Золотая чаша

Ольга Иванова, 2016

Потерявшийся человек может обрести дом в любящем сердце. В коммунальной квартире обыденную серость дней советской семьи скрашивает бабушка – загадочная старая цыганка. Благодаря ей в жизнь семьи приходят яркие эмоции – любовь, радость и восхищение. Магия золотой чаши погружает нас в жизнь табора. Мы греемся у огромного костра, а затем танцуем вокруг с непоседливыми детьми. Порой мы плачем, а иногда замолкаем на полуслове и скорбим. Герои историй напоминают нам об истине, которую легко забыть в рутине: все мы одинаковые и все мы хотим любви. Несмотря на разные взгляды, обычаи и традиции, сердцем всё равно желаем одного и того же.

© О. П. Иванова, текст, 2023

© АО «Издательский Дом Мещерякова», 2023

* * *

Табор

С невысокого холма по песчаной, залитой желтым светом дороге к березовому лесочку, к мирно журчащей речке потихоньку шагали, запряженные в крытые пестрыми коврами и попонами кибитки, разномастные цыганские лошадки. Негромкий нежный хор девичьих голосов сливался с пением полевых птах.

Старый цыган в рваной, потерявшей цвет рубахе, с большой серебряной серьгой в сморщенном черном ухе, погонявший переднего гнедого, поднял руку, крикнул, оглянувшись назад. Повозки свернули к реке.

Позвякивая монистами, выбрались из кибиток девушки, легко прыгая по камням босыми ногами, побежали к воде, но строгий окрик бабушки заставил их вернуться.

На зеленой лужайке задымился костер, рядом — гора хвороста. В полукружье повозок, входами друг к другу, стояли несколько рогожных и полотняных палаток. Большой, покрытый ковром шатер в центре.

Женщины хлопотали над закопченным котлом, покрикивая на полуголых ребятишек, затеявших беготню между палатками.

Девушки столпились на берегу, за частыми кустами ивняка, скрываясь от глаз соплеменников, сбрасывали с себя юбки-индара́ки и, оставшись в одной, нижней, с шумом, с визгом бросались в чистые струи.

Накупавшись, принялись за стирку, бережно передавая друг другу серый кусок мыла и старательно раскладывая на теплых камнях выстиранную одежду.

Потом еще долго отмывали, отстирывали ребятишек, а самых маленьких купали у костра, в нагретой воде, выкопав в земле ямку и выстелив ее старой, наполовину стершейся клеенкой.

Солнце медленно ползло к горизонту. Надвигались сумерки.

У костра цыганки кормили детей, деревянными ложками зачерпывая из железных мисок густое варево. Мужчины, расположившись в стороне, курили, поджидая, когда освободится посуда.

Женщины и девушки ели последними.

Солнце село за реку, надвинулись синие сумерки. Легкий дневной ветерок усилился и будто бы остыл без солнышка.

Молодая пышноволосая красавица с тяжелым, подвязанным черным платком животом не спеша направилась к берегу, вошла по колено в потемневшую воду, не заботясь о намокших юбках. Осторожно склонилась над потемневшими струями, зачерпывая ладонями, и вдруг насторожилась, услышав странный звук, будто звякнул металл. Выпрямилась, испуганно осматриваясь. Что-то большое и непонятное покачивалось на воде в нескольких шагах от нее. Ужас охватил цыганку. Однажды в детстве ей случилось видеть распухшего утопленника, и братья рассказывали, как неожиданно он всплыл прямо перед ними.

Женщина пронзительно закричала. От шатров к берегу бросились трое молодых парней и следом две длиннокосые девочки лет десяти с одинаковыми лицами. Беременная цыганка, держась одной рукой за живот, другой показывала на неизвестный предмет.

Это был большой мешок, в котором что-то тихонько позвякивало. Потянули и решили, что находка зацепилась за корень или острый камень на дне. Но через секунду из воды показался маленький худой человек, вцепившийся руками в веревку, которой был завязан мешок.

— Раклори́! Чужая девочка! — закричали глазастые близнецы. Однако старшие быстро распознали свою, племяшку беременной цыганки, девочку Лёльку. Ее моментально вытащили на берег, тормоша и расспрашивая, почему она оказалась в воде. Она не отвечала, только оглядывалась, моргая мокрыми ресницами, дрожа, откашливаясь и всхлипывая, крепко сжимала в руках веревку.

— Что у тебя в мешке? — спросила ее беременная, и девочка, будто опомнившись, протянула ей веревку.

Любопытные лица склонились над мешком. Парень, первым обнаруживший находку, торопливо пытался развязать намокший узел.

— Успеете посмотреть! — раздался грубый окрик старика с серьгой. — Чая́лэ! Отведите ее к костру, дайте сухую рубашку!

Девушки увлекли Лёльку за собой в рогожную палатку, растерли холстинкой, заставили переодеться.

Тем временем совсем стемнело и бархатный звездный шатер простерся над табором. Костер запылал ярче.

Цыгане с трудом развязали мешок (старик строго запретил резать хорошую веревку) и с громкими возгласами доставали из него солдатские кружки, миски, помятую кастрюлю, побитый молочный бидончик без крышки, несколько пустых бутылок с пробками, связку больших и маленьких свечей, смотанных бечевкой, обернутые больничной клеенкой ношеные сапоги яловой кожи, в одном из которых лежал грубый самодельный нож с деревянной рукояткой. В цветастую клеенку, которой, судя по вытертым сгибам, когда-то накрывали большой стол, были завернуты несколько аккуратно сложенных кусков намокшей ткани разных расцветок, местами довольно ветхой, несколько пар шерстяных носков разных размеров, штопанные на локтях детские кофты, две пары детских ботинок с ободранными носами, тщательно смазанных ваксой. Было там еще немало завернутых в тряпки хозяйственных мелочей: слегка ржавые ножницы, жестяная коробка с ухналями^[1], еще одна с колесной мазью, костяной гребень, клубок прочных черных ниток с иголками в консервной банке и, к визгливому восторгу маленьких цыганок, кукла с торчащими волосами, спеленатая ситцевым платком.

Лёльку привели к костру, усадили на одеяло, налили в кружку чая с сушеными яблоками и хотели было начать допрос, но она, сделав несколько глотков, осторожно поставила кружку на землю, прислонилась спиной к колесу кибитки, закрыла глаза и заснула.

— Не троньте ее! — сказала бабушка Софья. — Укройте, пусть спит! Завтра день будет!

Когда табор угомонился, девочка проснулась, тихонько выбралась из-под одеяла, приблизилась к затухающему костру.

О бабушке Софье цыгане говорили, что она не спит никогда. Действительно, спящей ее можно было застать очень редко, и когда это случалось, чтобы не разбудить, разговаривали вполголоса и шикали на детей. И все равно она поднималась через несколько минут. Она сидела на земле у костра, покачиваясь с полуприкрытыми глазами, держа в руке потухшую трубку. Когда Лёлька подбросила дровишек в костер, перевела на нее взгляд:

— Садись, девка. Рассказывай.

— Что рассказывать, бабушка? Про мешок? Я не знаю… не могу вспомнить…

— Как живешь, рассказывай. Какие сны видишь…

И девочка стала рассказывать свои странные сны, в которых она жила совсем другой жизнью.

А потом до самого утра слушала рассказ старухи о прошлом. О странной судьбе, о первой и единственной любви, о дальней-дальней дороге, приведшей ее к этому негаснущему цыганскому костру…

Примечания

1

Ухналь — подковный гвоздь.