Ты где?

Ольга Кучкина, 2011

Сюжет нового романа знаменитой журналистки Ольги Кучкиной закручивается туго: один из самых известных в стране писателей приглашен на встречу Первого Лица с интеллигенцией. А распрямится пружина стремительно и хлестко, больно зацепив и Первое лицо, и самого писателя, и его сына, журналиста радиостанции «Ухо молвы»… Узнаваемо все: литературная тусовка, общественные нравы, способы сведения властью счетов со своими противниками. Не думайте, впрочем, что перед вами всего лишь политическая сатира, это жизнь: человеческая история, любовь, обманы, измены, предательства – в жанре «несемейного семейного» романа.

3. Обед

В кругу, в какой он попал, она так и именовалась красавицей Златой Майзель, гарвардская щетина входила в моду, и Злате нравилась, но старшее поколение относилось к небритым юнцам с подозрением, не комбатанты ли, а если комбатанты, то какого рода, либо не алкоголики ли, притом, что сами отравлены алкоголем плюс заразным воздухом, каким дышали много лет, больные претендовали на роль лекарей возле относительно здоровых, не успевших поддаться заразе, просто потому что период отравления короче. Перепелов решал: уже наплевать на мнение классика и задраться или еще немного посклонять голову с видом искренней ученической заинтересованности в учительских речах.

Классик возник, и Перепелов задрался.

Худенький, как подросток, классик носил на узких плечах крупную львиную голову, на которой стянутым в бабий узелок добром смотрелось мелкотравчатое лицо с небольшим тазиком рта, небольшим башмачком носа и подувядшими, некогда круглыми яблочками щек. Он мало говорил, а когда говорил, бросал реплики значительно, будто камешки в воду, круги от них расходились, сидевшие за столом, и раньше, между закуской и основным блюдом, изливавшие обожание на него, с подачей горячего и вовсе переставали жевать, затихали и внимали благоговейно, горячее на тарелках популярного в среде интеллигенции, поскольку единственного попавшего в советскую торговую сеть, английского сервиза стыло. Один Перепелов, по молодости лет постоянно голодный, не отрывался от знатного куска баранины, что по доброте сердечной выделила ему недавно обретенная теща, врач-гинеколог по специальности и кулинар по призванию, Мария Майзель, которую ему дозволили звать Машей, так же, как недавно обретенного насквозь лысого тестя — Гришей.

— Меня тут позвали в телевизор, — ронял весомо, забивая тему, классик. — Интересовались. Что из последнего мною читанного произвело наибольшее впечатление. Могу ли я назвать кого-то из младой поросли своим наследником.

— И что вы ответили? — с любопытством, слава богу, что не с придыханием, спросила Злата.

— Ничего.

— То есть ничего не ответили? — уточнила Маша Майзель.

— Почему же, ответил. Ничего, ответил я. Ничего не произвело.

— И это все? — наивно удивился Перепелов, с сожалением глядя на быстро тающий сочный кусок на своей тарелке.

— Нет, не все.

Классик вытер сначала рот, потом пальцы белоснежной салфеткой, отчего на ней сразу проступили жирные пятна: Маша Майзель, бывшая Маша Шубникова, неслух, бурно сопротивлявшаяся воспитанию отца с матерью, скромных, но ограниченных членов партии, а главное, бабки Шубниковой, истовой старой большевички, Маша невесть откуда взяла привычку держать крахмальное постельное и столовое белье в доме. Если точнее, в доме третьего мужа. К нему, не задумываясь, сбежала из дома мужа второго. Первый не упоминался по той причине, что своего дома не имел и гужевался у Шубниковых недолго: уходя от него, Маша уходила из родного дома под анафемские возгласы большевиков. Зато в доме Гриши задержалась насовсем и принялась крахмалить белье, наследуя, должно быть, какой-то неведомой прабабке, существование которой большевиками скрывалось.

— Не все, — повторил классик.

И поведал захватывающую сагу о том, как в три часа ночи ему позвонил некто из младой поросли, в дупель, и, мешая пьяные слезы с матерщиной, принялся ругаться, что остался без упоминания.

— А почему ты обязан был его упоминать? — поднял вверх пучки бровей Гриша Майзель, бывший с классиком на ты по причине старинной дружбы.

— Он приходил ко мне со своими сочинениями.

— Ну и что?

— А то, что я имел глупость похвалить одно.

Классик залез тщательно обтертыми пальцами в львиную шевелюру в слегка комической растерянности, нуждавшейся если не в сочувствии, то в понимании. Впрочем разыгрывался театр. Прежняя чувствительность не первый год как забронзовела в нем наряду с чувственностью.

— Соврали, значит, мальцу? — не стал деликатничать Перепелов, по дурной привычке, приобретенной в армейской казарме, спасибо, что не в тюремной камере, скребя вилкой по опустевшей тарелке.

Тень недоумения мелькнула в глубоко посаженных, поглощающих, а не отражающих свет глазках классика.

— Да нет, — пошевелил он пальцами воздух вокруг себя. — Малец не без способностей.

— Вы просто не вспомнили о нем в тот момент, — подсказала другу семьи Маша Майзель.

Классик не принял подсказки:

— Одно — поговорить с человеком приватно, и другое — выделить его из массы. А уж во всеуслышание объявить наследником — тем более.

— Разумеется, есть же гамбургский счет, — протер голый череп от шишковатого затылка к обширному лбу Гриша Майзель.

— То и оно, — с важностью согласился классик.

— Да какое то и какое оно? — неожиданно вскинулся, как будто еще голодный, молодой Перепелов. — Этот ваш гамбургский счет — дубинкой размахивать, чтобы никого больше к раздаче не допустить! Кто успел взобраться на литноменклатурную лестницу, тот молодец против овец! А у подножья — овцы шумною толпой! А молодец гамбургским счетом их по башке, по башке, чтобы знали место! И даже если какую овечку приветят, так это не про них, а про себя! Свои широту, долготу и высоту показать! Вы им гамбургер хотя бы подали взамен гамбургского счета!..

Злата прыснула, но тотчас сделала вид, что поперхнулась.

— А вы, кажется, тоже из них? — на миг слепив оладьи век, срезал нового члена семьи Майзелей их старый друг.

— Из кого? — прищурился Перепелов.

— Я же тебе говорил, это его разворот Затейливая напечатала, — заступился за зятя тесть.

— А, — невразумительно открыл рот классик.

— Он наш, — негромко дополнил тесть.

— Ваш? — проницательно спросил классик.

— Наш, — повторил Гриша со значением.

Классик повернулся к Маше Майзель:

— Замечательно приготовлена баранина. В Грузии такую делают.