Янтарный меч

Ольга Ромадина, 2022

Юная Ярина спешит к сестре-чародейке, но дороги коварны, и погоня загоняет ее в проклятый лес на краю древней Пустоши, к дому, который стережет одинокий домовой. В благодарность за спасение, Ярина принимает чужую для неё силу. Теперь ей предстоит защитить лес и его обитателей. Хотя это не так-то просто: местные люди полны ненависти и страха к чужачке, а странный синеглазый колдун подозревает, что Ярина не та, за кого себя выдает. Но человеческая враждебность не так страшна, как грозные тени, бродящие по лесу и янтарный огонь Пустоши, приносящий странные сны.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сразу разговора не получилось: все серьезные беседы домовой пресек на корню. Рана была неглубокой — удар на себя принял кожух, но кровила сильно, хорошо хоть шов не требовался. У Ярины голова шла кругом от бурных попыток дедушки залечить ее едва ли не до смерти, но она не противилась. Сил не было. К восторгу домового, крепко-накрепко запертая и заговоренная дверь спаленки, куда ему в отсутствие хозяйки не было хода, открылась. Как и дверь в подпол, которая и вовсе была раньше не видна.

— Это ж надо, почитай, десять зим тут живу, никто эту дурную дверь найти не мог. Даже топор полы не брал. Хозяйка билась, билась, столько чар перепробовала, все без толку, даже топором разок хватила, — бормотал он, подбрасывая поленья в печь.

Ярина наспех затянула жгут и поплелась проверять травы, чтобы остановить кровь и смазать ушибы. Запасы у предыдущей хозяйки избы оказались престранными. С большей частью сборов, лежавших в сенях, можно было попрощаться: что пожухло, что размякло, что изначально было неправильно приготовлено. Но Ярине хватило и малого: сушеный спорыш и ивовая кора помогут, а с остальным можно разобраться позже. Сейчас ей Ярине не было дела до запасов молочая, переступня или болиголова. Лежали год, подождут еще немного.

Домовой как раз выбирался из подпола, когда Ярина закончила разбирать травы. Обычно ухоженная борода топорщилась, рубаха и штаны были покрыты паутиной, а взгляд суетливо бегал из стороны в сторону.

— Что там, дедушка? — вяло спросила Ярина.

— Ничего, девонька. — Домовой брезгливо стряхнул пыль и побежал за печку, чиститься. — Потом разберемся.

В другое время Ярина непременно сунула бы нос в подпол, но пришлось сосредоточиться на приготовлении снадобий.

— А готовых у твоей хозяйки не осталось? — Ивовая кора совсем рассохлась. Можно было бы сходить к реке, нащипать свежей, да откуда сил на это взять?

— Поглядим!

Торопий, уже чистый, как из бани, затопал в горницу, долго гремел там чем-то и наконец, пыхтя от натуги, выволок целый поднос с пузатыми пузырьками. Настойки и зелья поражали: искристо-золотые, туманно-серые, мутновато-бордовые, некоторые и вовсе поблескивали в солнечных лучах, но вот беда, никаких надписей. Ярина отколупала пробку с самого безобидного на вид — в нежно-сиреневой воде со дна поднимались пузырьки. В нос тут же ударил запах гнилого болота, тошнота подкатила к горлу.

— Не пойдет это, дедушка. — Ярина со вздохом вернула зелье на место.

Что бы ни скрывали в себе снадобья, от них разило колдовством, аж зубы сводило.

— Не разбираешься? — расстроился домовой.

— Знаю, что сила в них, а определить не могу.

Сестрица бы справилась: силы Нежке было не занимать, куда там матушке, промышлявшей наговорами и знахарством. Даже отец гордился. А ведь он обычно колдунов недолюбливал, предпочитал добрую сталь.

Как же: настоящая чародейка в семье! Пусть и неученая. Самой Ярине достались какие-то крупицы дара. Сказать стыдно.

***

Два дня она провела на печи, укрытая всеми найденными в доме одеялами. Но все равно зуб на зуб не попадал — озноб ломал кости, ввинчивался в виски. Мазь из спорыша помогла — синяки сходили, а вот порошок ивовой коры действовал плохо. Открывала глаза Ярина только для того, чтобы в полудреме выползти на двор или съесть похлебку, приготовленную домовым.

— Ничего, — басил дедок. Он частенько забирался на печь и прикладывал к ране тряпицу, смоченную в крапивном настое. Где найти его умудрился? — Ты девка молодая, здоровая. Выкарабкаешься. Это ж разве рана? Так, царапина. Вот жил я как-то у вояки одного в хоромах…

Под это бормотание Ярина забывалась тяжелым сном и просыпалась, чтобы выпростать руку из-под душного вороха одеял и нашарить кружку с ягодным взваром, унимающим жажду.

Очередной переполох случился на третью ночь: низкий протяжный вой сплетался с истошными воплями, рождая такую мешанину звуков, что Ярину подбросило на печи.

— Дедушка?

Вой перерос в визг, словно одновременно сотню поросят резали. Она неуклюже сползла с печки и лишь теперь поняла, что комнату освещают не свечи или волшебный светильник: из окон, раздирая ночную темень, льется ледяное белое сияние.

— Куды ты встала, егоза? Полезай обратно. Без тебя разобрались. — Домовой обнаружился у оконца. Ни режущий глаза свет, ни звуки, от которых дребезжали миски на полках, его не волновали. Задумчиво жуя пирожок, он наблюдал за чем-то, но Ярину к окну не подпустил. — Ложись, говорю!

— Что случилось? — Под грудой одеял стало жарко, пришлось отпихивать их ногами. Жар ушел, одна слабость осталась, завтра можно будет встать. Ярина не привыкла болеть. После побега Нежки работы по дому и огороду прибавилось, а матушкины снадобья быстро ставили на ноги.

— Ничего. Завтра расскажу. Спи.

Домовой забегал от окна к окну, постукивая коготками по стеклам, те в ответ меркли, пропуская внутрь серебристые лунные отблески. Но свет Ярину не тревожил, отвернувшись к стенке, она провалилась в сон-воспоминание.

***

Ярина отложила щетку, отбросила выбившуюся из-под платка косу за спину, и поежилась. Было зябко. Зима выдалась метелистой, никак не желала уступать весне свой черед. То приспустит мороз, позволит вздохнуть свободно, то заново ударит. Прижаться бы к печке, но полы нужно было доскрести, а потом сесть за оставленное матерью задание по саргонскому языку. Еще бы успеть рубаху летнюю дошить, но с этим подождать можно. Матушка спуску не давала, уроки спрашивала строго. Посевная или покос — обучение она вела без перерывов. Десять зим минуло после бегства в Заболотье, но учить их продолжали как боярских детей. Даже Рагдай, появившийся на свет уже в деревне, хоть и знал о прошлом лишь по рассказам, зубрил даденное.

Тяжело было совмещать уроки с сельской рутиной! Но так оставалась хоть тень надежды, что когда-нибудь они вернутся к прежней жизни. Пусть не в Белом Бору, в другом городе, поменьше. Где не придется гнуть спину от зари до зари, валясь с ног от усталости. И делать лепешки на муке из лебеды в голодное время. Но отец и слышать не хотел о переезде в соседнюю Арсею, где их не достали бы. Настоял, чтобы они осели здесь. И даже обещание с матушки взял перед уходом, что останется.

— Эй, хозяйки! Есть кто дома? — В окне мелькнуло опухшее лицо местного бортника.

Ярина отерла руки о передник и пошла открывать.

— О, девонька, — неподдельно смутился он, переминаясь с ноги на ногу. — А матушка твоя?

— Они с братцем в Раздольном, на ярмарке снадобья продают, завтра к вечеру вернутся, — ответила Ярина.

Дядька Чет стал захаживать к ним с год назад, как сгибли в пожаре его жена с сыном. И вроде по делу каждый раз, но все норовил задержаться, помочь по хозяйству. Пытался дарить то соты, то неказистые пряники на меду. Рагдай ненавидел его люто. Будто одно присутствие кого-то рядом с матерью отбирало у него память об отце. А матушка ухажера как не замечала.

— Крыша у вас, смотрю, прохудилась, — заметил бортник. — Подлатать бы.

Ярина вздохнула. На плотника не было ни полушки, а лезть самой… Можно бы попытаться, но матушка после прошлого раза строго-настрого запретила самоуправничать. Да и спина все еще не давала забыть, что бывает, когда берешься не за свою работу.

— Вот матушка вернется, тогда посмотрим.

— И стол совсем ветхий. — Дядька Чет заглянул через ее плечо в горницу.

— Его отец делал. — Ярина опустила голову и нахмурилась. Она и без того знала, что хозяйству нужна мужская рука. Но даже думать о том, что кто-то займет место отца, не могла.

Дядька Чет совсем смутился.

— Так, может, я… это…

— Ты хотел что-то? — робко спросила Ярина, мечтая, чтобы он ушел. — Мазь, как обычно?

— Нет, — бортник вздохнул и понурился. — Я в лес иду. Думал, может, вам надо чего. Пойду я, — добавил он тоскливо, когда она покачала головой.

— Доброго пути. — Ярина вежливо кивнула и поспешила захлопнуть дверь.

Хвала Охранителям, отделалась. Сколько ни повторяй себе или Рагдаю, что отца со старшим братом не вернешь, сколько ни думай, что после побега Нежки жить им стало совсем тяжко, а матушке не всю ведь жизнь носить вдовий плат, сердце от таких заходов «женихов» было не на месте.

Закончив с полами, Ярина уселась за написанные на бересте загадки. Вычурные закорючки саргонского никак не давались, но матушка настаивала.

«Ты должна знать травы. А лекари используют названия на саргонском, — говорила она. — Назовут тебе лопух “арктиум”, что ты делать будешь?»

Ярина так задумалась, что не сразу услышала торопливые шаги во дворе. Дверь в сени хлопнула, заставляя вскочить. Мамину поступь она узнала сразу. Почему так рано? Что-то случилось?

Лицо матери было белее снега. Такой Ярина видела ее лишь однажды. В ту жуткую ночь, когда они бежали из Белого Бора, наперегонки с ветром, а отец подгонял коней, пока те не пали прямо под седоками.

— Риша, беда! — Рагдай выглядел не лучше. Препуганный, брат не понимал, что происходит, и от этого боялся еще сильнее.

Ярина кинулась к матери, обняла ее, ледяную. Сжала дрожащие пальцы в руках.

— Что случилось?

— Надо уезжать, — бескровными губами прошептала та. — Как можно скорее. Ох, доченька!

Велемира, жена Милорада, последние десять зим носившая имя «Мира», никогда и ничего не боялась. Значит, случилось страшное.

— Меня узнали, — выдохнула мать. Ее растерянный взгляд метался по избе. — Хорек один… чародей… Подошел, начал расспрашивать, не жила ли я в Белом Бору. А у меня обереги запылали, видно, сквозь них пробиться хотел.

— Но мы и раньше чародеев встречали. — Ярина обняла Рагдая, но тот вырвался, сверкнув глазами. Еще десятую зиму не разменял, а уже слишком взрослый для бабьих нежностей.

— Встречали, да не тех. Плохо это… десять зим… Он доложит, обязательно доложит!

Даже когда пришло известие, что отец и братец Сивер погибли в одном из боев с Парельем, самообладание не оставляло матушку. А сейчас она закрыла лицо ладонями и готова была разрыдаться. Ярина не понимала этого ужаса. Раньше матушка не боялась ездить на ярмарки, и колдуны ее не пугали. Но спросить не решилась. Разговоры о прошлом в доме были запретными.

Слабость была минутной. Мать тяжело перевела дыхание, голос ее зазвучал отрывисто и резко, падая приговором тому, что осталось от их семьи.

— Нам придется уезжать и немедленно. Я возьму Рагдая с собой, попытаемся пробиться в Арсею, нет, подожди! — она подняла руку, призывая открывшую рот Ярину к молчанию. — Лучше разделиться. Поедешь в Ольховник. К Нежке. Иначе с ней связаться не получится, письмам доверять нельзя. Возьмешь лошадь и поскачешь севером, не выезжая на тракты. Через веси будет дольше, зато надежнее. Ни с кем не говори, никому не доверяй. Нам лошадь не понадобится, пойдем лесами, в них можно укрыться. Все письма от нее возьмешь с собой, сожжешь по дороге. Нежана с Тильмаром в помощи не откажут. Я буду оставлять метки по дороге, у озер. Осядем на побережье, большего не скажу. Тильмару найти нас труда не составит. Не стой и не возражай. Собирайся. Едешь немедленно.

— Матушка… — попыталась возразить Ярина, но ее не слушали, мать нахмурилась, резко проводя по воздуху сверху вниз узкой ладонью.

— Ты не сможешь. Если будет погоня, мы укроемся в лесу, я позабочусь о нем. Собирайся, дочка.

Ярину недоверие обижало. Брату безопаснее будет поехать с ней и найти приют у Нежки, ведь погоня помчится не за ними. Да и помчится ли вообще? Десять зим прошло, мало ли, что колдун тот усмотрел. Может, матушка ему просто глянулась — несмотря на тяготы, она все еще была красавицей. Однако спорить было бесполезно. Ярина безропотно покидала в котомку нехитрый скарб, надобный в дороге. Лошадь мчала ее прочь уже через два часа, на виду у всей деревни, пока мать с Рагдаем пробирались к лесу тайком…

***

Лицо щекотали солнечные лучи. Под утро Ярина все же перекатилась на другой бок, скидывая последнее одеяло, и теперь слушала, как дедушка возится в спаленке. Сон-воспоминание вышел до того ярким, что сердце опять захолонула тревога. Зря она поддалась на уговоры и решила остаться, надо было спешить, может, помощь нужна. Может, их поймали!

«Раскудахталась! — Ярина обругала себя, гоня мрачные мысли. — Матушку в лесу даже отец подчас найти не мог. Ее давно след простыл, а если быстро уйти не удалось, наверняка леший помог, он ее давно привечал».

Снова уснуть не вышло, бока ныли не только от ушибов, еще и от долгого валяния, поэтому Ярина спрыгнула на пол, одергивая новую рубаху — подарок домового. Тот вытащил ее из хозяйского сундука: на кульке многозначительно переливалась невредимая печать портного из самого Парелья.

До пят, из нежнейшего серебристого шелка, не по росту длинная. Красивая до жути, поэтому сил отказаться не хватило. В такой не стыдно и в зеркало смотреться. Да и вообще выглядела Ярина теперь куда лучше. Физиономия больше не напоминала лицо селянки, муж которой решил доказать народную поговорку «бьет — значит любит». Отек почти сошел, только синяк, набрякший на скуле, отливал желтизной. Но хоть перестал «оттенять синеву глаз», как выразился дедушка, пытаясь ее утешить. Красота да и только!

В горнице пахло пирогами, но сунуть нос в печь Ярина не успела, отвлеклась на лежащее на столе ожерелье, сплетенное из веточек и сухих ягод. Узор получился затейливым, хотя непонятно было, на чем держался до сих пор. Самым странным выглядели крупные изломанные вкрапления янтаря, они смотрелись чужеродно в обрамлении красных бусин рябины, но взгляд притягивали — не отвести.

— Проснулась? Лучше тебе? — Домовой услышал шум и тут же перестал наводить чистоту, выглядывая из спаленки.

— Доброе утро, дедушка. — Ярина улыбнулась в ответ и неловко потерла перевязанное предплечье. Рана уже не болела, а чесалась. Хороший знак, значит, скоро заживет.

— А раз лучше, садись завтракать. Я тут силки ставил, зайца поймал. Тебе ж мясо надобно. От похлебки сил не прибавляется. — Дедок решительно оттеснил Ярину к столу и принялся хозяйничать.

Тушеное мясо больше не лезло, а глаза начали слипаться от сытости, когда домовик взял деревянную лопаточку и со всей бережностью пододвинул ею ожерелье к Ярине.

— Знаешь, что это?

— Оберег. — Она с трепетом провела над ним ладонью. Чары покалывали кончики пальцев, но определить больше при ее ничтожных способностях было невозможно.

— Не совсем. По-вашему, это что-то вроде местной короны лесной.

Охнув от восхищения, Ярина во все глаза уставилась на самую настоящую волшебную вещь, дающую возможность лесовикам становиться хозяевами леса. Лешие в своей вотчине были почти всемогущими, ведали и деревьями, и зверями, и теми, кто ступал на извилистые тропы. Нечисть не подпускала людей к своим тайнам, мало кто разбирался в тонкостях. А это была самая что ни на есть сокровенная тайна.

— Обычно такие вещи сами лесовики плетут из того, что деревья добровольно отдали. Силой поделились. А это наш брат носить не может, тронешь — сгибнуть можешь, тут…

— Истинный янтарь. — Ярина осторожно дотронулась до покатых камешков, переливающихся всеми оттенками медового. — Кровь дивьего народа. Давно ушедших. Для вас самих это хуже яда.

— Верно. — Домовой глянул так пристально, что она смутилась и убрала руки, сцепляя их в замок. Нашла перед кем знаниями хвастаться! — Вижу, тот, кто тебя учил, делал это на совесть. Жила-поживала себе дивь, пока война с чародеями не началась. Очень уж те их кровь ценили за силы небывалые. Сражались они, сражались, а потом глядь: и нету больше диви. Только Пустошь янтарная на месте их царства осталась. Да кровь-янтарь застывшая, из которой колдуны себе побрякушки делают. Себе на радость, нечисти на погибель. А раз ты сие знаешь, должна понять, что не лесовик ожерелье сие плел. Человек. Владетель здешних мест и избушки этой во времена незапамятные. Мне ожерелье леший передал зверями своими, когда уходил. А ему — предместник его, что под старой дубравой нынче вечным сном спит. Передал не просто так, со словами: мол, коли случится чудо и появится тут хозяин — с чистым сердцем, которому дом подчинится, все тайны откроет. Тому и отдать. Кумекаешь?

Скверно. Очень-очень скверно! Ярина еще не успела сообразить до конца, а уже головой мотала:

— Дедушка, я же не чародейка! Кроме трав не разбираюсь ни в чем.

— Так-то оно так, да изба твоя по праву. Хозяйка моя бывшая, она ведь долго защиту ломала, чтобы здесь обосноваться. И я ей помогал. Десять зим мы тут жили-поживали, но в подпол попасть не могли. Закрыт он был намертво, ни одни чары не брали. А уж хозяйка до чего кудесница была справная.

— Мне ехать надо, — зашептала Ярина, отводя глаза. Домовой не знал ее: все эти великие дела, ответственность за лес — не для нее. Она даже до сестры без приключений добраться не смогла.

— Яринушка! — взмолился дедок. — Сжалься! Когда еще старый пень вернется, а безобразий в лесу день ото дня токмо больше становится. Сделай милость, соглашайся, я тебе подмогну. И с нечистью договориться, и колдунство какое насоветовать. Ведь некому больше! А как вернется вестник мой от лешего, сразу письмо сестрице отошлешь, ежели раньше гонца не сыщешь. Сама подумай, не всякий лесовик сюда забредет, не всякого лес примет, силой одарит. Ожерелье же кроме тебя передать я никому не могу. Боюсь я его! Не знаю, что за чары такие в камнях кровяных, ни один из наших к нему не притронется, а вашему племени ни на грош не верю, да и не дастся оно кому другому. Подсоби старику! Все для тебя сделаю!

Ярина не знала, куда глаза девать, взгляд то и дело упирался в проклятое ожерелье, которое связывало по рукам и ногам. Правду говорят: назвался груздем, полезай в кузов. Не хотела она такой ноши, если не справится, а ведь не справится, то дедушка поймет, что проку с нее не будет. На том и кончится все. Но в груди уже жгло желание хоть раз в жизни сделать что-то полезное. Самой.

— Я не знаю, что делать, — сдалась Ярина. Ожерелье оказалось увесистым, стоило взять его в руки, капля янтаря вспыхнули, алые засохшие ягоды снова налились соком, а давно пожухшие листики зазеленели.

— Ты надень его, надень! — Домовой чуть на стол не влез, пытаясь разглядеть преображение.

Замысловатая застежка сама раскрылась, приглашая попытать счастья, Ярина помедлила, но сомнениям сейчас не было места, да и подвести дедушку было бы нечестно.

Ветки переплелись на шее сами, в тот же миг перед глазами вспыхнула вереница образов. Лес зашумел, приветствуя новую хозяйку: Ярина ощутила себя каждым сонным деревцем, каждой травинкой, пробивающейся сквозь мерзлую землю. Кое-где на прогалинах уже зеленел низенький ковер, почки набухали на ветках. В болотах тоскливо перекликались кикиморы, мужики из деревни, боязливо оглядываясь, рубили молодые березки недалеко от опушки, и вместо крови на стволах выступал сладкий сок.

Ярина чувствовала и боль погибающих деревьев, и тяжесть не опавших веток на старом дубе, который мечтал сбросить их. Она была живой криницей и веселым ручьем, который нес воду в тронувшуюся реку. Она была камнями на границе с мрачным оврагом, которые были такими старыми, что помнили, как за двумя холмами поднимались ввысь острые шпили давно исчезнувшего города; они ненавидели новое соседство и старались беречь лес от бродящих вокруг теней. Она наблюдала за ворочающейся в берлоге медведицей и непоседливыми медвежатами. Смотрела за волками, которые из-за деревьев облизывались на трапезу упырей, грызущих одинокого охотника, от отчаяния наплевавшего на опасность. Видела, как бредет по лесу босоногая простоволосая девушка в драной рубахе. И одновременно Ярина стояла на опушке, глядя на деревню; парила над лесом, который обнимал со всех сторон гиблые топи и простирался почти к самой Пустоши; была внутри, чувствуя дыхание каждого лесного обитателя и тех, кто нарушал покой вверенной ей земли.

Слепящая вспышка перед глазами заставила вскрикнуть, Ярина ничком повалилась с лавки. Прежде чем сознание померкло, она еще успела почувствовать, как ожерелье соскользнуло с шеи.