Дьявол с кладбища Пер Лашез

Ольга де Бенуа

В ночь перед Рождеством на кладбище Пер Лашез начинается карнавал. Со всех концов земли сюда слетаются проклятые короли и королевы, великие грешники, духи и тени. Оскар Уайльд, Эдит Пиаф, Джим Моррисон, Мольер, Философ и Косматая Ведьма – столько гениев заперто на этом кладбище. Все они – вечные гости Безумного Рыбника. Сможет ли один из них, Дьявол с чудовищной мордой и нежной душой, спастись и завоевать сердце Прекрасной Девы?

Дьявол с кладбища Пер-Лашез

Слово о вечной любви

Посвящаю моему мужу Арно де Бенуа

Снился мне сад в подвенечном уборе,

В этом саду мы с тобою вдвоем.

Звезды на небе, звезды на море,

Звезды и в сердце моем.

Елизавета Дитерихс

На кладбище Пер-Лашез смеркалось. Вот уже который век. Тысячу лет. Миллиарды столетий. На кладбище Пер-Лашез смеркалось, как и в ту самую рождественскую ночь в глубине времен. Темнота окутывала землю. Баюкала землю. Клубилась в тумане, в межзвездии, среди метеоритных бурь. Таскалась как облезлая тень между надгробиями цвета мха и тлена. Волочила сыроватый хвост, ежилась под ледяным декабрьским дождем. На кладбище Пер-Лашез смеркалось.

Из дневника Безумного Рыбника

0 — Начало начал

«Идем: вам путь чрез тысячи преград».

Так он пошел, так ввел меня в мгновенье

В круг первый, коим опоясан ад.

Данте Алигьери «Божественная комедия»

Вхожу сюда через каменные ворота. Как всегда, одна. За моей спиной замолкает тревожно город. Над моей головой устало зевает свет.

Я бреду по пахнущим сыростью аллеям между надгробиями и отгремевшими жизнями к покосившемуся склепу. Открываю дверь своим ключом и опускаюсь на расколотую мраморную плиту у ног белоснежной статуи с прекрасным, как вечность, лицом. Полустертая надпись гласит: «Здесь покоится та, что была любима больше жизни». Но буквы затерялись в тени времен, и теперь никто, даже Тысячелетний Дуб, не вспомнит ее имя.

Если закрыть глаза и вдохнуть печальный неподвижный воздух склепа, то можно почувствовать, что это место удивительной силы, что здесь пахнет не тленом, но подгоревшими звездами с Млечного Пути, марсианским дождем и рождественскими туманностями Андромеды.

Я любуюсь светлой фигурой, закутанной в кружевное покрывало. Даже не верится, что это камень. Кажется, вот-вот оживет она. Статуя молчит. Молчу и я.

Я смотрю на безмолвную статую. И вдруг вижу эту историю. И ныряю в нее без оглядки, надеясь, что она сама вынесет меня на берег. Я вижу маленького дьявола с кладбища Пер-Лашез. Дьявола, который любил. Дьявола, который любил так, что обрел смысл жизни. И больше не вижу ничего.

Хотя нет. Подождите! Я всматриваюсь в это странное печальное существо, которое явилось мне из темных глубин моего сознания. Этот дьявол предстает передо мной в мельчайших деталях, во весь рост, будто вырвавшись из мучительного плена небытия, решив стать самой жизнью. Он безграничный и пугающий, как отдаленные уголки Вселенной. Он изломан, как линии на моей руке. Он дик и непонятен, как африканские маски в музее Бранли. Я смотрю ему в глаза и вдруг понимаю, что знаю о нем все. Все, что с ним было и будет. Его история пылает, мечется у меня в груди и просит быть рассказанной. Да будет так.

Это история о Дьяволе с кладбища Пер-Лашез.

I — Свечение

What’s in a name? that which we call a rose

By any other name would smell as sweet

William Shakespeare — Romeo and Juliet. Act II. Scene II¹

Старый Ворон, танцующий в морозном небе на кладбище Пер-Лашез, не ведал ни надежды, ни желаний, ни тоски. Этот сумрачный мир принадлежал ему, и он принадлежал этому миру. Сколько веков летал он здесь в бесконечной ночи. Сколько веков кружил он в замершем на краю пропасти пространстве, среди узловатых вязов, дубов и кленов. Столько веков, что забыл свое имя, как и многие существа, запертые здесь.

Но в эту ночь что-то удивительное привлекло его взор. Слабое свечение, исходящее от надгробий. Завороженный этим светом, зачарованный фиолетовым пламенем, пылающим будто яйцо Феникса в призрачном полумраке, Ворон спикировал вниз, хлопая по воздуху тяжелыми крыльями. Светилась статуя — древняя, покрытая мхом статуя падшего ангела тихо светилась в темноте ночи. Статуя огромного мрачного существа, сгорбившегося под тяжестью невыносимой боли, закутанного словно в плащ в спутанную рыбную сеть. Статуя темного духа ночи, каких много в этих местах. Вот уже столько веков дремал этот падший ангел под покосившимся вязом у старых могил. Никто не знал, откуда и как он здесь появился. Да и не было никому до этого дела. Но вот что поразило старого Ворона: мерцание глубоко в груди статуи, в области сердца. А может, это луна бросала на косматую глыбу свои серебряные блики?

Столь многие, святые и грешники, смертные и духи, искали этот свет и нигде не могли его найти. Они молились и умерщвляли плоть, ходили в крестовые походы, давали обеты, читали заклинания и путешествовали на изнанку миров. И вот в эту колдовскую ночь, когда весь мир исчезал на границе рассвета, медленно и верно проваливался в темноту, ожидая очередного перерождения, Ворон увидел чудо, которое готово было свершиться, воплотиться там, где меньше всего можно было его ожидать. Жестокое, пропащее существо ночи хранило в своем сердце этот огонек. Ворон, который жил так долго, что видел рождение этого мира и его закат, и так сотни и тысячи раз, был очарован, был согрет этим свечением.

И в тот самый миг, когда он нетерпеливо клюнул статую в грудь, пытаясь добраться до сияющей, будто звезда, точки в глубине ее, именно в тот самый миг, когда сердца статуи коснулся острый жадный клюв, дух ночи встрепенулся и, шумно вдохнув ледяной пьянящий воздух, проснулся от своего тяжкого сна. Некоторое время он мрачно рассматривал потревожившую его птицу. Его глаза, бездонные и беспощадные, молча смотрели на старого Ворона, обжигая его, будто леденящее прикосновение смерти. Испуганный Ворон улетел прочь, жалобно каркая в ночи.

Пробужденное существо, словно зачарованное, смотрело ему вслед. В том месте, где его пронзил клюв Ворона, по-прежнему саднило. Оно медленно коснулось когтями своей груди, прохладной, как лунный камень. Чувствовалось: что-то вот-вот случится. Эта ночь будет не такой, как все.

II — Косматая Ведьма

…И почувствовал, как его пульс бьется о дерево, как болят волосы, зной пятнает верхушки ушей, а кости веют изнутри стужей, и понял, что всю жизнь носил с собой страшный холод, как зеркала носят повсюду свою тишину.

Милорад Павич «Кони Святого Марка»

На кладбище Пер-Лашез смеркалось. Все еще спали. Не спала только Косматая Ведьма. Ее разбудил лунный свет, вытащил из каменного плена. И вот она сидела одна, зевая от тоски, после стольких лет ожидания того, кто придет и освободит ее навсегда.

Ведьма сидела одна. На могиле Джима Моррисона, беспутного музыканта, который пытался открывать двери в вечность и нечаянно открыл Дверь на Тот Свет. Ведьма сидела и печалилась о том, что нет ничего нового на свете. Печалилась о том, что все самое мерзкое, страшное, жестокое, от чего холодеет грудь и леденеют ноги, все то, что убивает, мучает, пытает, не делая сильнее, все это уже было. И все прекрасное, и светлое, от чего оживают глаза, появляются улыбки в их уголках, и смеются музы, тоже уже было. Нет ничего нового ни под солнцем, ни под звездами, ни под луной.

Ведьма печалилась, потому что лунный свет пробудил ее к жизни, но не отогрел. И этот ледяной осколок, который заменял ей сердце, был такой ребристый, что от него саднило в груди. И чтобы отвлечься от этой старой как мир боли, косматая Ведьма кляла на чем свет стоит своих врагов и друзей.

— Эти люди! — ворчала Косматая Ведьма. — У них есть все, о чем можно мечтать, а они замахиваются на дела богов и чертей. Копают колодцы, рвутся к звездам, жаждут править жизнью и смертью. А сами не видят дальше собственного носа и завтрашнего дня.

Ведьма потянулась, дернулась, пытаясь освободиться от все еще сковывающих ее пут. Подол ее видавшей виды юбки цвета раскаленного метеорита задымился от усилий. По телу пошли трещины. Проклятая много столетий назад, лишь в ночь перед Рождеством могла она размять окаменевшие конечности, проковылять по старому кладбищу, поболтать с товарищами по несчастью, пока тень наступающего дня не вернет ее в плен проклятия.

— Эти черти, — продолжала ворчать она. — Как они безмозглы и отвратительны, как предсказуемы и скучны. Всё пытаются кого-то рассорить и распалить. Но чистую душу с верного пути не сведешь, а дурную с темного не оттащишь.

На прошлое Рождество ей было скучно. И на предпоследнее Рождество ей тоже было скучно. Но сегодня что-то встряхнуло ее от оцепенения. В воздухе чувствовалось приближение чего-то странного. Непонятного.

— Буза и беготня, — ворчала Ведьма. — Еще одна ночь перед Рождеством. Зачем мне все это? Зачем?

На кладбище Пер-Лашез смеркалось. Со всего города сюда собирались тяжелые тучи. Еще полчаса-час, и на Пер-Лашез со всех концов Земли слетится нечисть — на карнавал Безумного Рыбника. Размять тысячелетние кости, обсудить городские сплетни, пожаловаться на цены на топливо и, чем черт не шутит, а черт всегда шутит, полакомиться чьей-то неосторожно забредшей душей.

— Вот будет потеха, — вдруг хохотнула Ведьма.

Ведьма двинулась со своего каменного ложа, словно увязший в болоте путник, рванулась вперед и наконец освободилась, оставляя позади себя дымящиеся сломы лап и хвоста. Кряхтя, похлопала она себя по плечам, посмотрела в свое зеркальце и тяжело вздохнула.

— Вряд ли я сейчас приглянулась бы даже последней нечисти во Вселенной. А ведь когда-то я была такой чертовкой! Сколько голов вскружила. Сколько голов снесла. Не было мне равной на балу у Кровавого Водопляса на обратной стороне Луны. А теперь хороша, ничего не скажешь. Каждый раз, возвращаясь к жизни, я теряю часть хвоста. Уже то, что есть хвост, не слишком красит женщину, но облезлый хвост — что может быть хуже? Еще пару столетий, и ничего кроме хвоста от меня не останется, — пожаловалась она могиле Джимми.

Джимми, этот мерзавец, ничего не ответил. Да и многое ли он знал про хвосты? С тех пор, как этого свободолюбивого молодца притащили сюда и придавили каменной плитой, он был не в духе и все больше помалкивал. Поддерживал разговоры, когда хотел, и молчал, когда хотел. А уж если разговаривал, то нес такую чушь про au-delà², хоть уши воском замазывай. Когда-то его звали Джим Моррисон. А теперь просто Джимми. Человек после смерти здорово уменьшается. Даже большой человек. Этот был музыкантом. Одним из лучших. Потому и умер. Сгорел в пламени своих страстей.

— Эх, Джимми, Джимми, — проворчала Косматая Ведьма. — Сколько можно спать? Будь ты со мной, мы бы показали всему миру, как зажигать на Рождество. Мы бы с тобой спалили весь Париж. Начали бы с Нотр Дам и там пошло-поехало.

Джимми молчал.

— Помнишь, как мы кутили вдвоем? Ты и я, та самая красавица с глазами цвета черного агата, кровь которой ты пил на рассвете. Как ты был прекрасен тогда, пока еще не продал душу дьяволу.

Джимми ворочался в могиле, но молчал.

— Молчишь, Джимми? Конечно, теперь я не так хороша. Хотя, что такое красота? Всего лишь умение казаться красивой. Хотел бы ты снова увидеть, как я умею казаться красивой?

Джимми молчал.

— От тебя, как от моего хвоста, никакого толку.

Косматая Ведьма размяла свои кости и еще раз посмотрелась в свое потускневшее зеркальце. И вдруг вместо морщинистого лица, будто поеденного молью, на нее из расходящейся кругами мутноватой глади глянула задорная чернобровая красавица. Именно такой красавицей она была две тысячи лет назад, когда впервые увидела Самого и не признала его.

III — Маленький Дьявол

— На твоей планете, — сказал Маленький принц, — люди выращивают в одном саду пять тысяч роз… и не находят того, что ищут…

— Не находят, — согласился я.

— А ведь то, чего они ищут, можно найти в одной-единственной розе…

Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький Принц»

Каждый год под Рождество Маленький Дьявол с кладбища Пер-Лашез выбирался, зевая, из своего каменного ложа. Он, как и вся городская нечисть, весь год копил силы и пробуждался только в эту звенящую от напряжения ночь, в последние часы перед полуночью, чтобы успеть снова почувствовать себя живым до того, как вечный мрак уступит место вечному дню.

Маленький Дьявол просыпался с радостью. Открывал глаза и, ослепленный лунным светом, шевелил усами и ушами. Вставал со своего пьедестала на четвереньки и потягивался, разминая окоченевшие лапы. Потом весело завязывал хвост бантиком и отправлялся к своей возлюбленной, которая ждала его возле старой могилы с покосившимся надгробием.

Каждую ночь перед Рождеством с тех пор, как оказался запертым проклятием на этом кладбище, Маленький Дьявол ходил в гости к своей Прекрасной Деве. Ему так нравилось любоваться на нее! На ее глаза, ясные и глубокие, как слезы лазурита. Губы, изящные, как взмах крыла. Руки Девы были тонкими и невинными, как же хотелось сжимать их в своих лапах, гладить и целовать до самого рассвета! Дева прижимала к груди книгу, но что это за книга, Маленький Дьявол так и не понял.

Прекрасная Дева казалась ему гордой, молчаливой и печальной. Она не была похожа ни на одну деву, которую Маленький Дьявол видел на этом кладбище, не похожа ни на одну деву, которую Маленький Дьявол видел в своей жизни. Это была совершенно необыкновенная статуя. От нее будто шло сияние. На кладбище поговоривали, что ее создал безутешный скульптор для могилы его рано ушедшей горячо любимой жены. Об этом рассказывала и надпись на надгробии. Если бы Маленький Дьявол умел читать по латыни, он бы обязательно прочел об этом.

Но Маленький Дьявол не умел читать по латыни. Он умел только смотреть и видеть. И как он умел видеть! Каждый раз, как Маленький Дьявол видел прекрасную статую, что-то сжималось у него в груди от сладкой, ранее не ведомой ему муки. Каждый раз, как он смотрел на прекрасную статую, его темную, неприкаянную жизнь озаряло бушующим светом. Эта статуя была как звездопад, который он наблюдал однажды ночью, когда был маленьким и жил на другом конце Земли в ином обличье. Он был влюблен в эту статую вот уже столько веков.

IV — Звездопад

Плача ночью по солнцу, не замечаешь звезд.

Рабиндранат Тагор

В ту ночь, когда случился звездопад, Маленький Дьявол был еще человеком. Это было очень давно, так давно, что он и сам не верил, что все это явь, а не сон. Маленький Дьявол был очень старый. Он жил здесь долго. Сколько — он и сам не знал. И почему, за какие провинности заперли его в этом мрачном теле, не помнил тоже. Вся его постылая жизнь казалась ему одним большим и беспросветным Млечным Путем. Прошлое маячило за его спиной, стояло бесформенной грудой, как огромный туманный лес, над которым сияло бескрайнее небо падающих звезд из его детства.

Маленький Дьявол помнил тот звездопад. Как сидел он на опушке леса, огромного, могущественного, хмельного леса, сидел на берегу реки на коленях своей матери и смотрел, как звезды ослепительными вспышками взрываются в фиолетовом небе и падают, словно огромные сияющие снежинки в воду. И прикасаясь к тихой глади реки, эти нежные вспышки превращались в ледяные кувшинки, от которых во все стороны, во все четыре части света, искрились лучи света.

Это было так ярко, так пленительно, что воспоминание об этом сиянии и блеске, тень этого блеска до сих пор сохранились где-то в глубине его черных глазищ. Казалось, в этой неподвижной немигающей темноте — темноте его глаз — шел дождь из звезд. Когда он смотрел на Прекрасную Деву, он видел тот звездопад. Ему чудилось, что этот звездопад — словно путеводная нить в череде его темных жизней. Может, он искупил свой грех и готовился к перерождению. Или к окончательному исчезновению. Он и сам не знал.

V — Великий Карнавал

Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения.

М. М. Бахтин «Эстетика словесного творчества»

Маленький Дьявол весело бежал по лунной дорожке, перепрыгивая с могилы на могилу, и одобрительно смотрел на творящийся вокруг кавардак. В ночь перед Рождеством кладбище стояло вверх дном. Часы на башне отсчитывали последние мгновения уходящего года. Это было время Великого Карнавала.

Спешно открывались двери в склепы и темницы души, скрежетали могильные плиты, сдвигающиеся в сторону. Из всех щелей в эту ночь выбирались мрачные жестокие существа, которые весь год дремали в ожидании своего звездного часа. Пробуждающаяся нечисть спешила нагуляться, натешиться до рассвета. Темные души искали покоя и не находили его. А потому им требовались развлечения. Много развлечений, чтобы унять жажду, которую не в силах было утолить даже лучшее зелье Косматой Ведьмы. А уж она умела готовить зелья.

Все сумрачные существа пробуждались в эту ночь, чтобы покуролесить, навести свои порядки. Дьяволы, черти, духи четырех стихий и четырех ненастий, лохматые домовые, патлатые водяные из Сены, растрепанные водяные из Луары, кудлатые лешие из Венсенского леса, ведьмы и ведьмаки из Булонского леса, старые мельники, проклятые короли и королевы, отравители и убийцы, палачи и судьи — все пробуждались в эту ночь и стекались на кладбище Пер-Лашез. Темные существа без роду без племени суетились тут и там, пакостили, все переворачивали вверх дном, куролесили, заводили полезные знакомства, наслаждались полужизнью в ожидании рассвета, который заставит их снова спрятаться по своим щелям до лучших времен.

Все эти давно отжившие тени видели когда-то, как строился, падал, вставал и кровоточил Париж. Они строили этот город. Они же и разрушали его. Они помнили, как Шарлемань торжественно вошел в него по этим улицам. Они помнили предательства и войны. Они отправляли в темницы невинных и возвеличивали грешников. Они слышали, как льется по улицам, словно раскаленная лава, алая кровь казненных на гильотине людей. Все они были тут, приглашенные на карнавал Великого Рыбника.

VI — Магическая формула

Давайте считать, что все, что я делаю — чисто из праздного любопытства.

Джим Моррисон

Круглая луна сияла в черном небе, освещая причудливые склепы и надгробия Пер-Лашез. Пробужденный ее щедрым светом, призрак Джима Моррисона, зевая, выбрался из своей могилы. Это был красивый скелет, длинный, немного нескладный, с изящной грудной клеткой, в которой, если бы захотел, мог бы жить соловей. Вот он сладко потянулся, обрастая плотью, и вместо скелета появился лохматый молодец с голым торсом в длинных кожаных штанах.

Музыкант посмотрел на небо. Между тучами тут и там двигались изломанные силуэты нечисти, летящей на метлах, в ступах и в колесницах, запряженных чудовищами и звездными тварями.

— Жизнь — сон, кошмарный сон, — воскликнул Джим, обращаясь к Луне. — А смерть — это пробуждение. Но вы не хотите просыпаться. Вы любите свои цепи.

Луна ничего не ответила Джиму. И он растянулся на своей могиле и, меланхолично глядя на ночное светило, начал напевать:

Let’s swim to the moon

Let’s climb through the tide…³

Маленький Дьявол торопился, бежал со всех лап к могиле, где Дева дремала над своей книгой. Он был погружен в свои мысли и не замечал ничего, что творилось вокруг. Подними он хоть на мгновение свою морду к небу, содрогнулся бы от ужаса, увидев, как огромный каменный некрополь, замерший на перекрестке Вселенной, вдруг разверзся до чудовищных размеров черной дыры, сотрясаясь от летящих в нее, кишащих в ней и дерущихся темных тварей. Все духи света, чуждые этой ночи, запертые в своих пределах, безмолвно смотрели на огромную безжалостную воронку, этот смерч, грозящий поглотить весь мир, весь свет, всю Вселенную. Но они были бессильны. Их время еще не пришло.

Маленький Дьявол спешил. Он не чувствовал ни времени, ни пространства. Он не слышал и не видел ничего вокруг. Он несся по кладбищу, не разбирая дороги, прямо по надгробиям, чтобы срезать путь. Все мысли его были о Прекрасной Деве, в его омертвевшем, замерзшем за тысячелетия мрака сердце тлел, согревая, тихий огонек. Как будто огненный бутон распускался, покачиваясь, в его косматой груди.

Маленький Дьявол и сам не заметил, как налетел на могилу скучающего Джима Моррисона. Ее обитатель лежал, закинув руки за голову, на разрисованной надписями плите, глядел на Луну и, болтая босой ногой, уныло напевал извилистую и глубокую, как сон, мелодию, в которой можно было захлебнуться. Мелодия лилась по кладбищу, налетала на деревья и темные души, словно освежающие порывы дождя и ветра, ворчала, как рокот грома в смутную ночь, щекотала уши, баюкала сознание, уводила за собой в неведомые края, как дудочка Нотолова.

Маленький Дьявол заслушался. Песня околдовала его.

— Какая волшебная мелодия! — закричал он вне себя от восторга, едва дождавшись последней ноты. — Вот если бы я спел ее моей возлюбленной! Тогда бы она точно взглянула на меня. Она бы полюбила меня всей душой…

— Если я скажу: «Здравствуй, Дьявол», сочтет ли это Сам за богохульство? — задумчиво проговорил Джим.

— Говорят, Самому нет до нас никакого дела…

— Думаешь? Сам сказал бы, что мир — это сад, и ему нравятся все цветы, — Джим Моррисон сел на своем надгробии, взял с него розу и начал жевать темные лепестки. — Люблю смотреть на цветы. В отличие от людей, они не умеют притворяться. Даже когда вянут.

Джим вздохнул и посмотрел на небо.

— Скоро полночь. Составишь мне компанию на Рождество? Так тошно быть здесь совсем одному, ты бы знал.

— Прости, Джимми, я так спешу!

— Спешишь? К той самой возлюбленной? Она же на тебя даже не смотрит.

— Не смотрит. Но если бы она только посмотрела на меня! Все было бы по-другому, — Маленький Дьявол вдруг загрустил. Но грустил он недолго, потому что ему вдруг пришла в голову одна мысль. Он смотрел на Джима Морисона с жадным нетерпением.

— Косматая Ведьма говорит, что женщины всегда обожали тебя, — закричал он. — Что они всегда смотрели на тебя, не могли оторвать от тебя глаз…

— Тебя мучает жажда, — Джимми меланхолично смотрел на свою розу. — И меня мучает жажда. Лучше бы вместо цветов мне приносили виски. Хороший шотландский виски.

— Расскажи мне, Джимми, расскажи мне, как сделать так, чтобы она полюбила меня?

Джимми вздохнул и наконец лениво взглянул на Маленького Дьявола, который стоял рядом, от нетерпения кусая себя за хвост и переминаясь с лапы на лапу.

— Женщины — опаснейшие существа, Маленький Дьявол. И им нравятся зеркала. В зеркало их и можно поймать. Я много раз ловил.

— В зеркало?

— Понимаешь, все женщины любят силу, власть, красоту. Но силы, красоты и власти на всех не хватает. Тогда некоторые притворяются, что слабость, уродство и бессилие — это то, что они и искали. Есть те, что любят все тайное, они чертовски любопытны. Иные, наоборот, любят все явное. Тянутся к простоте. Есть те, что любят селиться в душе. И те, что предпочитают жить в сердце. Но всех женщин объединяет одно: они хотят, чтобы их понимали. Стань для них зеркалом. Лучшим зеркалом, какое у них было, зеркалом их иллюзий, зеркалом их мечты, зеркалом их прекраснейших отражений, их лучшей версии себя, и они отдадут тебе все, что у них есть, и даже душу.

— Как же мне стать таким зеркалом? — спросил Маленький Дьявол.

— Для начала перестань отражать только себя.

Джим встал на своей могиле, высокий и мрачный, и торжественно протянул руку к Луне, как будто пытался положить ее себе на ладонь. Он начал декламировать, покачивая ногой в такт:

«Я встал, когда редела ночь. Поди ты прочь! Поди ты прочь! О чем ты молишься, поклоны кладя пред капищем Мамоны? Я был немало удивлен. Я думал — это Божий трон…» Ты любишь Уильяма Блейка? Жаль, что он заперт в другом аду.

Маленький Дьявол взглянул на небо и содрогнулся от того, что увидел там. Над их головами бушевал смерч, повсюду шумели, ликовали и дрались, все небо потемнело от нечисти, несущейся к воронке Пер-Лашез на карнавал к Безумному Рыбнику. Демоны мчались верхом на аспидах, василисках и химерах, реморах, левиафанах, вивернах и ехиднах. Духам ночи не было никакого дела до мира, который вот-вот мог обвалиться внутрь себя, вывернуться наизнанку, более того, их веселил этот размах, эта удаль, эта мощь разбушевавшейся стихии.

И над всем этим кошмарным действом сияла Луна, неуловимо прекрасная, как движение времен, чуждая войне стихий. Но как Джимми ни пытался, он не мог дотянуться до нее своими руками.

— Если бы я мог летать! — Джимми искривил рот с мягкими, как у ребенка, губами. — Если бы я мог летать!

— Как же мне стать зеркалом для Прекрасной Девы? — завопил Маленький Дьявол, пытаясь перекричать вой обрушившейся на них стихии.

— Зеркало в твоем случае не сработает. Оно не работает, когда встречаешь ту самую. Тебе нужна магическая формула.

— Магическая формула?

— Без магии в этом мире никуда. Кому как не Дьяволу это знать? Но важно, чтобы это была именно твоя женщина. Всем чужим достаточно просто хорошего зеркала.

— Я силен. И умею изменять форму предметов, — закричал Дьявол. — Я могу превратить твою розу в прах. Смотри. — Он смял остатки розы в своих маленьких лапах, и она рассыпалась в пыль. — Это и есть магия?

— Магия работает не так, — засмеялся Джим. — Вот когда ты сможешь превратить этот прах обратно в розу, ты, может быть, станешь магом. Поймешь Самого. И познаешь, что такое настоящее одиночество.

Джим Моррисон свистнул. Появилась старенькая «хонда» из желтоватых костей. Призрак взгромоздился в нее.

— Скажи мне, что за магическая формула! — воскликнул Маленький Дьявол. — И я буду вечно благодарен тебе. Я обязательно тебе еще пригожусь. Никогда не знаешь, где тебе может понадобиться Дьявол.

По лицу у Джимми скользнула как тень озорная улыбка.

— Есть любовная формула, которая действует безотказно во всех случаях, во все времена. Запоминаешь? Приготовь любовное зелье в ночь четырех, нет, пяти ненастий. Вот как в эту. Возьми для начала череп Оскара Уайльда. Среднего размера. Одну штуку. Кинь в него философский камень и осколки зеркальца Косматой Ведьмы, пять штук. Добавь Пламя Безумного Рыбника, да побольше, остуди смехом и слезами Луны. Размешай, — Джимми задумался на секунду, — пером Белой Вороны. Накрой все это тенью времен и позволь настояться до рассвета. И с первыми лучами Солнца дай испить своей возлюбленной. И ее сердце и душа откроются для тебя, время потечет для вас в одном направлении, и вы станете с ней одним целым.

— Это все?

— И это все, — Джим Моррисон нажал на газ.

— Но я ничего не понял!

— Тогда найти того, кто понимает! — Это были последние слова Джимми до того, как его «хонда» скрылась за поворотом.

VII — Весь огромный мир

Есть два пути избавить вас от страдания — быстрая смерть и продолжительная любовь.

Фридрих Ницше

Маленький Дьявол брел по кладбищу, печально плутая между склепами. На него то и дело натыкались рогатые призраки и их не менее рогатые спутницы. Они чертыхались и, громко хохоча, убирались восвояси — искать шатер Владыки Ночи. Вокруг ревел карнавал: Безумный Рыбник и его подданные веселились на славу. Но Маленький Дьявол был не весел. Скоро, совсем скоро увидит он свою возлюбленную. Будет сидеть у ее могилы, мечтательно вглядываясь в тонкое бледное лицо, гладить ее холодные руки, касаться лбом складок подола ее платья. Но она так и не проснется. Не взглянет на него. Теперь, когда он знал, что на свете существует магическая формула, о которой поведал ему Джим Моррисон, этот ловец женских душ в разбитые зеркала, все мысли его были о счастье, которое. казалось бы, так близко. Дьявол не мог больше довольствоваться малым. Ему хотелось большего.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Что значит имя? Роза пахнет розой, Хоть розой назови ее, хоть нет. Уильям Шекспир «Ромео и Джульетта» (перевод Бориса Пастернака)

2

Про тот свет (с фр.)

3

Песня Moonlight Drive группы The Doors.