Страж Равновесия. Начало

Ольга Львова, 2023

Что, если случайности действительно неслучайны, мысль материальна, и за человеческие души на самом деле ведется непрерывная борьба?Именно это предстоит осознать и прочувствовать на себе двенадцатилетней девочке Альке, живущей в обычном московском микрорайоне. Все, что с самого детства виделось ей простым и привычным, вдруг оказывается чудесным, непостижимым, а иногда даже пугающим.

Все имена и события вымышлены. Все совпадения случайны.

—

Алька вышла из подъезда на улицу. «Интересно, есть ли у московской ранней весны свой запах?» — подумала она, глубже натягивая вязаную шапку, чтобы защитить уши от порывистого весеннего ветра. «Если смешать пряный дух талого снега и влажной мёрзлой земли, с еле уловимым ароматом набухших на деревьях почек — как раз получится самое то. Можно смело духи «Московский Март» в производство запускать», — и она заулыбалась собственным мыслям.

Был конец марта 1986 года. Весна в этом году выдалась стремительная. В небольшом сквере перед Алькиным домом снег таял неравномерно. По асфальтовым проталинам весело бежали дружные ручейки, а между раскидистыми липами и высоченными тополями уже образовалось ежегодное весеннее Затопление. «Такими темпами скоро Затопление весь сквер заполонит», — про себя отметила Алька, хлюпая новыми оранжевыми резиновыми сапогами по весенней жиже.

Каждую весну в сквере, который располагался в низине перед Алькиным домом, случалось долгожданное Затопление. Его ждали всем двором, заранее по различным приметам обсуждая возможную площадь его распространения. Дворовым ребятишкам, конечно, хотелось, чтобы весна была дружная, когда снег в скверике исчезал быстро и вода разливалась максимально, тогда во время Затопления можно было сплавляться на плотах. Взрослые же каждый год надеялись, что разлив не распространится по всей низине. Останутся хотя бы асфальтированные тропинки, по которым можно будет пробраться прямо через сквер к автобусной остановке. Если же в сквере случалось обширное Затопление, его приходилось обегать кругом: чтобы попасть к остановке, из дома надо было выйти на пятнадцать минут раньше.

Алька шла за хлебом мимо сквера в ближайшую булочную. Солнце светило ослепительно ярко, вспыхивая тысячами искр в пробегавших мимо ручейках. Алька вдруг нагнулась и подняла с земли две обгоревших спички. Поднесла к ближайшему ручейку и, погрузив обе спички в ручеек, про себя загадала: если первой застрянет вот эта, которая меньше обгорела, значит, все, что рассказывал Волька о Яме, — правда.

И она бежала вслед за пущенными спичками, пока одна из них не остановилась, наткнувшись на преграду из подтаявшего снега. Алька проводила взглядом удалявшуюся спичку, и внимательно пригляделась к той, что застряла. «Ну понятно, — заулыбалась она, — а я, как дура, опять поверила… Любят эти мальчишки пугать!» — и она оглянулась в направлении подъезда, из которого только что вышла. Справа от него располагалась Яма.

Яма была здесь всегда. Во всяком случае, сколько помнила Алька, с тех самых пор, как её родители переехали в этот район, лет семь назад. Размеры Ямы периодически варьировали примерно от пяти до семи метров в длину, от трёх до пяти в ширину и от трёх до четырёх в глубину. Яма то покрывалась плотным дощатым настилом, и внутри неё сновали какие-то люди в рабочей форме, то зияла пустотой, обнажая глинисто-песчаное дно. Внутри Ямы было пусто. Из любопытства Алька иногда заглядывала в неё, но ничего кроме комьев земли, песка и камней в Яме ни разу не видела.

Куда только местные жители ни жаловались по поводу Ямы. Во-первых, шум от работ мешал нормальной жизни (днём из Ямы постоянно доносилось какое-то бренчание, звуки падения тяжелых предметов, жужжание и прочее непотребство, нарушающее покой жителей дома). Во-вторых, такой величины открытая дыра в земле — потенциальная опасность для жизни. Особенно для детей, которые в середине 80-х с пятилетнего возраста начинали гулять во дворе самостоятельно. Примечательно, что собаки и кошки обходили Яму стороной, и ближе, чем на пять метров к Яме никогда не приближались.

Все жалобы не давали никакого результата. Начальник ЖЭКа неизменно сообщал, что данный вопрос — не его епархия. Из Мосгорисполкома на имя активистов подъезда приходили неутешительные письма. Со временем жители дома настолько привыкли к Яме, что перестали обращать на неё какое-либо внимание.

Иногда за одну ночь Яма внезапно исчезала. То есть вечером Яма ещё была, а утром на её месте обнаруживалась свеженасыпанная, разровненная земля. Проходил день-другой, и так же внезапно, в течение одной ночи Яма вновь появлялась на том же месте.

Алька вышла из булочной, держа в руке ещё тёплый батон. Голая рука мёрзла на мартовском ветру, но Алька не обращала на это внимания, на ходу машинально откусывая от свежего хлеба небольшие куски. Она думала о дурацкой истории, которую вчера поведал её лучший друг Волька.

— Ты бы подальше от Ямы держалась, — вспоминала Алька поучительный тон Вольки, — там в прошлом году, целый бульдозер исчез.

— Это как?» — удивилась Алька. — Что-то я про это ничего не слышала.

— Ха, весь район слышал, а ты нет, — усмехнулся Волька, и его зелёные с лучистой крапинкой глаза смешно прищурились. — Оттуда уж точно доски для плота тащить не стоит.

— А то что?

— Да ничего, — вдруг рассердился Волька, развернулся и пошёл по направлению к стройке.

Недалеко от дома ребят, между школьным двором и зданием Института биофизики располагалась «вечная стройка». В течение нескольких лет работы там велись ни шатко ни валко. В зимний период строительство замирало, но к весне на территории вновь возобновлялось суетливое копошение. Стройка была обнесена огромным забором, и что там строили, доподлинно никто не знал. Из-за забора была видна лишь недостроенная часть уродливого дома, очень похожая на полусгнивший разрушенный зуб.

В этом году к концу марта, к величайшей радости детей и огорчению взрослых, талая вода разлилась огромной лужей. После школьных занятий ребятишки из Алькиного двора и ближайших окрестностей сбегались к скверу, разбивались на команды по два-три человека и приступали к поискам материала для плотов. Со стройки волокли доски, скреплённые между собой куском проволоки. Находили огромные палки, с помощью которых, стоя на плотах, отталкивались от дна. Измеряли палками глубину, шли на абордаж, захватывали пленных или мирно дрейфовали меж кустов и деревьев. Так и плавали до самых сумерек. На следующий день, с утра, пока дети были в школе, рабочие со стройки, смачно матерясь, оттаскивали промокшие доски обратно на стройку, и ребятам приходилось заново идти на охоту. Вот Алька и предложила пойти и отломать дощатый настил из Ямы для их с Волькой плота.

— А что конкретно с бульдозером случилось? — пытаясь поспеть за Волькой, Алька немного запыхалась.

— Что-что, — неохотно продолжил рассказ Волька. — Рыл там, в Яме, копал что-то на дне. А потом вдруг звук какой-то странный издал и стал вглубь погружаться. Через пятнадцать минут его уже видно не было.

— А водитель из него куда же делся?

— А я откуда знаю? Кто говорит — убежал, выскочил, пока бульдозер проваливался, а кто говорит — не было никакого водителя.

— Ну это уж совсем ерунда… Как же он работал, сам по себе, что ли? — Алька засмеялась, но Волька почему-то веселья не разделил. — И кто тебе это рассказал? Опять Зои Артёмовны сказки?

Волька насупился:

— А хоть бы и её. Ты как хочешь, а я к Яме больше близко не подойду, и тебе не советую.

Алька и Волька жили в соседних подъездах и дружили с детского сада. Познакомились они несколько лет назад в детской поликлинике, когда Алька отболела ветрянкой и пришла с папой к терапевту на выписку. Они сидели в коридоре перед кабинетом врача и терпеливо ждали своей очереди, как вдруг в полной тишине раздался пронзительный крик. Все вздрогнули. С соседней банкетки вопил вихрастый зеленоглазый мальчишка:

— Эй, привет, малявка! — его указательный палец был обращен на Альку. — А я тебя знаю! Ты новенькая из моего сада.

Альке недавно исполнилось четыре года, и она считала себя очень повзрослевшей. Наглец был старше её всего на полгода, и Алька, естественно, оскорбления не стерпела. Встала с места, подошла поближе к обидчику и спокойно проговорила:

— Хорошо, пусть сейчас я малявка. Зато, когда я вырасту, ты будешь уже в гробу лежать, а я ещё буду молодая!

Тишина больничных стен взорвалась дружным хохотом. Смеялись папы и мамы, а некоторые из сидевших с ними детей даже подошли к Альке поближе, желая познакомиться с находчивой «малявкой». Алька же протянула насупившемуся вихрастому мальчишке руку и сказала:

— Меня Аля зовут, а тебя?

— Володя. Но все называют Волька.

Вот так они познакомились и с тех пор стали друзьями не разлей вода.

Волька картинно махнул Альке рукой, деловито отодвинув доску из фрагмента забора стройки:

— Ladies come first!

Алька хмыкнула, не поняв английского высказывания. Они учились в одной спецшколе, английский изучали со второго класса, но Алькиной группе очень не повезло с учительницей. Зато Вольке достался отличный преподаватель, и он время от времени щеголял перед подружкой непонятными английскими выражениями. Из-за Вольки Алька даже взяла из папиной библиотеки оксфордский англо-русский словарь и тайком иногда читала его, пытаясь запоминать диковинные английские слова.

Не успела Алька просунуть голову в дыру, как кто-то отрывисто мяукнул. Это был условный сигнал, среди дворовых ребят обозначавший тревогу. Алька шарахнулась назад и, присев на корточки, они с Волькой прильнули к щели между досками. По территории стройки скользил удивительной походкой их старый знакомый. Проживал он в соседнем дворе. При взгляде на него создавалось впечатление, что он вечно куда-то спешит, при этом умудряясь непрерывно пританцовывать на ходу.

Это был мужчина лет сорока, среднего роста, абсолютно лысый и, как всегда, очень странно одетый. Несмотря на мартовский пронизывающий ветер, он был без шапки, в одной рубашке и серых костюмных брюках. Брюки ему были явно не по размеру. Туго стянутые ремнем на поясе в районе талии, они образовывали подобие пышного фонарика. Взмахивая руками, он пытался удерживать равновесие, и, балансируя в воздухе чёрным портфелем, смешно загребал ногами, делая на ходу очередное па. При этом его короткие, расширенные книзу брюки открывали щиколотки, до середины обтянутые выцветшими красными носками. Чёрные стоптанные ботинки прохудились в нескольких местах, и красные носки, как мелкие язычки пламени, выбивались из них сквозь небольшие дырочки.

— Смотри, Димка с Кирюхой вон за тем домиком строительным прячутся, — Алька показала Вольке на ближайший строительный сарайчик за забором. Приглядевшись, Волька тоже заметил друзей из соседнего двора, с которыми почти каждый вечер вместе сплавлялись на плотах. Они периодически высовывались из-за края стены строительного сарайчика и делали Альке с Волькой предостерегающие знаки, указывая на протанцовывающего по стройке человека.

— У них, наверное, меньше уроков, чем у нас, сегодня было, — с завистью отметил Волька. — Подумали, рабочие идут, спрятались и замяукали.

— Ха, какой ты догадливый, — зашептала в ответ Алька. — Давай сегодня тогда на плотах не поплывём? — и она кивнула в сторону удалявшегося мужчины.

— Его пойдем выслеживать? — поддержал её Волька, но Алька уже не дожидалась ответа. Она тихонько бежала вдоль строительного забора вслед за Танцующим Бродягой, как его прозвала Алька.

Волька, не раздумывая, кинулся за ней. Тем временем Танцующий Бродяга благополучно миновал стройку и продолжал свой танец в направлении гаражей. Прячась за кустами, высаженными вдоль тропинки, по которой удалялся Бродяга, ребята спешили за ним.

Дорога через гаражи шла вдоль здания морга, и друзья обычно побаивались забегать туда, когда стемнеет. Но сейчас был особый случай. Бродягу не видели с тех самых пор, как на доске объявлений рядом с районным УВД появился фоторобот мужчины, очень похожего на «танцора». Под фотороботом тревожно чернела надпись «Разыскивается».

В последние несколько недель в районе участились квартирные кражи. Кражами, в общепринятом смысле, происходящее назвать было сложно, так как кроме фикусов в квартирах ничего не пропадало. Даже горшки, в которых и произрастали те самые фикусы, оставались на месте.

Странный мужчина вышел из гаражей прямо к трамвайной линии, и проследовал к домам, располагавшимся напротив соснового парка. Несмотря на многочисленные возражения Вольки, ребята продолжили слежку. Танцующей деловой походкой Бродяга подошел к темному окну на первом этаже, приоткрыл свой портфель и достал оттуда долото. Алька с Волькой уже наблюдали за ним из ближайших зарослей боярышника. Волька от волнения больно уколол руку о шипы боярышника и тихонько охнул. Алька зажала ему рот рукой.

«Танцор» непринуждённо поддел долотом щеколду окна и распахнул его. Подтянулся и аккуратно перекатился внутрь таким образом, чтобы не задеть стоящий на окне фикус. В течение пяти минут мужчина старательно выкапывал растение из горшка железным садовым совком. Затем достал из портфеля какую-то мешковатую дерюгу, обернул ею фикус и отвесил поклон пустому горшку. Затем выпрыгнул из окна на улицу и заспешил своей танцующей походкой в обратном направлении.

— Как думаешь, почему его никто не заметил? — удивлённо прошептала Алька. — Там же люди в подъезд входили и выходили. А он на глазах у всех фикус вырыл.

Волька передёрнул плечами и поморщился:

— Сколько раз я тебе говорил, что любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Дались тебе эти тайны с загадками… Он становился очень упрямым и неразговорчивым, как только Алька заводила речь обо всех тех странностях, которыми, по её убеждению, так и кишел их район.

— Волька, ну пожалуйста, расскажи!! Ты же про это знаешь, я чувствую.

Волька, если и не всегда умел объяснить происходящее, то неизменно старался сделать его каким-то более понятным и менее пугающим для Алькиного восприятия. Он мельком взглянул на неё. Она уставилась на него своим «фирменным», тяжёлым и очень пронзительным взглядом. Стальные серые глаза немигающе смотрели из-под чётко очерченных ореховых бровей. Туго заплетённые густые светло-каштановые косы свисали на новенькую красную дутую куртку.

Ребята во дворе частенько побаивались этого Алькиного взгляда, а соседка периодически предостерегала Волькину маму:

— Поменьше бы ваш парень с этой чудной Алькой общался… Она как со мной поздоровается, как посмотрит на меня своим взглядом, так у меня мороз по коже и голова потом целый день болит. И семейка у нее вся такая же чокнутая.

«И почему я ей вечно потакаю», — думал Волька, выбираясь вместе с Алькой из колючих кустов боярышника и делая вид, что не замечает мурашек, побежавших по его телу от насквозь продирающего Алькиного взгляда.

— Понимаешь, — начал он, как только они вышли обратно на дорогу, и замялся. Далеко впереди, на приличном расстоянии от них, куда-то спешил Танцующий Бродяга. Ребята следовали за ним, стараясь не упускать из виду. Волька пнул в сторону Альки подвернувшуюся под ноги подтаявшую ледышку. Алька, подхватив ногами «шайбу», пробежала немного вперед. Хотела вернуть её в ворота противника, но неудачно подковырнула носком сапога, и ледышка разлетелась в мелкие осколки, обдав Вольку смесью грязных брызг:

— Давай, колись, почему его никто не заметил?

Волька смахнул попавшую на лицо грязь.

— Просто можно так ненадолго сделать, чтобы люди тебя вообще не замечали.

— Это как? — удивилась Алька.

— Глаза отвести. Ну, так, знаешь, как будто невидимкой стать. На тебя человек смотрит, даже может с тобой разговаривать, а потом не помнит, что он тебя видел.

— Смешной ты, Волька. На дворе конец 20-го века, а ты, вместо того чтобы рациональные объяснения искать, веришь во всякую чушь. Фоторобот его откуда-то взялся, значит, кто-то его всё же заметил, — съязвила Алька.

— Аля, я же сказал — можно сделать, но ненадолго. Ты русский язык хорошо понимаешь? — с некоторой обидой отозвался мальчишка. Алька насупилась, но на душе у неё сильно полегчало, как обычно после Волькиных «сказочных» объяснений.

Слева показалась палатка с мороженым, в которую они с ребятами частенько бегали после школы. «Вот бы сейчас «Лакомку», — подумалось Вольке. Об этом мороженом он мечтал уже не одну неделю. Но всё как-то не везло. «Лакомку» то уже разбирали к тому моменту, как Волька с друзьями прибегал после уроков, то в продаже был один пломбир в бумажных стаканчиках, а то и вовсе не было завоза, и палатка не работала. Волька подошёл к палатке и, заглянув в маленькое окошечко, неуверенно замялся. Продавец аккуратно вписывал какие-то цифры в большую кожаную тетрадь.

Волька наконец решился оторвать продавца от его занятия и вежливо поинтересовался: «Здравствуйте. А «Лакомка» есть?»

Продавец мгновенно захлопнул тетрадь, и отложив её в тёмный угол, как будто против воли, изрёк неожиданное:

— Вам сколько, две?

Из палаточного окошка проворно высунулся бравый, похожий на чёрного таракана усач неопределённого возраста и призывно глянул на Альку. Она остановилась неподалёку и продолжала следить взглядом за удалявшимся Бродягой.

— Ну что, брать будете? — нетерпеливо обратился уже к Вольке таракан-мороженщик, и его смоляные усы, похожие на две прощупывающие антенны, встопорщились в сторону Вольки. — Две последние порции остались, — и усиный радар, словно не обнаружив в Вольке никакой опасности, плавно опустился вниз. Волька, не поверив своим ушам, стал торопливо рыться у себя в карманах в поисках монеток. Нашлось ровно на одну порцию, но и этому он был несказанно рад, подхватил из рук продавца небольшой холодный цилиндрик, завернутый в серебряную фольгу, и побежал к замершей на перекрестке Альке.

Тем временем Бродяга перешёл дорогу, свернул с улицы во дворы и как будто стал идти осторожнее. Походка его из резкой, дергающейся превратилась в спокойную и плавную. Ребята молча крались за ним, прячась за толстыми стволами старых лип. Внезапно двор огласился многоголосым хриплым карканьем. Высоко в липовых кронах заметались потревоженные чужаками местные вороны, уже было мирно угнездившиеся на ночлег. Танцующий Бродяга начал тревожно оглядываться и поспешно свернул за полуразрушенный двухэтажный кирпичный дом с надписью «Москворецкие Бани».

Немного погодя Алька с Волькой отважились свернуть за ним вслед. Прямо перед ними раскинулся небольшой пустырь, весь заваленный строительным мусором. Мужчина уверенно и ритмично лавировал между торчащими во все стороны старыми досками, уворачивался в танце от арматуры, и на ходу перепрыгивал непонятно чем набитые мешки из дерюги. Таким образом он подтанцевал к серенькому одноэтажному панельному зданию в конце свалки. Тяжёлая металлическая дверь лязгнула, чуть приоткрылась и, пропустив внутрь Бродягу, со скрипом захлопнулась. При тусклом свете фонаря, освещавшего свалку, ребята прочли на двери: «Клуб моржей».

Алька с Волькой выбрались из своего укрытия, и осторожно подошли к панельной постройке и притаились у плотно зашторенного окна. Из-под ночных портьер слабо пробивался свет. На фоне полуосвещённого окна по комнате бесшумно двигались какие-то тени, но как Волька ни прислушивался, из окна не доносилось ни звука. Пока Алька на цыпочках прокрадывалась к входной двери, Волька смешно вытягивал шею, пытаясь заглянуть в щель между портьерами и разглядеть происходящее внутри.

Добравшись до входной двери, Алька пару раз дёрнула за ручку. Дверь оказалась заперта. Алька и моргнуть не успела, как Волька уже оказался рядом с ней.

— Пошли домой, нечего здесь больше делать, — прошептал он прямо Альке в ухо и грубо потянул её за рукав куртки. — В окне ничего не рассмотреть. И так уже почти полчаса здесь торчим. Поздно уже, меня родители убьют, я сказал, что в семь вернусь.

Альке уходить совсем не хотелось, пока хоть что-нибудь не выяснится, но мысль о родителях, которые и её не похвалят за позднее возвращение, немного встревожила. «Ладно, — про себя подумала Алька, — я потом сюда одна вернусь, посижу в засаде и может быть пойму, что к чему».

Как и обещала себе, Алька пару раз после школы ходила на пустырь, где за металлической дверью исчез Бродяга. Даже собаку брала с собой, чтобы одной не так страшно было, но дверь в Клуб моржей так и оставалась запертой, а пустырь безлюдным.

Недели через две после слежки за Бродягой в школе у Альки произошёл инцидент, и Альку вместе с родителями вызвали к директору. После разбирательства, в качестве наказания отец обязал Альку во время прогулок никуда не отлучаться со двора, и Алька не смела его ослушаться.

А дело было вот как. Алька с друзьями затеяли веселую игру в раздевалке. Называлась она «рейтузное лассо». Алька очень гордилась тем, что сама придумала и игру, и правила к ней. Добыть рейтузы для игры было проще простого, особенно в холодное время года. Они являлись неотъемлемой частью гардероба любого советского школьника и торчали из рукава почти каждой куртки в школьной раздевалке.

Алька с друзьями, зажмурившись, молча и бесшумно носились по рядам раздевалки, пытаясь поймать друг друга рейтузами — накинуть на шею жертвы, как лассо, и притянуть к себе. Открывать глаза можно было только тогда, когда в лассо кто-то попался. Такая игра требовала от игроков неукоснительно честного соблюдения правил, иначе всякое веселье и радость от победы пропадала. Играли, в основном, на большой перемене, когда перерыв между уроками длился двадцать минут. Тот, кого поймали, выбывал из игры. В итоге оставался самый меткий и удачливый ловец — он и считался победителем.

В тот день игра была в разгаре, и Альке для победы оставалось поймать последнего участника, как вдруг прозвенел звонок на урок. Но Алька глаз не открыла, решив по-честному доиграть до конца, и продолжала идти вдоль рядов вешалок с висящей одеждой, периодически выбрасывая лассо вперёд. Ей даже в голову не пришло, что со звонком все игравшие ребята побегут на урок, и в раздевалке останется она одна.

В очередной раз замахнувшись рейтузами и сделав выпад, Алька почувствовала, что последний игрок попался. Не открывая глаз, Алька потянула его за рейтузы на себя, только он с места почему-то не двигался — стоял как вкопанный и молчал. Алька открыла глаза. Над ней молчаливым гранитным памятником, уперев руки в боки, нависала Марья Сергеевна, школьный завхоз. Алька, как и остальные дети, побаивалась её, так как внешность у неё была экстравагантная, голос зычный, а рука крепкая.

От ужаса Алька снова зажмурилась, и почувствовала, как её ухо обожгло острой болью. Она громко ойкнула, и вновь открыв глаза, обнаружила, что Марья Сергеевна волочёт её по коридору прямо к кабинету директора. Алька взглянула на развевающиеся от быстрого шага ярко-рыжие волосы завхоза. На секунду ей показалось, что несколько завитков из общей копны волос Марьи Сергеевны превратились в огненно-голубых, непрерывно шипящих змеек. Они враждебно выгнулись в Алькину сторону, и одна из них вдруг рванулась из общей копошащейся массы. Свернувшись ярким радужным колечком и больно цапнув Альку за плечо, змейка тут же растворилась в воздухе.

Всё произошло так быстро, что Алька даже не успела ничего сообразить. Укушенное плечо противно заныло, и Алька сосредоточенно стала потирать место укуса. Опомнилась она только перед кабинетом директора. Прежде чем открыть дверь, Марья Сергеевна резко дернула Алькино ухо, развернув её к себе. Колючие бордовые искры вырвались из её сверкнувших карих глаз и больно полоснули по стальному барьеру Алькиных.

— Ах ты, паршивка! Вздумала со мной тягаться? Ну я тебе сейчас устрою!

Не дослушав, что конкретно собиралась ей устроить Марья Сергеевна, Алька гордо задрала подбородок вверх и решительно рванула дверь кабинета директора на себя. В одной руке она всё ещё сжимала чьи-то рейтузы.

Алька шагнула в кабинет первой. На неё немедленно уставилось три пары удивлённых глаз. Марья Сергеевна ворвалась следом:

— Юрий Александрович, эта паршивка совсем обнаглела! — но Алька не дала ей закончить. Не обращая внимания на двух учительниц, гневно уставившихся на неё, она обратилась прямо к директору:

— Юрий Александрович, я требую сатисфакции!! — с этими словами Алька точным броском швырнула рейтузы в лицо Марье Сергеевне и выкрикнула:

— Дуэль, и только дуэль, кто будет моим секундантом?!

Возмущённые учителя повскакали с мест, Марья Сергеевна страшно покраснела, на лбу выступили капельки пота, и кирпично-рыжие волосы почти перестали контрастировать с цветом лица. Дышала она тяжело, со свистом, и Алька даже подумала, что сейчас её хватит сердечный приступ. Но она на удивление быстро овладела собой и сбивчиво изложила хронику последних событий в раздевалке. Про змейку, отделившуюся от ее шевелюры и укусившую Альку в плечо, упомянуто не было.

Юрий Александрович, стойко вытерпев крики Марьи Сергеевны, успокоил присутствующих проверенным методом — разлил в гранёные стаканы застоявшуюся воду из пыльного графина и заставил выпить до дна. Дамы замешкались, в разговоре повисла тяжёлая пауза, чем Юрий Александрович немедленно и воспользовался. Он лично препроводил Альку в класс и при всех учениках уведомил классную руководительницу, что вызывает Алькиных родителей в школу.

Неприятный день разбирательства подошёл к концу. Алька лежала в кровати и никак не могла уснуть. Она думала о нескольких вещах сразу, и мысли, витавшие в голове, не давали ей покоя. Ей было до ужаса стыдно, что она не сдержалась и вместо того, чтобы толково объяснить, что же, собственно, произошло, зачем-то вызвала Марью Сергеевну на дуэль.

Недавно Алька посмотрела по телевизору фильм «Три мушкетёра», и он произвел на неё сильнейшее впечатление, впрочем, как и на многих других ребят из её двора. После того, как состоялся просмотр, они вечера напролёт, без устали играли в гвардейцев кардинала и мушкетёров короля. Вызывали друг друга на дуэли, бились на длинных берёзовых палках, как на шпагах и пели песню «A la guerre comme a la guerre». Алька и заподозрить не могла, что невинные шалости детской игры так неожиданно всплывут в критической ситуации.

Вечером на кухне родители обсуждали с ней случившееся. За изобретение «рейтузного лассо» её не ругали, только взяли обещание, что в школе в эту игру она играть больше не будет. А вот за то, что швырнула человеку в лицо рейтузы, папа её наказал. Алька слабо пыталась возражать, что это как при вызове на дуэль, положено кинуть перчатку в лицо. Но отец строго возразил, что, во-первых, в России дуэли никогда не приветствовались, а во-вторых, жизнь — это не игра, и уважающий себя человек должен нести ответственность за свои поступки.

Про укусившую её в плечо огненную змейку Алька родителям не рассказала. Следа на плече не осталось. Поначалу было небольшое покраснение — Алька проверила после уроков в школьном туалете, но и оно к вечеру исчезло. Опять по всему выходило, что змейка ей просто почудилась.

С тех пор прошло почти два месяца. Бродяга словно в воду канул. Алька с Волькой несколько раз специально проходили мимо его дома, и наблюдали, не мелькнёт ли знакомая фигура в окне эркера на втором этаже. Раньше Бродяга частенько распахивал окна настежь и, не прекращая танцевальных движений, начинал заводить пластинки. Алька с Волькой неоднократно видели, как он танцевал под гремевшее на всю улицу диско, чем привлекал к окну тучу зевак с улицы и навлекал на себя гнев соседей. Теперь же окна Бродяги оставались наглухо закрытыми, а сквозь прозрачный тюль иногда можно было увидеть, как из старинных ходиков на стене высовывается механическая кукушка, отмеряя уходящие часы своим обыденным «ку-ку». Кто заводил часы с механической кукушкой в отсутствие Бродяги, чтобы она в течение двух месяцев не прерывала своё ежечасное монотонное «ку-ку», тоже оставалось загадкой.

Дождливым майским вечером Алька ворочалась в кровати, прислушиваясь к завыванию ветра за окном. Ей не спалось. Она думала о странных вещах, творящихся в районе, и о том, почему кроме неё никто из ребят этого не замечает. Не обращает внимания или делает вид, что ничего сверхъестественного не происходит. Всем же двором смеялись над Танцующим Бродягой и его необычным поведением, но лишь Алька всерьёз утверждала, что он — заколдованный принц, как Карлик Нос, только постаревший и не горбатый. Она свято верила, что наверняка существует способ его расколдовать. Ребята смеялись и над ней, но она не обижалась. Когда она была совсем маленькая, ей казалось, что в наш мир каким-то образом попадают персонажи из сказок и живут среди простых людей, так и оставаясь неузнанными.

Например, встречалась ей самая настоящая Баба-яга — воспитательница из детского сада, женщина с гладко выбритой синей бородой, выпученными глазами и крючковатым носом. Когда Алька ходила в детский сад, то часто не спала днём, чем приводила в неописуемую ярость свою воспитательницу. Во время тихого часа Алька лежала спокойно, никому не мешая, просто глаза у неё были открыты, и она периодически ворочалась в постели.

Однажды Любовь Борисовна подсела на кровать к Альке, чтобы рассказать очередную страшную историю, пытаясь заставить её уснуть. Кровать стояла таким образом, что из окна можно было увидеть чёрную вышку здания Института биофизики. Иногда на самом её верху загорался красный огонёк и из трубы валил густой дым.

— Видишь тот красный огонек, Орлова? А дым видишь? — склоняясь над Алькой, Любовь Борисовна норовила шептать ей прямо в ухо, очевидно, пытаясь не разбудить других детей. Алька медленно надвигала одеяло до уровня глаз, чтобы хоть как-то отогнать отвратительный запах, исходивший изо рта воспитательницы, и с опаской косилась на волоски, пробивавшиеся из синевы ее плохо выбритого подбородка.

— Это Баба-яга, варит в своём котле таких непослушных детей, как ты. Она их днём высматривает, кладёт в мешок и относит в эту башню к своим помощникам. А они для неё потом варят к ужину жаркое.

Этим рассказом она так напугала Альку, что та три дня подряд во время гуляния просидела с огромной дубиной в игрушечном домике. Несколько раз Любовь Борисовна пыталась её оттуда выманить, но Алька не выходила.

— Опять не слушаешься, Орлова! Баба-яга тебя точно сегодня заберёт и сварит в своём котле.

— А вот и не заберёт, и не сварит, — лепетала пятилетняя Алька. — Я её тут жду. Пусть только сунется, я её дубиной отлуплю.

Были в жизни Альки и другие загадочные и ни на кого не похожие люди. Став постарше, она не перестала их замечать, просто несколько изменила к ним отношение.

Исчезающую Яму во дворе не замечать было гораздо сложнее. Но и к ней Алька со временем привыкла. Совсем недавно она перестала выдумывать и рассказывать ребятам небылицы про вход в Подземное Царство, а тут, как назло, Волька со своей историей про пропавший бульдозер. «Странно всё это», — думала Алька, ворочаясь под ватным одеялом. Сон никак не шёл.

Ей непременно хотелось придумать происходящему рациональное объяснение, но у неё никак не выходило. Точнее, как только выходило, случалось еще что-нибудь, чему объяснения подобрать было не так-то просто.

«И почему все время ко мне всякие необъяснимости точно магнитом притягиваются? — в сотый раз прокручивала у себя в голове Алька. — Нужно ещё раз обсудить это с Волькой», — мысль показалась ей утешительной. Волька был единственным человеком, с кем она серьёзно могла говорить о беспокоящих её удивительных вещах. В отличие от других ребят, Волька никогда над ней не смеялся, но начинал заметно нервничать и всегда старался увести разговор в сторону. Какие-то крохи информации Альке всё же удавалось из него выудить, но его объяснения порой казались ей не менее странными, чем некоторые люди и события.

В комнате было душно, и через слегка приоткрытое окно с улицы доносился скрип деревьев и веток, сгибавшихся от сильного ветра. Вдруг сквозь эти звуки Алька различила какой-то невнятный разговор. Она встала с кровати, подошла к окну и стала приглядываться. Поначалу говоривших не было видно. Скорее всего, они скрывались от накрапывавшего дождика под козырьком её подъезда. Вскоре разговор затих, и Алька увидела четыре, точнее, даже пять фигур (четыре человеческих и одну собачью), молча появившихся из-под козырька. В темноте Альке не удавалось хорошо рассмотреть всех участников шествия, но один из них определённо напомнил ей Танцующего Бродягу.

Они разделились прямо напротив её подъезда, и стали удаляться в противоположных направлениях. Фигура одного из участников разговора чем-то напоминала детскую. Трое, включая предполагаемого Бродягу и ребёнка, направились к Яме, и Альке пришлось высунуться из окна по пояс, чтобы разглядеть, как они, один за другим, спускались туда, перебрасываясь между собой какими-то тихими фразами. Последний же участник разговора вместе с собакой нырнул в сквер перед домом.

Алька немного подождала, что будет дальше. Её волосы уже довольно сильно вымокли под дождём, а вцепившиеся в подоконник руки окоченели. Из Ямы не доносилось ни звука, а три человека, спустившихся туда, назад так и не возвратились. Алька отошла от окна и взглянула на часы — полвторого ночи. «Надо спать, а то завтра в школу не встану», — подумала она, поудобнее устраиваясь в кровати, и подтыкая одеяло вокруг себя, чтобы не оставалось ни одной щёлочки. Только она начала проваливаться в сон, как прямо перед окном раздался зычный посвист и пронзительный хриплый крик:

— Тарзан, ко мне!

Алька вздрогнула и окончательно проснулась. За окном продолжал надрываться прокуренный мужской бас, призывая невидимого Тарзана. Алька вспомнила, что так звали коричневого поджарого добермана, которого иногда привозили к соседскому пьянице. Дочь пьяницы жила от него отдельно и периодически уезжала в командировки. Собаку на это время оставить было не с кем, и ей приходилось отправлять Тарзана на побывку к своему отцу, деду Зыбе. Почему жители дома окрестили деда именно Зыбой, Алька не знала, знала только, что за время проживания деда Зыбы в их доме, трезвым его не видели ни разу.

Зыба был отставным военным и вдовцом. Оставив службу, он как раз переехал в дом, где жила Алька, ударился в беспробудное пьянство и в жизни больше никакого режима не соблюдал. Мог днями не выходить из квартиры или пропадать куда-то на неделю-две. Когда ему привозили собаку, он как-то немного собирался и ежедневно выводил Тарзана на прогулку. Однако предположить заранее, в какое время Зыбе взбредёт в голову погулять со своим питомцем, было никак невозможно. Он мог вывести пса в любое время дня и ночи. Прогуливаться Зыбе было лень, поэтому он просто выходил из подъезда, спускал пса с поводка, и тот стрелой мчался в сквер. Далее Тарзан на какое-то время полностью забывал о Зыбе, яростно нарезая круги по скверу и не отзываясь ни на какие Зыбины команды.

Этажом ниже Альки вдруг раздался грохот распахиваемого окна, и донеслось угрожающее:

— Эй, мужик!

— Чего? — с готовностью отозвался Зыба.

— Ты вот можешь в два часа ночи со своей собакой гулять, и не свистеть? Не орать?

— Могу!

— Давай, мужик!!

Окно захлопнулось. Всем жителям дома, не исключая Зыбу, было хорошо известно, что дядя Саша, Алькин сосед этажом ниже, слов на ветер бросать не любил. Спокойная уверенность его тона ничего хорошего Зыбе не предвещала. Но, как ни странно, ровно через секунду, будто в пику дяде Саше, Зыба вновь пронзительно засвистал. Не успел его свист оборваться, как окно вновь распахнулось.

— А вот я тебе сказал, чудило старое. Если ты ещё раз, мразь вонючая, свистнешь, я завтра тебе и твоей собаке все ноги переломаю!

Алька прыснула, и зажала рот рукой, чтобы не рассмеяться вслух и не переполошить родителей. Посторонние звуки на улице стихли, даже ветер как будто прекратился. Слышна была лишь барабанная дробь дождя о железный карниз. Алька любила дождь, обычно его звуки убаюкивали, но сегодня она всё никак не могла успокоиться и еще долго тихонько посмеивалась, представляя, как, должно быть, испугался Зыба предстоящей расплаты за нарушение дяди-Сашиного сна.

На следующий день вечером Алька прогуливала свою собаку в сквере перед домом и ждала Вольку. Ей так не терпелось поведать ему о событиях предыдущей ночи, что в задумчивости она не заметила, как её свежеподстриженный красавец керри-блю забежал на территорию дворничихи. Дворничиха Зоя Артёмовна жила в соседнем подъезде. Она следила за чистотой территории всего двора, и общую площадь сквера перед домом делила на две половины. Воображаемую границу она проводила ровно посередине сквера и своей половиной считала ту часть, которая была ближе к её подъезду. Зоя Артёмовна жила с уверенностью, что именно ей решать, кому позволено гулять с собакой на её половине сквера, а кому нет. Если на её территорию забегали неугодные ей псы, дворничиха натравливала на них свою немецкую овчарку.

Большинство жителей дома связываться с Зоей Артёмовной откровенно побаивалось, потому что считали её ведьмой. Про неё рассказывали разные небылицы. Якобы она кому-то соль на порог высыпала, и все живущие в квартире поумирали в течение года один за другим. Кому-то пригрозила, что проклянёт, и человека на следующий день неожиданно насмерть сбила машина. Поговаривали также, что Зоя Артёмовна умеет зашёптывать грыжи, возвращать неверных мужей в семью и ещё много всякой всячины, в которую Алька не очень-то верила, но Зою Артёмовну в любом случае старалась не злить.

Как раз в тот момент, когда Алька уже собралась брать Марика на поводок и уводить на свою половину сквера, на тропинке, и показалась Зоя Артёмовна. Она держала в руках авоську, в ней виднелся бумажный сверток, из которого торчали наполовину съёженные посиневшие куриные лапы. Шерхана, овчарки Зои Артёмовны, поблизости видно не было.

Дворничиха семенила мелкими шагами по тропинке, на её лице играла хищная улыбка. Роста она была ниже среднего. Коренастое тело прочно покоилось на кривых коротких ногах, а маленькие, раскосые, глубоко посаженные чёрные глаза, слава богу, на этот раз, смотрели в противоположном от Альки направлении. Алька проследила взгляд дворничихи и заметила ненавистного Зое Артёмовне коротко щипанного миттельшнауцера, который мирно присел делать свои дела прямо под кустом акации.

Вопль разъярённой дворничихи потряс окрестности:

— А ну, убирай отсюда своего голозадого! — Зоя Артёмовна обращалась к хозяйке миттельшнауцера, одной из немногих жительниц дома, которая всё ещё отваживалась перебраниваться с дворничихой.

— Ишь, чего удумал — под моей акацией гадить! — Зоя Артёмовна ловко подхватила с земли упавшую ветку и с пронзительным криком «голозадым здесь нельзя!!!» метко швырнула её в миттеля. Пёс взвизгнул и мгновенно шмыгнул в кусты.

Хозяйка миттеля тоже в долгу не осталась. Она уже вовсю поливала дворничиху последними словами. Тем временем Алька с замиранием сердца увидела, как её Марик пристроился по тому же делу, что и миттель, только с другой стороны акации. Дворничиха зыркнула на Алькиного керри-блю, но против всяких ожиданий на возмутительную выходку Марика никак не отреагировала, а продолжала честить хозяйку миттеля на чем свет стоит. Альке вдруг стало как-то неловко, и она, отважившись подойти поближе к наперебой голосящим женщинам, вдруг произнесла, обращаясь к дворничихе:

— Извините…

Обе женщины как по команде резко замолчали, и в полной тишине Алька продолжила:

— Зоя Артёмовна, но ведь Марик тоже… (тут Алька слегка запнулась).

— Голозадый! — вдруг закончила за неё хозяйка коротко щипанного миттеля и победно воззрилась на дворничиху.

Зоя Артёмовна, ни на секунду не задумавшись, в грязь лицом не ударила и тоном, не терпящим возражений, громогласно постановила:

— А Марику можно! Гуляй, Марик! — С этими словами она подхватила Альку под руку, и повела за собой по тропинке прочь от порядком оторопевшей хозяйки миттеля.

— Послушай-ка, Алевтина, — начала Зоя Артёмовна. — А куда ж дружок-то твой подевался? Волька, или как бишь его? Вы ж с ним прям пара неразлучная, куда ты, туда и он, — дворничиха слегка подмигнула Альке и вдруг резко обернулась назад. Вслед удаляющимся Альке и Зое Артёмовне продолжала орать и грозить кулаком неугомонная хозяйка миттеля. Дворничиха хихикнула:

— Алевтина, хочешь фокус покажу?

Не дождавшись Алькиного согласия, она лихо сложила узкие губы в трубочку и легонько подула в сторону хозяйки миттеля. Под нос себе Зоя Артёмовна злобно пробурчала:

–Женщина лёгкая, воздушная, перьевая, просвистишь пером до дома, рот не затыкая!

Хозяйка миттеля оторвалась от земли сантиметров на десять и быстро помчалась по направлению к своему подъезду, со свистом рассекая кусты на своём пути. Через секунду она уже скрылась из виду, и лишь издалека доносился её истошный крик.

— Ты смотри, — ровнёхонько, на бреющем пошла, — с видом удовлетворенного знатока Зоя Артёмовна потёрла руки и с уважением взглянула на Альку. — А ведь знаешь, голуба моя, так ровно заядренить мне ещё ни разу не удавалось. Всё, понимаешь, погрешности, хоть и минимальные, допускала. Так, значит, говоришь, какой уж годок-то тебе пошёл?

Алька точно помнила, что возраста своего дворничихе не называла, но вежливо ответила:

— Тринадцатый. А что?

— Да так, ничего. Из любопытства чистого, голуба моя, интересуюсь. И вот что, Алевтина, ты давай спрашивай, что хотела, а то тороплюсь я, у меня там Шерхан дома некормленый.

Алька так растерялась от обилия происходящих событий и от самой возможности задать вопрос, что даже не сразу сообразила, что бы такого спросить в первую очередь. Только спустя пару секунд ей удалось выдавить из себя:

— Не знаете случайно, что с Танцующим Бродягой случилось? Мужчина из соседнего дома, ходит и всё время пританцовывает. Куда он исчез?

— Отчего ж не знать. Знаю, голуба моя, знаю! — Тут Зоя Артёмовна вдруг раскатисто захохотала. — Ха-ха-ха, Танцующий Бродяга. Ты, что ли, беднягу окрестила? Ты, конечно, больше некому, — и дальше продолжила уже очень серьёзным тоном:

— Пришёл он ко мне давеча, болезный, жалкий такой. Как бы тебе попонятнее объяснить, — пришёл узнать, где волшебную палочку взять, чтоб желания любые исполняла. Известное дело, — все остальные залётные за тем же самым ко мне подбираются. Так ведь я ж обычно-то ни-ни. По ложному следу завсегда пускаю. Что мне Тёмные там, что Светлые (эти, правда, редко захаживают) — для меня один хрен. Надоели они мне все — сил нет. Несанкционированно, вишь ты, голуба моя, сюда, в Срединный Мир, проникают, и возись тут с ними. Потом ещё и отвечать приходится, как будто это я им тут мёдом намазала.

Зоя Артёмовна обиженно передёрнула плечами и так тряханула авоськой с курами, что торчавшие оттуда посиневшие лапы от неожиданности конвульсивно задергались.

— Ну… Цыпа, цыпа, — успокаивающе запричитала дворничиха и легонько залепила щелбана по одной из куриных лап. Дёрганье моментально прекратилось.

— Так бишь, о чём это я? Ах, ну да, голуба моя, о Бродяге твоём Танцующем. Подловил меня, паскудник этакий, когда я чаю послеобеденного, значится, выпила и в благостности невероятной в скверу на солнышке грелась. Задремала я на лавочке то, — вдруг слышу, будто перетаптывается рядом кто. Глаза открываю — а он тут как тут. Ну, думаю, святые угодники, ещё одного по мою душу принесло. Спасибо, хоть нельзя им в Срединный-то Мир в своём облике настоящем заявиться, людьми обычными воплощаются. Ну тут, понятное дело, Источник Равновесия им в помощь. Если б не его вода чудодейственная, людьми-то, поди, недолго бы пробыли. Вот и хлещут воду ту живую почём зря, боятся, как бы их не обнаружили. Потому как, стало быть, того, кто в Срединном Мире, без высшего на то соизволения болтаться вздумает, лютая кара ожидает неминуемая.

Этого, будь он неладен, голуба моя, спросонья то шибко жалко мне стало. Трясся весь, в танце исходился, умолял посодействовать. Было решила сначала с него «танцучку» согнать, плёвое ж дело, пятиминутное, но одумалась вовремя, поняла, что не стоит лишнего на себя брать. Их тама ватага целая, шайка, мало ли зачем на него «танцучку» наслали, а я тута одна, в своём роде единственная. В общем, пожалела я танцора твоего, Алевтина. И дала ему ниточку, пустила по следу. Я так рассудила — совсем шайку сейчас без следа оставить — беды не оберёшься. А дальше уж пусть Хранители постараются. Потому что как по мне — даром они свой хлеб едят. Что у них из века в век за забота? А тут хоть поработают пусть, раз в тысячелетие, — тут дворничиха лукаво подмигнула Альке и продолжила свой диковинный рассказ.

— Поначалу было попыталась отвратить от цели Танцующего твоего Бродягу: это ж, говорю, в сказках земных только так писано, для детей малых, что мол, есть на свете волшебная палочка. И что ни задумал, ни пожелал — желание твоё исполнит. А во взрослой то жизни — оно как? Без труда ничего не бывает. И вообще, шутка ли — вещь такую в Срединном мире искать? По головке тебя за это не погладят…

Думала, отстанет — куда там. «Брось, говорит, бабка, темнить. Ответствуй немедля, что делать надобно, все исполнить готов!» А глаза уже, знаешь, безумием так и сверкают. Ладно, дай, думаю, расскажу ему про фикус-цвет. Ты легенду о цветке папоротника, том, что на Ивана Купалу цветёт, слыхала небось? — Алька молча кивнула. — То-то, вот и он тоже слыхал. Так-то — легенда, а я ж ведь, голуба моя, ентрепретациями владею, за этим они ко мне со всей Вселенной и устремляются, пропасть их забери.

Так, стало быть, возвратимся к Бродяге твоему Танцующему. Вот, значится, я ему и толкую — господь с тобою, болезный. Слушай и запоминай. Баба Зоя два раза сказывать не станет: поди да как хошь сыщи здесь, в этом самом районе, фикус. «Что, говорит, бабка, за фикус такой?» Потом замялся на секунду, да как в пируэте ввысь скаканет и скороговоркой с верхотуры мне как гаркнет: «Отряд розоцветные, семейство тутовые?» Только не на ту напал. Меня так просто не испужать, — не из пужливых. Точных сведений ему, каким должен фикус тот быть, не дала.

Ограничилась описаниями туманными. Что, мол, произрастать фикус искомый должен по возможности вольготно. Дабы должное количество ультрафиолета получить, фотосинтез соответствующий отработать. Вырыть из места произрастания фикус потребно в тайности и перенести в место надёжное. Затем фикус оный надобно в глиняный горшок воткнуть и троекратно, в назначенный час, водой из Источника Равновесия полить.

Источник этот испокон веков в Срединном Мире существует, для разных нужд его используют. Только источник этот не постоянный. С определенной периодичностью в нашем мире появляется. Коль исполнить всё в точности, расцветёт на одно лишь мгновенье цветок, красоты в Срединном Мире, мире Яви, невиданной.

Вот тут-то, голуба моя, и хватай удачу за хвост — желай не хочу. Этот цветок похлеще Ивано-купальского папоротника сюжет закрутит. Ни тебе чистота помыслов, ни низменность страстей желающего на качество исполнения не влияет. Фикус-цвет всё воплотит, что только в Срединном Мире отыскать мыслимо. Любое желание исполнит, это факт. Только что в ответ просителю за это отдать придется, даже я предсказать не берусь!

Пока длилось удивительное повествование, дворничиха незаметно увлекла Альку на скамейку, и они уселись среди разлапистых кустов цветущего шиповника. Авоську с присмиревшими курами дворничиха расположила рядом на траве. Алькин пёс уже давно улегся неподалёку, и теперь сторожил завёрнутых в бумагу кур, тихонько порыкивая на слишком близко подбиравшихся ворон. Алька глядела на дворничиху во все глаза, почти не моргая и очень сдерживалась, чтобы не завалить её градом возникших вопросов.

— Алевтина, ты глаз-то притуши, — поморщилась дворничиха. — Про взор твой стальной, исподлобья, знаешь, небось, что во дворе говорят?

Конечно, Алька отлично знала. Она мгновенно потупилась, и вся обратилась в слух, чтобы понапрасну не раздражать Зою Артёмовну и не упустить ни единой подробности.

Дворничиха тем временем продолжала свою речь, словно споря с Алькой, хотя та на протяжении всего повествования так и не проронила ни единого слова:

— Говорю же тебе, Алевтина. Не просто так баба Зоя озорничает. Ну, дала я Бродяге твоему нитку, и что с того? Фикус-цвет лишь в мире Яви желания исполнять может. Далее, — и Зоя Артёмовна нервно стрельнула чёрными угольками вверх-вниз, — ни в Правь, ни в Навь, не добивает, как ни старайся. А нынче больно много залётных тут околачивается, так пусть пока фикус-цветом займутся. А Хранители, глядишь, и измыслят что-нибудь.

И вот что ещё я тебе скажу, голуба моя. Что они там, Хранители-то, мать их за ногу, думаешь много бы без меня наохраняли? Я, можно сказать, тоже Равновесие в Мироздании помогаю поддерживать! — и она гордо вздёрнула подбородок вверх. — Недооценивают просто, клевещут, как могут. А оно, голуба моя, ажно до слёз порой обидно бывает. — С этими словами, всхлипнув, дворничиха театрально, рывком подхватила с земли авоську, чем переполошила задремавшего было рядом керри-блю. Марик немедленно вскочил, громко огрызнулся на Артёмовну и вдруг стремглав помчался по направлению к центру сквера. Она же, лихо поднявшись со скамейки, и не обращая больше никакого внимания на оторопевшую Альку, уже явно вознамерилась проследовать к дому.

Вдруг, как по невидимой команде, она с тяжёлым вздохом плюхнулась обратно и неожиданно скрипуче заголосила:

— Ооой! Диииима! Идёт, милочек мой, домой торопится. И где ж только девку-то такую себе отхватил? — тут дворничиха зацокала языком. — Ох и хороша девка!

— Места надо знать, — раздался в ответ тихий, но твёрдый голос Алькиного отца. По тропинке к ним неспешно приближались Алькины родители. Шли с автобусной остановки, возвращаясь с работы. Мама держала папу под руку, а он что-то тихо говорил ей на ухо, слов было не разобрать.

Это была на редкость красивая пара. Женаты уже более пятнадцати лет, они все ещё сохраняли нежность и уважение друг к другу. Дмитрий, Алькин отец, был физиком-ядерщиком. Высокий, широкоплечий, голубоглазый, с густыми тёмно-каштановыми волосами, всегда очень модно и аккуратно одетый, он неизменно привлекал к себе восхищённые взгляды многих женщин. Но Алькиной маме никогда не приходилось волноваться и переживать за него, он целиком посвящал себя семье и, как он сам говорил, главным женщинам своей жизни — Наталье и Альке.

Наталья, мама Альки, была ослепительной красавицей. Каскад пышных золотых вьющихся волос, белозубая улыбка, огромные зелёные глаза в обрамлении пушистых длинных ресниц делали её внешность яркой и незабываемой. Чёрные изогнутые брови придавали лицу слегка надменное выражение. На чётко очерченных ярко-вишнёвых губах часто играла загадочная улыбка. Она работала в научно-исследовательском институте, в отделе государственной стандартизации, обожала театр и виртуозно играла на фортепьяно. Точёную фигурку с осиной талией она предпочитала подчеркивать модными джинсами либо специально сшитыми у портнихи элегантными юбками-годе. Во дворе Наталью так и прозвали — наша кинозвезда.

Марик уже радостно прыгал вокруг хозяев, поскуливал и вилял всем туловищем, поочередно приветствуя то одного, то второго. Наталья наклонилась к Марику. Тот, привстав на задние лапы, передние положил ей на плечи, и, не переставая вилять хвостом, норовил лизнуть прямо в нос. Словом, всем видом демонстрировал высшую степень собачьего счастья.

— Мам, пап, привет! А я и не заметила, как вы подошли. Зато Марик, как всегда, вас издалека почуял. Что-то вы рано сегодня.

— Пойдём, Аля, — отец решительно кивнул Альке, предварительно одарив Зою Артёмовну полным непонимания взглядом. — Марик, домой, — скомандовал он псу, и, опять взяв Наталью под руку, не оглядываясь, направился к подъезду. Алька встала со скамейки, попрощалась с непривычно притихшей дворничихой и поспешила вслед за родителями.

На кухне Алькина мама жарила картошку, и запах любимого блюда приятно щекотал ноздри, пока отец беседовал с Алькой, сидя за обеденным столом. Он заметно волновался.

— Аля, сколько раз я тебя просил не поддерживать никаких разговоров с этой женщиной. Она не так безграмотна и безумна, как многие здесь о ней думают. В конце концов, её Шерхан — очень злобное создание, а зная её, я не удивлюсь, что она может его и на человека натравить. О чём конкретно и как долго вы с ней говорили?

Альке было удивительно слышать такие слова от всегда спокойного и уравновешенного отца. Он действительно несколько раз предупреждал её не связываться с дворничихой и никогда не верить в те россказни, которые Артёмовна плетет соседским ребятишкам. Но раньше отец всегда произносил это полушутливым тоном, и она никогда не предполагала, что разговор может принять столь серьёзный оборот. Врать ей не хотелось. Кроме того, делала она это всегда неумело и потом очень стыдилась своего обмана. Тем не менее, она никак не могла отважиться поведать отцу о вдруг полетевшей хозяйке миттеля, дёргающихся куриных лапах, фикус-цвете и прочих странностях, связанных с дворничихой. Как до этого никогда не решалась заговаривать о Бабе-яге — воспитательнице детского сада, Танцующем Бродяге или огненных змейках Марьи Сергеевны. Единственным человеком, с которым она готова была этим поделиться, был Волька. Для отца надо было срочно изобрести какую-нибудь более или менее правдоподобную небылицу. И сделать это надо было как можно скорее, так как Алькин отец был человеком крайне проницательным, провести его было не так-то просто. На прямые вопросы он всегда незамедлительно требовал прямых ответов, и каким-то образом сразу понимал, когда ему врут.

От скорой расправы Альку спас неожиданно громко задребезжавший телефонный звонок. Отец снял трубку, вежливо пробормотал в неё: «Конечно, сейчас», и передал трубку дочери. Алька радостно вскочила со стула.

— Аля, куда? Картошка же остынет! — Алькина мама как раз поставила перед Алькой цветастую тарелку с дымящейся жареной картошкой, двумя пышными котлетами и пупырчатым солёным огурцом. Самая любимая Алькина еда — она могла проглотить всё за три минуты и тут же положить себе добавки. Но в этот раз она так обрадовалась возможности ненадолго улизнуть от неприятного разговора, что даже не обратила внимания на призывный аромат, исходивший от поставленного перед ней угощения. Она стремглав кинулась в гостиную, чтобы снять трубку там. Радиотелефонов в 1986 году ещё не появилось, и люди обходились аппаратами с дисковым набором номера и длинным проводом (чтобы можно было, держа в руках телефон, беспрепятственно перемещаться по комнате). Как правило, в каждой комнате, не исключая кухни, стояло по аппарату. Чем Алька немедленно и воспользовалась. Схватив трубку в гостиной, она громко сказала:

— Пап, клади! — и радостно крикнула в трубку:

— Алё?

— Алё, Алька, здорОво! Ты где пропадала весь вечер? Я тебя обыскался. Договаривались же в шесть у аптеки. Я тебя ждал-ждал, Черномора с таксами встретил. Он сказал, что тебя и Зою Артёмовну в сквере, на лавочке с Мариком видел.

— А что же он к нам не подошёл?

Тут Волька, а это был, конечно же, он, заливисто хохотнул:

— Так по понятным причинам. Решишься тут после такого подойти. Она же его такс терпеть не может. Ты что, забыла историю с воротником?

Владимир Анатольевич Чернобоков, хозяин двух такс, был брюнетом средних лет карликового роста, с густой окладистой черной бородой и бездонными тёмными глазами, за что и получил от Альки прозвище Черномор. Он проживал в соседнем доме, и они с Алькой частенько вместе гуляли с собаками. Черномор был интереснейшим собеседником и крайне эрудированным человеком. Работал в Институте биофизики, снимался в кино и состоял в официальной переписке с английской королевой Елизаветой.

Алька вспомнила, как два года назад они потешались над несчастной, покусанной Шерханом таксой Черномора. После драки с псом дворничихи бедняге зашивали у ветеринара оба уха, и чтобы пёс не раздирал их лапами, на шею таксику надели огромный пластиковый воротник. При любом положении головы пса воротник напоминал круглую антенну, обращённую в небо, и Алька с Волькой смеялись, что такса теперь всегда на связи, — непрерывно принимает сигналы из космоса.

— Ой, Волька, я так рада, что ты позвонил! У меня столько рассказов за день накопилось, ты не представляешь! — Чтобы не услышали родители, Алька заслонила телефонную трубку рукой и быстро зашептала в неё: — Короче, я видела, как Танцующий Бродяга, Черномор и ещё какой-то мужик ночью в Яму спустились и не вернулись обратно, а Зоя Артёмовна запустила тетю Риту в воздух, прямо как летающую тарелку…

— Аля, давай побыстрее! Ужин остывает, — раздался с кухни голос отца.

— Ладно, Волька, не могу сейчас особо болтать. Давай завтра после уроков возле школы?

— Аль, что-то я ничего не понял. При чём тут Черномор? И что про Артёмовну? Я же до завтра от любопытства умру!

— Всё, Волька, пока! Я вешаю трубку, до завтра! — Алька с большим сожалением положила трубку на рычаг и пошла на кухню.

На следующий день в школу приехала иностранная делегация. Ребята носились по школе с вытаращенными глазами и рассказывали друг другу про американцев, с которыми посчастливилось перекинуться парой слов. Одним из таких счастливцев был Волька. После уроков Волька стоял перед школой, окружённый толпой ребят, и рассказывал, как ему удалось заполучить заморский диковинный подарок.

На урок английского языка зашли четверо американцев в сопровождении двоих учителей школы. Волька как раз отвечал домашнее задание у доски. Он был лучшим учеником класса по английскому языку, и неудивительно, что американцы пришли в неописуемый восторг от его правильной речи. Долго восхищались Волькиным произношением, и преподнесли ему в подарок переливчатый фиолетовый ластик.

Школьники благоговейно передавали друг другу отливающий разными оттенками фиолетового прозрачный цилиндрик. Рассматривали его на свет, нюхали, кто-то даже попытался откусить маленький кусочек, за что незамедлительно получил от Вольки лёгкий подзатыльник.

Алька стояла чуть поодаль от восхищённой толпы детей и наблюдала за происходящим. Она тайно гордилась тем, что сейчас они с Волькой пойдут вместе домой, и она без лишнего ажиотажа со всех сторон рассмотрит завораживающий американский подарок. Из радостных грёз ее вырвал Волькин шёпот, вдруг раздавшийся над её ухом:

— Короче, только тебе, Аль, секрет выдаю. Берёшь свою ручку, карандаш или что там ещё у тебя в пенале есть, что не жалко, и бежишь, догоняешь американцев, пока они не уехали ещё. К любому подходишь, протягиваешь свой карандаш и говоришь: «It’s for you». Посмотришь, что будет. Фразу запомнила?

— Запомнила. Простая фраза. А что она означает? — Алька ненавидела английский, и её языковые познания не простирались дальше краткого «my name is Alya». Она продолжала смотреть на оживлённо гомонящую толпу, обсуждающую Волькин ластик.

— Означает «это вам».

Алька удивилась.

— По-моему, это как-то неудобно, к незнакомым людям с такими предложениями приставать…

— Так, Орлова, ты подарок хочешь?

Алька ещё раз мельком глянула на Волькин ластик, зажатый в чьей-то вытянутой руке:

— Хочу.

— Тогда слушай, что тебе умные люди советуют. Беги к кабинету директора быстрей, они через пятнадцать минут уезжают уже.

И Алька, мгновенно выхватив из портфеля пенал, больше не раздумывая, побежала. В школьном вестибюле она наткнулась на американскую делегацию, которая уже двигалась по направлению к выходу. Алька стремглав налетела на первого попавшегося человека, протянула ему карандаш, подняла глаза и смущённо пробормотала: «It’s for you».

Бравого вида подтянутый седоватый мужчина сверкнул на Альку белозубой улыбкой:

— Оh, what a beauty… Thank you! (Ух ты, какая красавица… Спасибо!) — Он порылся в карманах светло-голубых джинсов, извлёк пачку настоящей американской жевательной резинки и протянул её Альке:

— And this is for you, sweetheart (А это тебе, дорогая). — Он погладил Альку по голове, и взял из её рук карандаш.

— Would you mind if I give it to my son when I’m back to States? As a present from a Soviet girl to American boy? (Не возражаешь, если я передам его своему сыну, когда вернусь обратно в Америку? Как подарок от советской девочки американскому мальчику?)

Алька не поняла ни слова из того, о чём говорил американец, но тем не менее радостно кивнула ему головой и побежала назад к друзьям. Она сжимала в руке пачку американской жевачки, и её сердце готово было выпрыгнуть из груди. От того, что у неё теперь есть то, о чём она даже и мечтать не могла. От того, что она не испугалась подойти к американцу и заговорить с ним, не понимая ни слова по-английски. От того, что у неё есть такой друг, который не только умеет успокоить и поддержать, но и внезапно раскрасить твою жизнь всеми цветами радуги.

Теперь она тоже могла похвастать подарком перед ребятами. Но почему-то показывать подарок никому, кроме Вольки, не хотелось. Он ждал её на ступеньках возле школы. Толпа, восхваляющая Волькин ластик, постепенно рассасывалась. Алька приветственно помахала Вольке кулаком с торчащей из него яркой упаковкой жевачки. По её ликующему виду Волька понял, что «it’s for you» сработало на ура.

Пока шли домой, сияющая и счастливая Алька долго рассказывала Вольке о событиях предыдущего дня. Волька слушал очень внимательно, не перебивая, лишь периодически задавал короткие вопросы. Больше всего его почему-то волновало, что из произошедшего с дворничихой Алька решилась рассказать отцу и как тот на это отреагировал.

— Какой же ты всё-таки смешной, Волька! Вот вы, мальчишки, всё совсем не так воспринимаете, как мы, девочки. Вместо того, чтобы хоть чему-нибудь из моего рассказа сильно удивиться, тебе интересно, что я сказала отцу и что он обо всем этом думает? Ну ты даёшь!! А как же Черномор с Бродягой, куриные лапы, летающая тетя Рита, фикус-цвет, Источник Равновесия и какой-то там ещё Срединный Мир в придачу? Считаешь, вполне себе заурядные небылицы, на которые и внимания обращать не стоит?

Волька внезапно остановился.

— Аль, ты не так меня поняла. Кстати, Срединный Мир не «какой-то там ещё», а вполне определённый и конкретный. По-другому мир Яви называется.

Волькин отец был профессором истории, специализировался на древнеславянской мифологии. Благодаря ему Волька знал кучу древнеславянских легенд, их современных интерпретаций и никогда не упускал случая продемонстрировать свои знания.

— Славяне верили, что Род, Бог — Творец всего сущего, — начал Волька поучительным лекторским тоном, очень похожим на манеру разговора его отца, — отделил тёмные частицы хаоса от светлых, создав таким образом порядок в мире. Только там, где свет отделён от тьмы, возможен порядок, а там, где есть и свет, и тьма, возможно развитие. В соответствии с этими представлениями древние славяне делили мир на три части: Навь, Явь и Правь. Эти миры связаны между собой Мировым Древом. У корней Древа находится мир Нави, ствол проходит через Явь, вершина уходит в мир Прави. Боги Нави обычно не появляются в мире Прави, Боги Прави не спускаются в Навь, Боги Прави и Боги Нави не воюют друг с другом, а совместно поддерживают Равновесие в мире.

Конец ознакомительного фрагмента.