Желанная пристань

Ольга Ларькина, 2016

Удивительно красивые, душевные, добрые, трогательные и нежные рассказы Ольги Ларькиной читаются на одном дыхании. В них – боль и радость, горе и счастье, надежда и вера в Промысл Божий. В них мы убеждаемся в очередной раз, что Господь Бог, в Которого кто-то не верит и не желает верить, есть на самом деле, Бог видит нас, слышит наши молитвы и любит нас, заботится о нас каждую минуту. Книга предназначена для самого широкого круга читателей.

Лампадка из жестянки

Ну какая же это была лампада? Так — столетняя, наверное, жестяная консервная банка с прорезанными в стенках дырочками-продухами и фитильком из крепко скрученной и основательно промасленной узкой полоски бинта. Как будто мало в храмах настоящих лампад — и каких! Хочешь — металлические, хочешь — фарфоровые, на длинных цепочках или изящных ножках-подставках…

Дочь сердилась:

— Да на что она сдалась тебе, эта старая жестянка? Давно бы купил новую, а эту на помойку выбросил. Что, денег не хватает? Если уж ты у нас теперь такой молитвенник, так и быть, завтра же сама схожу в церковь и куплю тебе новую лампаду. Только скажи, какую.

— Не надо мне ничего! — угрюмо супил брови Сергей Алексеевич. — Меня эта устраивает.

Никак не могла Светлана понять такое скопидомство! Отец никогда не был Плюшкиным и старую рухлядь всегда выбрасывал без сожаления. А тут — какая-то банка-жестянка. Раньше её в руки взять было страшно, вся в застарелых чёрных потёках. Ну так — моряк, у него эта жестянка заблестела как новенькая, отчистил-отдраил. И всё равно — самоделка, она и есть самоделка.

Далась ему эта лампадка: каждый вечер проверяет, достаточно ли в ней масла, если надо — доливает. Зажигает тоненькую свечку, а от неё уже — самодельный фитилёк из туго скрученного бинта.

И ставит перед единственной в их квартире старенькой иконой — тоже никакой художественной ценности, работа сельского богомаза. Тёмная доска от времени выгнулась дугой, и при колеблющемся огоньке иной раз кажется, будто Николай Угодник едва заметно шевелит поднятой кверху правой рукой.

Когда Света Бочкарева была маленькой, старалась не смотреть на икону Чудотворца. Вот возьмет он сейчас и погрозит ей пальцем, и скажет:

— Опять уроки не сделала, пробегала во дворе? Ишь, лентяйка, всё про тебя отцу расскажу!..

Хотя — отец тогда и не стал бы его слушать. Был он моряком, штурманом, и уезжал из дома надолго, а когда возвращался из своего дальнего плавания, то к иконе и не подходил. И только хмурился недовольно:

— Убрала бы ты, мама, это старьё с глаз долой! Как неграмотная бабка деревенская — Богу молишься!

Бабушка не отвечала — молча поджимала губы и отворачивалась к окну. Убедить сына в том, что Бог, в Которого он не верит и не желает верить, есть на самом деле, что это не бабьи сказки, она не могла. Но и слышать, как он называет её любимую иконку старьём или пережитком прошлого, ей было больно.

Не верила в Бога и сноха. И когда свекровь поздно ночью вставала на колени и тихо шептала молитвы, она сердилась: ну вот, не даст Светке спать, богомолка!

Старая и малая спали в одной комнатке, которую называли детской, а отец шутя — «дедской».

Однажды Света проснулась среди ночи от того, что пружины колченогой бабушкиной кушетки жалобно скрипнули. Бабушка осторожно, стараясь не шуметь, поднялась с постели и как была, босая, чуть не бегом подбежала к своему молельному углу. Упала на колени и со слезами стала молиться:

— Господи, Господи, Милостивый Боже, спаси моего сыночка! Святитель Николай, защити раба Божьего Сергия!

Шёпот смешивался с рыданиями и потому был чуть более громким, чем всегда.

И Светлана услышала, что бабушка плачет и молится о её папе. Она хотела негромко сказать:

— Бабуля, не мешай спать! — а получилось, как будто она зарычала. Даже самой стало жутко, нехорошо от этого рычания. А в груди кто-то маленький и злой так и заворочался, подзуживая сказать что-то обидное бабушке, чтобы она раз и навсегда прекратила эти свои моленья. Ишь чего, вружилась^[1]по ночам шептать!

Не успела. Мама в соседней комнате услышала, включила свет и, сонно щурясь, вошла в детскую.

— Ну что же такое, Нина Сергеевна, вы что — так и не ложились спать?

— Ложилась. — Бабушка подняла на сноху заплаканные глаза. — Мне страшный сон приснился. Будто Серёжин корабль попал в шторм, и…

— Хватит вам, накаркаете ещё! — оборвала её сноха. — Вы ещё мне Светочку напугайте своими глупостями! И так по вечерам всё шепчете и шепчете. Так сейчас-то чего не спится? На часы посмотрели бы — ведь три часа ночи! Ложитесь и нечего молиться. И жестянка эта круглые сутки коптит — того и гляди пожар устроите! Вот приедет Сергей, заставлю выкинуть этот хлам!

— Тогда я от вас уйду. — Бабушка, кажется, в первый и единственный раз осмелилась спорить со снохой. И та осеклась, сбавила тон:

— Ну не выдумывайте, куда вам идти!

— В дом престарелых — куда же ещё…

По щекам у бабушки текли слезы, а она не замечала этого.

— Там ещё скорее всё выкинут! Не обижайтесь, Нина Сергеевна, я ведь вам не враг, — примиряюще сказала сноха. — Не бойтесь, не тронем мы вашу жестянку. Но и вы тоже уймитесь, хватит шептать по ночам. Сами не спите и нам не даете. Девчонку вон чуть не до рычания довели…

Бабушка не стала спорить, перекрестилась и легла на кушетку. Но не заснула. Лежала, устремив взгляд на трепещущий огонёк перед тёмным ликом Чудотворца, и молча, беззвучно молилась.

Света тоже не спала.

В лунном свете видно было, как блестят слёзы на щеках бабули, а она боялась лишний раз поднять руку и вытереть их.

Наутро у Светы болела голова, она не выспалась. Повязывая красный пионерский галстук, со злостью косилась на икону: вот узнают в классе — засмеют, саму прозовут богомолкой!

А через полмесяца, намного раньше чем ждали, приехал папа. Не прислал телеграммы, приехал — как снег на голову.

Встал на пороге, снял шапку и застыл, глядя не на мать или жену с дочерью, а почему-то в передний угол.

— Сергей, что это! — вскрикнула жена. — Ты поседел!

Он безучастно кивнул, будто соглашаясь: да, есть такое дело, поседел. И шагнул к матери:

— Мамочка, прости!

Он упал на колени и припал губами к её сухоньким рукам.

— Что ты, что ты, сыночек! — Бабушка гладила его посеребрённую ранней сединой голову, а сама пыталась поднять его с пола.

— Мама, я очень виноват перед тобой. И не только перед тобой. Перед… Богом, — он с трудом выговорил последнее слово.

В ту самую ночь их корабль попал в свирепый шторм. Грозовые тучи застелили низко нависшее небо. Огромные волны вздымали судно и швыряли его, как надоевшую игрушку — с размаху, словно стараясь разбить и утопить в пучине. Сергей Алексеевич не успел и отдохнуть после вахты — бросился на палубу. Команды капитана здесь были почти не слышны — ревущий ветер заглушал слова, комкал их и швырял в солёную бездну. Штурман Бочкарев вместе с матросами на своём участке судна сам, как мог, боролся за жизнь корабля и собственную жизнь. Дело привычное — уж столько лет на море. Хотя в такую жуткую переделку попал, кажется, в первый раз.

Кто-то из моряков торопливо перекрестился, и штурман пожалел, что сам давно уже разучился и молиться, и креститься. Маленьким ходил с мамой в церковь, пока в школе не объяснили, что все эти поповские выдумки были нужны угнетателям, чтобы управлять невежественным, тёмным народом.

Сейчас, когда смерть дышала в лицо, он впервые почувствовал, как близок Бог! Что весь их огромный теплоход — малая песчинка на ладони Божией. Стряхнет ли Он эту пылинку на морское дно — или пожалеет?..

Все эти мысли мгновенно пролетели в гудящем мозгу, было не до долгих размышлений.

Матрос Семенов потянулся закрепить оборванный леер, и в этот миг его едва не смыло за борт. Сергей Алексеевич в последний момент успел ухватить его за мокрый насквозь бушлат, изо всех сил подтянул к себе. Оттолкнул от опасно накренившегося борта в подставленные руки боцмана — и… сам полетел в воду, подхваченный обозлённой неудачей волной. И, кажется, уже через пару секунд очутился безнадежно далеко от корабля! Всё: отплавал!..

Гребень волны вознёсся на неимоверную высоту, чтобы через миг бросить моряка в глубину.

Через миг…

Но в это томительно долгое мгновение перед отчаянным взором Сергея встал суровый лик Николая Чудотворца со старенькой маминой иконы, трепетный огонёк самодельной (это он ещё мальчишкой по маминой просьбе вырезал простенький светильник из пустой банки) лампадки, залитое слезами мамино лицо.

— Господи, Господи, Милостивый Боже, спаси моего сыночка! — шёпотом кричала мама. — Святитель Николай, защити раба Божьего Сергия!..

И волна замерла, будто прислушиваясь к тихому маминому плачу. А потом… потом медленно развернулась и понесла Сергея назад. Он не верил своим глазам: справа и слева от него всё так же клокотали мощные встречные волны, а эта, усмиренная, плавно скользила к кораблю. И тихо-тихо, бережно, с материнской нежностью опустила свою недавнюю добычу на палубу.

Не ушибись, сынок!..

А через несколько минут шторм утих — так же внезапно, как налетел.

…Давно уже упокоилась мама Сергея Алексеевича, а пять лет назад и жена его умерла. Ни она, ни дочь так и не смогли до конца поверить в то, что это материнская молитва тогда спасла его от неминуемой смерти.

— Всякое на свете бывает… — пожимала плечами жена. Но о том, чтобы выбросить икону или лампадку, больше и речи не заводила.

Похоронив двух своих любимых женщин, Сергей Алексеевич сделался не то чтобы набожным — раз в месяц, а то и чаще, если выпадал большой праздник, стал ходить в церковь. Ставил свечи на канун и к празднику, заказывал обедни и панихиды. Купил себе молитвослов и Евангелие и в положенные часы добросовестно вычитывал утренние и вечерние молитвы.

И, возжигая от свечки свою самодельную лампадку, будто бы снова оказывался там, в бушующем море, и тихим шепотом просил:

— Милостивый Господи, прости меня, окаянного, — во грехах погибаю! Господи, спаси и помилуй мою неразумную дочь и внуков! Святитель Николай, помоги!..

Примечания

1

Вружиться — взяться, излишне усердно начать делать что-либо (прим, редактора).