Соната с речитативом

Ольга Небелицкая

Ксеня Нецветай после разрыва отношений с матерью переезжает из Мурманска в Петербург, чтобы поступить в медицинский вуз. Альтернативный Петербург 2004 года задаёт много вопросов своей гостье: как и почему погибли её отец и дед? Что за странные вещи достались ей в наследство? Почему бесследно исчезают люди с городских улиц?Ответы на эти и другие вопросы Ксеня вместе с читателями будет искать в романе «Соната с речитативом» – первой части дилогии «Время жестоких чудес».

Интро

Где-то в нескольких километрах от поселка Ловозеро, Мурманская область, апрель 1983 года

Этого не может быть.

Этого не может быть, просто потому что этого не может быть — в его жизни, в мирном 1983 году. За три дня до свадьбы. Не может быть, чтобы кто-то направлял на него дуло пистолета. Чтобы кто-то угрожал ему смертью.

Что он знает о смерти в свои неполные тридцать?

Андрей поднял голову и посмотрел на небо. Лучше смотреть на небо, чем в черный зрачок пистолета. Небо полыхнуло зеленым. Полярное сияние в апреле? Уникальность станции Ловозеро, некстати вспомнил Андрей, в том, что здесь наблюдения за полярным сиянием ведутся в течение долгого времени. Дольше, чем в других регионах.

Сейчас он стоял на краю обрыва. За четыре месяца ссылки на север он успел неплохо изучить окрестности. Он полюбил это место — лес у заброшенной шахты, дорогу-призрак; когда-то здесь на поверхность поднимали и вывозили по узкоколейке слюду, рельсы давно распилили, шпалы сгнили, теперь это хрупкий и опасный путь: лишний шаг — и провалишься в шурф-отверстие. Для неосторожного туриста прогулка может закончиться трагедией.

Андрей всегда был осторожен. Он любил дорогу-призрак, любил камни, покрытые мхом, скрюченные невысокие березки и сосенки, вцепившиеся корнями в скалы.

Так и он сам сейчас цепляется за жизнь из последних сил. Он стоит на уступе над обрывом, внизу — острые камни. Далеко внизу.

Его заставили прийти сюда среди ночи — и Андрей не строил иллюзий, будто сможет выбраться из этой переделки живым. Двое ждали его на автобусной остановке поселка Ловозеро — последний автобус из Мурманска приходил за полночь, и, когда Андрей беспечно спрыгнул с подножки автобуса, в бок ему уперлось холодное дуло пистолета. То самое дуло, которое сейчас было направлено ему в лоб. Его вели в темноте по тропинкам, петлявшим между скалами и деревьями. Эти двое точно знали, куда идти. Они точно знали, куда он любил приходить. И теперь они здесь. Один — с пистолетом — напротив. И второй — чуть поодаль, с большим походным фонарем. Света фонаря как раз хватает, чтобы освещать маленькую сцену, на которой разыгрывается драма. И финал очевиден.

О чем он думает перед смертью?

А о чем ему думать?

О Лене? О ее маленькой ладони, поглаживающей живот. Пока плоский живот, внутри которого уже зародилась новая жизнь.

Об отце? Он не мог думать об отце: что-то постоянно мешало. Сбивало прицел.

Прицел. Андрей опустил голову и снова посмотрел прямо на ствол, направленный ему в лицо. Слишком близко. Слишком… наверняка.

— Так просто, — сказал человек с пистолетом. — Перестать звонить. Перестать говорить о том снимке, о дискотеке, о Риге — вообще. Для всей команды, для наших сотрудников, даже для вашего отца история очевидна. Вы здесь, потому что вас обвинили в сотрудничестве с агентом западных спецслужб, — губы человека с пистолетом презрительно скривились, — но вместо достаточного наказания вы получили ссылку. Никто не задает вопросов. Никто не удивляется. Мир сейчас так устроен: никто не удивляется решениям тех, кто имеет власть решать. Дальше у них — у нас — власти будет больше, а удивления у стада — у вас — меньше.

Рука с пистолетом описала небольшой круг, будто человек рисовал в воздухе какой-то график.

— Вас никто не собирался устранять. Вас просто нужно было отодвинуть и заставить замолчать. Мы в курсе, что вы здесь… времени даром не теряете. Когда свадьба? — Рука с пистолетом снова замерла, и черное дуло остановилось напротив Андреева лба.

Андрей молчал.

Человек с пистолетом вздохнул.

— Это не первый мой к вам визит. Вы помните предыдущие? Помните? — В голосе появились требовательные нотки. — Скажите же, что вы помните, о чем мы говорили на прошлой неделе. И три недели назад.

Андрей покачал головой.

— Смутно. Я… не уверен. Все как будто немного смазано. Я пытаюсь думать об отце, о работе в «Экране», о том, что мы делали… сделали. Я помню все — но я будто смотрю сквозь мутное стекло. Когда я пытаюсь разглядеть детали, все расплывается, и мне не хочется напрягать память. Но есть одна вещь, которую я помню четко. Та дискотека в Риге. — Андрей с видимым усилием посмотрел прямо. Он пытался разглядеть выражение лица человека с пистолетом, но тот повернул голову так, что лицо оказалось в тени. Второй, тот, что стоял в нескольких метрах от них, — громила с фонарем — за время разговора не пошевелился ни разу, будто вмерз в землю и превратился в фонарный столб.

— Я не сливал данные. Я не выходил на контакт ни с какими агентами. — Губы слушались плохо. — Я не помню нашего разговора — ни неделю назад, ни раньше. Я даже не знаю, о каких сверхсекретных разработках моей команды вообще идет речь. Но в одном я уверен точно: в тот вечер в Риге я был на дискотеке. В газете есть снимок. — Андрей неожиданно широко улыбнулся, как будто упоминание снимка принесло ему видимое облегчение. — Я звонил и снова позвоню отцу. Я буду звонить в прессу. Я… приеду, как только смогу, чтобы снова поговорить с вашими… особистами. — Андрей презрительно поморщился. — Или не с вашими. Я не знаю, кто ваш, кто не ваш, и чья воля направляет вашу руку со стволом, но я думаю, что женщина на допросе мне поверила. Она собиралась съездить в Ригу. Я, черт возьми, не помню, какие там могли быть документы, я не помню, чем мы занимались годами на Кавказе, но я знаю точно, что я не сливал данные. И я могу это доказать.

Человек-фонарь пошевелился впервые за все время разговора. Он переступил с ноги на ногу, и тень на секунду сдвинулась. Андрей увидел лицо собеседника. На нем было жадное любопытство и… жалость?

— Я впервые вижу такое упрямство, — признал человек с пистолетом. — Вы понимаете, что подписали себе смертный приговор? Вместо свадьбы, вместо нормальной жизни и работы… ну, насколько может быть нормальной жизнь в этой дыре.

Андрей стиснул зубы. Что он может сделать? Наклониться вбок и попробовать выбить пистолет из руки противника? Без шансов: громила с фонарем совсем рядом, и он наверняка тоже вооружен. Сделать вид, что он согласен заткнуться, чтобы… чтобы остаться в живых, остаться с Леной, смотреть, как растет ее живот, как рождается на свет новый человек? Но он не замолчит. А если он продолжит искать тех, кто его подставил, — а он продолжит, — то и Лена, и ребенок окажутся в опасности.

Андрей снова взглянул на небо.

Отец тоже считает, что я всех предал, подумал он. Он вспомнил пристальный — горький — взгляд отца. Если бы я мог подать ему знак, если бы я мог рассказать, как все было на самом деле. Но нас разлучили почти сразу, меня отвезли на допрос, ему, видимо, велели заткнуться и не вступать в контакт. А как же… вещи? Андрей нахмурился. Какие вещи? Казалось, его мозг отчаянно пытается мыслить самостоятельно, подсовывает ему какие-то образы. Ищет решения. Отец, я тебя не виню. Но я не делал того, что мне приписывают.

Если бы можно было послать отцу весточку.

Если бы было можно.

Рука с пистолетом замерла. Андрей зажмурился. Сейчас. Раздастся грохот выстрела — или он просто почувствует удар?

Удар он почувствовал, но совсем не тот, что ожидал. Кто-то с силой толкнул его в плечо, Андрей покачнулся, и, пытаясь восстановить равновесие, сделал шаг влево. Этот шаг оказался фатальным: нога соскользнула с каменистого обрыва. Он снова покачнулся — теперь вперед, чтобы устоять на ногах. Пальцы загребали воздух, казалось, еще немного — и он ухватится за какой-нибудь куст, но новый удар, сильнее первого, заставил его тело выгнуться дугой, и Андрей окончательно потерял почву под ногами.

Он полетел — спиной вниз. Небо над ним полыхало зеленым.

Почему-то Андрей вспомнил, как в детстве смотрел репортаж о возвращении Гагарина после знаменитого полета, вспомнил улыбку человека, который побывал в Космосе.

«Гагарин летал — бога не видел», — эту фразу повторяли все кому не лень. Рассказывали, что какие-то бабушки поехали к космонавту после его знаменитого полета — допытываться, как Бог, значит, допустил его… туда. На небеса. Какой — Он.

Гагарин бабушек разочаровал.

Но Андрею в знаменитой улыбке почудилось лукавство.

Он и сейчас думал об этом: думал, пока падал — взлетал, — а над ним полыхало небо.

Андрей не признавался никому, даже себе, в том, что считал Гагарина в сговоре с Богом.

Возможно, все же тот увидел, почувствовал что-то. Не мог не почувствовать.

Совсем скоро и я это узнаю, подумал Андрей. Есть Бог или нет Бога.

Какой Он?

О чем Его просить?

Защити… Лену. И нашу дочь. Почему — дочь? Откуда он знает, что у него будет дочь?

Защити, снова подумал он, отца, Лену, дочь.

Скажи отцу, что я не виноват.

По небу пронеслась падающая звезда — прямо поверх зеленого мазка полярного сияния. Вспышка. Желание. Пусть у отца появится кто-то близкий рядом.

У меня слишком много желаний, успел подумать Андрей. Хватит ли мне звезд?

Я ведь тоже лечу, но не вверх, а вниз, впрочем, когда под ногами нет опоры, можно представить, что я, как Гагарин, совершаю полет в Космос.

Поехали.