Сократ

Ордуни

В основе всех сюжетов лежат события из милицейской практики автора. Имена персонажей по известным причинам изменены, а любые совпадения следует считать случайными.

Плеть

Если тебя лягнул осел,

не отвечай ему тем же.

Плутарх

— Чего ломитесь? Как будто вас здесь ждут!

Из-за двери послышался заспанный женский голос. — Открывайте: милиция, — ответил я дежурной фразой. Дверь открыла молодая женщина и недовольно спросила:

— Чего надо? Вы бы еще ночью пришли!

— Я ваш участковый. Пришел по вызову. Представьтесь, пожалуйста.

— Ну, Тамара я, дальше что?

— Что у вас произошло?

— Ничего… хорошего.

Ей было лет тридцать или около того, на ней был халат и мягкие тапочки. Опухлое лицо да перегар свидетельствовали о ночных возлияниях.

— Меня интересует причина вызова милиции.

— Послушайте, товарищ милиционер, или как вас там, у меня нет ни времени, ни желания точить с вами лясы. Так что до свидания, — она стала закрывать дверь.

— Минуточку, гражданка, не так скоро, — остановил я ее. — Мне надо вас опросить…

— Ну, надо — так опрашивай, мне то что!

Она снова попыталась закрыть дверь.

— Вы меня не поняли, опрос — это когда вы говорите, а я записываю. — О, Господи, дадут мне сегодня поспать!.. Черт с тобой, опрашивай.

— Зачем вы вызвали милицию?

— А тебе какое дело?

— Повторяю свой вопрос: зачем…

— Ладно, чего заладил, чай, не дура… Надо было, раз вызвала…

— И зачем же?

— А ты уверен, что хочешь знать?

— Гражданка… — начал, было, я, но она не дала мне закончить.

— На, любуйся…

С этими словами она развела полы халата в стороны… Я оторопел.

— Видал? Проткнули меня малость… — сказала она, показывая пальцем на порез чуть выше пупка.

— Прикройтесь, вам не стыдно!

— Стыдно, у кого видно!..

— Что с вами стряслось?

— Ничего говорить не буду, заяв подавать не буду, показаний давать не буду! А тебе показала… так ты сам напросился. А впрочем, у меня все хорошо.

— Мне не понятен ваш настрой. Если у вас все хорошо, зачем надо было милицию вызывать, отрывать людей?..

— Я посмотрю, когда тебя резать будут, как ты запоешь. И потом, не больно вы и перетрудились…

— Не надо грубить, это вас не красит. Кто вас порезал?

— Конь в пальто! Ничего не было, ничего я тебе не показывала, тебе все это привиделось…

— Не хотите говорить мне, так расскажете в другом месте. Получается, что вы сделали ложный вызов спецслужб…

— Каких еще спецслужб?

— Милицию! Я буду вынужден подать рапорт…

— Не дури, начальник! Какой еще рапорт! Одни твои слова. А что видел меня голой… Ну, так кто ж тебе поверит? А будешь упираться, так вообще скажу, что ты ко мне приставал… Так что опрашивай и ступай восвояси.

— Гражданка…

— Послушай, мент, а может, лучше ты зайдешь ко мне, там и поговорим. Я тебя чаем попотчую, а может, чего покрепче предложу? А?

Годы работы в службе участковых вырабатывают в тебе такую выдержку, которая доступна не многим. Куда проще было бы плюнуть, развернуться и уйти, однако легкие пути редко бывает верными. И особенно, если ты участковый! Люди разные, и к каждому нужен свой подход.

— Вы, как я погляжу, настроены фривольно. Мне не до шуток. Одевайтесь и пройдемте в участок. На слове «участок» лицо ее изменилось, она настороженно посмотрела и как-то подозрительно покорно сказала:

— Хорошо. Только переоденусь… — после чего закрыла за собой дверь. В какой-то момент я подумал, что она больше не выйдет. Однако она сдержала слово, и вскоре мы были в опорном пункте.

— Итак, ваше семейное положение? — начал я опрос.

— Замужем я.

— Дети есть?

— Только их и не хватало.

— С кем поссорились?

— Известное дело с кем: с мужем, будь он трижды неладен!

— Так, значит, это он вас?

— Что он?

— Как что, порезал…

— Кого порезал? Меня? Вздор! И откуда вы это взяли?

— Хорошо, чем занимается ваш муж?

— На нервах моих играет.

— Вы ведь не ребенок, ведите себя серьезно!

— А чего вы к мужу моему пристали? Дался он вам… Говорю же: ни при чем! Дайте, в конце концов, бумагу, я все напишу…

Я дал ей чистый лист, ручку, и она стала писать. Удивительное дело, пока бумага не марана, она всего лишь бумага, но стоит на ней написать нужные слова — и это уже документ! От него людские судьбы зависят…

Закончив, она огляделась и с явным удивлением посмотрела на меня.

— Что это все значит?

— Что всё?

— А всё! Это не участок, а выставка какая-то! Прямо пансион благородных… ментов! Картинки у тебя здесь какие-то, чистота всюду, порядок… Непорядок!

— Я вас не понимаю!

— А чего тут понимать? Атмосфера здесь неподходящая, совсем неподходящая…

— А что вам не нравится? Живопись положительно влияет на человека, в частности, снижает уровень страха или беспокойства.

— Нет, несерьезно все это как-то… совсем несерьезно. А уровень страха не снижать, а повышать нужно… Без него никуда!

Она замолчала, достала из сумки сигареты и хотела закурить.

— Здесь не курят.

— Ну, говорю же — пансион! Курить здесь, видите ли, нельзя! Даже в самолетах пепельницы предусмотрены! Чего еще здесь нельзя? Наверное, ругаться матом? Угадала?

— Само собой разумеется.

— Вот ты… ты с кем работаешь? С кем дело имеешь? С профессорами, может, с академиками или с уголовниками да проходимцами всякими?.. Это милиция!

— И что, что милиция?

— А то, что бояться должны, тогда и уважать будут. Некоторые так только язык силы и понимают…

— Часто убеждение бывает действеннее, чем сила. А что касается уважения, то, для начала прекратите… тыкать.

— Нет, мне здесь и слова не дадут сказать!..

— Почему же — говорите.

— Вот это кто, например? — спросила она, меняя тему и тыкая пальцем в репродукцию, висящую на стене. С холста на женщину укоризненно взирал первый министр внутренних дел.

— Это Кочубей… — начал, было, я отвечать на вопрос, но она не дала досказать.

— Можешь не отвечать, это совершенно не важно. Сюда если и следовало чего повесить, так это… хорошую плеть.

— Что?

— То, что слышал: плеть. И каждый негодяй будет поглядывать на нее и все свои грешки в душе перебирать. Все вспомнит: и чего делал, и чего не делал…

— Здесь бывают разные люди. В человеке плохое и хорошее уживаются удивительным образом. Вот, например, вы…

— А что я?

— Я уверен, что в вас хорошего намного больше.

— Интересно, откуда такая уверенность? Ты меня знаешь всего ничего, а говоришь…

— Все плохое в людях привнесено обстоятельствами, извне, так сказать, и очень непрочно. А вот хорошее — это…

— А это кого казнят? — снова спросила она, разглядывая другую картину.

— Какая вам разница, это же неважно…

— Не скажи, эта вот поуместней будет… Казнь все-таки! Кого?

— Степана Разина…

— Вот оно что! Ишь ты, музей здесь устроил! И потом, а почему нигде нет окурков?

— Каких еще окурков? — удивился я.

— Каких, каких! Самых обыкновенных, тех, что бычками называются…

— Вы понимаете, что говорите?

— Значит, не куришь… Плохо! Кто не курит и не пьет, тот…

— Гражданка, прекратите паясничать.

— Не нравится? Вот ты говоришь, что я тыкаю. Встречный вопрос: почему ты выкаешь? Меня все эти телячьи нежности нервируют, знаю, что все это притворство и лицемерие… — она замолчала. — Показуха, одним словом. А на деле…

— А что на деле?

— Ничего, проехали…

— Вас что, кто-то обидел? В ваших словах много грубости, а в душе — злоба и тоска…

— Какое дело тебе до моей души? Может, ее вообще нет! Уже нет…

Она снова взялась за сигарету.

— Как-то нас, девчонок молоденьких, менты загребли… Мы тогда из села приехали, поступать хотели… Дурехи! Не знаю, может, нас за путан приняли, может… Не знаю… Короче, доставили всех нас в участок. Этот участок я на всю жизнь запомнила… Стоим, мнемся, а там накурено, как в аду!!! И везде окурки, окурки… В пепельнице, на столе и даже на полу… Нам, дурам, все хихоньки да хахоньки… Глянь, а там на стене висит плеть… черная такая, крученая… настоящая плеть. Точно такая у нас в деревне на конюшне была, лошадей стегать…

Она замолчала, потом стала нервно вертеть в руках сигарету.

— Курите, если невмоготу…

Она закурила, сделав глубокую затяжку, после чего затушила сигарету.

— С тех самых пор у меня нет души… умерла она, зато сердце ожесточилось, — наконец, произнесла она. — А сюда пришла — проверить: может, и у вас тут плеть имеется… А тут на тебе — батюшки, пансион!

— Если вас лягнул осел, не стоит отвечать ему тем же. Если вас кто-то обидел, это не повод мстить всему миру.

— Повод! Еще какой повод! Теперь я всех ненавижу! Хотите правду?

— Ну, говорите.

— Будь у меня возможность, я превратила бы всех вас в муравьев, а потом раздавила.

— Обидеть — дело не хитрое, лучше подумайте над тем, что, если желаешь превратить кого-то в муравья, значит, уже сама в него превратилась… Мечтая о мести, ты становишься вровень со своим врагом, а, прощая, превосходишь его. Ну, а если простить вы пока не в силах, просто забудьте…

— Я не злопамятная… просто злая я, да память у меня хорошая.

— Память здесь ни при чем…

— А что при чем?

— Вы знаете, чтобы доказать чью-либо вину в преступлении, нужно доказать, что преступник мог поступить иначе… В народе говорят, что обстоятельства выше нас. И порой мы не в силах не сделать того, что делаем… Даже те, кто совершил самые ужасные преступления, когда-то были невинными детьми. Но эти дети росли во взрослом мире… Они тоже ссорились, как и взрослые, обижали друг друга и обижались сами. Им было с кого брать пример… Они взрослели, взрослели и их обиды, они росли, обиды тоже росли. Мы все полны обид, мы идем по жизни с грузом обид, с тяжелым бременем, и за нами тянется их длиннющий шлейф. Кого-то обидели мы, кто-то обидел нас, обиды копятся, делая нас хуже, отравляя, ожесточая, оскверняя. Чем мы старше, тем их шлейф длиннее, а мы хуже… Обиды слепят нас и искушают на новые. Несмотря на то, что их нельзя увидеть, мы их очень остро чувствуем. Мы живем в атмосфере обид, и порой они страшными ливнями войн и междоусобиц обрушиваются на наши головы…

— Да вам адвокатом работать!

— Участковый — это и адвокат, и прокурор, и в какой-то мере судья в одном лице.

— Я вижу…

— Плохо не только вам, у каждого своя беда. Только она не всегда видна… Бывает, посмотрит кто на кого со стороны — обзавидуется! Только забывает завистник, что внешность-то обманчива, и порой на душе кошки скребут, или того хуже — хоть в петлю лезь… Странно, но когда плохо не только тебе одному, становится легче. Так уж устроен человек… Те, кто тебя обидел, достойны не столько мести, сколько жалости. Они уже наказаны судьбой, и что им пришлось пережить, ведомо лишь им. Не зря Христос, умирая, просил пощады для своих палачей: «Отец, прости их, ибо не ведают они, что творят». Возможно, и тебе это знание принесет облегчение. Но чтобы стать по-настоящему счастливой, нужно научиться радоваться не чужому горю, а чужой радости… Это очень и очень непросто! Но других путей к счастью нет.

— Прости… те меня.

— Не стоит… Заявление писать не надумали?

— Незачем, я сама во всем виновата… Мужа обидела, вот и вас ни за что обидела…

— Род человеческий един, и часто за грехи одних ответ несут совсем другие…

— Знаете, возможно, это я сама себя ткнула… может, по-пьяни, может, сдуру, может, чтоб мужа напугать, а может, попросту жизнь потеряла смысл…

— Смысл жизни придают дети, и, если ваш дом не наполняют детские голоса, его наполнят ругань и грызня… Подумайте над этим.

— Вот! — она протянула мне лист, где написала, что травму получила по собственной вине и в помощи милиции не нуждается. — Простите, что отняла ваше время… Спасибо… И еще… я тут… ну, это… в общем, у вас здесь очень красиво.