Тополь

Оррин, 2023

Представитель Братства чтецов приходит в город, расположенный на уступе скалы над морем. Братство поручает ему провести переговоры с местным правителем. Добиваясь встречи с ним, чтец задерживается в городе и сталкивается с тайнами, которые пытается разгадать.

III

Каждый из жителей Утеса по той или иной причине был привязан к главному зданию незримой нитью, вследствие чего его порог оставался нетронутым лишь в ночные часы. И, естественно, любой желающий решить свои вопросы с властью как можно скорее, устремлялся на площадь в ранние часы, дабы обогнать других челобитчиков. Поэтому не было ничего удивительного, что когда мне, наконец, удалось добраться до размашистого дубового створа ратушных дверей, тот уже основательно успел зарасти шерстью лохматых голов и рубищ, свалявшейся в хвост, что упирался в торговые ряды. Тем не менее, я уверенно направился к истоку этого чумазого ручья. Левая дверь оставалась заперта для ограничения потока, в то время как по обе стороны от проема правой за порядком следили два спешенных всадника. Едва я приблизился к стражам, те, не уделяя никакого внимания моей наружности чтеца, окатили меня привычным: «В очередь, падаль!», а один из них потянулся к бичу. Зная, что любые объяснения будут бесполезны и даже могут стоить мне нескольких шрамов, я молча выхватил из-под полы плаща свиток, скрепленный добротным сургучом с печатью. Разглядев печать, всадник убрал руку от кнута, и также ни говоря не слова, оттолкнул от прохода парочку просителей, жестом указав мне не задерживаться. В ноздри привычно ударил удушливый запах пота и плесени. Просторный мрачный зал ратуши, открывавшийся за дверьми, был испещрен сыпью конторок писарей. Повинуясь усвоенному с юных лет распорядку, между ними, словно между сотами, вертелся однообразно жужжащий рой людей, в этом чудесном месте превращавшихся в придатки к делам и тяжбам, с которыми они пришли. Здесь получали разрешение на житье и труд, вступали в права наследника, просили о разводе, заявляли о краже или убийстве, доносили на соседа. Первые два яруса ратуши занимала Управа, высшая городская власть в лице советников правителя располагалась на третьем, обителью же самого владыки являлась вторая помимо звонницы башня, очевидно, предваряемая отдельной лестницей, путь к которой оставался загадкой и предметом множества городских слухов и сказов. Бесстрастный писарь с лицом цвета извести, к которому мне довольно быстро удалось протолкаться, подтвердил, что я допускаюсь на второй ярус, разукрасив мой свиток своей росписью. Не теряя времени, я одолел первые валуны отвесной каменной лестницы, как вдруг на меня налетел сутулый и, вероятно, рассеянный молодой человек. Он второпях извинился, собираясь бежать дальше, но моя рука удержала его. Мне не потребовалось и двух мгновений, чтобы узнать в этом служащем Управы человека, некогда бывшего мне куда ближе Брана и Адерин.

— Двирид! — выпалил я, не в силах сдержаться. — Здравствуй, брат!

— Арф? — с радостным удивлением откликнулся он, в отличие от Брана не противясь объятью. — Как ты? Когда ты?

— Я приехал сегодня после рассвета, Двир. Ты служишь здесь?

— Да, я стряпчий.

— А где живешь?

— У нас дома.

— Он еще стоит? Однако.

— Что ты? Его же строил отец.

— У меня два прошения, Двир. Потом я бы хотел заглянуть домой.

— Служба заканчивается лишь после заката, но я, конечно, отдам тебе ключи. — Лицо брата вдруг омрачилось. — Правда, там Нерис… Пожалуй, тебе все же не стоит идти домой без меня, — продолжил он упавшим голосом.

— Что за Нерис? Собака?

— Нет, это моя…

До нас донеслось хихиканье. Оказалось, что несколько писцов, сидевших около лестницы, отвернули свои уши от просителей и с любопытством слушали наш разговор.

— Арф, — смущенно пробубнил Двирид, — мы мешаем здесь. Встретимся у дома на закате. Мне нужно идти.

Опустив голову, он стремительно зашагал вглубь зала. Стремительно, но теперь осторожно, опасаясь наткнуться на кого-нибудь, кто окажется менее дружелюбным. Я узнал эту походку. Когда мой брат выныривал из своего внутреннего мирка, он ходил так, будто все окружающее его было сделано из хрусталя, в то время как на самом деле он был куда хрустальнее окружающего.

Итак, ни друг, ни брат не оставили своих дел ради меня хотя бы на осьмую свечи, отложив на потом разговоры о моем прошлом, здоровье и целях. Пожалуй, я оказался бы заурядным себялюбцем, если бы пожелал этого. В конце концов, что плохого, если они выросли непраздными людьми? И все же мне было обидно, как буднично мы увиделись.

Ярус стряпчих поприветствовал меня бешеными воплями какого-то несчастного. Он носился взад и вперед по длинному сырому дурно освещенному проходу, вдоль которого были установлены скамьи, усеянные, как ни странно, в той или иной мере зажиточным людом. Я помнил, что проход загибался и прямоугольником опоясывал служебные помещения, перегороженные множество раз таким образом, что внутренний прямоугольник разбился на целые соты из крохотных комнат-ячеек. Каждый стряпчий владел собственной каморкой, однако те, чья дверь выходила прямо в проход, ведущий к лестнице, обладали большими правами и преимуществами. Тем временем бешеный поскакал на меня. Он все время повторял что-то наподобие: «Приноси-и-л!» и указывал сидящим в сторону коморок стряпчих, будто пытаясь призвать их на помощь. Его увлажненные глаза отчаянно скользили по скамьям, ни на ком не задерживаясь, при этом он попеременно хохотал. Уже в следующее мгновение наперерез бешеному тяжелой походкой шагал появившийся со ступенек спешенный всадник. Не упало и горсти, как вскрики умолкли внизу.

— В третий раз отказали. В третий, молодой человек, — неторопливым густым голосом проговорил по-морскому загорелый седобородый купец, расположившийся на скамье неподалеку. Он вежливым жестом указал на соседнее с ним пустующее место.

— Прошу простить, господин купец, — поклонился я. — Я спешу к стряпчему по делу.

— Ну, конечно, — кивнул седобородый, — как и все здесь. А вы по какому, простите за любопытство?

— Духовному.

— Ах, да. Этот плащ. Вы, разумеется, чтец?

— Арфир-чтец, к вашим услугам, — ответил я, чувствуя, что чтеца во мне узнают, пожалуй, быстрее, чем мне бы того хотелось.

— Дилан-корабел, к вашим. Да вы не тушуйтесь, господин Арфир! — воззвал купец. — Стряпчий, к которому я приглашен, как раз скоро должен освободиться, другие примут вас не раньше. Ладья у меня припозднилась, видите ли, идет с края света, напрямую в наши моря оттуда не попадешь. Ей приходится огибать полмира, мне объясняться с Управой, и, право, не знаю, что сложнее. Но верите ли, в третий раз.

— Вы об этом помешанном? — уточнил я, устроившись рядом с корабелом.

— Я бы лучше сказал, о непутевом. Ему уже было повторно отказано на прошлой неделе, но он все-таки явился еще раз — не может смириться, а между тем случай совершенно безнадежный. Вот вы, чтецы, уважаете письмена и свитки, а этот парень отнесся к ним легкомысленно и поплатился. На Утесе он появился недель семь назад, полагая ненадолго остановиться здесь и разыскать судно, уходящее на юг. У этого горемыки странная мечта — попасть к южанам не для торговли или иных понятных дел, а чтобы выяснить, так же ли они смеются, как кимрийцы. Я говорил ему, что бывал за морем множество раз и не обнаружил особых отличий, но вряд ли это принесло ему утешение.

— Вы знакомы с ним?

— Почти в той же мере, что и с вами. Месяц назад он сидел на том самом месте, где вы нынче, также дожидаясь стряпчего. Тогда он еще не был так отчаян, обладая способностью изъясняться и даже беседовать, как образованные люди, ведь это было его первое посещение ратуши. Он приехал на побережье с северных гор и, как я сказал, собирался в дальнее плавание. Естественно, такое путешествие предполагает значительные траты, поэтому несчастный продал дом со всем имуществом, и на бо́льшую часть денег приобрел яхонт. Прибыв на Утес, он поспешил к нашему меняле Корину, именующему себя златником, но не продал камень, а отдал на хранение, получив обычную в таких случаях расписку. Затем бедолага добрался до пристани и, к своему ликованию, нашел нужный корабль, готовящийся к отплытию через два дня. Вечером на радостях он хватил лишнего в харчевне на постоялом дворе, где остановился. По пробуждении в своей постели засветло с треском в голове, этот мечтатель потянулся к поясу, привычно проверяя, в порядке ли расписка, но ни нее, ни денег на месте не оказалось. Обшарив комнату вдоль и поперек и облазив харчевню, с тяжелым сердцем он вновь отправился к Корину. Однако меняла сделал вид, что видит его впервые. Так непутевый в считанный миг сделался нищим в чужом городе, потеряв дорогу на юг к мечте и на север к дому. Горемыке не оставалось ничего, кроме Управы. Когда он вышел от стряпчего, на него было больно смотреть. Власть в лице своего представителя не только посмеялась над ним, полностью подтвердив правоту Корина, но также допросила его и потребовала найти место в недельный срок. Не хочу кичиться добродетельностью, господин чтец, но я попытался помочь бедняге. Я предложил ему временную работенку в моем мореходстве, но тот был совсем раздавлен и не воспринимал мои слова. Тогда я пихнул ему горстку монет. Как я слышал потом от знакомых, он делал детские попытки обмануть златника. Отыскал несколько держателей кориновых расписок, взял у них образец и нарисовал подделку. Когда он предъявил это художество Корину, меняла лишь усмехнулся и выкинул его из лавки, пригрозив всадниками. Упорствуя в своем безумии, он нанял какого-то проходимца, чтобы тот устроил перебранку со златником и отвлек его внимание, в то время как владелец яхонта проникнет в хранилище. Однако этому «хитроумному» плану не суждено было сбыться, потому как проходимец просто сбежал с деньгами. Непутевый заглянул в Управу еще раз. Теперь он умолял стряпчих за счет казенных средств написать и даже послать гонцов на его родину, чтобы те отыскали местного меновщика, у которого и был приобретен яхонт, меновщик прибыл бы на Утес и подтвердил бы, что камень, хранимый у Корина, принадлежит непутевому. Думаю, его не бросили в подвалы только потому, что он доставляет чиновникам удовольствие своим унижением. Сегодня вы стали свидетелем его третьей попытки. Насколько я понял, он пытался доказать, что приносил расписку в первый же приход, и что она просто затерялась из-за нерадивости стряпчих. Окончание столь печального сказа вы видели. Вы можете подумать, господин чтец, что я заговорил об этом глупом и неудачливом человеке просто чтобы скоротать время или почесать языком. Не скрою, отчасти, да. Но мне занятно вот что. Все это время непутевый ел, спал и сходил с ума на том же постоялом дворе на мои деньги. Распорядись он ими по-другому, устройся на самую худую работу, пусть и не у меня, неужели не смог бы такой нестарый еще и здоровый подняться на ноги, заняться делом, скопить средств и в конце концов пустить их туда, куда он так хотел?

— Мне кажется, вместе с распиской он потерял веру, веру в мечту и в то, что способен ее достичь, — произнес я задумчиво. — Иные будто влюбляются в свое несчастье и страстно упиваются им, не желая от него оторваться, тогда как их прошлое и былые светлые надежды становятся лишь придатком их поражения, а они — его рабами.

— Стряпчий приглашает, — прервал мою мысль бесцветный голос из недр чиновного улья.

— Идите, — кивнул мне Дилан, — я старик, торопиться — удел молодежи.

— Спасибо вам, господин корабел, — поблагодарил я. — Карид да будет вам спутником!

— Полагаю, мы еще увидимся, господин чтец.

Обитель стряпчего длиной около четырех, а шириной — трех локтей, сходная, скорее, с овощным коробом, нежели с приемной, вмещала в себя два крохотных стола, один у стены противоположной проходу и один — у смежной справа от меня. Ближний ко мне стол занимал писарь, а сам стряпчий разместился за вторым столом в глубине помещения, если, конечно, называть глубиной расстояние в три шага. В углу между стряпчим и писарем возвышался ларь, до отказа забитый свитками. Вдоль дальней стены перед стряпчим приютилась лавка для посетителя, но та также не пустовала. Я, было, приоткрыл рот, намереваясь обозначить свое присутствие, как писарь молниеносно ткнул пером в следующую дверь, находившуюся в пятнадцати вершках от его уха. Во второй комнате со мной повторилось то же самое. Приоткрыв третью дверь, я был почти вдавлен в стену потоком людей, перемещавшихся к выходу из улья. Первым перед моим носом прошмыгнул рыжий коренастый чиновник, пробасивший: «Обождите!», вдогонку за ним проскакал проситель, гнусящий: «На вас вся надежда!» и в заключение трое пихающих другу друга в спину молодых людей, шепчущих: «Отец, подарочек не забудь ему…» и походивших на просителя, как две капли меда. Заглянув в третью комнату, я обнаружил точно такую же обстановку, как и в предыдущих, только очередная дверь находилась теперь не напротив, а сбоку. По-видимому, один из молодчиков горстью ранее висел на потолке, иначе трудновато было объяснить, как промчавшаяся мимо меня ватага здесь размещалась. Писарь, не поднимая глаз, устало махнул пером в сторону скамьи. Я еще раз оглядел комнатушку и передернул плечами при гадкой мысли о том, что Двирид проводит дни в такой же глухой безоконной клетке. Позади меня раздался резкий скрип: стряпчий вернулся. Я успел заметить в его руке небольшой мешочек, который он поспешил упрятать под плащ. «Подарочек» был успешно вручен. Рыжий чиновник грузно плюхнулся на жалобно всхлипнувшее кресло и одновременно брякнул «Ну!» (но у него получилось нечто вроде «На!»).

— Арфир-чтец к ваш…

— Ха! А у меня записано «Дилан-корабел», — воодушевленно перебил меня рыжий. — Меж тем корабел сидит снаружи, а вы на корабела явно не тянете.

— Верно, потому что я чтец. Арфир-чтец к вашим услугам, — терпеливо разъяснил я. — Господин корабел любезно уступил мне.

— Похоже, и впрямь, чтец. Ты смотри! — бросил начальник каморки писарю с развязностью, скрывавшей, впрочем, легкую настороженность. — И что же привело вас к нам, сударь книжник? — продолжил чиновник.

— Я хотел бы говорить с советником владыки по духовным вопросам.

Стряпчий крякнул.

— Крепко машете, господин чтец. Изволите шутить?

— Отнюдь.

— Эх, везет вам, что денек сегодня знатный. Внесу уж я вас в список и неделек так через семь…

Моя рука прервала этот снисходительный зачин, разместив перед чиновными веснушками свиток с печатью.

Рыжий побледнел.

— Я сейчас уточню… господин чтец, — пролепетал он. — За мной… пожалуйте.

С этими словами стряпчий растворился в улье, и я поспешил следом.

Чиновник петлял и шустро уворачивался от встречных торопыг. Не обладая подобными навыками, но пытаясь не упустить из виду его мясистый затылок, я попеременно налетал на разношерстных просителей, получая от них емкие прозвища и даже пару-тройку неплохих пинков. Больше всего мне пришлось задержаться в комнате с площадным шутом, зачем-то развлекающим чиновников подкидыванием куриных яиц. Естественно, второпях я задел скомороха, итогом чего стало прямое попадание яйца в рубаху тамошнего стряпчего с последующим растеканием по оной. Дальнейшее продвижение было в миг приостановлено перегородившим дорогу писарем. Тут же на подмогу подоспел и шут. Распорядись я неверно следующим мгновением, эти двое, несомненно, скрутили бы меня, однако вовремя поставленная подножка опрокинула скомороха на писаря, и, перепрыгнув через них, я обнаружил себя в широком проходе по другую сторону улья. Рыжий пропал, но единственным путем, которым он мог двинуться, была неприметная лестница, винтом уходящая на третий ярус. Однако едва стоило мне приблизиться к ней, как ступеньки заслонил словно отслоившийся от стены стражник. Мне оставалось ждать, но уже через полгорсти лестницу огласил перестук спешных ног. Стряпчий вынырнул из проема как раз вовремя, чтобы предотвратить повторную попытку нападения на меня со стороны сборища с шутом. Сделав знак стражу, рыжий пропыхтел: «Идите», и я последовал его словам.

Моим глазам предстал на этот раз совершенно безлюдный проход, все двери которого выглядели наглухо запертыми. Всмотревшись пристальнее, я заметил, что ближе к концу прохода стена будто подкрашена охрой: одна из приемных все же была открыта.

Я перешагнул через порог тусклой горницы. Мутная стеклянная завеса, перекрывшая собой оконную прорезь, превращала бойкий полуденный свет в полумертвый отросток солнца. Строгое убранство составляли лишь узкий поставец,¹⁵ хранивший два грязных свитка в себе и глиняный сосуд на себе, а также стол, словно выныривавший из противоположного угла, за которым, строго сложив руки, восседал советник. По-видимому, в точности тот же набор я застал бы за любой другой дверью прохода и как будто был разочарован этим, почему-то полагая, что попаду чуть ли не в тронную залу. Обитатель горницы, хмурый скрюченный человечек преклонных лет, вероятно, достаточно приглядевшись ко мне, протараторил:

— Господин Арфир-чтец, не так ли?

— К вашим услугам, — ответил я, приблизившись к столу.

— Я спрашивал вас не об услугах, а о вашем имени, — сухо процедил советник, — впрочем, будем считать, что вы тот, кем назвались. Можете присесть, не обязательно нависать надо мной.

Я слегка растерялся: присесть было некуда.

С удовольствием проследив за моим недоумением, старик ткнул пальцем в направлении окна. И, действительно, где-то между ним и конторкой я обнаружил крохотную скамью. Опустившись на нее, я сравнялся ростом со столешницей, заняв достаточно странное положение. Мой нос чуть не уперся в колени, спина согнулась, ноги почти сразу начали затекать и, кроме того, теперь, чтобы смотреть на собеседника, мне приходилось выгибать из такого положения шею. В свою очередь добившись полного неудобства для посетителя, советник приободрился и, наконец, приступил к делу.

— Итак, господин чтец, как долго вы пребываете на Утесе?

— С сегодняшнего утра.

— Цель вашего приезда?

— Личная беседа с владыкой по вопросу, беспокоящему Братство Чтецов. Мои полномочия представителя Братства и прошение о встрече здесь. (Я протянул к столешнице свиток с сургучом).

Советник прищурился. Он с неохотой принял свиток дрожащими узловатыми пальцами. В отличие от подчиненных старик воспринял печать спокойно. Сломав ее ловким щелчком, он раскатал лист и суетливо, но внимательно пробежался по нему глазами, придерживая его одной рукой, а вторую зачем-то прижимая к пояснице.

— Владыка тяжело болен, — благоговейно вздохнул он. — В ближайший месяц никакие встречи с ним невозможны. Единственные, кому дозволено приближаться к нему, — это слуги и лекаря, а уж никоим образом не чтецы, поэтому я отказываю вам в прошении. Однако, как советник по духовным делам, я мог бы заслушать ваши вопросы.

— Когда у человека серьезное недомогание, мне думается, чтец как раз тот, кого можно допустить к больному помимо лекарей и слуг, — заметил я. — Мне поручено обсудить дела лично с владыкой и ни с кем иным, поэтому и я даю отказ на ваше предложение. Я буду взывать о том, чтобы хворь оставила правителя, и, если отсрочка для повторного прошения равна месяцу, значит, я подожду этот срок.

— Для этого вам необходимо дозволение на проживание, — ухмыльнулся чиновник. — Вы им располагаете?

— Оно мне не требуется, — отрезал я. — Утес — моя родина. Я родился на нем в семье Амлофа-оружейника и, таким образом, следуя законам Кимра, имею неограниченное право на пребывание в родном городе.

— Верно, если только город вас не изгонит. Я помню господина оружейника. Это был достойный и состоятельный человек, но не советую вам рассчитывать на то, что его имя способно открывать двери. Если не ошибаюсь, наш служащий, Двирид-стряпчий, приходится вам братом.

— Да, но какое это имеет отношение к делу?

— Прямое, господин чтец. Для того, чтобы остаться в городе, вам нужно жилье, и ежели вы собираетесь остановиться у брата, не забудьте уведомить об этом нас.

— Где бы я ни остановился, Управа узнает об этом в надлежащий срок. А теперь я хотел бы получить разрешение на встречу с владыкой через месяц.

Советник взял перо и сноровистым движением нацарапал на свитке несколько строк.

— Через месяц, — прошипел старик, протянув мне лист, — предъявите страже. Это пропуск. Ко мне. Разумеется.

Последние слова он явно произнес через силу — я окончательно убедился в том, что его мучает боль. Мне вдруг безумно захотелось уйти. Внезапное малодушие убедило меня, что пытаться выбить из этого злобного недужного конторщика нечто большее, чем повторное свидание было занятием столь же бессмысленным, как уговорить лягушку петь соловьем. Запрятав разрешение под полу плаща, я с трудом оперся на одеревеневшие ноги и направил их к двери, так и не выпрямив до конца окаменевшую спину и дивясь тому, как быстро в этой горнице стройные превращались в горбатых. Тем не менее, на полпути к выходу я овладел собой и остановился, потому что второе ходатайство оставалось неоглашенным.

— Я не отпускал вас, господин чтец! — в то же мгновение окатил меня резкий оклик из угла. (Вероятно, хозяин горницы преодолел приступ). — Какого рода делами вы собираетесь заниматься, проживая на Утесе?

Голос советника прозвенел теперь невыносимо мерзко и даже пугающе.

Я обернулся. Чиновник-карлик облокотился на стол, нависнув над конторкой, будто потревоженная гадюка, не способная причинить врагу вреда силой тела, но полная такого количества желчи и яда, чтобы отравить его насмерть. Старик вонзил в меня свои крохотные расширенные зрачки, словно иглы, пытаясь разгадать мои намерения и будто уже приступить к их казни. Его яростный порыв был настолько резок и властен, что пару мгновений я не мог разомкнуть губ.

— Служением, — наконец прозвучал мой ответ тихо, но четко. — Я — чтец, читальная служба — мое призвание и мой долг. Дозволить мне его — мое второе прошение.

— А почему вы полагаете, что вам удастся служить здесь? — усмехнулся советник.

Я в два шага возвратился в угол, в этот раз оставшись на ногах.

— Потому что Управа дозволяла служить чтецам на Утесе и до меня.

Чиновник обрадовался этим словам, как будто ждал их.

— По дороге к нам, господин Арфир, вы, вероятно, слышали о вашем предшественнике. На Утесе, и правда, около трех лет трудился посланник Братства. За грядущий месяц вам, быть может, представится случай разузнать о его жизни и смерти, но предупреждаю: люди неохотно станут говорить о нем. Как случилось, что весной этого года он почил? Не верьте сплетням про серку: на его коже и языке не обнаружили следов этого проклятья, обрушившегося на наш несчастный град. Он умер от удара изнутри. Буря пронеслась в его груди и истрепала его сердце так, что то более не стало ему повиноваться. Полагаю, его кончина стала следствием мук совести, мук от сознания содеянного.

— Вы описываете его, как преступника, господин советник! — воскликнул я негодующе, — какая же вина ему вменялась?

— На вопросы отвечаете вы, господин чтец, — отрезал чиновник. — У меня достаточно более важных забот, чем сплетни и домыслы о ваших собратьях. Я лишь хотел показать вам, что в своем будущем служении на Утесе вам следует опасаться не Управы.

— Кого же в таком случае? — глухо спросил я.

— Вы скоро поймете. Управа в лице советника владыки по духовным вопросам, — продолжил он чеканно, подтянув к себе новый лист, — удовлетворяет ваше прошение и настоящим дозволяет вам, господин Арфир-чтец, осуществлять читальное служение и сопряженные с оным действия вплоть до следующего посещения вышеуказанного советника. Для этих целей вам во временное пользование предоставляется здание читальни на городской набережной. Ваша деятельность не может препятствовать торговле, ремеслам и прочим необходимым занятиям горожан, не должна ввергать их во вредоносные лжеучения и настраивать против действующей власти, в связи с чем Управа берется осуществлять необходимый надзор. На том прощайте.

Я пораженно принял еще один свиток из рук старого чиновника.

— Карид да будет вам спутником! — простился я.

Старик не ответил.

На полдороги к двери я вновь обернулся.

— Господин советник, прикажите своим слугам остричь вашу собаку и набить ее шерстью пояс.

— Что? — недоуменно посмотрел на меня чиновник.

— Это поможет от спинной боли.

— Какое вам дело до моей боли?

— Быть может, вам представится случай разузнать, — произнес я и вышел.

Примечания

15

Поставе́ц — шкафчик без дверец