Сестренки

Ольга Шумкова, 2021

Первые послереволюционные годы, семья с двумя дочерьми из Петрограда переезжает в северную деревню, и на вокзале теряется одна из девочек. Сестры проживают разные жизни и очень хотят вновь встретить друг друга. Автор обложки – Лена Лозовская, фотографии взяты из личного архива автора.

Анюта проснулась от шума в доме. Мама стояла на коленях над чемоданом, отец нагнулся:

— Дорогая, поберегись… Осторожнее.

— Что случилось, мама, папа? — спросила Анюта.

Папа повернулся к ней, подошел. Анюта только что перенесла болезнь; подозревали испанку, но больше никто из семьи не заболел, потому списали просто на простуду. Анюта была уже здорова, но еще слаба, почти не вставала.

Отец подошел к ее кроватке:

— Сегодня уедем, девочки.

— Куда же? — удивленно спросила Анюта.

— В мамину деревню.

— Да, в деревню! — важно сказала сестра Ася.

Анюта удивилась. Они никогда не бывали в маминой деревне. Летом снимали дачу; а когда девочки спрашивали, почему нельзя в деревню, мама с папой отмахивались:

— Далеко, трудно ехать.

Неужели же проще стало ехать сейчас, когда почти не ходят трамваи, а на железной дороге мало поездов и много народу? Ранней весной? И мама ждет ребенка?

Мама поднялась с колен:

— Кажется, все, Алексей. Поднимайтесь, девочки, через три часа поезд.

Они быстро позавтракали — хлебом и чаем. Потом оделись, Анюту мама закутала особенно тщательно. Девочки взяли своих кукол, Анюта хотела прихватить еще кукольный сундучок, но мама не разрешила:

— Там купим новый, а лишнюю тяжесть нам не дотащить.

От вокзала жили недалеко и дошли пешком. Там проверили документы, потом еще раз. Мама оглядывалась:

— Девочки, не отходите, только не отходите…

В зале ожидания было много народу, семье досталась крохотная лавка. Анюта устала; кажется, у нее снова начинался жар.

Анюту и маму усадили, Ася и отец стояли рядом.

Было шумно. Напротив встал мужичок с цигаркой. Анюта закашляла.

— Отойди куда с папиросой, — попросил отец, — дочка только после болезни, воздух нужен.

— Тебе воздух, а мне что же теперь, себе воли не дать? — взъерепенился мужичок, — не царское время, чтобы себя в полон загонять.

Но тут подхватились бабы, закричали:

— И что это ты тут, один-одинешенек едешь?

— А как ребенку дышать от твоего самосада?

— Ой, батюшки, да мне и самой с сердцем плохо!

Мужичок досадливо сплюнул и куда-то ушел. Анюта слабо улыбнулась. Отец присел на корточки:

— Устала, моя красавица?

— Немного. Когда мы приедем, папа?

— Ночь вот на поезде, а там… не знаю, как там. По весне пароход ходит, может, уже пустили…

— На пароходе поплывем? — обрадовалась Ася.

И тут все засуетились, закричали, стали хватать свои вещи. Отец похватил чемодан и узел, мама взяла девочек за руки, они двинулась куда-то в толпе, их толкали, теснили, Ася пищала, что сейчас потеряется.

В толпе они выбрались на перрон, подошли к вагону. Туда почему-то еще не пускали. Мама присела на чемодан, закрыла глаза.

Рядом стояли мужики, курили самокрутки. От этого запаха трудно было дышать, Анюта закашляла, тут же к ней повернулась какая-то баба:

— Ты что кашляешь, никак заразная?

Анюта беспомощно посмотрела на маму, но та сидела с белым лицом, сжав зубы и закрыв глаза. Ася испуганно смотрела на бабу. Дышать стало совсем нечем, Анюта сдержала приступ кашля и нагнулась к сестре:

— Ася, я отойду чуть-чуть. Вздохну.

Сестра, кажется, не поняла, придвинулась ближе к маме. Анюта отошла, но и тут курили, курили повсюду, она сделала еще несколько шагов в сторону, и тут вся толпа зашевелилась, закричала, потекла куда-то, Анюту отпихнуло в сторону, потом развернуло в другую, ее толкали и крутили, она уже не понимала, где сидят мама с сестрой, попыталась закричать, но вместо этого страшно закашлялась, какая-то баба с силой пихнула ее:

— У, зараженная!

Анюта упала на колени, поползла куда-то в сторону. Кто-то схватил ее за шиворот, рывком поставил на ноги:

— Раздавят, дура!

Она бросилась к стене, нашла там какое-то углубление, села и стала ждать. Толпа металась, кричала, ругалась, гудел поезд. Анюта вскочила, бросилась в толпу, расталкивала людей, кричала:

— Мама!

Наверное, она упала и ударилась, потому что потом ничего не помнила. Очнулась уже в каком-то подъезде, у чуть теплой батареи. Над ней нагнулась какая-то женщина:

— Что с тобой, деточка?

— Беспризорница, — сказал другой женский голос, — пойдемте, барыня: Вейка ждать не будет.

— Не можем же мы оставить тут ребенка…

— Ребенка! Таких ребенков нынче полна улица. Пойдемте, барыня, христом-богом молю: испанка ходила, а ну как заразная девка-то?

— Погоди, Степушка: помоги-ка мне лучше. Вставай, девочка.

Анюта, не понимая, поднялась на ноги. Тут же резко заболела голова; она покачнулась, схватилась за женщину.

— А ну-ка руки убери от барыни! — закричала женщина со странным именем Степушка.

Но барыня отстранила ее:

— Ну, ну. Что ты, девочка, где твои родители? Степа, спустись к Вейке: скажи, что девочку по адресу отвезем.

— Где я? — спросила Анюта, — что это за дом?

— Где твои родители? Почему ты одна?

Анюта заплакала. Голова болела еще сильнее. Сквозь слезы она бессвязно рассказывала, что потерялась на вокзале, где родители и сестра — она теперь не знает, они, наверное, уехали на поезде, как их теперь искать?

Женщина подумала немного, потом повернулась к Степушке:

— Помоги-ка девочке, поддержи ее.

— Да куда хоть?

— С собой возьму. Куда она, больная, без родителей?

— Да куда с собой-то, барыня?

Поддерживая Анюту, они спустились по лестнице. На улице ждали сани, женщины уселись, усадили Анюту, и сани понеслись по улицам.

Анюта то приходила в себя, то опять теряла сознание. Наконец сани остановились. Степушка мощными руками вытащила Анюту и поставила на ноги:

— Пойдем, отведу тебя куда надо.

Анюта слабо сопротивлялась. Степушка отвела ее в теплую избу, там проводила в уборную. От тяжелого запаха Анюту затошнило. Зато когда Степушка снова вывела ее на улицу, сразу стало легче. Она огляделась. Избушка стояла в лесу, а перед ней расстилалась белое поле. Около саней ходил мужчина.

— Надо ехать, барыня, — крикнул он, — успеть надо до полуночи: с полуночи так и ходят.

Он говорил по-русски, но как-то странно. Наверное, он финн, подумала Анюта. В ее классе в гимназии была девочка-финка, она говорила очень похоже.

— Едем, едем, — сказала женщина, подходя к саням, — Степушка, сажай девочку, и едем.

Степушка подтолкнула Анюту к саням:

— Иди-ка. Сама залезешь?

Анюта замотала головой:

— Куда мы? Мне надо к маме и папе.

Женщина подошла к ней, присела на корточки:

— Как тебя зовут?

— Анюта.

— Послушай, Анюта. Твои родители, наверное, уехали на поезде. Ты поедешь со мной, а когда… — женщина зажмурилась, — все это закончится, мы вернемся. И тогда мы найдем твоих родителей.

— Я не поеду, — перебила Анюта.

— Мы на Финском заливе, Анюта. Петроград остался далеко позади… я не могу оставить тебя тут, и потому ты поедешь с нами.

— Пожалуйста, — прошептала Анюта, — пожалуйста, отвезите меня в Петроград! Я пойду в нашу квартиру, папа с мамой придут туда! Я не могу ехать с вами, я хочу домой!

— Барыня, полночь скоро, — сказал мужчина.

Степушка мощными руками втолкнула Анюту в сани. Та вскрикнула, но Степушка зажала ей рот:

— А теперь послушай-ка. Мы ведь через границу бежим, мимо военных. Так вот если ты хоть слово пискнешь, так я тебя своими руками удавлю, понятно? Нам ведь до мызы нашей добраться надо, из-за тебя пропадать не будем.

— Не надо, Степушка, не пугай ее, — строго сказала женщина, садясь в сани и заворачивая ноги пледом, — решай, Анюта: едешь с нами или остаешься тут.

— Где — тут?

— Вот тут. Это избушка раньше была охотничья; до дороги отсюда часа три идти по лесу. Может, и дойдешь куда.

— Я не могу здесь одна.

— Тогда поедем с нами. Но только скажу тебе: мне надо на мызу, у меня там сынок. Ты к маме и папе хочешь, а я к своему мальчику. И нам по заливу надо так проскочить, чтобы никто не услышал. Если едешь — то помни: ни кричать, ни плакать нельзя.

Анюта отчаянно огляделась.

— Я с вами, — решилась она, — только… вы потом меня правда в Петроград привезете?

— Как закончится — привезу. И помогу папу с мамой искать. Трогай, Вейка!

…Плакать было нельзя, Анюта уткнулась в свой платок и закрыла глаза. Санки неслись со страшной скоростью, ее укачало, разболелась голова. Она то и дело проваливалась в беспамятство.

Дорогая Лидия, спешу сообщить, что я наконец-то дома. Я страшно рисковала и никому не советовала бы пускаться в такую авантюру, каковую проделала я. Видит бог, я всегда была самой преданной женой, но если бы вернуть время вспять, то никогда бы я не поехала в тот Петроград зимы двадцатого года.

Туда я добралась без приключений; мой верный Вейка знал обходные пути, и мы, можно сказать, долетели в наших санках. Как некий мираж мелькнули передо мной стены Нарвского замка, где прежде стоял полк отца; и странно то, что я совсем не заметила замка Ивангородского. Вейка пояснил, что мы обогнули его с другой стороны, не могу понять, как это, ведь я помню, как мы скакали мимо замка Нарвского… Впрочем, это пустое! Я была так взволнована, что могла пропустить и целый город.

Холод и людская злоба — вот чем встретил нам Петроград. Всюду очереди, кучи снега, которые убирают люди с интеллигентными, усталыми лицами. Мне пояснили, что это буржуи трудятся на благо народа. Когда я шла мимо них, то больше всего страшилась увидеть там Хенрика: нет, он, как тебе известно, не боялся никакой тяжелой работы, но ему невыносимо тяжело было бы работать под командами этих хамов.

Наша квартира оказалась уплотнена; мачеху я не застала. Окольными путями я выясняла, где же она, и как-то очень непросто, через третьих лиц, узнала, что она бежала куда-то от страшного голода и тифа. Думаю, она погибла; немолодая, не очень здоровая женщина скорее всего не вынесла столь тяжелых испытаний. Не могу сказать, что опечалена ее исчезновением… Я не стала искать ее, целью моей поездки был Хенрик.

Милая Лидия, я обошла немало людей и учреждений; я искала его следы, чувствуя себя в роли столь любимой им собаки Матильды… Я знала, что он был арестован как оптант в то время, когда все подобные были под приглядом; потом, как мне сказали, был отпущен… И вот тут его следы теряются, и я думаю, что навсегда.

Как ты знаешь, дорогая Лидия, я вышла замуж совсем девочкой; Хенрика я не знала. Жизнь с мачехой была невыносима, и я выскочила замуж не думая и не глядя. Думаю, невелик грех в том, что я не понимала себя замужем и вечерами, гуляя или сидя за книжкой, мечтала о любви.

Боюсь, теперь с любовью покончено. Моих забот прибавилось: спускаясь по лестнице нашего дома в Петрограде, я обнаружила больную девочку. После расспросов выяснилось, что она отстала от родителей, которые, по всей вероятности, уехали на поезде. Бросить ее я не могла, раздумывать не было времени. Я привезла ее с собой на мызу и, кажется, буду растить как родную дочь.

Она очень мила, моя Анюта. Ей одиннадцать лет; в Петрограде она ходила в гимназию и очевидно хорошо училась. Про ее семью я пока ничего не знаю: едва начинаю осторожно задавать вопросы, как она заливается слезами и мотает головой. Я обещала ей, что, едва все закончится, мы поедем в Петроград и найдем ее родителей.

Я лгу ей, милая Лидия: ничего не закончится, большевики засели слишком крепко. Мы бессильны здесь, и меня особо радует, что я нахожусь в полной безопасности на своей мызе. Вейка и Степушка не дадут нам умереть с голоду, у нас есть корова и куры, по весне снова разведем большой огород. Наш сад тоже обещает яблоки, сливы и смородину. Думаю, я смогу прокормить своих детей.

Анюта, видимо, любит маленьких: она с радостью играет с Павликом, занимает его, даже учит буквам. Он в свою очередь привязался к ней; утром, едва открыв глазки, интересуется, где же его сестричка.

Надеюсь, милая Лидия, что в самом скором времени ты сумеешь меня навестить. Буду искренне рада тебе, а если ты возьмешь с собой свою очаровательную дочь, она сможет поиграть с моей Анютой.

Засим остаюсь,

Искренне твоя,

Марта

— Анюта, где ты? — звенел по саду детский голосок.

Анюта откинулась на спину. Она лежала за кустами смородины, отсюда ее не было видно. Павлик носился по саду, разыскивая ее. Обычно Анюта со смехом выскакивала из-за кустов, Павлик взвизгивал, она роняла его на землю, щекотала и тискала, а он хохотал.

Но сегодня играть с ним не хотелось.

Прошло больше полугода с тех пор, как она оказалась в Эстонии. После приезда она долго болела; слышала даже, как Степушка вздыхала:

— Помрет… Притащили на свою голову.

Наконец Анюта выздоровела. Тетя Марта говорила, что она болела менингитом, страшной болезнью, и это просто чудо, что все обошлось: многие после этой страшной болезни становятся дурачками, теряют память, разучиваются читать.

Читать и писать Анюта не разучилась. Она помнила все, что прошли в гимназии по французскому, помнила правила правописания, могла пересказывать прочитанные книги. Но все же болезнь оставила свой след — она стремительно забывала свою семью.

Смутными обрывками она помнила квартиру в центре Петрограда, отца с конторскими книгами, мать за шитьем, Асю с куклой. В воображении она старалась приблизиться к ним, рассмотреть лица, вспомнить голоса — и ничего не получалось, они как будто уходили от нее. Она вспоминала, как отец обращался к матери и не могла вспомнить имя; она помнила, что дома жила кошка, но не могла назвать ни цвета, ни кличку. Из имен она помнила только имя сестры.

Тетя Марта была к ней ласкова. Степушка, хоть и ворчала много, была доброй и заботливой. Каждое утро она приходила в спальню с кружкой молока:

— Выпей, найденыш. А потом еще налью да и принесу.

Помимо тети Марты с сыном, Вейки и Степушки на мызе жила еще крестьянская пара — Айно и Эно. Они занимались огородом и животными.

Мыза была небольшой. Главный дом состоял из одного этажа, сбоку была пристройка. Сразу за домом начинался сад, за ним — огород и скотный двор. А сразу за огородом простиралось огромное озеро, в котором Эно и Вейка ловили рыбу.

В самом доме было девять комнат — гостиная, столовая, кабинет мужа тети Марты, спальня, библиотека, детская и три комнаты для гостей. Слуги спали в пристройке.

Анюте поставили кроватку в детской. Павлик был очень рад:

— Мне часто страшно по ночам спать, а теперь не страшно!

По ночам он часто прибегал к ней греться.

— Анюта! — надрывался Павлик, — Анюта!

Пришлось выйти. Малыш бросился с ней:

— Ты пряталась, а у нас гости! Пойдем скорее, там девочка. Мама велела идти скорее!

Анюта побежала за мальчиком. Тетя Марта сидела в гостиной. Напротив нее в кресле сидела немолодая дама, за ее спиной стояла девочка.

— Ну, вот и мои детки, — весело сказала тетя Марта, — знакомься, Лидия: это Анюта, это Павлик.

Анюта поздоровалась. Павлик застеснялся и спрятался за ее спину.

— Очень приятно, — сказала дама, — меня зовут тетя Лидия. А это моя дочка, Кадри.

Девочка улыбнулась и присела в шуточном реверансе. Анюта несмело улыбнулась в ответ.

— Ну, детки, вы можете пойти погулять в саду, — сказала тетя Марта, — мы тут пока побеседуем, а потом позовем вас пить чай.

Дети вышли в сад.

— Какая красивая у вас усадьба! — радостно сказала Кадри, — я рада, что мы приехали. Ты знаешь, тетя Марта пригласила меня пожить тут, ой, как я хочу, чтобы матушка согласилась! Она скорее всего согласится; я совсем не вижу воздуха!

— А где вы живете?

— В Таллине. Ты бывала там?

— Нет.

— Может быть, и твоя мама позволит тебе приехать к нам…

— Тетя Марта мне не мама, — перебила ее Анюта.

— Вот как? Прости, я не знала. Я не так поняла матушку. Анюта, ты покажешь мне коров? И кур?

— Я покажу! — закричал Павлик и побежал вперед.

Настроение у Анюты испортилось.

— Беги вперед, а мы за тобой! — крикнула Кадри.

Она взяла Анюту за руку.

— Ты, наверное, приемная?

Анюта вырвала руки.

— Я не приемная. Просто я потерялась! Мои мама и папа уезжали на поезде из Петрограда, я потерялась по дороге, и тетя Марта забрала меня. Когда в Россию снова можно будет поехать, мы сразу же поедем искать их!

— Вот как, ты жила в Петрограде! — сказала Кадри, — Анюта! Ты умеешь хранить тайны?

— Умею.

— Я расскажу тебе одну тайну. Вернее, не тайну. Матушка не любит говорить об этом, но я только тебе. Никому не скажешь? Ну, слушай. Родители моей матушки были очень бедными людьми; это не страшно, бедность не порок, но они были пьющими, совсем бестолковыми. Поначалу был у них какой-то дом, а потом их выгнали, и они жили по ночлежкам, болтались по улицам. Кроме моей мамы, у них было еще двое детей, помладше, девочка и мальчик. И родители отдали их в богатый дом — просто взяли и отдали. А маму они почему-то не отдавали, и она бродила с ними по улицам… уже потом она пристроилась в какую-то мастерскую, потом в другую… Она почти не помнила брата и сестру, и вот как-то раз на улице она увидела молодых мужчину и женщину — они шли и смеялись. Мама была изумлена — ей казалось, что она видит саму себя… Тогда она подумала, что это, наверное, и есть ее брат и сестра. На следующий день она вернулась на ту улицу, стала искать и выяснила, что эти люди — действительно брат и сестра, их приемные родители умерли и они переехали в Петербург, брат получил там место… Матушка не стала их искать, а я так очень хочу найти! Наверное, у них есть и дети — мои кузены и кузины. Я одна у мамы, и мне бывает скучно.

— Когда я поеду в Петроград, я возьму тебя с собой, — решительно сказала Анюта, — я буду искать родителей, а ты — твоих родственников.

— Как ты хорошо придумала! — воскликнула Кадри.

Прибежал надутый Павлик.

— Я ждал вас, ждал! — едва не плакал он.

— Детки, идите домой! — послышался голос тети Марты.

Она и тетя Лидия пили чай в гостиной; детям накрыли в столовой. После чая тетя Марта весело сказала:

— Ну вот, с Лидией мы договорились! Кадри останется у нас до середины лета; а потом мы с Анютой отвезем ее в Таллин и погостим там пару дней.

— Ура, — закричала Кадри, — пасибо за приглашение, дорогая тетя Марта! Я так хотела тут пожить, и с Анютой мы подружились!

Ася.

Давным-давно, в Петрограде, папа сказал:

— Ведите дневники, девочки. Потом будет интересно читать.

Там я ленилась, да и событий в жизни было мало. Что мы делали? Ходили в гимназию, играли с Асей, помогали маме, гуляли.. Событий мало и тут; но из-за болезни я почти забыла мою предыдущую жизнь, а потому решила все записывать.

Кадри живет тут третью неделю, и нам весьма весело вместе. Она все время что-то придумывает: то мы идем в поход на берег озера, то строим домик в саду. Вечерами она бежит в библиотеку, которой тетя Марта разрешает пользоваться, и читает без остановки. Меня она учит эстонскому языку, и я уже немного разговариваю с Эно и Айно, которые совсем не умеют по-русски.

Иногда мне кажется, что я жила тут всю жизнь. Сейчас лето; стоит жаркая погода, спеют ягоды, которые мы едим прямо с куста.

С сегодняшнего дня я буду записывать все, что я помню о своей семье.

Мой отец — конторщик. Не могу вспомнить, как его зовут… У меня было отчество и фамилия, но я не могу сказать, какие… я стараюсь, ведь в гимназии называли мою фамилию. Но нет, никак.

Моя мама… у нее… уложенные на затылке волосы. Мы читаем ей вслух, она очень любит слушать, но сама читать не умеет, как странно! Папа всегда с книжкой; мама шьет или вышивает.

Ася. Она светленькая, но я не помню лица. Она все время играет в куклы. Куклы у нас есть общие, а есть у каждой своя. Моя кукла пропала, когда я потерялась на вокзале.

Где теперь моя куколка?

Мы куда-то ехали. Куда? Зачем? Мы шли по заснеженным улицам, я несла куколку. Где теперь куколка и как ее звали?

Сейчас придет Кадри и разревется вместе со мной.

Иногда я ненавижу тетю Марту. Зачем она забрала меня? Степушка говорит, что она не могла бросить меня на лестнице и не могла остаться в Петрограде. Я, наверное, поступила бы точно так же на ее месте, но все равно я зла на нее.

Мама и папа, наверное, ищут меня. Или же они тоже про меня забыли?

Может быть, мама не может вспомнить моего имени? А папа не помнит, как я много раз заводила дневник и бросала его? А Ася? Она помнит, как мы играли и секретничали?

Но ведь что-то я записывала. Может быть, та тетрадка где-то сохранилась, я найду ее и узнаю свою фамилию?

Когда-нибудь мы поедем в Петроград. Я не помню нашего адреса; я просто пойду по улицам и буду искать наш дом, который я, впрочем, тоже не помню. Какой он был, большой, маленький? Розовый, серый, красивый или совсем простой? Я помню много домов в Петрограде, но какой был мой?

У наших кукол был сервиз, беленький с розовыми цветами. Я убрала его в кукольный сундучок, но мама не разрешила взять сундучок в дорогу.

Я помню сундучок, а маму не помню.

Полтора месяца пролетели быстро, Кадри пора было собираться. Вейка отвез тетю Марту и девочек до вокзала, а оттуда до Таллина они добирались на поезде. Тетя Лидия встречала их на вокзале. Она выглядела бледной и уставшей.

— Матушка, ты совсем устала тут! — воскликнула Кадри, — это тебе надо было ехать на мызу, а не мне…

Тетя Лидия улыбнулась. От вокзала до их дома дошли пешком. Дом был каменный, квартира находилась на втором этаже.

— Ну вот, располагайтесь, — сказала тетя Лидия, — ты, Анюта, будешь спать у Кадри, а ты, Марта, со мной. Квартира маленькая, но удобная, и вода течет. Водопровод пока не повсюду.

Анюте очень понравилась квартира. Комната Кадри окнами выходила на какую-то толстую каменную башню. Окна были открыты, и пахло очень странно.

— Ты нюхаешь воздух?-спросила Кадри, — это море.

В маленькой столовой тетя Лидия уже накрыла на стол. После вкусного обеда девочки ушли в комнату к Кадри, старшие остались в столовой и тихо разговаривали. Анюта прислушалась.

— Как ты собираешься ее учить? — говорила тетя Лидия, — в твоей деревне нету школы.

— Сама. Слава богу, у меня огромная библиотека.

— Но что даст твоя библиотека? А математика? Языки? Разве ты помнишь, например, французский?

— А зачем он ей, Лидия? Зачем ей математика?

— Ты странно рассуждаешь, Марта. Всем необходимо образование.

— Совсем не странно. Я училась с домашней учительницей. Ты думаешь, я хоть что-то помню? А то, что помню, мне оказалось ненужным…. Я живу на своей мызе, присматриваю за хозяйством… разве нужны мне дроби?

— Ну, ведь ведешь ты хозяйственную книгу?

— Веду. Но для этого вовсе не нужно столько учиться. Я с удовольствием читаю, но, например, не помню ни одной даты по истории, а ведь сколько их зубрила! Не будем говорить об этом, дорогая Лидия. Не будем!

— Пойдем погуляем? — предложила Кадри, — я покажу тебе наш город.

Анюта с радостью согласилась. Кадри предупредила мать, и девочки вышли на улицу.

Анюта жадно оглядывалась. Город поразил ее еще тогда, когда они вышли на вокзале: огромная крепостная стена, узкие улицы с каменными странными домами.

— Мы живем в самом центре, — рассказывала Кадри, — наш дом очень, очень старый, какого-то века… я забыла, мама рассказывала, но я забыла.

— А где море?

— Море там, надо перейти железную дорогу, а потом еще идти. Там порт, а на пляж мы ездим в другое место, в Кадриорг, туда надо ехать на трамвае. Завтра мама свободна, можем поехать!

Сегодня тетя Лидия была свободна, и мы поехали на море. Мне понравился и трамвай, и дорога, мы ехали мимо милых домиков, а потом трамвай остановился, мы перешли через лес или парк, и там был дворец, и потом дорога, и море.

Море!

Я не сумею описать его, скажу только, что это был такой хороший день…

Там, на море, случилось странное: я вдруг увидела мужчину с женщиной и двух девочек: они сидели на коврике, а рядом стояла корзина, и я точно знала, что там бутерброды с яйцом и ветчиной, а еще соленый огурец. Но тут закричала тетя Марта: ее обдало волной. Я посмотрела на нее, а потом снова посмотрела на ту семью — и там никого не было.

Я хотела спросить Кадри, видела ли она ту семью, но она как раз убежала искать красивые камни.

А завтра мы едем домой.

— Я буду учиться? — спросила как-то Анюта.

Тетя Марта оторвалась от вязания:

— Ты учишься, Анюта. Разве не так?

— Учусь, да… но… мне бы хотелось ходить в гимназию. Кадри прислала мне письмо, в котором пишет, что учится. Почему нельзя и мне?

— Где я возьму тебе гимназию, Анна, — раздраженно сказала тетя Марта, — здесь, в деревне?

— Но тетя Лидия предлагала…

— Предлагала, предлагала! Лидия известная фантазерка. За твое содержание мне пришлось бы платить, а чем? Ты знаешь, время тяжелое, у меня почти нет денег… вот я купила тебе ботинки и Павлику новое пальто — тут-то деньгам и конец! Нет-нет, Анюта, оставь эти мысли. У нас прекрасная библиотека; собирать ее начинал еще мой дед. Читай, учись!

Анюта не стала возражать, молча ушла в детскую. Павлик бросился было со своими игрушками, она покачала головой и достала письмо Кадри.

Как она описывает гимназию, подруг! Пишет, что после учебы она с девочками заходит в кондитерскую и покупают булочки…. Дело не в булочках, Степушка печет очень вкусные слойки…

Как тут скучно, боже мой! Иногда Анюта жалела, что встретилась с Кадри и тетей Лидией. Если бы она их не знала, то не скучала бы, не грезила бы Таллином, их уютной квартирой, не было бы этих мечт про гимназию. Кадри напоминала ей Асю. А тетя Лидия… нет, не маму — ведь Анюта совсем не помнила маму.

— Какой-то человек идет, — сказал Павлик.

— Где?

— Вон там, по дороге.

— Анюта подошла к окошку, выглянула.

— В самом деле… Кто бы это?

— Я побегу скажу матушке! — и Павлик выскочил из комнаты.

Из окна Анюта видела, как тетя Марта, накинув шаль, спускается с крыльца. Было видно, что она не сразу, но узнала пришельца — она поднесла руку к губам, покачала головой и пошла навстречу.

У Анюты застучало сердце — почему-то пришло в голову, что это кто-то от родителей. Она отскочила от окна, села с ногами в кресло и зажмурилась. Тетя Марта с незнакомцем тем временем зашли в дом, о чем-то тихо переговариваясь.

— Анюта, поди сюда! — услышала она голос тети Марты и бросилась в гостиную.

Около стола сидел худой, усталый человек. Анюта неловко поздоровалась, он поднял глаза и кивнул.

— Это мой муж, дядя Хенрик, — сказала тетя Марта нервно, — а это наша Анюта.

Мужчина пристально разглядывал Анюту. Ей стало неловко. Наконец он отвел взгляд:

— Марта, у нас есть пообедать?

С прибытием Хенрика в доме стало неуютно. Казалось, никто не был ему рад. Тетя Марта ходила скованная и серьезная; маленький Павлик, обычно шумный и веселый, теперь сидел в детской. Даже слуги стали какими-то другими.

Хенрик, впрочем, и не старался кому-то понравиться. Первые дни он отсыпался, а потом начал инспектировать дом. Первым делом он потребовал счета и бумаги, долго рассматривал их, попутно выговаривая тете Марте:

— Ты потратила такие деньги на пальто? Да ты с ума сошла, Марта!

Тетя Марта поначалу оправдывалась, потом стала просто молчать. Дядя Хенрик ходил по дому, бурчал, выискивал недостатки, выговаривал, сердился. Анюта теперь почти безвылазно сидела в своей комнате. Не выходил и Павлик. Анюта жалела его: надо же, какой ему достался отец. Мой был другой, думала она, и тут же грустно усмехалась: отца она совсем забыла.

Как-то Павлик разнылся: ему хотелось пить, а выйти на кухню за водой он боялся или ленился. Анюта, не выдержав его причитаний, пошла за водой сама.

За дверью гостиной слышался раздраженный голос дяди Хенрика:

— Не понимаю, о чем ты думала, Марта! Ну и что, что лежала на лестнице? Ну и что, что была ранена? Впрочем, я, вероятно, должен быть счастлив: в Петрограде сейчас на каждом углу беспризорные дети, хорошо еще, что ты притащила только одну… Ты видишь, сколько денег идет на ее содержание?

— Не так-то много, — сказала тетя Марта дрожащим голосом, — я ей почти ничего не покупаю.

— Ничего? А чулки? Кроме того, в бумагах указано, что в сентябре ты купила ей пальто… Неужели нельзя было отдать ей твое старое? Немного подшить…

— Как ты скуп, Хенрик!

— Я не скуп, а рачителен. И не желаю тратить деньги на пришлую девчонку! Тем более, что…

Скрипнуло кресло. Анюта затаилась у двери.

— Она, может быть, дочь большевика, — глухо сказал дядя Хенрик, — может быть, она дочь того, кто меня… меня…

— Опомнись, Хенрик! — воскликнула тетя Марта, — ты пугаешь меня.

— Я пугаю? Я? Чем же? Чем может напугать человек, сам до смерти запуганный? Как ты могла, Марта? Ты говоришь, что ехала искать меня. И вместо меня ты притащила в дом…

— Но почему ты считаешь, что она дочь большевика? Она ходила в гимназию, довольно воспитана…

— Ты глупа, как все женщины, Марта! За время в России я видел разных большевиков. Ты думаешь, все они грязные и пьяные? О нет! Такие не смогли бы устроить это светопреставление…

Воцарилось молчание.

— Я не хочу видеть ее в своем доме, — сказал дядя Хенрик, — не желаю. Не хочу, чтобы она спала в одной комнате с моим сыном.

Анюта бросилась прочь.

Павлик приставал, где его вода, ныл и дергал ее за рукав. Анюта не слушала.

Конечно, тетя Марта послушается мужа. Но куда она ее пошлет? Наверное, можно добраться до Петрограда. Но что там творится? Дядя Хенрик долгими вечерами рассказывал ужасы про людоедов, бандитов, огромные сугробы до третьего этажа. Ее поймают и посадят в детский приют, искать маму и папу, конечно, никто не будет.

Павлик совсем разревелся. Дверь распахнулась:

— Что здесь творится?

Анюта исподлобья взглянула на дядю Хенрика.

— Ничего, — пискнул мигом успокоившийся Павлик.

Через несколько дней тетя Марта, пряча глаза, сообщила, что Анюта уезжает в Таллин:

— Тетя Лидия берет тебя к себе. Будешь жить у них, ходить в гимназию. Сейчас Степушка соберет твои вещи, а завтра дядя Хенрик отвезет тебя.

Прощание вышло скомканным — тетя Марта и Степушка обняли ее, Павлик смутился и церемонно кивнул, Айно и Эно просто помахали руками. Вейка довез Анюту и дядю Хенрика до станции, там они сели в поезд. На вокзале в Таллине встречала тетя Лидия:

— Здравствуй, Анюта, — сказала она, — и ты здравствуй, Хенрик.

— Здравствуй, Лидия, — скороговоркой сказал дядя Хенрик, — вот Анна. Признателен, что ты согласилась о ней позаботиться. Мы, как оговорено, будем высылать продукты. Теперь же прошу простить меня — у Таллине у меня срочные дела, и мне надо поспеть на обратный поезд…

— Ты хочешь уйти? — удивленно спросила тетя Лидия, — а как мы доберемся до дома?

— Чемодан Анны совсем легкий…

— Ты знаешь, что по слабому здоровью я не могу нести чемодан. Не позволю нести и Анне: если она надорвется и заболеет? Мы сразу влетим в большие расходы… Дай нам денег на извозчика — трамвай до моего дома не доходит. Или же донеси чемодан.

Дядя Хенрик колебался. Потом сердито сунул руку в карман:

— Держи. Надеюсь, этого хватит?

— До крепостной стены да, но мы живем несколько дальше.

Дядя Хенрик со стоном вытащил еще купюру. Тетя Лидия сунула ее в карман:

— Ну что же, Хенрик, всего доброго. Обними Марту и Павлика от меня.

Дядя Хенрик что-то пробормотал и бросился прочь. Тетя Лидия расхохоталась, вслед за ней рассмеялась и Анюта.

— Мы, конечно, пойдем пешком, — сказала тетя Лидия, легко подхватывая чемодан, — а на полученные от щедрого Хенрика зайдем в кондитерскую и купим пирожных в честь твоего приезда.

Едва Анюта переступила порог дома, как на шею ей бросилась Кадри:

— Наконец-то! Наконец-то ты здесь! Я так тебя ждала.

— А я, зная дорогого Хенрика, ждала тебя намного раньше, — сказала тетя Лидия, — он продержался на удивление долго.

День прошел в устройствах быта. Анюте была поставлена раскладная кровать в комнате Кадри. Вечером взбудораженная Кадри быстро уснула, Анюта тоже легла, но заснуть не могла. В комнату тихо вошла тетя Лидия:

— Не спится?

Анюта села на кровати:

— Не уснуть. Тетя Лидия, мне неловко спрашивать, но все-таки: как мы устроимся с деньгами?

Тетя Лидия вздохнула:

— Будет непросто, кажется. Хенрик обещал присылать продукты с мызы, но рассчитывать на него трудно. Марта, наверное, будет первое время присылать какие-то гроши.

— Не надо было ей меня брать! — вырвалось у Анюты.

— Думаю, она и сама потом пожалела, — спокойно сказала тетя Лидия, — Марта из тех людей, которые сначала делают, потом думают. Она всегда была такой.

— Вы давно с ней знакомы?

— Я работала горничной в доме ее отца.

— Горничной?

— Да. Думаю, Кадри уже рассказала тебе, что я из очень плохой семьи. Я обеспечивала себя с одиннадцати лет, поначалу устроилась помогать в овощную лавку, делала там разную грязную работу… Мне было пятнадцать, когда повезло устроиться горничной в семью военного — это был отец Марты. Они жили тогда в Нарве, где стоял гарнизон.

Она грустно улыбнулась.

— Марта была хорошенькой и веселой. Ей очень понравилось, что мы ровесницы, она начала доверять мне свои секреты. Каждую неделю она влюблялась в нового офицера и придумывала, как выйдет за него замуж. Помню, я обмахивала пыль и слушала ее рассказы.

— Долго вы у нее служили?

— Три года. Мне нравилось там, у ее отца была огромная библиотека, мне дозволялось брать книги. Мне всегда хотелось учиться. Когда мне исполнилось восемнадцать, я смогла сдать экзамен и вернулась обратно в Таллин, тогда еще Ревель. Снова встретились мы через несколько лет, у меня уже была Кадри, а Марта была замужем. Хенрик намного старше ее, не понимаю, как ее угораздило… Это все ее дурацкий характер: она узнала, что он вдовец, тяжело переживал смерть первой жены, ну и решила вдохнуть в него новую жизнь! Да и с мачехой у нее всегда были плохие отношения, и годы уже подошли, хотелось завести свой дом. Хенрик безвылазно сидел на своей мызе, а Марта металась: то придумывала визит к врачу в Ревеле, то мчалась навестить отца, он уже вышел тогда в отставку и жил в Петрограде. Ну, а потом начались все эти события, она была в Петрограде, Хенрик поехал за женой, они разминулись, его, кажется, арестовали… дальше ты знаешь.

— Тетя Лидия, — сказала Анюта, — вы сказали, что работали сызмала. Мне тоже уже одиннадцать — может быть, и я смогу найти себе службу?

Тетя Лидия рассмеялась:

— Нет, Анюта. Ты будешь учиться вместе с Кадри, я уже договорилась о тебе в гимназии. Это, конечно, эстонская гимназия, тебе придется как можно скорее выучить эстонский.

Она встала:

— Не переживай о деньгах. Как-нибудь выкрутимся. И не держи зла на Марту и Хенрика — в конце концов, пока все складывается неплохо. Мы тебе рады, ты у себя дома.

Первые две недели Анюта провела дома — тетя Лидия решила, что ей надо привыкнуть к новому жилью и новому городу. Утром все уходили — Кадри в гимназию, тетя Лидия на службу, Анюта оставалась одна. Едва закрывалась дверь, как она начинала что-то делать по хозяйству — если оставалась грязная посуда, она бросалась ее мыть, подметала и протирала полы, сметала пыль. Закончив с делами, она запирала квартиру на ключ и выходила на улицу.

Поначалу Анюта старалась не отходить далеко от дома — все улочки казались ей одинаковыми, и она боялась заблудиться, но с каждым разом ее прогулки были все длиннее. Город очень нравился ей, шагая по улице, Анюта крутила головой, придумывала всякие истории и сказки. Вернувшись домой, она бралась за эстонскую азбуку, учила слова. К обеду прибегала Кадри, перекусив, садилась за уроки, Анюта устраивалась рядом. Кадри не давалась арифметика, а Анюта, к своему удивлению, решала очень легко и примеры, и задачи, в которых Кадри переводила ей условие. После уроков Кадри хотела гулять, но тетя Лидия не позволяла:

— За две недели нам надо хоть чуть-чуть подготовить Анюту к гимназии. Поэтому после своих уроков, будь добра, разговаривай с ней на эстонском, называй незнакомые слова… Кстати, это будет полезно и для твоего русского.

Сама тетя Лидия говорила теперь только по-эстонски, и даже если Анюта чего-то не понимала, объясняла на эстонском.

В первое время в гимназии Анюта растерялась: она почти ничего не понимала. Тетя Лидия, говоря на эстонском, выговаривала слова медленно и старательно, здесь же все просто трещали. Анюта едва не плакала, но Кадри неизменно приходила на помощь: повторяла сказанное медленно или, в крайнем случае, переводила. Учительница эстонского оставляла Анюту после уроков, читала с ней, объясняла непонятное. Одноклассницы тоже были внимательны — в присутствии Анюты разговаривали медленнее, употребляли понятные слова.

Через месяц Анюта с удивлением заметила, что эстонский стал казаться ей совсем легким. Она все понимала; говорила она с ошибками, но относилась к ним со всей серьезностью и постоянно просила Кадри и других девочек поправлять ее. Учительница часто давала ей отдельные задания: писать на эстонском сочинения, изложения, Анюта писала целыми вечерами, а потом просила тетю Лидию проверить.

В гимназии стало легко. Поначалу Анюта переживала, что почти все забыла. Но оказалось, что это не так: она помнила многое из пройденного ранее, у нее была хорошая память, и потому училась она ровно и с удовольствием.

Она старалась учиться еще и потому, что гимназия стоила денег, которых у тети Лидии явно было немного. Она служила в ателье, шила платья. До появления в семье Анюты ее заработка хватало на относительно безбедную жизнь, теперь же приходить серьезно экономить.

Анюта страшно переживала это. Как-то у нее вырвалось:

— Тетя Лидия, если бы не я, у вас не было бы материальных затруднений! Мне так стыдно!

Тетя Лидия кивнула:

— Ты права, Анюта, до твоего появления денег у нас было больше. Но ведь не все измеряется деньгами! Знаешь, я всегда хотела еще одну дочь, Кадри — сестренку. Поэтому мы счастливы, что ты с нами.

Как-то они все вместе съездили на мызу к тете Марте. Там все изменилось: дядя Хенрик перенес апоплексический удар, плохо говорил и волочил ногу при ходьбе. Теперь всем командовала тетя Марта. С мужем она стала обращаться грубо и резко.

— Что ты тут уселся, Хенрик? — раздраженно спрашивала она мужа, расположившегося в гостиной, — сейчас здесь будут убирать… Иди в спальню и ляг там.

Хенрик кидал на нее злобные взгляды, пытался что-то сказать, но она отмахивалась:

— Не понимаю твоего мычания… Ступай уже, не мешай!

Павлик был уже большой мальчик, весьма дерзкий и непослушный. Он ходил в деревенскую школу, но учился плохо, ничего не читал. Целыми днями он болтался по мызе без дела. Гостям он обрадовался и почему-то решил, что они заберут его в Таллин. Когда выяснилось, что это не так, мальчик смертельно обиделся. Мать он, кажется, раздражал.

Анюта попыталась было с ним поговорить, но он отмахивался, что-то бурчал, и она оставила его в покое.

За ужином тетя Марта горько говорила о том, что жизнь проходит зря:

— Я привязана к этой чертовой мызе, Лидия! Путаюсь со счетами, посадками, коровами. Павлик получился пустой; Хенрик совсем развалина. Они тянут меня на дно, я так больше не могу!

Тетя Лидия кивала и молчала. Больше трех дней на мызе они не выдержали и скоро уехали в Таллин. Посылки с продуктами после этого прекратились совсем.

Кадри как-то прибежала домой и весело сказала, что отыскала службу: она будет по три часа в день нянчить маленького ребенка у соседей, пока его мать, швея, выполняет заказы:

— Платить они будут немного, но все-таки нам подспорье! — говорила она.

— Мне тоже нужно найти какую-то службу, — в отчаянии сказала Анюта, — тетя Лидия! Ваша родная дочь пошла зарабатывать деньги, а приемыш сидит на вашей шее! Мне стыдно от такого!

— Я, признаться, давно забыла, кто тут приемыш, а кто нет, — спокойно сказала тетя Лидия, — и Кадри на работу я не посылала, как не посылаю и тебя.

Но Анюта не могла успокоиться. Она искала службу, спрашивала повсюду, где только могла:

— Не нужна ли вам помощница по хозяйству? А вам? Может быть, вам нужна нянька?

Но ни помощница, ни нянька никому не были нужны. В Таллине жило много беженцев из России, чтобы выжить, они хватались за любую работу за самые малые деньги.

Как-то тетя Лидия вернулась из своего ателье:

— Анюта, — позвала она, — подойди.

Они сели около окна.

— Сегодня в ателье зашла молодая девушка, — начала тетя Лидия, — она служит горничной у одной старой и очень больной дамы из России. Та очень плохо видит, не может читать, а кроме того, ищет разговоров на русском языке. Вчерашним утром она уволила русскую женщину: дело в том, что, едва дама начинала вспоминать свое имение, как женщина начинала плакать от тоски по России. Теперь пожилая дама ищет кого-то для чтения и разговоров. Может быть, ты захочешь ей помочь? Платить много она не сможет, но ты же хотела подработать.

Анюта с радостью согласилась. На следующий день она с тетей Лидией приехали к небольшой вилле в Кадриорге.

— Ездить придется на трамвае, — озабоченно сказала тетя Лидия, — ну да что же — это не так дорого.

Молодая эстонка открыла дверь и провела их в маленькую гостиную. С кресла с трудом поднялась очень старая женщина. Они поздоровались, женщина кивнула на стулья.

— Присаживайтесь. Меня зовут Наталья Павловна, — сказала она по-русски, — а ты та девочка, что будет меня развлекать?

— Я опекунша Анны, Лидия Рауд, — сказала тетя Лидия, — Анна будет приходить к вам на три часа ежедневно, кроме воскресенья.

— Прекрасно, — кивнула старуха, — если вы не против, ее служба начнется уже сегодня. Вас я не смею задерживать.

Тетя Лидия подмигнула Анюте и вышла.

— Ты из России? — спросила старуха, — откуда?

— Я из Петрограда.

— Петрограда… Как мерзко звучит это название, не могу его слышать. Из Петербурга — вот как надо говорить. И как же ты оказалась здесь?

Анюта растерялась. Говорить о себе она совсем не хотела.

— Я беженка, — сказала она, — родители мои потерялись. Я долго болела и почти ничего не помню.

— Сколько тебе лет?

— Тринадцать.

— Ну что же. Возьми книгу вон там, на полке около камина.

Анюта взяла маленький томик:

— Тургенев.

— Тургенев. Ты читала его?

— Я читала “Накануне”.

— И все?

— Пока да.

— Ну что же. А тут “Новь” — давай же возьмем и почитаем.

Анюта приходила к Наталье Павловне каждый день после гимназии. Скоро наступила весна, и она, чтобы не тратить денег на трамвай, бежала пешком — дорога вдоль моря была хоть и долгой, но приятной. Горничная Амалия кормила ее обедом, а затем Анюта отправлялась читать. За зиму они закончили Тургенева, прочли романы Лермонтова, читали Пушкина и Фета. Анюте очень нравилось чтение, но старуха быстро утомлялась:

— Нет, девочка, погоди… не могу слушать, не могу воспринимать.

— Я плохо читаю? — огорчалась Анюта.

— Нет, ты читаешь хорошо. Даже слишком хорошо: я так и вижу то, о чем говорится в этих прекрасных строках. Вижу березки, сосновый бор, реку с бликами солнца… Какая ты несчастная, что не помнишь Россию!

Анюта откладывала книжку. Наталья Павловна пускалась в воспоминания:

— Наша усадьба стояла на холме перед рекой. Большой дом с колоннами, прекрасным садом… Так вышло, что это не я ушла в дом мужа, а он пришел жить к нам. В этом доме родилась я, родились и мои дети… они бегали по саду, а я наблюдала за ними с высокой веранды. Осенью мы непременно выезжали — в Крым или же в Италию, Швейцарию, но меня всегда тянуло домой, в мою усадьбу. Осенью сад стоял облетевший, с голыми ветвями; зимой там часто бураны, и мы почти не выходили из дома. А весной и летом, напротив, в дом нас было не загнать: ходили через лесок к обрыву, смотрели на воду, груженые пароходы… Почитай мне Гончарова, Анюта: те строки, где Вера выходит на берег… Нет, не надо… Не стоит.

— Вы говорите о реке — какая это река?

— Волга. Ты видала Волгу?

— Нет, никогда. Видела Сухону.

— Сухона, кажется, на севере. Там я не бывала. А вот Волгу навидалась вдоволь — мы часто катались на тройке вдоль берега.

Старуха замолкала, шевелила губами.

— Бывали мы и в Москве, и в Петербурге… Ты говоришь, что ты из Петербурга, но ты ничего не помнишь. А я помню величественный Зимний дворец, и Царское село, аллеи… И Москву помню на Масленицу, звон колоколов, тройки, снег хрустел под ногами…

Наталья Павловна была совсем одинока. Горничная Амалия шепотом рассказала Анюте, что старуха растеряла всех своих близких, кого-то убили, кто-то бежал за границу, а она в результате мытарств осела в Эстонии.

Проходили три часа, Анюта прощалась и бежала домой. Было уже светло, но тетя Лидия все равно сердилась:

— Я велю тебе ездить на трамвае!

— Но, тетя Лидия, — весело возражала Анюта, — так я дышу воздухом, гуляю и тренируюсь. Трамвай менее полезен для здоровья…

Летом учебы не было, и Наталья Павловна попросила Анюту оставаться у нее подольше:

— Платить тебе больше я не смогу, мои деньги подходят к концу. Но ты можешь приходить к завтраку.

— Я поговорю с тетей Лидией, — пообещала Анюта.

— Надеюсь, она позволит тебе. Мои дни, кажется, сочтены. Не хочется провести остаток жизни в одиночестве…

Вопреки своим словам, чувствовала Наталья Павловна себя неплохо. Амалия выносила ей в сад кресло, и старуха проводила на воздухе целый день. Как-то раз Анюта обнаружила в прихожей кресло на колесиках. Они с Амалией усадили туда старуху и повезли ее на пляж, и потом уж пришлось делать это каждый день. Амалия помогала привезти кресло, а потом уходила. Анюта расстила покрывало и падала на песок:

— Будем читать?

— Нет, моя девочка, — задумчиво говорила старуха, не сводя глаз с моря, — я посмотрю на волны.

Анюта открывала книжку и читала про себя. Книг у Натальи Павловны было немного, Анюта записалась в библиотеку, где брала и жадно проглатывала русские книги.

Кадри как-то попробовала почитать Толстого, Достоевского, но сразу откладывала книги:

— Не могу! Скучища! На ста страницах описан дуб, невозможно!

— Ты бы читала побольше, твой русский язык очень беден, — спокойно говорила тетя Лидия.

— Меня понимают, мамочка, и этого достаточно. Ведь я же не буду учителем словестности!

— Кем же ты будешь?

Кадри корчила Анюте смешные рожи. Ее планы менялись каждый день — она собиралась стать то врачом, то инженером, то изучать географию.

Наступила осень, и в один дождливый день Анюта узнала, что ее услуги больше не потребуются — Наталья Павловна умерла.

Она умерла тихо, во сне, просто уснула и не проснулась — об этом Анюте рассказала Амалия. Она же занималась и похоронами. На скромном погребении присутствовали только Анюта с тетей Лидией и две ветхие старухи.

Через несколько дней после похорон Анюте пришла телеграмма: Амалия просила ее зайти в дом Натальи Павловны.

— Я разбираю вещи, — сказала она, когда Анюта переступила порог, — хозяева уже нашли новых жильцов. Барыня держала деньги в банке, все они завещаны сиротскому приюту. Мне оставлена домашняя утварь, белье, посуда. Тут у барыни какие-то бумаги, можешь быть, посмотришь? Я не умею по-русски.

Анюта кивнула и села перед деревянным ящиком. Ничего особенного — счета, переписка с владельцем дома, списки необходимых покупок.

— Нет, пожалуй, тут все можно выбросить, — сказала она, — больше ничего не было? Ни фотографий, ни писем?

— Нет, точно нет. Только паспорт, но я отдала его в управу, когда регистрировала смерть.

— Почему ты такая грустная, Анюта? — спросила вечером тетя Лидия.

— Да так, — неохотно сказала Анюта, — думаю про Наталью Павловну.

— Привыкла к ней?

— И это тоже. Но больше я думаю о том, что вот она прожила долгую жизнь и ничего после себя не оставила.

— Как это?

— Мы разбирали бумаги с Амалией. Ничего — ни письма, ни фотографии. Она умерла — и никто о ней не узнает, наверное, никто о ней даже не помнит.

Тетя Лидия грустно кивнула:

— Да, к сожалению.

Ася, 1930 год.

Я решила вести этот дневник, но он будет необычный.

Многие девушки ведут дневники, где описывают все подряд. Кто-то пишет о танцах или нарядах, кто-то просто записывает все события, а кто-то — я сама видела — конспектирует Ленина и Плеханова, а потом пишет рядом свои размышления.

Я не буду записывать все подряд — я веду обычную жизнь девятнадцатилетней девушки, а Ленина и Плеханова я наконспектировалась, кажется, на всю жизнь.

Сегодня начинается совсем новый этап в моей жизни — я закончила педагогическое училище. Мне дали диплом, был праздник и даже танцы, хотя многие считают, что танцы — это глупо и буржуазно, что лучше уж заниматься физкультурой. А мне кажется, что танцы очень полезны и интересны. Я люблю танцевать!

Итак, я учительница. И вот об этом я и буду писать! В техникуме мы изучали труды великих педагогов, я уже тогда думала, что буду записывать и свои педагогические мысли. Может быть, я стану великим педагогом, мои книжки будут стоять на полках в магазинах и библиотеках…

Завтра я поеду домой на целых два месяца. Сначала нам планировали устроить практику в пионерском лагере или детском доме, но потом руководство техникума передумало: решили, что нам надо отдохнуть, повидаться с родными. Я решила это время посвятить чтению и подготовке к своей будущей работе, уже составила список книг, главное, найти их в нашей библиотеке.

Вот уже три дня я дома. Как я была рада! Мама, папа — я не видела их целый год. Хоть городок, где техникум, не так далеко, добраться все равно непросто, особенно зимой.

Папа по моей просьбе сделал мне маленький столик, куда я сложила все свои книги и записи. Первым же утром я села за стол, положила перед собой чистый лист и приготовилась писать программу, но ничего не приходило в голову.

В техникуме у нас была практика, но там нам помогали наши учителя. В моей деревне я буду совсем одна, и никто мне не поможет. Как быть, если мои ученики не будут меня слушаться? Или если я не сумею понятно объяснять?

Мне очень, очень страшно. Еще несколько дней назад я собиралась стать великим педагогом, а теперь просто дрожу, как овечий хвост.

А чтобы не дрожать, я бросаю все и ухожу гулять.

Наша деревня мне родная и знакомая, но так было не всегда. Мы переехали сюда, на мамину родину, в двадцатом году, а до того жили в Ленинграде.

С техникумом мы ездили в Ленинград на экскурсию. Я никому не сказала, что я там родилась — папа строго-настрого запретил мне говорить об этом. Он и пускать меня не хотел, и никуда бы я не поехала, если бы не мама:

— Алексей, — сказала она, — никто ее не узнает, прошло одиннадцать лет.

Мой дневник только для меня, и я напишу правду: у папы была маленькая лавка, он купил ее перед самой революцией. Папа говорит, об этом лучше никому не знать.

Я бы не стала об этом писать, если бы не удивительная встреча, произошедшая со мной в Ленинграде.

Так уж вышло, что мои папа и мама совсем разные люди. Мама простая крестьянка; она даже читает плохо. А папа учился в гимназии в своем родном городе, закончил курсы счетоводов. Он очень умный и образованный, много читает и много знает. Мама давным-давно приехала работать в Петербург, работала горничной и встретила папу — совсем случайно.

Папа всегда очень хотел, чтобы я была образованной. Мне было пять лет, когда он нашел нам учительницу.

Ох, как нам с ней было весело! Она столько всего знала, столько всего умела!

К нам она приходила на три часа, после обеда. Сначала мы с ней читали, она приносила с собой чудесные книжки с картинками. А после чтения она заставляла нас рисовать что-нибудь по прочитанной книжке. Папа купил нам карту и глобус, и Вера Александровна — так звали мою учительницу — показывала нам разные страны и рассказывала про них. После ее рассказов мне очень хотелось путешествовать, и как-то она придумала, что мы отправляемся в путь. Мы вышли из нашего дома, шли знакомыми улицами, а потом вдруг вышли к вокзалу, и Вера Александровна показывала нам поезда, и рассказала, куда они идут, в какие города… Дома мы составили из стульев поезд и долго играли в путешествие.

А потом Вера Александровна придумала, что мы будем путешествовать по нашему городу. Папа давал нам денег на трамвай, мы ездили и ходили пешком, и смотрели дворцы, и реки, и каналы, и церкви, и видели крепость и зоологический сад. Еще она занималась нами французским языком, рассказывала про Францию, про Париж.

После революции в октябре Вера Александровна зашла к нам только один раз: забрать свою книжку с картинками. Папа вышел и спросил, почему она больше не приходит со мной заниматься, и Вера Александровна отчеканила:

— Отныне я буду заниматься только с детьми рабочих и крестьян.

И вот ее-то я встретила в Ленинграде. Мы встречались с группой пионеров, которыми она руководила. Меня она не узнала, а мне было грустно.

Разве можно разделять детей на хороших и плохих? Почему она отказалась тогда со мной заниматься? Только потому, что у моего отца был лавка? Но ведь лавка была не у меня…

Впрочем, встреча с ней пошла мне на пользу. Тогда я приняла твердое решение: все дети для меня будут равны. Мне неважно, кто есть их родители, потому что дети ни в чем не виноваты. Так я решила. И я буду следовать этому правилу всю свою жизнь, пока преподаю.

Так вот, в школу я пошла еще в Петрограде, когда мне было девять лет. Папа всегда хотел, чтобы мы выучились, выбрал хорошую гимназию, Анюта успела немного поучиться, я нет: в девятнадцатом году, когда мне пришла пора поступать, гимназий уже не было, а появились единые трудовые школы. Там учились вместе и мальчики, и девочки; никакой формы не было, ведь и обычной-то одежды было не достать!

Я, честно сказать, плохо помню ту учебу. На занятия нас провожали папа или мама. В школе было ужасно холодно, тетрадей не было, писали мы на каких-то обрывках, занятия то шли, то прекращались.

Помню, мы все ждали весны: нам обещали, что будут водить на экскурсии. Я была уверена, что нас поведут в музей, зоологический сад, будут показывать город. А нас повели в сапожную мастерскую. Там было душно и очень плохо пахло, я стояла и ждала, когда эта экскурсия кончится.

Поначалу мне было очень любопытно в школе. До революции она была очень хорошей гимназией, и несколько девочек в группе моего класса остались еще с тех времен. Я хотела было с ними подружиться, но они держались особняком и дружить со мной совсем не хотели. Кроме них, с нами учились дети рабочих и служащих, все они были разного возраста и разных знаний.

Учителя в гимназии были тоже старые. Конечно, они привыкли обучать чистеньких девочек из богатых семей! Так они и продолжали: занимались только со своими бывшими гимназическими ученицами, а на детей рабочих не обращали внимания. Те бездельничали и бузили, забывая даже то, что знали. По счастью, скоро пришли новые учителя. Они быстро поставили на место важных девочек из гимназии и стали заниматься со всеми наравне.

Но только учиться было очень трудно, в Петрограде тогда было холодно, голодно, не было тетрадок, обуви… В школе ввели горячие завтраки, но я все равно чувствовала себя ужасно голодной, и мама или папа, встречая нас, приносили к школе что-нибудь съестное: кусочек хлеба или морковку, или вареную картошку…

Интересно, Анюта все это помнит?

А пишу я в поезде, да! Еду в Москву: в Москву, в Москву! Никогда не бывала в Москве, а вот еду!

Наша ячейка вот уж давно переписывается с одной ячейкой московской; то ни шатко, ни валко, а потом вдруг сообщим друг другу что, и пошло-поехало! Как письмо придет, мы собираемся, обсуждаем, кричим. Потом вместе пишем ответ, спорим.

И вот эта ячейка решила пригласить к себе представителя нашей ячейки, познакомиться лично. Ехать на две недели, жить в общежитии техникума, при котором ячейка.

Я и думать не могла, что меня выберут! А выбрали, и поездку подгадали под ребячьи каникулы.

А уж как собирали! Девчонки разделились: одни мне советы про одежду дают, другие, наоборот, кричат, что это буржуазная глупость, что нечего про это и думать. Я за вторых, но маму все-таки попросила мне платье пошить. Она и сшила, да такое милое, что не только в Москву, в Париж ехать можно.

Мальчишки наши, конечно, тряпками не интересовались, но мне советов и наставлений дали немало. И трамвай-то посмотреть, и новые дома.

На последнем собрании перед поездкой о важном говорили, чтобы я внимательно все слушала, чтобы книг купила, чтобы с товарищами подружилась и к нам приглашала.

И вот я в поезде, в поезде!

Ночь. Все спят, только я все кручусь на своей полке, не могу уснуть.

Хотелось ехать в поезде, а сейчас страшно, кидает то в жар, то в холод.

Анюта потерялась, когда мы уезжали на поезде из Петрограда. Мы сидели на вокзале, потом прошел слух, что подали поезд, все засуетились, побежали, и мы побежали тоже, на вагоны налетали люди, папа бежал впереди, поезд гудел — собирался трогаться, папа посадил меня, маму, она тогда ждала ребенка, и тут она оступилась, он поддержал ее, отвлекся, сзади напирали, мы думали, что Анюта тоже в поезде…

Тогда папа соскочил на первой же станции, чтобы пробираться обратно в Петроград. Мама хотела с ним, но он не позволил: сказал, чтобы мы добирались до деревни, а он найдет Анюту и приедет с ней.

Помню, я вцепилась в маму, а она в меня. Папа, уходя, набрал нам полный чайник воды, и мы на станциях никуда не выходили, все пили, пили эту воду…

Из Вологды мы плыли на пароходе, помню огромные льдины за бортом. И наконец оказались в маминой деревне.

Папа приехал через полтора месяца, уже в начале лета, и он был один.

Вот и Москва!

Конечно, я ничего не успеваю записывать. Столько новых знакомых, событий, нового города, что мне просто некогда взяться за карандаш.

Меня встретили очень горячо, по-товарищески, сразу устроили в общежитие: притащили матрас и одеяло. Правда, спать не слишком удобно: ночью я проснулась вся в клопах и потом до утра не спала. Жаловаться товарищам я не стала, подумают еще, что я неженка. Ну, а потом я стала так уставать, что сплю без задних ног, не обращая на клопов внимания.

Куда меня только ни водили! И на фабрику, при которой этот техникум, и на Красную площадь, и в чудесный парк Сокольники, где по вечерам гуляет молодежь, и в театры, и в кино!

Мне так нравится Москва, я даже не знаю, как о ней писать. Она величественная; в ней есть все — огромные дома, театры, кино, клубы, но стоит чуть отъехать от центра — как там радуют глаз маленькие домики, почти такие, как у нас…

Я стала думать, что теперь мне будет скучно у нас: ведь ни театров, ни музеев у нас нет. Московские товарищи простые, славные, но я вижу, что они другие!

Словом, меня тянет московская жизнь, тянет и манит, и я всерьез стала думать, как бы сюда переехать!

Позавчера я была на заседании МОПРа. Иностранные товарищи рассказывали нам о своей жизни, говорили они, конечно, на своих языках, а переводил все один и тот же товарищ: невысокий, темноволосый, очень красивый. Ему, кажется, все равно было, с какого языка переводить, он так и говорил, почти не задумываясь. Он такой милый! Когда все закончили, я подошла ближе к сцене, он заметил меня и так мило, застенчиво улыбнулся… Я спросила у товарища Ивановой из моего техникума, кто это, и она сказала, что он председатель интернациональной комиссии, большой чин! Я бы с ним познакомилась, но мы спешили, надо было все пересказать нашей ячейке.

Завтра уезжать, а я все о нем думаю. Какие добрые у него глаза, какая чудесная улыбка.

— Какое счастье! — кричала Кадри, — какое счастье, какое невыносимое счастье! Все кончилось, Анюта, мы свободны, ты слышишь, мы свободны!

Прохожие поворачивали головы, некоторые улыбались, некоторые смотрели неодобрительно. Анюта дернула Кадри за рукав:

— Кадри, тише, пожалуйста. На нас все смотрят!

— Да пусть и смотрят, — не смутилась та, — пусть все знают о том, как я счастлива…

Они возвращались домой из гимназии — сегодня был последний день, им выдали аттестаты, подарили по книжке. Кадри сияла от счастья:

— Не надо больше зубрить эту бессмыслицу, не надо вставать рано по утрам…

Тетя Лидия уже ждала их около ратуши — было решено пойти в ресторан, отпраздновать такое знаменательное событие.

— Мамочка, ты красавица! — закричала Кадри, обнимая мать.

— Не кричи, Кадри, — укоризненно сказала тетя Лидия, — ну, поздравляю вас, мои девочки! Пойдемте, столик заказан…

Конец ознакомительного фрагмента.