Повезло. 80 терапевтических рассказов о любви, семье и пути к самому себе

Ольга Савельева, 2021

Помните, как в детстве мы подкладывали монетку под пятку перед экзаменом, а после получения заветной «пятерки» счастливо выдыхали: «Повезло!»? Этот сборник – ваш счастливый пятак. Только не для экзамена по математике, а для другого, более важного, который мы сдаем всю свою жизнь. Экзамена под названием «счастье». Ольга Савельева – мотивирующий лектор, блогер и автор – заботливо собрала в издании любимые рассказы читателей. Они согреют изнутри, помирят тех, кто в ссоре, помогут найти силы и вдохновение в минуты слабости и научат встречать каждый день с улыбкой. В сборнике вы найдете рассказы из уже полюбившихся бестселлеров, а также шесть бонусных историй, написанных специально для нового издания. P.S.: Осторожно: чрезмерное чтение Ольги Савельевой вызывает привыкание!

Путь к себе

Книга

Когда вышла моя первая книга, возникла необходимость ее презентовать читателям. Издательство сделало огромный баннер с моей фотографией: «Ольга Савельева, писатель». Меня поразило слово «писатель». Кто писатель? Я — писатель? Я думала, что писатель — это Тургенев или Толстой. А оказывается, Савельева теперь тоже писатель!

Очень многие люди вокруг издавали свои книги как визитки. Например, один мой знакомый издал свою биографию, собираясь баллотироваться в депутаты. Другой издал книгу о бизнесе, которым он занимался. Наконец, одна знакомая медиаперсона, монетизируя свою медийность, издала фолиант, как хорошо выглядеть. С учетом, что ей на момент издания не было и 30, было непонятно, почему она вообще может выглядеть плохо.

Многие из вышеперечисленных даже не сами писали книги, а нанимали для этого литературных негров. И вот я думаю: они тоже писатели?

Изданная книга, в которой твоя фамилия на обложке, автоматически делает тебя писателем?

Один мой знакомый любит рассуждать про относительность. Однажды мы сидели с ним в ресторане, и он сказал: «Вот ножик. Видишь? Я им масло мажу на хлеб. А можно тем же ножиком совершить убийство! Все относительно…»

Я долго стеснялась считать себя писателем. Какой я писатель? Я скорее изданный блогер. Но потом я стала получать ежедневные благодарности за свои книги. Люди читали и говорили: «Еще! Хочу еще!»

Я выпустила вторую книгу. Точнее, не я, а издательство. Я ее написала, а издательство, назначившее меня писателем, выпустило в свет. Она повторила успех первой. Теперь читатели мне говорили спасибо за две книги.

Я села за третью. Муж смеялся: «Джинна выпустили из бутылки». Сын говорил: «Горшочек, не вари!»

А я не могла остановиться.

Однажды мой сын пришел из школы и сел за уроки. Бухтел, учил что-то. Слышу — бормочет про лучезарны вечера, бодрый серп.

— Мам, а что такое праздная борозда?

— Что?

— Праздная борозда…

— Это когда на почве осталась борозда, и она…

— Праздная?

— Точно.

— Лишь паутины тонкий волос блестит на праздной борозде… — вздыхая, повторяет сын. Он выглядит несчастным. Он просто зубрит, ему не нравится стихотворение и непонятен смысл.

Это Тютчев. Он прекрасный поэт. Но он жил давно. Любовался природой. Тонким волосом паутины. А мой сын живет сегодня, в XXI веке, в спальном районе столицы на пятнадцатом этаже. Он очень далек от тонкого волоса паутин и праздных борозд.

Ну вот как привить ребенку любовь к школе, если он во втором классе вынужден карабкаться сквозь отдыхающие поля, падающие колосья, хрустальные просторы на праздную борозду, где блестит паутина?

Мне кажется, не существует ребенка, который бы выбрал томик Тютчева вместо YouTube. Тютчева дети читают принудительно, через сопротивление и внутренний протест. Как рыбий жир, который нас заставляли принимать в детстве, наливая неприятную, но полезную жидкость в столовую ложку.

— Мам, я устал учиться, я отдохну, ладно? — спросил сын.

— Конечно.

Спустя десять минут я зашла в комнату и обнаружила, что сын читает… мою книгу.

— Ты же хотел отдохнуть, — напомнила я.

— Ну так я и отдыхаю, — пожал плечами он. — Мне стыдно перед одноклассниками. Почти весь класс тебя уже прочитал, а я — родной сын! — нет.

— Ну и как тебе? — уточнила я.

— Я не очень люблю читать, ты знаешь. Но из всего, что я когда-либо читал, это самая интересная книга в моей жизни.

Мне давно не было так приятно. Да что там — я была счастлива. Детей не обманешь — дети еще не умеют врать самим себе. Они, когда могут сами выбирать, едят то, что вкусно. Надевают то, что удобно.

Читают то, что интересно.

Потом вышла моя третья книга. Она повторила успех первых двух.

Несмотря на присущий мне синдром самозванца, обесценивающий любой мой результат, я стала допускать мысль, что мой успех не случаен. Слово «писатель», произнесенное в мой адрес, больше не царапало меня своей незаслуженностью.

Я стала думать о себе именно в этом ключе. Это моя новая сфера, и я в ней успешно развиваюсь.

Я придумала себе новую мечту и написала об этом в блог: хочу, чтобы мои произведения вошли в школьную программу и чтобы в учебнике литературы был опубликован мой рассказ с фотографией, где я красиво смотрю вдаль, и глаза такие загадочные, с поволокой, и прическа такая солидная. А двоечник и хулиган Васечка пусть бы пририсовал мне усы во все лицо.

Вот была бы умора!

ЧИТАТЕЛИ ГОВОРИЛИ МНЕ СПАСИБО, ВЕДЬ В ЭТОТ МОМЕНТ ЖИЗНИ ИМ БЫЛА НУЖНА ИМЕННО Я.

Я часто говорила об этой мечте, и она больше не казалась мне несбыточной. А потом к этому посту в блоге оставила публичный комментарий одна читательница. Не дословно, но она написала следующее: «Ольга, я учитель русского языка и литературы с большим стажем и с удовольствием читаю Ваши посты. Не обижайтесь, но блогер все-таки не писатель. Вы в силу своего темперамента и потенциала стремитесь занять много позиций в этой жизни и объять необъятное. Не стоит. Чтобы быть писателем, необходимо глубоко изучить основы писательского труда. Писательство — это занятие, требующее профессиональной подготовки, которой у вас нет, и всем это очевидно».

Я часто слышу критику в свой адрес и привыкла думать о ней в конструктивном ключе. А тут мысли этой учительницы совпали с моими страхами, подсветили мою неуверенность в себе, усилили мои сомнения. Они были как ушат холодной воды.

А ведь правда! Я не училась на писателя, просто книжки клепаю, какой же я писатель? Не писатель, а самозванец. Сейчас как вбежит литературная полиция, отдел имени Булгакова, да как приложит меня об пол с моим самомнением.

Я стала мысленно оправдываться перед той учительницей и вдруг поймала себя на чем-то очень созвучном, просто дежавю. А! Точно! Я как раз примерно то же самое продумывала в процессе написания книги про материнство.

Если ты родила ребенка, ты мать? А если ты родила и отдала? Тоже мать? Как понять, какая ты мать? Настоящая или так, самозванка? Какие внятные результаты, кроме детей, можно записать в копилку экспертности? После какой книги и с какими тиражами человек может называть себя писателем? После скольких детей и с какими их результатами человек может называть себя хорошим родителем?

Может, это какое-то внутреннее чувство? Вроде призвания.

Призвание — это то, что ты готов делать бесплатно, что ты делаешь, когда тебе плохо, чтобы стало хорошо. За что тебе чаще всего говорят спасибо. Мне каждый день говорят спасибо мои читатели. Это люди, которые купили мои книги и не пожалели об этом.

Они видели, что я не Тургенев и не Тютчев, но в этот момент жизни им нужна была именно я, они прочли, прониклись и захотели еще.

Мне часто говорят спасибо мои дети. За кашу. За шарф. За игрушки. За то, что я рядом, играю с ними в догонялки. Я чувствую, что материнство — мое призвание. И творчество — тоже. Я написала ответ той учительнице.

«Спасибо за мнение, Елена. Оно вполне созвучно моим мыслям. Вы считаете, что я много на себя взяла. В принципе вы пришли подрезать мне крылья. Каждый сверчок знай свой шесток. Блогер не может считаться писателем. Вы во многом правы, но времена меняются. Вам кажется, что люди, жившие в эпоху Толстого, плавно перекочевали в современность. И вы как бы защищаете их от моего недотворчества. С вашей позиции учителя это очень недальновидно. Вы же не могли не заметить, как изменились дети. Им не все понятно и интересно на уроках, потому что их вынужденно пичкают непонятной их возрасту классикой, и они читают без удовольствия. И это, к сожалению, факт, с которым придется считаться.

Детям жить предстоит во времена, в которых живет не Тютчев, а Савельева. И им, пытливым умам, нужны ответы на современные вопросы.

Сейчас нет дворян, нет цирюлен. Сейчас есть манагеры и барбершопы.

Мы с Тютчевым и Толстым — не конкуренты, у нас разные целевые аудитории. Ваши нынешние ученики — моя целевая аудитория. Поэтому учителям нужно не игнорировать блогеров, а дружить с нами и читать нас. Мы же для вас как мостик к современным детям. Вы не хотели меня обидеть. И я не хочу обидеть вас, но все же напишу. Рада, что я не ваша ученица. Потому что для меня учитель — это человек, который учит новому и поддерживает в любом начинании, даже если ему очевидно, что человек ошибается. Никому нельзя обрубать крылья. Человек должен пробовать все, что ему кажется правильным. Я вот не люблю печь. Если я вдруг заделаюсь кондитером, никто не купит мои торты, и я быстро уйду из этой сферы. А за мои книги люди голосуют, их покупают, читают, за них благодарят.

Сейчас за читателя нужно бороться. Аудитория искушенная. Она пресыщена информацией, причем бесплатной, доступной: на, бери, читай. И вот эта аудитория — ваши ученики. Бесполезно заставлять их делать то, что им неинтересно. Они не виноваты. Но и учителя не виноваты, что больше не так авторитетны для учеников. Раньше учитель был человек — кладезь знаний. А теперь в кармане у каждого ребенка смартфон, и этот смартфон знает многократно больше, чем учитель.

Новые времена требуют новых классиков. Я не претендую, я констатирую. И это абсолютно нормально. Поэтому я уверена, что скоро мы встретимся на страницах ваших учебников. Во всяком случае, я об этом мечтаю».

Писатель — это тот, кого читают. Ты писатель не тогда, когда считаешь себя писателем, а когда писателем считают тебя другие.

Ты хорошая мама не потому, что считаешь себя хорошей мамой, а потому что так считают твои дети. Аллилуйя.

Кстати, именно поэтому вы держите в руках эту книгу.

Творог

Моя мама все решения принимала за меня. И не замечала этого.

Помню, мы шли с ней по рынку, по продуктовым рядам, выбирали молочные продукты. Мне тогда было лет 15.

Я — выше мамы на полголовы.

— Ты творог будешь? — спросила мама.

— Не-е-ет, — сморщилась я.

— Завесьте нам два кило, — сказала мама продавцу.

Я помню, как поймала в себе удивление: зачем ты спрашивала, если все равно купила?

— Я же сказала: не хочу творог, — нахмурилась я.

— Ты любишь творог, — пояснила мама.

— Да? — удивилась я. — А, ну тогда ладно.

— Да и полезный он. Там кальций.

Дома я ела творог, политый вареньем. И не знала, вкусно мне или нет. Но мама сказала, что я люблю творог. Значит, люблю.

Я не знала, как понять, что я действительно люблю и чего на самом деле хочу.

Я была не знакома сама с собой, потому что смотрела на себя глазами мамы и думала маминой головой. Любой грядущий поступок проходил фейсконтроль «Что скажет мама».

Если маме понравится — делай, если нет — отмена миссии.

Первые наши конфликты с мамой случились тогда, когда я вдруг взяла и — о боже! — настояла на своем мнении.

Причем в какой-то сущей ерунде. Типа этого творога. Просто взяла и сказала твердо: «Нет. Нет, мама, я не люблю творог!»

Мама опешила. Это плохой поступок, почти бунт. Он не прошел фейсконтроль. Мама заплакала и купила валокордин. Легла лицом к стене, накрылась одеялом.

— Когда я умру, — сказала мама, — оплачивай коммунальные платежи и подшивай квитки об оплате в зеленую папку.

Мне стало так плохо и так стыдно, что я бросилась к маме, отчаянно рыдая и умоляя ее не умирать. Ради меня.

Иметь свое собственное мнение, оказывается, очень накладно, сложно и больно. А иногда это настоящее преступление против родной матери. А кто мне дороже: мнение или мама? Конечно, мама. Ну так и о чем мы говорим?..

Маме мешало мое инакомыслие. Даже не инакомыслие, а просто «мыслие», не в унисон ее представлениям.

РАЗ МАМА СКАЗАЛА, ЧТО Я ЛЮБЛЮ ТВОРОГ, ЗНАЧИТ, Я ЕГО ЛЮБЛЮ.

Она зацеплялась за мое мнение, как за ржавый крюк. Натыкалась на него. Занозилась. Сердилась. Я быстро сдавала позиции, почуяв характерный запах валокордина.

— Я тебе только добра желаю, я жизнь прожила и лучше знаю, как надо…

«Как надо жить ТВОЮ жизнь», — мысленно заканчивала я мамино предложение.

В то время я впервые допустила мысль, что мама не Бог, а вполне себе земная женщина, которая может ошибаться.

А вдруг я не люблю творог?

Но мама говорит: люблю.

И как это вообще понять?

Шли годы. Я аккуратно знакомилась с собой, училась слушать оттенки своих чувств.

С мамой мы жили в холодной войне двух любящих сердец. Мама устраивала террор любовью, ложилась умирать после каждой стычки, включала атомный игнор, выжигающий доверие и любовь, а я отстреливалась пубертатными истериками, захлебывалась разочарованиями взрослой жизни, застегивала свою жизнь на все пуговицы: что там внутри, мама, тебя не касается.

Потом я встретила своего будущего мужа. Мне было 18 лет.

— Это не твое, — сказала мама. — Посмотри на себя и на него.

Я посмотрела. Осталась довольна. Очень даже…

— Ты его не любишь, — пояснила мама.

— Я творог не люблю, — вдруг поняла я. — А его — люблю.

— Чушь какая, вся жизнь у тебя впереди. Встретишь еще дипломата, красивого, умного… Он подарит тебе жизнь, которой ты достойна.

Мама мечтала о дипломате для меня, как о панацее от тяжелой российской действительности. Мама удивительно хорошо разбиралась в дипломатах, хотя сама тридцать лет жила с человеком, который первые десять лет был, по ее определению, неудачником, а последние двадцать — алкоголиком.

То, что я не дождалась дипломата, а ушла к «этому… замкадышу», мама расценила как предательство. Предательство ее мечты. Она вкладывала в дочь, как в инвестпроект, который принесет дивиденды в виде скорой эмиграции в богатую и успешную страну, где жить хорошо, чисто и весело. И априори нет алкоголиков и неудачников. Мама планировала схватиться за хвост самолета, летящего в эту сказочную страну, и улететь с дочерью. Чтобы помогать дочери думать. Точнее, чтобы думать за нее.

А тут такое. Вместо дипломата — студентик.

Вместо самолета — маршрутка до Балашихи.

Ужас. Кошмар.

Мама легла на диван. Отвернулась к стене. В комнате запахло корвалолом. Это такой же валокордин, только еще более ядреный.

— Когда я умру… — сказала мама.

–…Я буду подшивать квитки в зеленую папку, я помню, — сказала я и ушла в комнату собираться. Через три часа у меня знакомство с родителями будущего мужа. Очень волнительно.

— Ты уходишь? — мама пришла за мной в комнату.

— Ухожу!

— Куда?

— В Балашиху.

— А-а-а! — закричала мама. — Это все он, твой новый хахаль. Это он науськал тебя бросить умирающую мать и уйти на блядки.

Я молчала. А что тут скажешь?

— Ты никуда не пойдешь! — Мама распласталась в проеме двери, раскинула руки звездой.

— Ты ж умирать собиралась, — вежливо напомнила я.

— А-а-а, дрянь неблагодарная. Всю жизнь на тебя положила, всю душу вложила, а ты… А ты… В Балашиху….

Мама, вероятно, думала, что в иерархии кругов ада Балашиха идет сразу за чистилищем и преисподней (и в этом она почти не ошиблась), но это мне было уже неважно: у меня было свое мнение на этот счет, и я этим гордилась.

Я приехала на встречу, страшно волнуясь. Очень боялась не понравиться. На лбу — ну очень кстати! — вскочил ужасный прыщ, а моя обычная речь в стрессе превращалась в косноязычие.

— Не бойся ничего, — сказал будущий муж, видя мой очевидный мандраж. — У меня мировые родители, они поддержат любой мой выбор.

— В смысле любой? — не поверила я. — А если у меня две ходки, тату в виде дьявола, пирсинг во всех возможных губах и три неудачных брака за спиной?

— Тогда мне самому не очень понятно, почему я выбрал тебя, — засмеялся мой будущий муж. — А родители поддержат…

То есть даже если я худшая из женщин, фейс-контроль смотрин я все равно пройду?

Мне захотелось скорее познакомиться с этими уникальными родителями и понять: это такая высшая степень мудрости или крайняя форма пофигизма?

Родителям я понравилась, приняли они меня очень тепло, но я не могла записать эту лояльность на счет своей «идеальности»: меня потом все годы брака всегда бодрила мысль, что если что, мое место займет любая другая девушка, и ей так же будут улыбаться и подливать чай в гостевую чашку, потому что «поддержат решение сына».

Я проникла в семью. Прижилась. Жила, а сама «ходила» на разведку.

— Миш, а тебе не страшно было с шестнадцати лет самому принимать решения? — пытливо выспрашивала я. У меня никак не укладывалось в голове, что в тот момент, когда я не могла выбрать, люблю или не люблю я творог, мой будущий муж сам выбирал себе вуз и образ жизни.

— Еще как страшно!

— И? Как ты справлялся?

— Шел за советом к родителям.

— А они?

— А они «поддержат меня в любом моем решении».

— А если ты налажаешь? Ну, совершишь ошибку? Тоже поддержат?

— Вероятно, да.

— А если твой сын в шестнадцать лет придет к тебе за советом, ты дашь совет?

— Я обязательно помогу ему принять решение.

— Почему?

— Потому что ему страшно. Жутко страшно. Он растерян и напуган. Он начинающий взрослый. Это как с игрового тренажера пересесть за реальный руль автомобиля. И ты рулишь и понимаешь: вот сейчас все по-настоящему, и, если ошибешься, можно вылететь на встречку или сбить человека. И ты напуган, чем еще сильнее усугубляешь ситуацию, и надеешься на инструктора. А он сидит рядом, но у него нет страхующих педалей, он просто сидит и, если что, поддержит…

— То есть ты поведешь себя иначе, чем родители? Твои мировые родители?

— Я обожаю родителей. Они самые лучшие. Но они могут ошибиться, как все обычные люди, — вздохнул муж.

Не дать совета ребенку тогда, когда у тебя его просят, потому что этот совет — все равно мнение, чужое мнение, и оно не должно мешать объективности, — это… это…. Не знаю. Это сила или слабость?

СТОЙ НА СВОЕМ МНЕНИИ, ЕСЛИ УВЕРЕН В НЕМ.

Мне кажется, что во фразе «я поддержу тебя во всем», помимо очевидной мудрости не быть навязчивым и безусловной веры в своего ребенка, зашита и очень удобная местами позиция: черт его знает, как тебе поступать, твоя же жизнь, ты там сам как-нибудь разберись, а я поддержу.

Но, с другой стороны, дети у них получились чудесные, целеустремленные, очень качественные. Один мой муж чего стоит!

Дети умеют принимать решения, но делают это долго и мучительно, замачивают решение в страхе, купают в сомнениях, теряют время, ждут подсказок извне.

А я рублю сгоряча. Принимаю решения мгновенно, лелея и тихо восторгаясь своим собственным мнением. Я не боюсь. Ошибусь? Ну и ладно. А кто не ошибается?

Ну вот и как правильно?

Может, стоит взять ребенка за руку ДО и попробовать уберечь от ошибок, как делала моя мама, или все же лучше обеспечивать поддержкой по факту свершившихся проблем, окунув в самостоятельность по самую макушку?

Я не знаю. Я много думаю о золотой середине и очень хочу не шарахнуться в какую-то крайность, не увязнуть в категоричности, не застыть в янтаре всезнайства.

Вчера мы с семилетним сыном зашли в кафе перекусить.

— Я хочу голубцы, — сказал сын.

— Ты их не любишь, — ответила я. — Там же капуста вареная…

— Ну тогда котлеты с макаронами.

— Да ну, неизвестно, что в них навертели, в эти котлеты, а макароны мы на завтрак ели. Возьми шашлык, это хоть понятный кусок мяса. С картошкой.

— Я не хочу шашлык, — опечалился сын.

— Ты любишь шашлык, — сказала я.

РОДИТЕЛИ МОГУТ ОШИБИТЬСЯ, КАК ВСЕ ОБЫЧНЫЕ ЛЮДИ.

И вдруг меня прожгла мысль: я веду себя как мама!

Я лучше знаю, что он хочет, и совсем его не слышу. Я диктую ему, что он любит, проветриваю его собственные мысли и надеваю свое бесценное мнение на его белобрысую макушку так глубоко и так надежно, что можно не сомневаться: растет мамин сын.

Подошел официант принять заказ.

— Шашлык с картошкой, — пролепетал мой сын, и я чуть не заплакала от досады и злости на себя.

— Дась, прости меня, ты же хотел голубцы? Закажем голубцы, — сказала я и добавила, обращаясь к официанту. — Только распеленайте их от капусты вареной, а то он ее не любит.

— Ой, тогда получатся такие… вареные котлеты, — улыбнулся официант.

— Я не хочу вареные котлеты. Я бы обычную котлетку съел, — говорит сын. — И макароны.

Официант смотрит на меня, я киваю, подтверждая заказ.

Когда мы остаемся вдвоем, я говорю сыну:

— Дась, ты прости меня, что лезу иногда со своим мнением. Я просто никак не привыкну, что ты уже взрослый и сам можешь делать выбор.

— Мам, я просто очень люблю макароны. Больше картошки, риса и даже гречки. Еще я арбузы люблю. Очень.

— Это очень хорошо — точно знать, что ты любишь, — улыбаюсь я. — Это просто замечательно! Всегда-всегда стой на своем мнении, если уверен в нем, понял, сын?

И добавляю, подумав: «А я всегда поддержу тебя в любом твоем решении…»

Корпоратив

Утром у меня заболела голова (наверное, погода), живот (наверное, кефир), шея (наверное, продуло) и нога (наверное, пятка). Это мой организм, как всегда перед ответственным мероприятием, подобострастно шептал мне на ушко заветное: «Отменяй все встречи, слива-а-айся, ты заболела!» Но я его хорошо знаю, свой ленивый и пугливый организм, поэтому грубо взяла себя в руки, схватила за шкирдак и прошипела: «Собирайся, живо, я сказала!»

Прошел час. Локоны уложены в небрежность. Губы накрашены в естественность. Брови выщипаны в удивление. Платье развевается снизу, а сверху — подчеркивает. Стриженый енот косит под соболя. Беретик съехал чуть влево кокетливым желудем. Нет, сняла.

Чтобы локоны. «Ну, пошла теперь одна, пошла…»

Сегодня у меня праздник: тест-драйв моей новой цены. Хочу обкатать сотку, попробовать ее в деле. Задача: произнести цифру «сто» прямо в лицо клиента, уверенно и нагло, знаю-себе-ценисто, и при этом не шепелявить, не картавить, не заикаться и не плюнуть в ужасе в клиента обильной слюной…

Прихожу на встречу раньше заказчика. Вся такая загадочная, в флере «Стренджерс ин зе на-а-а-а-айт», в облаке «Диора».

Заказала кофей. Буду пить, красиво откинув мизинец.

Жду. Мандражирую. Пытаюсь оценить, чего же я боюсь больше: отказа, выглядеть дурой или что встреча затянется, а я сцедиться не успела, а у меня грудничок…

Пожалуй, больше всего я боялась диалога:

— Сколько стоят ваши услуги?

— 100 тысяч.

— Что-о-о?

— Не что, а 100.

— Сколько-о-о?

— Шучу. 30… Опять дорого? Тогда бесплатно.

Я обещала себе попробовать. Точнее, не так: не попробовать, а сделать. В слове «попробовала» прячется высокая вероятность «не смогла». Поэтому нет для меня слова «попробовала». Есть «сделала» или «не сделала». В моем случае без вариантов — «сделала»!

Сегодня я непременно продам себя как ведущую мероприятия за 100 тысяч рублей.

— Здравствуйте, Ольга? — спрашивает красивый широкоплечий блондин с ровненьким симметричным пробором и протягивает руку для пожатия. — Простите за опоздание, парковку искал.

«Не ври, — думаю. — Причесывался, наверное, вот и опоздал…»

— Ничего страшного, Константин, — улыбаюсь в ответ.

«Даже хорошо, что опоздал, — думаю. — Теперь ты мне как бы должен…»

Смотрю на него, моего первого мужчину. Первого, ну, за стотысячным рубиконом. Пиджачок такой клубный, с отделочкой, брюки не-в-обтяг, рубашечка с расстегнутой верхней пуговкой, без очков… Нравится он мне. Не делает лишних движений, не суетится, уважителен с официантами, удачно шутит. Буду вспоминать его с радостью потом, когда все кончится.

МОЯ ЗАДАЧА — ПРОДАТЬ СЕБЯ КАК ВЕДУЩУЮ МЕРОПРИЯТИЯ ЗА 100 ТЫСЯЧ.

Болтаем. Устанавливаем контакт. Обсуждаем шутки-погоду. Наш человек этот Константин. Потом обсуждаем концепцию праздника. У компании юбилей. Нужно солидно, но не скучно. Поняла. Вот мои предложения…

Это были предварительные ласки. Ну, пора. Пора переходить к главному. Мой выход. Соло. Откашлялась.

Самопрезентация. И-и-и…

В целом мире лишь одна-а-а я,

Вот такая заводна-а-а-а-ая,

Вот такая заводна-а-а-а-ая,

Лишь только я одна!

Но — 100 тысяч.

Все. Закончила. Поклон. И — за кулисы. Я откинулась на кресле, тяжело дышу. Вспотела. Или просто не сцедилась? Нет, вспотела. Впервые за 34 года я хочу курить. Хочу дрожащими руками достать тонкую ментоловую из пачки и…

— Здесь нельзя курить, — скажет внезапно возникший за спиной бесшумный официант.

— Я только что сказала ему (кивнуть на блондина), что стою 100 тысяч.

— А, ясно, — ответит официант и прикурит мне сигарету. Зажигалка у него в фартуке именно для таких, как я. Впервые дорогих женщин.

Мысленно затягиваюсь сигаретой. Смотрю на блондина. Хлопаю ресницами. Не взлетаю. Жду реакции.

Ну как тебе? Понравилось? Хорошо было? Блондин, может, и поседел от ужаса, но он же блондин, и это не заметно. Он с готовностью берет смету, сворачивает ее калейдоскопом.

— Я понял порядок цен. Возьму с собой, обсудим в офисе.

— Да, конечно.

— В течение дня обязательно перезвоню по результату.

— Хорошо, спасибо.

— Оля, вы очаровательная и остроумная девушка, — говорит Константин.

— Костя, вы приятный и безумно интересный собеседник…

Мы в унисон смеемся. Кукушка хвалит петуха…

В принципе все не так страшно. Никого не хватил кондратий, земля не сошла с орбиты, тихо играет та же музыка, что играла до рубикона, шеф-повар за стойкой чинно нарезает карпаччо…

Прошло десять минут после встречи. А я иду, шагаю по Москве. И я пройти еще смогу… Мне вообще сейчас хочется прошарашить пару кругов по МКАДу, чтобы сбросить напряжение. Но нельзя. Дорогие женщины знают себе цену и чинно гуляют сами по себе. По Садовому.

Я интеллигентно и дорого иду в людском потоке. Люди спешат по своим делам, и никому нет до меня дела. А мне хочется цеплять случайных прохожих за рукава и говорить с придыханием: «Я только что пыталась впарить себя за 100 тыщ! Прикинь, какие деньжищи?!»

Но я иду, изображаю индифферентность. Хотя внутри я ликую. Я же молодец. Я подняла свою планку на недосягаемость! Это как сигануть в холодную прорубь после бани. Бодрит и очень весело.

Куплю себе что-нибудь в подарок. Побалую. Типа, предоплата. Скоро же я буду зарабатывать сотню и могу себе позволить просадить часть будущего бабла на глупости.

Я с радостью выбираю для дочери смешной розовый комбезик и, уже расплачиваясь на кассе, вижу входящий вызов от блондина.

— Да?

— Оль, это Константин. Мы тут посовещались, и чтобы вас не томить… Я просто не решился еще в ресторане сказать… Мне так неловко, что вы время на нас потратили. Простите, но для нас это все-таки дорого. Мы не впишемся в бюджет никак. Извините, что вам пришлось…

Внутри меня надрывается внутренний голос: «Скажи ему 80, нет, 70, нет, лучше 50, скажи 30! Ты, дура, теряешь клиента! Ты останешься ни с чем. Лови блондина за пробор, он же щас уйдет. Ну 30, ну скажи 50!»

ДЛЯ МЕНЯ НЕТ СЛОВА «ПОПРОБОВАЛА», НО ЕСТЬ СЛОВА «СДЕЛАЛА» И «НЕ СДЕЛАЛА».

— Ничего страшного, Костя, — твердо говорю я. — В любом случае была рада познакомиться! Наша встреча ни к чему вас не обязывала!

— Оля, еще раз простите. Знаете, может, на Новый год удастся посотрудничать? У нас под Новый год хорошие бюджеты на корпоратив, а тут начало года, совсем не разогнались, и этот юбилей, он совсем некстати…

Что это? Он оправдывается, что не может заплатить сотню? Он бы рад, да нету? То есть… Стой-стой, я правильно поняла: блондин не считает, что я стою меньше, он просто сокрушается, что у него нет столько, сколько я хочу? Шарман!

— Конечно, Костя. У вас есть мой номер телефона. Я всегда на связи и буду рада поработать для вас на Новый год!

Мы тепло прощаемся. Шутим, что первое «свидание» прошло успешно, но второе не раньше декабря.

— Кость, а можно… Я напишу про эту встречу? Не называя ни вас, ни компанию. Имя изменю, внешность… Просто она для меня очень важная.

— Мы первые нищеброды, кто не смог вас потянуть? — расстроился Костя.

— Да нет, — прыскаю я. — По другим причинам…

— Вообще не вопрос, Оль. Пишите, конечно. Я помню, что вы блогер. Можно при одном условии: напишите, что я был блондином. Всю жизнь мечтал быть блондином! И ссылку потом пришлите, где почитать.

— Хорошо, — смеюсь я. — Еще пожелания по внешности будут?

— Очки! Такие стильные, в черной оправе. Хотя нет, очки не надо. А то подумают, что дедок.

— Очки вычеркиваем…

Итак, выводы. Есть плюсы: я сделала это! Сказала «сто». Вышла из зоны комфорта. Не больно. Новый розовый комбез для дочери. Минусы: результата нет. Пока.

P.S. Данный текст согласован с блондином Костей. Который не Костя и не блондин. Он над текстом хохотал. Чего и вам желаю.

P.P.S. На Новый год я провела для компании Константина бомбический корпоратив. Если вы понимаете, о чем я.

Границы

Однажды мама вошла в комнату без стука, взяла мою сумку и стала в ней рыться.

— Мам, что ты делаешь?

— Я видела у тебя аспирин. Голова раскалывается.

— Мам, у меня есть аспирин, но можно же попросить…

— Да я вижу, что ты занята, вот и не отвлекаю.

Мне 15 лет, и в этом диалоге я усваиваю четкую вещь: личных границ не существует.

Однажды мы с Мишей — тогда еще парнем, а не мужем — пошли в гости. Сели за стол так, что оказались в самом углу, и чтобы выйти, пришлось бы поднимать всех других гостей. В процессе праздника выяснилось, что я забыла в сумке телефон, он зазвонил, и Миша полез через весь стол искать мою сумку, а потом обратно.

— Да зачем ты сумку тащишь, просто достань телефон, — удивляюсь я его недогадливости.

— Как это — залезть в чужую сумку? — недоуменно спросил он.

— Почему чужую? Я тебе что, чужая?

Он ошарашенно смотрел на меня. Его взгляд говорил сам за себя: нет, ты не чужая, но лазить по не своим вещам — неприемлемо.

Мне 20, и в этом диалоге я усваиваю четкую вещь: личные границы все-таки существуют.

Я приехала в школу-интернат. По карте — я тут впервые. Привезла бытовую химию и одежду, которую передали волонтеры. В данном случае я просто водитель. Из интерната вышли дети. Многие сразу меня обняли, ластились ко мне. Невозможно не обнять в ответ. Мне было приятно и неловко. Как можно обниматься с незнакомыми? А вдруг я плохая тетя? А вдруг я причиню зло?

Дети легко вошли в мое личное пространство, не подозревая о его наличии. Им никто не рассказал, что это неправильно. Так же легко они пустят и в свое личное пространство. И это даже не доверчивость, это дефицит любви и тактильной ласки, помноженный на неинформированность. Там, во взрослой жизни, этот дефицит может быть для них смертельно опасен.

ЛИЧНЫЕ ГРАНИЦЫ — ЭТО ГРАНИЦЫ ДОВЕРИЯ.

Мне 25, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: мы сами устанавливаем свои личные границы.

Ко мне приехала подруга. Очень важный откровенный разговор. Мы, понизив голоса, говорим о сокровенном. В комнате играют дети: мой четырехлетний сын Данила и ее пятилетний Вова.

В кухню, где мы сидим, врывается Вова и начинает что-то увлеченно рассказывать маме. Подруга тут же отвлекается на него и изображает интерес: ее ребенок рассказывает про город роботов.

— Так о чем мы говорили? — спрашивает подруга спустя пять минут, когда выбегает ее сын.

— Я потеряла нить, — честно говорю я.

— И я…

И вот опять спустя время напряженный, важный разговор. В кухню влетает мой Даня.

— Мама, мама, мы там построили…

— Сынок, мы пока с тетей Машей разговариваем. Сейчас мы закончим, я обязательно подойду и посмотрю, что вы там построили, ладно? А пока я занята, — говорю я сыну и продолжаю, обращаясь к Маше: — Прости, и дальше что?

Мне 30 лет, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: чем раньше наши дети узнают о существовании личных границ, тем проще им будет это принять.

Личные границы — это границы доверия. Вы сами себе их устанавливаете, а ваши дети берут с вас пример. Эти границы могут меняться с течением времени: могут крепнуть, а могут проседать. Но они должны быть, и ваши дети должны о них знать.

Мой сын сейчас в комнате пишет первое в жизни признание в симпатии девочке. Она болеет, и он попросил купить ей цветы, чтобы отнести записку вместе с цветами в качестве лучей поддержки.

— Тебе помочь написать, Дась? — спрашиваю я.

— Нет. Я сам.

И вот пишет. Уже спрашивал, как пишется слово «нравишься» и «выздоровеешь», и сокрушался, что оба слова он написал без мягкого знака. Готово: витамин любви и участия в формате А4 детским почерком.

На улице ужасная погода. Я собираюсь по делам, по пути куплю и закину цветы и записку девочке, которой она адресована.

— Только не смотри, мам, не читай, — волнуется сын.

— Не буду, Дась. Можешь на меня рассчитывать.

— Это секрет.

— Сынок, я уважаю твое право на секрет и не стану читать твое признание. Это и правда очень личное.

— Да, очень личное.

Муж видит, как сын волнуется.

— Ладно, Дась, собирайся. Пойдем, и сам все подаришь, сам выберешь цветы. Это будет правильно, по-мужски. Когда нас, влюбленных мужиков, погода останавливала! Заодно погуляем.

— О, отлично. Тогда и сестру возьмите. Кто ж на свидание без кузнеца ходит? — шучу я.

Сыну важно, что взрослые уважают его границы, и это отличный урок. Для взрослых — урок уважения к чужим границам, для ребенка — урок осознания их наличия.

Осталось выучить, как пишется слово «нравишься», и можно считать себя совсем взрослым.

Мне 36, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: с сегодняшнего дня станем стучаться, когда входим в комнату к сыну. Ему уже восемь.

Свой собственный

Ребенок впервые видит себя в зеркале маминых глаз. Это самое первое и самое важное знакомство с собой. Если мама смотрит на сына с восхищением, то сын зеркалит это восхищение, перерабатывает его в хорошую самооценку и вырастает в убеждении, что он самый лучший.

Сашина мама так и делала — смотрела с восхищением. Любовалась. Умилялась. Восторгалась успехами.

Рядом лежала медкарта с историей болезни. На обложке стояла Сашина фамилия и был указан диагноз «ДЦП». Но это была какая-то отдельная история, не про Сашу. У Саши все хорошо. Мама забыла сказать ему, что он инвалид. И он вырос здоровым и счастливым. И ни минуты не считал себя человеком с ограниченными возможностями.

Все ограничения придуманы людьми. Они в голове. А у Саши их нет. Поэтому он живет ярко и вдохновенно. Любит маму, катается на велосипеде, успешно работает, делает карьеру, встречается с друзьями, увлекается фотографией, много путешествует. Саша любит учиться, у него два высших образования, и он страшно любознателен.

Саша все время забывает, что он инвалид, а люди вокруг — нет. Не забывают. Смотрят с жалостью и сочувствием. Саше смешно. Зачем его жалеть? У него все хорошо.

МАМА ЗАБЫЛА СКАЗАТЬ САШЕ, ЧТО ОН ИНВАЛИД, И ОН СЕБЯ ИМ НЕ СЧИТАЛ.

— Аккуратнее! — оберегают Сашу окружающие люди, щедро нахлобучивая на него свою заботу. — Люди с вашим диагнозом не могут кататься на велосипеде!

— Да? — удивляется Саша, садится на велосипед и уезжает от чужого ненужного сочувствия.

Только он в своей жизни решает, что он может, а что не может. Саша увлеченно фотографирует жизнь. Ездит по родному Магадану — и фотографирует. Замечает.

Однажды он шел по городу и вдруг понял, что Магадан он уже заметил. Все привычное, знакомое. Как прочитанная книга. Нет интриги. Нечего замечать.

Саша пришел домой, собрал чемодан и за неделю переехал в Калининград. Ни к кому. К самому себе. Опять забыл, что у него розовая справка об инвалидности. И что люди с его диагнозом не могут менять города. Какая глупость. Только Саша в своей жизни решает, что он может, а что не может. Никакой диагноз не отберет у Саши жажду жизни.

Саша сменил Охотское море на Балтийское. В Калининграде воздух чистый, дышится легко. И столько всего интересного. Саша стал обживаться на новом месте. Один. Стал осторожно покорять город. Искать друзей. И нашел. Живет теперь припеваючи.

Вокруг Саши много людей. Саша с удивлением замечает, что многие из них любят и лелеют свои диагнозы. Например, соседка. Большую часть времени она лежит на диване и говорит, что у нее вегетососудистая дистония. Саша за ней ухаживает, помогает чинить кран и ходит за продуктами. Она, непричесанная, полная, лежит в грязной комнате и смотрит телевизор. Или болтает по телефону. Так проходит все ее свободное время. Саша подозревает, что второе название этой загадочной болезни — лень. Соседка просто упаковывает в объемный диагноз свое отсутствие смысла жизни. Саше удивительно замечать такое.

Люди садятся в свою болезнь, как в поезд, и заточают себя в капсуле купе. Закрывают за собой дверь и страдают. За дверью остается жизнь. А в купе разлита болезнь. Люди живут в болезни и не выходят на станциях. Не хотят выходить.

А Сашин поезд ездит везде. Даже там, где нет рельсов. Саша пробовал строить отношения с разными девушками, в том числе и с инвалидами. Но в этом случае девушка приглашала его в свое купе болезни. В нем было тесно и скучно. Нельзя ездить на велике и нечего замечать. Вся жизнь заточена под болезнь. Саша скучал, звал девушку в свой поезд. Говорил: поехали, я покажу тебе весь мир. Ты не бойся только. Со мной — не страшно.

Саша показывал свои фотографии. Рассказывал, как, не умея плавать, погружался с аквалангом. Как покорял горы. Как встречал рассветы в красивейших местах планеты. Девушка пугалась и выгоняла Сашу из своего купе. Говорила: я так не смогу.

— Сможешь! — спорил Саша. — Надо только преодолеть свой страх!

Но она не хотела преодолевать страх. Ей нравилось замечать свою болезнь, заслоняться ею от жизни и от отсутствия жизненных результатов. Саша вздыхал и выходил из чужого купе. Он пробовал встречаться и с обычными женщинами. С ними было проще и перспективней, потому что они были легче на подъем.

Например, Лида. Саша почти влюбился, звал с собой. Спланировал совместное будущее, предложил Лиде пожениться. И тут Лида сказала свое крамольное: «А как же мне тебя со своими знакомить? Ты ж калека».

Саша рассказывает мне этот эпизод, пожимая плечами. А я думаю: ну вот и кто после этого калека? Как по мне, так Лида искалечена своими стереотипами гораздо сильнее. Единственный момент, когда выгодно быть инвалидом, это грозящее увольнение. Саша — хороший работник. Вдумчивый, ответственный, заинтересованный в результате. Но есть проблема: рабочий день с 9 до 18. Саша, пока идет на работу, замечает. Вот птица на набережной. Ходит по парапету важно, как начальник по кабинету. Скорее-скорее, запечатлеть. А вот котенок играет с травинкой. Смешной, и хвост трубой. Отличный кадр. А вот женщина сосредоточенно везет коляску с щекастым карапузом. Саша фотографирует и мечтает, что это как будто его жена везет их сына в садик.

ТОЛЬКО САША В СВОЕЙ ЖИЗНИ РЕШАЕТ, ЧТО ОН МОЖЕТ, А ЧТО НЕ МОЖЕТ.

В итоге Саша приходит на работу с опозданием, но зато в фотоаппарате — целая коллекция сокровищ.

С точки зрения трудового законодательства Саша плохой сотрудник. Опаздывающий. Начальник недоволен. Хмурит брови. Правильно недоволен. Правомерно.

Но с другой стороны, Саша же не проспал. Он просто… замечал. Смотри, начальник. Вот женщина с ребенком. У меня скоро будет такая. Вот котенок, видишь? Хвост трубой. А вот птица важная. Важная, как ты, начальник…

Начальник смотрит. Вздыхает. И говорит, пряча улыбку: «Саша, иди, работай…» Если бы Саша встретил сам себя, он бы, конечно, тоже заметил нарушенную координацию движений и небеглую речь. Но это сначала. А потом он бы заметил живые глаза, любознательность, жадность до новых впечатлений, жажду жизни, брызжущую через край энергию, потрясающую улыбку, море обаяния и выбрал бы замечать главное.

Однажды я придумала проект про мечты. Нужно было писать мне письма о своих не сбывшихся по разным причинам мечтах, и о самых вкусных я рассказывала бы своим читателям, и мы бы их исполняли, как говорится, всем миром.

Люди писали разное. Просили айфоны, вставить зубы, новое платье. Многие просили помочь со сбором денег на лекарство. Были те, кто мечтал о чем-то милом, например о партнере по танцам (в группе, где занимались одни женщины) или о том, чтобы ребенку, мечтающему о лошадях, разрешили помогать в конюшне на добровольных началах.

ПРАВИЛА ПРИДУМАНЫ ЛЮДЬМИ, А ЗНАЧИТ, ОНИ НЕСОВЕРШЕННЫ.

Саша написал мне о своей мечте. Но написал не как остальные. Я сразу заметила его письмо, потому что вместо «хочу жену» он написал «хочу о ком-то заботиться». Хочу прибивать полки, чинить диван и вкручивать лампочки. Для кого-то! Хочу, чтобы какая-то девушка говорила подруге, с которой заболталась по телефону: «Ну, я пошла, а то скоро мой придет».

У Саши простая и милая мечта — он хочет быть «чьим-то». А пока Саша — свой собственный.

В русском языке есть притяжательные местоимения, они указывают на принадлежность предмета и отвечают на вопрос: «Чей?»

Вот Саша мечтал найти ответ на этот вопрос. Чей ты, Саша? Понятно, что мамин, но в сорок лет хочется быть чьим-то еще.

Я написала в блоге про Сашину мечту и про то, что мечтаю провести его свадьбу. И каждый год я прилетаю летом в Калининград и спрашиваю у Саши: «Ну что?»

А он отвечает: «Пока нет».

В этом году мы с ним пили кофе, и он сказал грустно:

— Мне кажется, моя судьба — быть холостяком.

Просто мне уже за 40, а по внутреннему настрою мне лет 20. И я застрял в этой молодости, увяз в ней, а надо стареть и матереть.

— Кому надо, Саш?

— Ну, это как бы правило.

— Саш, ну ты же исключение из правил! Любые правила придуманы людьми, а значит, они несовершенны. Нельзя повернуть время вспять, нельзя не замечать свой ДЦП, нельзя жить неограниченной жизнью, если ты ограничен в возможностях.

Но «нельзя» — это просто слово, слово-шлагбаум, которое придумали люди, чтобы оправдать свои непокоренные вершины. А если ты о нем не знаешь, то живешь так, будто шлагбаумов не существует, и идешь покорять свои вершины, пока не покоришь…

Поэтому Саша не отчаивается и ищет ту, которая не заметит Сашиного диагноза, но заметит его глаза и жажду жизни. Ту, которая готова сесть в его поезд и ехать с ним на край света. Даже туда, где пока нет рельсов. Ту, которая скажет подруге: «Что-то мы заболтались, я пошла, а то мой скоро придет»

Эверест

Наступили такие времена, когда модно быть успешным. Успех в тренде. Он стал товаром, который можно продать.

Простите, у вас есть успех? Дорого? А то мне тоже надо. Меня часто приглашают выступать на различных мероприятиях. Организаторы пишут примерно так: «Вы успешный автор, расскажите, как удалось…», «Ваш блог популярен, расскажите, как…», «Вы счастливая успешная мама, поделитесь секретами…».

Всем нужен успех, победа, триумф. Никто не зовет выступить неудачников.

Однажды я с треском провалилась на краудфандинговой платформе со своим проектом. Не собрала и 20 % от заявленной суммы. Это был громкий и отчаянный провал, несмотря на громоздкую подготовку, долгую и тщательную модерацию и последующий месяц отчаянных попыток собрать деньги на пределе возможностей.

Итог — проект не успешен. Я была подавлена. Ходила по мероприятиям, где выступали те, кто смог собрать сумму. Успешные люди. Не то, что я. Я слушала их, хотела понять, что я сделала не так. И знаете что? Все ответы на «что я сделала не так?» крылись исключительно в моем личном опыте. Только там. Никто из стоящих на сцене и излучающих успех людей не сказал мне ничего такого, чего бы я сама не понимала, пройдя свой путь провала. Даже наоборот. Они весело рассказывали о легкости, везении, о том, что люди р-р-раз — и поверили в их проект. Создавалось впечатление, что найти деньги на проект легко. Найди. Реализуй. И вот так же будешь стоять на сцене.

Я поняла важное: чужой успех может мотивировать, но им нельзя поделиться. Твой путь индивидуален, и на каком этапе случится успех у тебя, не знает никто.

Это как с родами. Ты можешь вдохновиться чужим материнством, мечтать о нем, смотреть фильмы, слушать рассказы молодых мамочек, но рожать тебе самой, растить и воспитывать — тебе самой, и насколько вдохновенно и эффективно получится это у тебя — уже твоя личная история.

Однажды после очередной лекции, где спикер эмоционально вещал о том, как успех свалился на него в одну ночь, мы вышли в холл и на кофе-брейке я спросила мальчика, сидевшего на стуле рядом со мной: «Ты что-то понял?»

— Да, — сказал он. — Надо пробовать, и все получится.

Я поняла, что он не понял ничего. Что он в самом начале пути, на той точке, на которой на платформу входила я. Мне захотелось рассказать ему о своем опыте, рассказать, как это сложно и трудоемко, в чем ловушки, что нужно сделать до того, как придешь на платформу искать деньги.

— Хочешь? — спросила я мальчика. — Хочешь расскажу?

— А ты в итоге собрала бабло? — спросил он.

— Нет, — сказала я.

— А, — сказал он. — Тогда не надо.

Я в его глазах была неудачница, и мой опыт провала примерять на себя никто не хотел.

Во время Второй мировой войны не все американские самолеты-бомбардировщики возвращались на базу. А на тех, что возвращались, всегда оставалось много следов пробоин от вражеских зениток и истребителей — в основном на фюзеляже.

СЕЙЧАС МОДНО БЫТЬ УСПЕШНЫМ. ВСЕМ НУЖЕН УСПЕХ.

Первое, что приходит на ум, — как-то укрепить этот фюзеляж, добавить на него брони. Но венгерский математик Абрахам Вальд, перед которым стояла задача снизить число гибнущих самолетов, сказал: «Нет, все наоборот. Самолет, получивший пробоины в данных местах, на фюзеляже, еще может вернуться на базу. И возвращается. Укреплять надо самые «чистые» места. Мы никогда не видели самолетов с проблемами в этих местах. Потому что попадание именно в них, по сути, «убивает» самолет, и он уже не возвращается на базу».

Это явление получило название «систематическая ошибка выжившего», оно сейчас в тренде, о нем много говорят. Ну, например, есть много рассказов о том, как дельфины спасали человека, толкая тонущего к берегу. Отсюда пошла убежденность в том, что дельфины — добрые, животные-спасатели. Так как информации о тех, кого дельфины толкали от берега, в самую глубину, убивая тонущего человека, не существует по понятным причинам — выживших нет, мы анализируем лишь статистику выживших. А по сути, там о погибших, если вдруг они существуют (а вдруг?), очень много ценной информации, которую мы никогда не узнаем.

Если взять этот чудный образ и переложить на обычную жизнь, то получается, что все истории успеха, счастливых браков, карьерных высот — это лишь одна сторона медали. Ее тоже, безусловно, полезно анализировать, но без данных о «погибших» — о тех, кто развелся, кто прогорел, кто сошел с дистанции, — эта информация однобока и малоинформативна.

«НАДО ПРОБОВАТЬ, И ВСЕ ПОЛУЧИТСЯ».

Она не дает ответов, которые можно было бы расценивать как руководство к действию. Сейчас полно мероприятий, куда приглашают успешных людей делиться опытом успеха. А «неудачников» не зовут. А между тем именно неудачники с анализом своих неудач уравновесят эти причесанные истории про победы.

Именно «погибшие» могут рассказать, где стоит укреплять брак, бизнес, дом, чтобы не было пробоин. И неудачи стоит изучать наравне с удачами.

Одно время я периодически писала в своем блоге рассказы про свободных мужчин. Аудитория у меня в основном женская, и посты заходили хорошо. Я встречалась с ними и интервьюировала их. Про кого-то писала с радостно, про кого-то с опаской, про кого-то… вообще не писала.

Одного из неслучившихся героев звали Максим. Мы очень долго не могли с ним встретиться: он жил в Подмосковье и после работы всегда спешил домой («Мне два часа ехать!») отдыхать, а в выходной «тащиться опять в Москву? Да ни за что!» Я никого не уговариваю стать моим героем, поэтому сказала «ок» и решила, что ему не надо. А потом он вдруг позвонил, резко назначил встречу там, где мне было удобно, пришел, сияющий.

— А нас сегодня эвакуировали! — похвастался он. — Говорят, в здании бомба! Всех вывели, а я смотрю: там до конца рабочего дня осталось всего ничего, ну и вышел прямо с курткой, с концами.

— Ой, волнительно. А если и правда бомба?

— Я на это надеюсь, — засмеялся Макс, а я подумала, что юмор слишком черный, чтоб можно было поддержать его в этом смехе.

Макс приехал покорять Москву из крошечного города, «почти деревни», восемь лет назад. О своей нынешней работе отзывался достаточно апатично, о коллегах — неуважительно. Работал он в большой международной компании, при трудоустройстве соврал, что знает английский язык. В принципе в любой момент может всплыть тот факт, что он его не знает, но пока не всплыл — за три года.

— Я вот слушаю тебя, ты о карьере рассказываешь, но так, что вот я тебе не завидую. Ты не выглядишь счастливым.

— Я счастлив только в пятницу. Что два дня впереди, когда я никого из них не увижу.

Потом я спросила, откуда он приехал, и лицо у него изменилось, стало… мечтательным. Он с теплотой рассказывал о своем маленьком городе, о родителях, которые «30 лет даже дома держатся за руки», о том, как он любит, когда приезжает туда в отпуск, во дворе своей пятиэтажки играть на гитаре, и стекаются его послушать все соседи, и он чувствует себя рок-звездой.

Районы, кварталы…

Жилые массивы…

Я ухожу, ухожу красиво…

Мне было очевидно: Макс не покорил столицу, она его не приняла, перемолола и выплюнула. Тут никто не хочет слушать его аккорды, да и не играет он тут никому — чтобы мелодия зазвучала, нужна благожелательная публика, лояльная, включенная. А тут пресыщенные, зажравшиеся культурой и искусством снобы (цитата Макса).

— Ты не хочешь вернуться в свой город? — спросила я в лоб. По нему было так очевидно, что делает его счастливым, что я не могла не спросить.

— Ни за что. Это будет провал. Тогда я в глазах всего города прослыву неудачником.

— Правда? То есть ты изображаешь «удачника», чтобы твои соседи не узнали правду, и на это тратишь свою жизнь? И не считаешь это провалом? То есть твоя миссия — это врать всем про удачу, которой нет?

— Почему нет? Есть удача! Я живу и работаю в столице, в крупной международной компании, а не на старом заводе, на котором почти весь город наш работает.

— Макс, ты когда в последний раз был на Красной площади?

— Честно? Не помню… А, помню! Два года назад Новый год встречали с девушкой там. Ужасно было. Холодно, давка, дорого, ничего не видно. Мы прямо там разругались и расстались.

— Макс, вот зачем тебе Москва? Я сейчас без ерничества, без высокомерия, вот с любопытством: правда интересно. Есть люди, которые приехали и кайфуют, наслаждаются возможностью жить в эпицентре красоты и великолепия достопримечательностей, которые облазили по 100 раз все музеи и знают легенду каждого кирпичика в брусчатке. К ним вопросов нет. Ты живешь в глубоком Подмосковье, и каждое утро, распластанный в электричковом часе пик, помятый, приезжаешь в центр, чтобы войти в крутое здание крутой компании, в здание из хрома, стекла и бетона. Пусть все думают, что ты крутой. И, наверное, многие так и думают. Но ты приходишь не работать — ты приходишь терпеть. Терпеть, когда кончится этот день. И эта жизнь. Чтобы потом в час пик ехать домой, злым, уставшим, психованным. И ничто не радует, и на фиг эту вашу красоту. И все выходные ты восстанавливаешь силы, отнятые у тебя Москвой, дома на диване. Молодой парень, сорока даже нет. А ведь сейчас самое крутое твое время — когда осознанность уже пришла, а болезни еще нет. Реально, Макс, ну, скажи, эта чужая жизнь, самозваная, которой ты живешь, чтобы казаться крутым, стоит того?

МАКС ПРИЕХАЛ ПОКОРЯТЬ МОСКВУ И ИЗОБРАЖАЕТ «УДАЧНИКА». НО ПОКА ЕЕ НЕ ПОКОРИЛ.

— Ты грубая. Я смотрю на это по-другому.

— Как?

— Я приехал покорять Москву, просто пока не покорил.

— А что ты делаешь, чтобы покорить, Макс? Ты ищешь другую работу? Другие возможности? Ты учишь английский язык, Макс?

— А когда мне его учить?

— Согласна. Некогда. Ты по будням борешься со столицей, к пятнице она кладет тебя на лопатки, по выходным зализываешь раны. У тебя нет сил никого покорять. Ни Москву, ни девушку. А кому нужно приданое из твоих проблем? Ну, подумай?

— Вдвоем проще выживать. Две зарплаты.

В этом месте я сказала, что писать о нем не буду. Потому что не понимаю, что он может дать девушке, а что взять у нее — очень даже понимаю.

— Я сразу понял, что не понравился тебе.

— Мне не понравился не ты, а твоя позиция. У тебя есть возможность жить, а ты выживаешь и параллельно озлобляешься. Потому что живешь чужую жизнь и боишься, что тебя рассекретят.

— Узнают, что я английского не знаю? — наигранно смеется Макс.

— Узнают, что ты украл чужую роль. Несчастлив, а изображаешь счастливого.

— Это все твои блогерские штучки. Красивые слова. По факту я в порядке.

— По факту, Макс, внутри тебя заложена бомба неудовлетворенности собственной жизнью, и она рано или поздно рванет. И лучшее, что ты можешь сделать, чтобы разминировать свою душу, — эвакуировать себя в родной город, твое место силы, сесть во дворе с гитарой и спеть свою песню соседям. И выслушать аплодисменты. А потом устроиться на завод, который виден из окна, и вечерами ходить на свидания, в кино с девушками, в спортбары с парнями…

— Я там в отпуске — звезда из столицы. А если вернуться туда, поджав хвост, то не звезда.

— А тут ты звезда? Ты надел блестящий пиджак и думаешь, что ты Фредди Меркьюри? Макс, ну это же до первого концерта…

— Оля, я сильно тебя удивлю: тут все такие.

Мы расстались мирно. Но поста никакого не было, потому что я не поняла, о чем писать. Есть герой, притворившийся героем. Жених, которому нужна помощь, а не свадьба.

Эверест — это высочайшая вершина Земли. Многие хотят забраться выше всех, но это очень сложно. Чем выше, тем сложней.

Мы все ставим себе жизненные цели. Покоряем свои локальные вершины, свои личные эвересты. Это не кажется критично сложным, когда стоишь на земле. Кажется заманчивым. Но там, на высоте, в холоде и в отсутствие кислорода, это выглядит совсем иначе.

И иногда уже там, на высоте, признаться, что ты не тянешь эту гору, и вернуться живым и невредимым — это не слабость. Это сила и полезный опыт. Там, на вершине Эвереста, целое кладбище из тех, кто думал, что сможет, но не смог. Кто не рассчитал свои силы. И силу Эвереста не рассчитал. Несколько сотен человек. Только вдумайтесь…Высота Эвереста — больше 8000 метров над уровнем моря. На такой высоте — не до морали. И новые путешественники проходят мимо уже замерзших или еще живых замерзающих людей за своими личными подвигами… Потому что поделиться кислородом — это поделиться жизнью.

ЧЕМ ВЫШЕ, ТЕМ СЛОЖНЕЕ ПОДНИМАТЬСЯ ДАЛЬШЕ.

Есть такие альпинисты, которые перед подъемом пишут завещание. Пишут, что, если что, хотят быть похоронены на родине. А это значит, что, если он не вернется, за его замерзшим телом должны подняться спасатели (шерпы), спустить и похоронить на родине. Сколько там тел этих спасателей — не перечесть. В Непале есть даже специальный детский дом — где бесплатно кормят и растят детей этих невернувшихся шерпов… Тех, кто не хотел покорять Эверест, а просто хотел спасти тех, кто хотел, но не смог.

Макс — альпинист. Он выбрал вершину, которую не может покорить, но признаться в этом не готов. Он ищет девушку, от которой, по сути, ждет помощи: пусть она вскарабкается к нему и спасет. Отдаст свой кислород, поделится сладким чаем. И может, в этом нет ничего плохого, да только эта вершина — это его прихоть. Лезть туда нет никакой необходимости, кроме как что-то доказать себе. Например, что ты сильный, умный и крутой. Что ты рок-звезда.

Но ведь есть же миллион других способов это доказать. Но ты упрямо ползешь дальше, кислорода все меньше, сил почти нет — и их остатки уходят на обман всех вокруг, что, мол, все в порядке.

Но сам себя не обманешь и от самого себя не сбежишь. И ты один хранишь эту тайну, и груз этой тайны день ото дня все сильней прибивает тебя к земле.

Покорить Эверест — это крутой результат. Попробовать покорить Эверест, признаться себе, что не смог, и вернуться живым — не менее крутой результат.

Он не про неудачника, а про человека, который ищет свою вершину. Просто пока не нашел. Районы, кварталы, жилые массивы…

Когда ты понял, что этот путь не твой, просто необходимо вовремя и красиво уйти.

Ждать

Однажды я смотрела видеоурок игры на гитаре.

Он длился 20 минут.

И назывался логично и честно: «Двадцатиминутный урок игры на гитаре».

Там преподаватель сел перед камерой с гитарой в руках и сказал:

— Дорогие зрители, в комментариях к моим урокам вы часто жалуетесь, что у вас нет времени научиться играть на гитаре. Я вас услышал. Это видео длится 20 минут. Вы видели это, но все равно открыли его, значит, подсознательно готовы потратить 20 минут на этот урок. Так вот, раз главная ваша проблема в отсутствии времени для обучения игре на гитаре, я решил подарить вам… это время. 20 минут. Немного, конечно, но хоть что-то.

После чего преподаватель поставил гитару на стул и вышел из кадра. И еще девятнадцать минут этого видео в кадре просто стояла гитара, прислоненная к стулу.

«Клянусь, это самый лучший урок игры на гитаре из возможных!» — написал кто-то в комментариях. Я засмеялась, решив, что это сарказм.

А вдруг нет?

Интересно, много ли людей действительно играли на гитаре эти 20 минут.

Если честно, я думаю, что не много.

Этот урок — шикарный тест на мотивацию.

Кризис 2020 для всех нас стал тестом. На истинность наших желаний и мотивацию к их исполнению. на возможность заглянуть внутрь самих себя и узнать, что наши мечты оказались вовсе не нашими, да и не мечтами вовсе.

Однажды я опаздывала за сыном в детский сад. Это было в первый и последний раз. Воспитатель был предупрежден, ситуация под контролем. Но мне было изнуряюще плохо. Я понимала, что на глазах сына разобрали всех детей из его группы.

Что он оглядывался на дверь, и каждый раз в нее заходила не я.

И вот сейчас он один, играет в игрушки или смотрит в окно, распластав ладошки по холодному стеклу. В его глазах немой вопрос: «А за мной придут?»

Возможно, прямо в тот момент он получал психологическую травму, а я стояла в пробке и ничего не могла сделать.

Припаркую тему, а в конце рассказа вернусь за ней.

Леша три года подряд мне рассказывал свою идею для стартапа. По секрету. Я в кругу посвященных — это ценно.

ВАШИ ЛИ ЭТО МЕЧТЫ? И МЕЧТЫ ЛИ ОНИ?

Леше казалось, что его идея — бомба, и что, если ее узнают другие люди, они побросают свои дела и побегут реализовывать его идею, и кто-то сделает это даже раньше самого Леши.

— Только ты никому не говори! — предупреждал он каждый раз испуганно.

— Леш, а вот за три года, что ты с ней спишь, ну, с идеей твоей, ты хоть как-то продвинулся? Ну, что-то сделал, чтобы реализовать? — с любопытством уточняю я.

— Я коплю знания. Присматриваю инвестиции. Жду момент. Заканчиваю проект на основной работе. Вот закончу, потом времени побольше будет…

— А, ну ясно.

Лена пишет диссертацию. Много лет. Пишет, пишет, пишет. Всем вокруг, кроме Лены, очевидно, что диссертация ей не нужна. Потому что если нужна, то возьми и сделай. А не тяни резину многолетней прокрастинации.

— Лен, что с диссером? — спрашиваю я во время созвонов.

— Я в вечном цейтноте, никак не найду время. Вот в отпуск пойду, если никуда не уеду, сяду за диссер.

— А, ну ясно.

Катя собирается худеть. Но пока никак: совещания за совещаниями, головы не поднять, приходится кусочничать, пить кофе с сушками. Катя ждет перевода в соседний департамент, там будет попроще.

Павел хочет выучить английский.

— Паш, хау ду ю ду?

— Пока деньги коплю на нормальные курсы, — смеется Паша.

Вокруг меня много людей, которые что-то собираются делать. Это прекрасные люди, хорошие, уважаемые, порядочные.

Но на их мечты, цели и планы пока нет денег, нет возможности и времени.

Они жили и ждали. Ждали, когда будет.

Ждать — это откладывать на потом. На тот день, когда в одной точке сойдутся и возможности, и желания.

Ждать — это немножко инфантилизм. Если, конечно, ожидание не оправдано обстоятельствами. Например, у моей близкой подруги родился ребенок с пороком сердца. Нужна была операция. Но им сказали ждать. Хотя бы три месяца. Малыш должен вырасти, окрепнуть, набрать вес. Вот тут да. Тут нужно ждать. Тут ожидание — это действие, сложное и осознанное.

А просто ждать, когда ситуация сама изменится — это распластать ладошки на холодном стекле и высматривать маму. Она придет и решит. Решит все твои проблемы, как решала в детстве. Но чаще всего ждать ничего не нужно. Нужно брать и делать. Ожидание — это часто еще и страх облажаться, помноженный на осознание рисков.

ВСЕ ЧТО-ТО СОБИРАЮТСЯ ДЕЛАТЬ И ЖДУТ ВРЕМЕНИ, ДЕНЕГ… ОТКЛАДЫВАЮТ МЕЧТУ НА ПОТОМ.

Моя подруга очень хотела прыгнуть с парашютом. Хапнуть адреналина. Но изучала статистику нераскрытых парашютов и откладывала. Очень боялась умереть. Упасть с неба плашмя на землю. Потом ее бросил любимый муж, и терять стало нечего. Она пошла и прыгнула. Двенадцать лет ждала, а тут пошла и сделала.

— Вообще ничего особенного, — сказала она о впечатлениях, — будто исступленно пьешь воздух и сидишь на коленях у чужого мужика (это она про инструктора).

Кризис 2020-го принес с собой новую жизнь и новые возможности.

Люди на месяцы оказались заперты в самоизоляции.

Появилось время, которого раньше не было. Многие сервисы дали бесплатные доступы и подписки к своим ресурсам.

Ну вот же, пожалуйста!

Худей! Учи язык! Пиши диссертации! Пили свой стартап!

Кризис — время ускориться, а не сдаться.

Многим из нас дали время и возможности, и мы узнали страшное. Мы узнали, что… не хотели. Что проблема была не во времени и возможностях, а в том, что МЫ. ЭТОГО. НЕ. ХОТЕЛИ.

Думали, что хотели. Нам казалось, что хотели.

Но нет.

Оказалось, что даже бесплатный английский и время на регулярный фитнес и на диссертацию не приблизили нас к результату и что онлайн-продукты придуманы для высокомотивированных людей.

Помните припаркованную тему?

В кризис мы все превратились немножко в детей, забытых в саду. Мы ждали, что кто-то придет за нами и спасет, заберет из этой передряги и исправит. Но никто не пришел.

И нам, быстро поседевшим детям, надо как-то самим брать себя на ручки, забирать из сада и справляться с травмой.

И знаете, мы наверняка справимся. Если научимся верить в себя, слышать себя, понимать, что мы хотим на самом деле, доверять себе и не ждать помощи извне.

Когда моя дочь потеряла слух после перенесенного менингита, мы сделали ей операцию.

ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ НЕ ХОЧЕТ, ВСЕГДА «НЕ ВРЕМЯ».

И теперь у нее под каждым ушком вшиты электроды — это протез слуха. Называется кохлеарная имплантация.

Двадцать два электрода со стороны каждого ушка — это как бы слуховые нервы. Звук поступает прямо в мозг и потом обрабатывается в речевом процессоре, классифицируя звуки на важное и неважное.

Ребенок учится понимать: вот мамин голос — важный, приоритетный. А стук колес поезда — менее важный, неинформативный. А вот птичка поет. Надо спросить у мамы, что за птичка.

Дети учатся слышать и понимать мир.

Для того чтобы слышать и понимать самого себя, не существует кохлеарной имплантации. Когда в собственное сердце вшивается переводчик шепота собственного сердца. Нет таких электродов. Надо расшифровывать свои истинные желания самим. Но это интересное занятие для тех, у кого есть на него время. «Сейчас не время», — часто думаем мы, перед тем как отложить что-то, что казалось нам важным.

А я думаю: всегда не время для человека, который просто не хочет.

Умеете играть на гитаре?

Замечать хорошее

Я очень тяжело переношу нелюбовь. Внутри меня с детства живет наивная формула: если ты ведешь себя хорошо, тебя все будут любить, а если плохо — не будут.

Эта формула работала в детстве как скважина, из которой следует добывать похвалу прилежанием. Если в моем дневнике поселилась пятерка, меня гладили по голове, если нет, осуждающе качали головой.

Я усвоила принцип и стала охотиться на пятерки. Школа закончилась, а охота нет. Быть отличницей стало жизненной потребностью.

Но жизнь оказалась многократно сложнее.

Выяснилось, что в моей формуле не учтен ряд важных переменных. Например, тот факт, что разные люди по-разному трактуют понятия «хорошо» и «плохо», что оценка другого человека во многом зависит от внутреннего состояния того, кто оценивает (счастливому человеку проще понравиться, чем несчастному), и что люди априори не должны оправдывать наших ожиданий, и любить нас не должны.

Поэтому если они нас не любят, это не значит, что они автоматически плохие.

И вообще все гораздо сложнее, чем кажется ребенку.

Как-то раз мы с моей дочкой Катей, уставшие после долгой прогулки, ждали автобус. Подошел тот, что не доходит до нашего дома три остановки, но мы замерзли и решили все-таки проехать, сколько возможно, согреться, а дальше пешком.

И вот пора выходить, а Катя сидит на сиденье воробушком и не хочет.

— Это же еще не наш дом! — спорит она.

— Да, но автобус не идет до нашего, надо выйти и пройти ножками, — поясняю я.

— Я не хочу ножками, попроси автобус. Договорись, пусть довезет нас.

Кате было четыре года, в ее жизни все просто, и можно легко договориться с любым автобусом о смене маршрута и с любым человеком о смене мнения.

Но во взрослой жизни все не так.

Нелюбовь иногда разлита в воздухе и часто спрятана в лицемерной улыбке соседа.

Знать об этом неуютно.

Хочется спрятаться в любовь и не выходить на улицу. Но все возможности именно там, где люди. Много людей. Очень много людей. Кто-то из них будет вас очень любить, а кто-то — нет. И это нормально. Негатив — это обязательное боевое крещение любого публичного человека, даже если он о-о-о-чень хороший. Вы представить себе не можете, сколько хейтеров у Матери Терезы и Альберта Эйнштейна. Несмотря на то, что наличие таких людей — вариант нормы, к этому нельзя подготовиться в теории, как нельзя в теории научиться кататься на велике. Можно, конечно, прочесть инструкцию, понять принцип езды, изучить колеса-сцепление-педали, но, когда ты сядешь на велик впервые, ты, вероятнее всего, упадешь и пребольно ударишься копчиком.

БЫТЬ ОТЛИЧНИЦЕЙ СТАЛО ДЛЯ МЕНЯ ЖИЗНЕННОЙ ПОТРЕБНОСТЬЮ И ПОСЛЕ ШКОЛЫ.

Впервые попав в пекло чужой анонимной ненависти, я сначала растерялась и расплакалась, а потом сильно психовала, бесилась, негодовала, покрывалась экземой. Не могла спать, и думать ни о чем другом больше тоже не могла.

Меня трясло от мысли, что я не могу заставить других людей себя полюбить.

Моя формула не сходилась: я отличница, вот пятерочки — любите меня, ну же, скорее! А они — не любят! Как так? Где сбоит формула? Я в своем блоге разражалась регулярными ёрническими текстами, где, упаковывая в юмор свою полыхающую злость, палила по хейтерам пулеметной очередью уничижающе-саркастических подзатыльников, не замечая, как сильно я в этот момент уподоблялась тем, кого высмеивала. И только остатки здравого смысла, зажатые в кулачке, не позволяли мне окончательно забыться и посвятить весь свой контент этой войне. Мои читатели, вынужденные свидетели этой схватки, давали мне мудрые и абсолютно утопичные советы. Лидером среди них был совет: «Не обращай внимания!» От таких рекомендаций я бесилась больше, чем от хейтеров.

Как можно не обращать внимания, научите?

Как можно его не обращать, если вашу душу незаслуженно и регулярно избивают бейсбольными битами своих ошибочных мнений незнакомые люди?

Есть такой цветок — одуванчик. У меня с одуванчиками личные счеты. Эти желтые хулиганы кидают меня на деньги каждую весну. Они красиво цветут на моем дачном газоне, хаотично оживляя желтой мозаикой зеленое травяное покрывало, а потом переодеваются в легкие белые шапочки и при каждом порыве ветра плюются белыми парашютиками в соседей. Соседи, в отличие от нас, люди трудолюбивые. Они начинают косить своих одуванов еще с февраля (это сарказм). Этот вечный покос — одна из причин, почему я не люблю дачу. Соседи не дают выспаться, а их выпяченные пятые точки являются живым укором моей совести. А еще соседи достаточно обидчивые люди: им обидно, что они воюют с одуванами, а с нашего участка прилетают новые сорняки под видом белых парашютиков. Поэтому тех, кто не косит одуванов, садоводы штрафуют. За одуванчиковое тунеядство. Я откашиваю от покоса и первая налетаю на штраф. Я к чему: на любом идеальном газоне всегда есть сорняки. Без этого никак. Хочешь красивое поле — будь готов к сорнякам. На публичном поле хейтеры и есть те самые сорняки. Без них никак. Они сначала веселенькие и яркие, а потом плюются. И даже если вы идеально обработали свое поле, они на парашютиках налетят с соседнего участка. Тут ни один забор не спасет. Сорняки — это закон природы. Хейтеры — это закон публичного пространства.

ЛЮДИ НЕ ДОЛЖНЫ ОПРАВДЫВАТЬ НАШИХ ОЖИДАНИЙ И ЛЮБИТЬ НАС ТОЖЕ НЕ ОБЯЗАНЫ.

Хотите публичности — готовьте газонокосилку.

Тут, на публичном поле, без нее никак.

Хейтерство — это как запах изо рта. Ты можешь быть очень умным и успешным, и вполне вероятно, что ты говоришь здравые вещи, но какой в этом толк, если единственное, что вынесут люди из твоего выступления — это то, что ты сэкономил на стоматологе.

Моя подруга пошла на тренинг по продажам. Самое сложное в продажах для нее — отказы. Из десяти человек, которым она предлагает товар, купит один, а девять — пошлют. И вот она пришла отработать этот страх быть посланной.

И им дали такое упражнение: выйти на улицу и там обращаться к прохожим с заведомо неисполнимой просьбой. Например, «Не могли бы вы прямо сейчас купить мне ящик шампанского и отвезти домой на такси?»

Прохожие шарахались и крутили пальцем у виска.

Это был конкурс: кто из участников получит больше отказов.

Спустя полчаса тренер спросил о результатах.

Всем отказали по многу раз.

— Вот, — сказал тренер. — Ребят, вам отказали много раз подряд, и никто не умер. В отказах нет ничего страшного. Они вообще не про вас. Люди отказывают, когда им не нужна услуга, когда болит живот, не устраивает сервис или когда нет настроения. Может быть миллион причин для «нет». Просто знайте: вам будут отказывать, и это нормально!

Я поняла, что хейтерство — это та же любовь, только в другую сторону. Но понять оказалось мало. надо было принять. принять — это понять сердцем. У меня это не получалось категорически.

В какой-то момент я вообще разучилась замечать хорошее, замечала только гадости.

Однажды я выступала на мероприятии, на которое пришло триста человек участников. Это был отличный результат, людей достаточно много, но организаторы рассчитывали на пятьсот. Они не скрывали, что очень расстроены. А зал был устроен так, что лишние стулья вынести никак нельзя было. Я стала успокаивать расстроенную девушку-организатора, а она вдруг говорит:

— Понимаешь, вот сидят люди, три сотни прекрасных, вдумчивых участников, а я будто их не вижу — замечаю только две сотни пустых стульев.

Я вдруг узнала в ней себя. Поняла, что делаю так же. Столько людей любят мое творчество, а я замечаю только пустые стулья. Какая несправедливость!

Я поняла, что у меня кризис. Самый настоящий. Кризис отличницы, которая никак не научится жить с мыслью, что может кому-то не нравиться, даже если всем желающим даст списать.

Любовь зарабатывается как-то иначе, и невозможно влюбить в себя человека насильно.

У меня, как у любого ребенка, выросшего в дефиците поощрения и похвалы, в сердечке существует встроенное лукошечко для «молодцов». «Ну скажите, что я молодец, ну пожа-а-алуйста». А когда вместо комплимента-пряничка в мое лукошечко плюют дегтем, я плачу от горечи.

Я решила, что нужно поработать на этот счет с психологом.

Моя подруга — психолог. Я хожу к ней, когда у меня ментальный паралич действия (не пойму, куда дальше двигаться) или когда я буксую и не могу найти ответов. А все ответы внутри, просто в хаосе мыслей, каждая из которых прошмыгнет и сбежит, так сложно поймать за хвостик нужную.

ВАМ ОТКАЗАЛИ МНОГО РАЗ ПОДРЯД, И НИКТО НЕ УМЕР.

Я рассказала ей свою проблему. Как отчаянно мерзну на сквозняке неприятия, как организм хандрит, мозг не понимает, почему нельзя всех хейтеров догнать, схватить за локоток и объяснить им, что они ошибаются. Я вступаю с ними в перепалки и, даже если коммуницирую достойно и филигранно, все равно чувствую себя проигравшей. Однажды я пять часов вела беседу с хейтером, и результатом стало то, что… ничего. Каждый ушел со своим мнением, а я еще и несчастная — ведь я украла сама у себя пять часов времени.

Я долго была хейтером своих хейтеров.

А что, они первые начали!

Я лазала по их страничкам и искала доказательства их никчемности (находила мгновенно, когда ненавидишь — это вообще не проблема). Ведь если они злые, глупые, уродливые, бездарные, то их мнение как бы не считается, правда?

Это ловушка хейтерства — когда ты начинаешь зеркалить чужую ненависть.

Мне очень стыдно за тот период, но он мне был необходим: я побыла в шкуре хейтера и поняла, что это такое.

Публичная ненависть — это громкий месседж, только не о том, кого вы ненавидите, а о том, что у вас нет денег на решение своих очевидных психологических проблем.

— Что для тебя проигрыш, я поняла. А что — победа? Как ты видишь ее? — спросила меня подруга.

Я задумалась. Попробовала ответить.

— Ну, вот сегодня мне написали: «Ты такая нелепая дура», а я в ответ: «Спасибо за мнение». Я довольна собой, не опустилась до склоки.

— Это победа? — уточнила психолог.

— Это я, как говорит мой муж, включила функцию «Иисус». Но нет. Это не победа. Если я отстреливаюсь, я чувствую себя проигравшей.

— Ну а победа? Победа твоя какая? Как ведет себя та женщина, которой ты хочешь стать?

«Та женщина, которой я хочу стать?..» — я задумалась.

— Победа — это если я прочитаю гадость, и мне даже мысленно не захочется вступить в перепалку. Просто потому, что где-то внутри я, проехав все стадии — гнев, отрицание, торг, депрессию, — пришвартуюсь в принятии.

Я часто использую этот инструмент, подаренный мне психологом: думаю о том, какая она — женщина, которой я хочу стать.

Она носит сорок шестой размер.

Она разрешает себе проживать любые эмоции.

Она принимает эти любые эмоции и в других людях.

Ей грустно? Она грустит. Ей весело? Она смеется. Она кому-то не нравится? Она пожимает плечами: значит, так надо.

И да, она обращает внимание на все, что ее цепляет, если считает это правильным.

Конец ознакомительного фрагмента.