Человек радостный (сборник)

Ольга Румбах, 2017

Главным своим авторским «недостатком» православная писательница Ольга Румбах считает неумение выдумывать. Так что все ее герои, которые плачут, смеются, страдают и устраивают свои жизни на страницах ее книг, – существуют в действительности, и потому особенно близки нам, читателям. А сами рассказы о них написаны талантливо и легко, поэтому обязательно полюбятся читателю.

Балеринка, Петровна и брат, или Можно ли добыть счастье вручную?

Петровна поздно вышла замуж. Всё не брали. Лицо у Петровны… Как бы это сказать… Челюсть нижняя тяжелая. И зубов как будто многовато — крупные такие, влажные, и всегда «на улице», если можно так выразиться. Очень уж Петровна веселая да улыбчивая — просто на редкость. И активная, живая.

Петровна счастлива. Годы метаний, неистовых поисков суженого, неудовлетворенности позади. Теперь — действительно счастлива, слава Богу. Муж есть, работа, квартира. Здоровье частично утрачено, но и того, что осталось, покуда хватает, — чего же еще? Но в том-то и дело, что Петровне мало быть счастливой одной. Ей горько от того, что родной ее брат несчастлив. Одинок. А по глубокому Петровнину убеждению, одинокий человек не может быть счастлив.

И давно уже Петровна старается сделать брата хоть чуточку счастливее. Например, попались ей под руку книжки небезызвестной целительницы Семеновой — и вся маленькая семья Петровны стала ежедневно закатывать себе гигантские клизмы — избавляться от воображаемых паразитов. А то, говорит, мы все какие-то бледненькие, не иначе паразиты завелись.

Семенова чрезвычайно талантливо описала, как человеческий организм кишит всякими паразитскими тварями. Единственное, пишет, спасение — клизмы. Она сама, пишет, только этим и спасается. К книжке еще картинки цветные приложены — гельминты, извлеченные из чьих-то недр, в цвете — б-р-р. Петровна вообще впечатлительная. А брат ее и муж как-то очень уж доверчивы. Забывают, что женщина, по библейскому выражению, немощный сосуд. Вот и выполаскивали в течение какого-то времени свое внутреннее содержание, пока не восстали, не возмутились, не обнаружив в этом самом содержимом ничего даже отдаленно напоминающего паразитов. Долго потом обижались на Петровну. А Петровна плечами пожимала: никто никого не неволил, взрослые же мужики, своя голова на плечах имеется…

Но речь пойдет вообще, вообще не о паразитах. Скорее, о паразитках (шутка). Это уж так, к слову вспомнились клизмы, чтобы понятно было, как сильно желала Петровна счастья своему брату. И не просто как-нибудь вяло желала, а — деятельно.

Вот однажды, например, пришла в квартиру брата, по ее собственному выражению, «вычищать авгиевы конюшни». Известное дело, брат — холостяк, и в квартире царит всегдашний беспорядок. Как же, рассудила Петровна, личную жизнь заводить, когда в квартире такая грязюка. Вот, говорит Петровна, выдраю все, потом батюшку позовем, чтобы квартиру освятил, помолился чтоб, вот Господь и даст тебе счастье, пошлет суженую. Мне же моего дал — и тебе даст. Брат соглашается. Ему, может, и самому хочется счастливым быть. И еще потому соглашается, что квартира после размена с бывшей женой досталась ему «нехорошая». Обмен после развода несколько раз срывался из-за того, что жена находила слишком хорошей квартиру, что мужу бывшему достанется. Наконец нашла эту, «нехорошую». Предыдущий хозяин, похоже, не смог в ней жить, быстро продал. А сам ее купил у наследников после смерти молодого хозяина — тот в окно выпрыгнул с девятого этажа. Что этому предшествовало, что заставило его так поступить — неведомо, но только вскоре очевидно стало, что обитает в квартире всякая нечисть. Краем глаза видел брат какое-то существо рыжее, безобразное, мужеского полу; какое-то шевеление за спиной ощущал, и мороз пробирал до самого затылка. Временами необъяснимый ужас наваливался, душил. Так что старался он больше времени на работе проводить — заодно и карьеру сделал. Словом, квартиру явно требовалось освятить.

И правда, все хорошо получилось. Выдраила Петровна и комнату, длинную, как троллейбус, и кухню — любо-дорого. Сама батюшку привезла. Круп разных в рюмки насыпали, свечи зажгли. И наполнилась квартира клубами ароматного афонского ладана, и, кажется, прыснули с неслышными воплями в разные стороны нетопыри, что жили в ней непонятно на каких правах. И молитва густо звучала из уст и широкой груди дородного священника — не хуже колокольного звона, и кропил он святой водой все углы и закоулки жилища, изгоняя нечистых. И впервые за много дней, а может, и лет, спал Петровнин брат спокойно, без удушающих сновидений и ночных мечтаний.

А того не знал, что готовится уж новое испытание в рамках, так сказать, организации его личного счастья. И что клизмы те чуть не ведерные — сущие пустяки по сравнению с тем, что еще предстояло пережить.

Прибираясь в квартире, Петровна наткнулась на альбом с фотографиями. Присела, уставшая, стала перебирать их с теплым чувством. Она успела забыть, что брат смолоду был таким красавцем. Рубашка чуть не до пупа расстегнута, обнажает мускулистую грудь, джинсы-клеш, волосы длинные ветер раздувает. Взгляд — дерзкий, самоуверенный, какой бывает только у очень зеленых юнцов. С тех пор, как говорят, укатали сивку крутые горки. И взгляд стал более умеренным и более осмысленным, и штаны он теперь классические предпочитает. Ну, и волос существенно поубавилось. Зато карьера в гору идет, положение солидное. Только вот с семьей не заладилось… Петровна берет выпавшую из альбома фотографию. С кем это он? На черно-белом фото брат стоит в обнимку с невысокой молодой женщиной, довольно приятной, аккуратненькой — волосы вьющиеся до плеч, брюки «банан», улыбается… А! Это ж, наверное, балерина та, что к нему приезжала с Севера, они там вместе учились. И в институте дружили. Вспоминает Петровна, как мать получила телеграмму от сына: «Срочно вышли денег… Вылечу из института…» Сумма крупная указана. Ну что, повздыхала, поворчала заодно на молодежь, на юную Петровну, будто она в чем виновата, и пошла деньги с книжки снимать. Мать все-таки. А он после даже не объяснил, что за нужда такая была.

Балерина эта, что с фотографии, приезжала к брату, когда семья Петровны на юг переехала жить.

Петровна тогда одна маялась, тяжело ей было. Матери уже в живых не было. Отец еще раньше помер. Квартира ей досталась от родителей сырая, печка не топится, дров негде взять. Просто руки опускались.

И вот однажды пришел к ней брат с этой самой балеринкой. И такими счастливыми они ей показались, аки голуби. Так и жались друг к другу, так и льнули. Даже позавидовала грешным делом.

«Женись на ней — говорила брату, — чем не невеста, любит тебя, это ж видно!» — «Не-е, не мое это…» — вяло отбивался брат и разговор в сторону уводил.

Много позже брат признался, что балеринка (они так между собой и звали ее — «балеринка») понесла от него и, вернувшись на свой Север, через положенное время родила сына. И раз в год, в день рождения брата, стала звонить ему по телефону. Петровна помнит эти звонки. Брат надолго уходил в кухню с телефоном. Провод от него не давал плотно закрыть дверь, и слышно было, как говорит он тихо, через большие паузы, будто успокаивает. А на другом конце провода будто плачут. Гости притихали, вслушивались. Именинник возвращался смущенным, взъерошенным каким-то.

И фотографии мальчугана присылала, вот они, кстати, тут же, в альбоме хранятся отдельной пачкой. Петровна всматривается… Мальчишка лет четырех на трехколесном велосипеде. Нос пуговкой, губы толстые… Ничего общего. Вот разве что глаза… с хитринкой такие, будто чуть припухшие. Кто его знает… А вот — постарше. В хорошеньком костюмчике, вытянулся, руки по швам, взрослого из себя строит. Ребенок как ребенок…

И закралась Петровне в голову некая мысль… Повертела она задумчиво фотографию, где голубки вместе, да и положила ее себе в сумочку. Брату ничего не сказала — дело не терпело огласки.

Только город Петровна знала, где балеринка живет. И надо же такому случиться, что в большом этом северном городе жила Петровнина родня. Это судьба — решила Петровна и выслала родне фото с просьбой разыскать человека. Фамилию, правда, к тому времени уже знала. Объяснила, что это, мол, вопрос жизни. Про смерть не стала, чтоб не пугались.

Родня исполнительная оказалась. Да и балерин в городе, хоть и большом, а все ж не так много.

Оказалось, работает балеринка в местном Дворце культуры, молодую поросль воспитывает.

Списались. Скайпов тогда еще не было — общались исключительно посредством писем. «Я помню, — писала Петровна, — как вы вместе приходили ко мне в гости, такие молодые, такие счастливые… Брат и теперь один… Очень мне хочется с племянником встретиться, поглядеть на него. Чай я ему тетя родная — не обижу. Отдыхать приезжайте, на море. У нас хоть квартира маленькая, а все же мы с мужем рады будем — в тесноте да не в обиде, верно?..»

Через месяц только письмо пришло в ответ. Балеринка писала сдержанно: «…Да, так вышло, что я растила сына одна. Было трудно, но теперь у нас все хорошо. Сын вырос, ему скоро в армию. За приглашение спасибо. Не обещаю, но постараюсь…»

Петровна довольна. Того и гляди брата пристроит в хорошие руки — семья же готовая, считай.

«Семья же у тебя готовая… — внушает Петровна брату. — Чего еще искать — сын уже есть. Знаете друг друга с юности…» — Это уже когда балеринка написала, что приезжает в гости. Воспитанницы ее, балерины будущие, на лето в лагерь едут, так она с ними увязалась.

«Да какая там семья…» — тихо психует брат и, не допивши чаю, идет к выходу обуваться. Разговор ему неприятен. Зашел в гости к сестре, а она опять за свое — сколько можно… «Ты же ничего не знаешь! Не мое это, не смогу я…»

Ей бы в самом деле и отстать… Куда там! Да и поздно уже, балеринка вот-вот приезжает.

«Детей делать — твое, а с матерью его жить, так не твое! — ехидничает Петровна вдогонку, успевает, пока дверь за братом не захлопнулась.

Ладно, решает Петровна, сама буду с ней дружить, племянника привечать. Сама гостью приму.

А все же — вот настырная! — упросила брата приехать на вокзал.

Дальше вспоминать неприятно. Как в дурном сне, когда длятся и длятся тягучие какие-то события, и плохо тебе, а проснуться не получается.

Балеринка сошла с поезда в окружении говорливой, весело-оживленной стайки воспитанниц. Они были стройные, как статуэтки, все как одна с элегантным балеринским пучком на затылке. Гостья улыбнулась и смущенно, и несколько снисходительно при виде делегации — Петровна с мужем и давняя ее любовь, поседевший, но по-прежнему стройный и элегантный, Петровнин брат.

Та встреча была мимолетной. Детей ждал автобус, на котором они отправлялись в свой лагерь на берегу моря. И балеринка с ними.

Брат нес тяжелую сумку гостьи к автобусу. Они обменивались незначащими фразами, оба были смущены и, казалось, готовы провалиться сквозь землю. И — избегали смотреть друг на друга.

Петровна была оживлена и растрогана. Она не понимала еще, что натворила. Муж Петровны доброжелательно-приветлив. Ему-то что, его дело — сторона. Не он заварил эту кашу… А брат — тот был просто в ужасе.

Договорились, что балеринка, как устроится и как позволят дела — сразу же приедет на несколько дней в город. Автобус укатил.

«Какой ужас! — проговорил брат, первым нарушив сложное молчание их маленького сплоченного коллектива, — что с людьми делает время! Ты видела? У нее зубы веером!!!» — «Ну, вероятно, у нее парадонтоз, — беззаботно отозвалась Петровна. И добавила рассудительно: — Зубы и новые можно сделать. Правда, эти все до единого придется выдернуть…»

Брат ее не слушал. Подруга юности произвела на него сильное впечатление. Он был подавлен.

Дальше было хуже. Много хуже.

Балеринка, она ведь, бедная, решила, что отец ее ребенка раскаялся (в чем? неважно!) и страстно мечтает о воссоединении семейства, мечтает о сыне…

Так часто бывает. Многие отцы, накуролесив в жизни, в преклонном возрасте ищут своих развеянных по свету детей. И размазывают старческие слезы, и трясутся, и жалко их, но и противно тоже. И далеко не все дети, уже выросшие, готовы принять их в свое сердце. Не все могут простить того, что не было рядом отцовской теплой руки, крепкого плеча, не было защиты. Что воспитывались они, часто, исключительно женщинами, и от этого что-то покорежилось в них, что-то сломалось, а что-то не проросло вовсе…

Итак, балеринка решила, что ее ждет реванш, и основательно к нему подготовилась. Накупила атласных халатов с попугаями — невыносимо алого цвета. Накупила шортиков, чтобы, значит, ножки свои все еще хорошенькие, хоть и с признаками подагры, показать. Продумала тщательно туалеты… И все никак не могла отойти от этой роли, никак не могла взять в толк, что все это ничего общего не имеет с действительностью. И губки надувала, отчего это дружок ее старинный не идет, ведь она уже здесь. И Петровна мучилась, пыталась деликатно донести, что она сама, Петровна, да муж ее, — это все, на что может рассчитывать гостья, что не чужие же они, в самом деле, люди, и поговорить им есть о чем… И накрывала столы, парила-жарила, и пыталась развлечь гостью, расспросить о сыне — все напрасно. Та лишь дулась и требовала подать ей милого дружка.

И он приходил даже пару раз — не то сестру-дурочку жалел, не то о сыне хотел послушать — как он, что он, какие планы строит, большой ведь уже, в армию скоро.

Раз затеяв игру, балеринка никак не хотела от нее отстать: утомительно кокетничала, делала глазами «мерцающие звезды», непрерывно хохотала, говорила полунамеками. О сыне вовсе не хотела говорить, напускала туману, так что и понять ничего было нельзя. Как бы приторговывала информацией о нем — как бы имела на руках козырь и придерживала его.

Господи-Господи, силы небесные — это же надо было вынести!

Брат испарялся очень быстро, что было понятно. Не отвечал на телефонные звонки. Балеринка обижалась на него, но изводила Петровну (и поделом!). От нечего делать кокетничала с Петровниным мужем. Тот не только не возмущался таким поведением гостьи, а даже и млел, — все же не всякий день за тобой балеринки ухлестывают.

Петровна чувствовала себя одинокой и глубоко несчастной. И казалось, не будет этой муке конца.

Но всему приходит конец. Абсолютно всему. Маленькие балеринки загорели, накупались в ласковом море, набрались здоровья на долгую северную зиму. Им пора было прощаться с Крымом. Уезжала и большая балеринка.

Она позвонила Петровне на работу и возмущенно спросила, собираются они ее провожать, или ей придется так и уехать не простившись.

Петровна знала, кого на самом деле хотела видеть отъезжающая, но покорно собралась и вместе с мужем — а уже смеркалось — повлеклась на вокзал. На всю жизнь запомнит Петровна лицо своей гостьи, слабо освещенное вокзальными фонарями, искаженное негодованием — злое, некрасивое лицо с торчащими зубами и брызгами изо рта. Балеринка уже не наигрывала какую-то придуманную роль, а гневно отчитывала их двоих, пожилых уже людей, Петровну и ее мужа, которые две долгие недели принимали ее у себя в маленькой квартирке и в том только и повинны были, что хотели как лучше, хотели счастья. Брату, да, но ведь и ей тоже, и ее сыну…

Как ни странно, история эта сблизила Петровну с братом. И с мужем. Они собирались вместе и тихо и умиротворенно — как пережившие опасную бурю — разговаривали. Петровна просила прощения у брата. Он не сердился на нее. Но, разумеется, и не одобрял эту ее затею — от начала и до конца. Рассказал, что тогда еще, в юности, балеринка тоже забеременела. И вышла некрасивая история. Он, юный студент, и думать не хотел о детях. Но она поступила по-своему. И преследовала потом его неистово, и жаловалась в деканат, и устраивала сцены. А поняв, что ничего у нее не выйдет, потребовала «отступных» — денег. Тогда и явилась на свет телеграмма, так возмутившая их мать: «Срочно вышли денег… Вылечу из института…»

Сделала аборт уже на очень большом сроке… «И вообще, она законченная истеричка, у нее что-то с психикой… Я всегда это подозревал…»

«Господи, да почему же ты не рассказал мне об этом раньше?!» — всплескивала руками Петровна. «Ты бы все равно мне не поверила…» И Петровна понимала, что да, не поверила бы и до последнего защищала несчастную девчонку, хотя бы из женской солидарности.

Рассказал, что встречался с балеринкой вне Петровниного дома и без «чуткого руководства» сестры. Пытался поговорить о сыне. Ведь болело же это в нем, болело. Но балеринка была непреклонна: «Сначала деньги, а уж после — стулья». Не буквально, конечно, а в смысле: сначала ты на мне женишься, а уж после поговорим о сыне. Что тут скажешь…

Шли годы. Затягивались раны. Петровна не пыталась уже вручную устроить счастье брата, больше полагаясь на волю Божию. И о здоровье его меньше пеклась. Не то чтобы совсем — трудно все-таки от привычек своих отстать, — но все-таки меньше.

Но вот однажды, уже довольно много времени прошло с тех памятных событий, Петровна, забывшись, вдруг сказала: «Слушай, а ведь у тебя есть дочка от первого брака, хочешь…» Взглянула на брата и осеклась — такими вдруг злыми сделались его глаза.