Автостопом до алтайского яка

Ольга Юрьевна Овчинникова

В основе этой книги лежит путешествие автостопом из-под г. Санкт-Петербурга до территории Горного Алтая. Эта книга про безусловную любовь и отношения между людьми, причины болезней и их исцеление, переписывание сценариев в настоящей и прошлых жизнях и, конечно же, про автостоп.Для очень узкого круга читателей. Содержит ненормативную лексику. Возрастное ограничение 18+.Автор фото на обложке: Александр Hunta

Глава 8

Всегда говори правду — это обескураживает (Лена Антонова).

Диалог двух ребят.

— Зачем глаз трёшь?

— Соринка попала.

— Тебе нужно поплакать. Стремительно влюбись в ту, что тебя отвергнет!

— О-о-о! Это я практикую!

Яркий солнечный день. Сижу на берегу озера, в тени сосен, а вокруг отдыхает моё племя. Конечно, это метафора, и всё гораздо прозаичнее, но сейчас мне хочется думать именно так.

— Попробуй, — делится в это время парень очередным методом, — посмотреть вправо, влево, вверх, вниз, закрыть глаз и потянуть за ресницу!

Второй несколько раз пробует этот метод и вполне удачно избавляется от помехи в глазу. Необходимость «стремительно влюбиться» отпадает за ненадобностью.

Моё утро началось с Сурья Намаскар: этот комплекс асан по-другому называется «Приветствие Солнцу» или «Йога для ленивых». Я выползла из палатки с ковриком, расчистила от сосновых шишек место на берегу и занималась. А сейчас солнце уже высоко, и пахнет нагретой сосновой хвоей, в изобилии покрывающей землю. Иду к озеру.

О-о-о! Тёплая вода гладит кожу шёлковыми струями. Отплываю подальше, ложусь на спину, расслабившись и погрузив голову под воду вместе с ушами: никак не могла освоить плавание на спине, пока не поняла, что надо расслабить шею именно настолько. Расслабленность — вот оно, главное качество женщины: довериться Вселенной, сдаться Богу. Лежу, и вода качает меня вверх-вниз: перевёрнутые сосны и берег качаются вместе со мной, солнце греет лицо.

Время останавливается. Я делаю вдох и выдох, и это выталкивает, а затем погружает меня обратно в воду, — так и качаюсь, уплывая в бесконечность. Решаю остаться здесь ещё на один день: тут слишком божественно, чтобы уехать так быстро…

На берегу, сильно наклонившись к воде, растёт большая сосна. Посередине её привязана стропа, на конце которой закреплена палка. Загорелые мальчишки поочерёдно карабкаются на сосну, подтягивают это приспособление к себе, берутся руками за палку и прыгают в воду, плюхаясь с громким плеском и, иногда, криками. Затем они забираются на дерево обратно, снова и снова. Почти «тарзанка». Я смотрю на это в ужасе. Мне страшно за них.

Потом мальчишки убегают, и я остаюсь наедине с сосной. Та-ак… Что тут у нас…

Я решаю только залезть на неё и посмотреть сверху, как это выглядит. Карабкаюсь по стволу, цепляясь руками за сучья и неловко шагая ногами по шероховатой, нагретой солнцем сосновой коре: она сухая и тёплая. Подобрав к себе стропу с палкой, на полусогнутых подбираюсь к месту на стволе сосны, откуда все прыгают и сижу там, на карачках, как лягушка, держа палку одной рукой.

Это очень высоко. Вернее, нет — это не высоко, но очень страшно. Вся сила моего волнения бьётся где-то под ключицей. Я смотрю вниз, на блестящую гладкую поверхность озера, которая тянет к себе магнитом. Спрыгнуть?

Внутри происходит борьба, которая длится минут пять, пока кто-то не кричит:

— Да-ава-а-ай!

Поднимаю глаза и вижу, что неподалёку, на пирсе, свесив ноги, сидят ребята и смотрят на меня, — очевидно, давно уже смотрят. Почему-то от этого «давай!» легче принять решение прыгать. Меня видят, а значит, если что, будет кому вытащить из воды. Ещё немного ёрзаю по шуршащей, нагретой солнцем коре сосны и подаюсь вперёд, уперев ногу в отломанный сосновый сук. Стропа натянута… Рисуя в воздухе дугу, лечу вниз, держась за палку и в нижней точке этого полёта разжимаю окаменевшие пальцы… При этом ору в полный голос так, как, очевидно, кричала при рождении: в полную силу своих лёгких. Пока я лечу, вопль ужаса, усиленный гладью озера, разносится по окрестностям в радиусе нескольких километров. С громким плеском глубоко погружаюсь в бурлящую воду, и даже там, кажется, я продолжаю орать. Вода обрушивается снизу и мгновенно заполняет уши и рот. Вот это мощно! Очень!

Выныриваю, как поплавок на поверхность и кричу уже спокойнее для тех, кто за мной наблюдает:

— Клё-ё-ёво! О-о-о-о!

Это значит, что со мной всё в порядке. Мне что-то кричат, но из-за воды в ушах не понимаю, что. Наверное, что я — молодец. Это похоже на рождение заново.

…Сижу на берегу. Вдоль берега чёрной ленточкой плывёт змея — только голова с бело-жёлтыми пятнами держится над водой: очевидно, ужик. Чёрное тело извивается, двигая голову вперёд. Я тоже вытягиваю шею и встаю, чтобы разглядеть её получше. Змея замечает меня, замирает, а потом, испугавшись, поворачивает назад. Через какое-то время вижу, что она делает большой крюк, огибая меня, и всё равно плывёт своим маршрутом.

В лагере, собравшись небольшой компанией, болтаем про автостоп. Я спрашиваю, а девчонки рассказывают, что иногда они даже танцуют на обочине, привлекая внимание водителей.

Мне в одиночестве не только танцевать, но и в юбку переодеваться страшно, так как юбка — это уязвимость.

Одна из девчонок рассказывает, что, идя стопить, она переодевается как на сцену:

— Я однажды надела соломенную шляпку, платье с шикарнейшей фиолетовой воздушной юбкой и взяла дамскую сумочку. И мне остановил водитель кабриолета!

— Что? — дружно смеёмся мы.

— Да! — радостно кричит она. — И мы поехали на совершенно отпадную вечеринку!

Хохочу и качаю головой, поражаясь её затейливости.

— Водители разные попадаются, — просвещает меня она же. — Один раз водитель увёз нас в какую-то глушь и начал ко мне приставать. Пришлось изображать, что напарник — это мой парень. Было страшно.

Блин, а у меня даже напарника нет.

— Ага, и не стоит садиться в машину с подвыпившими веселыми парнями, — вторит ей другая, и я понимаю, что она говорит уже про свой отрицательный опыт.

— Прежде чем сесть в машину, посмотри водителю в глаза. Водитель может быть без зубов или агрессивно орать, а на деле оказывается добрейшим человеком, — продолжает делиться девочка. — И наоборот, обладатель приятного баритона может оказаться уродом со стажем. Так что главное — это глаза. И если что-то не нравится, то я обычно говорю заранее заготовленную фразу.

— Какую? — я всё внимание.

— Спрашиваю, например, куда он едет и говорю, что мне надо в обратную сторону.

— А я просто дверь машины захлопываю, без всяких объяснений, — говорит другая.

— Да можешь просто спросить, как пройти в библиотеку! — смеётся первая.

— В библиотеку? — перебиваю я. — И что он про меня подумает?

— Вежливость — это, безусловно, хорошо, — поясняет девочка терпеливо, — но твоя безопасность — дороже. Тебе нужно в библиотеку, причём пешком! И точка. «Извините, до свидания, я передумала». Захлопнула дверь. В противном случае есть вероятность того, что ты получишь сполна, согласно своей карме и даже больше. «Огребёшь пирожков по самые гогошары», что бы это ни значило.

Парень, которого зовут Женя, согласно кивает головой, поддакивая.

С ним мы ещё увидимся — буквально этой ночью.

Иду гулять в другой лагерь — там у костра сидит парень. Знакомимся.

— Меня зовут Пустота, — говорит он.

— Вот как? — улыбаюсь я, желая объяснений.

— Я понял, — говорит он. — Пустота — это чистота. Это то, за что нельзя ухватиться.

Мы обсуждаем разные темы, про то, что мысли, хоть и нематериальны, но могут сделать больно. Про том, как надоел внутренний диалог внутри головы. И про то, что:

— Нужно слушать промежутки между словами, — цитирует парень Экхарта Толле.

Чуть позже вместе с ним мы попадаем на семинар по самогипнозу. Ведущий рассказывает нам про подсознание, которое защищает от принятия жизненно-важных решений во избежание страшных перемен: о большом его потенциале, и что надо только донести до подсознания важность некоего дела, и тогда оно виртуозно поможет в его решении. Достигается это состоянием транса, которое возникает во время засыпания и просыпания.

Иногда, когда люди смотрят на костёр или, когда долго едут за рулём машины, это состояние тоже приходит. Тогда я ещё не знаю, что он говорит о чём-то, похожем на метод Сильва, основанный на альфа-ритмах в головном мозге.

Расходимся по парам, и мы вместе с Пустотой практикуем гипноз. Он лежит на коврике, а я «веду» его по поляне в пещеру, где он ищет и находит ответ на свой вопрос. Я чувствую себя каким-то проводником, очень ответственным за результат. Потом я вывожу его из пещеры обратно на поляну, вывожу из транса и внезапно решаю пошутить, говоря тем же тягучим голосом на выдохе:

— А теперь скажи пин-код от своей карты…

Парень, ни секунды не задумываясь, говорит четыре цифры. Я хохочу в полный голос, а потом начинает смеяться и он. Цифры я, правда, не запоминаю.

Оказывается, можно загипнотизировать и саму себя, например, от холода. Если человек идёт по морозу, и ему надо выдержать несколько минут, то с помощью гипноза можно внушить себе, что на улице жарко и прийти в конечный пункт без признаков переохлаждения или обморожения. Потом, правда, придётся восполнить те глубинные резервы организма, которые были задействованы.

Семинар по Алтаю проходит дважды. На первый я прибегаю так быстро и вовремя, что пропускаю его. Да, именно так. Полчаса, с ручкой, картой и тетрадкой я сижу в ожидании, а потом, расстроившись, ухожу прочь. Поэтому первый семинар, начавшийся на сорок минут позже назначенного, проходит мимо меня.

— Как так-то? — расстроенно пристаю к Лёше, который его вёл. Оказывается, здесь нет понятия «пунктуальность». Мы же в лесу! На фестивале! Мне стоило догадаться!

Лёша думает-думает и решает провести второй семинар. Он сообщает об этом на Кругу после ужина ко всеобщему одобрению и моим восторженным воплям.

На второй семинар он приходит слегка заспанный, садится прямо на землю по-турецки (а, вернее, по-алтайски) и начинает подробно рассказывать. Про Алтай. Про медведей, которые определяют в какой из банок есть сгущёнка, даже если на них нет этикеток. Про то, как он спал в целлофановой трубе, путешествуя по тайге. Про водопады Чулышмана и каменные грибы, облепиху и яков, которых на Алтае называют сарлыками. Что от жары лучше пить чай с солью, и добавлять в него молоко, чтобы усваивались и жирорастворимые витамины. Что мёда нельзя есть много. Про то, как прекрасен Усть-Коксинский район и его пейзажи Рериха. Про хариуса в реках. Про озёра в чашах, образованных скалами. Про корень, который бодрит покруче кофе. Про то, что южнее Чике-Тамана русские не приживаются. Про непредсказуемый местами алтайский климат, когда днём пекло, а ночью могут ударить морозы. Про ураганы и снег, который может выпасть ранней осенью, и про морозы до минус двадцати по ночам. Про криминальность отдельных сёл, а затем, наоборот, про отзывчивость алтайцев. Про то, что всех нас алтайцы делят на пять групп: «рѐхнутые», «прикольный хиппи», «альпинист», «торчок» и «турист».

Он с лёгкостью произносит названия различных пунктов, перевалов и озёр, которые я не успеваю находить на своей карте, — названия звучат красиво, своеобразно.

Лёша говорит, что все алтайцы — очень красивые люди. Он и сам красивый, гармоничный человек: у него глубокие, цыганские глаза и ещё он мастерски играет на барабане.

— Чтобы отпугнуть медведя, — отвечает Лёша на мой вопрос, — достаточно положить ложечку в кружку, и засунуть их в рюкзак так, чтобы при ходьбе ложечка слегка постукивала — медведи избегают «человеческих» звуков. Если вы встречаете медведя нос к носу, а он ещё не успел перейти в агрессию, сделайте так: — говорит он нам и хлопает в ладоши. — Звук хлопка у медведя рефлекторно ассоциируется с выстрелом. Если Вы увидели медведя — бежать нельзя. Нужно осторожно и медленно, а затем, быстро отступая, уйти.

Лёша рассказывает, как два туриста перебирались через речку: один уже пересёк её, а другой, оставив рюкзак на берегу, пошёл вброд. Обернувшись на середине реки, он увидел, как медведь тащит его рюкзак в кусты, — в рюкзаке была провизия, все вещи и, главное, паспорт, поэтому наш турист громко закричал на медведя.

Медведь отпустил рюкзак, посмотрел на туриста и в ответ издал такой оглушающий рык, что парень в один прыжок выскочил на противоположный берег, едва ли не пробежав по воде. «Ну его, этот паспорт…».

Лёша рассказывает о мерах первой помощи при укусе змеи так:

— Говорят, что не надо разрезать ранку. НАДО. Говорят, что не надо прижигать её. НАДО. Охотники даже носят в кармане большие охотничьи спички, чтобы сделать это сразу. Или можно это сделать сигаретой, но только сразу. Через полминуты будет уже, скорее всего, бесполезно. Суть в том, что яд змеи — это белок, и при прижигании он коагулируется.

Отсасывать яд также можно.

— Чего точно нельзя делать, — продолжает Лёша, — так это перетягивать конечность жгутом — это чревато её дальнейшей ампутацией. В любом случае лучше что-то делать, чем ничего не делать. Но тут как повезёт.

Выясняется, что среди опасностей особо выделяются пьяные коренные алтайцы: договориться с ними невероятно сложно: они начинают требовать водку или говорить что-нибудь вроде:

— А давай поборемся… А что это тут у тебя? — изучая, например, твой фотоаппарат.

После чего есть риск расстаться с деньгами, вещами и уйти с помятым лицом и печенью. К туристам из крупных столичных городов ненависть на порядок выше.

— Если вы идёте по дикой алтайской местности, — повествует Лёша, — не думайте, что вас никто не видит. Алтайцы-охотники могут созерцать вас так, что вы никогда не догадаетесь об этом.

Спрашиваю у него:

— Насколько опасно там путешествовать одинокой женщине?

И он, не раздумывая ни секунды, честно и чётко отвечает:

— Очень опасно.

Вот прям сразу полегчало!

Некоторые посёлки состоят из одних наркоманов. Целые семьи часто спиваются. Отдельные населённые пункты лучше проходить ночью, ибо там процветает местный рэкет. Если в рюкзаке есть водка, этого лучше не скрывать — пьяный алтаец всё равно почувствует это. Лучше отдать сразу, иначе есть риск потерять и иное содержимое рюкзака. Не стоит пить с алтайцами и останавливаться в семьях, где пьют.

В некоторых районах даже есть запрет на продажу спиртного. Некоторые пьют запоями по полгода, но, как известно, это явление можно встретить не только на Алтае. Пьют, конечно же, не все и не всегда, просто надо быть готовой встретиться с этим явлением.

Лёша путешествовал по Алтаю в одиночку, ловя попутки. Однажды его сначала «запрягли» разгружать мешки, а потом уже согласились отвезти до места. Алтайцы не считают работу качественной вплоть до появления кровавых мозолей на руках — Лёше пришлось испытать это на себе. Когда они сели в машину, и водитель решил было поговорить с ним, тот, уставший, как десять собак, просто уснул безо всяких разговоров, потому что разговоры тоже требуют сил.

Лёша заканчивает семинар следующими словами:

— Разговаривали с другом о поездке на Алтай. Он сказал, что больше всего его там впечатлили староверы. На вопрос «почему?» рассказал следующее: «Сижу я у них в гостях, пью чай, передо мной дед с бородой до живота, лет 70. А я все затираю ему про то, чем и за что мне не нравится христианство. Ницшеанскую телегу про страдание и рабство, про смирение, про гордость духа и прочее. А он меня слушал, слушал, бороду гладил, а потом посмотрел в глаза и говорит: „Понимаешь, основной посыл христианства в том, чтобы сместить точку сборки в анахата-чакру“. Я там и сел, не знал, что еще сказать».

…После семинара забредаю в чей-то лагерь, где у костра сидят два парня и девушка — они приглашают попить с ними чаю. Настя, так зовут девушку, варит вкуснейшую масалу, а ребята поют песни под гитару. Одна из них — про тюленя, который грустит о своей любимой. Парень, которого зовут Гоша поёт её сначала на французском, а потом на русском языке, причём в переводе канадца.

Масала, сваренная на сгущёнке в условиях леса с помощью каких-то подручных ингредиентов, божественна. Поражаюсь, насколько грациозны и женственны бывают девушки. Завидую даже немного, чо.

Потом я забредаю в другой лагерь. Компания тоже из двух ребят и девушки. Разговариваем. Почему-то меня не отпускают, с интересом выслушивая аргументы по различным тематикам: мы обсуждаем веганство, вегетарианство, сладости, а меня в это время угощают финиками, курагой, хлебцами и вкуснейшим зелёным чаем.

Чувствую себя как-то странно: транслятором информации, за которую кормят.

Здесь самые разные люди. Есть адвокаты, есть бывшие начальники предприятий. Многие — фрилансеры. Толерантность и доверие во всей красе. У сосны стоит солнечная батарея, ловит энергию, и никто её не караулит.

Знакомлюсь с девушкой, у которой талант играть на разных инструментах: именно она играла на укулеле и «запалила» мою ночную видеосъёмку на пирсе. К слову сказать, здесь играют не только на барабанах и гитарах — есть даже скрипка.

Эта девушка освоила укулеле за несколько дней. Говорю, какая она молодец, и в итоге мы беседуем о «жопочасах» — эта теория, похоже, создана ею самой.

— Смотри, — объясняет мне она. — Умение что-то делать возникает из жопочасов, помноженных на талант.

— Жопочасов? — пытаюсь уточнить термин, глупо улыбаясь.

— Ну да! Это количество часов, которое ты готова просидеть на месте, практикуя какое-то дело.

Ну, теперь всё предельно ясно!

В нашем лагере делаю массаж одному из парней, раздобыв лемонграссовое масло: пахнет оно фантастически. Самовыражаюсь, контактируя руками с этой широкой, пропорциональной, загорелой спиной. Он благодарит, улыбаясь, а я утекаю гулять дальше.

Потом наблюдаю парня, который стоит на тропе с завязанными глазами — это называется «Практика Слепого», что-то от Кастанеды. «При этом внутренний диалог замирает, и Вы превращаете простое бытовое действие в высокую степень осознанности», как говорят. Звучит заманчиво.

Парень стоит посреди тропы, вытянув руки перед собой. Предлагаю помочь найти дорогу, но он отказывается от помощи. Осторожно ощупывая тропу босыми ногами, он медленно движется, теряет дорогу, уходит в кусты, потом опять находит её, — всерьёз опасаюсь, что он себе что-нибудь повредит.

На другой день, опять же, вижу его со всё ещё завязанными глазами: живой и невредимый, и это радует. Потом я вижу его уже без повязки. Болтаем, обсуждая практику. Кто ж знал, что буквально этой ночью он упадёт на меня практически «с неба»?

Ко мне подходит парень и, помявшись, спрашивает:

— Ты ж врач?

О, боже, только не «тыжврач»!

— Ветеринарный, — уточняю я, на всякий случай отодвигаясь и готовясь убежать со скоростью «волосы назад». Правый глаз начинает дёргаться.

— У тебя есть скальпель? — спрашивает он ещё хлеще.

— Конечно, есть, — отвечаю я. У меня есть не только скальпель, кстати. И спрашиваю уже из любопытства: — А что случилось-то?

Надеюсь, мне не придётся удалять аппендицит в лесу.

— Ну, в общем… Я прочитал в интернете…

Прелестно. Это фраза номер два, от которой меня мутит, если говорить о лечении болезней.

— Вот, — говорит парень и снимает штаны, повернувшись ко мне задом.

Й-й-йолки… На ягодице действительно нечто, напоминающее абсцесс. Причём не первой свежести. То есть, я хочу сказать, созревший. Такой нужно вскрывать или даже выскабливать. Собакам и кошкам просто вскрывают, а людям?

— А… ты не хочешь к медикам сходить? — спрашиваю я очевидное, для верности повторяя эту фразу три раза и с разными интонациями. И обращаюсь при этом к тому месту, которое созерцаю. Практика показывает неэффективность лечения животных медиками, и я всерьёз опасаюсь, что лечение людей ветврачами тоже «не есть гуд».

Парень отказывается идти к медикам: говорит, что уже был там и им не верит. Лучше, говорит, помру. Что ж. Пиши завещание и ложись.

— Я только посмотрю! — предупреждаю я, извлекая свою аптечку.

Уникальная фраза всех зловещих стоматологов, кстати.

Достаю из аптечки стерильные салфетки, скальпель, шприц, мазь и раскладываю парня прямо на земле. Абсцесс приличный: непонятно, как он столько дней сидел на этом месте… Вскрывается этот нарыв практически сам, и это — хорошо. Вытекает много зеленоватого гноя: синегнойка, похоже, и это — плохо. Назначаю ему всё, как для лечения собак. Отдаю таблетки антибиотика, шприц с мазью и пластырь. Напоследок, помогая надеть штаны, настоятельно говорю парню:

— Тебе нужно к врачу попасть. К медику. Чем быстрее, тем лучше. «Ветеринарные врачи не имею права лечить людей».

Цитата моего препода в институте. Парень согласно кивает головой, но, конечно, никуда попадать не собирается.

…Вечером опять случаются барабаны. Несколько барабанов джембе будоражат темноту окрестностей, и это хорошо, что деревня далеко. Один из нас уходит в лес и практикует горловое пение, сопровождая его звоном мелодичных колокольчиков — это звучит гармонично и завораживающе. Мы с девчонками опять танцуем, самовыражаясь.

Потом я тоже играю на джембе, местами сбиваюсь с ритма, но это никого не смущает. Меня подбадривают, и я играю дальше.

Как говорит один из опытных барабанщиков: «Если тебе кажется, что ты стала играть хуже — значит, что ты просто стала лучше себя слышать. Именно в этот момент нужно продолжать тренироваться дальше!».

Ложусь спать, залезая в спальник, и пытаюсь уснуть. Темень кромешная, два часа ночи. В тишине вдруг слышу шуршание и шаги, которые уверенно приближаются ко мне, и не успеваю я включить фонарик или что-нибудь произнести, как сверху на меня падает чьё-то тяжёлое тело, с хрустом подмяв палатку под себя.

Я ору, как пожарная сирена. Кто-то сверху меня тоже орёт, но я ору в разы громче. Гораздо, гораздо громче! И дольше. Сначала просто «А-а-а!», потом матерясь. Потом вылезаю наружу и вижу того самого «Слепого» и результат его падения: алюминиевая дуга палатки сломана, изрядно пропорот тент, — и со мной случается истерика.

Как так-то? Я ж собиралась на Алтай! До него ещё четыре тысячи пятьсот километров!

— ТЫ МНЕ ДО-О-ОМ СЛОМА-А-АЛ! — ору я на весь лес, чуть ли не избивая виновника выломанной дугой.

Он, не переставая, извиняется. Пахнет алкоголем.

— НАХРЕНА МНЕ СДАЛОСЬ ТВОЁ ЧУВСТВО ВИНЫ! — продолжаю орать я, бегая вокруг смятой зелёной кучи, только что бывшей моей новенькой чистенькой палаткой, четырёх дней отроду. — ТЫ ЗНАЕШЬ, СКОЛЬКО ОНА СТОИТ?

Я называю сумму, парень недоверчиво хмыкает, за что хочется убить его дважды и с особым пристрастием.

— Я сейчас всё исправлю… — обещает он, исчезает в темноте и появляется вновь с топором в руках. Прелестно! Ещё пальцы себе среди ночи отруби!

Прогоняю его прочь. Из глаз двумя ручьями льются слёзы. Только что рухнули все мои планы, не прошло и недели! Автостоп, ага. До Алтая! Четыре тысячи километров! Где я спать буду? Хотя бы сегодня!

Парень меж тем не уходит, продолжая извиняться. Я пытаюсь отремонтировать дугу, при этом тыкаясь с фонариком в темноте. Ничего не получается, парень констатирует это, и я хочу поколотить его ещё больше.

— УЙДИ НАХРЕН ОТСЮДА! — ору уже в припадке ярости.

— Здесь же доро-ога! — слабо замечает он, безуспешно пытаясь оправдаться.

— КАКАЯ ЕЩЁ ДОРОГА? ГДЕ ТЫ ВИДИШЬ ДОРОГУ? — ору я каким-то чужим охрипшим голосом.

Меня предупреждали о тропе. Но она заросла черникой, и по ней никто не ходил уже несколько дней. Из лагеря приходит сонный Женя, привлечённый суматохой и криками — тот самый дружелюбный спокойный парень, который намедни рассказывал про автостоп.

— Же-е-еня-я-я! — всхлипывая, утыкаюсь в него носом и рыдаю в жилетку, быстро мокнущую от моих смачных соплей. — Он мне НЕ до-о-ом слома-а-ал! Он мне жи-ы-ы-ызнь слома-а-ал!

Женя мягко обнимает меня за плечи и терпеливо утешает, как может:

— Ну-ну, — говорит он. — Когда-нибудь ты будешь смеяться над этим эпизодом!

Звучит вообще неправдоподобно, хотя в этом он оказывается прав.

— За мной, вон, один водитель по обочине гнался. Убить хотел из-за кепки, — рассказывает он мне историю про себя.

— Из-за кепки? — удивлённо я перестаю всхлипывать и начинаю икать.

— Ну да. Зато теперь у меня всё хорошо. И у тебя теперь, вот увидишь, всё будет складываться просто замечательно! — прям не Женя, а мастер-утешитель какой-то.

Это талант — в нужный момент быть рядом и проявить участие, и я ценю это в мужчинах. Обычно они панически бегут, увидев женские слёзы.

— Они продаются, эти палки? — с надеждой в голосе, сморкаясь в снятый носок и громко трагически икнув, спрашиваю я.

— Конечно же, продаются! — уверяет меня Женя. Он не может знать, что таких палок днём с огнём не сыскать, даже бегая по всей Москве, и что нужную я смогу найти только спустя полгода, уже вернувшись домой. Сейчас ему просто надо утешить меня во что бы то ни стало.

— Я отремонтирую! — раздаётся слабый голос «Слепого» из ближайших кустов.

— УЙДИ! — ору я, чуть не переходя на визг и, обращаясь к Жене уже просительно: — Же-е-еня-я-я… Пусть он уйдёт, а?

Женя через моё плечо спокойно говорит парню:

— Слышь… Ты, лучше и правда уйди. Видишь, в каком она состоянии? Утром приходи, разберёмся…

В итоге парень уходит в темноту, продолжая бесконечно извиняться.

Я забираюсь в лежащую пластом палатку, затем в спальник внутри неё и пытаюсь уснуть: при этом противомоскитная сетка палатки лежит на моём лице. Через неё меня пытаются укусить комары, и они преуспевают. Хныкаю и ворочаюсь. Я хочу «на ручки» и при этом, накрытая тканью палатки, продолжаю громко икать.

Мимо меня идёт Женя с другими ребятами.

— Пошли с нами, — зовёт он. — Ляжешь спать в типи.

— В типи? — быстро, как таракан, я выбираюсь из палатки, разгоняя при этом комаров руками.

Понятия не имею, что такое «типи».

— Ну да, в типи, — повторяет Женя.

— Конечно, я с радостью переночую в типи! Никогда не ночевала в типи… Обожаю типи… Мечта моя… типи…

Типи — это нечто похожее на вигвам: жилище индейцев, сделанное из шестов и покрытое сверху парусиной. Фестивальный типи стоит на поляне, где все мы ежедневно собираемся.

Бросаю палатку и все вещи, бегу за ребятами, обнимая свой спальник.

Внутри типи, прямо в его центре горит костёр, а по бокам уложены коврики. Женя уступает мне своё место, а сам уходит спать на улицу. Мы ложимся вокруг костра кто как. Ребята ещё какое-то время разговаривают, а я, истощённая долгой истерикой, быстро засыпаю.

Сколько проходит времени — не знаю. Может, минута. Может, час. Но не больше часа. Кто-то пытается поднять мою тяжёлую голову.

Я всё слышу, но двигаться не могу. Странный эффект.

— Девушка, алло! Тут… суицид. Лежит в ванной, без сознания… Рвота… Не знаю… Наглоталась чего-то.

Мужской голос называет адрес.

Его руки снова обхватывают и отпускают мою голову — со стуком она бьётся о край ванны: я словно тряпка, ведь должно быть больно, но боли нет. Должно быть холодно, но холода тоже нет. Хочется уснуть, и чтобы меня перестали трясти.

Каждое слово падает сверху, словно тяжёлая груша с дерева.

Тёплые руки хватают меня за подмышки, переваливают через край ванны передней частью: рёбра пружинят, но выдерживают. Во рту оказываются пальцы, лезут глубоко в горло, и меня неохотно рвёт. Потом остаюсь лежать на кафельном полу бесформенной костлявой кучей, имитирующей худое голое тело.

Мужской голос, опять:

— Девушка, я звонил уже… Выехали?

…Появляются два парня — я слышу это по шуму и голосам.

Мальчики разворачивают меня лицом к себе:

— Же-е-ень-щи-на-а-а!

Уверенно и громко:

— Просыпаемся! Что пили? Говорим: что пили?

Меня оттаскивают на кухню, через выступающие пороги. Возле лица с грохотом появляется ведро.

— Что пили? Говорим! — чётко и громко возле моего уха.

Я по-прежнему не могу шевелиться, всё какое-то заторможенное.

Запихивают в горло трубку — она жёсткая, как аскарида. Внутрь меня под напором льётся огромный объём воды — я чувствую давление, протест и меня опять рвёт. Это повторяется и повторяется. В меня снова вливают воду, хотя прежняя еще внутри — это уже перебор. Мне кажется, что я сейчас захлебнусь, словно подводник затонувшей субмарины. Мерзкая вода плещется где-то в пищеводе и распирает желудок. Я или лопну, или меня вырвет кишками. Вода наполняет рот снизу и льётся изо рта — один из мальчиков констатирует этот факт. Другой говорит, что ещё «недостаточно промыли», а первый — что «фигня, напишем, что до прозрачных вод»; мол, не парься.

…В тишине ночного подъезда, на одеяле меня несут вниз. Головой я почти стукаюсь о ступеньки, но ощущения всё равно невесомые, необычные. В какой-то момент понимаю, что вижу их всех, вчетвером, и иду позади, не задевая ступеней.

Они грузят в машину скорой помощи тело, а сама я оказываюсь перед белой широкой дорогой, ведущей прямо в небо: в облаках скрывается её суть. Справа лежит дорожный круглый узелок из тёмно-синей ткани в крупный белый горошек, и я стою, ожидая разрешения или приглашения, чтобы пойти по этой дороге.

Звенящий, ритмичный шум накрывает меня с головой: грохот такой, словно я лежу на шпалах, а сверху едет бесконечно длинный товарняк, груженый пустыми сковородками и кастрюлями. Затем, под продолжающийся грохот, я стремительно лечу внутри огромной чёрной трубы и оказываюсь босиком на сочной ярко-зелёной траве. Она прохладна. Цвет такой насыщенный, будто её дополнительно покрасили яркой кислотной краской. Впереди — мостик и речка.

Рядом появляется Джая.

— Уверена? — спрашивает Он, неловко передёрнув плечами.

— А что? Обратно в боль? — отвечаю вопросами на вопрос.

— Не время ещё, — отвечает Джая нейтральным голосом и медленно пропадает.

В ту же секунду начинаю различать голоса:

— О, Боже! Она не дышит! — голос женский, молодой. И зачем так тревожиться?

— Интубируй, чего стоишь? — настойчивый, громкий и тоже женский голос.

Оказываюсь в комнате, под потолком. Внизу, на каталке лежит худое голое тело, вокруг которого суетятся люди: один мужчина и несколько девчонок. Одна из них щупает пульс, сунув пальцы под челюсть, после чего сильно бьёт кулаком по грудине, и синюшно-белое тело слегка подпрыгивает. Непрямой массаж сердца. Другая интубирует, вполне успешно. Мужчина катит тяжёлый кислородный концентратор, который грохочет колёсиками по больничной плитке на полу. Они обступают тело, склоняют озабоченные лица, вижу только затылки. Одна девушка с короткой рыжей стрижкой попеременно растирает у тела руки и ноги. Это моё тело, но оно холодное, синюшное, чужое; стеклянные глаза открыты, смотрят на меня снизу.

Зачем так волноваться? Я не хочу обратно, оставьте его в покое. Оставьте меня в покое!

— Дефибриллятор! Быстро! — командует рыженькая девушка-врач, молодая и шустрая.

В комнату вкатывают аппарат. Включают: он начинает мерзко пищать. Все отходят от стола, девушка хватает электроды, похожие на два утюга, быстро выдавливает на них гель из пластиковой бутылки, трёт друг о друга и кладёт на тело сверху.

— Вот не живётся тебе нормально-то, — рядом оказывается Джая, тоже под потолком и протягивает мне семечки в пластиковом стаканчике: — Будешь?

— Не… — отказываюсь.

Джая лузгает семечки, складывая очистки в ладонь руки, и отдельные из них падают вниз, на реанимируемое тело и затылки врачей.

— Дура! — говорит Он с напором и интонацией. Кажется, разочарован.

Внизу в это время продолжается суета. Опять дефибриллятор. Тело ужасно скрипит и трещит, но девушка-врач упорно не сдаётся — пробует снова и снова. Я не собираюсь возвращаться. Лучше даже не смотреть туда.