Не есть!

Ольга Шипилова

Книга о голоде, худобе, идеальном теле. Новый взгляд на анорексию, как запланированную эпохой возможность выжить в реалиях современности.

Глава 3

Тело человека — не просто резервуар систем, органов и желез. Это уникальный сосуд, в котором кроется душа, чувства, разум, эмоции, посылы любить и ненавидеть, творить и разрушать. Это единственное, чем мы можем управлять даже тогда, когда всем остальным правят другие. Тело принадлежит нам неотъемлемой частью жизни, и кто как не мы владеем знанием о своем сосуде?! Однако этот сосуд должно чем-то наполнять, поскольку он весьма хрупок, если не имеет в себе содержимого. Духовность, любовь, сострадание, вера — это много, и это мало одновременно, потому как в основе жизни, сколь грубо это не звучало бы, лежит еда. И как скучна пустая ваза без цветов, сколь прекрасна она не была бы, так безнадежно уныло человеческое тело без еды. Но как отыскать, угадать ту нужную золотую середину да Винчи, чтобы едой из красоты не сотворить уродства?

Мы слишком много едим, в этом я убеждена. Едим за компанию, от скуки, из-за радости, праздности. Едим то, что красиво, вкусно, безобразно, полезно, вредно, испорчено. Едим тех, кто мычал, блеял, визжал; кого замучили, забили, застрелили, зарезали. Еда не может нести здоровую красоту телу, если она есть страдание и смерть. Жизнь полнится жизнью.

В этом была уверена и Евдоксия Данактовна, наш бессменный, всегда энергичный телесно и отстраненный от мира людей духовно, директор лучшей в городе школы. Она учила старшеклассников самому важному, к сожалению, уроки эти понимали немногие, большинство же либо отмахивалось, либо открыто насмехалось. Например, Евдоксия Данактовна доказывала себе и клялась в этом другим, что Вселенная ко всему чувствительна, поддается любому посылу, направленному разумом. Если желать здоровья и счастья окружающим, то будешь счастлив и сам. Непременно нужно здороваться со взрослыми, быть учтивым, порядочным и милосердным, тогда обязательно в старости не останешься покинутым людьми.

Дети в старость не верят, потому мои одноклассники считали Данактовну человеком больным на голову, который говорит чепуху, ибо старость и вселенский бумеранг казались чем-то сверхъестественным и имели знак равенства. А ее монологи о еде заставляли класс надрываться от хохота. Евдоксия Данактовна, отменив урок литературы, усадив учителя за последнюю парту, мыслями своими опережая речь, и оттого заикаясь, долго глагольствовала о боли, о страданиях того куска мяса, который так любим многими в отбивной. Она уверяла, что мы, даже не задумываясь, размахиваем трупом на вилочке. Вся еда страдает, даже морковь и петрушка, никто не хочет быть сорванным или выдернутым из земли. Все в мире стенает и хочет жить. Посему следует минимизировать процесс получения боли. Поедание растительной пищи — это наименьшее вселенское зло, творимое человеком и доступное всему человечеству. Нужно отказаться от кровопролития, особенно избегать рыбы, по причине того, что она даже стенать не умеет. Просить прощения у всякого живого, нарушенного тобою ради существования. «Я есть жизнь, которая хочет жить, ради того, чтобы жить,» — повторяла часто Данактовна принцип благоговения перед жизнью Альберта Швейцера. Его этическое учение, сутью которого являлось выказывание почтения перед жизни как по отношению к своей воле к жизни, так и по отношению к любой другой, я запомню на всю свою мученическую жизнь. «Добро то, что служит сохранению и развитию жизни, зло есть то, что уничтожает жизнь или препятствует ей», — гласила книга «Культура и этика», рожденная в 1915 году самим Альбертом и его путешествием по африканской реке Огове. Швейцер закрепил во мне уверенное чувство вины перед всем созданным природой и потревоженным мною. Впоследствии всего на свете мне станет жаль. Что важнее: капуста, которую облюбовали белянки, или я, желающая лишить роста и капусту и гусениц белянки?

Слова же Евдоксии Данактовны упадут в плодородную почву в моем лице. Я так приму все близко к сердцу, что не смогу есть. И… начну таять. Растворяться. Вселенная, это мирное и доброе существо, обглодает меня… я позволю ей это сделать.

Вселенский бумеранг расшиб мне мозг — я уверовала в культ жизни ради жизни.

— Не печалься, — отрешенно успокаивала меня Евдоксия Данактовна, холодно поглаживая по плечу, — такие девочки как ты не должны быть грустными, запомни, в жизни все легко и просто: сначала ты ешь овощи, потом, после смерти, овощи едят тебя. Эх, знала бы ты только, какие огурцы на останках растут, а как зреют!

Я не знала, как растут огурцы на останках, сомнения не терзали меня, достаточно было глаз моего директора. Они, всегда ко всему равнодушные, в этот час тихого откровения перед школьницей пылали огнем счастья! Ей было известно что-то иное, сокровенное, систематичное и оттого светло-простое, безэмоциональное, рациональное, к чему я так долго стремилась.

— Рано или поздно, поедая морковь, ты станешь кормом для маленьких морковок, которые накормят уже не тебя!

И я ликовала. В интересном мире Данактовны все, действительно, явилось простым, упорядоченным, легким, логичным. Не подвергалось сомнению. Это было превосходно! Я нашла свою золотую середину! Ем то — для чего стану пищей. Как же хорошо жить!

Прежде всего, пришлось отказаться от мяса, точнее, от трупа на вилочке. В начале своей приобретенной привычки не есть я весила 57 килограммов, мой рост составлял 165 сантиметров. Моя фигура была средней и достаточно стройной. Единственное, что выделяло меня среди сверстниц — узкие бедра, не свойственные взрослеющей девочке. В целом это казалось нормой, нормы я не любила, усредненность тем более. Радовало лишь одно, я больше не оставалась той жирной шестидесяти пяти килограммовой коровой из средней школы, которая опасалась столовских дежурств. Мальчикам в нынешнем теле я нравилась, себе — нет. Моя плоть, образ мышления, питание не подчинялись до сего момента ни сверхконцепции Данактовны, ни теории Швейцера. Но Евдоксия, заручившись поддержкой библиотеки и книг из нее, переломила меня, направила мысли в нужное русло, я начала благоговеть. Сначала перед свеклой, потом перед капустой и понеслось… Даже сейчас, почти не являясь представителем мира живых, я испытываю восторг от одной только мысли о свекле обыкновенной.

Каким же был мой рацион? Все так просто и сложно одновременно. Просто — потому что не нужно заставлять страдать жизнь, сложно — потому что к перфекционизму добавилась идея кусочков. Пища должна иметь упорядоченное положение на тарелке в виде небольших правильной формы квадратиков, ромбиков, кружочков или треугольников. Ее предназначение принести максимум пользы организму и минимум вреда природе. Кусочки всемерно соответствуют требованиям жевательного аппарата, не нарушают естественное состояние зубов, десен, что немаловажно для человека, имеющего склад ума анорексика. Неверной формы еда, не того цвета, не так лежащая, не отвечающая требованиям эстетики сводила с ума. Я могла часами совершать раскладку пищи на тарелке, ровно до того момента, пока она не обретет идеальный вид, если же такого не происходило, я выбрасывала все в мусорное ведро и начинала сначала, либо отказывалась есть вовсе. Только красиво оформленный стол мог принести пользу. Позднее, в связи с потерей мышечной массы, приобретением анемии и невыносимых безбелковых отеков, рацион пришлось разнообразить еще и волокнами. Филигранными полосочками отварной курицы. Это нарушало гармонию внутри меня и принципы Швейцера, но организм человека, каким бы духовным последний не являлся, всегда найдет адвоката своей звериной породе. Я быстро изобрела теорию оправдания собственного малодушия: курица глупа от природы (причем, это я знала точно: самая бестолковая из куриных представительниц — гвинейская), следовательно — курица не совсем птица, а значит, не может быть важнее детей моркови. Я могу продолжать благоговеть перед жизнью, потому что рано или поздно мои останки согреют яйцо курицы, либо мясокостной мукой своей накормят цыплят, поэтому жизнь продолжается, я больше не стану терять сознание в классе и тщательно перед уроками скрывать тональным кремом желе отеков на лице. В итоге все легко! Хорошо жить!

Какой же тогда была я сама, как выглядела? У меня очень большие выразительные глаза, бонусом к ним были посланы такие же выразительные брови. Но в школьные годы широкие брови являлись признаком дурного тона. Они свидетельствовали об узколобии и тугом незаурядном уме. Чтобы придать лицу возвышенности и одухотворенности, приходилось выщипывать их в тоненькие ниточки как у куртизанок времен Леонардо. Пухлые губы выбеливались тональным кремом, покрывались едва заметным блеском, чтобы создать впечатление некой незаконченности образа, слабости здоровья. Природные темные волосы выжигались едким гидроперитом в желании обрести модный блонд, к сожалению, вместо ожидаемого светлого оттенка получалась желтая солома. Одежде полагалось быть обтягивающей, позволяющей окружающим рассмотреть на теле впадины, где следует, и выпуклости костей, где они должны быть. В приоритете черная облегающая кофточка, черная короткая юбочка, колготки того же цвета не более тридцати den — атрибут делового стиля и офисного дресс-кода — для яркого подчеркивания торчащих колен, туфли на каблуке не менее семи сантиметров — для обозначения длины и худобы ног.

Школьная жизнь старшеклассниц диктует свои правила, все, кто им не подчинялся или не вписывался в жесткие рамки требований стиля и моды, были извлечены из круга интересных привлекательных девочек. Я подчинялась, потому что люблю правила. И часто являлась той, кто эти правила придумывал, заставляя соблюдать их других. Одним из них было соблюдение не только мной, но и школьным окружением, приближенным ко мне, идеи благоговения. Сначала я искала единомышленников. Евдоксии Данактовны мне было мало. Когда же обрела их среди своих сверстников, поняла: школа интересна не только учебой, но еще и общением. Что может быть приятнее делить убеждения и делиться своими мыслями с теми, кто тебе верит? Отвечает равными нравственными принципами на твой посыл, а ты окликаешься, подобно Вселенной, на зов своих одноклассников, которые производят поиск чего-то другого, чистого, истинно-человеческого, вдруг перестав осознавать себя пожирателями живой души природы.

Конец ознакомительного фрагмента.