Взрослея с детьми

Ольга Щербакова, 2020

Эта книга о моем родительстве, вернее о той его части, когда в тщетных попытках стать идеальной матерью я вдруг поняла, что это утопия. Я поняла, что стать идеальной матерью я смогу только тогда, когда перестану пытаться сделать это, когда, наконец, приму, что имею право ошибаться, уставать, не делать того, чего мне не хочется. Я поняла, что быть взрослым – это не значит быть «всемогущим волшебником» для своих детей. Это значит, знать и принимать неидеальность свою и неидеальность мира вокруг. Я рассказываю, как сталкиваясь с этой неидеальностью, учусь проживать и принимать свои эмоции, чтобы потом уже не раниться так больно о них. И о том, как я, научившись этому сама, помогаю проходить этот путь детям.

Не хочу и не буду

Каскад «не хочу».

5 сентября 2018

Утром я, собравшись сама, говорю детям выключить мультик и начать собираться. Вера валяется на диване, видно, что ей не хочется вставать, на мои просьбы она вяло-тянучим голосом отвечает: «Ну, щас». Я, удивленная таким ее поведением (ведь вчера вечером было все хорошо и спокойно), задаю вопрос спокойным уверенным голосом без претензии: «Вера, ты будешь капризничать или в школу собираться?» На это она улыбнулась, к моему удивлению, спокойно встала и пошла одеваться.

Дети идут одеваться, но, как обычно, отвлекаются и начинают играть друг с другом. Меня это начинает раздражать. Успокаиваю себя: «Я выбираю, раздражаться мне или нет. Если я заведусь, ни к чему хорошему это не приведет». Это мне помогает сосредоточиться на своих сборах. Уже полностью одетая стою в прихожей и говорю детям, что готова идти.

Они спохватываются, быстро надевают все, что еще не успели, и мы выходим. На улице Боря говорит:

— Мама, я хочу быстрее в садик — покушать.

— Да, хорошо, сынок, я понимаю.

— Но я уже хочу быть в садике, чтобы покушать, — продолжает Боря.

Я, чувствуя, что для него это отличный повод закатить истерику, отвечаю:

— Да, Боря, я тебя понимаю. Что делать будешь?

— Не знаю.

— И я не знаю, но мы уже идем в садик и скоро придем.

По пути проходим мимо другого садика, в который ходили однажды летом. Боря, увидев здание, спрашивает:

— А мы будем ходить еще в этот садик?

— Возможно.

— Я не хочу ходить в этот садик, он мне не нравится, я никогда не буду в него ходить.

Я, удивляясь в душе этому каскаду его «не хочу» на ровном месте, спокойно отвечаю: «Хорошо, Боря», — и думаю дальше о своем. Уже на подходе к садику сын вспоминает, что не взял ластик, который я ему подарила утром. Я сочувствую ему и говорю, что зато он взял с собой раскраски и фломастеры. И вижу, что настроение его не ухудшилось от своей забывчивости.

Он радостно бежит к воротам своего садика, залезает на калитку и набирает код. Довольный собой, открывает дверь: еще бы, ведь теперь только он ходит в садик и теперь только его привилегия — набирать код на калитке, и не надо делить ее с Верой.

Мы подходим к двери, и тут Вера заявляет:

— А дождика-то не было. Зря ты, Боря, зонтик взял.

Я вижу, как от этих слов Боря сразу сник, и влезаю в разговор:

— Вер, зачем ты это сказала? Ведь ты знаешь, что Боре неприятно слышать эти слова? Зачем ты хочешь его расстроить?

Этого хватило, чтобы поддержать Борю и смутить Веру. После чего Боря спокойно поднимается в группу и раздевается, а дальше я отвожу Веру в школу.

Но, несмотря на положительный исход сегодняшних проводов в садик и в школу, чувствую, что внутри меня все горит. Ведь я снова проснулась в 5 утра и не смогла больше заснуть, снова во мне кипит злость на коллегу по работе. Возможно, из-за этих переживаний у меня бессонница. От этого я очень плохо себя чувствую, и раздражение, накладываясь на плохое самочувствие, как обычно, вводит меня в ощущение полной безнадежности и бессмысленности жизни. И дети тут ни при чем, они только громоотводы. И очень хорошо, что утром я отвела их и не сорвалась.

По пути в метро накрывают мысли, которые я выписываю в телефон: «Бесит, бесит, бесит все! Устала! Надоело. Все виноваты и надоели: дети, работа, я. Ненавижу это все, как оно достало».

Побарахтавшись в этих мыслях бешенства и раздражения, выписав их в телефонные заметки, там же, в заметках, я начинаю внутренний диалог:

« — Что случилось? Из-за чего я злюсь? Из-за чего бешусь? Что, моя девочка? Что, моя милая? Устала?

— Очень! Надоело все, не могу больше, не могу.

— Отдохни, любимая. Отдохни, хорошая. Не получилось вовремя собраться, не получилось выспаться, не получилось не опоздать на работу? Ты имеешь на это право. Имеешь право опаздывать, не высыпаться, не успевать. Имеешь право уставать, плохо себя чувствовать, злиться, беситься. Это твое право, это ты и ты человек, не Бог.

Хватит себя дрючить за то, что ты не идеальная, за то, что не справляешься. Не надо из-за этого считать себя говном, которому не следует жить вообще. Ты такая, какая есть, в тебе много всего разного, не только стерильно-белое, пушистое, правильно нацеленное и настроенное. Прими себя такой разной, прими свое право быть всякой, быть злой, бешеной, уставшей. Я люблю тебя, моя девочка».

Часто, когда переполняют чувства, я записываю их хоть куда-нибудь. Так я постепенно успокаиваюсь.

Весь следующий день проходит спокойно, даже спать не сильно хочется на работе. А вечером, идя домой и наслаждаясь по-летнему теплым вечером, я решаю пойти прогуляться с детьми. Дети соглашаются. Я надеваю ролики, Вера берет самокат, Боря — беговел, и мы идем кататься на набережную.

Вода отражает нежно-розовый закат, ветер приятно обдувает теплом. Боря, прокатившись немного, говорит, что не хочет далеко уезжать, потому что ему потом тяжело будет возвращаться. Я предлагаю ему доехать до ближайшего рекламного щита, под которым есть удобная платформа, где можно посидеть и поиграть с насыпанным там керамзитом. Он соглашается подождать нас там. И мы с Верой едем дальше.

Назад возвращаемся все вместе. Остается лишь выпить чаю, посмотреть чуток мультик и, почитав книгу, лечь спать. «Я молодец, я справилась», — думаю я, засыпая.

Фломастер.

8 сентября 2018

Всю первую неделю сентября по утрам Боря находит какой-нибудь повод, чтобы обратить на себя внимание. И вот сегодня он попросил помочь ему выбрать игрушку, как уже было пару дней назад. Я начала предлагать игрушки, заранее предупредив, что предложу пять игрушек подряд и больше не буду. Конечно, все пять предложенных мной игрушек ему не понравились: то сломанная, то старая, то без батареек.

Тогда я сказала:

— Боря, помнишь, недавно ты тоже просил утром помочь выбрать тебе игрушку? Ничего тебе не нравилось, ты расплакался, пока успокаивался, время прошло, мы опоздали в садик, я на работу, и потом я не смогла купить вам вкусняшки, — сделав небольшую паузу, я продолжила: — Давай сегодня не будем так делать? Давай выберем игрушку, пойдем в садик, и я смогу вам купить что-нибудь, так как не опоздаю на работу?

Боря, выслушал меня, улыбнулся (снова я не ожидала такой реакции, значит, он играл) и ответил:

— Да, помню, было такое. Помоги мне, пожалуйста, выбрать игрушку.

Я предлагаю последнее, что мне приходит в голову:

— Давай возьмем фломастеры и раскраски.

К моему удивлению, Боря соглашается, но добавляет:

— Я хочу еще что-нибудь, кроме фломастеров.

Моя радость, что все так быстро разрешилось, подугасла.

Тут еще обнаруживается, что в пачке не хватает одного фломастера, мы начинаем искать и не находим. Вера предлагает Боре свой фломастер. Но все бесполезно: Боря плачет, я говорю ему, что, к сожалению, не смогла найти фломастер и не знаю, где еще его искать. Боря продолжает плакать, а я пока решаю сделать Вере прическу, чтобы не терять времени.

В душе меня подмывает раскричаться, расплакаться и упасть в свое привычное состояние беспросветной безнадежности и отчаяния. Но на все эти позывы я спокойно себе говорю: «Какой смысл, Оля? Ты ничего не добьешься, потратишь кучу энергии, испортишь весь день».

И продолжаю дальше пытаться разрулить ситуацию спокойно и без истерик, хотя бы со своей стороны. Через какое-то время заплаканный Боря вдруг говорит:

— Я вспомнил, я же фломастер в кровати оставил! Я им вчера вечером раскрашивал.

Я отодвигаю кроватку, Боря, довольный, достает фломастер, а потом мы начинаем выбирать пакет, в котором все понесем в садик. Но первый пакет, который я предложила, кажется сыну слишком большим. Я в душе удивляюсь своему спокойствию, ведь меня это не раздражает, как обычно. Иду искать другой пакет, поменьше первого. Второй пакет Борю полностью устроил. Мы спокойно уложили все игрушки и пошли в садик. На работу я, конечно, опоздала, но не критично.

По дороге в голову пришла мысль, что, скорее всего, участившиеся Борины капризы связаны с Вериной школой. Ведь она ходит с таким красивым рюкзаком, и каждый вечер я уделяю ей внимание, интересуюсь, как у нее дела, что нового произошло. А Боря, наверняка, чувствует себя обделенным и, сам не понимая, пытается притянуть мое внимание проверенным способом. «Что ж, — подумала я. — Мне остается только набраться терпения и стараться уделять ему больше внимания».

Помню, как года два назад меня бесили капризы детей: «Это не нравится, то не нравится, дай мне побольше, дай мне поменьше…» и так далее. Тогда внутри все мгновенно вспыхивало: «Да как же надоело! Да какого хрена я должна это терпеть? Какого хрена тебе все не нравится, и я должна исполнять эти дурацкие капризы?» Обычно все заканчивалось гневно-молчаливым игнорированием с моей стороны и детской истерикой. Перед глазами сразу встает моя мама: ее кипящий ненавистью острый взгляд. И я была такой же. Однажды даже не выдержала и разломала стул у Веры на глазах после ее очередного каприза, потом еще и заварочный чайник…

Тогда я пыталась пить глицин для успокоения. Он вводил меня в заторможенное состояние, и меня правда уже ничего не задевало и не волновало, но жизнь в таком амебно-бесчувственном состоянии казалась мне еще безрадостнее, безнадежнее и бессмысленнее. Дойдя до предела от постоянных криков детей и полной собственной беспомощности, я решилась почитать книги по детской психологии. Подруга порекомендовала Юлию Гиппенрейтер. Книги помогали мне спокойнее относиться ко всему, пока я их читала. Но как только книга заканчивалась, заканчивалось и ее чудесное действие.

Потом мне попалась книга Михаила Литвака, которая, мягко говоря, перевернула мой мир. Тогда я поняла, что проблема не в детях, а во мне, и мне надо разбираться с собой.

А проблем у меня много. Они идут из детства — смерть папы, годы, прожитые с отчимом-алкоголиком, не могли не сказаться. И хоть я уехала из родного города, чтобы забыть все, я все равно увезла боль с собой.

Сколько я ни пыталась дать своим детям любовь, растить их не так, как растили меня, у меня ничего не получалось. Душевных сил не всегда хватало на любовь, терпение и заботу. Вспышки раздражения, чувство вины, усталость, апатия часто стали накрывать меня, когда родился Боря, а у Веры начались каждодневные истерики. И за 1,5 года ситуация не сильно улучшилась.

После декрета я вышла на работу и сначала просто летала от счастья: наконец, вырвалась из четырех стен и могу что-то делать, кроме уборки, готовки и стирки. Но потом на работе начались проблемы с начальницей, задержки зарплаты. Я сменила одну работу, потом другую…

В конце концов, муж устроил меня в компанию, куда сам недавно попал. И вроде все наладилось: мы с мужем рядом, дети в садике, я активно училась водить машину, и все были довольны.

Но вскоре и на новой работе начались проблемы: начальство много обещало, но по факту оказалось, что это еще то «болото». На собеседовании мы обсуждали один функционал, на деле оказалось, что никто мне его предоставлять не собирается. Это наводило тоску.

Вскоре мы с мужем познакомились с директором по развитию, который только пришел в фирму. Я восхитилась его образованностью, самодостаточностью, уверенностью в себе, умением находить выход из любой ситуации. И вдруг поняла, что такие мужчины существуют в реальной жизни, а не только в книжках или кино. Я влюбилась в него.

Видимо, трещина в отношениях с мужем у нас была, а тут она стала разрастаться с угрожающей силой. К тому же я заметила, что директор по развитию сам не против пококетничать со мной, лишний раз прикоснуться, улыбнуться, угостить чем-нибудь, поговорить по душам. Усугубило ситуацию, что муж из-за неудовлетворенности работой стал каждый день выпивать.

И эта его привычка — уходить от проблем в спиртное, да и в принципе уходить от проблем, не выполнять обещания, не доделывать дела — множила во мне обиды. Долго я не могла смириться с тем, что муж мог внезапно после работы уйти с друзьями пить пиво, не предупреждал меня, а просто ставил перед фактом. А так как я всю себя полностью посвятила ему и детям, то единственной моей радостью было дождаться его после работы, чтобы провести вечер вместе. Когда этого не случалось, мне было очень больно и обидно. И, наверное, естественно, что я увидела мужчину, который показался полной противоположностью моего мужа, и влюбилась в него…

Так или иначе, я не знала, что делать, ведь семья была для меня смыслом всей жизни. Только тогда я и решилась пойти к психологу — ученице Михаила Литвака, которая, как оказалось, проводила занятия недалеко от моего дома. Она смогла нам с супругом рационально объяснить, что нужно сделать, чтобы сохранить отношения.

Муж вроде попытался что-то сделать, начал вести себя по-другому… Но вскоре мы поехали в мой родной город на Новый год. На обратной дороге он сел за руль пьяным, въехал в сугроб, и мы чуть было не замерзли в заглохшей машине. Этот случай стал последней каплей. Я почувствовала, как сильно меня тяготят эти отношения, как сильно я устала от них.

В итоге мы договорились с мужем пожить раздельно. Он уехал ровно в день трехлетия нашего сына. Вслед уходящему мужу я сказала: «Это самый лучший подарок мне на день рождения сына». Прозвучало грубо, но, наверное, это было правдой.

Начался новый этап моей жизни. И хоть меня часто мучили сомнения, правильно ли я поступила, я все же чувствовала облегчение. К тому же занятия в психотерапевтической группе, где было много людей со схожими проблемами, сильно поддерживали.

Я училась потихоньку управляться с детьми сама, начала с самого элементарного: отводить и приводить их из садика. Первая неделя была самой тяжелой, ведь я привыкла, что муж возил нас на машине, а тут приходилось идти пешком, вести детей, нести сумки. Но я понимала, что учусь самостоятельности, учусь жить для себя, а не для мужа или детей.

Преодолевая бытовые трудности, я крепла, как будто взрослела. Ходила к психологу, училась на многие вещи смотреть по-другому, училась вести себя иначе. Менялось мое отношение к детям и меняется до сих пор, что позволяет мне не вспыхивать из-за каждого их «неудобного» проявления и экономит силы, оставляя их на более важные дела.

Моя простуда.

10 сентября 2018

Вторые выходные я проболела. В прошлую пятницу я заразилась от Бори. На этот раз затемпературила Вера, а вечером я почувствовала, что и меня знобит. Утром в субботу мне стало еще хуже. Пришлось отлеживаться.

Вера чувствовала себя уже нормально, видимо, ей помогли антивирусные таблетки. Всю субботу они играли, смотрели мультики. Вначале я старалась тоже побыть с ними: собирала с ними пазл, играла в лото. Но вскоре силы закончились, я чувствовала внутреннее напряжение, какую-то жалость к себе, что болею, и некому детьми заняться и обо мне позаботиться. Дети часто прибегали ко мне на кухню, просили чем-то помочь, что-то сделать, задавали свои коронные «а почему?».

А я лежала без сил, говорила им об этом, просила их, чтобы сами налили себе чай. Но в какой-то момент, когда я объясняла детям, почему мне тяжело выполнить их просьбу, Вера навязчиво начала расспрашивать, почему я плохо себя чувствую, начала мне доказывать, что я не права, что я хорошо себя чувствую. И тут во мне поднялся гнев: «Какого фига пытаются опровергнуть мои чувства? Какого фига мне пытаются доказать, что я не то или не так чувствую?» И я вспылила, высказав детям, что мне тяжело говорить, я устала, я болею, мне хочется отлежаться спокойно, и потребовала, чтобы они оставили меня в покое.

А потом вспомнила: сколько раз я, когда предлагала что-то Вере, а она выбирала не то, что мне удобно, объясняла ей, что она хочет неправильно, что гораздо лучше хотеть другое. И вот теперь я получаю обраточку — теперь она мне объясняет, что я чувствую неправильно, ведь ей это невыгодно. Получается, что, однажды поняв, что ее интересы и желания не учитываются, Вера не научилась уважать чужие, в том числе и мои. Что ж поделать? Придется переучиваться всем вместе — уважать интересы друг друга, учиться их отстаивать. Да хотя бы для начала понять, какие они — эти интересы и желания?

Нехватка внимания.

12 сентября 2018

Пришла домой после занятия в психологической группе. Боря вышел встречать меня и с порога спросил, что я ему купила. Я растерялась, потому что даже в магазин не заходила сегодня, но вспомнила, что на работе один из сотрудников поделился акционной игрушкой из «Пятерочки». Я дала ее Боре, и он, обрадовавшись и успокоившись, ушел в гостиную.

А я автоматически начала искать глазами признаки Вериного нахождения дома. Не заметив и не услышав ничего похожего, спрашиваю у Бори: «А где Вера?» Он показывает на диван. Я захожу в комнату и вижу, что Вера и правда лежит на диване, уставившись в монитор компьютера. Время позднее, и я понимаю, что пора уже укладываться спать.

Я подхожу к Вере и спрашиваю, как прошел день, а в ответ слышу ее сквозь зубы тягучее «хорошо». Чувствую, что назревают нытье и капризы, внутренне готовлюсь, настраиваю себя, проговаривая: «Ну что ж, Оля, укладываться придется долго. Но ничего, значит, так надо. У Веры сложный период, надо его пережить».

Ожидания оправдались: хоть я спокойным прошу готовиться ко сну — выключить мультики, помочь расправить кровать — Вера саботирует просьбы, не желая спать, и в итоге начинает громко рыдать, как будто задыхаясь. У меня же ощущение, что это показуха. Спрашиваю ее:

— Что случилось? Что-то болит? Давай вызовем врача, если ты так кричишь, значит, тебе очень больно и нам срочно нужен врач.

Вера кричит еще громче, что врач ей не нужен. Я пытаюсь выяснить, может, что в школе случилось, может, у папы что-то произошло, но в ответ слышу только «Нет!». Меня начинает раздражать это поведение, и я говорю:

— Вера, меня расстраивает эта истерика, я начинаю злиться.

От Веры ноль реакции, но мне самой становится легче от этих слов. Постепенно, потихоньку удается и выключить компьютер, и раздвинуть детскую кровать.

Истерика продолжается, но сквозь нее Вера просит почитать книгу. Внутренне улыбнувшись на ее просьбу, я жду, когда она затихнет, и читаю две сказки любимого мною Дональда Биссета, взятого из библиотеки. Вера слушает, тихонько всхлипывая, потом укладывается в свою кровать и просит налить ей молока. Я иду на кухню за молоком, грею его и приношу в зал, но Вера кричит:

— Слишком много, я так не хочу!

Я при ней же отпиваю молоко и спрашиваю:

— Так достаточно?

Это вызывает в ней еще большее возмущение. Она просит долить — я приношу бутылку, доливаю. Тут же новая претензия:

— Теперь холодное молоко!

— Вера, меня очень огорчает это поведение, — уже не выдерживаю я. — Эти капризы и истерика. Я принесла тебе молоко налить, а ты говоришь, что не надо. Меня злит такое поведение, и я не знаю, как с тобой общаться. Я хочу мирно жить, но чувствую, что ты не хочешь. Я очень расстроена.

Внутри меня кипит гнев, но когда говорю про свои чувства, то злость, которая была обращена на Веру, как будто переходит на саму ситуацию, и мне становится легче.

После моих слов Вера выпивает залпом молоко. Я выключаю свет, и мы засыпаем.

На следующее утро я начинаю будить Веру, включив параллельно мультфильм, чтобы хоть как-то растормошить ее. Вера, услышав звук мультфильма, еле приоткрыв один глаз, начинает громко требовать:

— Мам! Другой мультфильм включи!

По этому тону я понимаю, что вчерашнее ее состояние никуда не ушло. Спрашиваю, какой конкретно ей включить мультик. Она называет один, потом требует другой. И тут мое терпение заканчивается, я чувствую, что это будет продолжаться бесконечно. Я топаю ногой:

— Вера! Меня злит твое поведение, я вижу, что это капризы.

Вера, словно опешив, замолкает. Но, когда наступает время выключать мультик и одеваться, она говорит, что не хочет идти в школу, а хочет остаться дома. В душе я, конечно, ожидала такого поворота событий, и меня вначале подмывает желание оставить ее дома и не мучиться. Но здравый смысл берет верх, и я начинаю объяснять, что если она будет пропускать школу, то останется на второй год, что я не имею права не водить ее в школу, что по закону страны, в которой мы живем, все дети должны ходить в школу, что она не сможет устроиться ни на какую работу без аттестата об образовании и не сможет заработать себе денег ни на еду, ни на вкусняшки.

Вера задумалась, а потом встала и начала одеваться. Так мы худо-бедно собрались и вышли. По пути в школу я видела, что у Веры улучшается настроение. Чем ближе к школе мы подходили, тем большим интересом загорались у нее глаза. Наверное, все-таки ей там интересно и нравится, а истерика была лишь следствием нехватки моего внимания. Ведь прошлый вечер они с братом провели без меня, папа побыл с ними какое-то время, а после им пришлось ждать меня одним.

Вчера я ходила на психологическую группу, вернулась поздно. А Вера любит вечерами посидеть со мной на кухне, любит поговорить, любит, когда я ее глажу. Сейчас, когда она пошла в первый класс, я чувствую, что она особо остро нуждается в моей любви, заботе и внимании. Но без занятий в группе я пока не могу. Там я получаю поддержку, там я общаюсь с людьми с похожими проблемами, там я учусь смотреть на многое под другим углом, учусь видеть выходы из ситуаций, которые раньше казались безвыходными, там мы общаемся искренне, там меня не осуждают, а принимают такой, какая я есть. Если бы не эта поддержка, мне было бы гораздо тяжелее пережить развод, и мне бы не хватило сил изменить жизнь к лучшему. Благодаря группам я и с детьми учусь общаться по-другому, учусь отслеживать эмоции и стараюсь не допускать ошибок, что были в моем воспитании.

К тому же я уже проходила тот путь, когда полностью посвятила себя детям, была с ними круглосуточно и даже на пару часов не хотела их ни с кем оставлять. Я считала, что это нормально, что это мое предназначение. Думала, что, если окружу их любовью и заботой по максимуму, дети будут расти здоровыми, довольными и счастливыми. Только я не рассчитала, что мне тоже нужны отдых и время, чтобы восстановиться, и удивлялась — почему, вместо радости от общения с детьми, я часто испытываю усталость и временами раздражение. А ведь мне и не могло хватать на все сил, ведь нужно было не только кормить, одевать, выгуливать и занимать детей, еще нужно было готовить, убирать квартиру, а вечером еще хотелось пообщаться с мужем. Я чувствовала себя как в заколдованном круге: вроде бы все есть и всего хватает, но радости становится все меньше и меньше, а усталости и раздражения — больше. Тело сигнализировало, что больше так нельзя: я стала очень часто простужаться — по два раза в месяц, и мне не помогали ни антибиотики, ни гомеопатия.

Только когда начала заниматься в психологической группе, я осознала, что мне, как и любому человеку, нужен отдых, чтобы восстановиться, сходить куда-нибудь, напитаться новыми впечатлениями, просто выдохнуть. Я попробовала оставлять детей с мужем и ходить на прогулку в ближайший парк каждый вечер, и тут же заметила, что настроение улучшилось, а простуд стало меньше. Ну а когда развелась с мужем, то периодически стала отправлять детей на выходные к бабушке, а иногда вечерами отец сидел с ними, пока я ходила в магазин или на занятия.

Теперь я понимаю, когда у меня есть силы, а когда их нет. И если силы на нуле, то выхожу хотя бы на полчаса в парк, пока дети смотрят мультик. После таких прогулок раздражение уходит, и общение с детьми приносит мне радость.

День умиротворения и согласия.

15 сентября 2018

Воскресенье, утро. Я бегаю, наливаю чай то Боре, то Вере. Боря просит поиграть с ним, но я еще и сама не ела. Включаю мультик, договариваясь, что вначале сама поем, пока они смотрят мультики.

Сижу на кухне и ем кашу с батоном и маслом, запивая растворимым кофе с молоком. Хоть и понимаю, что растворимый кофе — это сплошной вред и только, но не могу себе отказать в этом. Ведь в детстве мама пила такой кофе по утрам и иногда позволяла мне попить его вместе с ней. Для меня этот вкус остался вкусом тех моментов маминой благосклонности и внимания. И поэтому я так люблю по выходным пить его на завтрак.

Вкус растворимого кофе погружает меня в воспоминания о маме. Отношения с ней у меня были сложные. Маме было не до меня. Оставшись вдовой с двумя детьми на руках, мама была в растерянности и не знала, как ей жить дальше. Она рассказывала, что единственная мысль тогда ее удерживала от самоубийства — что я еще очень маленькая. А через 2 года, когда нам, наконец, дали двухкомнатную квартиру, мы заехали туда с новым маминым мужчиной, который стал нашим отчимом. Первые года два он очень помогал маме: и деньгами, и занимался со мной. Но вскоре он начал пить, причем очень сильно, пропивая все — свою пенсию, мамину зарплату, наши вещи.

Мама, как могла, работала, выкручивалась, но обстановка дома была напряженная, так как отчим напивался и начинал скандалить. Видимо, поэтому я редко помню ее дома. Когда же мама была дома — то либо ругалась с отчимом, либо тихо смотрела телевизор, чтобы не разбудить его спящего.

То время прошло, но сейчас, попадая в спальные районы Петербурга, который раз я замечаю за собой, с какой тоской смотрю на горящие окна панельных пятиэтажек. Именно в такой я выросла в своих родных Чебоксарах. Таким уютом и теплом мне веет от этого света в окошках. Мне кажется, что там живут любящие друг друга люди, что они собираются по вечерам и им хорошо вместе. Я практически не помню такого в нашей семье в моем детстве.

Я и в детстве смотрела на чужие окна, мне хотелось попасть туда — в тепло, уют и защищенность, хотелось почувствовать, что мне всегда рады.

Лишь недавно по вечерам я начала выключать мультики и садиться рядом с детьми заниматься вместе. Причем чаще мы пока занимаемся каждый своим делом: Вера — уроками, я — рисованием, Боря — собиранием пазлов. Мы сидим в одной комнате, за своими делами, и тогда я чувствую, что мне хорошо, что мы близки друг другу, мне уютно и тепло на душе. Наверное, вот так потихоньку и получится создать свой домашний уют, чтобы, видя чужие горящие окна, в душе возникала радость, что в моем доме меня ждет тепло, уют и близкие люди.

Так и в этот день я решила, что проведу его вместе с детьми. Поев сама, я налила чай и положила кашу детям. А потом мы пошли прогуляться до ближайшей детской площадки. Я взяла футбольный мяч, чтобы погонять его с Борей. Мы покатались на качелях, которые называем «гамаком», так как это круглая большая сетка, подвешенная на цепях, потом поиграли в футбол, напоследок зашли в магазин и вернулись домой. А вечером пособирали пазл и, почитав книгу, улеглись спать.

Засыпая, я чувствовала внутри радость от того, что этот день прошел в таком умиротворении и согласии.

Но так было не всегда.

Я до сих пор с содроганием вспоминаю одну из суббот, когда не могла справиться со своими эмоциями.

С самого утра я чувствовала какое-то напряжение и не могла понять, откуда оно и что является его причиной. Я ощущала, что меня все раздражает, что я готова в любой момент разразиться гневной вспышкой. В мозгу у меня стучало молоточками: почему мне так плохо? Что делать?

Единственная мысль, которая мне приходила в голову — это пойти пройтись одной по парку. Тогда я, включив детям мультфильм, сказала, что ненадолго выйду и скоро вернусь. Выйдя на улицу, я буквально рванула на набережную, я чувствовала, как внутри меня все клокочет и кипит: «Да что такое? Почему? — не могла понять я. — Ведь ничего такого не происходило, что могло меня ввести в такое состояние!»

Я решила спуститься к воде и покричать там, где меня никто не услышит, надеясь, что это поможет снять мне напряжение. Но, покричав, мне стало лишь чуть-чуть легче. Я попинала ногами от бессилия мраморные ступеньки, потопала ногами. Мне стало немного легче, и я решила, что пора возвращаться. Придя домой, я уселась играть с детьми в игрушки — мы катали машинки и паровозики, кидали мяч. Я делала все это, пытаясь почувствовать радость от игры, но сколько ни пыталась — мое внутреннее состояние говорило мне об обратном. Мне было плохо, но я не могла себе позволить просто побыть в этом состоянии, ведь я должна быть с детьми, должна устраивать им досуг. Как обычно, я решила замереть — машинально исполнять все, что должна — кормить, поить, варить, стирать.

После обеда Боря уснул, а Вера начала шуметь. Я попросила ее не делать этого, но она не хотела. И тут я почувствовала такой гнев внутри, что ушла в другую комнату и начала бить подушку руками. Вера, конечно же, слышала это, и мне от этого было еще хуже. Внутри я чувствовала, что могу сейчас сорваться на нее, выплеснув все, что у меня внутри, но… я могу этого и не делать — и это будет гораздо лучше для нас обеих. Я уговаривала себя: «Просто надо переждать, просто пережить, главное не сорваться сейчас!»

Постепенно с ударами о подушку мой гнев утих. Утихла и Вера в соседней комнате. Я посидела еще немного одна, потом вышла в гостиную, села с ней рядом и сказала: «Просто мне сейчас, Вера, почему-то очень плохо». Мы посидели молча, слезы покатились у меня из глаз, я плакала от этого ощущения беспомощности, что ничего не могу поделать со своими эмоциями, что я не «идеальная мать», которая всегда бодра и весела, что я срываюсь на детей, когда мне плохо, что я не могу пока еще сама понять свои эмоции и справиться с ними.

Потихоньку я успокоилась, со слезами вышло и напряжение. Я тихонько включила мультфильм, и мы с Верой вдвоем смотрели его, пока Боря не проснулся. Остаток дня прошел спокойно. «Что ж, — подумала я, засыпая, — значит пока так, потихоньку я научусь по-другому».

Экзамен на материнство.

16 сентября 2018

Суббота. Я проснулась в 7 утра, и это на час дольше обычного моего времени пробуждения, чему очень порадовалась. Во сне я летала в свадебном платье по зимнему лесу, в котором заснеженные деревья сверкали на ярком солнце.

Я взялась за дневник, вскоре проснулись дети и приползли ко мне в кровать. Я погладила их, пощекотала и ушла мыться, а они продолжили играть вдвоем, не вспоминая про мультики. После у меня возникло желание устроить совместный завтрак с детьми — хотя у нас нет и не было никогда традиции завтракать вместе. Обычно мы с бывшим мужем любили есть вместе, а детей кормили отдельно. Может, еще потому, что мы с ним могли уединиться только на кухне и поэтому всяческими способами старались детей удержать в комнате — мультиками, едой, вкусняшками. Так и осталась у меня эта привычка.

Но дети не удивились моему предложению позавтракать вместе, пришли и сели кушать. Они, конечно, болтали, отвлекались. Я чувствовала, что меня это раздражает, и хотя я себе говорила, что дети — не роботы, это обычное их поведение, но мое настроение подпортилось.

Мы договорились с детьми, что после завтрака прогуляемся: пойдем в магазин за обещанными игрушками, в библиотеку и на пункт выдачи заказов из интернет-магазина.

Когда поели, я дала детям команду собираться на прогулку, и они с энтузиазмом начали одеваться, заигрываясь временами, так что мне приходилось напоминать им о нашей цели, чтобы сборы не растянулись. Наконец, собрались и вышли.

Погода стояла чудесная, я шла и наслаждалась солнцем. Мы набрали интересных книг в библиотеке, купили в магазине недорогие игрушки и увидели булочки в витрине магазина. Я купила две булочки, и мы сели в парке подкрепиться. Вера, откусывая булочку, вдруг заплакала, сказав, что у нее болит зуб. Ей удалили зуб 5 дней назад, и ранка еще не зажила, видимо, она задела ее, кусая булочку. Я пыталась утешить ее, говоря, что понимаю, как ей больно, и пообещала, что скоро боль пройдет.

Но Вера расплакивалась все больше и больше, как будто мои уговоры еще больше подливали масла в огонь. Я, чувствуя, что сейчас это снова перерастет в истерику, сказала ей: «Иди ко мне на коленки, я тебя поглажу». Вера сначала начала отнекиваться, что не может, но после того, как я несколько раз спокойным твердым тоном повторила свою просьбу, она пришла и села ко мне на колени. Я начала ее гладить по спине и рукам, повторяя, что поболит немного и пройдет. Это ее успокоило.

Вскоре она отсела, укусила булочку еще раз, но больше уже не плакала. И мы направились дальше по делам. Остальное время нашей прогулки прошло спокойно.

Хотя я все равно заметила за собой, что внутренне постоянно сканирую каждое свое действие с детьми на свою «хорошесть» как мамы, на свою грамотность. Я постоянно контролирую, что я сделала правильно, что не очень, словно ставя себе оценки: вот погуляла с детьми — это очень хорошо, вот купила детям снова игрушки — это, наверное, не очень хорошо, но что поделать, они же хотят, я же им обещала. Еще я постоянно просматриваю, хорошо ли и опрятно они одеты: «Ой, уши опять грязные и ногти черные, ай-ай-ай, какая я плохая мать, не слежу за детьми». Одним словом, как будто я сдаю экзамен на материнство, а не живу.

Может быть, поэтому, вернувшись с прогулки, я почувствовала, как испортилось мое настроение и снова захотелось спать. Я вздремнула 20 минут, и пошло-поехало: «Что делать? Ничего не хочу, все бесит, пообещала девчонкам приехать на тренировку по волейболу к 8 часам вечера, но с кем мне детей оставить? Бывший муж с детьми не может побыть, няню сейчас я не могу себе позволить из-за нехватки денег. Да и ехать не хочется!»

Но сама понимала, что из-за болезни и так пропустила две недели, и если еще сегодня поддамся своему настроению и не поеду, то это может обернуться для меня депрессией. Понимала, что нужно себя через силу заставить поехать, потому что после тренировок обычно мое настроение улучшается на несколько дней. Начался внутренний конфликт — оставить детей одних — совесть мучает, ведь Вера начала ходить в школу и часто просит меня побыть с ней.

«Взять их с собой?» — я почувствовала, что у меня нет моральных сил, хотя технически все несложно. Но при мысли, что мне необходимо все это сделать, на меня накатывало отчаяние. От этого ощущения внутреннего раздрая я расплакалась, сидела и рыдала от собственной беспомощности. Я понимала, что просто не могу взять на себя ответственность и решиться на что-то одно.

Вера пришла и спросила, почему я плачу. Я ответила, что мне нужно идти на тренировку, но я не знаю, как их взять с собой. Она начала уговаривать меня, что будет там хорошо себя вести, возьмет свои игрушки и не будет нам мешать. Я ответила, что по поводу нее спокойна, но вот по поводу Бори — не очень. Ведь туда ехать целый час и сама тренировка длится 2 часа, места там мало в зале, играть особо негде. Боре станет скучно, он, скорее всего, начнет ныть и мешать нам.

Тогда Вера предложила подарить Боре свою игрушку и попросить его, чтобы он не мешал нам. Я ничего не смогла ответить и продолжала плакать. Вера, заглядывая ко мне на кухню, отодвигала и задвигала назад выкатную дверь кухни. В какой-то момент она закрыла ее до упора, отчего ее заклинило, и дверь перестала выдвигаться. Я начала пытаться ее открыть, у меня не получалось, от этого я плакала еще больше. Вера сидела на диване, наблюдая за мной. У меня было ощущение, что мы с ней поменялись ролями — она взрослая, которая уверена, что все хорошо и все образуется, а я ребенок, плачущий от любой неудачи. В конце концов я открыла дверь, и Вера ушла в зал к Боре.

А я продолжала плакать на кухне. Через какое-то время Вера снова пришла ко мне, легла со мной и снова спросила: «Ну почему ты плачешь, мама?» Я ответила, что не могу ничего решить, тогда Вера сказала: «Ну ты же можешь не брать нас с собой?» Я ответила: «Да, могу, но мне не хочется, чтобы вы скучали одни». На что Вера сказала: «Мы постараемся не скучать».

С одной стороны — проблема решилась, а с другой стороны: что я сделала? Я своим беспомощным поведением заставила Веру взять мою ответственность на себя. Я не попросила детей остаться и побыть без меня, а, получается, вынудила ее принять решение за меня.

На тренировку я съездила, потренировалась хорошо. Спорт всегда на меня хорошо действует, и мое настроение улучшилось. Приехав домой, я поблагодарила детей, что они дали мне возможность съездить на тренировку.

Потом я думала: «Откуда взялось это состояние?»

Возможно, это мои страхи и переживания по поводу суда по разделу имущества. Мне было очень страшно делать такой серьезный и ответственный шаг, как подать в суд на раздел имущества. Всю жизнь я старалась быть удобной для всех, не создавать никому лишних проблем, боялась попросить даже то, что принадлежит мне. И боялась испортить отношения с бывшим мужем, переживая, что он перестанет общаться с детьми.

Не первый раз я замечаю за собой, что мои переживания по какому-то поводу, а тем более такому серьезному для меня, приводят к таким состояниям нервозности и напряжения. Но, как ни странно, часто в тот момент я не понимаю, в чем истинная причина такого состояния.

Потихоньку я учусь понимать причины, записывая в дневнике свои эмоции и чувства. Но в этот раз он мне не помог выйти во «взрослую» позицию, чтобы самой принять решение, не испытывая чувство вины перед детьми, перед девчонками, которым обещала приехать на тренировку, и перед самой собой.

Снова накатило.

26 сентября 2018

Не сдержалась. Все взбесило, хотелось орать, топать ногами, бить, все внутри полыхало от ненависти — к детям, к этой жизни, к себе. Сколько можно? Сколько можно — одно и тоже? Когда это закончится? Когда я смогу не доводить себя до крайней степени бешенства?

Ведь еще вчера чувствовала, что мне плохо, и после работы хотелось забуриться под одеяло с чаем и плюшками, посмотреть мультик, отдохнуть от всего. Эта подготовка к судебному процессу на раздел имущества ввергает меня то в дикую неуверенность — а надо ли мне это? То в страх, что кучу денег потрачу и умру с голода. Одним словом, каждый раз после посещения юриста я чувствую себя разбитой. И мне необходим отдых и восстановление.

Но нет, пришла домой, помыла посуду, поела и, так как времени уже было 8 часов, начала делать задание по английскому. Пока делала — дети крутились рядом: Вера делала уроки, Боря бегал с игрушками. Я сама не заметила, как от этого «кипяшения» вокруг еще больше устала и почему-то решила пораньше лечь спать. Начала готовиться ко сну, подгоняя детей.

Что мне мешало попросить детей оставить меня одну? Но из-за своего чувства вины перед детьми я стараюсь быть очень хорошей матерью, которая должна проводить все свободное время с ними. Сама себя в ловушку загоняю — ведь нет сил, необходим отдых, но я заставляю себя через силу проводить с ними время, которое так необходимо мне самой.

Мне всего-то было нужно написать страницу в дневник, немного потанцевать под любимую музыку, чтобы расслабиться, выплеснуть через танец эмоции, почувствовать себя живой, а не роботом, исполняющим обязанности по дому, по работе и перед детьми.

И ведь, укладываясь спать, я понимала, как мне хочется посидеть одной с ночником у окна, записать мысли в дневник, побыть с собой. Но я «забила» на свое желание и легла спать, хотя внутри все свербило и уже накипало.

А утром, сколько я ни старалась собраться спокойно с детьми на работу, мое внутреннее состояние никуда не делось, так как сама я была на взводе. Дети, видимо, это чувствовали, и Вера начала ныть и капризничать.

В какой-то момент я не выдержала и на Верин крик: «Ну, мама!» — я очень громко сказала в ответ: «Не кричи на меня, мне это не нравится, меня злит это!» И ушла на кухню. Чтобы разрядиться, я поколотила подушку кулаками. Только этого, конечно, было мало, потому что эмоции захлестывали.

Остальные сборы прошли в крайне нервной обстановке, мне хотелось оставить детей и уйти, настолько меня раздражали их вечно затягивающиеся сборы, нытье, жалобы, что не получается надеть что-то.

Я озвучивала: мне плохо, я очень злюсь. На вопрос Бори, на них ли я злюсь, я ответила, что не на них, а на то, как они долго собираются. Наконец-то все собрались, и мы вышли из дома.

И только на улице я смогла выдохнуть и мое отчаяние и бессилие отступило немного. Я смогла сказать себе: «Мы справимся, моя девочка, мы справимся», — и слезы выступили у меня на глазах. Я шла, повторяя эту фразу про себя, и моя вера в эти слова понемногу крепла.

Мы шли молча, настроение у всех было не очень. И только в садике я смогла Боре сказать, что люблю его. Оставив его в садике, мы пошли с Верой в школу, я приобняла ее и сказала, что люблю, что мы обязательно научимся дружно и хорошо жить. Хоть пока не всегда получается, но мы постараемся.

А потом я попросила Веру сегодня вечером не ждать меня и ложиться спать, потому что у меня будет занятие в группе. На прощание Вера улыбнулась мне.

Вернувшись домой, я увидела, что детская кровать была раздвинута, а дети уже легли, но еще не спали. Я сказала, что почитаю им книгу, но Боря начал плакать, что не хочет слушать книжку, так как устал и уже хочет спать. А Вера захотела послушать чтение книги. Но пока я уговаривала Борю, что постараюсь читать тихо, чтобы ему не мешать, — Вера заснула. Я, увидев это, пожелала Боре спокойной ночи, и мы уснули.

На следующий вечер мое состояние напряжения и нервозности продолжалось, но я уже понимала его. Придя домой, я попросила Веру оставить меня одну, обещав, как освобожусь, исполнить ее желания.

Но она как будто не слышала. У нее было хорошее настроение из-за того, что в школе им выдали карточки, по которым они будут сами расплачиваться за обеды. И она начала забегать ко мне на кухню, крутиться передо мной и строить рожицы. Я понимала ее радость, и мне самой было радостно за нее, поэтому, когда она ко мне забегала, подыгрывала ей, обнимала и щекотала. Но потом почувствовала, что я снова «задвигаю» свое желание побыть одной, а Вера, разыгравшись, уже не помнила, о чем я ее просила.

И тогда я твердо сказала: «Вера, у меня ощущение, что ты не слышишь мои просьбы, мне бы хотелось побыть одной, а как освобожусь — я обязательно приду и поиграю с тобой».

И только тогда Вера услышала и вышла. Я закрыла за ней дверь, улеглась, накрывшись пледом, и почувствовала, что очень раздражена. Чтобы снять это раздражение, мне пришлось встать и снова побить подушку.

Тут Боря начал просить посмотреть что-то, но ему я сказала, что сейчас не могу, а посмотрю, как только смогу.

Потом лежала и думала: «Не чувствуют пока границ мои детки. Столько лет я не показывала их, потому что сама не знала, что это такое и как вообще можно попросить своих родных оставить тебя одну? Для меня это всегда было признаком истеричного и скандального характера. А все потому, что окружающие меня люди никогда не просили такого, лишь дойдя до истерики, могли уйти, хлопнув дверью. И только тогда становилось понятно, что человека лучше было оставить в покое. Я и сама, когда мне было плохо, уходила гулять на улицу одна, чтобы прийти в себя. А теперь я учусь выстраивать границы в доме. Пусть пока не сразу получается, но дорогу осилит идущий, и со временем все у нас получится».

Книжный клуб.

1 октября 2018

Суббота. Проснулась. На душе неприятное чувство. Приснился сон, что ко мне вернулся бывший муж, мы лежим с ним на диване, и с нами его мама и его собака. Я лежу, мне неудобно, но я боюсь пошевелиться, чтобы никого не потревожить.

От этого сна ко мне пришло давно забытое ощущение, которое раньше я считала нормальным, а теперь оно меня бесит — ощущение, что я должна быть удобной и хорошей для всех: для мужа, для его матери, даже для его собаки, а еще должна быть хорошей для всей их родни. Быть хорошей — значит варить, готовить, делать ремонт, устраивать праздники, растить детей и быть за все благодарной.

Я начинаю описывать в дневнике этот неприятный сон, свои чувства, связанные с ним, накатившее отчаяние и нежелание что-либо делать. Ведь мне сегодня предстоит сходить с детьми на «Книжный клуб» — трехчасовое занятие, где собираются 7–10 человек, чтобы прочитать свои доклады о любимых книгах, а потом обсудить их. Доклад у меня готов, я написала его о книге Эриха Фромма «Бегство от свободы», осталось его только распечатать. И в связи с предстоящим выступлением у меня, как обычно, дикая неуверенность и страх, что мой доклад разнесут в пух и прах.

К тому же, вспоминая прошлые разы, когда со мной были дети, я помнила, как я не могла включиться в процесс обсуждения, а все время думала о детях: как они? Не скучно ли им? Не натворили ли они чего-нибудь?

Обычно они не любят сидеть в кабинете, в котором мы занимаемся, а предпочитают сидеть в коридоре, где облюбовали себе стоящую там тумбочку, приспособив ее и как стол, и как стул. А когда надоедает сидеть, они начинают носиться по коридору, забегая в туалет и закрываясь в нем друг от друга. А я сижу все это время в кабинете и напряженно прислушиваюсь: «Что там происходит?» Именно из-за этого постоянного напряжения совместный выход с детьми на какое-нибудь мероприятие — каждый раз испытание для меня. А тем более с моим сегодняшним «на-душе-кошки-скребущим» настроением.

Но от мысли «может, не ходить никуда?» — становится еще хуже. Потом ведь начну сама себя «есть»: «вот, из-за боязни трудностей сижу дома, никуда не хожу, лишаю себя жизни». Выбраться из этого состояния потом будет очень трудно. Поэтому решаю — пусть через силу, но я соберусь и пойду прочту свой доклад.

Дети потихоньку просыпаются и приползают полежать ко мне. Вскоре я встаю и начинаю готовиться — мыться, готовить завтрак. Они приходят ко мне на кухню, я спрашиваю: «Кто со мной пойдет в Книжный клуб?» Вера соглашается сразу. А Боря начинает петь свою любимую песню: «Мне там будет скучно!» Я отвечаю: «Хорошо, ты можешь остаться дома». Он по кругу: «Дома мне тоже будет скучно».

Но на этот раз эта игра заканчивается на третьем круге повторения одних и тех же фраз слезами Бори, после чего он начинает собирать раскраски и фломастеры, чтобы взять с собой в Книжный клуб.

Вера приходит и просит меня посмотреть с ней семейные фотографии. Я, хоть и понимаю, что время ограничено, но соглашаюсь, понимая, что для нас с ней очень важны такие моменты, когда мы можем побыть вместе. Приходит мысль, что пора мне, наверное, убрать фотографии Алексея из моего альбома.

Через 10 минут я говорю Вере, что пора нам собираться. Мы собираемся, слушая редкие всхлипывания Бори, который пытается всем своим видом показать, как ему плохо. Но я не обращаю внимания на это его поведение, ведь он хочет, чтобы я именно это сделала, тогда он снова начнет петь свою песню про то, что ему скучно и он не знает, как ему поступить.

Потихоньку мы собрались, вышли, доехали до магазина, где я распечатала свой доклад, и дошли до места проведения запланированного мероприятия. Дети захотели сразу же остаться в коридоре, я выложила им на тумбу термос, печеньки, которые прихватила с собой, зная, что это поможет им скоротать время, да и мне будет спокойнее, когда им есть что попить и чем перекусить. Они сразу же достали свои раскраски с фломастерами, начав рисовать, а я зашла в кабинет. Участников было много, я заняла место и начала слушать.

Но затишье длилось недолго. Вскоре в кабинет пришел Боря и сказал, что хочет в туалет. Я ему ответила, что он может сходить сам, ведь он знает, где туалет находится. Следом зашла Вера, сказав, что хочет чай. Я спросила, чем ее не устраивает чай в термосе, Вера ответила, что ей хочется этот — из кулера и пакетиков, что стояли в кабинете на столе. Я попросила ее налить самой, но не сильно шуметь, ведь все слушали доклад одного из участников. Вскоре Боря вернулся, сел ко мне на колени, посидел немного и ушел. После этого я услышала, как дети начали бегать в коридоре. «Ну хорошо, может, хоть сейчас дадут мне спокойно послушать», — подумала я.

Но вскоре Боря с шумом забежал в кабинет и закрыл за собой дверь, видимо спрятавшись от Веры. Тут вмешалась организатор мероприятия, попросив его не хлопать дверью, ведь этот шум мешает докладчикам. Мне казалось, что я сейчас лопну от внутреннего напряжения, мне хотелось, чтобы дети сидели спокойно и не мешали нам. Я вышла в коридор и сказала детям: «Не забегайте, пожалуйста, в кабинет, если хотите зайти — входите тихо, нам мешает шум».

Вскоре я услышала, как дети бегают по коридору, забегая и захлопывая туалет. И через какое-то время я услышала голос женщины, которая работала в соседнем кабинете. Женщина просила детей не хлопать дверьми и попыталась их завести к нам в кабинет, но дети, уперевшись, пообещали больше не бегать и не шуметь. «Ну может хоть это даст им понять, что их шумный бег мешает другим, и они решат поиграть в какую-нибудь тихую игру с теми игрушками, что взяли из дома», — в надежде думала я.

На какое-то время и правда установилось затишье, я смогла погрузиться в слушание доклада. Пару раз еще дети заходили ко мне с вопросами: «Скоро ли закончится?»

Моя очередь так и не подошла, много времени ушло на обсуждение других докладов, и время занятия закончилось. В душе я была рада этому, потому что чувствовала себя выжатой как лимон из-за постоянного переживания, что дети мешают другим. И сил выступить у меня не осталось.

Все начали собираться, и я сказала детям, чтобы они тоже собирали свои игрушки, укладывали их в рюкзачки и одевались. В процессе сбора игрушек у Бори затерялась какая-то деталь, по-видимому, она закатилась под железный сейф, стоявший в коридоре. Боря, увидев это, начал просить меня достать ее. Я попыталась, но у меня ничего не вышло.

Тогда Боря начал хныкать, что хочет эту деталь. Я, чувствуя, что это может затянуться надолго, спокойно сказала: «Боря, я понимаю, что ты хочешь эту деталь, я попыталась ее достать, но у меня ничего не вышло. К сожалению, я не могу ее достать. Твои слезы тут не помогут. Но твой плач может помешать той тете из кабинета, которая просила вас не шуметь, и я буду вынуждена в следующий раз вас не брать с собой на это занятие». Несколько секунд я дала ему подумать и потом сказала: «Давай лучше собираться домой». Это подействовало, он попросил погладить его, чтобы помочь ему успокоиться, и успокоился. Мы собрались и поехали домой.

А уже дома я расслабилась. Пусть я не прочитала доклад, пусть я все время была напряжена, но все равно я сходила туда с детьми. Они увидели, что их шум может мешать окружающим, и, судя по тому, как Боря отреагировал на мой аргумент, что я буду вынуждена их не брать с собой из-за их поведения, — он понял, какие последствия его ожидают, и смог успокоиться. Это еще одна моя маленькая победа: я преодолела себя, не испугалась трудностей, сделала это, и теперь вместо утреннего отчаяния и апатии настроение у меня просто отличное.

На продленке.

7 октября 2018

В это воскресенье вечером мы разбирали с детьми игрушки и набрали два пакета сломанных, которые решили выкинуть. Вера попросилась со мной выкинуть мусор. Мы оделись и вышли на улицу. Было прохладно, но, выкинув мусор, я захотела прогуляться и спросила у Веры, хочет ли она со мной. Она обрадовалась моему предложению, и мы пошли в Лопухинский сад. Было красиво — желтые фонари просвечивали сквозь осеннюю листву, их причудливо оттеняли кроны деревьев, а фонари на противоположном берегу Невы отражались в воде длинными белыми дорожками.

На обратном пути я подумала: завтра понедельник, и Вере предстоит провести полдня на продленке, ведь я выздоровела и выхожу на работу, у меня не будет возможности забирать ее после обеда. А у Веры сложилась неприятная ситуация с женщиной в школе, которая водит их на обед и сидит с ними на продленке. Зовут ее Ираида Алексеевна — невысокая пожилая женщина. Я встречалась с ней пару раз и видела, как она громогласно объявляет детям строиться, не шуметь, а тем, кто не слушается, не стесняется выговаривать: «Ты что, глухой? Не слышишь, что ль? Я же сказала встать в строй и не разговаривать!»

Ну и, конечно, Вера быстро среагировала на этот ее тон и приняла его на свой счет, рассказав в слезах мне в прошлый понедельник, как Ираида Алексеевна не разрешила ей сходить в буфет купить булочку, из-за чего Вера осталась голодной. Тогда я пыталась советовать Вере, что, возможно, стоило быть настойчивее, объяснить воспитательнице все еще раз, но Вера ушла в себя, объявив, что не хочет оставаться на продленке, да и ходить в школу тоже.

Тогда вечером я позвонила классной руководительнице и рассказала про сложившуюся ситуацию, попытавшись выяснить, какие у них порядки и в какой момент Вера может успеть сходить в буфет. Классная руководительница Наталья Владимировна ответила, что поговорит с Ираидой Алексеевной, но, скорее всего, Вере ничего не запрещали, а у Ираиды Алексеевны просто тон такой.

И вроде бы после этого разговора в течение недели все было хорошо, но в пятницу, вернувшись со школы, Вера начала капризничать на пустом месте и на мой вопрос: «В чем дело и почему из-за какого-то пустяка столько капризов?» — Вера зарыдала, сказав, что Ираида Алексеевна не послушалась Наталью Владимировну и все равно отругала Веру, запрещая ей идти в буфет.

В тот же вечер я, конечно, снова позвонила классной руководительнице, и она пообещала еще раз поговорить. Но я поняла, что вряд ли это поможет, даже если Ираиду Алексеевну уволят, потом найдется какая-нибудь другая Ираида Алексеевна, которую Вера будет бояться и из-за которой будет не хотеть ходить в школу, в университет, на работу. Именно это мне захотелось донести до Веры.

На следующий вечер, когда мы вернулись домой и Вера зашла ко мне на кухню, я сказала, что хочу поговорить с ней. И присев рядом с ней, начала свою попытку: «Понимаешь, Вера, ты не хочешь оставаться на продленке из-за Ираиды Алексеевны, но не будет ее, найдется другая женщина, которую ты будешь бояться. Помнишь, в садике были Ольга Владимировна и Надежда Александровна? Мы тогда ушли из этого садика, но потом в дежурном садике была тоже строгая воспитательница, и оттуда мы ушли. И вот сейчас в школе эта Ираида Алексеевна. Такие женщины будут попадаться постоянно, пока ты не научишься с ними общаться, не научишься спокойно реагировать на их замечания».

Вера выслушала, но у нее «пошел протест», и она сказала: «Я не хочу учиться общаться с ними, я просто не хочу ходить на продленку». Я попыталась еще раз: «Ну не будешь ты ходить на продленку, будешь пропускать дополнительные занятия, которые тебе нравились, помнишь, ты рассказывала, как здорово было на рисовании, на музыке. Вместо этого ты будешь сидеть дома одна и ждать, когда мы с Борей придем из садика?» Но Вера уперлась: «Да, буду».

Я почувствовала, что начинаю раздражаться из-за того, что Вера на контакт не идет, и вряд ли мне удастся сейчас что-то донести до нее. Я озвучила ей, что чувствую протест и, думаю, дальше не стоит продолжать разговор. На что Вера снова запротестовала: «Нет, стоит продолжать разговор, мама, говори!» И я начала снова: «Вера, я люблю тебя и хочу помочь тебе, не стоит из-за таких людей лишать себя удовольствия ходить на интересные занятия, общаться с одноклассниками, гулять, в конце концов, на школьной площадке». Но Вера снова начала возражать: «Мне не интересно там, не интересно на занятиях, не интересно с одноклассниками, они все скучные и площадка дурацкая, скучная».

И я почувствовала такое раздражение и страх, что Вера может закрепиться в этой установке и всю жизнь обвинять все и всех вокруг в своей неинтересной и от того несчастной жизни, что не сдержалась и выпалила: «Ну конечно, Вера, можно всю жизнь жаловаться, что все вокруг неинтересное — занятия, площадка, одноклассники, и всю жизнь прожить, скучая и жалуясь на все. Очень много людей именно так и живет. А есть люди, которые в самом скучном находят что-то интересное или придумывают его сами, они в самых, казалось бы, безысходных ситуациях находят выход и делают свою жизнь насыщенной, интересной и очень радостной». И даже вспомнила фильм «Побег из Шоушенка», пообещав Вере показать его, если она захочет.

Но все было бесполезно, Вера упрямо топнула ногой, сказав: «Не хочу смотреть фильм, он плохой». Тогда я, окончательно потеряв надежду что-то донести, сказала: «Хорошо, Вера, как хочешь. Я все равно буду любить тебя, как бы ты ни решила жить. Я пойду, мне надо готовить кушать». Тут закипел суп на плите, я вскочила, схватив крышку, она начала выпадать у меня из рук, я от страха громко крикнула, бросив ее в раковину. Вера убежала в комнату. А я подумала, что меня пора сдавать в психушку. Потом успокоила себя, подумав: «Ничего страшного, это мои эмоции. И это Верин выбор, не хочет ходить на продленку — значит найму няню, чтобы забирала ее после обеда и приводила домой». Но настроение у меня, конечно, испортилось.

На следующее утро, проводя ее в школу, я сказала ей, глядя в глаза, что верю в нее, люблю ее и знаю, что у нее все получится и она справится.

А вечером, забирая ее с продленки, у меня состоялся разговор с самой Ираидой Алексеевной, которая прибежала и начала мне доказывать, что не ругает Веру, но и не пускает детей к буфету, потому что переживает, что у буфета их затопчут старшеклассники, что часто у них мало времени и они не успевают. Я отвечала ей спокойно, объясняя, что Вере важно и нужно сходить в буфет.

Тогда Ираида Алексеевна рассказала, что некоторые дети не ходят покупать обед, а идут сразу в буфет и там покупают булочки и пирожки. Я ответила, что это наши деньги, и мы сможем с Верой договориться, на что их тратить. Напоследок Ираида Алексеевна сказала, что сегодня не узнала Веру, ей показалось, что она какая-то смелая и шустрая.

Я не сразу поняла, что она имела в виду, лишь идя домой, когда Вера рассказала случай с продленки, я поняла, о чем она. Случай был вот какой: Вера раскрашивала на продленке свои раскраски, и тут Ираида Алексеевна почему-то сказала детям убрать все в рюкзак. На это Вера возразила, что хочет раскрашивать дальше, но Ираида Алексеевна все равно настаивала. Вера озвучила во второй и третий раз свое желание, ведь ей тогда нечем будет заняться, но учительница твердо стояла на своем, и Вера послушалась. Дальше они сидели тихо, разговаривали с подружкой о любимых мультиках, пока за ними не пришли.

Меня, конечно, возмутило, что им не разрешают заниматься тем, что им нравится, тем более простым раскрашиванием. Но я очень обрадовалась Вериной решительности и смелости, ведь она смогла три раза озвучить свое желание. Я похвалила ее за это.

Вечером я снова позвонила Наталье Владимировне и твердо сказала, что Вера будет покупать еду в буфете, рассказав случай с раскрасками и больше акцентируя внимание на Вериной решительности, а не на запрете Ираиды Алексеевны.

И классная руководительница тоже похвалила Веру, рассказав, как тоже приятно удивилась сегодня, когда увидела, как Вера громко и уверенно на указание Ираиды Алексеевны достать тетради и доделать, что не успели, заявила, что она уже все сделала. И даже на просьбу учительницы показать тетрадь Вера не растерялась и показала, после чего ей уже ничего не оставалось, как только похвалить Веру.

Услышав это, я очень порадовалась за Веру, поблагодарила классную руководительницу и попрощалась с ней. А потом побежала хвалить Веру, сказала, как горжусь ей, какая она молодец и умница, как я рада ее смелости и решительности.

Почему я так радуюсь таким, казалось бы, простым вещам? Потому что Вера, как и я, — нерешительная, и нам сложно отстаивать свои желания. Видя эту нерешительность в Вере, я понимаю, к чему это может привести в будущей жизни. Поэтому я очень радуюсь и поощряю любую ее попытку решительно заявить о своем желании.

Поездка в детскую стоматологию.

16 октября 2018

В понедельник вечером у Бори заболел зуб. Я дала ему обезболивающее и договорилась, что завтра утром мы поедем в стоматологию. Это уже был второй раз в этом году, когда мы ехали с Борей в стоматологию, прошлой весной ему уже удаляли зуб, и тогда ему было не столько больно, сколько страшно. И в этот раз у меня был страх, что он не даст себе сделать обезболивающий укол и придется ехать в больницу удалять зуб под наркозом, чего мне, конечно же, не хотелось совсем.

Утром мы доехали до клиники на такси, но как только мы вошли в стоматологию, Боря сразу сказал, словно вспомнив: «Мама, только не укол, я не хочу делать укол».

Конец ознакомительного фрагмента.