Танец дыма

Ольга Раковецкая, 2019

Перед вами второй сборник прозы талантливого литератора и музыканта Ольги Раковецкой. Представленные рассказы и эссе – пронзительные, многослойные, лаконичные, абстрактные, печальные – это настоящие упражнения по изысканному стилю, пропитанные петербургским ветром. Вы почувствуете за каждой фразой удовольствие отстраненного и проницательного наблюдателя, а в каждой паузе – звучание классической музыки. «Танец дыма» отчасти продолжает портреты персонажей с улицы Рубинштейна; героини книги не перестали любить Мариинский театр и Новую Голландию, новых людей и пряные десерты; они путешествуют и неизменно возвращаются в Петербург, где плачут от красоты и неизбежности конца… Эта книга о свободе, готовности принять сиюминутное решение, которое круто повернет все в другое русло, и о бесстрашии принять новый путь. Итак, в ваших руках книга молодого автора, вполне владеющего зрелым пером. Ольга Раковецкая постоянно пробует разные состояния, очевидно, восторгается каждым, – и не может быть, чтобы вы не приняли игру! Все герои являются вымышленными.

I

В волнах

Я подходила к набережной Фонтанки в прекрасном расположении духа. Погода шептала. Вечер близился, и его дыхание казалось приятным. На Аничковом мосту человек пять, стоявших на приличном расстоянии друг от друга, предлагали мне испытать весенне-летнюю петербургскую забаву — провести незабываемые полтора часа на борту небольшого судна. Зазывалы почти кричали в громкоговорители и агрессивно размахивали плакатами с изображением весёлых пассажиров предыдущих рейсов.

Я проходила мимо каждого, мысленно повторяя: да сейчас, погодите, доберусь и до ваших катерков!

Я всегда выступаю за то, чтобы соглашаться на предложения и акции, когда это по-настоящему нужно… Именно в тот вечер мне захотелось наконец-то, спустя шесть лет пребывания в Северной Пальмире, проплыть по каналам города и увидеть такие знакомые глазу и сердцу места с совершенно другого ракурса, ещё и под метричный плеск невысоких волн Невы. И это весьма необычное ощущение, когда вдруг все крикуны становятся актуальными и оправданными. Словом, не раздражают.

Поток людей у касс оказался приличным. Часть туристов должна была купить билеты, часть — простоять очередь к судам, чтобы лакомые сиденья на заднем ряду (откуда открываются чудесные виды) не оказались занятыми в мгновение ока. Удобно приходить компанией. Но я, за неимением большего (собственной персоны), продолжала спокойно валять дурака в очереди к кассе. Мы долго не двигались. Одна бабуля всё никак не могла понять, с какой периодичностью ходят кораблики и на какое время ей всё же стоит взять билет.

Выходя из дома, я предупредительно кинула в сумку шапку, надела тёплую куртку, вокруг шеи обмотала шарф. Я слышала от многих, что на воде при нашем северном, никого не жалеющем ветре можно запросто простыть или что-то отморозить. Да, даже поздней весной. Нельзя забывать про особенности нашего климата.

Я взяла билет на четверть седьмого и тут же заняла место во второй очереди. Глаза десятков людей были устремлены вниз — на небольшую пристань, к которой подъезжали судна вместимостью до ста человек. В основном люди выходили с бортов скукожившиеся, дрожащие всеми частями тела.

Огоньки на пристани ещё не зажглись, и нечему было отражаться в воде, кроме неба и тёмных фасадов. Я наблюдала за причудливыми фигурами облаков, и мне казалось это прелестным.

Тем временем вернулся очередной катер. Целая делегация из солнечного Китая вышла с несколько растерянным видом. Но я не беспокоилась за них — ребят ждал ужин в ресторане традиционной русской кухни, где одно (почти обыкновенное) горячее стоило немалых денег.

Пришло наше судно. На моё же время претендовала огромная команда юных футболистов и их профессиональная группа поддержки в лице тренеров и мам. Лица эти занятные. Они взяли с собой флягу коньяку, а в контейнерах их ждали провонявшие сардельки. Как только места были заняты, тут же откуда-то из карманов появились дешёвые пластиковые стаканы, а вместе с ними и романтический запашок. Вместо аромата речной воды мы вдыхали пары колбас, не совсем качественных.

Но это позже, когда мы все спустились по лестнице к судну и взобрались на него. А пока мы смотрим вниз и на дома напротив. Открывается дворец с прекрасной, небольшой правда, парковой зоной. Здание Национальной библиотеки, несколько жилых домов, в подвалах которых расположились кафе. Вывески так себе. Со временем сдохли. Их искра потухла. Я устремляю зоркий глаз на судно перед нами. Его пассажиры должны были уехать на четверть часа раньше нас. Вот он уже заполнился. Все укрылись тёплыми красными пледами, дружно обнялись. Теперь они смотрят наверх. Надо же, нас так и тянет наблюдать друг за другом. Стояли в очереди — смотрели на людей внизу, сидим в кораблике — взгляд манит человек наверху, будто изучаем себя же с разных ракурсов.

Я предлагаю найти главную героиню в этом повествовании в совершенно особом состоянии. Название ему — страсть. Чтобы научиться правильно жить с ним и руководить его проявлениями (прошу заметить, не избавляться, а именно руководить), я решила соприкоснуться с природой. К чему отрицать очевидное? По физическому закону всё, что падает, падает вниз, стремится к земле (да, энергия человека после его смерти представляется мне удобрением земли с подачей сигнала в бездну, из которой выйдет потом другой человек). Каждая смерть — это взрыв, огромный, так как понять его невозможно, и такой маленький, ведь это всего-навсего факт смерти, когда всё становится всём и ничем, и некоторые об этом помнят. Смерть целостности бокала не пройдёт для меня просто так. Его существование коснулось меня. И если ты не хочешь перебить все бокалы в доме, ты должна принять факт действия основного притяжения, пронести его через себя, чтобы предпринять максимум верных усилий — добиться устойчивого положения посуды. Или можно оставить всё как есть, а самой убежать куда-нибудь и купить новую посуду там. Бокалы в доме я не приручала, ответственности за них не несу они находятся в закрытой квартире, где отключили электричество. Если упадут, никто не услышит. В пучине звуков разбившееся стекло — сущий пустяк. Бывает, правда, даже в пустом помещении по воле несчастного случая бокалы всё равно падают, и это выглядит так тоскливо, если представить. Но ведь в том-то всё и дело. Они без моего участия не упадут и денег на смену жительства у меня нет. Значит, я буду продолжать жить в своей квартире с этими бокалами и стараться их не разбить. Нужно научиться жить с тем, что я сама выбрала в магазине по велению всего (внутри и снаружи) на тот самый момент. Может быть, я потом пожалела и мне искренно хотелось купить другое, но именно в ту минуту я сделала такой выбор, тем самым себя приручив.

Если бокалы тебя тяготят, нужно их подарить кому-нибудь. Пусть другие мучаются. Может быть, ты придёшь в гости пару раз за всю жизнь в дом, где обитает эта посуда, и встретишься с ней глазами, но это маловероятно. Отдать. Отдать. Позволить другим пить из бокалов, разбивать их по случайности, создавать свою энергию.

Да, я сделаю подарок. Я не хочу избавляться и не смогу этого сделать, так как всегда буду помнить о существовании когда-то доставшегося мне стекла.

А перед тем, как решиться, я отправилась к реке.

Такие жёсткие стулья. Ветер уже успел пронизать меня всю. Заговорил экскурсовод — гид по городу, который я и так знаю. Могу провести свой памятный маршрут.

— В эту больницу многие писатели определяли своих героев.

Я смотрю налево. Просто светло-жёлтое здание с портиком и колоннадой. Ничего особенного меня с ним не связывает. Дальше.

— Дом Толстого.

Да, там красивый двор.

О, как много людей меня сопровождало по этим набережным! Если всех их собрать сейчас на этой палубе, к кому я пойду? Ведь только в таком случае я бы поняла, кто за все эти годы стал мне самым близким и нужным…

— Пригнитесь, друзья! Мы проезжаем под самым низким мостом Петербурга. Ни при каких обстоятельствах не вставайте и не поднимайте руки!

Я застыла на месте. И правда, он так близко. Не буду поднимать руку.

Едем дальше. Люди машут нам. Мы — им. Встречаются редкие выемки, в них сидят люди, болтают ногами, о чём-то ведут беседу, задумчиво смотрят в воду, самую обычную и совсем не прозрачную. Вот девушка сидит на камне и курит самодельный кальян. Я прихожу в восторг — она тоже довольна. Просто под вечер решила отдохнуть, посмотреть на Неву затянуться отравой на молоке.

В следующей выемке вижу молодого человека, похожего на Пушкина в двадцать с хвостиком. На нём элегантное длинное пальто с высоким воротником. Взъерошенные кудрявые волосы. Он прислонился плечом к стене. В руках виднеется сигарета. Он не торопится затягиваться, о чём-то думает. Нуждается в двух опорах. Ему всё равно на проезжающих мимо горожан, приветственно махающих ему. Там своя работа, обособленная от влияния случайных лиц, до беспредела интровертная. Он, стена, сигарета и его ворот.

Надо же: между девушкой с кальяном и этим парнем всего ничего — метров двести, а проживают они совсем разные состояния, и, наверное, ничего их не связывает, потому, собственно, они и нашли укромные места. Никто не должен врываться в их краткий покой, только Петербург. И чем больше его будет, тем лучше.

Дайте мне Петербург.

Подъезжаем к Эрмитажу. Мост, за ним небольшая арка. На мосту сидят три девицы, едят бутерброды и кричат нагло:

— Не стесняемся! Ну же! Машем!

Волосы развеваются на ветру, один из наших тренеров чуть дольше, чем нужно, задержал взгляд на ноге одной из сирен.

Я простила им и тон, и всё остальное. Такое может быть и пусть будет, я ведь неуклонно плыву дальше. Вода позволяет, и город не против.

— Посмотрите направо. Там увидите крохотную часть второго здания Эрмитажа, которое хотел построить Пётр Первый.

Узкая полоска. Лучше всего Зимнего дворца. Человек много создал, но главное, успел оставить себя в этом маленьком участке. В нём всё: и планы, и жизнь. Словом, жизнь. Вот как и сейчас в моей поездке и во мне. Я говорю о своей жизни людям и Петербургу. Меня слышно хорошо.

Арка, а там… Солнце, и вновь чайки, и сплошная Нева. В редких волнах путаются кораблики. Редкие валы везут по заранее выбранному пути сотни тысяч людей, чтобы рассказать о Петре, о главных героях, что уходили в эту больницу.

— Смотрите, это вода. И солнце, и чайки. Вы видите?

Так бы я говорила. И начинала так, и продолжала, и заканчивала. А потом вновь. И между добавляла:

— Человек в выемке. Обратите внимание на его путь. Он может быть вам близок. Но мы к нему подъезжать не станем. Это опасно. Не тяните к нему руки. И не вставайте, чтобы вас заметили. Вас и так много. Вы здесь, на палубе.

Сплошная Нева.

Так посадить рядом со мной всех, кого я знаю. К кому я пойду?

Пауза. Беру дыхание. Межрёберная невралгия. Защемило около сердца. Я учусь потихоньку дышать, наращиваю скорость.

Я бы осталась сидеть на своём месте. Только изредка поглядывала в дорогие сердцу глаза, но я не уверена, что знаю их.

В редких волнах, в энергии битого стекла я нахожу себя.

Привет.

Кто ты?

Дивайе

— Что ему от нас нужно? — спросила негодующе официантка. Индиец повернулся ко мне.

— Вы говорите по-английски?

Я тяжело вздохнула — не хотелось общаться, хотелось тишины и чего-нибудь вкусного.

— Да, — говорю. — Что вы будете?

— Пирог с сыром.

Я передала девушкам напротив.

— А мы думали, с мясом… Но с сыром у нас есть только этот, — одна из них указала на огромную грузинскую лодочку.

Индиец широко раскрыл глаза и захохотал.

— Для меня слишком много.

Удивительно. Среднестатистический русский мужчина и глазом не моргнёт — справится и не подавится, а тут упитанный парень в ужасе от порции, что ему предлагают.

— А вы скажите, что есть ещё с капустой.

Я напряглась. Полгода мне точно не приходилось вспоминать, как по-английски называется капуста, и сначала растерялась. Что-то принялась бормотать невнятно, потом нашла всё же нужное слово и поделилась им с индийцем. Парень наше предложение не воспринял, он поморщился. Походит, в Нью-Дели не ценят по достоинству кочаны.

— Дайте то, что любите сами, — он обратился к официантке.

— Сегодня кленовые косички плохо разбирают, — женщина прошла к левой витрине и с удовольствием ткнула пальцем в стекло. — Очень вкусно, — добавила она по-русски.

Я переводить не стала — вот вдруг он всё понял сам? Ему вручили поднос. С непонятной улыбкой индиец проследовал к столику.

— Ой, спасибо. Мучились с ним минут пятнадцать, — официантка удручённо помотала головой.

Мне выдали всё быстро, и я проследовала в глубь зала, стараясь не встречаться глазами с парнем из Индии — тщетно.

— Не хотите присоединиться? — в его голосе слышались добрая надежда и нехватка общения.

Да, в России плохо говорят по-английски, а точнее, мало. И я решила разделить трапезу с гостем Пальмиры, в который раз услышать от туриста хвалебные речи в адрес Мариинки и Русского музея.

— Вчера я был на балете, — индиец включил какое-то приложение в телефоне, нашёл нужную картинку-афишу и с гордостью показал мне.

Это был «Сон в летнюю ночь».

— О, Шекспир! И как вам?

— В полном восторге, — он некрасиво мял пальцами кленовую косичку. Я заметила, что мой визави дрожит. Походит, накануне перепил.

Стоял июнь. Приятная летняя пора, если бы не чемпионат по футболу. Так июнь превратился в один из самых жарких месяцев во всех смыслах этого слова, и я не знала, куда деваться от людей. Воспоминания стали взрываться небольшими салютами в моей голове.

На днях я совсем не думала о футболе, зашла в глубь узкой неприметной улочки и вдруг наткнулась на оцепление, сотрудников ОМОНА с собаками, огромные машины с защитными сетками. Рядом стояла толпа зевак. Шёл проливной дождь, да что там — настоящий ливень. Люди прятались под зонтиками, делились ими с незнакомцами. Очевидно, все кого-то ждали.

— Что тут происходит? — спросила я рандомно девушку, на первый взгляд внушающую доверие.

— Сейчас из отеля выйдет наша команда. Мы хотим пожелать ей удачи!

Надо же, думать не думала, а наткнулась на сборную прямо у чёрного входа одного из самых дорогих отелей Петербурга перед матчем Россия — Египет. Я долго так стояла, пока окончательно не промокла, и всё же решила ретироваться, не успев простыть.

Улицы кишели туристами, с паспортами болельщиков на шеях. По тому, в какие цвета были одеты люди, читался состав команд грядущих матчей. Марокко, Саудовская Аравия, Бразилия.

Мне особенно запомнились многочисленные фараоны. Толпы орущие, скандирующие, что-то объясняющие на непонятном языке. Невероятных размеров — и чем их только кормят на родине? Наши милые сотрудники ОМОНа смотрелись детьми на их фоне.

Так на Невском остановился заказной автобус, из которого вылетели десятки марокканцев. Они раскачивали Рубик в четыре часа ночи. В уголке скромно стояли два наших парня в форме…

Месяц необузданных плясок, криков, неразборчивых поцелуев. Я вернулась к своему индийцу.

— А белые ночи — это же вообще чудо какое-то. Я уже не сплю третью ночь подряд, что, наверное, не могло не сказаться на моём лице, — он озадаченно посмотрел в глубь себя.

— Ну что вы! Всё отлично, — подбодрила своего знакомого я. Этим последнее время и занимаюсь — всех подбадриваю.

Когда играла наша сборная, бары были наполнены битком. Люди стояли покорно снаружи, через окна следили за трансляцией. Можно было идти и по крикам понимать, кто забил очередной гол. Так, мы с моей доброй подругой были вынуждены двадцать минут добираться из одного места в другое (со Староневского на Апрашку). Мы очень расстроились, ведь перерыв заканчивался, шёл черёд второй части матча. Благодаря открытым окнам квартир и эмоциональным болельщикам, что там обитали, мы оказывались в курсе всех последних событий и не могли не радоваться как дети.

Клубы на Думской. Люди переходят из одного в другой и обратно. В перерывах выбегают быстро покурить или сделать важный звонок. Мы с подругой спрятались в глубь одной из местных точек. На первом этаже танцевали бачату бразильцы, на втором о чём-то громко спорили колумбийцы. Вкраплениями были русские. И мы. В комнатке на первом этаже, очень похожей на служебное помещение, стоял один стол, сиденья заменяли старые коробки из-под вина, на красной стене висел узбекский ковёр, на противоположной — зеркала. Моя подруга достала из рюкзака початую бутылку Кьянти и сделала затяжной глоток.

— Дааа! — донеслось из смежного помещения.

Наши выиграли. Я представила, как в одном моём любимом заведении бармен забил стаканом в колокол, прямо в эту секунду все победно закричали — я невольно улыбнулась. Мне никуда не хотелось идти — нравился ковёр и помещение, где вдруг удалось спрятаться от всеобщего ажиотажа.

Вчера днём я решила поспать. Меня разбудили крики детишек во дворе. Все говорили на французском. Они ругались, выясняли отношения и делали это вполне серьёзно. Тем же вечером в любимом месте мы встретились с архитектором-червячком, его первая фраза, адресованная нам, была:

— Как они меня все достали! Как они все нескончаемо орут!

Наш старичок жил на Жуковского. Кондиционера дома не было, приходилось в такую жару держать окна нараспашку, так что по ночам по стенам квартиры архитектора бегали трусцой латиноамериканские мотивы, что очевидно не очень-то нравилось дедуле.

— Что я могу сделать? Только водки выпить, — он осушил мгновенно стопку. Непоколебимый.

Дальше весь вечер он доканывал аргентинцев. В конце компания решила сфотографироваться с экстравагантным дедулей. Наш архитектор отрывался так каждый день. Где он? Среди туристов спрятался. Не волнуйтесь. Ему нужно болтать — он болтает.

А вот мы с моими друзьями сидели где-то на Малой Садовой и пили кофе с шоколадом. Играли Корея и Мексика. Петя смотрел на людей:

— Ну хоть стали походить на нормальный европейский город. Периодически доносятся дорогие ароматы… Надо привыкать жить в таком Петербурге. Может, иностранцам понравится Россия и они будут чаще наведываться сюда.

Или вот очередной салют в голове. Вчера вечером ехала в автобусе с делегацией из Японии. Ребята настаивали на том, что проезд везде бесплатный во время чемпионата.

— Мы только что из метро — никто с нас денег не просил, — заявил один из них обиженно нашему кондуктору. На женщине красовался тюрбан из тёмно-зелёной атласной ткани. Посередине был приклеен большой камень.

— Я вам ещё раз объясняю. Для этого ходят специальные маршруты, у них есть свой номер, туда нужно было садиться. И то вас пустят при предъявлении паспорта болельщика и билета. Выходите на следующей.

— Вот, — обратилась ко мне вдруг худощавая женщина с огромной татуировкой на ноге. Я присмотрелась: иероглиф. — А потом про нас в новостях будут показывать, что мы неадекватные, спорим из-за каких-то автобусов.

На первый взгляд я бы решила, женщина танцевала в балетной труппе, так что мы не углубились в политику и правильно сделали. Тем более на Адмиралтейской японцы вышли, и конфликт оказался исчерпан. Просто время, просто жизнь.

Потом я вспомнила о завсегдатае другого места. Он работал в центре спортивных ставок. Поразительно, но ведь я не видела его добрых три недели, как раз пока шёл чемпионат. Жаркое время для всех петербуржцев, все по-разному принимали матчи исходя из своего образа жизни и предпочтений.

И всё же передо мной сидел человек и чём-то активно делился. Я решила: раз основную часть рассказа я и так пропустила, не буду оставаться на следующую.

— Как вас зовут? — задала я вопрос, вставая с места и поправляя полы платья.

Индиец растерялся.

— Дивайе.

Я подала руку.

— Приятного вам дня, Дивайе!

Одно имя способно дать возможность взорваться огромному количеству салютов. Мне кажется, главное, чтобы в складах был нужный материал, а остальное — ожидание нужного Дивайе.

Приятно ведь.

Старейшины

В моём родном городе (он считается провинциальным, численность населения не дотягивает до миллиона), в моём родном дворе, что находится напротив отчего дома, развернулся, вот уже как двадцать лет, городок для детишек и собачек. Много качелей, турникетов, горок. Карусели есть, правда ход у них так себе — заваливаются, но всё же крутятся, и мы зовём такое развлечение каруселью алтайской. Краска городка выцвела. Всё такое блёклое, но говорят, скоро должны освежить двор, и городок станет как прежде.

Тропинка из бетонных квадратов пересекает площадку от начала и до конца. Так себе дорога. Я помню, в раннем возрасте обнаружила прямо возле горки дохлую крысу и с тех пор старалась обходить стороной неприятный участок площадки. Ну, каждому — своё, кто дохлых крыс видит, а кто деньги находит или же просто любуется красотой вокруг. Я себя за это не журю. На самом деле там была крыса — что я могу добавить?

Детей куча. Они везде, к ним привыкаешь, им всё равно, кто ты. Как полагается в любом дворе, наша площадка имела две длинные скамьи. Непримечательные, так же выцветшие, косые, но сидеть на них можно, стоит ли жаловаться? По бокам раскинулось десять отборных крупных шин для грузовиков. Они покрашены в странный оттенок зелёного. Это клумбы — в них цветы. Оказывается, подъезды соревнуются в июле в выращивании самых прекрасных тюльпанов. Кто бы мог подумать, что эта забава поссорит многих добрых соседей и поставит под вопрос их толерантность по отношению друг другу и цветам противника. Всё как всегда, в общем. Странно, что моё повествование проходит в игривом тоне, но чем больше пытаюсь его свести на нет, тем всё яростнее хочется кольнуть кого-нибудь копьём саркастического смеха.

Длинная скамья. На ней трое — бабули, нетрудно догадаться. Порой сидят мамочки, глазеют на своих чад, что бьют коленки об очередную деревянную перекладину, и на краю кукожится одна не очень здоровая девушка. Ей уже за тридцать, когда-то она работала няней в детском саду, пока на неё не нажаловались и не попросили откланяться. Она уволилась и теперь наслаждалась тюльпанами в городке. Из года в год в одном и том же спортивном костюме и странных бордовых тапках с закрытым носком.

В основном бабули. И их состав не меняется, что, кстати сказать, отрадно. Всё меняется, ты меняешься, открываешь что-то поразительное, вдруг начинаешь относиться пусть не с любовью, но с некоторой нежностью к варёному луку и сырой рыбе, получаешь диплом и т. д., а бабули сидят, точно проросли своими тапками в землю. Им абсолютно всё равно, что у тебя происходит в жизни. Такие суровые алтайские старушки. Они молчат, ничего не комментируют.

Иногда, появляясь раз в несколько лет в родном городе и сталкиваясь лицом к лицу с бабулями, я понимаю: меня узнают, и вдруг всё начинает казаться таким мелким, всё, что я успела натворить за эти лета… Ну вот, пересекаю эту дорогу, вспоминаю крысу, вижу старушек, очередных детей на качелях и как-то забываю о своей профессии, успехах, неудачах. Ну есть они, а миллионам других людей неинтересно. У них — своё, своё дыхание, если угодно.

Молодцы бабули. Тихие, суровые, ничто не дрогнет в их лицах. Косынки, тёмное одеяние в пол. Такое же старое, но крепкое, будто декорации к спектаклю, который любишь всей душой и даже когда-то имел возможность принять в нём непосредственное участие. Бесплатно, только время потратил. Чаек, как в Петербурге, ты не увидишь, скорее тучи воробьёв. Их кормят бабули. Приносят в целлофановом пакете, что неоднократно мылся после очередной покупки в магазине, аккуратно устраивают между ветвями небольших деревьев, кормушек нет. Одна бабуля любит не только сидеть на скамье, она занимается собирательством (в нашем городке растут шампиньоны, так она не ленится, медленно идёт к своей цели — собрать грибочков на суп), ладно, это я додумала, может, и не на суп. Но одно верно — здоровье у этой старушки то, что надо. Вот два основных занятия, которые могут заставить бабуль встать со своего излюбленного места. А так они проросли.

Три тёмные фигуры с седыми волосами сидят и смотрят на мир. Они многое и так видели и проживали, и могут позволить себе в конце концов просто помолчать. Им даже лень комментировать вызывающие наряды прохожих — да знаете, кто этим занимается сейчас? Предубеждение — и только.

Я облетаю их со всех сторон. Это прекрасно. Они кажутся мудрыми. Хотя понимаешь, декорации не могут быть мудрыми. К сожалению. И это не грубость, это правило времени или иначе — долгих лет существования. Я в девяносто стану декорацией. А вот какой? Тяжёлой? Бархатной? Тёмной, светлой? Что я буду приоткрывать как занавес? Не знаю. Но хотелось бы находиться в хорошем театре, рядом с людьми, которые смогут обо мне позаботиться. Я выдержу и так, но можно же помечтать…

Недавно я почувствовала упадок сил. Мне стало тяжело в эмоциональном плане, перегорела. Я вышла в свой теперь уже петербургский дворик, села на качели и вдруг поймала себя на мысли — через небо я передаю приветы своим бабулям. Как они там? Думаю, им всё так же всё равно. И правильно.

Сижу, болтаю ногами, точно ребёнок, и претендую на роль старейшины нашего двора или даже целой округи жилищного комплекса. Проходят люди. Вот три грации: бабушка, мама, внучка. Главная — бабушка. У неё вечный конфликт с дочкой. Они тяжело открывают двери магазина, тяжело их закрывают. У внучки в руках кукла, видно, разница большая в возрасте между ней и остальными.

Из салона красоты вышли на перекур два работника: администратор и парикмахер. Повернулись ко мне спиной — я заметила лысину у обоих. Жаль, они всеми силами старались не стареть, а зад их подводил. Нечестно. Я тяжело, не без сочувствия вздохнула и отвела взгляд в другую сторону.

Там трое с шариками — спешат на день рождения, кому-то стукнуло двадцать четыре. Шарики красивые. Что толку, что они пролетели мимо меня сейчас, — непонятно. Вот мои бабули алтайские потому и молчат — устали реагировать на пустое.

Так сидела с полчаса и мало о чём думала, только наблюдала и совсем почти свыклась с мыслью, что стала одной из них, моих старейшин, потому что ничего больше не трогало. Скажу так: виделась только дорога из бетонных блоков, её продолжение и конец, но крыса больше не вспоминалась. Вот такое восприятие жизни. Оно от усталости.

Передо мной тоже были качели. Откуда-то явился шатаясь изрядно выпивший мужчина в сером костюме. В пакете звенели бутылки, идти было сложно, и он решил устроить привал. Сначала сел, ему так хорошо стало, он подумал — почему бы не лечь? Да и правда лёг, затем воткнул наушник, накрыл голову капюшоном и вытянул ножку, чтобы порой отталкиваться и приводить качели в движение. Не жизнь — сказка.

Только вот качели отвратительно скрипели. Первые минут десять мы оба пытались смириться с данностью, но потом решили что-то предпринять. Нет, не решили.

Он заснул.

А я стала смеяться, точно ненормальная. Я не старейшина, скорее, та женщина, что работала в садике. Меня уволили, и я смирилась, вместо того чтобы пойти в другое место.

Я встала порывисто — какая из меня старейшина? Какая сумасшедшая?

Просто уставший человек, нас ведь много таких. Не претендуя на мудрость, любим порой посмотреть вдаль.

На месте

Открытая терраса ресторана. Не так уж поздно — около десяти вечера. Весна вовсю. Четыре стола из тёмного дерева, у каждого стоит по три стула. Над ними открыт тент — вдруг дождь пойдёт. И правда, «вдруг» в Петербурге.

Прохожих почти нет — Думская во вторник. В этот день в принципе мало где есть праздные люди. Хотя попадаются определённые кадры, конечно, но это случается перед рассветом, когда наступает предел дури внутри — её девать больше некуда: всё правильное (для пьянства) время ты уронил пару часов назад, все остальные действия лишены натуральности. Теперь эти лишние люди болтаются от места к месту в поисках призрачных шуток и, как правило, их не находят, наоборот, мешают общему движению жизни, то есть её недолгому затуханию.

А пока что десять вечера.

Сижу за столом, вторым от входа в заведение. Со мной никто не делит досуг, предоставлена совсем себе. Разрядился телефон, дозвониться никто не может. И вот эти старые дома, я вижу только первые этажи из-за низко свисающего тента. Слева какое-то чайное заведение, справа — столовая, там стоят пятеро и оживлённо ведут беседу на какую-то тему, наверное, обсуждают процесс блокировки Телеграма. Только ленивый это не обсудил за последние сорок восемь часов. Ленивый и тот, у кого приложения в телефон загружено не было. У меня не было — и потому, наверное, никто и не делит мой досуг.

Я иронично улыбнулась себе — такая глупая в сфере IT, а всё притворяюсь ужасно современной, живу в каком-то своём мире, оторванном от влияния Телеграм-канала.

Ладно, эту историю проехали. Что дальше?

А на повестке новые санкции. И опять я задумалась. Ну и что? Я несколько лет не выезжала за пределы страны, просто не хотелось, и в принципе я аполитичный человек, ни в чём не подкованный человек. Недавно, правда, разобралась с новой возможностью — оплачивать проезд в метро с помощью банковской карты прямо возле «шлагбаума». Ну красота, так быстро и легко! Потом мы спорили с мамой о необходимости иметь нал всегда и прочее.

Я поменяла позу, положила ногу на ногу, натянула пальто, переложила сумку со стула на стол. Какая-то минута.

Вчера был концерт. Я посетила Большой зал филармонии. Не сказать, что осталась счастлива, но и не огорчена. Просто ушла после первого отделения, с неудовольствием отметив, что в антракте почти не пробиться к буфету, да и незачем: слишком дорого. А как можно отдыхать и воспринимать классику в принципе без десертного дополнения? Вот и я не знаю.

Ну что там дальше?

Курить хочу.

Достала пачку, медленно и картинно открываю, достаю сигарету с кнопочкой и ищу зажигалку в кармане.

Искра — дым.

Спряталась под тентом, из меня наружу просится дым, так как мне он несвойствен. Так хорошо, свободно и спокойно, делиться этим состоянием ни с кем не хочется — я долго к нему шла.

Мимо проходят трое, мужчины. Тот, что среднего роста, улыбается и показывает жестами: присоединяйся к нам.

Продолжаю спокойно, почти вальяжно сидеть в глубине пространства, осматриваю с головы до ног незнакомцев, прищурилась от дыма — вглядываюсь оценочно в их одежду, кому-то в глаза. Кажутся приличными и обеспеченными. Затягиваюсь. Думаю: а оно мне надо?

Мужчина на середине пути, прямо передо мной, вновь начинает зазывать куда-то. Я выдыхаю, смотрю на сигарету — сегодня самое оно.

Трое продолжают путь, обсуждают меня, оборачиваются, что-то проверяют, но всё же идут дальше. Дым через ноздри. Я сижу одна на Думской. Сейчас могла рвануть смело на встречу весёлой ночи, а потом вновь спрашиваю себя: а оно мне надо?

Тем временем группа скрылась. Пепел попал на одежду, всё из-за ветра — не рассчитала. Как же хорошо! Но это не моя пачка — отдала администратор ресторана. Пожалуй, ещё одну возьму и больше наглеть не буду, но сначала эта.

Мужчина на самокате. Ему под шестьдесят. В форме, одет в красивый кардиган. Очки защищают от ветра не пустые глаза. Смотрит на меня с неприкрытым осуждением — ну надо же. Пусть дальше себе едет на своём самокате. Взгляд мой упал на рядом припаркованную тёмно-синюю машину. Феррари. Человек, обладающий этим автомобилем, не смотрел бы на меня осуждающе, напротив, ему бы понравились всяческие совместные вольности, сто процентов.

Сигарета подходит к концу.

Помню, на днях прогуливалась поздно вечером по Невскому, меня остановили двое молодых людей — приехали в Петербург из Мюнхена на несколько дней, обозвали растаманкой. Я ощущала телом истинное значение этого слова, но точно не могла сказать, какое оно. Потом залезла в Интернет: там сказано — девушка, что любит травку, прямо сидит на ней, и носит дреды.

Я тогда повеселилась от души. Говорят, такое нужно воспринимать как комплимент — не знаю, скорее похоже на анекдот.

Один перекинул меня через плечо на середине проспекта и со словами:

— Какая же ты плюшевая! — вертел несколько минут, как игрушку, ей-богу. Он целомудренно прикрывал заднюю часть повисшей на плече тряпичной куклы — ведь платье на ветру летало, как у Мерелин. Опустил на землю, послал воздушные поцелуи и пошёл дальше по огромному магазину трогать мягкие игрушки.

Достаю новую.

Из соседней чайной выходит парень в фартуке. Не знаю, зачем вышел — он тоже зовёт к себе. Я киваю ему в знак приветствия (какие все внимательные сегодня), но, правда, мне так лень делать что-то большее, как-то реагировать на просьбы, вставать, идти. Не видно, что мне хорошо? Мне на самом деле прекрасно.

Я представила наше с ним ближайшее будущее: в моём рюкзаке лежит круассан с миндальным кремом. Я предложу ему десерт, он (за невозможностью организовать большее, и хорошо) приготовит чай на двоих (обязательно добавив туда какую-нибудь расслабляющую пакость), посидим за стойкой, поговорим о погоде, он будет смеяться, как дебил (по лицу заметила сразу, что так и будет), а потом зайдёт пара гостей из Средней Азии за напитками с разжижающими мозг пузырьками, я не выдержу и пойду.

Зачем, спрашивается, заходила? На чай — серьёзно? А это мне нужно?

Игнорирую пристальный взгляд. Итог — мужчина скрывается внутри чайной.

Поднимаю голову и вновь выдыхаю, только медленнее обычного. Затем тушу о жестяное мусорное ведро окурок, бросаю его, запахиваю пальто и смотрю на здания впереди.

Ни один мужчина не уведёт меня куда-либо.

Сегодня я чувствую себя роскошно.

Только стоит бросить курить — кашель портит музыку создавшейся вокруг меня прелестной и такой манящей тишины.

Хочу, чтобы прохожий меня удивил. Я пойду за тем, чьё ближайшее будущее представится мне под тканью дыма. Я почувствую пожар, случившийся в нём недавно, и готова буду рассмотреть оставшееся в стеклянном блеске взгляда, защищающем нутро в качестве хрупкой и пока что далёкой стены.

В общем, я на месте.

DSCH

(Лучше кодов BACH и DSCH^[1] для потока мысли не найти, сегодня я выбрала второй)

Интуитивное стремление облачать испытанное мной в реальности «нечто» в закономерность на этот раз подарило мне четыре звука, которые каждый день (и даже чаще) я могу понимать или расшифровывать по-разному. Всё зависит от непростой игры собственных воспоминаний и украшения их ассоциативным рядом, а также чувственным опытом, что складывался на протяжении определённого количества времени.

Идею дать литературную жизнь этому великому коду я обрела, послушав квартет Лютославского^[2]. Тяжёлый, пустынный, скрипучий, порой до ломоты в костях одинокий и до одури пустой — ты теряешься в пределах намеченного пространства. Казалось бы, все параметры тебе даны, просто пройди путь, а так сложно. Я слушала это произведение впервые, потому было страшно. Вроде бы открываешь приятную дверь (новый такт), а там — неизвестность, пока не появится ещё пара звуков, отголосков знакомого прошлого и его правил. Хочется порой ощутить силу законов уже понятого, принятого, пропущенного через себя и успевшего полюбиться искренно. В общем, квартет довёл до температуры кипения моё эмоциональное состояние, желающее взорваться и оставить свои части на других.

Каждый новый знак несёт в себе информацию к последующему и в то же время — предыдущему, без этой взаимосвязи не существовало бы пусть даже и пространства одного квадрата. Почему живёт «Чёрный квадрат»? Огромное количество знаков до времени его создания несло в себе подготовительную информацию. После создания знаки будут призваны отсылать нас к квадрату в нужное время, помогут не забыть и подготовить себя к новому. Эти знаки, может показаться, существуют в хаотичном порядке, так как возникают по своей воле.

Символ пытаются понять скорее не для радости своей жизни, а развлечения сознания. Загадка, дающая пищу уму, отбирающая одну клеточку пустоты из бездны. Клеточка наполняется вашей информацией, кислородом, цветом, который вы понимаете, она буквально вырывается из всеобщего контекста «паутины» пустоты и продолжает обитать в организме. Сложность в том, что порой хочется делиться находкой, и не знаешь, как лучше. Слово ли, звук, образ на сцене не сможет передать природную натуральность, воссозданную именно вашим нутром (тело, душа, энергия и т. д.).

Сегодня я расшифровала DSCH один раз. Мне хватило на несколько дней вперёд. Так случается порой с любым произведением искусства: хватает редкого с ним соприкосновения, так как влияние его энергии и заложенной информации нужно пережить (не важно, понравилось это событие или нет, в любом случае, всё это новое!)

Композитор врывается в устоявшийся порядок восприятия вашей жизни вами. Но раз он ворвался, значит, дверь была открыта, и работа миллиардов знаков хотела подвести к визиту гостя, настоящего человека, скорее, его идей и законсервированной им жизни в пределах не просто «пространства», а границ своего «я» в части пути. Комната, как одно произведение. Ваша квартира становится квартирой художника.

Работа знаков никогда не прекращается. Иллюзия — сон. Веду повествование об очевидностях, и всё же.

Две встречи с людьми в разное время дают мне один звук. Эти звуки сами по себе независимы и в другой комбинации могут восприниматься иначе. Повторюсь, сегодня они открылись так. Почему? Знаки так подвели, сознание дышало подобным воздухом, близким к жизни подобных тактов. Уж это позвольте не анализировать (неподготовленное погружение в метафизику тождественно опьянению).

Тон. Колебания звука заставляют нас резонировать, то есть отвечать, выражаясь языком современных заимствований: мы делимся фидбэком, точно пищей, приготовленной под действием внутренней печи.

Комбинация DSCH экстравертна, она стремится наружу, так же как и сознание под её тяжестью. В начале такта первой строчки я находилась в автобусе, дальше — безжалостно была перенесена в поток уже несуществующих дней, с целью сделать их реальнее и значительнее. Я стремлюсь из автобуса наружу, а не наоборот. Самое интересное, это тот факт, что дни вылавливаются вдруг. Когда мы сидим у речки и в руках крепко держим удочку, мы не думаем о том, что сейчас клюнет рыбка такая-то под своим именем или иная (обратите внимание, живая, значит, и дни, которые прошли, где-то имеют место быть настоящими). Я же вообще призываю отпустить в конце концов всех рыб обратно в воду.

Те дни уже прожиты и скрыты природой воды. Процесс вашей рыбалки искусствен. Вы поймаете дни, но вне своей среды, они сдохнут. Чтобы не насыщать их осадком, отпустите. В Петербурге воды слишком много, и потому есть вероятность погрязнуть в каналах дней, они постоянно о себе намекают (видом, запахом, журчанием).

Так или иначе, я всегда возвращаюсь к анализу прошедшего и держу удочку наготове, мне мало что даёт рыбалка, но встретившись с рыбой, я говорю ей спасибо. Когда я занята ловлей, я нахожусь на одном месте — движения ноль. Просто наслаждаюсь общностью, масштабом водной глади, что содержит в себе прошлое. Суть в том, что существование не есть бесконечная рыбалка. А даже если она случается, то многим не достаёт сил её принять такой, какая есть, и потому берут с собой спирт, рабочий, замедляющий движение реки, жизни, всего прочего… «Медленно» — залог продления дня.

Но я сегодня всё видела и слышала так, как есть.

Почему четыре звука? Потому что в автобусе мне вспомнились восемь человек, так получилось. От одного звена (состоящего из двух полутонов) я переходила к следующему, видела закономерность, чувствовала, что приближаюсь к чему-то важному, а в результате осталась на улице — пришло время моей остановки.

Моё понимание монограммы DSCH в один из весенних дней, похожий на зимний.

Этюды.

«D»

Автобус наполнен помятыми людьми — на удивление. Вторник ведь, первая половина дня, самое безобидное, если удобно — девственное время, к тому же общественный транспорт, а куда ни посмотри, везде лица, точно скомканные салфетки. Нет, накануне праздника не было, этим объяснить всеобщее похмелье невозможно. Тогда что?

Я заняла место у окна в передней части салона. Довольно быстро мелькали здания и каналы. Аничков, Дом Елисеевых, Думские часы. Очень хорошо. Я обожаю путь из одной точки в другую, можно ничего не делать (и совершенно оправданно), только наблюдать за жизнью в Петербурге.

Остановка — зашёл маргинал. От него дурно пахло, лицо было кем-то побито, следы ещё не успели зажить, и он волок их за собой в салон.

«Только не ко мне, не ко мне» — повторяла я про себя. Тщетно — всё же сел.

Мужчина болел насморком, его нос не переставая тёк. Как мог, пассажир успокаивал свой организм — шмыгал, шмыгал и шмыгал протяжно. Я посчитала: раз в три секунды, стабильно. Пассажир тоже наблюдал за Петербургом.

Ощущение от соседства с этим человеком показалось мне знакомым — точно, вчера вечером мне было так же неприятно сидеть рядом с одной девушкой.

Я уже перестала думать о побитом пьянице, мои мысли ожили во вчерашнем дне. Любимое место, длинная стойка, много знакомых лиц, в основном рекламщиков. Мы отдыхаем после тяжёлого рабочего дня. Все вместе порой обсуждаем в режиме кратких замечаний-набросков блюда, коктейли, квартиры в Петербурге. Я заметила сразу, что на противоположном конце сидела высокая белокурая барышня. Короткие волосы, алые ногти, тяжёлый взгляд. Длинное бежевое платье, по всей видимости, кашемир, на груди брошь в виде двух сердец.

Взгляд рассеянный, притом не теряющий лукавства. Рядом с девушкой заканчивал кубок пенного огромный боров. Они обменялись телефонами, девушка не теряла градус игристого внутри, но её взгляд бегал по сторонам и часто смотрел в противоположную сторону.

Кто же там был? Приятный мужчина в очках. Отличный бадлон, лёгкий аромат дорогого одеколона, приятный взгляд, напротив него «Новый русский», уже початый. Мужчина смотрит в глубь стакана, вертит его медленно. Порой отвлекается посмотреть, что происходит в телевизоре — там транслируют очередной футбольный матч, не очень значительный, зато футбольный. Подпер рукой подбородок.

— Она дала Никите номер, — сказал невзначай бармен, протирая бокал для портвейна.

Тот кивнул, будто ожидал подобного расклада.

Девушка вдруг решила пересесть. Место по левую руку красивого человека оказалось свободным.

— Ну что? Мне долго ждать? — она села грудью на стойку.

Её маникюр был отличным, дорогим, и кольца мне сразу понравились, хоть золото и не люблю, а на её руках украшения смотрелись роскошно. Бежевый, красный, золотой, соломенный оттенок волос — тепло с яркими акцентами, почти Сафари.

Парень и глазом не моргнул, всё так же продолжал вертеть стакан.

— Ты угостишь меня или нет? — допытывалась она.

Все держали паузу. Неприятно смотреть на фигурку из Сафари.

— Налей ей что-нибудь такое, — парень слегка поморщился (ему явно не хотелось никого угощать) и понизил голос. — Недорогое.

— А почему ты не добавил меня в друзья? — обратилась барышня к бармену.

Мы старались не обращать внимания на Сафари, хоть девушка всех перебивала, в конце концов она устала и через несколько минут решила покинуть заведение, не понимая, зачем пришла. Ей было лет тридцать. Хреновая жизнь.

Мой сосед продолжал шмыгать носом, и это раздражало так же, как присутствие Сафари рядом.

«S»

Я наблюдала за девушкой и одновременно была замешана в разговор бармена и другого гостя.

— Раньше я панковал. Лет десять назад даже дреды носил. Да, весёлое было время. И всё принимал, всё.

Я кивнула, будто понимала его печаль.

— Какие отличные наркотики тогда были… А сейчас что?

— Мне кажется, теперь их можно спокойно продавать в супермаркете, настолько они безопасные, откровенно дрянные, — улыбнулся бармен.

Все расхохотались: походит, представили себе оборот наркотиков в магазине.

— Мои друзья специально ездят в Доминикану за хорошим порошком. Раз в полгода.

Он упомянул эту страну, и я вспомнила, как две недели назад в другом баре встретилась с парой, Ромой и Тимой. Они рассказывали о том, как периодически наведываются в Доминикану, но не сказали, зачем именно. Теперь поток мыслей ушёл назад ещё на две недели.

— Смотри, какой ролик рекламный нашёл, — тот, что постарше, протянул мне телефон. — Только до конца.

Один из модных парижских домов снял смешное видео, в конце которого все протяжно выли французское банальное слово. Рома повторил.

— Прелесть! — я вернула телефон.

— Сейчас приедет Наташа, надо что-нибудь заказать ей. Дорогой, нам белого сухого. — Он построил глазки бармену.

Нам принесли вино.

Я по ошибке взялась за него и в ходе общей беседы отпила немного. Никто не заметил, пока я не придала этому значения. Я окаменела с бокалом в руке.

— Ничего, милая, я умею заметать следы, — Рома профессионально протёр бокал.

Мы посмеялись. Явилась подруга пары Наташа и отпила немного.

— Вино — дерьмо.

Я еле сдержалась.

— Нет, ну не могу, оно же такое дешёвое и воняет чем-то, как будто из пакета разлили.

Неужели моё дыхание отдаёт оставшимся пространством в нераскрытом пакете краснодарского вина?

— Поехали в другой ресторан, караоке попоём, — предложила она в четыре часа ночи.

— Дорогая, чтобы меня и его там убили?

Они говорили о каком-то известном всем ресторане — всем, кроме меня.

— Наташа, ты такая красивая, и он, — Рома указал на бармена, — такой красивый. Вы должны встречаться.

Девушка обернулась.

— Красивый, на самом деле. Но молодой, наверное. Не потянет.

— Слышишь, она говорит, ты её не потянешь.

— Рома, успокойся, — мы захохотали, девушке стало неудобно.

— А что нужно тянуть? — донеслось из-за стойки. Девушка отпила немного и зацепила вилкой салат:

— Роза-хутор. Давай отдохнём в следующем месяце и чтобы игристого было много.

— Передай ему что-нибудь. Всё начинается с тактильного контакта. Давай.

— Рома, хватит.

«С»

В те замечательные дни мне вновь хотелось написать рассказ об очередном бармене. Так всегда — чуть пшикнули на тебя интересным ароматом (дешёвым, а потому быстро рассеивающимся. Или всё-таки роскошным, сама виновата — бегаю в сумерках по бескрайнему полю цветущей лаванды, как безумная в угловатом танце, и хочу, чтобы предыдущий запах остался на моём теле, так не бывает. Безумных он обязан покинуть. Я же сама привезла себя в эту местность, чтобы избавиться от нечаянно попавших на меня капель морской воды, солёной и нежной. Я стала тонуть в нежности и потому приняла решение — сменить власть аромата на тот, что выберу сама) и тебе кажется — это нечто настоящее, будоражащее сознание, а на самом деле попытка прикрыть люк на улице, откуда валит горячий пар. В разное время роль куска железа играют разные люди, пусть даже два бармена подряд. Я вызываю на помощь аварийную службу (проверенных друзей), и мы пытаемся вместе решить проблему. Невозможно. Один за одним они пожимают беспомощно плечами и уходят, оставляя меня одну. Я ложусь рядом с люком на толстый грязный матрас, как один бездомный в Париже (это было лет шесть назад в шестнадцатом округе рядом с известной закусочной), накрываюсь стёганым одеялом и притворяюсь, что мне всё равно.

Когда я слушала разговор о порошке в Доминикане, за соседним столом отдыхал с парнями объект моих мыслей. Он сидел ко мне спиной и вёл активную беседу об аренде жилья в Петербурге. В какой-то момент все перешли в Крым, и теперь основным ядром беседы стал портвейн непонятного цвета. Ядро, как центр, как костёр, что равняется одному слову. Например, Крым. Крым в центре, вокруг него сидящие, тепло, исходящее от слова, накрывает людей, все его испытывают, то есть в их сердцах и головах начинает работать особенный ассоциативный ряд. Это тепло не распространяется на компанию, сидящую в другом ресторане, они греются своим теплом.

Я общалась с моей парочкой и делала вид, что слушаю внимательно всё, о чём они хотят болтать, а сама же в это время душой пыталась проникнуть в поле того человека (точнее, в соль воды, которую этот человек носил каждый день в пределах небольшой круглой колбочки, как будто талисман, взятый из другой жизни. Разъедающая соль. Надеюсь, приносящая ему удачу), что сидит ко мне спиной и периодически поправляет кепку.

Администратор заведения очутилась рядом со спиной, она приятно обняла молодого человека, наклонилась и что-то шепнула на ухо. Нежно, коснувшись своим дыханием и ароматом кожи другого.

Надо же — она умеет его касаться, он умеет принимать это, они несколько секунд были так близки.

Может быть, эти двое говорили о деньгах, зарплате, допустим, или погоде, но в тот момент мне казалось, о любви в пределах общего моря и соли. Шла жизнь, соль нас всех не щадила, и им было хорошо вместе встречать действие смерти.

Несколько секунд. Никакого подтекста.

Бармен взял руку девушки и поцеловал её в знак благодарности за что-то и пошёл с серьёзным видом курить. Прошёл мимо меня, ведя за руку дыхание и красоту коллеги. Мне показалось, что между ними может многое случиться.

— А потом мы с Ромой решили наполнить домашний бар дорогим алкоголем. И знаешь, что произошло?

Я не отвлеклась от испытанного, а только повернула глаза в сторону говорящих и открыла рот.

— Что же?

— Выпили всё за один день, мать его! Пять ящиков виски, дорогая! Наполнили к праздникам бар, шиканули, называется.

Все смеялись. Я смеялась. Часы показывали три ночи.

Поцелуй с администратором — люблю её. Добрые слова паре. Обмен не совсем свежими улыбками: наши лица устали. Дальше дверь. Воздух.

— Пока, Юль.

Махнула дружественно рукой.

Рванула в безумном танце по полю с лавандой.

Прохожу мимо какой-то парадной. Около неё стоят двое. Курят.

— Девушка, вы что-то ищете?

Не останавливаясь, уверенно и с безразличием кидаю:

— Уже нашла.

По дорогам машины в столь поздний час не ездят, иду по центру и вижу в увеличенном размере Петербург.

— Поздравляю, — доносится до меня.

— Спасибо.

И так страшно стало. На самом деле, казалось, нашла. Предполагается, что всё найденное обретено, то есть я его имею, а я ничего не имею.

Или я нашла достойный магазин. Магазин меня не знает, но я его искала, точно знаю. Он не мой, но я его нашла. Значит, найти — это не иметь, а узнать? Вот почему так много уверенности — я узнала.

Пауза. Не могу услышать звук. Светофор красный. Автобус ждёт сигнала, моё существо ждёт сигнала. Сосед шмыгает, наблюдает за городом. Проезжаем знакомую улицу, знакомую своей встречей, произошедшей недавно. Вот же. Вот он.

Лежит там, где упал позавчера.

«H»

Время приближалось к полуночи. Не вспомню, зачем шла и откуда, но точно помню, что была здесь.

Широкая улица. Поделена на две части, посередине островок. Прошёл начало пути, не успел на зелёный светофор, чтобы перейти полностью дорогу, — постой, отдохни здесь.

Так и случилось не только со мной, но и с прохожим, шедшим на меня — он направлялся туда, откуда шла я. По мере того как мы приближались друг к другу, мы признавали в чертах нечто знакомое (так же как и встречи с людьми, подарившими мне предыдущие, последующие звуки, да и сами звуки). Да, я знала этого мужчину.

Мы встали посередине дороги. Он слева от меня. Я справа от него.

— Здравствуйте, — начал человек.

— Здравствуйте.

— Я вас откуда-то знаю.

— Да, встречались в университете.

— Точно, — он впивался глазами в мои черты. Зажёгся зелёный.

— Всего хорошего.

— И вам. Разошлись.

Зелёный. Автобус поехал. Моя остановка. Я вышла. Так хочется воды — где же можно её купить?

Сцена

Сижу на подоконнике — это центр зала, отсюда видно всех. Сегодня за свой билет я плачу около тысячи рублей. Я готова ко всему. Болтать ногами не болтаю, но по состоянию близка к этому — мне спокойно.

Смотрю вниз: обалденный пол, весь в мозаике мелкой. Белое и чёрное, среди пустоты виднеются аскетичные кресты. Достаточно положить что-нибудь на этот пол и сфотографировать или уйти — он сам всё сделает, всю модную работу. Такие полы говорят о самодостаточности одного отдельно взятого предмета, неодушевлённого. Он может быть так здорово сделан, что в итоге у него появляется своя жизнь.

Я хотела одно время сделать у себя дома зону с эклектичным полом, разноцветной плиткой, но потом отказалась от этой идеи — заживёт своей жизнью, и что я делать с ним буду? Мой дом, в конце концов, не призван быть сценой, я его не призывала для подобной цели.

В общем, не мозаика, а загляденье! Так я и смотрела вниз добрых десять минут — успела насладиться крестами и пропустить через себя концепцию (идея: иногда нужно говорить себе нет). Дальше: столы и много зелени, даже пальмы есть. Неоновые лампы.

Что с людьми? Актёры подобрались ещё те: сплошные тренды в одном зале. Не важно, идут они им или нет, главное надеты.

Первыми появляются: дама лет тридцати с ребёнком и мужем. Дама маленькая, худенькая, я вижу кости. Длинные нарощенные волосы, большие глаза с глубокими впадинами. Если я сейчас уйду и пройдёт некоторое время, то я смогу вспомнить только её запястья, они выглядывают из всего тела — основной признак её жизни. Малютка садится ко мне спиной, я не вижу ни наряда, ни черт лица, да и она из массовки — не важна. Пока что у неё драмы никакой. Справа садится муж. Высоченный, лысый, голова украшена повязкой кремового цвета, на нём тяжёлая кожаная куртка с шипами, странный платок на петельке укороченных джинсов.

Итак, трое. Слева — она, в середине что-то общее, что сидит ко мне спиной, справа — он.

Запястья, спина, лысина. Много тела, актёры подчёркивают свою принадлежность к человеческому роду. Сделали заказ. Ждут. Он не выходит ни эмоционально, ни физически за пределы экрана. Девочка только дрыгает ногами и порой посматривает на маму, большего она не может сделать. Пока и левая и правая её части являются её серединой, малютка состоит не из себя, потому ей не нужно выражать себя хоть как-то, и хорошо.

Вот женщина с запястьями. Она скучает, с грустью смотрит на других, чьи ноги касаются крестов. Она сравнивает остальных дам с собой, кого-то признает красивой и потому останавливает взгляд дольше обычного, но потом переходит на следующих, и так без остановки. Будто смотрит и пытается найти хоть где-то островок радости. Неужели только у неё так? Вот я вижу, как левая сторона девочки уже задаётся вопросом и переосмысливает свой выбор, и вижу правую, которой всё равно. Она надела свою повязку — и балдеет.

Я стала той девочкой, моя спина ничем не защищена. Да нет, я не права была: тут зарождение огромной драмы. Единственное, что может утешить боль, так это сухие запястья левой её части и любознательные глаза, готовые искать и верить.

Дальше по крестам идёт пара моделей. Он и она. За руки не держатся — понять не могу, вместе они или нет. Девушка очень худая, распущенные волосы закрывают щёки. Она смотрит на всех с некой робостью, тоже как прибита чем-то, — зато он парит. Кожа хранит на себе приятный загар, одет безукоризненно, волосы потрясающие, но лицо тоже странное. Пройдёт время, и я вспомню только — какого (подходящего к залу) цвета было его тело.

Он оставляет свою даму ненадолго, проходит через весь ресторан с гордо поднятой головой. По пути обращает внимание на каждую: когда девушка нравится, поправляет волосы, будто невзначай. Прошёл — ушёл, вернулся — сел. Я балдею от цвета его кожи. Пара явно вышла показать себя и на других посмотреть. Попеременно молодые люди выходили поговорить по телефону, наверное, решали рабочие моменты. Но в общем эта картина выглядела унылой.

В глубине зала спрятались четыре девушки. У одной из них день рождения. Кудри, вспышки, ненормальный хохот и только вино на донышке. Девушки похожи на тех, что танцуют в витринах, зазывая прохожих внутрь клуба. Под столом расположился их крест.

Чувствую на себе чей-то взгляд. И точно, бармен откуда-то смотрит. Низенький, похож на рыбку. Он поглаживает бороду и робко обращается ко мне.

Эх, дорогой, я сегодня никак не могу стать твоим другом. Да, ты правильно чувствуешь, я из твоей команды, но не сегодня. Сегодня я хочу молчать и обдумывать значение крестов в жизни актёров. Не смотри на меня так, получай заказы и делай свою работу. Ты молодец. Сердце защемило — вспомнилось многое, что я оставила где-то. Но я так устала, я хотела в театр и пришла туда. Всё. Вы, гражданин, для меня актёр сегодня.

Вроде отвернулся. Каждый бармен для меня — проводник в глубь себя. С разными открываешь разные двери. Эти люди приводят мне других людей, и вместе мы говорим о жизни.

Рыбка напротив — мне никто и будет никем, я наелась жизни. Извини. Глаза вновь попали под силу пола. Сплошной гипноз.

На днях я зашла в ещё один любимый мной бар под закрытие. Меня бесплатно напоили лимончелло и накормили банановым тортом. Другая стойка: два бармена, четверо официантов, рядом сидит повар, он уже не в кителе. Лет сорок.

Почувствовал моё состояние.

— Как вы?

Я уплетала торт.

— Вкусный, очень, — как ребёнок смотрела на оставшийся кусочек, жалко было доедать.

— Да нет, я в общем.

Я посмотрела прямо ему в глаза.

— Мне грустно. Душой устала, — я тяжело вздохнула и всё же решилась доесть торт.

— Я учился на пантомима. Это моя первая профессия, — он отпил немного воды. — И я как никто знаю, что такое грусть. Вы её знаете, и хорошо. Цените, пребывайте в ней, когда едете в автобусе или сидите дома, но рядом с людьми оставьте её, — повар со знанием дела мотнул головой. И я поверила ему.

— Торт, правда, вкусный? Он успел к вечеру заморозиться.

— Правда. Очень.

Я доела и допила всё. Сидела в любви за стойкой другого места, где мне было тепло. Я даже не знала, как могла отблагодарить эту прекрасную команду за доброту. Наверное, вовремя уйти, а потом ещё раз прийти. А когда же я останусь?

Пантомим грустно поплёлся домой. Да, в автобусе я праздновала свою грусть. Может, я в своей жизни часто смотрела на грустных людей и потому хорошо запомнила состояние и решила перенести его на себя, ведь всё это личное, интровертное, маленькое и беззащитное.

Маленькое слово, что звучит довольно просто: семья. Мне не хватает тепла, и я ищу его там, где люди проще всего идут на контакт, там, где они работают почти постоянно. Вместе легко обсуждать события, произошедшие в мире, праздники, что наступили вдруг…

Потом рождается момент очередного предела. Почему вдруг решаешь всё испортить — потому что не получаешь того, что даёт тебе обыкновенная семья: любовь без условий. Обыкновенная. Привязывая себя к ней, ты не убиваешь себя (ведь и так давно привязан, с рождения), ты отдыхаешь и чувствуешь безопасность.

Как бы мне ни казалось, я не там, где хочу быть.

Порой хочется снять комнату в бутик-отеле на одну ночь и представить себя гостем города. Лечь под огромное тёплое одеяло, включить телевизор на какой-нибудь банальной программе (как это было по вечерам после учёбы в своей семье), заказать в номер кучу вкусной еды и отключить телефон, чтобы никто не знал, где ты. Ты на пороге принятия важного решения, ты пытаешься начать что-то, в конце концов занята поеданием тыквенного супа и просмотром федеральных новостей, ты там, где никто ничего о тебе не знает, и кажется, скоро найдёшь новую семью.

Но ты не бронируешь номер и не смотришь телевизор, продолжаешь вариться в котле своей гадости, так как однажды добавила в него испорченный ингредиент.

Ты звонишь маме. И вы говорите, говорите. А потом ложишься спать, чтобы отдохнуть и немного не думать обо всём, что успело состояться.

Сцена. Актёр не знает, когда выходить. Он смотрит вперёд, где ярко горят софиты, и мнётся, не понимая, что происходит и когда стоит сделать шаг.

Актёр прячется в портьере бархатной, закрывает ей лицо, и он совсем один.

Да простите его.

Из жизни композиторов

Человек существует в пределах своего тела (потому мы и называем сие человеком) определённое количество времени, а всё как один день. По сути, один день и не больше. У кого-то он закончится в девять утра, у кого-то — ближе к полуночи. Закон, по которому что-то вдруг обрывается, мне неизвестен. Потому я не знаю, к какому часу относиться с ненавистью или, наоборот, неистовой радостью, пока что мне всё нравится.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

DSCH — монограмма Д. Д. Шостаковича. Ее составляют четыре звука: Ре — Ми-бемоль — До — Си.

2

Квартет Лютославского. Струнный квартет (1964) польского композитора В. Лютославского.