Сокровище князей Радзивиллов

Ольга Тарасевич, 2010

Их было двенадцать – золотых апостолов, в человеческий рост, инкрустированных драгоценными камнями. Они считались украшением сокровищницы княжеского рода Радзивиллов. Драгоценные статуи исчезли в период Наполеоновского похода на Россию. И вот спустя столетия появляется информация о том, что клад обнаружен… Писательница и журналистка Лика Вронская приезжает в провинциальный городок, где якобы нашли сокровища. И выясняет: в Несвиже происходят жестокие убийства. Преступник расправляется с молодыми мужчинами и покрывает их тела золотой краской. Он явно использует старинную легенду. Но с какими целями?..

Глава 1

Несвиж, 1795 год

— Ойча наш, які ёсць у небе! Свяціся Імя Тваё. Прыйдзі Валадарства Тваё. Будзь воля Твая як у небе, так і на зямлі. Хлеба нашага штодзённага дай нам сёння. І адпусці нам правiнны нашы, як і мы адпускаем вінаватым нашым. І не ўводзь нас у спакусу, але збаў нас ад злога. Амен^[6].

Доминик молится шепотом, старается произносить слова как можно тише. Однако все равно под высокие своды костела взлетает громогласное:

— Амен… амен… амен…

От этого зловещего эха вдруг становится не по себе. И мысли приходят такие… совсем некстати это, конечно… только вот все равно почему-то вспоминается, что прямо под Фарным костелом находится фамильный склеп, где покоятся гробы с телами Радзивиллов. По спине уже бегут мурашки; хоть и родные там лежат, родственники, предки, но все равно ведь мертвецы, страшно, жутко…

Конечно, можно было бы вознести молитву Господу там, где обычно, — в Несвижском замке устроена небольшая часовня. Именно там трижды в день, накануне каждой трапезы, собираются все-все: опекун князь Михаил, учителя во главе с самым любимым наставником, поэтом Франтишком Карпинским, а еще многочисленные родственники и гости. Но часовня совсем простенькая: пара образов на выбеленных стенах, родовая икона Радзивиллов, скамьи, распятие и статуя Девы Марии. Здесь, в костеле, все по-другому: красивее, торжественнее. Через витражи в базилику вливаются красные, синие и желтые реки света. Причудливые разноцветные потоки высвечивают то бледный лик Христа, в последний раз преломляющего хлеб со своими учениками, то чистый взгляд Матери Божьей, полный покорности и любви. Роспись на стенах костела сделана так ярко, живо и искусно! Совсем не похоже на тяжелые масляные фамильные портреты в золоченых рамах, развешанные по залам замка; на тех полотнах Радзивиллы выглядят какими-то кукольными и надменными, а Христос, Дева Мария и святые, изображенные на храмовых фресках, кажутся живыми, настоящими. И пусть все это немного пугает — эхо молитвы, дрожащие раскатистые звуки органа, костельные холод и полумрак, пускай немного боязно, но ничего, придется справиться со страхом и робостью. Зато ведь совершенно точно понятно: горячие просьбы, вознесенные в Фарном костеле, Господь должен услышать обязательно. Очень надо, чтобы Бог их узнал и явил милость свою…

Быстро прочитав еще две канонические молитвы, «Радуйся, Мария, благодати полная» и «Символ веры», Доминик перекрестился, закрыл глаза и стал мысленно рассказывать Господу обо всех своих бедах.

Новый опекун^[7] куда строже прежнего. На двор гулять почти не пускает, едва только рассветет, еще даже до завтрака, требует отправляться в библиотеку, длиннющий такой покой, вдоль стен которого расставлены шкафы с книгами. Со шкафов сурово взирают мраморные философы, и от этой их требовательности, а еще от странного пола, выложенного мелкой черной и белой плиткой, сразу же начинает, как от глотка хмельного меда, кружиться голова. В библиотеке находиться совершенно не хочется, но нового опекуна это не волнует. «Ты — Радзивилл, Доминик Героним, придет время, и ты станешь во главе всей Несвижской ординации, поэтому тебе пристало быть мудрым, сведущим, начитанным», — говорит он, как всегда, поглаживая сизый от проклевывающейся щетины подбородок. И вот приходится с утра пораньше читать из философских книг. Глаза слипаются, и хорошо, ежели на французском попадается книга, а то ведь и латыни в библиотеке довольно имеется. Ничего он не понимает, этот новый опекун! Вон пан Коханку^[8] вообще читать научился только лет в десять. И не по азбуке, между прочим. Учитель ему буквы в виде мишеней делал, пан Коханку по ним палил, так и буквы запомнил. А по-другому обучаться грамоте отказывался, говорил, что скучно ему в книжку смотреть. И ничего, жизнь его хорошо сложилась, такое же достойное место среди Радзивиллов занял, как и те предки, что в школах и университетах учились; и с королем польским пан Коханку знался, и от Екатерины к нему посланники прибывали, и обоих он все перехитрить старался.

«Господи, я понимаю, что нового опекуна взять, наверное, просто неоткуда. Но, может, получится сделать нынешнего хотя бы чуточку добрее? Вот так, чтобы, по крайней мере на рассвете, он меня не заставлял учиться? Довольно было бы занятий от завтрака и до обеда, а утренних и вечерних уроков не надобно. Учитель со мной согласен, говорит, что для своих девяти лет я довольно много знаю, и из математики, и из истории», — думал Доминик, стараясь не обращать внимания на уже занывшие от долгого стояния перед распятием колени. Понятно, что ноги затекли. Штаны совсем тонкие и дурацкие, по старым модам, приходится носить: пышные шаровары синей парчи, в таких на коленях стоять — как и вовсе прямо на жестком дереве. Впрочем, что колени, когда еще о самом главном не сказано.

Надо потерпеть! Потерпеть, открыть душу Господу, умоляя о милости и снисхождении…

«Господи, Господи, за что столько боли посылаешь ты рабу своему Доминику? Мне приходится хуже, чем дворовому щенку, чем любому крестьянскому мальчишке. У тех ведь мать имеется близко. Кажется, все можно было бы отдать, лишь бы перекинуться словечком с матушкой! Только ее по-прежнему не пускают в Несвиж. — Мальчик всхлипнул, вытирая заструившиеся по щекам слезы. — Уж несколько лет минуло, как довелось видеть добрые глаза и ласковую улыбку ее. Несколько долгих лет! А опекун все еще непреклонен: раз матушка вышла замуж, то нет ей больше дороги в Несвиж»^[9].

Перед глазами Доминика возник испещренный чернильными строками белый лист бумаги, и отчаяние стиснуло горло.

«Получил письмо от княгини Турн-Таксис, которая вышла замуж за Казановского, грубого дурака польского, печально известного тем, что даже слова по-французски не может вымолвить. Я отказал ей в просьбе вернуть единственного сына, а также заметил, что считаю дальнейшее их общение не имеющим никакого смысла и практической пользы для мальчика», — написал недавно своей дочери князь Михаил. Написал, но отправить не успел, письмо так и осталось лежать на массивном резном столе в библиотеке. Любопытство оказалось сильнее хороших манер, а потом ледяное отчаяние больно ударило в сердце: опять не выйдет свидеться с мамочкой, опекун по-прежнему жестоко отказывает в такой малости…

«Господи, я понимаю: наверное, вряд ли меня отдадут моей матушке насовсем. И еще неизвестно, обрадовался бы ее новый муж такому событию. Но я очень соскучился по ней. Кажется, вот если только на минутку она меня обнимет своими нежными руками — и сразу сделается легче, и все потом можно будет вынести: и князя Михаила, и уроки эти нуднейшие. Я многому научился уже: скакать на лошади, из ружья палить, да и латынь та же уже почти понятна мне. Матушка видела меня совсем маленьким. Вот если бы ей дозволили хотя бы иногда приезжать в замок! Хотя бы иногда — только об этом просить и умолять я осмеливаюсь». — Доминик вздохнул и истово закрестился.

Все, молитва кончена, на душе стало легко и светло. Вот теперь Господу все известно: и о тяжкой разлуке с матушкой, и о желании свидеться. Конечно же, он не откажет в этой просьбе. Бог сотворил целый мир — значит, прекратить разлуку сына с матерью для него и вовсе не сложно.

Перекреститься на алтарь, преклонить колени перед выходом из костела — и можно отправляться в замок. Он недалече. Надо только обогнуть высокую дозорную башню красного кирпича с белыми ставенками, пройти через парк с по французской моде постриженными деревьями, миновать озеро, берега которого заросли ивами с серебристыми листочками. А там уже и мост через крепостной ров, белоснежная высоченная арка, ведущая на внутренний двор. Авось учителя не приметят, и получится тайком проскользнуть на конюшню. Там так интересно! В центре конюшни лежит большой ковер, а вдоль него расставлены курительницы, из которых поднимается вверх легкий ароматный дымок, заглушающий запах навоза. Вокруг — ни соринки, ограды стойл искусно выкрашены краской, многие гости даже решают, что ограды те — из красного дерева. Но, конечно, главное богатство — это кони, вычищенные, холеные, чистейших кровей. Так здорово угощать их яблоками! Лошади доверчиво берут теплыми губами сочную мякоть с ладони, с удовольствием хрустят — а потом смотрят прямо в глаза, благодарно, нежно…

Как же не хватает, ужасно не хватает вот этого, самого главного, нежности и любви! Поэтому и ласка ищется — от животных, от слуг, а больше не от кого ведь. Отца так уже и не вспомнить, младенцы всего полутора месяцев от роду (а ровно столько было, когда батюшка преставился), наверное, памяти еще никакой не имеют. Матушкино лицо тоже уже все больше расплывается в дымке воспоминаний, отдаляется, теряет четкость. Зато постоянно искривленные недовольством черты опекуна, как назло, так и стоят перед глазами…

— Панич! Панич, иди сюда, я драников^[10] нажарила!

Звонкий голос кухарки, полной добродушной Марыси с вечно красным от кухонного жара лицом, прервал мысли мальчика. И Доминик живо проскользнул на кухню, забрался туда прямо через небольшое узкое окошко, расположенное возле самой земли.

— Панич ноги себе когда-нибудь переломает! — заворчала Марыся, с беспокойством оглядывая гостя. Быстрыми ловкими движениями она расправила расшитую золотым кружевом белоснежную сорочку мальчика, выбившуюся из-под слуцкого пояса^[11], а потом неодобрительно покачала головой: — Что это панич себе надумал, через окно прыгать, лестниц и дверей как будто бы нет в замке! А худой, а бледный, а растрепанный, Матка Боска! Садись скорее за стол!

Дважды повторять не потребовалось. Доминик уселся на лавку, схватил румяный поджаристый драник, макнул его в сметану из красивой глиняной крынки и отправил в рот.

Объедение, натурально, совершенное объедение! Не успеешь прожевать — а рука уже тянется за другим и еще за одним…

— Вот это еда! — с набитым ртом прошамкал мальчик и мотнул головой, отбрасывая с лица пряди длинных светлых волос. — Как вкусно! А на наши обеды как принесут всяких перепелов в соусах, пока откушаешь их — намучаешься, мелкая птица, острая кость.

Расхохотавшись, кухарка налила молока, пододвинула кубок к мальчику и покачала головой:

— Ты как твой дядя! Все по-своему норовишь сделать! Шляхтичи готовы горло друг другу перегрызть, только бы получить приглашение на обед в замок. Панский повар не абы где, а в Варшаве учился. А тебя блюда не устраивают! Зато то, что для слуг сготовлено, — за обе щеки уплетаешь. Сумасброд, как и дядя твой!

— Который дядя? Пан Коханку?

— А кто ж еще! Кому закон был не писан?! Помню, он медведя приказывал на трапезу прямо в замок приводить. Вот переполоха здесь случилось! Ужас: девки визжат, гости смеются, медведь ревет.

Доминик изумленно вскинул светлые брови. Мишку? Приказали завести в замок? Того, который все еще сидит на заднем дворе в специальной яме? Иногда медведя выпускают, на потеху гостям, и начинают дразнить. Но он же злющий! Так и норовит задрать зазевавшегося гостя; слуги едва поспевают оттащить разъяренное животное. Куда такого в замок-то?

Марыся обиженно поджала губы:

— Не веришь ты! Твой дядька еще не такое выкидывал! Помню, гостей понаехало в Несвиж, бал устроили. А жара стояла — ну пекло. Дамы и рады бы танцевать, да душно, мочи нет, все веерами обмахиваются. Пан Коханку тут дамам и говорит: «Хотите верьте, хотите нет, а вот завтра зима у нас будет. Не сойти мне с этого места, коли не станем по снегу на санях кататься!»

— Нехорошо так про дядю говорить, но ведь никто не узнает. — Удивленный, Доминик даже перестал поглощать драники, отставил кубок с парным молоком и хитро подмигнул кухарке. — Брехуном он был, дядька мой, откуда в жару снегу взяться? Не иначе как пан Коханку слишком часто звонил в колокольчик, что в винном погребе висит. Вообще, знаешь, Марыся, в сообразительности дяде не откажешь. По лестницам спускаться намаешься, вот пан Коханку заказал колокольчик, позвонишь, и уже подают тебе вино из подвала по специальной веревке. Хитер!

— Ай, панич, все перебиваешь, не слушаешь ты меня!

— Слушаю, слушаю.

— Тогда я дальше рассказываю. Пан Коханку пообещал гостям зиму. И вот на следующее утро дамы выглянули в окно, — на круглом добродушном лице кухарки мелькнула предвкушающая улыбка, — выглянули — и обомлели, все белым-бело вокруг. Натурально, зима!

— Врешь!

— Вот те крест! Зима — а все почему? Пан Коханку распорядился ночью соль по дороге рассыпать да сани запрячь. Конечно, кататься дамы не поехали, похихикали и сразу к озеру пошли, там хоть какое-то облегчение от солнцепека. Зато узнал про такую расточительность (соль недешевая ведь) один шляхтич^[12] и шустренько явился в замок с телегой. А как увидел пан Коханку, что шляхтич тот пытается соли себе набрать, так распорядился насыпать ему телегу солью доверху. Чтобы шел шляхтич пешком, и все в округе видели, какой он жадный, и чтобы было шляхтичу стыдно.

— Стыдно! Скажешь тоже! Да он небось от радости прыгал — целая телега соли. На него все смотрели и думали: вот же повезло дурню. Чудак был мой дядя.

— Я тоже думаю, что стыдно тому шляхтичу не было. Потому…

Окончить фразу кухарка не успела. Лицо ее сначала застыло, а потом исказилось от ужаса. Полные губы чуть шевельнулись — однако из них ни словечка не вылетело и даже ни единого звука.

«Хорошая, конечно, наша Марыська, добрая, то драниками, то блинами всегда угощает, — пронеслось в голове Доминика. — Но ведь глупая она, как все женщины. Не иначе мышку али крысу увидела. Сейчас глаза попучит-попучит, а потом орать непременно начнет. Глупая женщина! Было бы кого пугаться, маленькой мышки! Эх, Марыся, а ведь как хорошо разговаривали мы только что, так интересно…»

Доминик с раздражением обернулся через левое плечо, куда был прикован взгляд сидевшей напротив кухарки. И сначала не заметил там ничего особенного, кроме широкой потемневшей спинки скамьи да серой каменной стены, на которой висел ряд медных, вычищенных до блеска сковородок. Но в ту же секунду он вдруг почувствовал: все же там, за спиной, что-то есть, там словно бы легко колышется сам воздух, беззвучно, но все же пугающе ощутимо.

Мальчик в ужасе вскочил со скамьи, бросился к распахнутому окну и только там осмелился обернуться.

Прямо под потолком кухни, то опускаясь ниже, то взмывая в самый верх, кружилась… женщина в черном платье… она была одновременно странно-прозрачной… и все-таки видимой, видимой так ясно, как висящая на стенке сковородка, которую порой задевал подол полупрозрачного черного платья. Какой жуткий, зловещий танец…

— Ох, Матка Боска! — прошептал Доминик. Он поднял руку, чтобы осенить себя крестом. Только в глазах отчего-то вдруг сделалось темным-темно, ноги стали ватными…

* * *

— Не надо метать бисер перед свиньями. Даже если очень хочется. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. С кем поведешься, от того и наберешься. Павел — псих, сумасшедший. А я не могу себе позволить уехавшей крыши, мне надо воспитывать ребенка…

Тихий, не очень-то убедительный шепот, очередная попытка аутотренинга.

Валерьянка высушила слезы и слегка сковала ледяной корочкой безразличия мучительные болезненные мысли.

Но только принципиально ситуацию это не меняет, в израненной кровоточащей душе по-прежнему плещется такая боль, что ее, кажется, больше не вынести, и возникают всякие малодушные порывы…

— Так, стоп, — пробормотала Лика Вронская, натягивая на голову плед, — давай разберемся, какие такие порывы у меня возникают и из-за чего. Я ведь почти сразу выяснила, что у моего избранника — аутизм^[13]. Знакомый судебный психиатр предупреждал меня: такое не лечится, особенности психики Павла — это на всю жизнь. Но мне казалось: я же — особенная, сильная, я справлюсь с Пашиной болезнью; во мне так много любви, и самые страшные диагнозы станут неактуальными. Пару месяцев мне казалось, что я в раю. Павел был таким внимательным, заботливым, влюбленным. Я неосмотрительно познакомила его с Даринкой. И моей доченьки, настороженно относящейся к незнакомым мужчинам, было не узнать; она приняла Павла сразу же, полюбила играть с ним, даже стала слушаться. А потом…

Вронская замолчала, пытаясь подобрать слова, четко описывающие сложившуюся ситуацию. Но они все не находились. Может, к людям с отклонениями психического развития обычную лексику применить сложно?

Ничего особенного не произошло. Не было ни ссор, ни конфликтов, ни даже споров. Проведенная вместе ночь, счастливый блеск его глаз, нежность. Ураган признаний: «Лика, ты самая лучшая, ты моя любимая». На следующий день Павел не позвонил. От беспокойства (господи, в Москве ведь опять теракты, а Павел часто пользуется метро, его крутой «бумер» — все-таки не вертолет, и перемещаться по городу без машины намного быстрее) дрожащие пальцы с трудом набирают номер. Набирают день, два, три. От равнодушных гудков в трубке можно сойти с ума; неизвестность и неопределенность сжигают нервы. Душа — уже вся в трещинах глубокой обиды. Если с Павлом все в порядке, тогда, получается, он не отвечает на звонки потому, что хочет расстаться? Но почему об этом нельзя сказать прямо?! Потом наконец он перезванивает. Напряженный, истеричный голос в трубке: «Да сколько можно названивать! Что ты хотела? Не надо волноваться, со мной все в порядке. Разумеется, я тебя люблю. Я и не собирался тебя бросать! Не говори ерунды». Еще три дня тишины. И как ни в чем не бывало — приглашает в ресторан, поужинать. Только уже не ясно, что лучше: никакого общения или вот такая, как теперь, ледяная снисходительность. Какие пустые глаза у Павла, он ведет себя пугающе отстраненно. Как его перекосило от простого поцелуя в щеку. И все уже понятно: ремиссия закончилась, болезнь опять поглощает Павла; любимый, как и все аутисты, физически не выносит прикосновений, и одиночество — в настоящий момент это все, что ему требуется. А эта встреча его только мучит. Павел понимает, что, для того чтобы любимая девушка не обижалась, надо хотя бы иногда уделять ей внимание. Но только все, что ему в настоящий момент действительно нужно, — это закрыться одному в своей квартире, работать на электронной бирже, поддерживать стерильную чистоту комнат… Аутизм, увы, не лечится. Однако память услужливо напоминает: ведь совсем недавно этот мужчина был другим, он говорил о своей любви, творил чудеса в постели. А может, еще немного терпения, надо проявить выдержку, сделать вид, что ничего не происходит? И это на какое-то время приносит плоды, любимый словно оттаивает, становится прежним. Когда от счастья опять вырастают крылья — Павел снова исчезает, кричит, страдает, рвет душу. В нем словно живут два человека: один заботлив и адекватен, второй — равнодушен и бесчувствен. Красивое лицо Павла всегда безмятежно. Угадать, кто в нем проявится в следующую минуту, ангел или демон, попытаться понять, от чего зависят приступы, — невозможно. И вот вроде напрашивается очевидный вывод: отношения не сложились. Пора расставаться, прекратить рвать себе нервы, мучить Даринку («Мама, а дядя Паша сегодня придет?» — интересуется дочь, и что отвечать ее чистым глазам? Придет, если у него мозги не заклинит?). Надо учиться жить без этого мужчины, он болен, он неадекватен, он по состоянию здоровья изначально не может предложить нормальных отношений. Но только эта проклятая бабская жалостливость — в ущерб собственным интересам. Ах, бедный Павел, ведь он такой психопат, как же он будет жить один, без поддержки? А может, попробовать последний раз все наладить? Вдруг именно теперь, когда больше нет никаких сил и хочется разорвать этот проклятый круг мучений — вдруг именно теперь все наконец-то сложится, все будет хорошо?..

— Не будет, — пробормотала Лика, вставая с постели. — Ничего хорошего у нас с Павлом уже не будет.

Она подошла к зеркалу, минуту поизучала собственную, с годами ставшую практически идеальной внешность.

Густые светлые волосы пострижены в стильное каре. Огромные зеленые глаза; грустные теперь, конечно, но все-таки выразительные. Аккуратный, чуть вздернутый носик, пухлые губы, высокие скулы. На фигуру тоже не стоит жаловаться: сорок пять килограммов, как до родов, как во времена студенчества; не каждая школьница может похвастаться такой тоненькой талией и стройными ножками…

— Красота — страшная сила, — резюмировала Вронская свои наблюдения и натянуто улыбнулась. — Нет, я не заслужила таких страданий. И я должна думать о счастье своего ребенка. Не хватало мне еще заболеть от всех этих мучений. И кто тогда будет кормить дочь? Не Павел же; когда у него мозги заклинивает, он не выносит даже взрослого человека и, кажется, вообще не умеет о ком-либо заботиться… Все равно мы никогда не сможем ужиться с его припадками. Павел в состоянии обострения будет срываться на Даринке — она же ребенок, шумная и непоседливая, три годика всего. А Павла во время припадков бесят все проявления чужого присутствия; но в чем виноват мой ребенок?.. Нет, все-все-все! Клянусь, я вытащу эту проклятую занозу из своего сердца. И я даже догадываюсь, что именно мне поможет это сделать!

Лика прошла к столу и принялась листать ежедневник.

А что, получается, ничего срочного в ближайшие недели не запланировано.

Новый роман сдан в издательство.

Съемки телесериала по книгам окончены. Кино выйдет на экраны в лучшем случае через полгода, теперь, как объяснял продюсер, предстоит долгий и муторный процесс — монтаж отснятого материала. Однако помощь автора книг в этом деле совершенно не требуется.

Для газеты совсем недавно написана целая куча статей. После окончания романа такой кайф поноситься по Москве с диктофоном, журналистика здорово помогает прийти в себя после активного литературного труда.

Дарина и любимый пес Снап и так уже фактически живут за городом, у родителей. Конечно, тоска по ним и тревога не оставляют ни на минуту. Но им там лучше, чем в Москве, — простор, свежий воздух, ни пробок, ни террористов, ни нервной городской суеты. Итак, проблем с пристраиванием ребенка и собаки на время поездки тоже нет.

Значит…

Вронская включила ноутбук, рассчитывая полазить по сайтам туристических агентств и выбрать тур в какую-нибудь прекрасную экзотическую страну с теплым морем и оранжевыми закатами, которые быстро залечат душевные раны.

Однако стартовой страницей сначала загрузился новостной портал. На весь экран растянулся заголовок: «В Беларуси нашли клад Радзивиллов».

Клад? Старинный? А ведь Беларусь — это совсем близко, ночь на поезде. Может, имеет смысл начать работу над новой книгой и выяснить, что произошло?

Да, пожалуй, это даже лучший вариант, чем поехать на отдых. Заморские красоты принесут радость, но все равно будут горчить недавней потерей. Наслаждаться отдыхом лучше с любимым человеком, а если его нет — как же из головы выбросишь все мысли о недавнем разрыве. А вот когда занимаешься работой, на страдания не остается ни сил, ни времени. Тем более, кстати, называть работой свои источники дохода — будь то писательство или журналистика — все-таки язык не поворачивается. Эти занятия прекрасны, увлекательны, совершенно не обременительны. Как правило, писать книги или статьи хочется даже больше, чем беззаботно загорать на пляже.

Заинтригованная, Лика кликнула на статью и погрузилась в чтение.

Через час она уже мчалась в своем «фордике» на Белорусский вокзал за билетом.

Пробок на дорогах не было, но Вронскую это не радовало. От случившегося, несмотря на все попытки отвлечься, очередного приступа любви к Павлу ныло сердце, и из глаз (вот позорище, взрослая женщина, а сопли распускает, как ребенок!) лились слезы. Стараясь успокоиться, Лика включила радио на полную громкость. А вдруг хотя бы оглушительный рев попсы заглушит эти невыносимые муки?..

* * *

«Не надо было заходить на вещевой рынок, — ругал себя Валерий Клишевич, нервно постукивая пальцами по рулю автомобиля. — Вот привез клиентку, получил на чай — и катись отсюда на следующий заказ, таксиста, как волка, ноги кормят. Но нет, мне ведь больше всех надо! Я же любознательный! Припарковался, вышел. И что? Одно расстройство! Розничные цены на джинсы и свитера на десять процентов ниже, чем тот опт, который я взял. Не понимаю, как это случилось! Я ведь анализировал предложения всех поставщиков, даже придумал схему, позволявшую мне взять товар по минимальной цене. «Другие соображают лучше», — опять скажет Ритка, презрительно усмехаясь. И я промолчу, потому что крыть нечем. Склад забит китайскими и турецкими шмотками, которые придется реализовывать себе в убыток, скоро надо платить налоги, в такси я зарабатываю копейки, и это значит…»

Валерий в отчаянии обхватил голову руками и застонал.

Опять с его бизнес-идеями ничего не выходит! Опять! Но почему? На некоторых приятелей посмотришь: сегодня у них маленький киоск, завтра целый павильон, послезавтра уже магазин. Со стороны это кажется таким простым: купить подешевле, продать подороже, прибыль вложить в расширение. Но на практике…

А ведь сидеть и не дергаться тоже было нельзя; под лежачий камень вода не течет. Если хочешь изменить свою жизнь — надо действовать. Изменений хотелось…

Что это за работа — таксист? Удовольствие-то она, впрочем, доставляет; это здорово — носиться по городу, ловко маневрировать, знать, где бывают пробки и как их объехать. Нравится держать руку на автомобильном пульсе столицы. Нравится общаться с людьми. Это та еще арифметика, это высший пилотаж психологии: за полчаса поездки сделать так, чтобы клиент расщедрился на чаевые, да еще и поблагодарил. Но. Пункт первый: больших денег в этой профессии не сделаешь, заработков едва хватает на то, чтобы свести концы с концами; да и обслуживание автомобильной «лошадки», пашущей с утра до ночи, требует постоянного вложения средств. Пункт второй: здоровье в салоне автомобиля теряется с катастрофической быстротой. Сначала садится зрение, потом появляются боли в спине, геморрой; проблемы со сном (ночью больше всего заказов, придешь домой под утро — и мучаешься от бессонницы), проблемы с желудком (перехватишь на ходу гамбургер, а это разве еда. Ну и курево проклятое, уже и сил нет дымить, а все равно, как с клиентами затишье, рука за сигаретой тянется). Пункт третий: непрестижно. Нет, может, какому-то простому парню, приехавшему из провинции, такой расклад — предел мечтаний, вершина карьеры. Но для минчанина, окончившего истфак БГУ, баранку крутить — это как-то несолидно, хотя и более денежно, конечно, чем в школе историю преподавать. И четвертое: с такой внешностью… «Вы похожи на Ричарда Гира», — восхищенно говорят клиентки, усаживаясь в старенький «Пежо». Им просто больше не с кем сравнивать. На самом деле Ричард Гир с Джорджем Клуни нервно курят в сторонке. Рост под два метра, отличная фигура, а лицо… Еще не встретилась та женщина, которая осталась бы равнодушна к огромным голубым глазам, красиво очерченным скулам, многообещающему рту. В общем, с внешностью повезло, она здорово облегчает жизнь. Потому что, как бы ужасно ни шли дела, всегда найдется дамочка, готовая заплатить сто долларов за пару часов, проведенных в койке. Или взять на содержание, поселить в своей квартире, оплачивать ремонт авто и затыкать дыры в неудачных бизнес-проектах. Как Рита… Впрочем, одно другому не мешает. Можно утром быстренько утешить случайную, изнывающую без секса дамочку, снять на заработанные собственным телом деньги шикарную проститутку, а вечерком с честным видом вернуться к Ритке.

Рита, Рита… Не первая из используемых женщин. А почему, собственно говоря, надо отказываться от того, что само плывет в руки? Быть альфонсом не комильфо? Да ладно, по большому счету, все люди продаются. Просто не у всех есть такие огромные возможности, не перед всеми выстраивается очередь из влюбленных дамочек. И вот Рита — очередной этап в круговороте покладистых состоятельных женщин. Успешная (к тридцати годам — замдиректора нефтегазовой компании), не очень красивая (а вот это уже совершенно неважно, ночью все кошки серы, и банковская карта с неограниченным кредитом — отличная компенсация), сильная, волевая. При этом она казалась такой влюбленной, услужливой, предупредительной. Когда возникла идея создать свой бизнес — Рита с воодушевлением поддержала, оплатила аренду склада, дала денег на закупку товара и рекламу. Только вот ничего с этим бизнесом проклятым не выходит. А Ритка только злорадствует. Ей по кайфу, что она, хрупкая тридцатилетняя девушка, содержит высоченного сорокалетнего мужика; что любовник должен ей уже не один десяток тысяч долларов и поэтому будет послушно выполнять все ее капризы. О нет, на жертву альфонса Рита теперь уж никак не походит. От ее слепой горячей влюбленности ничего не осталось. Как девчонке нравится унижать своего партнера! Должно быть, ей на ее серьезной ответственной работе мозг запарят, вот она домой приходит и сбрасывает накопившийся негатив. Рита даже рассчитала домработницу, заявив: «Мне будет менее накладно, если ты станешь заниматься уборкой, хоть какая-то польза для общего быта. Большего ты делать не в состоянии! Бросай такси, там все равно платят копейки. Занимайся хозяйством, уборкой, борщи вари…»

«Конечно, лучший вариант в этой ситуации, — подумал Валерий, заводя двигатель, — это найти новую дамочку, которая оплатит все мои долги перед Риткой. Рита хитрая, предлагала помощь — а расписки брать не забывала, мы ходили к нотариусу, все как полагается. Найти бы новую подругу, которая оплатит все долги. Но, конечно, это все нереально. Ту же Риту пришлось два года почти бескорыстно трахать, пока она пришла к выводу, что я ее страстно люблю. Быстро минимум пятьдесят тысяч долларов никто не выложит. Если у девки хватает мозгов заработать такие деньги, то просто так, за красивые глаза, она с ними ни за что не расстанется. За новой дойной коровой придется поухаживать. А как, когда Ритка с меня глаз не спускает? Замкнутый круг какой-то!»

Отключив рацию (состояние ужасное, все равно на чаевые нечего рассчитывать), Валерий сначала просто бесцельно кружил по городу, пытался успокоиться и взять себя в руки. Вывеска книжной ярмарки вдруг подсказала ему еще один способ отвлечься. С филигранной точностью профессионального таксиста припарковав машину, Клишевич торопливо вошел в большой павильон.

Уже прочно обосновавшийся в душе страх перед Ритиным ворчанием («Хватит забивать своим дурацким Пикулем мою квартиру!») заставил криво усмехнуться.

Господи, это же надо до такого дожить! Чтобы просто бояться купить понравившуюся книгу…

Валерий грустно посмотрел на свое отражение в стеклянной витрине.

А ведь там отражается такой красавчик! Никогда не скажешь, что любовница его зашугала до нервного тика!

Идеальная фактурная внешность хорошо упакована в отличные шмотки; на одежду Рита денег никогда не жалела. Светлый стильный плащ от «Хьюго Босс», элегантный свитер, дорогие джинсы, итальянские модельные ботинки.

Таксист, как денди лондонский одетый.

Специалист по кунилингусу, дорого, качественно. Фантазер, в очередной раз размечтавшийся поднять неплохой капитал на торговле одеждой — и со всей дури шмякнувшийся о грешную жесткую землю.

Тьфу, гадость какая… не те мысли приходят в голову… совершенно не те…

— Валерка! Что же ты к нам в архив не заходишь? Как дела твои? Ну, ты франт! Всегда был франтом!

Пожимая протянутую ладонь однокурсника, Валера мгновенно расправил плечи, придал лицу утомленно-успешное выражение, сверкнул голливудской улыбкой:

— Некогда, старик. Поднимаю свой бизнес. Дела идут в гору, скоро буду расширяться!

Валерий врал, как всегда, вдохновенно. И постепенно сам начинал верить в собственную ложь.

Действительно, перед однокурсником, седенькой, прилизанной крысой из архива КГБ, уже стоит кто? Да ведь крутой бизнесмен, прирожденный лидер! А то, что этот лидер сходит с ума от Ритиного ворчания и излишнего темперамента в спальне — так это мелочи, временные трудности, все образуется. Это ничего, что к сорока годам нет ни своего угла, ни семьи, ни детей — только выводок раскрученных на деньги не очень красивых баб. Все еще наладится. Вот пойдет торговля, потом получится купить просторную квартиру, машину, «БМВ» или «Мерседес», конечно, чего размениваться на мелочи.

— Подожди, все это, конечно, очень интересно, — перебил однокурсник монолог о Валериных бизнес-успехах. — У меня для тебя очень важные новости. Как здорово, что мы вот так случайно встретились. Ты не представляешь, я ведь искал тебя. Но по городскому номеру меня обругала какая-то девушка и сказала, чтобы я больше не звонил. А мобильного твоего у меня не было. Валер, я долго тебя искал. Закон подлости. А может, ты уезжал? Впрочем, неважно. Ты сейчас упадешь! В это невозможно поверить, но…

Валерий Клишевич слушал торопливый, сбивчивый рассказ однокурсника. И, действительно, был готов упасть в обморок.

В голове сенсационная информация просто не укладывалась.

Наверное, она многое меняла. Открывала в том числе и новые финансовые перспективы. Да-да, пожалуй, какую-то выгоду при таком раскладе возможно извлечь. Если повезет…

Конечно, однокурсник все говорит правильно.

Только так и должно быть.

О таких вещах можно не знать на сознательном уровне — но все равно догадываться интуитивно. Всегда ведь было совершенно четкое осознание своего отличия от других людей, невозможность довольствоваться малым.

Так вот почему любой компромисс казался чем-то неправильным! Просто кровь не обманешь…

Ошеломленный, обрадованный, Валерий с трудом распрощался с приятелем, вернулся в свою машину и завел двигатель.

И сразу же возникло непреодолимое желание поехать в Несвиж.

— Стыдно кому признаться, я ни разу не был в замке Радзивиллов, — пробормотал Валерий, нажимая на педаль газа. — Да пошло оно все куда подальше: такси, Рита, долги! Теперь все будет совершенно иначе. Если только мне повезет…

Примечания

6

Отче наш, сущий на небесах! Да святится Имя твое. Да придет Царствие Твое. Да будет воля Твоя как на небе, так и на земле. Хлеба нашего насущного дай нам сегодня. И отпусти нам грехи наши, как и мы отпускаем должникам нашим. И не введи нас в искушение, но избавь от лукавого. Аминь. — Текст католической молитвы (бел.).

7

Сначала опекуном наследника был композитор Матвей Радзивилл, однако за участие в восстании Тадеуша Костюшко он утратил право опеки, и опекуном стал воевода князь Михаил.

8

Кароль Станислав Радзивилл, дядя Доминика, — один из наиболее колоритных князей. Свое прозвище — пан Коханку — он получил, так как любил обращаться к своим собеседникам «коханы пан», «пане коханку», что можно перевести примерно как «любимый пан».

9

Мать Доминика, немецкая княжна София Турн-Таксис, судя по исторической литературе, обладала скорее не развитым материнским инстинктом, а повышенной любвеобильностью и не очень страдала в разлуке с сыном.

10

Оладьи из тертого картофеля, национальное белорусское блюдо.

11

Часть костюма белорусской и польской знати, пояс с тончайшей искусной вышивкой, выполненной золотыми и серебряными нитями, настоящее произведение искусства.

12

Дворянин в Польше, Беларуси.

13

Более подробно об истории знакомства Павла и Лики Вронской см. роман О. Тарасевич «Кольцо принцессы Дианы».