Янтарный меч

Ольга Ромадина, 2022

Юная Ярина спешит к сестре-чародейке, но дороги коварны, и погоня загоняет ее в проклятый лес на краю древней Пустоши, к дому, который стережет одинокий домовой. В благодарность за спасение, Ярина принимает чужую для неё силу. Теперь ей предстоит защитить лес и его обитателей. Хотя это не так-то просто: местные люди полны ненависти и страха к чужачке, а странный синеглазый колдун подозревает, что Ярина не та, за кого себя выдает. Но человеческая враждебность не так страшна, как грозные тени, бродящие по лесу и янтарный огонь Пустоши, приносящий странные сны.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

При помощи ожерелья на болота Ярина отправилась немедля, пока кикиморы добирались пешком.

Им-то бурелом не страшен, усталости они не знают. А Ярина еще опасалась непонимания со стороны лесных обитателей: есть нечисть, которая нападает сразу, не спрашивая, что человек забыл в чаще. Доказывай потом, что ты новый леший.

Сразу оказаться в сердце топей не удалось. На подлете дернуло вниз, словно кто-то вцепился в лодыжку ледяными пальцами. Сопротивляться Ярина не стала, поддалась тянущему ощущению и мягко опустилась на поросшую колючкой, едва приметную тропу. Ясно, почему домовой советовал лететь не напрямик, а сделать крюк, добираясь над проложенной селянами гатью.

Лес Потерянных душ. Родители пугали им непослушных чад. О нем шептались дети — темной ночью, над лучиной, делая страшные глаза. Ярина узнала об этих проклятых местах от матери, когда та рассказывала о прошлом Дивнодолья. Лес Потерянных душ — еще один прощальный дар диви. Защищая подступы к своим городам, они создали проклятие, которое не рассеивалось со временем. Столетия назад мастерски наложенные мороки скрывали смертоносную ловушку — люди видели обычный молодой осинник. Войскам или охотникам за поживой в голову не приходило обойти его стороной. Зачарованные места досуха выпивали смельчаков, иссушали плоть, стирали в порошок кости, даже следов не оставалось. Хуже того, Переправщица не могла прийти за душой, увести на Темную дорогу, несчастные навеки оказывались пленниками гибельного места. После войны чародеи не покладая рук снимали мороки, разбивали оковы заклятий, но под корень извести все проклятые леса не смогли. Некоторые из них забрали так много жизней, что людские чары оказались бессильны. Так и стояли прогалины с голыми угольно-черными деревьями: огромными, скрученными, словно невидимая сила выворачивала их наизнанку, разрывала стволы надвое. Ни дуновения, ни шороха. Мертвый, навеки застывший воздух. Напоминание о войне.

Понятно, почему местные делали такой крюк.

Ярина тенью неслась сквозь мертвое царство, стараясь побыстрее добраться до топей. Как же хорошо, что ожерелье защищало, и удушливо-пугающая тишина не забивалась в уши.

На болотах она очутилась внезапно — исполинские стволы раздались в стороны, оставив у ног мягкий кустарник, покрытый белыми пушистыми звездочками цветов. Болотная одурь распустилась удивительно рано, Ярина снова порадовалась, что не чувствует запахов: заросли были такими густыми, что запросто можно в них остаться, надышавшись тяжелого аромата.

Вскоре исчез и ерник. Перед глазами, куда ни глянь, расстилались топи. Кочки осоки манили обманчивой безопасностью, скрипели сухими ветвями покореженные низкие березки, а вокруг бурлила в бочагах черная, как непроглядная ночь, вода.

Тут и появились встречающие. Любопытно, как учуяли? Трое кикимор выползли из трясины, кланяясь в пояс.

Ярина ответила тем же.

— Ну, показывайте, где тут у вас что.

— Идемте, госпожа. — В суетливых движениях сквозил страх.

Кикиморы были печальны, кланялись низко, а глаза прятали. Ожерелье отголосками передавало тоску и обреченность. Ярине было их отчаянно жалко, но все, что она могла, это спасти обитателей болот от разъяренных людей.

На нее смотрели. Из-под кочек, из-под редких деревьев, из трясины — с любопытством, смешанным с настороженностью.

— Наезженный тракт западнее, — проскрипела одна из кикимор, оказываясь рядом. Остальные почтительно шли поодаль. — Неподалеку вплотную к болотам подходит. Потом удаляется и следует к Aesul.

Последнее слово было сказано нараспев, чужим, певучим языком.

— Куда? — Ярина удивленно повернула голову.

— К реке, — кикимора скупо улыбнулась, блеснув острыми клыками. — Все время забываю название, которое ей дало твое племя.

В ее глазах теменью болотной трясины плескалась пустота. Внезапно Ярина поняла, что кикимора стара, очень стара. И наверняка помнит времена, когда здесь еще не было болот. Нечисть ведь старится иначе: ни седины, ни морщин. Лишь выцветшие волосы да заострившиеся черты сурового лица.

— Ты видела дивь? — Ярина затаила дыхание, ожидая ответа.

— Видела, — нехотя откликнулась та, после долгого молчания. — Здесь есть те, кто видел. Просто не хотят помнить. Не помня — легче справиться с болью. Умение забывать — драгоценный и опасный дар. Мы получили его от твоего племени, маленькая ворожейка. Но те, кто не желают помнить, совершают предательство. Пусть из слабости, тем страшнее.

— Тогда почему…

Помогаешь. Как смогла смирить ненависть. Слова застряли в горле. Спросить об этом почти тысячелетнее существо? Все равно, что горящей веткой ткнуть в едва затянувшуюся рану.

— Уж точно не потому, что у тебя на шее проклятая кровь ушедших, — кикимора усмехнулась. От ее исказившегося лица бросило в дрожь. — И не потому, что дом Предателя откликнулся тебе. То, что я помню, не значит, что не понимаю. Мир изменился. Нам придется жить с этим. Отвергая изменения, мы убьем себя, а вам будет все равно. Должны остаться те, кто помнит. Иначе вернуть…

Она не закончила, резко остановившись и указав вперед. На покрытой белым мхом прогалине, скособочившись, валялась телега.

— Пришли.

Кикимора не собиралась продолжать. Даже не дала рта раскрыть, исчезая в маслянистой воде.

Ярина присела на корточки у телеги и попыталась собрать мысли в кучу после странного разговора.

Телега была добротной, новенькой. Вырезанные на бортиках обереги хозяйке не помогли. Оглобли сломаны, днище пробито, одно колесо, очевидно, утонуло в трясине, еще одно валялось рядом. А вот это что-то новое: задняя ось почернела. Стоило дотронуться — начала крошиться в мелкую горелую труху.

Еще две кикиморы держались поодаль, их-то Ярина и попыталась расспросить.

— Кто-нибудь видел, что случилось?

— Мы видели, госпожа, — закивали те, все еще не поднимая глаз. — Лошадь до самой трясины их протащила и туда ухнула. Мы опомниться не успели, а телега уж на боку лежит.

— Когда это было?

— Как буря улеглась, еще дождик частил. На рассвете.

Слабо верилось, что женщина с ребенком бросилась в дорогу навстречу бушующей стихии, даже если ее вело что-то важное. Значит, она выехала сразу после грозы.

— А какая тут ближайшая деревня, знаете?

— Чернушки, — неуверенно отозвались кикиморы. — Есть еще Малые Пригорки, но они по ту сторону реки, а там мост. Да и ехала она как раз в ту сторону.

Связываться с селянами не хотелось, но, может, у женщины в этих Чернушках остались какие-то родичи. Или кто-то знал, куда она направилась.

Телега была выстлана мягкими покрывалами, успевшими отсыреть. Ярким пятном выделялся платок, свесившийся одним концом в грязь. Не простой, ресаврский. На полотне из тончайшего шелка, отливавшего багрянцем, плескались чудо-рыбы, вышитые серебряной нитью. Отец однажды привез матери похожий. Давно, еще в другой жизни. За платки из далекого Ресавра, что лежал за Серебристым южным морем, платили, выстилая их золотом.

Погибшая женщина была не из простых. Вон, как рыбки переливаются.

Его должны узнать.

— А телега не горела? — Ярина еще раз провела пальцами по обуглившему бруску.

— Нет, госпожа, — кикиморы замотали головами. — Не видели мы.

Забывшись, Ярина ухватила платок, пальцы прошли сквозь ткань, лишь легкое покалывание говорило о прикосновении. Если бы так все просто было.

— Как выглядела женщина?

— Молодая, красивая, — принялись перечислять наперебой кикиморы. — Волосы как кора ивовая, глаза цвета водяники-ягоды. На щеке родинка.

— Нездешняя она, — раздалось сипение. Болотная жижа с хлюпаньем плеснула в стороны, и на кочку вылез старик. Тощий, лысый, темная чешуя сплошь покрывала тело. Глядел он недобро и с опаской. Единственный глаз светился болотной зеленью.

Ярина в пояс поклонилась бункушнику⁷. Спросила со всем возможным почтением:

— Как ты понял, дядюшка?

— Повой здешние бабы другой носят. И на поневе никому из них не пришло бы в голову дубовые листья вышить. — Нечисть, люто ненавидевшая людей, говорила с ней спокойно. Только иногда бункушник скалил острые щучьи зубы. — На селянскую бабу она тоже не больно похожа. Слишком холеная, руки белые.

— Спасибо, дядюшка. — Ярина вновь поклонилась. Бункушник ничего ей сделать не мог, но сердце все равно перехватывало от пронзительного взгляда. — Можете принести в избушку платок? — попросила она. — Это очень важно.

— Принесем, госпожа.

Бункушник хмыкнул и нырнул обратно. Трясина со звонким чавканьем сомкнулась у него над головой. Сила ожерелья тянула дальше, Ярина не стала противиться, позволила поднять себя в воздух и понести прочь. Хорошо бы жители Чернушек оказались не такими злобными, как селяне из Пожарищ. И хорошо бы застать кого-нибудь в лесу, за опушку ей не выбраться.

После топей чахлая марь сменилась солнечным березняком. Сквозь него и шла дорога, ее Ярина преодолела без труда, надеясь, что край владений лешего придется поближе к деревне.

Лесоруба она увидела сразу. Мелкорослый мужичонка, прохудившийся тулуп висел на нем мешком, а беличья шапка так и норовила наползти на глаза. Он собирал хворост, словно забыв о притороченном к поясу топоре.

Ярина опустилась неподалеку, пытаясь разглядеть лицо и понять, как селянин поведет себя. Но за окладистой бородой и кустистыми бровями ничего было не рассмотреть.

Но попробовать стоило.

— Добрый человек, — откашлялась она, повелев ожерелью сделать себя видимой. — Не скажешь ли…

— А-а-а-а!!! — пискляво заверещал мужик, ничком повалившись на землю. Хорошо хоть стрекача не дал.

— Да ты не бо…

— Чудищи-и-и!!!

— Где? — Ярина растерялась, оглядываясь. А когда повернулась, то встретилась взглядом с мальчишкой, еще не разменявшим и десятка зим. Борода оказалась зачем-то приделанным облезлым собачим хвостом, а брови — паклей.

— А борода зачем? — от удивления она позабыла, о чем хотела спросить.

Горе-лесоруб начал бодренько отползать подальше на четвереньках, пока не уперся пятками в дерево.

— Мамка ск-казала, — промямлил он и взмолился: — Тетенька, не ешь меня! Я невкусный! Хошь, я тебе нашу Станьку приведу?

Те, кто пытались выкупить свою жизнь чужой, не вызывали у Ярины ни капли уважения. Она бы ушла, но дело само не сделается.

— И кто же эта Станька тебе? — нахмурилась она. — Сестра?

— Н-не, п-порося наша, а сестру… — Настроение мальчишки изменилось, как весенний ветер. Он оскалился, черты лица заострились, делая его похожим на мужчину, ладонь стиснула рукоять топора. — Я те, нежить поганая, дам сестру.

Хоть ее и обозвали нежитью, у Ярины камень с души свалился.

— Уймись, — она выставила перед собой руки. — Не нужна мне твоя сестра. И порося не нужна. Да и сам ты. Лучше на вопрос ответь. А я тебе взамен на поляну клюквы укажу подальше от топей.

— Заведешь, небось, к нежити в зубы. — Мальчишка убедился, что его не тронут и осмелел. Поднялся, деловито отряхнул штаны. В лицо храбло глянул, не скрываясь.

— Ты почему так вырядился?

— Говорю же, мамка наказала. Дитев нечисть харчит, взрослых днем боится. У меня ишо что есть. Гляди!

Он распахнул тулуп. На шее висела вязанка чеснока. Ну, конечно. Как она забыла! Чеснок — главное лекарство селян. Те упрямо верили, что он помогает от болезней, от сглаза, от нежити. Даже навьи — выходцы с Темной дороги — должны были разбегаться в страхе. Прям-таки чудо-средство!

Ярина снова порадовалась, что сейчас не чувствует запахов.

— Не боюсь я твоего чеснока, — улыбнулась она.

— А ты сама кто будешь? Русалка? А чего тогда одетая? Или ты берегиня? — Глаза мальчишки восторженно загорелись, но Ярина поспешила избавиться от такой чести. Хуже напуганного ребенка только ребенок любопытный.

— Леший я.

— Врешь! Что я, нашенского лешего не знаю? Он завсегда в мужиков превращался, баб сманивал. У тетки Руши дочку сманил, она еще луну в лес бегала, пока не окрутили. А потом всю нечисть велено гонять было. Мамка так плакала, когда домовиху выпроваживала. Та, говорят, еще прабабку мою знала.

И в Чернушках колдун отметиться успел. Делать ему нечего, что ли?

— А вот и не вру. Я новый леший. Мне ваши бабы без надобности. — Разговор уходил не в ту степь. — Лучше скажи, ты видел женщину с младенцем? Она должна была из деревни вчерашним утром уехать. Молодая, на поневе дубовые листья. Платок у нее заморский. С красивыми такими рыбками.

Лицо мальчика исказилось в задумчивости.

— Это госпожа Милава, — наконец вспомнил он. — Она у нас мужа ждала. В бурю ее лихомань одолела. Всю ночь рвалась в дорогу, плакала. А поутру, пока тетка Меря к колодцу побежала, из избы выскочила, на телегу и деру. Очень батя ругался со старостой. Тот даже погоню послал, но она как сгинула, а на болота мы не ходим. Тебе пошто?

— А куда она рвалась? — вместо ответа спросила Ярина.

— Известно куда. В Пожарища. Муж у ей туды поехал.

— Ясно.

Опять эта расклятущая деревня. Что ж ей так не везет.

— Ты почему в лес один пошел? — спросила Ярина без особой надежды на ответ. Мало ли, какие в этих местах традиции, может, дети с топорами и клееными бородами на каждой тропинке встречаются.

Но мальчишка нахохлился, взгляд его стал тоскливым, безнадежным. Такие глаза бывают у тех, у кого дома горе.

— Батя занемог, — прошептал он, шмыгая носом. — А мамка давно хворая.

— Что с ними?

— Мамка застыла. А батя… он ездил на торжище, а как вернулся третьего дня… Глаза краснющие, слезятся, гной текет. Он уж не видит ничего почти, день ото дня все хуже.

Ярина закусила губу. Весной с пылью могло надуть в глаза что угодно, к матери часто возили таких. Тут смотреть нужно, так не вылечишь.

— Жар есть?

— Да. — Вид у мальчишки сделался совсем несчастный.

— Тебя как зовут? — Ярина присела перед ним на корточки, жалея, что не может погладить по светлым вихрам.

— Витко.

— Что же у вас, Витко, знахарки нет нигде рядом?

— Не, нету, — мотнул он головой. — Госпожа лесная была, но сгибла.

— А колдун?

Витко посмотрел на нее, как на дурочку:

— Он же не лечит, не умеет. Да и не пойдет к нему батя. Он говорит, колдуны душу у людей высасывают. Вон, как остальных зачаровал. А у нас его не привечают. Да и нечего ему у нас делать, шпиениев не держим.

Значит, есть шанс, что ее помощь примут.

— Пчел кто-нибудь разводит? — спросила Ярина. — Нужен мед. Накипятите воды, разведите: десять капель воды на одну каплю меда. В глаза капайте. И привозите его к лесной избушке. Знаешь, где это?

— Где госпожа лесная жила?

— Да, теперь там живу я. И поскорее. Нужно осмотреть твоего отца.

Во взгляде мальчика плескалась отчаянная надежда. И дав ее, Ярина не могла повернуть назад. И не хотела.

— Отправляйтесь завтра утром, чтобы до заката быть у меня. Ночью в лесу опасно.

После того, как она замкнула охранный круг, тени из оврага по лесу не шастали, упыри тоже куда-то подевались, но даже без нежити в лесу не стоило бродить после заката, преследовавшие ее в первую ночь тени наверняка никуда не исчезли.

— Да, хорошо! — Витко закивал в ответ, едва не подпрыгивая от радости.

— Тогда беги.

Мальчишка припустил обратно, но Ярина вспомнила, что так и не узнала примет мужа погибшей женщины.

— Витко! — окликнула она. — А как мужа госпожи Милавы звали?

— Ивар, — прокричал тот.

Северянин? Жители Ледяных островов в Дивнодолье селились редко, предпочитая побережье Студеного моря. Там и опасности вдосталь, и поживы. Если уж решали осесть, то непременно нанимались в дружину. И не в глуши — в столице. Неизвестно, какая нужда заставила северянина забраться так далеко, но они слыли людьми чести. Те, кто давали клятву верности, конечно, а не те, что грабили и жгли побережье.

В избушку Ярина вернулась не сразу. Сперва постаралась найти кого-нибудь из Пожарищ в лесу или на опушке. Это оказалось несложно, но дровосек отличался от Витко, как навьи от людей. Вроде похожи, но поди пойми, как хозяева Темной дороги на тебя среагируют: то ли одарят, то ли на клочки разорвут.

Мужчина послушно кивал, пока она просила разыскать мужа Милавы и сказать, чтобы тот ждал на опушке в полдень, если хочет узнать про семью. Но взгляд его — пронзительный и холодный, словно говорил: «Уж мы тебя дождемся, ведьма. Хворосту не пожалеем». Поэтому Ярина не стала задерживаться, исчезнув сразу, как убедилась — ее поняли.

Это казалось просто: прийти, отдать потерянного ребенка отцу, рассказать, что случилось с матерью и дело с концом. А вот Торопий, услышав ее задумку, взбеленился.

— Не пущу! — домовой встал перед дверью, выставив наперерез метлу в три своих роста.

Ярина понимала его беспокойство, но выбора не было. Малышу не место в лесу, нет ничего хуже участи отчужденца, воспитанного нечистью. Такого люди будут гнать отовсюду.

Да и отец будет его искать. Что станет с жителями болот, если Ивар решит, будто они утопили его жену и забрали сына?

— Сама на погибель пойдешь и ребятенка сгубишь. Не пущу. В погребе запру, будешь шкелету втолковывать, что как лучше хотела.

— Но дедушка…

Верные слова не находились, обида комом подступала к горлу. Ярина чуть не плакала. Как объяснить, что опаснее ничего не делать?

— Семья ведь, — тихо напомнила она, покосившись на младенца. Тот лежал в плетеной корзинке и размахивал тяжелым обручьем, вырезанным из цельного куска янтаря. Удивительно спокойный ребенок. От Рагдая в этом возрасте спасу не было.

— Ты его отца хоть раз видела? Нет. Вот то-то. Эти глупости брось. Прежде чем к людям соваться, обмозговать надо.

Обмозговывал он до вечера, Ярина извелась вся, но стояла на своем: надо идти. Она вновь надела ожерелье и принялась кружить возле опушки. Никого с вилами и факелами поблизости не обнаружилось, но это пока.

— Ты как хошь, Яринушка, а я тебя одну не пущу, — заявил Торопий наконец, когда ребенок заснул. — Где это видано, чтобы девка с дитем одна на смерть шла.

Больше ее робкие протесты он не слушал, начав собираться как на войну.

— Ты вот что. Волков созови. Все пойдем. Пропадать — так с песней. Авось, селяне струхнут, — приговаривал он, мечась по горнице.

Стоило представить эту кавалькаду, чтобы содрогнуться. Не знаешь, что хуже: селяне напуганные или озлобленные. Итог все равно может быть один — люди со страху чего только не творят. Но волков Ярина все же вызвала, велев дожидаться у ворот на заре. Те откликнулись, но явно нехотя. Понятно, кому захочется выходить к людям. У тех вил и факелов всегда в достатке.

Спала Ярина отвратно, грезились ей высокие шпили неведомого замка. Они вспыхивали яркими тревожными всполохами, и клубящаяся вокруг мгла отступала, обнажая голую равнину, заваленную изломанными телами. Замок сиял все ярче, следом разгоралась белым огнем земля. А над ней вновь слышался тоскливый безысходный плач.

Ярина просыпалась, почти ожидая услышать плач наяву, но в избе стояла тишина. Однако стоило закрыть глаза, сон повторялся. Ничего удивительного, что утро застало Ярину за безнадежными попытками сосредоточиться.

Неизвестный замок снился не в первый раз, после того, как она обосновалась в избушке. Неоткуда ему было взяться в воспоминаниях, не видела она раньше ничего похожего. Дивнодолье и ближайшие соседи предпочитали покатые своды и мягкие линии, хотя на юге Арсеи, говорят, сохранилась парочка дворцов со шпилями. Высокими, словно любимый колпак царя Радовола Балагура, чья статуя украшала торговую площадь Белого Бора.

Домовик тоже не спал. Он сменил меховую безрукавку на кольчугу и усиленно начищал ее перед зеркалом. Где только раздобыл себе по размеру! Но главным сюрпризом оказался череп, насаженный на палку. Ее дедушка воткнул в кадушку с землей на манер диковинного цветочка. Череп с любопытством оглядывался вокруг и клацал зубами от восторга. Видно еще ни разу в избе не был.

Ярина хмуро косилась на череп, пока переплетала косу. Черепа ей не нравились. Службу свою они несли исправно, но меньше пугаться их она не стала.

— С собой возьмем, — поймав ее взгляд сказал Торопий. — Для де-мо-ра-ли-зации противника.

— Для чего? — растерялась Ярина.

— Штоб эти гады спужались! — бодро пояснил домовой. — Воевода, у которого я жил, так любил говаривать. Жалко, сложил буйную головушку.

— На войне?

— Не. Он в пруду утоп по пьяни. С корчмы домой ночью возвращался. А вдовица, змеюка подколодная, давай смерть его отмечать. Луну отмечала, другую. Полгода минуло, гляжу — не угомонилась еще. Я и ушел. Не охоч я до шумных гулянок. Ладно, байки травить мы опосля будем. Ежели готова, тогда пошли. Бери дитё.

На воронью стаю, прочно облюбовавшую старый дуб, Ярина привычно покосилась и вздохнула. Такое внимание колдуна лестным не было, а то, что птицы колдовские — даже черепам понятно.

За частоколом ждали не только волки. Добрались с болот кикиморы, которых Ярина просила принести платок, но с ними невесть зачем увязался бункушник, принарядившийся по такому случаю в штаны из подозрительно тонкой светлой кожи. На лоб он повязал бурую от грязи тесемку, ожерелье из плоских пластин на шее зеленело застарелой медью. Словно на званый ужин собрался.

— Мы к людям идем, — осторожно напомнила она. Нужно было повежливей объяснить, что присутствие страшной болотной нечисти не пойдет на пользу переговорам.

— Люди — хорошо, — почище волчьего вожака осклабилась нечисть. — Вкусно.

Подозрения насчет званого ужина оправдались. Ярина представила, как завидев их честную компанию, селяне сначала с воплями бегут прочь, а потом возвращаются с огнем и смолой. А если еще колдун решит от нее избавиться…

— Никто никого есть не будет, — как можно решительнее заявила она, хоть сердце заходилось от страха. Кинься на нее сейчас бункушник, никакое ожерелье не спасет. — И людям на глаза не попадайтесь. Мы идем ребенка возвращать, а не трапезничать.

Младенец подтвердил ее слова внезапным заливистым ревом. Оскал бункушника из довольного превратился в угрожающий, слова Ярины на него никакого воздействия не оказали.

— Я делаю это не для маленькой ворожейки, — проскрипел он. — Мои сестры любят детеныша. Но если человечье мясо решит обидеть его, то у нас будет много красивых плащей.

— Если люди попытаются обидеть ребенка, мы просто уйдем. — Ярина понятия не имела, как справиться с бункушником. Помощи ждать было неоткуда. — Никаких плащей и… и штанов тоже. Своего они не тронут, а вот вас очень даже могут.

— Ворожейка глупая и плохо знает людей. Люди не знают привязанности, они думают только о выгоде. Они злые и жадные.

Можно до скончания веков оправдываться и спорить, да все без толку.

— Может быть, — с нажимом ответила Ярина. — Но это не значит, что их можно есть.

Из горла нежитя вырвалось клокочущее сипение — сразу и не догадаешься, что он смеялся.

— Ворожейка маленькая, — повторил он. — Мы посмотрим.

Хвала богам, на краю леса кикиморы с бункушником все же отстали, пропуская волков вперед. Ярина думала, что на переговорах будет одна, но домовой пятками сжал бока седого волка, и тот послушно потрусил вперед. А череп даже не подумал притушить огонь в глазницах.

Встречали их всем селом: мужчины, женщины, старики. Люди тоже собрались как на войну: кто цепом вооружился, кто вилами. Позади темным пятном маячила закутанная в плащ фигура — колдун все же явился.

Примечания

7

Бункушник — злобная нечисть, обитатель болот, исключительно враждебный к людям.