Абатские рассказы

Ольга Сурина-Чистякова, 2021

Советское детство в деревне: такое наивное, чистое и беспечное! Но в каждом детском опыте скрыты свои тайны, открытия, разочарования…

Золушка

По выходным меня забирали к себе тетя Галя и дядя Витя (родной брат моей матери), которые жили в Абатске минутах в 25 от бабушки. Тетя Галя работала старшей медицинской сестрой в детском отделении Абатской больницы, дядя Витя — водителем грузовика по доставке баллонов с газом населению. Всю неделю у бабушки я изнывала от скуки и только в выходные жизнь, казалось, кипела вовсю. Дом дяди, по сравнению с бабушкиной кухней и комнатой, казался для маленькой меня, огромным: прихожая, летняя кухня и кладовка, где обитал мой двоюродный брат; коридор, налево спальня тети и дяди с большой белой печью, напротив просторная кухня, тоже с печкой в керамической плитке; в конце коридора — большой проходной зал-гостиная и, наконец, маленькая спальня с двумя кроватями, где спала я и моя двоюродная сестра.

В деревянном доме было свежо и уютно. Простая обстановка не отвлекала от главного — от людей, которые жили в доме. Там всегда было многолюдно и что-то происходило: приходили гости и соседи, велись разговоры с детьми и родственниками, обсуждались и делались дела — всё с хорошим настроением, шутками, задорно и жизнерадостно. Эта семья стала для меня примером: там я поняла, что значит любить, уважать, поддерживать друг друга. Отношения тети Гали и дяди Вити на долгие годы стали для меня эталоном семейного очага, в котором любят и уважают своих детей, друг друга, где часто звенит смех и всё наполнено счастьем.

Когда я маленькой гостила в их доме, жизнь моя была ярка и насыщена событиями. Совсем не думала я о том, что могла доставлять какие-то хлопоты и заботы, как не думает об этом ни один счастливый ребенок. Но потом во мне поселилась убежденность, что я могу приходиться в тягость людям, которые меня временно приютили. Поэтому я должна стараться «искупить» затраты на моё пребывание там каким-то, желательно тяжелым и изнурительным, трудом. Хоть от меня никто никогда не требовал исполнения какой-либо работы, я часто сама просила дать мне какое-то дело. А потом была очень горда, когда чувствовала себя «полезной», как бы оправдывая своё пребывание в этом счастливом месте.

Время шло, я подросла, и акцент моих тёти и дяди ожидаемо сместился на появившихся внуков, которых тоже привозили из Тюмени и Лянтора на лето. Первое время я жестоко страдала от того, что потеряла большую часть внимания. Но, как всем подросшим детям, мне пришлось смириться, что малышей любят больше, чем взрослых, а своих детей, больше, чем чужих.

В один из летних солнечных выходных дней, когда народу в доме было много: родители, дети, внуки, родная племянница тёти Гали с семьёй и я, после шумного завтрака пышными блинами с домашней сметаной и молоком, всей толпой было решено поехать собирать землянику, которой в том году были усыпаны местные леса. После этого предполагалось искупаться в реке Ишим. День обещал быть потрясающим! Дети с шумом носились по дому, взрослые собирали необходимые вещи в сумки, веселая суета кружила всех, иногда сталкивая между собой.

Когда пришло время рассаживаться в мотоцикл с коляской и машину, то оказалось, что места на всех не хватает. Малышей было решено везти в люльке мотоцикла с дядей Витей и тетей Галей, ещё четыре взрослых и двое детей входили в машину. Мне места не оставалось. Понимая, что никто не останется, уступив мне свое место в машине, я самоотверженно принялась всех уверять, что на самом деле совсем не хочу ехать, а спокойно останусь дома одна, пока они погуляют в лесу и искупаются. Убеждать всех, что совсем не переживаю, долго не пришлось: веселая толпа завела моторы и скрылась за пригорком.

Я закрыла калитку и постояла какое-то время, не веря, что меня действительно бросили. Мне было отчаянно больно признавать, насколько легко мной можно пренебречь. Остро я почувствовала себя на месте лишней родственницы, которая всем в тягость.

Вернувшись в осиротевший дом, который минуту назад звенел на разные голоса, я вошла в кухню. На столе, с которого второпях забыли убрать варенье и топленое масло после завтрака, стояла гора немытой посуды. Видимо, хозяева предполагали всё помыть по возвращении и не стали тратить время. Какое-то время мы с посудой смотрели друг на друга. Затем как-то само пришло на ум, что я как Золушка, которую не взяли на бал (дуновение ещё недалеко ушедшего детства) и я заплакала.

Я умылась в умывальнике над раковиной в кухне и огляделась. Перед тумбой валялись несколько кем-то оброненных цветных бумажек. Я подняла их и, не разглядывая, бросила в помойное ведро. На раковине, свернутая в несколько раз лежала серая тряпочка. Тут во мне взыграла гордость и я решила: «Что ж! Если меня не взяли на бал и не надо! Если я, как Золушка в этом доме, то перемою всю посуду! Когда они все вернутся и увидят, что во время их веселья, я трудилась за них, то им, конечно, станет очень стыдно за то, что они меня бросили!»

В неукротимой решимости исполнить свой «план мести», я стала оглядывать кухню в поисках тазика. Его видно не было. Я очень запереживала, что домочадцы могут вернуться раньше, чем я закончу с помывкой, и эффект будет не тот. Я вышла на улицу. Внимательно оглядев ограду, увидела большой желтый металлический таз у забора. Притащив его в дом и налив доверху холодной воды из ведра, серой тряпочкой с раковины я тщательно перемыла всю посуду (даже сковородки и большую кастрюлю, в которой заводили тесто на блины). Потом всё вытерла махровым полотенцем, висевшим на двери, и убрала на полки. В дополнение я вытерла со стола, поставила в ряд табуреты и, очень довольная собой, осталась ждать хозяев. Ждать пришлось недолго.

Когда все приехали и стали расходиться по комнатам и переодеваться после купания, я, как ни в чем не бывало, сидела и читала. Когда женщины и дети собрались на кухне и стали накрывать стол к обеду, я, как бы случайно, прошла мимо. Тетя Галя окликнула меня.

— Спасибо, Оленька, что перемыла всю посуду! А то мы с этими ягодами так намаялись,… а тут уже обедать пора. А скажи, ты какой тряпкой посуду мыла?

Я с гордостью указала на серую тряпочку на раковине под умывальником.

— А в каком тазике? — почему-то не унималась тетя Галя.

— На ограде у забора взяла. А вытирала вот этим полотенцем — кивнула я на дверь.

По тому, какой дикой гиеной взвизгнула в истерическом смехе моя двоюродная сестра, я поняла, что что-то не так.

Как оказалось, посуду я вымыла в тазике, из которого обычно мыли полы в доме и бане. А тряпку использовала, которой сморкали детям сопли. После чего тщательно вытерла всё полотенцем, которое вчера использовал в бане дядя Витя. Стыдно было невероятно. Все надо мной смеялись, хоть вины в том, что я сделала, не было никакой.

Тетя Галя открыла шкаф и показала мне, где стоит нужный тазик для мытья посуды, а также подходящие тряпки. Я же внутренне тут же дала себе клятву: откусить себе руку, если ещё раз решу делать что-то в доме, без ведома хозяйки.

Вся семья снова и снова пересказывала мой поступок, как хороший анекдот, который с каждым новым разом обрастал новыми подробностями. Мне было тошно, я не знала куда деться. На меня никто не злился и не обижался, все дружно перемывали посуду, которую я уже «помыла», шутили и дурачились.

Позднее я понуро сидела на лавочке и отмахивала приставучих комаров, когда все в доме всполошились: пропали билеты на самолет у племянницы тети Гали. Она начала собираться в дорогу (выезжать предстояло на следующее утро) и обнаружила пропажу. Она с мужем и двумя детьми так долго планировали эту поездку и вот, Юг «накрывался медным тазом». Все бросились искать пропавшие билеты и перерывать дом верх дном. Я нехотя присоединилась к всеобщей суматохе, но, не представляя, что именно я ищу, не особенно старалась. В значительной степени я даже была рада, что произошло что-то важнее моего поступка и все оставили, наконец, меня в покое.

Спустя пару часов бесполезных поисков, все сидели на кухне и пытались принять тот факт, что никто ни на какой юг не едет. Все были непривычно молчаливы и не знали, что ещё предпринять. Под вечер билеты на самолет нашлись так же внезапно, как и пропали: дядя Витя понёс выносить помойное ведро и они всплыли на поверхность.

В дом опять вернулось веселье: много шутили и громко смеялись, радуясь, что всё обошлось. Все гадали, как билеты могли угодить в мусор, что бы было, если бы они не всплыли?

О моем поступке с посудой совсем забыли и обсуждали только предстоящее путешествие гостившей у них семьи. Я благоразумно умолчала, что цветные бумажки, которые оказались билетами на самолет, бросила в помойное ведро я, искренне полагая, что, так как сделала это случайно, а также без последствий, то не стоит привлекать к себе внимание. «Для одного дня насмешек достаточно», — твердо решила я.

Качуля

Проводя каждое лето в Абатске по два-три месяца, я ежедневно маялась от скуки и думала, чем себя занять. В деревне в советское время никто не забивал себе голову: как бы развлечь ребенка. Ребенок здоров, одет, обут, накормлен, для прогулок — ограда, из друзей — соседские ребятишки. Бабушка вставала рано, в четыре утра, и принималась за хозяйство. После обеда она обычно ложилась поспать на час, затем снова занималась домашними делами и спать ложилась рано — в восемь вечера. Я просыпалась около девяти, завтракала и до обеда была предоставлена сама себе. Когда наступал дневной тихий час, я бродила или сидела возле бабушки и ждала, когда она проснется.

Самое унылое время был вечер. Телевизор старенький постоянно рябил, выдавая тусклую черно-белую картинку. Это могли быть новости или какой-нибудь скучный взрослый непонятный мне фильм. Днем телевизор не включали, под предлогом того, что он «перегорит». В семь вечера запиралась калитка ограды на задвижку-трубу, двери в дом закидывались на крючок. Дед Семён спал в комнате-кухне, где стояла большая русская печь, бабушка спала на скрипучей панцирной кровати в комнате, я — напротив, на старом полуразваленном диване, пружины которого давно повыскакивали в нескольких местах и неровными валунами таранили мне спину. Чтобы устроиться на ночь приходилось долго возиться, располагаясь таким образом, чтобы вылезшие пружины не пихали меня в бок.

Бабушка перед сном всегда читала молитву. Это было странно, ведь я была некрещёный октябренок, и дома такого от родителей никогда не слышала. Я считала это почти колдовством, заговором и не понимала, как взрослая бабушка, прожившая всю жизнь в Советском Союзе, верит в эти сказки о боге. Бабушка начинала неистово храпеть.

Кроме этого, в доме не переставая звучало радио. Его не выключали и не делали тише даже на ночь, чтобы не сбить прием сигнала. Летом за окном и в комнате в восемь вечера было совсем светло. Спать не хотелось. В городе я никогда так рано не засыпала. Бабушка храпела с присвистом и громыханием, выпуская воздух откуда-то из глубин. По радио какой-то визгливый женский голос нудно читал какие-то партийные новости. В бок злобно тыкали пружины дивана. Промучившись час-другой, я всё же засыпала.

Днём можно было поиграть в две из моих игрушек, доставшихся мне от других бабушкиных внуков — старого пластмассового облезлого жирафа и «слонятку» — серого слона, ценность которого была в крутящихся ногах, голове и хвосте; полистать две детские книжки, зачитанные до дыр (других книг в доме бабушки не было); порисовать в тетрадке цветными карандашами. Можно было забраться на печь, где вероятность встретить и потискать спящего кота увеличивалась в несколько раз. Можно было смотреть за бабушкиной работой: особенно было интересно, когда она садилась плести половики из кусочков разноцветных тканей или доставала большую круглую стиральную машину-цилиндр и та, недовольно бурля и фыркая, разбрасывала по кухне хлопья пены.

Конец ознакомительного фрагмента.