От севера до Побережья

Ольга Толстова

История о тёмном и причудливом мире, который пытается собрать себя заново. У всех живущих в нём свои представления о будущем и прошлом, все хотят лучшего, но разными способами. Волки, тигры, муравьи и капитолийские охотники – люди в поисках себя и верной дороги. И есть ещё те, о ком все забыли, но кто по-прежнему здесь.

© Ольга Толстова, 2022

ISBN 978-5-0053-5921-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

01. Муравьи играют в волков

Обвал случился уже давно, погребя под собой западную часть склепа и половину анабиозных камер. Обвал погрёб под собой саркофаги на западной стороне, остались только мёртвые теперь кабели, что уходили под гору камней. Тот же обвал перебил жилы ещё шести камер на восточной стороне. И лишь последние два саркофага по-прежнему получали питание.

А ведь склеп, подумал Алонсо, на момент наложения печати мог быть заполнен весь. Всплыло в памяти намертво вызубренное: горный отрог и всё под ним, над ним и вокруг него принадлежало Сольерам. Их имена и колена, цвета и метки заполнили мысли Алонсо, и он даже затряс головой, загоняя ненужное нынче знание обратно в темноту. Сольеры были… не так уж опасны, подумал он. Для него. Были бы. Он едва слышно хмыкнул, глядя на полумёртвый склеп. Здесь, на окраине своего обширного лена, кто-то из Сольеров, как и многие другие, пытался переждать трудные времена. Сунул голову под крыло в надежде, что гражданская война пройдёт сама, как простуда на третий день. Наверняка он, она или они взяли с собой и несколько слуг, но теперь не поймёшь, кто был кто, остались только истлевшие тела, тёмные кости, грустно лежащие в вышедших из строя саркофагах.

В одной из двух рабочих камер едва заметно покачивалась густая, мутная жижа — суп из остатков биоматериала. В бледно-зелёной взвеси плыли по кругу крупные, бесформенные, коричневые и чёрные комки. За два века электроника саркофага всё-таки дала сбой; тот, кто лежал в нём, тихо растворился. Кто знает, случилось ли это недавно или ещё в те времена, когда оползень обрушил потолок склепа. И с тех пор камера «поддерживала жизнедеятельность» мертвеца, перешедшего постепенно в жидкое состояние. Может быть, там внутри даже что-то завелось, какая-то новая жизнь.

Хотя вряд ли, откуда?

Последний саркофаг стоял открытым. Алонсо втянул ноздрями воздух и учуял много чего: прелые листья, сырую землю и едва заметный аромат разложения, мох, покрывающий камни снаружи, и гниющий пластик старого оборудования, но в этой смеси ему так и не удалось различить запаха живого человека. Если кто-то и выбрался отсюда, запах его через дыру в потолке унёс стылый осенний ветер.

Слой пыли уже покрыл камеру изнутри, тяжело было понять, спал ли кто-то вообще в этом саркофаге, а если да, то когда именно покинул убежище. Камера могла открыться сама, если её затронул всё тот же сбой. Пытать электронику склепа было, конечно же, бесполезно. Она дала бы ответы только своим мёртвым хозяевам.

Если кто-то из Сольеров или их слуг выжил, то где он, она, они сейчас? Кто был здесь до Алонсо — охотники или мародёры? А может и никого не было.

Ничего ведь вокруг не осталось: ни дворца у подножия гор, ни садов на искусственных платформах, что поднимались уступами по отрогу. Когда-то Сольеры были богаты. Стены их дворца — не самого большого, но и не маленького, стены цвета тёмной крови вырастали из скалы; были ещё падающие со склонов спелые фрукты, разноцветные стволы деревьев, листья всех форм и размеров — от крошечных до таких, в которые мог бы завернуться взрослый человек. Ажурные арочные конструкции — передающие устройства, части охранной системы и просто инсталляции, дань моде пятисотлетней давности, времён строительства комплекса. И множество людей, входящих в дворцовые сады и покидающих их, гостей в масках, слуг в сером и «жертвенных агнцев» в красном. Он не видел обитель Сольеров собственными глазами, но видел другие дворцы, а все волчьи дома были по-своему похожи. Он снова покопался в памяти: изображения дворца Сольеров Алонсо когда-то встречал. Теперь тяжело поверить, что подобное могло существовать здесь однажды. Сначала революция, а потом двести неспокойных лет стёрли все приметы.

Кроме этого склепа. Его отыскал для Алонсо компас-симбионт, единственная его семейная реликвия.

Алонсо ещё раз обвёл помещение взглядом: металлический свод опирается на три покосившиеся колонны, на западе каменный завал, на юге — дыра и куча земли, нанесённой ветром. Длинный язык насыпи тянется к терминалу управления, за ним, на уцелевшей гладкой стене — проржавевший насквозь технологический люк. Он ведёт в душный туннель, где подрагивают последние работающие кабели и спят аккумуляторы. Нигде ни герба, ни фамилии, ничего, что напоминало бы о семье. И ни одного ценного предмета, кроме самих саркофагов. Наверное, за многие годы кто-то из мародёров здесь всё-таки побывал. Оставалось надеяться, что это не они достали последнего уцелевшего Сольера, чтобы разобрать его на части.

Пока Алонсо размышлял, уставившись на терминал, что-то прошуршало за спиной, скатились с насыпи мелкие камешки.

Он подобрался мгновенно: напряжение пробежало по мышцам от ступней до ушей, сами собой скрючились пальцы, выставляя вперёд длинные крепкие ногти, сжалась челюсть и участился пульс. Он замер, прислушиваясь и осторожно поводя головой по сторонам. Все длинные мысли опустились на дно, и осталось только быстрое, оценивающее биение: «Нет. Нет. Тихо. Здесь нет. Никого.»

Он облизал губы и расслабил немного мышцы, но всё равно оставался настороже. Это был просто порыв ветра, убеждал он себя. Если бы кто-то и забрался так далеко от человеческого жилья, по склону отрога, поросшего старым хвойным лесом, подкрался бы к склепу, вынюхивая и высматривая, Алонсо бы давно его учуял.

Его до сих пор невозможно было застать врасплох.

Но всё же этот шорох вывел Алонсо из равновесия. Он знал, что пора идти, но несколько мгновений не мог сдвинуться с места, будто оставалось ещё незаконченное дело. Он мог бы произнести какие-то слова прощания или хотя бы выплеснуть тот суп из камеры, «похоронить» то, что осталось. Но он знал, что никому это не поможет, а лишь отнимет у него время.

В конце концов, он оставил мёртвых сородичей, мысленно пожелав им покоя там, куда отправились их хищные души.

Алонсо спустился к подножию холма, пробрался через лес и к вечеру вышел на дорогу. Старое шоссе огибало отрог, и как закончился долгий поворот, Алонсо увидел деревеньку, притулившуюся к крутому восточному склону. Издали она выглядела запаршивевшей, покрытой нездоровыми пятнами. Подойдя ближе, он понял: это просто две дюжины домишек собраны из чего попало: досок, кусков каменной кладки, треснувших мраморных плит, металлических листов и обрезков толстого разноцветного пластика. Мрамор наверняка был из хозяйского дворца, растащенного по частям много лет назад предками местных жителей. Точно так же и большая часть нового мира существовала за счёт жалких осколков величия старого. Подумав так, Алонсо презрительно хмыкнул.

Дальше вдоль дороги тянулось поле — широкая полоса унылой осенней грязи; урожай уже был собран. За ней блестело в закатных лучах маленькое озерцо.

Алонсо сверился с компасом: тот наловчился воровать понемногу из инфобаз Капитолия, когда приключалась возможность — обычно в больших городах, где ещё сохранялись остатки инфраструктуры. Информация была фрагментарной и частично устаревшей, но уж лучше такая, чем полная неизвестность. Слишком сильно изменился северные земли, чтобы бродить по ним наугад.

По сведениям охотников Капитолия никакого поселения в округе не было. Единственный достойный упоминания объект — медная шахта, при ней рабочий посёлок, но идти туда слишком далеко. Не отмеченная на картах деревенька казалась не лучшим местом для жизни, но сгодится, чтобы один раз переночевать.

Домишки обступали единственное двухэтажное здание: кабак для местных, гостиница для приезжих, которых никогда не бывает, зал для собраний — всё в одном. Сердце поселения, едва-едва и крайне неохотно бьющееся.

Солнце уже почти село, когда он дошагал до первого дома — из старого кирпича и обшарпанных листов бледно-зелёного пластика, с битой, мрачно-коричневой черепицей на крыше. Оранжевый солнечный свет скользил по мятым бокам древнего элетрогрузовоза, поставленного рядом с крыльцом. К грузовозу были приделаны оглобли.

Остальное в деревеньке выглядело не лучше. Алонсо уже успел насмотреться на такие общины: несколько десятков человек, самые глухие места северных предгорий и болот, единственное сообщение с цивилизацией — редкие обозы да сборщики налогов и охотники, люди на службе Капитолия.

Кое-то из родичей Алонсо, глядя из забранного решётками окна зоопарка и перекатывая красное вино в бокале, говорил с горечью: как мало понадобилось миру, чтобы докатиться до такого. Но вот правда: всё это было и двести лет назад, и триста, и тысячу, в таких местах никогда ничего не меняется. Просто раньше хозяева прятались от этого на вершинах гор.

Они привыкали смотреть не вниз, а вверх, щурясь, на Солнце — на своего Царя. Или тоже вверх, но всё же чуть пониже — на чёрных волков Лоренаров, правящий род их волчьей иерархии. До сих пор Алонсо помнил оба чувства: благоговение перед Солнцем, невозможное обожание, затуманивающее рассудок. И такой же силы страх, смешанный со жгучей ненавистью, перед чёрным волком Лоренаром. Царь и чёрный волк, два великих правителя — юга и севера, два древнейших существа на планете. Два полюса безумия.

Алонсо всё ещё не мог вспоминать о них, не ощущая всё те же обожание или страх.

Войдя в деревню, Алонсо почуял слабый, но уже отталкивающий запах. И чем меньше оставалось до кабака, тем сильнее и гуще становилась эта вонь, к ней добавлялись всё новые нотки: приторная сладость, гниение, сера, горелая плоть, экскременты, уксус, вяленое кабанье мясо, жмых, засыхающая человечья кровь — совсем немного.

Алонсо морщил нос, не понимая, что же это такое. Любопытство разгоралось, и справиться с ним было непросто; нормальный человек прошёл бы мимо, но хищнику всё нужно знать. Знание — залог выживания.

Запах был повсюду, но сильнее всего несло со двора кабака. Обогнув здание, Алонсо наткнулся на прикрытую рогожей большую яму в земле. И прежде чем успел понять, что делает, наклонился и, сгорая от любопытства, приподнял край рогожи.

Делать этого точно не стоило: вонь ударила в нос так мощно, что он отшатнулся, согнулся пополам и закашлялся, чувствуя себя оглушённым. «Дрянь, — думал он, — какая же дрянь, туда хоть труп скинь, он перегниёт, и никто ничего не заметит». И зачем только нужно было туда заглядывать, проклятое любопытство хищника, у него давно уже нет своей территории, почему же его по-прежнему так тянет изучать всё вокруг?

Он старался отдышаться, хотя это было непросто: запах, пусть и ослабленный, всё равно висел в воздухе. И Алонсо, пожалуй, догадывался, что ж там такое: очередная безумная попытка воспроизвести сказочный «бальзам хозяев», что, по слухам, даровал им долгую жизнь, молодость и силу, залечивал любые раны, исцелял все болезни. Откуда местным беднягам знать, что́ это было и ка́к на самом деле работало. «Надеюсь, они это хотя бы не едят», — подумал Алонсо, сплёвывая. Зато теперь он знает, с кем имеет дело. Очередная деревенька, замкнутая на самой себе и свихнувшаяся на вере в то, что раньше было лучше. На севере таких полно, а все попытки Капитолия хоть что-то сделать для этих людей закончились ничем. За последний год Алонсо натыкался на безумие и похуже ямы с гнилью, но всё равно: терпеть мерзкий запах, ползущий по деревне, будет непросто.

— Тут редко увидишь капитолийских охотников, — сказал хозяин кабака, ставя перед ним стакан и кувшин с водой. — Вам точно не принести чего покрепче?

— Я слышал, охотники мощно пьют, — поддержал его кто-то. — Поставь им бочонок, выпьют бочонок. Два — так два. Бражка, водка, пиво — всё им едино, всё сгодится.

Алонсо скосил глаза на говорящего — худого мужика с ручками-спичками, вытянутым лицом, кожа на котором собиралась в нелепые складки. Нос торчал среди них как волнорез.

Кроме этого типа, самого Алонсо и хозяина, в крошечном зале на четыре стола было ещё семеро — наверное, вся местная публика. Как кабак вообще выживал?

Напротив мужика, озабоченного пьянством охотников, сидели трое почти неразличимых парней, без всяких сомнений, братьев. Круглолицые, смуглые, с полными губами и чёрными глазами, они изучали Алонсо, одной рукой вцепившись каждый в свой стакан, а второй держась за край стола. Они были так похожи даже в движениях, что, казалось, это у него троится в глазах.

Ещё четверо расселись вдоль стойки и теперь вывернулись, разглядывая чужака. Он же не увидел в них ничего примечательного, такие же неинтересные и побитые жизнью, как и их деревенька. Неопределённый цвет глаз, серые волосы, усталые лица, грязь, навеки застрявшая под ногтями и сыплющаяся на пол с подошв, когда те скользили по перекладинам высоких стульев.

И сам хозяин — высокий и крупный, с широкими плечами и большой круглой головой. Глубокие залысины тянутся от висков к макушке, жидкие и тонкие волосы аккуратно причёсаны, подбородок как будто выставлен вперёд, то ли нарочно, чтобы подчеркнуть, что хозяин вовсе не робеет перед важным гостем, то ли просто по привычке. И серые глаза, внимательные и цепкие. В зале со стенами из старого тёмного дерева, скреплённого металлическими скобами, он казался атлантом, подпирающим низкий чёрный потолок.

Все эти люди, даже сам хозяин, были одеты так, что Алонсо в запылённом дорожном костюме — удобные плотные штаны, тёплая куртка и высокие ботинки, показался сам себе франтом. И ещё все они пахли той же дрянью, что перегнивала в яме за кабаком, наверное, и правда постоянно ею мазались. Их собственные телесные запахи едва пробивались через её вонь.

— Принесите ужин, — коротко ответил Алонсо, игнорируя худого мужика. — Всё равно что.

Хозяин кивнул и скрылся на кухне.

— Хотя у них тут пост, — сказал кто-то из братьев, ни к кому как будто не обращаясь. — У охотников-то. Но нас они всё равно обходят стороной.

— Точно, и я слышал, — обрадовался худой. — Только это форпост. Такая крепость. Со стеной, складом оружия и погребами. А в погребах, говорят, бочек немерено.

— Это в городе на юге, — сказал другой брат. — Или около него.

Алонсо мысленно сделал зарубку: всё-таки опасаться встречи с охотником стоило. В памяти компаса ближайший город на юге значился как урочище, но Капитолий мог устроить рядом опорный пост.

— Им тут нечего делать. Охотники охотятся, — подал голос кто-то от стойки. — Они всегда охотятся на старых хозяев.

— Да их и не осталось, поди, — отмахнулся худой, быстро разворачиваясь лицом к говорящему. — Все давно померли. А тех, кто не померли, тех в зоопарке держат столичном. За деньги показывают.

— На части их порубили, что ты мелешь! — зло откликнулся другой человек у стойки, кажется, самый старый из всех. — В Капитолий свозят трупы хозяев или их самих, живых, если находят. Хотя редко теперь находят живых. И там в подвалах разбирают тела на части и пускают в оборот. Волосы — тем, кто хочет избавиться от ревматизма. Женскую утробу — от бесплодия. Сушёные херы — от нестоячки. Печень — от желчи.

— А сердце для вечной жизни, — поддержали его братья чуть ли не хором. Старик кивнул и перевёл взгляд на худого. Тот задумался, потом неуверенно продолжил:

— Если много дашь денег, то можно докоснуться до любой части тела хозяина. И исцелиться! — Он бросил горделивый взгляд в сторону стойки. — А на волосах и ногтях можно пиво настаивать.

— Ну ты и урод, такое сказануть, — отрезал первый брат. Два других согласно заворчали.

— Жалко хозяев, — вздохнул третий человек у стойки. — Они заботились о своих.

Это замечание вызвало бурю негодования у остальных. Человек повысил голос:

— А вот мой прапрадед ещё служил у хозяев! У самого́ старого Лоренара, далеко отсюда, на самом севере. Так он рассказывал, как его однажды прихватило — живот как огнём горел и кровь полилась из кишок, так хозяин сам лично дал ему бутылку с бальзамом и велел пить, пока не пройдёт, — он уже кричал, потому что остальные не сдавались, называя его дураком и хозяйской хавкой. — И он пил! И жил потом сто лет! А теперь мы как живём?!

Они все как будто и забыли, что тут рядом с ними сидит чужак. Алонсо с трудом сдерживался, слушая их перепалку. Больше всего ему хотелось вскочить, рыча и скаля зубы, и раскидать этих жалких невежд, дегенератов, вырожденцев, посмевших рассуждать о том, чего не понимают. Что они могли знать о прошлом, утонувшем в слухах и мрачных сказках, или настоящем — о жизни в зоопарке, о мародёрах, убивающих и разбирающих на части его народ, и даже об охотниках? Алонсо не питал к ним любви, но отдавал им должное: они пытались всё исправить, исходя из своего искажённого понимания, но это было хоть что-то.

Он почувствовал, что должен выбраться из провонявшего гнилью кабака, пока не сорвался и не выдал себя. Подрагивая от ярости, он подчёркнуто осторожно отодвинул стул, поднимаясь, и медленно дошёл до выхода. За его спиной люди продолжали кричать, оскорбляя друг друга и приводя нелепые доводы. Никто как будто не заметил, что гость исчез.

Снаружи ему стало получше. Никаких криков, и воздух чуть посвежее: да, та же дикая вонь от ямы с перегноем, но ещё и запах осеннего леса и сырой земли. Этим почти можно было дышать.

И он глубоко вздохнул несколько раз, стараясь придавить ярость, загнать её на глубину и думая, что слишком давно занимается этим — загоняет эмоции на глубину. Притворяется кем-то другим.

Хотелось бы ему снова вернуть старое время? Он уже давно понял, что нет. Но и новое ему не нравилось. Как будто мир предлагал его племени либо царить на вершине, превращаясь в зверей, пожирающих собственных детёнышей, либо падать на самое дно и самим становиться пищей для нового вида, для горе-победителей, прозябающих в нищете, опутанных ностальгией по времени, когда реки текли волшебным бальзамом.

Должна была существовать середина. Даже Капитолий — единственное место, где цивилизация не умерла, не мог предложить ничего лучше зоопарка. Убежище? Да. Жизнь за решёткой. А за её пределами — озверевшие жадные муравьи, и муравьём вне Капитолия может оказаться любой человек, с виду безобидный. Кто знает, что спит в глубине его головы, какие последствия древних и не очень экспериментов он носит в себе.

Можно жить в Капитолии, ходить по его улицам — вместе со свободными, иными людьми. Вот только тогда придётся стать частью этого нового общества, приносить пользу, как они говорят. Алонсо усмехнулся, обнажив клыки: кто из его собратьев умеет приносить пользу? В зоопарке хотя бы кормят сытно и делать не надо ничего. Волкам такое по нраву.

Ему, наверное, было немного проще: его семья, род Веламма, никогда не купалась в роскоши. Он не так-то много потерял. Тем, кто родился во дворцах, жил в домах под присмотром живых вещей, кто привык к тому, что медицина может возвращать из мёртвых, а жизнь продлевается почти бесконечно, вот им адаптироваться к новому миру оказалось сложнее. Не осталось ничего, лишь жалкие ошмётки старых технологий, а девять десятых материка скатились в варварство; и на фоне этого расцвела чужая наука, появились иные вещи, несовместимые с биологией старых хозяев, и возник Капитолий, центр нового общества, в котором нет места старым сословным схемам.

Многие бы покончили с собой в первые дни после пробуждения, если бы им дали такую возможность. Он и сам думал, не перегрызть ли вены и истечь своей никому не нужной теперь древней кровью, но в то время его сил едва ли хватило бы на трансформацию. А в человеческой форме он бы на такое не решился.

Алонсо снова принюхался и поморщился: да уж, эти люди буквально живут в дерьме и думают, что вот-вот откроют секрет вечной молодости. Злость уже прошла. Они слишком несчастны и убоги, чтобы он тратил на них своё благородное негодование.

Для чего ему вообще оставаться на ночь в этой деревне? Не так-то он голоден, а холод можно и перетерпеть. С другой стороны, отказываться от уже принятого решения без веской причины — это не в его привычках.

Когда он вернулся в зал, хозяин, наливая пиво за стойкой, громко сказал:

— Долго же вы гуляли! Я уж боялся, вы и вовсе ушли. Мы вам ужин наверх отнесли, лестница вон там, — он кивнул направо. — Комнаты всего две, ваша та, что поближе.

Алонсо снова заколебался, но всё-таки, вздохнув, решил подняться в комнату. Как это всё глупо, думал он, они не виноваты, что такие… отталкивающие. Частично их такими сделали, а всё остальное — результат паршивой жизни. Он останется до утра и будет думать, что его плата за постой немного облегчит существование местных.

Комнатка, конечно, была маленькой, но аккуратной, совсем не похожей на зал внизу. Узкая кровать с чистым бежевым бельём и мягкой подушкой, стол с тарелками — пахло от еды не слишком аппетитно, занавешенное штопанной тканью окно, простой стул, приоткрытый стенной шкаф, напольный подсвечник с четырьмя зажжёнными свечами. И крохотная ванная с функционирующим водопроводом, что его приятно поразило. Куда ведут эти трубы, какие системы их обслуживают? Может быть, осталось что-то со времён хозяйского дворца?

После сегодняшнего дня это показалось маленьким утешительным посланием от судьбы. Попыткой хоть немного подсластить горечь.

Минут через десять раздался осторожный стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату проник хозяин, ведя за руку девицу.

Невысокую, угловатую, с серыми волосами, бледно-голубыми глазами и большим ртом. Она теребила длинными руками угол грязного передника и смотрела исподлобья, расстроенно и испуганно, шмыгая носом-пуговкой.

Алонсо вопросительно поднял брови.

— Приправу к ужину, — подмигнул хозяин, — не желаете?

И подтолкнул девицу вперёд.

Алонсо нахмурился недоумённо, а потом понял. Его удивление было настолько огромным, что он даже потерял на секунду дар речи. И хозяин заполнил паузу сам:

— Вы не подумайте ничего такого, она крепкая, здоровая и совершеннолетняя. Слышал, в Капитолии это теперь важно.

Гнев всколыхнулся, забурлил, поднимаясь глухой дрожью от живота к горлу, и Алонсо уже раскрыл рот, чтобы прорычать отповедь хозяину, как наткнулся на умоляющий взгляд девушки. Даже он понимал, что это значит.

Если он откажется, достанется от хозяина ей. Не сейчас, так потом.

Через силу, сжав зубы, он кивнул, не зная пока, как выберется из этой ситуации. Мысль о том, чтобы переспать с забитой и грязной человеческой девчонкой, вызывала у него только отвращение.

Хозяин довольно пожелал им доброй ночи и выскользнул из комнаты. Девица тут же бросилась к двери и задвинула засов. Она держалась за него, прерывисто дыша, как будто это был спасательный круг, а она тонула в бурных водах.

— Послушай, — начал Алонсо, — ты, конечно, очень… м-м-м…

Она повернулась: выражение её лица было совсем другим. Никакого испуга, вместо него — облегчение, почти счастье. Не говоря ни слова, она развязала передник и бросила его в угол.

— Нет, этого не нужно, — поспешно произнёс Алонсо.

Но девушка уже расстегнула пуговицы, задрала платье и, стянув его через голову, брезгливо отбросила в тот же угол. Теперь на ней была только серая нижняя юбка.

— Хватит! — почти крикнул он. А она вдруг улыбнулась радостно:

— Наконец-то. Этот запах просто невыносим. К нему не привыкнешь.

— Что?..

Он было пошёл к ней, но замер, едва сделав шаг: только что от неё несло всё той же дрянью, что и от других, но оказалось, это пропахла одежда. Сама девушка источала другой аромат. Был он всё ещё со слабым привкусом гниющей ямы, и всё же ни с чем этот аромат не спутаешь.

Алонсо не ощущал его слишком давно. Запах фертильной, истекающей соком волчицы.

От этого мысли тут же перепутались в голове, а тело среагировало само, не слушая слабых приказов разума перестать.

Такому невозможно сопротивляться. Никто из них никогда не мог.

— Это ты… была в открытом саркофаге… — пробормотал Алонсо, через силу заставляя себя думать. Фраза вышла странной, но девушка всё поняла.

— Я, — кивнула она. — Кажется, аккумуляторы почти выдохлись, и система решила разбудить меня. Меня, кстати, зовут Кара.

Он порылся в памяти: Кара, Кара… среди дочерей семьи Сольер была и Кара, но он припомнил её с трудом, как и имена остальных женщин внизу их семейной иерархии. Ни одной не светило в старом мире стать Матерью-Волчицей, так что к чему было по-настоящему заучивать их имена. Ни одной… но теперь… могло быть иначе.

Алонсо отогнал эту мысль.

— Как давно ты здесь?

— Четыре месяца, — всхлипнула она и, залившись слезами, бросилась ему на шею.

Это было уже слишком. В голове у него застучали молоточки — сердце билось так быстро, что он задрожал, сглотнул нервно и попытался высвободиться из её объятий, но она цеплялась за него только сильнее.

— Ты первый из волков, кого я увидела, — сквозь слёзы бормотала она. — Ты спасение, спасение и дар Матери-Волчицы, дар…

Неужели она не понимает, с тоской подумал он, что его воля вот-вот проиграет похоти? Она должна знать, чем заканчиваются такие вещи… в её состоянии.

Откуда-то пробилась мерзкая мысль, что может быть это ей и нужно. На самом деле она всё знает. Они всегда знают.

Он с силой оторвал руки Кары от себя:

— Иди сюда, успокойся, — и подтолкнул её к стулу. Она послушно села, продолжая всхлипывать.

— Ты не представляешь, что они делают, — прошептала она.

— Кто?

— Эти… — Кара дёрнула плечами, её мягкая грудь колыхнулась, и Алонсо судорожно сжал зубы. — Эти люди. Я наткнулась на них сразу же… и с тех пор они держат меня в плену. Я пыталась управлять ими, чтобы спастись, но после склепа со мной что-то не так… А они думают, если съедят меня, то превратятся в бессмертных. Или что-то такое… такое же глупое. — Она подняла глаза и посмотрела на него умоляюще. — Мне кажется, ещё чуть-чуть, и они начали бы отрезать от меня кусочки и бросать в эту их яму. Но…

Она замолчала, сложив руки на коленях.

Он подошёл ближе, старательно смотря ей в глаза, а не куда-то ещё.

— Они потом придумали другое, — мертвенно произнесла она.

От неё исходило отчаянье. Кара так жаждала утешения и сочувствия, что он не мог ей отказать. Проснуться в нынешнем мире — ужасно, но проснуться так, как это случилось с ней, — ужаснее в десятки раз.

Он опустился на колени и осторожно взял её руку.

— Расскажи.

— Они захотели создать… волчью ферму, — отведя глаза, тихо сказала Кара. Казалось, она с трудом выговаривает слова. — Решили, что могут использовать меня как… как… свиноматку. А потом поедать… приплод.

Он едва поверил своим ушам, но она продолжала говорить:

— У них ничего не получилось. И не могло — их семя… — её передёрнуло, — как сопли, как… Оно бесполезно. Я чуяла его внутри. Они, кажется, не понимают, что я могу управлять этим, не представляю, что бы они со мной сделали, если бы узнали…

— Зачем тебя привели сюда? — спросил он.

— Они решили, что ты замаскированный охотник, первый охотник за несколько лет, — она даже нашла силы едва заметно улыбнуться. — Потому что ты держишься уверенно. А они никого не знают, кроме охотников, кто бы так делал. И думают, что у охотников «гуще кровь», что они «почти как хозяева». Если им самим не удаётся оплодотворить меня, то может охотник сможет…

Она закрыла лицо руками.

Алонсо отодвинулся и сел на пол, прикрыв глаза.

Это было полное безумие. Он ещё не встречал ничего такого, и охотники о таком не рассказывали, и даже слухи не ходили. Новый виток коллективного сумасшествия.

Новый виток мерзости.

А ведь Капитолий ничего не делает с этими… общинами. Затхлыми вырождающимися мирками. Просто ждёт, когда ядовитая «муравьиная» мутация, которую доктор Оро так и не смог извести, растворится сама собою. И это даже бы могло сработать, так растворяется капля яда в океане, да только общины не смешиваются ни с кем, они оберегают свою гниль, как когда-то хозяева оберегали старые гены. Ещё одна вещь, которая сближает муравьёв с теми, кого они так страстно ненавидят, обожают и желают поглотить.

Он думал об этом, презирая их — и себя, потому что всё равно чуял запах Кары и всё равно хотел её. На одной стороне были ужас, гнев и щемящая жалость, но на другой — необоримый инстинкт. Алонсо как будто уже и отвык от его власти. В стенах Капитолия сопротивляться было… проще.

Он отодвинулся ещё немного. Чем же можно перебить это? Дочерь Сольер. Видимо, последняя из семьи. Готовая к рождению потомства. Такой она стала бы Матерью Сольер в старом мире, хозяйкой всего.

А он был бы голодранцем в её глазах. Он никогда не посмел бы даже взглянуть на неё.

Эти мысли не помогали, наоборот. Ведь теперь у него был шанс. Это только возбуждало ещё сильнее.

Она ведь тоже проспала два века и тоже очень давно не чувствовала этого, ей это тоже нужно, думал он. Это же инстинкт, его не остановить.

— Этот новый мир… ужасен. — Кара как будто прочла его мысли. Он осторожно взглянул на неё.

— Не только люди стали такими странными, — задумчиво продолжала она. — Я не нашла ни следа от горного дворца, когда выбралась. Если не считать, конечно, кусков его стен, ставших частью здешней… архитектуры. Я ведь правда стала думать, что я последняя из всего вида.

— Нас… не очень много, — с трудом ответил он. — Но мы с тобой не последние.

Она кивнула, не отводя от него взгляда.

— Ты заберёшь меня отсюда?

— Не сомневайся, — он поднялся. — Как только эти уроды уснут, я тебя выведу.

Она тоже встала, улыбнулась, хотя в глазах блестели слёзы, и прижала ладонь ко рту. Потом покачала головой, опустила руку. И подошла к нему вплотную; он дёрнулся, но она прижалась к нему.

— Я всё понимаю, — сказала Кара тихо. — И это даже кажется мне правильным. Мир изменился, значит, мы тоже должны забыть о том, кем мы были. Важно лишь будущее, правда?

Она могла говорить, что угодно, он всё равно думал только об одном.

Нет, не думал. Мыслей не осталось, горячий пар заполнял голову.

Она была слишком близко, её запах заслонил всё — ушедший день, странных и, возможно, опасных людей. Воля Алонсо, наконец-то, рухнула. Он зарычал и схватил Кару, впиваясь ртом ей в шею, потом в губы.

Во сне он увидел зелёный дом на холме — четыре этажа и обсерватория рядом, серая круглая башня блестела в утренних лучах; тёмные тени у подножия холма вызвали в нём тревожное ощущение — будто приближается что-то неизбежное, и ты не знаешь, хорошим оно будет или плохим. Или таким чуждым, что окажется вне понятий «плохое» и «хорошее».

Внизу текла река, делая петлю, высокие глиняные берега поросли кустарником и плакучими ивами, в ясные дни их отражения дрожали в воде, тёмно-бордовой от ила. Как крылья расходились в стороны полосы двух садов. И за ними лежали две маленькие деревни — вот и весь лен семьи Веламма.

Потом всё затянуло туманами, разрослись и одичали сады, провалилась внутрь башня, пустыми окнами зиял дом, лишившийся верхних этажей. И люди исчезли, ушли в места, где ещё теплилась жизнь.

Через решётку на окнах он смотрел во двор зоопарка — две аллеи, сходящиеся возле величественной статуи доктора Оро: единственная рука воздета к небу, длинные редкие волосы трепет невидимый ветер, выражение безмерной печали застыло на лице — опущены уголки рта, от крыльев носа тянутся глубокие морщины, горько кривятся брови и взгляд устремлён вдаль, будто в поиске ответов. Жалел ли доктор когда-либо о том, что сделал? Или до конца жизни пребывал в уверенности, что всё было правильно?

Чьё-то дыхание за спиной — пахнет кровью и разорванной плотью. С его собственных когтей падают тяжёлые капли. Когда-то Алонсо был уверен, что не забудет лицо своего «первого раза», первой жертвы, исполосованной неуверенными порезами. Умирающей слишком долго и мучительно, хотя его всегда учили: необходимость не должна быть жестокой. Если вообще можно сравнивать, то быстрая и лёгкая смерть предпочтительнее. Тогда он на собственном опыте почувствовал, какая это ужасная, но правда. И не поверил бы, что настанет день и тот человек всё-таки изгладился у него из памяти, а сейчас, спустя триста лет, две трети из них — в анабиозе, он не сможет сказать даже, мужчина то был или женщина. Просто кто-то, кого ему привели родители. На кого пал жребий. Или тот, кто продал себя, чтобы накормить родных.

И во сне у мёртвого тела не было лица.

Компас тихонько кольнул его, и Алонсо проснулся. Секунду соображал, где он и что произошло.

Потом резко сел на постели. Как он вообще мог заснуть, когда они до сих пор в этой спятившей деревеньке?

Он посмотрел на Кару: она не спала, её зрачки слабо блестели в полумраке.

— Я раньше никогда никого не видела спящим, — прошептала она.

— Даже родных? — вполголоса спросил он. Кара покачала головой.

— Нам нужно идти, — он откинул одеяло и опустил ноги на пол. — Пока ещё темно, мы сможем уйти далеко.

— Куда? — помолчав, спросила она. — Я ничего не видела в новом мире, кроме этого посёлка. Наткнулась на него сразу же и… всё. Каким стал мир? В нём есть безопасное для нас место?

Он хотел бы утешить её, но пришлось ответить честно:

— Почти всё выглядит так же. Грязь, нищета, безумие. На севере хуже, на юге — немногим лучше. Революция началась оттуда, им удалось быстрее выбраться из… последствий того, что они совершили. На юге стоит Капитолий.

— Столица?

— Больше, чем столица. Ты поймёшь, когда увидишь.

— Ты хочешь пойти туда?

Он вздохнул:

— Нет других вариантов. Они должны знать, что ты проснулась. Как и обо всех остальных.

Кара спросила холодно:

— Так то, что болтают эти пустомели, — правда? Про подземные лаборатории, где волков разбирают на части, про зоопарки и прочую чушь?

— Нет, — ответил он, поднимаясь. — Про лаборатории — почти всё ложь. Про зоопарки… — он заколебался. — Частично правда. Но это не то, чем может показаться. Я был там раньше. Это просто убежище.

— Убежище? — она тоже поднялась, одеяло соскользнуло с её груди. Он отвернулся, заговорил быстро, чувствуя спиной её пристальный взгляд:

— То, что охотники не разбирают людей на части, не значит, что никто так не делает. Этот мир может быть опасным для того, кто ещё не научился в нём ориентироваться. Попасть в беду проще, чем кажется. Лучше начать с Капитолия. Они пытаются защищать нас. Они научат тебя выживать в этом времени. Если ты не сможешь прижиться там, то всегда можешь уйти… если захочешь.

— И ты ушёл?

— Да, — Алонсо поворошил ногой кучу одежды на полу, пытаясь найти штаны. — Я ушёл. Я пошёл домой, но не нашёл ничего, кроме развалин и мёртвого оборудования в запечатанном хранилище, которое мародёры не смогли открыть. Из всего, что там было, заработал только живой компас. Сейчас он со мной. Единственное наследие семьи Веламма.

— Наш мир совсем исчез, да? — печально спросила она. — Я иногда надеялась, что это только здесь всё так ужасно, что может быть где-то остались дворцы… или хоть что-то.

— Нет, — коротко ответил он. — Но новый не так плох, когда к нему привыкнешь.

Кара следила, как он одевается, но с постели так и не встала. Он решил дать ей немного времени. Она не обязана тут же ему поверить. Она ничего о нём не знает.

Наконец Кара спросила:

— Ты не останешься в Капитолии со мной? — её голос дрогнул. — Мы могли бы… быть вместе?

Он замер:

— А ты… хочешь этого? Хочешь… семью?

Она смотрела в сторону и было не разглядеть, что за выражение у Кары на лице, но в голосе звучали слёзы:

— Я ведь правильно поняла: ты был в склепе у горы? Должно быть, искал выживших? Ты видел, во что превратилось старое убежище. Так что я не очень-то в них верю теперь, в убежища, — она будто подыскивала слова. — Я не знаю, каково это — быть в безопасности. После смерти матери старшие братья будили меня, только чтобы показать народу — вот она, будущая Матерь — и позабавиться за мой счёт. Дед-отец не спешил меня делать Матерью, ему хватало волчат, а делиться хоть крохой власти он не желал. Или будто ждал чего-то… Семь с лишним десятков лет — из них едва ли месяц я провела вне холодильника. А это вовсе не старые камеры из убежищ, в холодильнике не снятся сны, но время — ощущается. Одинокие годы тьмы и холода. Но и до того… до смерти Матери-Волчицы я людей почти и не видела, — горечь в её голосе была такой явной, что у Алонсо сжалось сердце. — Никого не встречала дважды, кроме деда-отца и братьев, остальные были не люди — статисты; я просыпалась — и статисты всегда были новыми. Когда мне хотелось, я съедала кого-нибудь из них, сначала не понимая, что они настоящие, живые, а потом наплевав на это. Ведь они никогда не были такими, как я.

Что-то было в её рассказе… будто щелчок. Но она продолжала говорить, и Алонсо упустил это.

— Они и правда были другими, — заключила Кара без какой-либо гордости. — Жители низин, они казались муравьями. Мы владели горным хребтом, недрами под ним и воздушным пространством над ним. Наши подвесные сады поднимались уступами к вершинам, а заводы вгрызались в землю. Так про нас говорили. Правда, когда я проснулась в предпоследний раз, вокруг вместо садов были огонь, крики и толпы странных людей, и мы мчались мимо всего этого, деда-отца с нами не было, а из братьев — только трое самых младших. И ещё с нами были несколько слуг. И я спросила у братьев, что происходит. Они были слишком злы, чтобы отвечать, вместо этого сорвались на мне, как обычно, избив и изнасиловав. Я помню их семя… — она вздрогнула. — Дефектное. Бесполезное. Моё тело его даже не принимало… Но я почувствовала: дед-отец мёртв. Что-то сказало мне это, инстинкт, ощущение… Если бы они не были такими… такими дефектными, мои братья, я бы уже тогда понесла от них. Именно этого они и пытались добиться, я до сих пор так думаю.

Она помолчала и решительно добавила:

— Ты не удивишься теперь, узнав, что я постаралась испортить саркофаг одного из братьев, когда проснулась? Остальные и так были мертвы, а он должен был вот-вот очнуться. Я залезла в управление и… что-то сделала. Мне повезло, что мой процесс пробуждения занял немного меньше времени, и я очнулась раньше. Что с ним там стало?

— Он превратился в жижу.

— Я рада, — кивнула она. — Интересно, что стало с теми, кто не добрался до убежища…

— Их… — Алонсо запнулся. Муравьи разорвали их на части, когда вспыхнула революция. Всех, кто не успел спрятаться. — Они давно погибли.

— И этому я тоже рада. Можешь презирать меня за это. Но я хочу оставить прошлое в прошлом. Я рассказываю тебе об этом не для того, чтобы вызвать жалость. У каждого есть свои ужасные истории. Но мне бы хотелось объяснить тебе: у меня никогда не было семьи. Я не знаю, как это должно происходить. Наверное, всё же как-то иначе. Но…

— Я не такой, как твои братья, — сказал он. Ему хотелось оправдаться, потому что теперь он вовсе не был уверен, что поступил правильно, поддавшись инстинкту. Не нужно было её трогать, пусть даже она была согласна. — В этом мире у меня никого нет. И наш вид упал на самое дно. Я хотел бы, чтобы у нас был шанс жить спокойно и тихо, где-то, где нас никто не тронет. Я мог бы сказать… да, я мечтаю об этом.

— Тогда можно мне пойти с тобой в это место?

Алонсо горько усмехнулся:

— Да если бы я только знал, где такое искать.

Он вернулся к кровати, сел рядом с Карой, и она тут же потянулась к нему — доверчиво, будто признав, что он никогда её не обидит.

— Когда ты рассказал о компасе, — прошептала она, — я… Знаешь, эти люди… они водят меня в одну пещеру, и именно там и… ну… — Кара вздрогнула и вздохнула глубоко. — Это что-то вроде святилища, там есть круглый камень, который они поливают тем, что разводят в яме. И алтарь, я думаю, это именно алтарь: закуток, где они держат живые вещи, похищенные из горного дворца, а может откуда-то ещё.

Алонсо понял её: реликвии семьи, такое не оставляют муравьям. Он и сам вернулся за компасом, единственным, что у него осталось.

— Думаешь, веди ещё живы? Ты их слышала?

— Нет, мне не дают прикасаться ни к чему в пещере, кроме камня. Не верят мне. Но они сами постоянно хватают эти вещи. И притворяются, что это что-то значит, ведут себя так, как будто вещи говорят с ними и что-то делают.

— Но живые вещи, разумеется, не отвечают муравьям, — он сказал это и сам удивился: не заметил, как стал считать деревенских именно муравьями. А ведь по всем признакам так и есть. — Их святилище далеко?

— Нет, совсем рядом.

— Тогда заглянем по дороге, — полушутя сказал он. Оставаться в деревеньке или рядом хотя бы одну лишнюю минуту не хотелось, но если в пещере хранилось что-то живое, это стоило забрать. — У тебя здесь есть что-то, что ты хочешь унести с собой?

Кара отодвинулась и замотала головой:

— Только тёплая одежда.

— Значит, заберём её и пойдём.

Они оба отлично видели в темноте, Кара шла впереди — уверенно, видимо, хорошо зная дорогу. У Алонсо зачесались клыки, когда он понял, что это означает: её слишком часто туда водили.

Святилище оказалось пещерой в склоне отрога, с невысоким потолком в трещинах и выступах и полукруглым, узким входом. Снаружи промёрзшая за ночь земля отдавалась глухим стуком под ногами, а пол пещеры оказался засыпан слоем тонкого, тихо шуршащего песка, как будто кто-то специально принёс его сюда.

В центре действительно стоял небольшой круглый камень, от которого сильно несло всё той же гнилой вонью. Но было и что-то ещё, новый и тоже сильный запах.

Алонсо повёл носом, пытаясь понять, откуда это взялось, и повернулся к дальней стене пещеры.

— Ты чувствуешь это? — спросил он Кару.

Она нахмурилась, а потом на её лице отразилось смятение.

— Я… да, — неуверенно ответила она. — Но я… это ведь кровь и несвежая?

Алонсо прошёл мимо камня, принюхиваясь, чувствуя, как в горле само собой зарождается глухое ворчание. В дальней стене обнаружилась небольшая ниша, а в ней он нашёл то, что уже ожидал увидеть: тёмную массу, оказавшуюся скрюченным человеческим телом в одежде охотника.

Алонсо наклонился, с силой потянул левую руку мертвеца, прижатую к животу. Тело поддавалось плохо, похоже, умер охотник день или два назад.

На левом запястье чернело жирное пятно татуировки слуги Капитолия. А то, что ладонь скрывала на животе, оказалось узкой колотой раной.

Алонсо скрипнул зубами. Эти твари даже Капитолию платят чёрной неблагодарностью. Бредят о золотом веке, обвиняют всех в своей нищете. Сколько не учи идиотов, они всё равно остаются теми же идиотами. В отличие от них Алонсо своими глазами видел старый мир, и даже он понимал, что новый в чём-то лучше. Несмотря на все потери, которые понесло его племя. Несмотря на глухие деревеньки с серыми домами и их жителей, не различающих право и лево. Капитолий делает всё, чтобы вытянуть мир из тёмного колодца, и вот что получает взамен.

С усилием уняв подступающий гнев, он прикусил губу до крови, снял пальцем каплю и прижал к татуировке охотника. Узор замерцал тусклым синим светом — включился тревожный маячок. Если пост действительно рядом, скоро деревенские мерзавцы поплатятся за всё. Эти люди врали, чтобы скрыть преступление. Врали вообще обо всём. «Тут не часто увидишь охотника».

Как же они должны быть перепуганы: один охотник мёртв, но почти сразу заявился второй, да ещё замаскированный — по их мнению. Наверняка, чтобы найти своего товарища. И что он сделает, когда узнает, что с тем стало?

Это был хороший вопрос.

Алонсо поднялся, обернулся к Каре. Она спокойно ждала, стоя рядом с камнем. Удивительно, какие честные у неё глаза. Она соврала. Много раз за этот вечер. И он вспомнил, наконец, что же такое щёлкнуло в его памяти, когда Кара говорила о семье: «После смерти матери старшие братья будили меня, только чтобы показать народу…». Может быть, он и не похож на её братьев, а вот она — воплощённые кровь и воспитание Лоренаров, правящего рода, чёрных волков над всеми волками. Матерь рода Сольеров была жива, когда началась революция. А Матерь Лоренар — нет. В его памяти была ещё одна Кара, самая важная Кара из всех родов, единственная дочь старого чёрного волка. Должно быть, её братья спрятались с ней в чужом склепе, как-то взломав его защиту, схитрили, и правильно: всех остальных из Лоренаров муравьи нашли и разорвали, всех-всех. За ними охотились особо. Лоренары были… самой ненавидимой целью. И самой притягательной.

Муравьи ловили их, выковыривали из склепов. Пожирали. Натирались древней кровью.

И только тогда программа, впихнутая в мозги этих несчастных людей, утихала.

А Кару с братьями муравьи пропустили. Алонсо не знал этого. В Капитолии не знали этого. Кто-то из Лоренаров жив, кто-то из верхушки волчьей иерархии. Поменяет ли существование Кары что-то?

Алонсо позволил себе секунду промедления, обдумывая догадку. И надеялся, что Кара ничего не прочла по его взгляду.

Он ещё раз принюхался и в этот раз различил-таки за вонью, кровью и сладким ароматом Кары запах нескольких людей. Скоро сюда придут непрошенные гости, но их будет немного, так что опасаться нечего.

— Ты упомянула, что я тут — первый охотник за годы. Так они тебе сказали?

— А это охотник? — спросила она. — Значит, они соврали мне.

— И ты его не видела?

Она покачала головой и махнула рукой в сторону:

— Живые вещи лежат там.

Он даже головой не двинул, и тогда Кара вздохнула и перестала притворяться:

— Прости, я не могла упустить такой шанс. Они прожужжали мне уши о том, какие охотники необыкновенные. Я даже думала, что это кто-то из наших теперь занимается такими странными вещами. Но какая разница, если я получу то, что мне нужно?

— И что же с ним случилось?

— Он не был волком, но сразу понял, кто я. Не знаю, как.

— У них есть навыки и оборудование, — почти невозмутимо пояснил Алонсо. Она отвечает на его вопросы, потому что тянет время, подумал он. А он сам всё ещё надеялся, что что-то недопонял.

— Что ты с ними сделала?

Кара мотнула головой:

— Когда я нашла этих людей… Они не знают, что такое эволюция, я спрашивала. Мне пришлось им объяснять, как устроена природа. Объяснять на их собственном примере. Я согласна, что новый мир не так уж плох. Те, кто двести лет назад уничтожил нашу власть, были правы. Они дали людям намного больше, чем тогда могли мы. Мы владели страхом, но любовь даёт больше. Посмотри на этих людей, они не боятся меня, они любят меня. Я вошла в их общину, и… ты хоть представляешь себе, что это такое?

Он не представлял, что когда-нибудь услышит что-то такое от дочери Лоренар. Что вообще будет говорить с кем-то из них (и останется жив после этого… она пока не набросилась на него, пока).

В пещеру медленно, по очереди проникли четверо: кабатчик и смуглые братья. Наверное, вообще не ложились спать, стерегли свою молодую хозяйку, ожидали её приказов. Всё, как раньше, всё, как было всегда.

В новом мире им не нужно было становиться «жертвенным агнцами», рождаться, работать и умирать ради удобства тех, кто сильнее, кто первым познал законы природы и подчинил их себе тем способом, каким захотел. Кто построил дворцы на горных вершинах и когда-то отправлял живые вещи к другим планетам системы, и думал, что это даёт ему право решать, где и когда оборвётся чужая жизнь.

Им не нужно было быть «хозяйской хавкой». А они всё равно хотели. Доктору Оро так и не удалось вытравить это из них.

В раннем часе ли было дело или в Карином дурмане, но трое братьев выглядели отрешёнными, едва замечающими, где они и что делают. У хозяина кабака и вовсе глаза были закрыты, но продвигался он вполне уверенно.

Алонсо не поверил Каре: какая любовь? В том, что он видел, не было ничего нового. Он и сам умел залезать людям в голову, заставляя делать то, что ему нужно. То, что он не поступал так… уже очень давно, было всего лишь его выбором. Лоренары испокон веков — это вдруг всплыло в памяти — владели сотнями тысяч душ, всей дружной большой семейкой держа волю рабов в кулаке.

Но потом Кара произнесла то, что Алонсо точно не ожидал услышать:

— Они моя семья, — и в её голосе прозвучало радостное удовлетворение.

— Они не любят тебя по-настоящему, — возразил он, тихонько, едва заметно продвигаясь вперёд. Он говорил и одновременно быстро просчитывал возможности. И всё ещё не терял надежды убедить её и увести прочь от несчастной деревеньки. — Муравьёв просто такими создали. Они должны быть замкнуты на чём-то, обычно — на своей общине. И ты влезла в этот процесс, не понимая, что делаешь.

— Я знаю, о чём ты подумал, — проницательно заметила она. — Что я занимаюсь тут старым добрым контролем над разумом. Но вовсе нет. Я тоже хочу эволюционировать. Я стала их частью, я внутри их маленького общего поля. Они даже слов таких не знают, — засмеялась она, — это их инстинкт.

Муравьи кивали её словам. Алонсо словно увидел признаки безмолвной беседы — лёгкие движения губ, дрожащие пальцы. Прямо сейчас она что-то делала с их разумом. Она играла с огнём.

Кара столько пропустила. Буквально проспала. Не знает, насколько ядовиты эти общины. Одно неверное движение, один жест — и муравьи испугаются, что Кара собирается оставить их. И тогда обожание сменится оглушающим голодом.

Так всё и было двести лет назад. Так закончилась история семьи Лоренар.

Как вместить всё это в несколько слов? Как убедить её?

— Они… — Алонсо чувствовал в голове только пустоту. — Они другие, ты таких не знала, такие вывелись в революцию. И после. Они уроды, но это не их вина.

Кара широко улыбнулась и развела руки в стороны. Муравьи, издавая тихое урчанье, окружили её.

— Да, другие… — согласилась она. — Я это быстро поняла. С ними что-то сделали, правда? Запустилась новая мутация, полезная. Я нашла ей применение. Я даже хотела создать полукровок, но… — Кара опять содрогнулась, вспоминая об этом. — Слишком много генов распознаются как дефектные, ощущение… не объяснить, насколько отвратное. Намного хуже, чем от моих братьев. Но ты… ты — дал мне что-то удивительное. Волчья кровь — это всё-таки волчья кровь. Спасибо тебе за это.

— И ты рассказала мне страшную сказку… в твоей истории есть хоть что-то правдивое… дочерь Лоренар?

— Я знала, что ты очень быстро поймёшь, кто я… — Кара ничуть не смутилась. — Про прошлое — правда всё до последнего слова. И про семью тоже. Ты и сам должен знать, какими были мои… мои родственники. А что до них… — она с нежностью обвела взглядом своих рабов, — ты посмотри на них. Я даже удивилась, что ты поверил, будто они могут что-то со мною сделать. Они такие слабые.

— Я поверил, потому что такие общины сходят с ума, — ответил он. — Я видел одну, где посреди городка стоял столб с прибитым к нему псом, и люди поклонялись ему как древнему богу. Если бы они нашли кого-то из старых хозяев, что распяли бы его, но пришлось довольствоваться живым… полуживым символом. Если бы я из жалости попытался прикончить несчастное животное, весь городок бросился бы на меня с ножами и дубинками. Ты играешь с огнём. Перейдёшь черту, за которой всё можно, и они съедят тебя.

— Да неужели? — насмешливо переспросила Кара, явно не веря ему.

— Их безумие будет не удержать, скоро ты сама окажется на месте того пса. Принесённая в жертву новой вере, восставшей из праха старого мира. Мёртвое — не мертво, оно всего лишь избавляется от тленной оболочки, чтобы вернуться в идеальное состояние. А оболочка служит тем, кто оказался достойным такого дара.

— Откуда это всё? — искренне удивилась Кара.

Конец ознакомительного фрагмента.