Внуки районного прокурора

Ольга Иженякова

Под одной крышей живут представители нескольких поколений, а если точнее – цивилизаций. И у каждого свой житейский уклад, свои понимания нравственных начал и взгляды на жизнь. Старшие привычно пытаются влиять на младшее поколение, но на деле выходит по-другому. Внуки учат деда, расширяют кругозор бабушке и прабабушке и задают тон в отношениях родителей. Добрый, честный, тонкий роман о любви и семье.

Секрет прабабушки

Когда я уже стояла на пороге, позвонил домашний телефон.

Оказалось, классная руководительница наших «Носков» — домашняя кличка близнецов Пети и Паши — сказала, чтобы сегодня немедленно кто-нибудь из родителей пришел в школу, судя по голосу, там произошло что-то серьезное.

Мне ничего не оставалось, как идти вместо взрослых. Носки учатся хорошо, несмотря на трудности переходного возраста, иногда их даже в пример остальным ставят, но поведение, как это бывает обычно, у них «хромает»…

Я немного замешкалась, в дом зашел Виталька с однокурсницей, он приводил иногда девушек домой, а нам говорил «вместе готовиться к экзаменам». Обычно они закрывались в комнате и якобы учили до глубокой ночи, потом по очереди принимали душ, после чего брат очередную однокурсницу провожал. Я как-то сделала ему замечание, что ни разу не видела у студенток конспектов, он тут же ответил, что у них в медицинском на первом месте — практика, а готовиться можно и по учебникам, и по Интернету. Темная я…

Бабуля выглянула на скрип двери, увидела Витальку и сообщила, что умирать собралась, потому хорошо бы ему с ней посидеть, поговорить по душам, именно сейчас, кто знает, когда уж свидятся, а в то, что непременно встретятся в царствии небесном, она не сомневалась. Вошедшим ничего не оставалось, как пройти в комнату к бабушке и попрощаться с нею. Но, почувствовав вниманием молодёжи, она принялась вспоминать свою молодость.

Лицо Виталия вытянулось и сделалось каменным, но, придя в себя и увидев, что будущая покойница на него не смотрит, он протянул руку девушке под юбку и что-то там делал, временами недовольно поглядывая на умирающую, в надежде, что та оборвёт свои воспоминания и заснет.

— Мне ведь в жизни везло — начала бабушка. И мужик у меня был чисто золото. За весь век руки не поднял, не попрекнул ни в чем.

Брат сделал недовольную мину, предчувствуя, как надолго затянутся повествования, а девушка глубоко вздохнула, бабуля же, как ни в чем не бывало, продолжала:

— А я ведь, промеж нами говоря, — перешла на шепот — не девушкой ему досталась. Во-о, как!

— Оба-на! — воскликнул Виталий — вот уж чего не ожидал…

— Вы-то еще маленькие — продолжала бабушка — но раз на врачей учитесь, то, стало быть, все равно все знаете, откуда дети берутся, что да как? Дурное дело не хитрое, вот только привкус горький.

— Ну, проходим на уроках — сказал неспешно брат — это, так сказать, предмет обязательный.

— Вот и правильно, сначала на занятиях проходите, а уж потом в жизни. А я, дура дурой была…шестнадцать мне было, как счас помню, такой урожай картошки выдался, и вишня была в тот год, двенадцать ведёр собрали. Я на хлебокомбинате уже вовсю пахала и училась на вечернем в пищевом. Тогда в городе жила, в обчежитии на четвертом этаже, комнате справа у выхода — тридцать девятой. К нам на комбинат приехал лехтор по атеизьму, лекции читать да лягушек резать. Вырежет жабье сердце, потом зашьет его обратно и пустит в воду, она, тваринушка, горемычная, плавает, как ни в чем не бывало, но недолго, поживет, покуда все видят, а потом раз — и замирает навсегда… то ли это фокус такой, то ли еще что, но мне тогда это не шибко было интересно. Лехтор-то симпатичный, молодой, после атеизьма еще научный коммунизьм читал, уж больно умный такой и интересный. Весь из себя. Костюм с иголочки, сапоги до блеска начищены, как лесное озеро в полнолунье, как асфальт в проливной дождь, как жадные глаза цыгана, ажно радуга в них переливается, я таких не видела никогда. Ну, я его от имени всех девушек нашего обчежития пригласила на танцы. Меня как раз старшой по культурной части назначили. Он вежливый, на наших, комбинатских, не похож нисколько. Пошли мы с ним гулять, а Луна такая красивая и все звездочки рядом, это сейчас я их не вижу и, кажется будто они далеко, и неинтересно сразу, а тогда… он мне что-то про большую медведицу давай заливать, ну я и спрашиваю, а где у нее муж-то? Лехтор приятно улыбнулся, потянул меня к себе и давай целовать в губы так больно-больно, зараза. Потом спрашиват, хочешь, покажу тебе, где я живу? А я знай, отвечаю, а чего мне показывать, комната в нашем обчежитии только на первом этаже, чего, я, спрашивается, там не видала? Все клетушки одинаковы. Он мне говорит, это необычная комната — это вход в параллельный мир. И так, знаешь, подлец, сурьезно говорит…

— О, как надо! — Виталька подмигнул девушке — а у нас все просто, я бы сказал даже примитивно.

— Ну, я-то, село, сразу в сурьезность поверила, вспомнила разговоры про лягушку, полоснул, вынул сердце, бросил в лоток, а она все равно живая. Тут хоть кто в параллельный мир поверит, ну и интересно мне стало, зашла к нему в комнату, а там все обычно: койка, заправленная поверх обчежитским одиялом, тумбочка, лакированный стол, на столе графин с водой, тут же граненный стакан, пепельница, полная окурков, кажись, «Казбека». Шкап, полка, в шкапу шаром покати, на полках книги по научному коммунизму и брошюрки ЦК КПСС, спрашиваю, а где вход в другой мир-то? А он сурьезно-сурьезно приближается ко мне, берет мою руку, расстегивает у себя ширинку и мою руку, окаянный, туда значит. Я, как ошпаренная, отбрыкиваться сразу, а он мне говорит, неправильно это ты, не по-комсомольски. Мол, коли интересуешься, так интересуйся до конца, я ему говорю, что не шибко-то интересно, а он, опять за свое и, вражина, сурьезно, как это неинтересно? Ты, говорит, комсомолка али нет? Я говорю, как не комсомолка? Комсомолка, а хто же я по-вашему? А руку-то мою дёржит. Не отпущает ни в какую, ну и поднялось у него хозяйство-то быстро, как редиска в огороде после дождя, и все бочком, бочком меня к койке спроваживат… А потом в койке говорит, тебе надо труды Маркса читать, а то мещанством от тебя веет, нынче это немодно. Пробыла я там до утра, а под утро, часов в шесть, пока еще комендантша не проснулась, разбудил меня, подарил брошюрку о международном положении СССР и говорит, что пора мне идти, а то, хто знат, что про меня могут подумать. А ему за меня переживательно будет. Вот, такой человек он оказался хороший. За честь мою взволновался, не то, что сейчас. Сейчас таких нету… Раньше грех тайной был, это теперь его стало модно показывать. В мою молодость, он был, как бы, между прочим, журнал «Безбожник» смеялся над попами и все смеялись, в кажной комнате подшивка имелась. Писали об укреплении державы, или там семьи, а сами как бы ненароком намекали про бдительность, про доносы на родню, про государственные интересы любой ценой. А ить всем понятна «любая цена» это когда ни тело, ни душа тебе не принадлежит, оно вроде как багаж на тебе…Уродовали нас так, значит. Откуда нам правильными быть опосля такого? Я так кумекаю, должно смениться несколько поколений, чтобы вышли из нас нормальные люди. Редко, хто в то время сохранился от коммунистического дурману…

Виталька вынул руку, вздохнул и произнес:

— Я офигиваю… просто в осадок выпал и все.

Бабуля, погруженная в себя, не замечая никого, продолжала:

— А когда мужа своего стретила… Да как стретила. Сосватали. Пошла к врачу, надо было медкомиссию пройти, она проверят меня и спрашиват, мужчины, мол, у тя были? И так будто в шутку интересуется. Сам всё видит, а интересно ему, подлёнышу, стало быть, что я скажу. Улыбается. Я отвечаю, я же комсомолка, как вы можете мне мещанские вопросы задавать? Она снова улыбается, говорит, понятно все, ну и выписыват мне рекомендацию в горячий цех, а там как раз новый начальник. Кобель кобелем. Все молоденькие девушки оттуда сбежали, остались только те, кому на пенсию вскорости и за себя не страшно. И меня к нему под начало отдали. Прихожу, он спрашиват, одно, другое, а сам на грудь смотрит, так цепко смотрит, глаз не отводит, впился, а может даже фантазию включил, мужики, они любят кино в голове крутить. Не то, что мы, бабы, сразу всю правду видим. Ну, я и рассказала о себе, как есть. Взял меня на работу, а на следующий день в аккурат комбинатская партячейка стала его аморальное поведение на заседании разбирать. Много конпромата на него набралось. В ранишние времена тем и жили, что следили друг за дружкой. А потом доносы писали, при кажной конторе имелось отделение, которое принимало их, но такой страх на всех напущало, что даже вслух об ём не говорили, просто намекали и всё.

Порешили соколика из коммунистов — ф-фить! А он, краснющий как вареный рак, встал, покаялся прилюдно, сказал, что обязательно исправится, дайте, мол, строк. Нонче Петров пост, а до Успенья, мол, самым праведным коммунистом стану. За два месяца всего, вот они большевистские строки. Приходит на следующий день на работу расфуфыренный с кульком сахара, пачкой масла, женскими чулками и зовет меня в подсобку, протягиват все это и говорит: выдь за меня, но не просто так обыденно, а златоустно сказыват про чувства, душу и всё такое. Я растерялась вся, не знаю, куда смотреть, а чулки-то дефицитные и где он их, шельмец, достал? Говорю, ладно, так уж и быть, пойду. Ну, он прям в подсобке меня и сгреб. Я для порядка сопротивлялась, хорошо, что у меня при себе половинка лезвия имелась, смогла незаметно сунуть, чтобы, значит, кровица, как положено, хлестала. А в обеденный перерыв мы пошли и расписались. Правда, комнату в обчщежитии нам дали не сразу, полгода мы в подсобке встречались. А как живот стал видён так сразу выделили комнатушку, как вчерась помню, целых шесть метров квадратных. Благодать! Полы местами были прогнитые, а так все ничего. Девчонки даже завидовали, говорили, такого мужика отхватила у-у-ух. А я про себя думаю, знали бы вы всю подноготную?

В это время домой пришел наш первоклассник Ромка со свежим синяком под глазом и Виталька поспешил уйти, бабушке сказал, что очень торопится, лекции надо учить, а то неровен час вызовут к доске и будет посмешищем. А то вообще могут до сессии не допустить. Это самое страшное для будущего врача.

— Иди, иди, учись — наказала задумчивая бабушка — наши завсегда хорошо учились. А ты чего-то, смурной такой — она переключила свое внимание на Ромку.

— А чего мне делать, если лохи из подготовительной группы постоянно дерутся?

— Ну, так ты им сдачи дай.

— Ага, я по-твоему что делаю? Стою и жду, что ли? Конечно, я тоже иногда им езжу по харям кулаками…

— Правильно, ты же мужик, должон уметь за себя постоять. Без этого жизни не может быть. Мужик — он же зачщитник! Воин! Сызмальства, причем.

–…я сразу троим к-ак, дам! А потом еще подпрыгну и одному в воздухе ногой р-раз и проеду.

— Да уж, вижу. Вон, фонарь новый — показала на лицо — как же ты с ним теперь ходить будешь? Ведь не узнать тебя, если б не одёжа.

— У меня сегодня вообще еще четыре новых на ногах, и ничего, молчу, что я маленький, что ли, чтобы жаловаться. Хочешь, посчитать?

Ромка задорно поднял брюки и они с бабушкой принялись считать новые синяки. Внезапно, бабуля, очевидно, вспомнив о том, что надо бы попрощаться, говорит ему:

— Все, Ромашка, ухожу я. Скоро, совсем скоро без меня будешь синяки считать. Один.

— Куда уходишь?

— Умираю.

— А это как?

— Вот. Возьму, глаза закрою и не встану. Никогда.

— А, знаю, это как Вадька, когда притворяется, что спит. Я тогда прихожу к нему и пальчиками глаза открываю, а он смеется и сразу перестает спать.

— Нет, дитятко милое, я умираю, это уж насовсем, ухожу в сырую землюшку… ой, глазоньки мои больше света не увидят, помоги мне, Господи.

— Баб, ты в Нижний Новгород уезжаешь?

— С чего ты взял, дитятко?

— А здесь земля вся сухая, дождь не падал давно. А в Нижнем Новгороде, вот, маринкина тетя говорила, земля всегда сырая, жирная, там даже арбузы родятся…

— Я умираю, внучек, пришел мой черед, вот Юлиньку за свечками послала, купит, ясонька, свечечек свежих восковых в церкви, и к завтрю, надо уж батюшку звать, исповедывать меня, причащать, чтобы все было по-християнски. Как положено. А уж страшно-то как! Нагрешила я.

— Баб, а Юля в школу пошла, а не за свечками…

— Как в школу? Неужто там нынче церковное продают? Ой! Что же это делается на свете белом? Что делается? Глянь, уж и свечки начали в школах продавать. Вон, старшой внук в прошлом году рассказывал, пивной киёск рядом со спортзалом поставили, а таперича уж и до свечек дошло. Совсем с ума выжили. Всё в один ряд ставят: и свечки, пиво. Ну и в кого дети пойдут опосля этого?

Ромка, подождал пока умирающая проговорится и выпалил:

— Баб, Юля не за свечками пошла в школу. В нашей школе они не продаются.

В это время из соседней комнаты раздался женский стон, после чего там спешно включили тихую ностальгическую музыку.

Ромка, опустив глаза вниз, продолжал:

— Юлька в школу пошла, потому что там Носки травку курили. Её туда специально вызвали.

— Каки носки? Ты чего, малец, мелешь?

— Петька с Пашкой.

— А на что им травка? Ой, каменный век, честное слово, да хто нынче махорку курит? Уж лучше бы у отца сигарет как приличные люди своровали, там хоть фильтр есть, он все же не такой вредный. Ну и мужики в нашем роду, сызмальства дымят как паровозы, ты-то хоть не куришь? А?

Ромка отрицательно покачал головой, сказав: «Я не курю пока ещё» и убежал в детскую. А бабуля все смеялась и смеялась, наивно полагая, что правнуки курили махорку. В ее понимании прочно жила одна курительная смесь под старинным названием и то, что может быть что-то другое, ей просто не приходило в голову. «Надо же махорку курили, и где ее нашли, вот, сорванцы-то, растут» — произнесла она вслух и попыталась задремать.

По правде говоря, времени у меня было не так много, поскольку на носу экзамены и нужно было садиться и писать шпаргалки. Усвоить весь материал, преподаваемый на филфаке, просто нет физической возможности, а тут еще надо родителям помогать — за младшими присматривать.

В школе я не была почти год, собственно, как окончила, так и больше не заходила. На родительские собрания обычно ходит мама или Мишка с Сашей, Виталика мы к воспитательному процессу не подпускаем, он взрослеет медленно. Как-то оставили его дома с Носками, чтобы он за ними присмотрел, Виталий дал им конфет с коньяком, включил боевик и ушел по скайпу с девушками общаться. А вообще Носки — у нас правильные детки, может быть, единственные из всех нас, как дома, так и в школе. По выходным в алтаре батюшкам помогают, раньше на клиросе пели, но потом у них стали голоса ломаться, архимандрит позвал их в другое место служить. Что-то в них есть такое, духовное, что ли? В общем, не от мира сего. У окрестных старушек они на хорошем счету, даже наши бабули дома и то величают их полными именами — Петр да Павел.

Когда я пришла в школу, Носки сидели с виноватым видом в учительской, а прямо перед ними на столе лежал целлофановый пакет с сушенной травой. Первая мысль у меня возникла про гербарий. Но присутствующая здесь завуч сказала, что это курительная смесь с наркотическим эффектом, каким именно, она не знает, а классная руководительница уже ушла, вернее, убежала, поскольку позвонили из роддома, где ее дочка рожает. Забрала я Носки и пошла с ними в церковь за свечками. По дороге мне братья виновато рассказывали, что они нашли пакет под школьной лестницей, и хотели выбросить, но кто-то из старшеклассников сказал, что цены найденному зелью нет, от одного затяга улетаешь в космос, ну они и решили попробовать. В школьном туалете их увидел вахтер и тут же, по их выражению «сдал». Пока я им поясняла, почему нельзя курить дурную травку, и никакого отношения она к космосу не имеет, мы дошли до церкви и купили свечки.

— Куда столько набираешь — спросила тетя Тоня — кажется, бабушкина подруга.

— Прабабка наша собралась умирать — ответила я.

— Болеет?

— Нет, разве что душой… хотя, кто знает. Мы привыкли к постоянным разговорам про смерть.

— Это всё дедова заслуга. Слыхала, слыхала я. Чего вытворяет? Правду люди говорят, седина в бороду — бес в ребро. Молиться за него надо, Юленька, молиться. Это же какой грех — супружеская неверность, упаси Господи.

После этого тетя Тоня достала из-под прилавка дешёвые конфеты с нарисованным на фантике яблоком и угостила братьев.

— В воскресенье опять придете на службу? — спросила она елейным голосом.

— И в субботу тоже вечером — ответил Петька, разворачивая конфету в золотистой обертке — батюшка Ювеналий сказал, что будет служить иеромонах Иоанн, мы помогать ему будем…

— Спаси вас, Господи — перекрестилась тетя Тоня — деток вам послал Господь. Яхонтовых. И такого деда… тьфу! Всё у вас рядышком, и горе, и радости. Держитесь.

Петя решил вступиться за честь семьи и произнес так, чтобы все слышали:

— Не судите да не будете судимы…

Продавщица виновато опустила глаза. По правде, мне не нравилась тетя Тоня, как и все женщины, фанатично преданные церкви, что-то в них было ненатуральное. Моя мама, например, тоже верующая, но в душе. Она не ходит в платочке, красит волосы, пользуется косметикой. Временами настаивает и то мягко, чтобы мы ходили на церковные службы, исповедовались и причащались. Говорит, красоту православия мы поймём позже, когда повзрослеем. Тогда, по словам матери, в душе зацветут те цветы, которые будут созревать в духе библейской мудрости. А если мы сейчас драгоценное время единения с верой предков упустим, то бутоны дивных соцветий могут никогда не распуститься. В мире есть истины, к которым мы непременно должны прикоснуться, для нашего же блага, для нашего гармоничного развития, даже в том случае, когда мы их не вполне понимаем. Не всем, например, дано знать творения Моцарта, но слушать иногда полезно всем. Без исключения!

Мама есть мама, ее слово закон. И надо видеть, как её наставления претворяются в жизнь братьями! Тяжело бывает найти время на церковь Мише и Виталику, они у нас самые занятые. Виталик даже домой иногда ночевать не приходит, говорит, что заставили дежурить в больнице. Мама на такие объяснения обычно не отвечает, просто смотрит в упор, как будто не видит его, а отец всему верит или делает вид? Как-то сказала нам, что из Виталика может получиться хороший врач, он чувствует человека, а это немногим дано. Мы один раз все убедились в его призвании. У кошки за ухом был нарост, круглый, шершавый, неприятный, как будто много маленьких червячков срослось. Мама хотела его отрезать, но, как говорится, руки не доходили. А Виталька взял валерьянку, дал кошке, потом украденным у мамы скальпелем вж-жик — и быстро прижег ранку йодом. Мы удивлялись, как это он так додумался? Меня бы, например, стошнило. А брат на наши расспросы пожимает плечами и говорит, не знаю, просто пришло в голову. Может, потому, что мама его часто брала с собой на работу, чаще чем других? Или по материнской линии передалось, у мамы все в семье медики, но однозначно: медицинский университет Виталику подходит больше, чем какой бы то, ни было.