный художник: Келебек, Зейтин и Лейлек^[28]. Сходи к ним домой и поговори с ними.

Я попятился и спиной вперед вышел на лестницу. Из комнаты со стенным шкафом, где по ночам спала Хайрийе, послышался шорох, и я заглянул туда, но застал там не Хайрийе, а маму. Увидев меня, она смутилась. Мама стояла рядом с открытым шкафом.

— Где ты был?

Она знала, где я был. В задней стенке шкафа имелась дырочка, сквозь которую можно было увидеть дедушкину мастерскую, а если дверь мастерской открыта — то и коридор, даже дедушкину спальню — конечно, если и там тоже распахнута дверь.

— Я был у дедушки. Мама, а что ты здесь делаешь?

— Разве я тебе не говорила, чтобы ты не ходил к дедушке, пока у него гость? — сказала мама — строго, но не очень громко, потому что не хотела, чтобы нас услышал Кара. — Что они делали? — спросила она уже ласковым голосом.

— Сидели. Но не рисовали. Дедушка говорил, а гость слушал.

— А как он сидел?

Я тут же уселся на пол и изобразил гостя: смотри, мама, я очень серьезный человек, я нахмурил брови и слушаю дедушку, кивая вслед его словам, словно внимая молитве на похоронах.

— Спустись вниз, — велела мама, — и позови сюда Хайрийе. Быстро.

Она села, положила на колени письменную доску и стала что-то писать на маленьком листке бумаги.

— Мама, что ты пишешь?

— Ты что, не слышал? Быстрее иди вниз и позови Хайрийе.

Я пошел на кухню. Брат уже вернулся. Хайрийе положила ему на блюдо плова, приготовленного для гостя.

— Обманщик! — заругался брат. — Оставил меня с мастером, а сам ушел. Мне пришлось все листы одному сгибать. Видишь, все пальцы фиолетовые!

— Хайрийе, мама зовет.

— Вот поем и поколочу тебя, — пригрозил брат. — Поплатишься за свою лень и обман!

Когда Хайрийе вышла, он оставил недоеденный плов, вскочил и набросился на меня. Убежать я не успел. Он схватил мою руку и начал выкручивать.

— Не надо, Шевкет, больно!

— Будешь еще убегать с урока?

— Не буду!

— Поклянись!

— Клянусь!

— Поклянись Кораном.

— Клянусь!

Но он все равно меня не отпустил, а подтащил к столу, на котором был поднос, и поставил на колени. Он такой сильный! Одной рукой держит ложку и отправляет в рот плов, а другой пригибает меня к полу.

— Опять ты брата мучаешь! — упрекнула Шевкета Хайрийе. Она покрыла голову платком, собираясь выйти на улицу. — Оставь его в покое!

— А ты не вмешивайся, дочь пленного, — ответил брат, не отпуская моей руки. — Куда ты идешь?

— Лимонов куплю.

— Врешь, в шкафу полно лимонов.

Брат немного ослабил хватку, я вырвался, пнул его ногой, схватил подсвечник, чтобы им драться, но Шевкет налетел на меня и подмял под себя. Подсвечник упал, поднос перевернулся.

— Наказание господне! — послышался мамин голос. Она не стала кричать — гость мог услышать. Как она ухитрилась пройти по коридору и спуститься вниз, не попавшись на глаза Кара? Она разняла нас. — Позора с вами не оберешься, паршивцы!

— Орхан сегодня соврал, — пожаловался Шевкет. — Оставил меня у мастера, а сам сбежал.

— Молчи! — Мама отвесила ему пощечину.

Ударила она не сильно, брат не заплакал, но надулся.

— Скорее бы вернулся отец! Он возьмет красную саблю дяди Хасана, мы уедем отсюда и снова будем жить у дяди.

— Молчи!

Мама вдруг так разозлилась, что схватила Шевкета за руку и потащила в чулан. Я пошел следом. Мама открыла дверь, увидела меня и сказала:

— Вдвоем будете здесь сидеть.

— Мама, я же ничего не сделал, — возразил я, но в чулан вошел.

Мама закрыла дверь. В чулане было не так уж темно: сквозь ставни окошка, выходившего к гранатовому дереву, пробивался слабый свет, но мне все равно стало страшно.

— Мама, открой, — заплакал я. — Мне холодно!

— Не реви, трус! — напустился на меня Шевкет. — Сейчас откроет.

Мама открыла дверь.

— Обещаете вести себя тихо, пока гость не уйдет? Хорошо, тогда сидите на кухне у очага, наверх не поднимайтесь.

— Нам там будет скучно, — насупился Шевкет. — Куда ушла Хайрийе?

— Все-то тебе надо знать.

В конюшне тихонько заржала лошадь, потом еще раз. Это был конь Кара, не дедушкин. Стало вдруг весело, как будто начинался ярмарочный день или праздник. Мама улыбнулась — так, словно хотела, чтобы мы улыбнулись тоже, подошла к конюшне, открыла дверь и произнесла:

— Тсс!

Потом вернулась и отвела нас в пропахшую маслом кухню, владение Хайрийе и мышей.

— Смотрите никуда отсюда не выходите, пока гость не уйдет. И не ссорьтесь, а то он подумает, что вы избалованные, невоспитанные дети.

— Мама, — заторопился я, пока она еще не успела закрыть дверь. — Мама, послушай: они говорили, что кто-то убил одного из дедушкиных художников.

Примечания

27

«Сурнаме» — иллюстрированная книга, посвященная описанию торжественных процессий и церемоний.

28

Эти прозвища переводятся как Мотылек, Маслина и Аист.