В твоей голове

Ольга Черепанова, 2020

Нормальность – какая она? Что прячут люди под своими масками? Что делать, если ты не такой, как все? Нужно ли это скрывать? И как оставаться мечтателем, когда вокруг – полный хаос?Эмоциональная история взросления молодой девушки, в которой травматические события прошлого переплетаются с жизненными ситуациями в настоящем, очень искренними и часто забавными, с которыми ежедневно может столкнуться каждый из нас. Книга на примере жизненного опыта главной героини и окружающих ее людей помогает понять и переосмыслить важные проблемы детей, подростков и взрослых людей.Ключевые вопросы, поднятые в книге: взросление, нормальность, эмоциональная свобода, ответственность, дружба, отношения отцов и детей, влияние детских психологических травм на взрослое поведение, семейные ценности и простое человеческое счастье.

XIII

В дальнем углу кабинета тихо напевало радио.

Настолько тихо, что невозможно было разобрать слов передаваемых по нему песен, зато отчетливо слышалось шипение радиоволн. Стоило кому-нибудь приблизиться к регулятору с намерением добавить громкость музыки и убавить шипение, как со стороны окна доносилось “Я бы тоже хотела погромче, но давайте не будем устраивать дискотеку, вдруг кому-нибудь помешает!”. Это вещала Воздушная. Она сама же и притащила в кабинет этот маленький брюзжащий магнитофон. Сейчас уже непонятно было, зачем. “Позитивная музыка расслабляет и настраивает на продуктивную деятельность”, — сказала она, вытаскивая его из коробки. И настроила позитивное радио. Все были так ей благодарны. Но недолго.

Всего их работало четверо в кабинете. Но с учетом постоянно звонящих телефонов, по два на каждого сотрудника, не считая мобильных, в кабинете всегда стоял шум как на фондовой бирже. Как тогда умудряются люди работать на настоящей бирже? Невозможно же услышать, что пытается сказать тебе клиент в трубку, когда несколько сотен человек пытаются перекричать тебя за твоей спиной? Наверное, приходит с практикой. Как и все в нашей жизни.

Она работает в “компании мечты” третий месяц. За это время она уже успела: стать самостоятельной единицей в штате, не ползающей с блокнотом за более опытными коллегами; почти привыкнуть к зеркальным стенам кабинетов; провести двое важных переговоров, на которых ей почти удалось притвориться лицом, принимающим решения; провалить одно из них, но выйти на удачный контракт на втором; заслужить последним пунктом доверие Главного; пережить дружбу с Воздушной и понять, что не все то золото, что блестит; поругаться с завхозом, не желающим предоставлять ей канцелярские товары правильной геометрической формы; пережить общую корпоративную тусовку с тремястами коллег, и понять на ней, что хоть они в офисе и являлись предметом ее нескончаемого восхищения и богами юриспруденции, но после четырех бокалов чего-угодно они ничем не отличались от ее прыщавых подростков-одноклассников; и ничего не пережить с Рыжей, соседкой по рабочему столу, поскольку та старательно избегала любых общих тем и мест обитания. И в особенности, совместного нахождения в кофейне.

Кофейня. Святое место. Там, во время утреннего кофе, сообщались все новости, прошедшие и грядущие, обсуждались все состояния от рыночной экономики до поведения заместителя на прошлой вечеринке. И если ты опоздала на восьмичасовой трамвай и приехала ровно к началу рабочего дня, пропустив заседание в кофейне, считай, день прошел зря. Ты не владеешь никакой ценной информацией. Тебе нечем удивить клиентов и руководителя во время послеобеденного совещания. Возможно, ты тоже попала под замес утренних новостей, но это не доказано. Поэтому остается только гадать на холодной кофейной гуще за рабочим столом.

Сложнее всего ей было примириться с тем, что рабочий процесс был сильно взаимосвязан с каждым из сотрудников в кабинете. И для того, чтобы довести дело до результата, который она, перекрикивая коллег и шипение магнитофона, обещала клиентам по телефону, ей приходилось каждый раз тормошить Рыжую. Мягко так, аккуратно, не превышая свои полномочия. А та не каждый раз проявляла доброжелательность. Наверное, имела место личная неприязнь, но ей не хотелось прослыть истеричкой в первые же месяцы работы, и в ход шли разные методы. Благо, что навык нахождения подхода к нужным ей людям в период ее взросления и бесконечных смен коллективов, у нее был отработан неплохо. Но эмоционально это было не всегда легко.

Так было и в этот раз. Рыжая сразу заявила ей, что к шестнадцати ноль ноль этот договор не проверит и не подпишет, так как у нее много своей более важной работы. Работа у них была общая. Но обещания у каждого свои. Четкость приоритетов — самое главное в любом деле.

Взгляд упал на маленькие цифры, разделенные двумя точками, в углу монитора. Пятнадцать сорок шесть. Она начала мысленно проговаривать оправдания, которые придется выдавать через четырнадцать минут, когда клиент появится у них в офисе и начнет обвинять на чем свет стоит и ее, и всю контору, и весь белый свет. Можно было пойти, конечно, к Главному, и попросить подписать его этот несчастный договор, но это означало бы предательство и измену Родине. На это решиться было слишком сложно.

Потому что ты трусиха. И тебе тут не место. Через четырнадцать минут об этом узнает весь офис.

Вдох-выдох.

Это не повод впадать в панику. Авось, клиент провалится где-нибудь в открытый люк на тротуаре и встреча отложится. С ним может случиться что угодно. А если не случится, есть шанс, что он будет так громко орать, что Рыжая услышит его на их третьем этаже и поторопится подписать документы. Надо проводить его на их этаж и сообщить ему о неготовности документов только там, а не на других, так больше шансов. А через семь минут можно еще раз попытаться уговорить Рыжую. Может она к вечеру станет добрее. Как бы невзначай предложить ей эклер. Да. Надо так сделать.

Взгляд на часы. Пятнадцать пятьдесят одна. Она почему-то попыталась вспомнить, что она сегодня ела, и ела ли вообще. Кофе утром. Эклер. Два эклера. Килограммы не уйдут никогда. Потом еще два кофе. Ледяная вода из кулера. Считается ли вода? И все. А может, и уйдут эти три килограмма. Не так вроде и много, в пересчете на целый день.

Подумав обо всем этом, ей снова захотелось кофе. Уйти в соседний парк с кружкой, посидеть там минут десять, вдыхая аромат свежесваренного эспрессо вперемешку с запахом августовской пыли после дождя, восстановиться, и снова в бой, как часто повторяет Воздушная. Она любит лозунги. Употребляет их постоянно. Но сама им почему-то не следует. Странный тип людей. Убежденный в том, что тот, кто повелевает, получает право на невыполнение. Его миссия, видимо, в донесении информации до тех, кто не просветлен. Вопрос в том, кто уполномочивает их, простых смертных на отдание приказов другим простым смертным. Все мы братья и сестры. И никто нам ничего не должен. Этому вроде бы учит вера. И люди с максимальным уровнем самоорганизованности сами в состоянии определить направление своих действий для получения наибольшей результативности. Если их вдруг охватывает сомнение, они, как правило, не стыдятся спросить у более опытных сотоварищей о ходе их мышления. А те, кто таковым запасом организованности не обладает, вряд ли под призывом работать эффективно начнет работать эффективней. По крайней мере, ровно до того момента, пока внимание с них не будет переключено на что-нибудь другое. Тогда к чему лозунги?

Прогулка в парке сейчас была мечтой невыполнимой, но даже после ее визуализации на мгновение, встреча с клиентом уже не казалась настолько страшной. Визуализация и вправду обладает мощным терапевтическим эффектом. Доктор Вайс иногда прав.

***

В этот вечер она, как обычно, шла одна домой, перебирая мысленно те дела, которые не успела сегодня доделать и которые ей надо будет разгрести с утра в ущерб утреннему совещанию в кофейне. Заглянув в свой почтовый ящик, она обнаружила там письмо. Ей редко приходили письма. Если не считать счетов на оплату коммунальных услуг и рекламных буклетов. На конверте стоял штамп из клиники доктора Вайса.

Зачем он написал ей письмо? Он же мог просто позвонить.

Странно. Он никогда ей не писал.

В письме говорилось о благодарности за выбор их клиники, о промежуточных результатах терапии, очередной смене препаратов и о приближающихся сроках планового оперативного лечения.

… Оперативного?

Она что-то упустила? Когда? Зачем? Кто давал согласие? Почему, почему?

Что они собирались с ней делать? Нейрохирургия? Она была уверена, что ей помогут медикаментозно. И эти сеансы… Не было и речи об операциях. Или были? Может, она просто не разобрала терминов? Она иногда проваливается в себя и не понимает собеседников. Но доктора Вайса она слушает обычно внимательно. Да не было такого. Или было?

Она начала судорожно перебирать в памяти все их разговоры. Операция? Она не могла вспомнить ни одного оперативного способа лечения шизофрении, кроме лоботомии. Она видела картинки в детстве. И если она не ошибалась, этот способ вмешательства запретили в большинстве цивилизованных стран еще в прошлом веке.

Лоботомия.

Перед глазами встала картина белой палаты, кушетки с цепями и она с огромной дыркой в черепе. Без волос. Насильно открытые глаза. И кровь. Много крови. И она, не понимающая, что происходит вокруг. Человек-растение.

Ей стало дурно. Стены подъезда стали сужаться. Виски покрылись потом. Стук сердца отдавался в каждой части тела. Даже в кончиках пальцев. В подъезде заканчивался воздух, и она отчаянно пыталась вдохнуть последние остатки, но тяжесть сдавила грудь и не давала свободы грудной клетке. В голове стоял крик, но снаружи она оставалась тихой.

Ты псих! Хватит притворяться! Ты псих! Тебя надо лечить! Ты знаешь, что надо! Но они тебе не помогут! Тебе никто не поможет! Ты псих! Ты псих!

Десять, вдох, девять, выдох, восемь, вдох, семь, выдох, шесть, вдох, пять, выдох, четыре… три… два… один… снова… десять, вдох, девять, выдох…

—

Девушка, с вами все хорошо?

Замолчи хоть сейчас. Ты знаешь, что нет.

—

Девушка? Вам помочь?

Звук снаружи. Ей показалось, что кто-то задел ее за плечо. Ей понадобилось много времени, чтобы медленно открыть глаза, еще раз вдохнуть воздух, которого не было, и повернуть голову в сторону голоса. Хотя она знала, что он в ее голове. Звук был тот же самый. Один в один. Она всегда боялась, что к слуховым галлюцинациям прибавятся еще зрительные и тактильные, и это касание сейчас могло быть как раз тем, чего она больше всего боялась. Усугублением.

—

Давайте, я вам помогу? Вам плохо?

Он стоял прямо перед ней и смотрел ей в глаза. Предмет ее реального обожания. А не воображаемого. И без мусора на этот раз. А она без лепешки на губах. Накрашенная. Вроде бы. Но с приступом.

Она не могла говорить.

А он молчал ей в ответ. Только вопросительно смотрел. Но не уходил.

—

Я… мне…

—

Вы можете не отвечать, если вам тяжело. Давайте я вас провожу. Вам куда лучше — домой или в больницу? Я на машине, могу подвезти. Мне не трудно. Вы совсем бледная. Мы соседи. Не бойтесь меня. Я видел вас пару раз. Куда вас отвести?

Она молча посмотрела вглубь коридора в сторону лифта. Попыталась даже кивнуть в ту сторону. Не получилось. Голова была слишком тяжелой. Он понял.

Осторожно прикасаясь, он отодвинул ее от стены, к которой она припала в момент помутнения, обмазав свое черное длинное пальто свежей штукатуркой, аккуратно стряхнул белую пыль, поддерживая, приобнял за спину, и повел к лифту.

Лифт ожидал на их этаже и сразу же гостеприимно открыл двери. Он пропустил ее вперед, и полубоком, все также поддерживая за спину и второй рукой держа ее руку, они вошли. Факт его близости еще больше кружил ей голову, и она уже не совсем понимала, происходит ли это на самом деле или это просто ей мерещится. Но она чувствовала теплоту его рук. И его дыхание. Это было новым чувством. И все казалось очень реальным. Хотя зрительные галлюцинации всегда реальны, так говорил доктор Вайс.

—

Вы же вроде бы на двадцать втором этаже живёте?

Господи. Ну ты и дура. Уж лучше бы он считал тебя алкоголичкой, чем идиоткой. Как ему теперь объяснишь?

Она собрала все свои силы в кулак, подняла руку, нажала кнопку двадцать третьего этажа. Он снова вопросительно посмотрел на нее. Она, будучи не в состоянии объяснять, вздохнула, опустила глаза и облокотилась на него еще сильнее.

Письмо. Она вспомнила о письме. Главное, чтобы он не увидел его. Она не знала где оно, и у нее не было сил его искать. В руках его не было. Неужели она обронила его на площадке в момент приступа? Что тогда? Теперь все пропало. Все узнают. Никто не станет с ней общаться как прежде. Она не сможет вести образ жизни нормального человека, притворяться, как раньше.

Стены лифта снова стали куда-то съезжать.

Вернись. Вернись. Останови движение, вернись, найди письмо.

Она не могла вернуться вниз. Она не могла даже его попросить об этом. Ведь он был именно тем человеком, от которого ей в первую очередь хотелось бы скрыть, что она ненормальная. С таким, как он, она могла бы обрести душевное спокойствие, и именно он мог бы защитить ее от внутреннего зла.

Не сможет. Никто не сможет.

Даже сейчас, когда ее конечности похолодели от страха, от страха, что ее тайна обнаружится, стоя под его плечом, она чувствовала защиту. Его присутствие успокаивало ее и давало надежду, что она сможет когда-нибудь добраться до своей квартиры, спрятаться там от целого мира, и как-нибудь спасти ситуацию с письмом. Спасти себя. Как раньше. Как всегда.

Конец ознакомительного фрагмента.