Гласные. Стихи

Ольга Старушко

В «Гласных» собраны стихотворения разных лет.Они о слове, написанном и звучащем. О том, чем мы дышим и о чём говорим, как связаны чувство родной речи и наша земля: от А до Я.

Казнить нельзя помиловать

Известнейшая из амфиболий

античности.

Окаменевший слепок

слов пифии, которым верят слепо.

Горячий воздух рвётся из щели

в земле.

Треножник над разломом.

Дева,

вдохнув дурмана восходящей пневмы,

бормочет непонятные слова.

Оракул в храме Аполлона в Дельфах.

Здесь предсказанья тёмные ловя,

тотчас несут их толковать поэтам.

И запросто прочесть и так, и этак:

двусмысленность придётся извинять.

Шипит битуминозный известняк

и выделяет в воду этилен

на глубине, где плещет ключ Кастальский.

Три тысячи таких тягучих лет

оракула сладкоречивый тлен

вдыхали вдоволь.

Крез утратит царство.

И до него бесчисленные все:

цари и Фив, и Спарты, Одиссей,

изгнавший по навету Телемаха,

наследника, осиротив Итаку —

толпятся у треножника, дрожат

и вожделеют золота и славы,

не замечая, что стекает яд

с губ пифии, жующей листья лавра,

и газ летучий — грёз её виновник.

Плесни из амфоры, прошу, ещё вино мне.

Того нельзя ли, этого нельзя,

а скот у храма в жертву принеся

двенадцатого гекатомбеона

и заучив приятные на слух

загадки, греки верили, что злу

звук преградит дорогу, как Пифону.

Ах нет, я вру: в Додоне сын Лаэрта

не понял шелест дуба в древней роще —

там смерть от рук сыновних напророчил

оракул: место, а не голос чей-то.

Ещё оракул — собственно слова,

формулировка.

Правда такова,

какой хотим мы, обмануться рады.

И буквы на дощечках нацарапав,

пройдоха-жрец всучит нам перевод.

А что же до кастальских пенных вод

и вечной болтовни про вдохновенье —

всё дело, виночерпий, в этилене.

Ты только погляди: кто там в летах?

На склоне лет и моралист Плутарх

был удостоен жреческого сана

в дельфийском прорицалище, в том самом,

где изначально пифия раз в год

вдыхала газ и бредила.

Но вот

не только в день рожденья Аполлона,

а ежедневно стали ждать словес,

и газ весь улетучился.

Исчез.

Мукой ячменной жертвенник в колоннах

чадил.

Жрецы курили лавр вотще.

Торчал пупом земли священный камень,

но всё темней казался смысл речей —

и ничего из них не почерпнуть.

Плутарха занимало: почему

не прорицает более стихами

служительница Аполлона в Дельфах?

Поэзия, мой Ганимед, как дева

небрежна стала в метре и в словах.

А перифразы, написал Плутарх,

отёрши пот с чела, уже не в моде.

Двусмысленности цели не находят,

стихи никто не учит наизусть.

И сладость пневмы выдохлась.

Боюсь,

ты сам решаешь, в чём твоя стезя:

сказать нельзя.

И не сказать нельзя.