Книга за месяц: миф или реальность? Фасткнига, или Волшебный пендель для начинающего, и не только, автора

Ольга Фатум

Фасткнига – это книга о том, как из Читателя превратиться в Автора. Трансформация произойдёт с тобой уже с первых глав на страницах самой книги. Это не пособие, скорее, мотиватор, книга в книге, которая даст тебе вдохновение и веру в себя, даже если ты никогда ранее не брался за перо и даже не помышлял об этом. Аппетит приходит во время еды, точнее – прочтения. Следующий шаг – твоя собственная книга…

**

Новоиспеченный роман гордо стоял на подставке в центре книжного магазина, величественно возвышаясь над всеми остальными книгами. До открытия оставалось несколько минут, и писатель еще раз подошел к своему творению. Теперь, когда он собственноручно выпускал свое детище в свет, его переполнял страх перед той неопределенностью, которая их ожидала, трепет перед встречей с судьбой, которая была еще не знакома. Одновременно его снедала горечь расставания, поскольку он отрывал от собственного сердца трепыхающийся кусок плоти, и ему было больно.

Так стоял он, увлеченный своей тихой грустью, пока его сомнения не развеял чей-то тоненький жужжащий голосок:

— Извините, это не здесь презентация нового романа с автографом автора?

«Автора», — отдалось громовым эхом в голове писателя так, что из глаз чуть не хлынул ливень радости.

— Да, — громко и уверенно, как отличник, проговорил он и обернулся к своему первому судье. Им оказалась читательница. Она посмотрела на него сквозь светонепроницемую бронь стекла и сдержанно улыбнулась.

Вообще-то, она торопилась и в книжный заскочила мимоходом. И если бы не случайно прочитанное объявление о презентации нового романа, да еще и самим автором, то наверняка повременила бы с литературой. Но ей было любопытно: какие они, эти мастера слова и сердца. Раньше она никогда не видела их живыми, ей вообще казалось, что они не живут, а если и существуют на самом деле, то где-то в подземном мире, при тусклом свете лампады, в полном уединении и почти никогда не выходят наружу.

Когда она наконец поняла, кто перед ней стоит, по тому, как писатель протягивал тут же подписанный экземпляр романа, читательница вдруг разволновалась, нервно сдернула очки с лица и втюрилась в лицо незнакомца, точно в последнюю модель туфель от Валентино. Так стояли они молча, изучая друг друга, подобно двум пришельцам из неведомых космических глубин, и не находили слов, чтобы выразить восхищение: он, как воплощение ее грез и мечтаний, и она, как осуществление его чаяний и надежд. Так и расстались. Без слов и лишних движений. Она просто развернулась и ушла, он замешкался и не успел ее остановить. Ее поглотил шумный город, его — бурлящий омут мыслей. Вероятно, они так больше и не увиделись бы, если бы не роман.

Роман был еще нем, но уже свободен от предрассудков и сомнений своего создателя. Последний вообще нужен был ему только для появления и введения в свет, на этом его миссия была закончена. Только вот у автора были на этот счет иные планы, при этом далекоидущие. Он мечтал сделать единичное достоянием множественного, сделать это так, чтобы его личные идеи обрели форму общественного признания, и посредником между ними выступал бы роман. Он еще не подозревал, что этот самый роман, лежащий теперь на столе у читательницы, уже не его роман, не родное детище и даже верный союзник. Это уже нечто инородное, чему чужой язык, слово и мысль придавали теперь новое формообразование.

Читательница взяла книгу нехотя, но с некоторым любопытством. Ее влекло притяжение надписи и магический код цифр, оставленных автором: «Моей первой читательнице в надежде на первую рецензию. Телефон: [phone]». С одной стороны, ей сию же минуту хотелось броситься к телефонной трубке, с другой стороны, надежда автора еще была не оправдана, а роман не прочитан, поэтому она попридержала свой внезапный порыв и перелистнула еще одну страницу.

Первая глава оказалась легкой, быстрой и незаметной, как десертное мороженое в раскаленный июльский полдень, вторая — на какое-то время встала поперек горла, потому что ее пришлось заглатывать целиком и не прожевывая, и если бы не спасительная, как глоток воды, третья, то читательница наверняка подавилась бы костями ее содержимого. Наконец, она насытилась, роман был кончен. Оставалось набрать тот самый номер и услышать тот самый голос, который с некоторых пор, точно черный человек, постоянно мерещился ей по углам улиц, магазинов, офисов и даже дверных проемов собственной квартиры, не говоря уже о телевизоре, радио и других сми-носителях. Всего пара слов, всего одна фраза, какое-то там незначительное по своей лингвистической структуре предложение, но ведь произнесено-то оно было самим автором, кумиром, божеством — недосягаемым и одновременно таким вот близким, что ему можно и позвонить.

— Алло!

— Слушаю.

— Это автор?

— Да… Это читательница.

— Добрый вечер.

— Добрый… Я по поводу рецензии.

— Я весь внимание…

— Вы хотели, то есть написали, что в надежде… на первую рецензию…

— Кафе за углом Малоямской, 22:00 устроит?

— Да, конечно!

— Тогда до встречи!

— До свидания…

Сигнал «бип-бип-бип» повешенной трубки телефона, такой долгий, нудный и докучливый, не сразу добрался до ее сознания сквозь беспрестанно повторяемую мантру «кафе за углом… 22:00» и побудил наконец встать и долго-долго наряжаться. Долго, поскольку она никак не могла подобрать подходящий под случай наряд. Долго-долго оттого, что то, что подходило под случай, совершенно не шло ей самой. Видимо, поэтому, выбившись окончательно из сил, она остановилась на золотой середине: подходящий под случай верх и по фигуре низ.

Уже на выходе она вдруг замешкалась и остановилась, вспомнив неожиданно об оставленном на кресле романе. Такой вот потрепанный, лежал он теперь сиротливо, вообразила тут же читательница, такой вот обиженный на весь свет за свое принудительное одиночество. Однако это не помешало ей продолжить проложенный к кафе путь без самого виновника событий. Книга была ей более не нужна. Это осознавал и сам роман. Ведь он пришел не для того, чтобы остаться и лежать на одном месте где-то там, на книжной полке магазина либо ночном столике спальни. Отнюдь. Он пришел не для того, чтобы остаться, но для того, чтобы действовать, чтобы проникнуть в человеческий мозг, хотя бы и один-единственный, но завладеть им всем целиком и без остатка.

И пока писатель и читательница шли навстречу друг другу, уверенные в том, что сами управляют своим жизненным маршрутом, таинственные силы, заключенные в слове и языке, незримо тасовали ими, как карточной колодой, и раскладывали в как бы случайный пасьянс. А к тому времени, как дороги их пересеклись, все уже было предопределено. Конец был неизбежен. Поскольку как только вы порождаете нечто себе подобное, то должны освободить ему подобающее место, а сами подвинуться. Подвинуться — значит передвинуться на другое место, чужое место, чье-то место или исчезнуть насовсем. Они еще оба не знали, что им предстоит пережить, но внутренне уже предчувствовали ветер перемен: она — разоблачение кумира, а он — карающую руку палача. Наконец, дверь в кафе сердито рявкнула, и скучающим взглядам посетителей предстали удивленные друг другу странники: читательница и писатель.

Писатель: Добрый вечер! Вы прям как по часам, минута в минуту.

Читательница: Добрый! Вы тоже.

Писатель: Я не люблю опаздывать. Привычка.

Читательница: Завидую вам. У меня все наоборот. Сама не знаю, как это меня сегодня угораздило.

Писатель: Ну что, присядем?

Читательница: Пожалуй.

Писатель: Вы что будете, чай, кофе?

Читательница: Кофе, или нет, лучше чай.

Писатель: А я, пожалуй, все-таки кофе.

Читательница: Со сливками и корицей. Угадала?

Писатель: Да. А откуда?..

Читательница: Как и ваш герой.

Писатель: Вы решили, что я его с себя списывал.

Читательница: А разве не так? Большинство главных героев — переодетый и замаскированный автор. Одни приукрашены и разодеты, другие, наоборот, раздеты догола.

Писатель: Ну и как я вам?

Читательница: Вы голый, и вам это не идет.

Писатель: Мда, чувствую, критика будет жесткой и беспощадной. Чем вы занимаетесь?

Читательница: По жизни? Как раз этим и занимаюсь. В газете. Точнее, я редактирую, редактор. Но критики вам все равно не избежать.

Писатель: Неужели все так плохо?

Читательница: Честно?

Писатель: А режьте уж правду-матку, как есть…

Читательница: С массовой точки зрения, ваше произведение будет воспринято как гениальное, и в этом есть своя правда, но не избежать и лжи. На фоне эстетики слов и выражений сюжетная линия банальна и предсказуема. Да и потом не бывает такого в жизни, увы.

Писатель: Вы не верите в искренность отношений и чистоту любви?

Читательница: Я верю в то, что вижу. И если внимательно смотреть, то статистика неумолимо свидетельствует об обратном. Да и потом не такие уж и идеальные эти ваши герои. Он бродячий писатель, она вечно одинокая и недовольная жизнью редактор. Оба уже немолоды, бесперспективны и отчужденны. И вдруг ни с того ни с сего встречаются случайно в книжном магазине, и между ними образуется нечто похожее на влечение и страсть. Разве это возможно?

Писатель: Отчего же нет?

Читательница: Да к тому времени, как они повстречались, у них уже все атрофировалось, все чувства испепелены, а эмоции иссушены. Возьмите главную героиню, она же антиреальна…

Писатель: Позвольте, но речь не о героине, а о герое. Главная фигура — писатель, ему посвящен роман.

Читательница: Боюсь, вы ошибаетесь и заблуждаетесь в себе самом же. Главное действующее лицо, несмотря на кричащее название, именно героиня. Именно она вдыхает жизнь в мастера и дает силу и энергию его угасшему искусству, именно она его вдохновительница, Муза.

Писатель: А как же герой-любовник, которому и посвящен сюжет?

Читательница: Если вы кому-то что-то посвящаете, то необязательно речь о нем, хотя и для него.

Писатель: По-вашему, герой лишь пешка, что ли?

Читательница: Вот именно, вы сами дали определение. Пешка в руках читательницы, которая вдыхает жизнь в его роман, как мать, рождает его на свет.

Писатель: Постойте, я всю жизнь считал именно писателя породителем и отцом своего творения, а вы утверждаете обратное?

Читательница: Отнюдь. Писатель — отец, а читательница — мать.

Писатель: Но ведь это писатель вынашивает идею в своей голове?

Читательница: Он этой идей обладает, как потенцией к семяизвержению, оплодотворению яйцеклетки по имени читательский мозг и зарождению на свет нового произведения, извините за натурализм. Пока нет читательницы, роман глух, нем, слеп, безжизнен и никому не нужен. Он даже и не роман вовсе, лишь набор букв, игра слов в рамках текста и бумаги. Кровь и плоть роману дарует читатель.

Писатель: Громко сказано. Но не будь романа как такового, написанного этим самым писателем, то неоткуда взяться и читательнице, поскольку читать и критиковать было бы нечего. Как бы там ни было, по задумке главное лицо — герой романа должен встретить свою героиню не ради пробуждения романа, но чувств.

Читательница: Любовь — это метафора. Из любви должно нечто рождаться, иначе она, как перезрелый плод, упадет наземь и бессмысленно сгниет.

Писатель: Вы ищете подсмысл за смыслом, подтекст за текстом. Мне кажется, я более чем прямолинеен и прост.

Читательница: Вы сами не оценили еще глубины написанного. Такое часто случается с великими людьми. Вашими устами глаголит истина, которая порой бывает недоступна даже тому, кто ею говорит.

Писатель: Мда уж… Честное слово, вы меня ставите в тупик. Хочется броситься к книге и перечитывать ее заново.

Читательница: Возможно, если вы перечитаете ее с нового угла зрения, вам откроется нечто, чего вы ранее не замечали.

Писатель: Возможно. Признаться, я в смятении. Ну да ладно. Вы совсем не пьете свой чай, он уже остыл.

Читательница: Спасибо, я не люблю горячий. И все-таки я считаю, вам стоит переосмыслить написанное, а главное, роль героев, их истинную роль в ряду событий.

Писатель: Давайте лучше от прозы к поэзии перейдем. Вам какое пирожное заказать?

Читательница: Никакое, спасибо. Я на диете.

Писатель: Диета… У меня тоже с некоторых пор открылась диета. Стараюсь ограничивать себя в словоохотстве.

Читательница: Вам, наверно, неприятны мои слова. Вы уж простите, что я вас так открыто критикую.

Писатель: Да уж лучше так, чем никак. По крайней мере, это отрезвляет.

Читательница: Я ни в коем случае не хотела вас обидеть или умалить ваши заслуги…

Писатель: Только не надо этой туфты насчет моих заслуг перед отечеством! Я хотел донести до читателей частичку себя, понимаете? И только…

Читательница: Понимаю, а получилось наоборот… Да вы не расстраиваетесь так. Вы, наверно, ожидали другой рецензии.

Писатель: Я не расстроен. Как раз рецензию я и ожидал, а получил оценку, да еще и неудовлетворительную.

Читательница: Критика всегда болезненна.

Писатель: Мне не больно, я не расстроен, еще раз повторюсь. Я сломан, разрушен, вы меня вывернули только что наизнанку и показали, что там ничего нет.

Читательница: Вы меня не поняли. Я не имела в виду ничего такого…

Писатель: Вы понимаете, что, разрушив моего героя, переиначив мой роман, вы разрушили меня, изменили до неузнаваемости так, что я уже не чувствую своего Я?! Я — это не я, а кто-то еще, помимо меня, чуждый мне не-я!

Читательница: Мне, наверно, лучше уйти. Простите, я не хотела испортить вам вечер.

Писатель: Сидите. Вы же не виноваты в том, что я никудышный писатель, вы всего лишь подвели черту под моим прошлым, впрочем, как и будущим, которое она попутно перечеркнула.

Читательница: Ну, не говорите так. Это уж слишком. Вы отличный писатель, просто иногда мы не замечаем того, что у нас под носом, хотя с легкостью заглядываем под чужой.

Писатель: Это вы сейчас про себя или меня?

Читательница: Обоих.

Писатель: А вы забавная, хотя я вас уже начал побаиваться.

Читательница: Меня? Да боже упаси. Неужели я такая страшная?

Писатель: Отнюдь. Вы даже очень привлекательная и умная — качества почти несовместимые в одной женщине. За это я вас и прощаю.

Читательница: И все-таки…

Писатель: Все-все. Хватит о литературе. Давайте лучше о вас.

На этом, казалось, неприятный инцидент с критикой был исчерпан, казалось, тема была сменена, и разговор лился рекой, если бы не одно но, не одна запятая и многоточие, проступившие и разросшиеся, точно разводы от брошенного в воду камня, в подсознании писателя. И как ни силился он вслушаться в слова читательницы, как ни старался вникнуть в суть беседы и поддержать ее, ему подспудно слышались и мешали они, те самые подсмыслы, подтексты, к которым прежде он оставался глух, а теперь они окружали его повсюду.

Не в силах выносить это обостренное чувство слуха, он вдруг подскочил как ужаленный со стула, залепетал несвязанную речь в оправдание своего побега и второпях выбежал вон. Свежесть воздуха и прохлада ветра на какое-то время успокоили зуд его оголенных нервов, но как известно, укусы лучше не чесать, яд уже и так проник внутрь, а если еще добавить к нему внешнюю инфекцию, может получиться не самый здоровый коктейль. Однако, вопреки всему, в том числе и самому себе, автор направился к издателю, дабы задать ему тот самый болезненный вопрос, который впоследствии и ухудшил его состояние.