Мои 90-е

Ольга Каминка, 2015

Русские неформалы в Копенгагене. Время действия: конец 80-х – начало 90-х. История приключений от первого лица. Все события – реальные, имена – изменены. Весело, жестко и откровенно. О поиске себя, сексе и дружбе, наркотиках и творчестве, чести и юношеском максимализме.

Глава 5

Деньги, хохлома, пирог из хлеба, работа для девушки-фотографа, 121-я статья и голые юноши на календарь. Автобус 666.

Наступил и девяносто первый год. Все работало абы как, никому ничего было не нужно, только денег, и срочно. Потому что, как пел мой любимый «Комитет Охраны Тепла»: «Завтра не будет… Завтра не будет ни х-я, ни тебя, ни меня… Завтра не будет!»

Когда я первую свою стипендию получила, я хотела сделать маме подарок, как положено. Вроде бы 15 рублей.! И с этой стипендией я пошла в ближайши магазин (он тогда назывался не супермаркет, а универмаг). В наличии были колготки. Почему-то тогда завезли много колготок, с бусинками на щиколотках. И были сувениры: хохлома, палех, мельхиоровые ложечки для чая… Такой вот ассортимент из десяти наименований. Поэтому я купила ей платок посадский шерстяной: вроде как польза и «ничего так» на вид. Вся стипендия ровно ушла на платок.

Цена на хлеб за год с 20 копеек подскочила до рубля, а еще через год — до 20 рублей. Зарплаты выдавать перестали. А если и давали, то талонами — на сигареты или на водку, например. И это еще хорошо, а то могли и хрусталем каким-нибудь. Завод плюшевых игрушек выдавал з/п плюшевыми игрушками. И люди стояли вдоль дорог, продавали мудацких плюшевых мишек, водяру и своих баб. Кое-где питались хлебом и картошкой. В Москве было еще не так плохо. Курили мы «БТ» или «Родопи» — болгарские, качественные. А народ и «Приму» садил нормально. Я, как студентка, ничего не зарабатывала и вскоре перешла на иждивение родителей своего бойфренда. Они пекли пироги из хлеба: размачивали этот хлеб, пропускали через мясорубку и лепили новые коржи, добавляя туда варенье. Это было отвратительно, но я мало ела, так что обходилась спокойно без пирогов.

Ничего удивительного, что многие мои ровесники, те, которые уже закончили школу и не могли позволить себе жрать родительский хлеб, так и не смогли получить нормального образования. Ну, и дух свободы был в нас сильнее благоразумия. Открыли границы, народ оживился. Самыми популярными направлениями для бегства, кроме США, были Канада и Германия. Там были отработанные схемы приема новых граждан. Новая Зеландия и Австралия принимали высококлассных специалистов. Я таковым точно не являлась. Канадцы брали молодые семейные пары с хорошим образованием, врачей, брали хорошо и очень хорошо брали одиноких девушек. А у меня был Саша. Да и вообще, далеко и страшно. Израиль не был престижным направлением. У русских — уж точно. Хотелось, конечно, в Германию, но… там к посольству подойти страшно было: я наткнулась на толпу одуревших людей, которые распихивали друг друга руками, били зонтами, писали списки и ругались матом… А главное, туда от метро шел автобус номер 666… Я из принципа на него не села. Да и черт с ним. Я знала, что как-то вырулю, но еще не знала как. И вообще, все это как будто происходило где-то рядом, но не со мной. Целительная сила искусства застилала мне глаза розовым туманом.

Естественно, было немного неловко перед родными, и я искала работу. Но где ее искать — было совершенно не понятно. Никому было не понятно. Лучшее, что могло случится с человеком, — челночные поездки в Польшу: туда — лук, оттуда — груши. Все заработки попахивали криминалом, раскладами на честном слове, районными тусовками, плавно перераставшими в ОПГ. И все это, конечно, несовместимо было с просиживанием штанов в институтах. Я пыталась «устроиться по специальности»: бесконечно давала какие-то объявления в газеты. «Из рук в руки» тогда только появилась. Написала: «девушка-фотограф ищет работу». Это я уже теперь понимаю, что нельзя было так писать. Начался шквал звонков, когда в трубку делали приблизительно так: «Хи-хи-хи-хи, девушка? Фотограф? Ха-ха-ха-ха» — и вешали трубку… Тогда было мало девушек-фотографов, процентов десять, не больше. Были кино-операторы, правда, но все они были такие жилистые мужеподобные тетки. Это была такая совершенно не женская специальность: работа тяжелая — выездная ли, в студии ли: оборудование таскать на себе (очень все громоздкое, тяжелое). Каждый осветитель по три кило минимум. Кофры с аппаратурой — вообще! Они и без аппаратуры-то весили по два килограмма, потому что были кожаные с изящными железными замочками. Да и в технике, как известно, бабы не сильны… Плюс работа с населением, нервная. А на досуге — принято было баловаться обнаженкой или порнухой подрабатывать. В электричках глухонемые такую порнуху продавали: кипу ч/б отпечатков положат рядом с пассажиром на сиденье и дальше идут по вагону, а потом за деньгами возвращаются. Ну, так же, как сейчас благотворительные магнитики. Отсюда логика: если девушка-фотограф — точно какой-то развод. Или — сексуальная извращенка, например, смешная лесбиянка «зона-стиль». Поэтому, конечно, надо было поржать в трубку. Эти люди звонили по телефону и хихикали, а потом два человека из трех начинали предлагать мне сфотографировать их в женских колготках или что-то еще не очень приличное. Видимо, люди долго держали все это в себе. Самое прискорбное, что «служба быта», для которой нас тогда готовили после техникума (мы должны были стать великими фотографами на паспорт), тоже практически вся разваливалась. И эту сферу смяла приватизация: подвалы все повыкупили, оборудование разворовали. Хотя, там всегда работали придурки.

В газету «Правда» мне и в голову не приходило устроиться. Да и в «Московский комсомолец» — оплот свободомыслия — тоже. Там искусством и не пахло. А я все еще верила, что можно найти что-то «по душе». Какое-то место, где есть адекватные люди. Не хитрожопые и беспринципные авантюристы, коих тогда было 90%, и не засахаренные старперы в агонизирующих структурах — в музеях и ведомствах. Мне нравились люди, которые пытались издавать разные дикие газеты. На плохой бумаге. Сейчас бы это назвали самиздатом. Но, по-моему, это был настоящий медиаарт. Например, «Красное и Черное» и «Третий глаз». Потом появилась газета «Тема». Ее издавал некто Ращупкин. Газеты лет десять назад писали, что он умер от СПИДа. Вроде, соврали. Это была первая и единственная газета для геев и лесбиянок. Причем статью еще никто не отменил, газета издавалась нелегально.

Вот такая была в стране степень хаоса и анархии. Туда меня работать не взяли. Но в ней я прочитала, что скоро будет выходить дружественное аналогичное издание. Я написала туда письмо, предлагая им сотрудничество как фотограф. Написала, что я не лесбиянка, а «сочувствующая». Как же они потом ржали надо мной! «Вот это термин!» Говорили, что таких не бывает. Они еще не видели таких. Я первая была. Я снимала мужскую обнаженку. Гомоэротику, как сейчас говорят. Например, субтильного голого парня на трубах дебаркадера ранней весной. Не-не, самое главное было прикрыто костлявым бледным бедром. Вот такая эротика… С любой стороны странненькая. Редкие прохожие оглядывались и спрашивали: «На календарь что ли?» Мы хором молчали, и нас не били. Газета вышла раза три-четыре. Денег не платили. Но тогда нам было весело. Мы много выпивали вместе, и я выяснила, что половина — чьи-то дети и внуки. Ну… известных людей. Душевные были ребята, только бесконечно сплетничали и ссорились между собой. Потом парни занялись «нормальным» бизнесом. А я уехала. Когда вернулась через полгода всех навестить, у них тут как раз, в девяносто третьем, официально отменили 121-ю статью. За это выпили особенно сильно. И даже мимо Курского гуляли весь вечер с наглым видом. Задирали упырей с арматурой. Ничего не боялись. Свобода!