Голова Клотильды. Н о в е л л ы

Ольга Задорожная

В сборник Ольга Задорожная вошли три повести.«Голова Клотильды». Это философская история жизни сиамских близнецов, их судьбы и их страдания. А еще их связь, тайну которой никто не может объяснить.«Золото». Повесть о том, что человеческие возможности не ограничены. Но доступно это лишь избранным, которых в наше время считают сумасшедшими. Книга о духовном пути, о добре, о Боге.«Кожа Ангела». Книга повествует о холодной зимней Венеции в канун Рождества, где вы встречаете странного карлика.

Книга вторая ЗОЛОТО

— Джоконда! Милая моя Джоконда! Как хорошо, что ты пришла. Посидим в тепле. Приходи ко мне всегда, когда захочешь, хоть ночью, хоть ранним утром. Потому что благодарна я тебе. За то, что ты есть в моей жизни. Это очень важно. Со временем ты будешь это осознавать. И так же нежно, с душевной теплотой и большой благодарностью. Я верю.

Сейчас я угощу тебя вкусным чаем. Цейлонский чай — ароматный, оранжевый.

Оранжевый цвет — импульс творчества…

Очень близки мне эти наши с тобой беседы. Сестра моя, родная моя. Принимающая меня такой, какая я есть, даже если не понятно. Это такая ценность. Это удивительное состояние! Потому что и правда, и вера у каждого своя, а иногда — одна на двоих. Когда душа с душою говорит. Благодарю тебя за все.

Ева порхала по кухне: легкая, как саранча. Волос — белое золото.

Она расставляла на столе в каком — то особом порядке чайные коробочки и тут же их распаковывала. Плотная бумага шуршала у нее в руках.

Она странная, удивительная. Смешная, наверное, не всеми понятная.

Я приходила к ней каждый вечер и порой задерживалась до утра, чтобы дослушать до конца ее историю. Наши встречи всегда были сдобрены цейлонским чаем. Мне было приятно смотреть на нее: как она двигается, как подает чай.

— Я верю в твою искренность, Джоконда. Поэтому сегодня я хочу рассказать тебе свою историю. Послушаешь — буду благодарна. А может я чем-то смогу помочь тебе…

Я очень часто представляю тебя, когда хочу тебе что-то рассказать и чувствую, что тебе это очень интересно.

Мне нравятся твои безумные вопросы. Они не от ума. А от сердца. И это важно. Мне так приятно, что все это тебе не безразлично.

Я рада твоим внутренним исследованиям. Ты начинаешь с рассеянности, что-то ищешь и наконец вспоминаешь Микеланджело.

Вспоминай его всегда.

Этот мрамор живой. Дышащий. Он меня просто вознес.

Вот сейчас у меня слезы на глазах. Это же можно было пустить в огонь каких-то вожделений то, что создало вот эту красоту! Красота — этого слова мало здесь. Ты сама это понимаешь. Я бы хотела подойти и посмотреть близко. Мне очень этого хочется. Бог, пожалуйста, помоги мне. Я сейчас плачу от радости, что такое есть! Простите меня, Микеланджело, за мое вожделение, а я бы смотрела и смотрела и смотрела. И такое счастье! А после этого счастья — чистота.

Благодарю тебя, моя любимая, что напомнила мне про этот мрамор. И так приятно мне, что мы до Микеланджело дошли.

Динамика твоих размышлений привела нас в конце концов к тому, как в состоянии мрамора Богородица держит сына своего снятого с креста.

Микеланджело был прав. Бог всегда красив. Всегда. Потому что он Бог. Он совершенен. И смерть его не взяла. Он сумел ее обойти. Даже будучи в человеческом теле. В нем вроде как обычная кровь текла, только по ней движение особое. Потому что кровь — она люминесцентная. Как движущаяся лента. Как лента Времени. А время его через Бога шло.

Мне нравится твой добрый взгляд, Джоконда. Добрые, приятные разговоры. На любые темы. На тему еды, быта, искусства.

Наша дружба, такая нежная, глубоко меня изменила.

И ты должна знать.

У меня не очень хорошее предчувствие. Со мной скоро что-то случиться. Что-то не то. Меня может не стать. Но ты не печалься. Жизнь — вечная, моя хорошая. Ты остаешься в памяти. Если я умру, я навсегда останусь здесь, с тобой. Смерти нет. Меня просто не будет видно. Это как шапку невидимку надеть — раз и все!

Там, за линией горизонта есть только жизнь. Да еще какая! Все, что здесь — это просто туман. Все ложь. Все иллюзия. Поэтому я хочу тебе все рассказать. Хоть кто-то обо мне правду узнает…

Как хочу я правду слышать. Правду говорить, и чтобы тебе не смеялись в ответ. Грязью не опрыскали с вращающихся колес.

Знаешь, я все чаще и чаще думаю. Вот Богородица, что испытала она в тот момент, когда перед нею на кресте стоял ее сын?

Он пришел к нам, как живое слово. Как живое слово! А у нас веры нет. Он отдал годы на то, чтобы всех любить и он любил всех. А тут такое предательство…

Над ним все смеялись…

И вот стоит он на кресте, веревками привязанный, и вдруг как закричит — как гром прогремел: «Гвозди!»…

И вбили.

Не могли ослушаться, потому что глас Божий…

Испуская дух свой, он увидел маму свою: на коленях стояла, грязь по лицу размазала, волосы кровью склеены, потому что лицо расцарапала: ведь смотреть на это было невозможно!..

Так и лежала на мокрой земле, неподвижно. А по ней от страха бегали люди, потому что гром был… в грязь ее втоптали… и с грязью смешали…

Лежит она вся в крови, в грязи, у ног сына своего… который на кресте распятый…

А вечером уволокли ее, обезумевшую, домой…

С тех пор не много времени прошло. Капелька…

Каким видом искусства это изобразить?

Это же сам Бог к нам приходил!

Люди не верят мне. Я говорю им: «Это же правда было!» А они смотрят на меня стеклянными глазами… Тогда с кем же мог разговаривать Бог наш — Иисус Христос? Только с мамой своей? И с Магдалиной. Она была по левую руку — его половина. Как зеркало. Такое далеко, чем где-то изображено. Это мое предположение.

А знаете ли вы, сколько стоило то масло, которое принесла Магдалина, чтобы помазать ноги Христа? Она вытерла потом своими волосами его ноги, которые столько прошли в этих сандалиях…

Мне никто не верит. А вера — она и есть одухотворенная любовь к себе и к Богу. Если нет веры в то, что тебе говорят, ты теряешь детство — то есть ту самую веру. Помни про своего ребенка, который всегда в тебе жил. И пусть он живет. Лучше улыбаться, чем строить умное лицо, которого не бывает.

Я учила тебя улыбаться. Прости за назойливость, но давай еще раз попробуем повторить нашу волшебную улыбку — улыбку в глазах, моя хорошая. Плавно, без нажима: Правая рука в танцевальном па полагает персты на уста, чтобы их придержать. Затем улыбка окунается в сердце и только потом распаковываются уста. Не позволяй устам распаковаться до того, как улыбка окунется в сердце! Только тогда она будет в глазах! Как только проснулась, говоришь: «Я улыбаюсь в глазах, улыбка окунается в сердце». К этим словам очень важно относиться с уважением и любовью.

Занимайся творчеством, чтобы душа пела и радовалась.

Сотворчество с Богом, со Святым Духом — это истинное искусство. Тогда поднебесье передаст тебе гены ангелов, то есть гениальность.

Создавай что-то доброе, душою принятое. Капелька за капелькой — создается стебелек, на котором будут веточки и листики. А потом и плоды. И будет новое приятное древо. Так и в творчестве. Бывает, что тоненький стебелек очень силен. Как у хмеля. Или повилики. Попробуй, разорви! А он все вьется и вьется. И на нем возрастает творческая сила.

Получай удовольствие от своей работы. Удовольствие — это хорошее слово. Его просто растворили.

Наше творческое состояние надо выражать в разных ипостасях. Это и живопись, и иконы, и книги, и кино. Возможно и театральные моменталии.

Что бы ты не делала, делай это с улыбкой в сердце. Делай для души, для Бога, с молитвой. Забудь все, что было. Все оставь позади! В каждый предмет своей работы вкладывай душу. Очищенная душа приведет в движение твои руки. Готовая работа должна петь. Тогда ты остаешься в ней навсегда.

Давным-давно, когда я была в Каире, я встретила там уникального человека. Бедного точильщика ножей. Он точил ножи совсем за копейки, ему едва ли хватало на хлеб. Но как он их точил! Он точил их для Неба! Он вкладывал в работу свое сердце. К нему ходил весь город… До сих пор помню, как из под его кривых ножей летели искры.

Творческая работа — это молитва. Единение души с Богом. Так работал Микеланджело. Его сердце Бог держал в своих руках. Иначе как бы он мог все это создать?

Молитва всегда тебя выведет к радости. Меня удивляет, когда люди спрашивают: А может мне молитва поможет? А что же еще может помочь? Можно выйти к свету, к Богу. Так, наверное, Микеланджело шел и его руки так работали, что вот это и создали, что теперь и мне душу греет. Твоя память вспомнила, а моя душа греется от этого. Думаю — есть оно. И я пойду дальше и буду идти. Только смотря куда ты идешь в этой жизни. Эта жизнь — меньше капельки. А там — огромное пространство. Там время наше течет. А для чего оно течет? Для творчества. Потому что оно прекрасно.

Я знаю силу молитвы. Знаю, как она освящает и дает свет, который в свиток превращается, в знание, а знание опять свет проливает. Вот это да!

Через свет проходит множество лучей. Каждый луч — это огромное количество капель. Капля — это особое состояние во Вселенной. Капля капнула — пошли круги. А это все огромный Океан космоса.

Мои родные тоже долго молились и оставили мне много добрых вещей, до которых я могу дотронуться своей рученькой. Вот молитвенник моей бабулечки. Он весь в перелистывании. Пальчиками. Он весь в работе. Он лежит у меня в изголовье и я его держу. И платочек с ее головы. Потому что я знаю, что она молилась. Все по крови идет. 90 псалом у меня в каждой клеточке. И у тебя такие же бабушки были, я точно знаю, и молились, иначе как бы ты жила? Как ты дышать могла бы? Ты иди по их стопочкам и молись. Другого выхода нет.

Благодарю тебя за то, что ты веришь в мою искренность. Что ты веришь в мою веру.

Мне очень нравится простота. Чтобы вот так поговорить, как мы с тобой — это редкий мне собеседник найдется. Я всегда с радостью выслушаю тебя и я всегда готова помочь тебе во многом, в том, чем я могу. А только Бог — он лучше. Потому что человек — это человек, а Бог — он может все изменить. Потому что он хотел, чтобы все, что он исполнял для нас… Кровь его на кресте…

Пусть слова мои будут доброй подмогой сердцу твоему, душе твоей, потому что я искренне хочу помочь тебе. Однако я знаю, что Богородица точно поймет.

Лик Богородицы прекрасен. Прекрасен в своей тайне. Как она здесь появилась? Это тайна тайн. Она пришла издалека.

По свидетельствам, Богородица сама была Луч. Она сияла и светилась и Бога нам родила. Она смогла. А это было далеко чем просто. Это же надо было такую светлость иметь, чтобы взять от Духа Святого плод и родить его здесь, на земле. Так эта светлость и спасает. Аминь.

Господь то от Святого Духа! То есть он по Лучу прошел! Сам Бог направил свое зерцало и его отражение в чрево пришло. Это же чудо из чудес! И родился на земле сам Бог. Словами это не передашь. Это надо внутренне воспринять.

Я прошу тебя читать каждый день псалмы. И лучше всего 90 псалом. Или хотя бы одно слово из любого псалма. Или просто на книгу глазами посмотреть — и то хорошо. Глаза смотрят, что книга лежит рядом. Сейчас это лучше, чем всякая Лестница Якоба. Держись своего дома, своих родных. Чтобы с тобой было только то, что радует и что оберегает. Не верь никому, кто хочет помочь тебе. Будь осторожна. Они очень изощренные. И так, будто соломку все подкладывают под тебя. Типа ты стала падать, а мы соломку подложили. А это — Бог. А Бог для меня — это Троица и Богородица с ними. Потому что она всегда держит сына своего на рученьках. При ней всегда Господь. Такой малыш — а он уже Бог. Вот счастье! Для кого то это абстракция, а для меня он живой.

Спасибо тебе за Микеланджело и за то самое напоминание о молочном мраморе. Потому что он — молочный. Он же у нее на рученьках, как молочный еще, грудной. Потому что всю жизнь мама кормит своего дитя.

Прости меня Бог за всю боль моего дитя и за боль всех моих родных, которые ушли и которые сейчас с Богом. Потому что они у меня святые все. Потому что если бы ты видела только их глаза. Эти особенные глаза. И страдали они в этом мире столько из-за этих особенных глаз. И из-за своей особенной души и из-за любви к жизни. Из-за наивности своей. И даже боль наивность им эту оставила.

Мне такое пришлось пережить! Почему это случилось? Ребенок ушел. Я должна была найти причины. И я пошла искать. Это сложный путь. Это ежеминутный выбор. Это одиночество в зверином мире. Такая внутренняя боль. Эта потеря изменила ход моих дел. Я оставила свою любимую работу. Я много размышляла и копила материал. Я до сих пор иду. И дороже пути для меня нету. Я познала это когда поняла — смерть на пороге стоит. И тогда я пошла на схватку со смертью, которая шла на меня, чтобы потом заглотить. И я со смертью насмерть дралась. Я с мечом — и она с мечом. Меня батюшка мой, Отец Небесный учил, как надо меч держать. Так и говорил: Ева, доченька моя, вот так надо! И я вспоминала.

И тогда я стала так молится, что коленочки мои трещали. А я стояла и не шевелилась. И тогда икона разверзлась и увидела я живые глаза маменьки Божьей. И смерть отошла. И впредь она исчезнет и растворится в молитвах. Смерти нет.

Благодарю тебя, Джоконда, что ты так близко к сердцу воспринимаешь все эти подлинные истории и прошу простить меня, что я все о своем и о своем. Но мне очень важно это проговорить. Я говорю тебе только то, что я сама через себя провела, познала.

Держись Бога, Святого Духа. Богородицы держись. Перед рассветом сумерки сгущаются.

.

Мы очень долго во лжи. Может с самого детства. Может с самого рождения. Попробуй в игольное ушко заправить кривую нитку. Даже иголка и та могла быть уже кривой. Когда кругом кривизна, очень сложно попасть в эти Врата.

Зависти много… Души заковались. Сердца захлопнулись. Глаза запакованы — не горят. Они вроде бы как открыты, но совершенно закрыты. В глазах радости нет. Она лишь отрепетированная.

Ложь, зависть и жадность. От этого задыхаешься. Врут с блеском гневным в глазах! Знаешь, какие коконы может создавать злость? А самое страшное знаешь что? Жадность! Поэтому прошу тебя, послушай историю мою. Я знаю — ты не предашь. И пожалуйста, поверь. Я попробую передать свет…

Ева отвела глаза в сторону и они начали наполняться слезами.

— И еще. Я прошу: выбирай, пожалуйста, Бога. Потому, что только он сможет помочь. Он есть то, что в сердце.

Мы сидели в ее маленьком домике, утопающем в кружеве лимонных роз. Он находился в пригороде Лондона. Нашим любимым местом в доме была кухня. Там всегда было тепло и очень уютно. Круглый дубовый стол был покрыт белой самотканой скатертью, вышитой вручную. В центре стола в персидской вазе стоял черный аконит — так изысканно прекрасен во всем своем ядовитом великолепии. Старинное окно было одето в штору из махрового бархата цвета чернослива — словно в черную рясу. Она насквозь пропиталась горько-пряным запахом шоколада и ванили. Но царствовал над всеми этими запахами — аромат горячего вишневого пунша. Ева подала мне фарфоровую чашечку:

— Этот пунш любила готовить моя бабушка. По особому рецепту. Я рада, что вдыхаю этот сладкий, дразнящий аромат вишни вместе с тобой, моя милая, добрая. Эти нектары так приятны мне по вкусу…

Меня воспитывала бабушка. Она учила меня делать реверансы: правильно вытянуть ножку, спиночку ровно держать: «Пяточка — носочек… Смотри на меня и улыбнись. Да только глазоньками… головушку на бочок… Да ты моя хорошая, да ты моя любимая…»

Бабушкин смех — колокольчик нежный! Столько слов, столько ласки. Мед разлит в душе. Меня напоили этой силой…

Ева достала маленькие ложечки, сделанные из перламутровой ракушки, с золотой, ювелирной работы ручкой.

— Это оставил мне мой род. Ложки с вензелями.

Мой род — царственный.

Эти руки меня нянчили. Они меня баюкали, сказки рассказывали…

Ева подошла к окну и открыла шторы, чтобы видеть сад, в котором играли ее собаки. Затем она снова села за стол.

— Я была тогда на острове… На одном далеком, неведомом острове…

Ева начала свой рассказ очень тихо. Она смотрела не на меня, а куда-то в сторону. Как будто в какой-то воображаемый экран, где оживало ее таинственное былое. Словно открылась завеса времени и она увидела там себя.

–… в научной экспедиции…

Ах, Джоконда! Что это за остров! Это остров сокровищ! Как найти слова, чтобы передать тебе то состояние… Представь, что ты попала в огромный зеленый камень — колумбийский бархатный изумруд и живешь в этом камне…

На острове находилась моя закрытая лаборатория. Время от времени я ставила там опыты. Я называла ее своей кельей. Я привыкла работать в изоляции. Кругом должна царить тишина храма. Мне нравилось это обречение на одиночество. Я всегда в себе. Чаще всего — в себе. Поэтому я отправилась на остров. Там я исполняла обряды. Монастырские правила. Они переданы мне по роду. Для этого я использую природу. Я должна была уйти в грот: в свой грот. Уйти в себя, чтобы познать себя.

Именно тогда я почувствовала, что пришло время хоть как-то в себе разобраться и хоть как-то начать понимать себя. Вспомнить себя. Надо об этом писать, думать. Говорить о себе. Но у нас же запрет: «Почему ты все о себе да о себе»… А о ком же? О ком же?

Я всегда общаюсь с человеком, который дороже мне всех на свете. И это есть я сама!

Мне жаль… Правда жаль… Совершенно не хотят себя найти… раскопать… Однако у них много сил и есть время на то, чтобы проверять меня. Прямо сосредоточились. Они только притворяются, что брезгливые. А сами любят копаться в чужом белье: где-то что-то потрогали, где-то что-то понюхали, где-то что-то отлили… Прости, пожалуйста, за это выражение, язык настолько опорочен…

Лезут, засовываются, в окна заглядывают — издалека: я думаю, уже бинокли купили — следят. У них ухо становится, как гармошка — оно вытягивается, растягивается. Ночью выходишь — стараются увидеть, почувствовать: куда пошла, когда пришла… А в уме ли она? А вдруг она… Вот интересно!

А в уме ли вы?

Зачем я вам? Наблюдайте за собой! Вам это пригодится…

Ленивые очень. Ленивые… Им хочется лежать. Им это нравиться. Вроде как роскошь любят. А что такое роскошь? Арабская сказка? На подушках валяешься, вкушаешь сладкие дыни, кожурки тут же валяются. Там много валяний. Там только и хотели, что валяться на подушках. Туда-сюда… Засыпать, тут же вставать, идти в душ, опять дыня… Но их утонченность — это запутанность. В арабской вязи можно завязнуть…

Извини, моя хорошая, за пошлые картинки. Мне захотелось это сказать.

Я говорила про остров… На острове началось мое исследование себя. Я шла Путь. Путь к самой себе.

У меня все есть. Все самое лучшее.

Коробка карандашей. Карандаш надо уметь точить. Этому искусству меня научил мой папа.

Мой альбом для рисования постепенно наполнялся всевозможными набросками и эскизами. Я очень люблю живопись. Особенно акварель. Ведь акварель нужна. Картины нужны.

Акварель — это сама нежность. Это само дыхание. Это как ты вдохнул и выдохнул: аккуратненько-аккуратненько. Наверное, даже дыхание приостанавливается, потому что акварель сама дышит. Она глубинная. Как куда-то далеко-далеко уходишь. Как рассвет. Как древние иероглифы. Раз — и все. Мгновение!

Акварель — она разовая. Ее не исправишь. Вот масло — это другое.

Меня интересует все искусство. Я живу им. Оно у меня в крови.

Все это сказалось на моем образе: утонченно-творческом.

Я всегда испытываю какой-то голод по настоящему искусству..

Когда говорят: «Я люблю только Баха», они лгут. Как можно сказать — я люблю только осень? Я тоже люблю осень. И весну. Но зиму я тоже люблю. Воздух чистый и звенящий и румянец на щеках. Снега лежат, как зеркало и все вокруг делают светлым. Холод — он всегда очищает. Можно ли говорить «Я люблю только белую розу»? Есть еще и красная. Черная. Кремовая роза — ей веришь… Ведь у вас на столе и красная, и черная икра, и каша, и капуста квашеная. Вы же не можете всю жизнь есть только черную икру? Или можете…

В тот день я стояла на плоском камне. На том самом камне, откуда берет начало моя история…

Ева вдруг замолчала. Ее лицо резко изменилось. Мне показалось, что ей стало холодно. Сидит она и как будто зябнет, поеживается в состоянии болезненности. Слезы душили ее.

Боясь спугнуть ее воспоминания, я сидела в полной тишине.

Всегда, когда я слушала ее странные рассказы, я смотрела на зеркальный пол кухни, выложенный в марокканском стиле.

Множество цветных осколков создавали причудливые арабески и затягивали внутрь, словно калейдоскоп. Сказы и сказания Евы начинали оживать в сумасшедших узорах арабесок. Играя своими зеркалами, арабески вдруг начинали открывать мне картины из живых историй Евы — такие реальные, как из волшебного сна! И я странствовала вместе с ней…

— Камень лежал на краю обрыва, но это не пугало меня. Он отлично подходил для моего упражнения Свет. Эти духовные упражнения я должна исполнять в полном одиночестве.

Но что это был за камень! Это был камень камней! Редкой красоты алмаз — черный горный хрусталь. Как черное зеркало. Он размножался черными кристаллами и был похож на огромную гроздь из отточенных карандашей. Из него выходил яркий свет и раздвигался в радугу…

У камня очень глубинная память. Он хранит память миллионы лет. Каждый осколок камня помнит ту скалу, с которой он пришел. Каждая песчинка хранит в себе память океана. Песок — это вода. Если камень выжать, из него польется вода. Вода вся выйдет и останется одна шкурка.

Раз камни имеют память — значит они живые.

У камня особое дыхание. И каждая его песчинка дышит.

Камень в Помпеях — абсолютно живой. И каждое наше касание к этому камню и каждый звук расширяют его память. Память Помпей так расширилась, что она начинает нам что-то показывать.

В камень может запечататься чей-то дух. Животного, например. А иногда и человека. Если человек входит в камень, то он становится потаенным. Как бы внутри себя. Это как куколка. Бабочка внутри своей куколки осознает себя бабочкой, но она не может летать. Или вот, вспомни легенду о скульпторе. Из слоновой кости он изваял совершенную Деву. Через свои руки, он впечатался в кость, как в камень… Он полюбил самого себя!

У меня есть мечта — прикоснуться к кусочку того камня, на котором стоял Серафим Саровский…

На острове, на черном камне я исполняла одну монастырскую технику: единение души, чувств, мысли и тела. Это как то, когда ты читаешь молитву. Ты становишься един. Стоя на камне, в какой-то момент я услышала странную мелодию. Пошел какой-то скрип. Какие-то легкие вдохи и выдохи. Идет голос. Это был голос Земли. И тогда я поняла: я услышала песнь планет. В космосе планеты двигаются и поют! Представляешь? Планеты поют!

Вдруг, камень подо мной зашевелился, закачался и… И дальше я кубарем лечу в пропасть…

Представь себе, что ты летишь в черную пустоту.

И эта пустота — абсолютная бездна. Манящая бездна.

Ты летишь.

И только твой крик…

И такое полное, жутко леденящее состояние падения испытывает летящий. Он летит… летит вниз, в темноту, в бесконечную дыру… И холодно ему, и страшно, а он все летит, и конца — края нет. А кругом — только тьма.

На самом деле в том, что дыра эта черная, нет ничего плохого.

Черный цвет — он благородный. Из черноты, как из черной матки рождается свет. Мрак небытия — это неприступный свет! Он стал рассыпаться блистательной радугой еще до яйца. Еще до горла; то есть до того, как родилось божественное слово. До Бога.

Из мрака родилось яйцо. Это яйцо — из чистого золота. И в этом яйце уже был Господь! Как Бог сам себя познал? Постичь это невозможно.

И мне стало интересно — а вдруг там во мраке сам Марк стоит!

Пока я летела, мне показалось, что я умерла…

Когда я была маленькой, у меня было несколько раз инициаций смерти. Я понимала, что сейчас уйду. Что больше я глаза не открою. Я не хочу их открывать. Мне будет хорошо…

Когда ребенок маленький, с девственной душой, он связан с Небом. Ему легко.

Но сейчас в мои планы не входила эта смерть. Мне еще так много предстояло сделать. Осуществить то, что предназначено.

У меня есть Великая цель.

Что теперь будет с моей лабораторией, которую я создавала годами? Собирая по зернышку все. Ведь материал надо изучать. А это не легкий труд. Иногда материал собирается долго. Годами. Потом создается то, что создается. Может быть оно дело жизни — то, что создастся.

А мои проекты… Забеременев ими, я долго их вынашиваю, до того срока, когда они уже готовы родиться в виде очередного шедевра, коего мир еще не знал. Мои творческие мысли, идеи. Иллюзии… Они умрут вместе со мной. Во мне так кипит творчество… Неужели я не успела исполнить свою миссию — создать нечто особое.

Мне так хотелось вернуться назад, к своим книгам, кисточкам.

Куклам…

Нет ничего ценнее у человека, чем время. Время — оно живое, оно с огромным сознанием. Но что такое время? Для чего оно существует?

Кто-то что-то парит, жарит, режет, давит: ягоду, соки. А потом они все это жрут, жрут, жрут! Говорю вам — у них там мясорубка внутри!

Я все свое время трачу на молитвы. Древние молитвы на древних языках… Их нужно отпускать в пространство, чтобы соединяться с корнями.

Одна коротенькая молитва, сердцем произнесенная, достойна тысячелетий.

Это искра.

Молитвы у меня в крови разлиты. Кровь — это река времени.

Деньги можно вернуть. Даже жизнь можно вернуть с помощью звуков — молитвы. Вот только время не вернешь. А время крутит стрелки часиков вперед. Бим-бом… Бим-бом… Если оно остановилось — значит, ты умер.

Как много драгоценного времени я потратила впустую. Как много превратилось в прах…

Вечность — это века. Это взмах наших век. Наших ресниц, как взмах крыльев. А веки вечные — это еще больше времени. Это когда глаза всегда видят.

В тот момент, когда я уходила в эту черную дыру и вот-вот уже должна была разорваться на молекулы, я зацепилась своими тонкими пальцами за зеркало луны и кровавым, почти что разорванным, как у саблезубой тигрицы, ртом, я закричала так громко, что от моей молитвы содрогнулся бы даже Будда: «Я не хочу туда! Я хочу на Свет! На Свет!..»

Это совершенная правда, Джоконда!

И тут я вдруг увидела, что прямо надо мной распрямились огромные крылья! У меня их много, по вере моей, и я их распаковала.

Птица парит в небе, кружится над землей, но она знает, что обязательно притронется своими лапками земли. Она коснется травушки, попьет водички, а потом опять взлетит.

Все когда-то завершается. Время тоже завершается…

Мне тогда показалось, что я схватилась за нить времени…

Не знаю, поймешь ли ты сейчас меня…

Это просто мои размышления, моя хорошая.

Настоящее — это мгновение. Через секунду оно уже совершенное прошлое.

Мы никак не можем ухватить пульсирующее настоящее. Мы его разбазариваем.

Мы разучились уважать себя в настоящем, думая, что будем уважать себя в будущем. Мы разучились себя сохранять, думая, что завтра будем сохранять себя. Мы говорим о будущем, а через секунду оно уже перешло в прошлое.

Мы живем всегда где-то в будущем. Мы будто ходим в каком-то коконе, и вроде бы что-то делаем. А сами еще так далеко от рождения! Вроде родились, вроде дышим, а рождение будто еще впереди. Все время чего-то ждем. Все время на будущее уповаем, а о настоящем забываем. А настоящее — оно очень богатое! Оно напиталось корнями прошлого…

Каждая секунда нашей жизни, нашей здесь бытийности, как очень драгоценное золотое зернышко.

Человеку не дано испытать то, что испытывает птица, летая над землей.

Птицы — это само творчество. Ведь творчество — оно с крыльями. Лепка, музыка, танцы — нет границ. Птица летит, чувствуя только потоки — свободная, открытая для Вселенной.

Я представила себя Жар-птицей, родившейся из золотых зерен солнца!

Солнце — оно живое. Оно исполняет свой изначальный Танец Солнца в золотой короне. Настоящей! В ней разлито золото всех ипостасей — белое, красное, желтое, зеленое: инкрустированное драгоценными каменьями. Там и изумруд, и сапфир, и хризолит, и бирюза и конечно же, янтарь: цвета мадагаскарского рубина — очень редкий.

Это разлитые алмазы. В алмазах отражается истина.

Солнце — это золото. Это лик Божий. Златые Врата. Через них сюда вливается благодать.

Как родился этот Свет, сотканный Богом?

Это белое злато. Оно далеко от постижимости. Блеск его отразился в древнерусских иконах.

Я всегда призывала тебя писать иконы, милая Джоконда. Икона — она есть Мистерия.

Ты берешь белый мел. Чистый-чистый. И как простынь кладешь его на древо. И создаешь лик Святой — через сердце. Когда икона прописана сердцем — она может распахнуться. И ты чувствуешь золотой поток. Смотришь на икону и входишь в нее, соединяешься почти с дыханием его — Господа нашего.

В моей келье живет очень древняя икона. Икона Святой Евы — нашей праматушки. Первой Девы от Бога, от которой пошло потомство. Оно шло с Небес и рождалось здесь. Потому, что если бы слияние было не одухотворенным, жизнь на земле бы остановилась.

На иконе у Евы очень нежный лик. Она всегда светилась улыбкой в глазах и очень любила своих детей.

Ева не была изгнана из Рая. Вкусить плоды Добра и Зла можно только здесь. А на Небе — там только плоды Добра. Если было бы по-другому, солнце перестало бы подниматься.

Что же было дальше… Я немного плаваю в воспоминаниях. Перекрывают память — ниточки обрывают. Я как будто в лодке, покачиваюсь в тумане. Плыву по реке жизни…

Помню лишь то, как очнулась на земле. Я открыла глаза и не могла понять — я Днесь или умерла — перешла линию горизонта? А может, я сплю?

Я поднялась с земли и увидела перед собой скалу. На ее склоне росла душистая зизифора. Цветет она и как шелковое море на теплых ветрах развевается. Нежно — нежно голубая, пышная, больше нигде не виданная.

Полевые цветы — они прекрасны и нежны. Из них букеты особые.

Лен, ромашки, васильки — это любовь.

Красота — она в простоте. Простота разливается повсюду.

Дикая природа умнее окультуренной.

Дикие животные разумнее многих двуногих, которые без стыда идут в природу! А надо ли вам туда идти? Заселяются в горы — все выше и выше, выше и выше… Хотят чуть ли не на Джомолунгме жить. Остановитесь! Оставьте Антарктиду пингвинам!

Тут моя память погрузила меня в то состояние…

Да… В тот момент я вспомнила, как сорвалась в пропасть. С этой самой скалы. Но тело мое не было разбито. Ведь у меня были крылья! Иначе бы разлетелась в пух и прах и костей бы не собрала! И мои кости бы сейчас лежали здесь, как камешки, а река бы их уносила — подальше… подальше… Как поезд. Река! Джоконда! Там была река…

Ева поднялась со стула:

— Давай я налью тебе еще горячего чаю, моя хорошая.

Ева налила мне чаю.

Взволнованная своим рассказом, она встала посреди кухни, прямо напротив меня:

— Я продолжу стоя. Послушай до конца. Пусть это будет мой монолог к тебе.

Да… Я оказалась в каком — то сказочном краю.

Красота кругом — Божья! Хоть горстями пей и напивайся этой красотой. То, что руками создано, это такая капелька во Вселенских просторах красоты.

Сначала я услышала странный шум. Он шел из-под земли. Но потом я увидела, как впереди меня синей лентой плывет таинственная река. Шелковистая, задумчивая. Она никуда не спешит. Шумит, течет — как луч сверкает!

Подойдя к реке, моя душа пришла в неизъяснимый трепет: вода в ней сияла, как синий лазурит — яркий, чистый, сочный, такой невозможный, словно все драгоценные камни расплавились воедино. А берег реки был сплошь усыпан самоцветными перлами. Как росами.

Вода пришла из самой глубины, соединяя нас с водами Океана. Она выбрасывала на берег свои дары: драгоценные каменья. Турмалины, аквамарины, лазуриты, жемчуг:… сияющие, настоящие, самой высокой ипостаси… Бриллианты чистейшей воды — с кулак!

Когда ты ныряешь под волны океана, ты ощущаешь покой. Там тишина. Ты опускаешься глубже… и глубже… Туда, куда не проникают солнечные лучи. И тебе кажется, что там, на глубине океана — полная темнота. Но там такой Цвет!

Я шла босиком вдоль берега по шелковому ковру из водорослей, усеянного яркими, прозрачными каменьями, словно разноцветными звездами. Их было так много, что они покрыли берег сплошным панцирем.

В перламутровых раковинах целыми гроздьями грудились реликтовые жемчужины.

В россыпи розовых рубинов, словно в малиновых леденцах, сиял великолепный сапфир — яркий ультрамарин. Скользкий и влажный, он сверкал на солнце, как голубая звезда, рассыпаясь всеми цветами Рая.

Я взяла в руки очень редкий камень — удивительный, густо зеленый гранат. Он был размером с сочную сливу и переливался мощным зеленым: блистательным изумрудным. Как капелька росы.

Бог покрыл мир зеленой краской. Нам даны зеленые глаза, зеленый рассвет, зеленая трава, морские волны.

Зеленый цвет — это милосердие. Вот почему первый луч солнца — изумрудного цвета.

Солнце — это сплошное милосердие.

Я перебирала камни и любовалась ими. Их цвета ярки и чисты.

Река танцевала узорами…

И виделось мне диво в воде. Серебряные лики. Это — духи реки. Речные Девы. Они не видимы, словно сокрытые в раковинах жемчужины.

Их прозрачные тела похожи на золотую переливчатую змею с чешуйчатой кожей…

Сейчас моя память поднимается. Я помню почти все. Тогда, у реки, все казалось мне таким удивительным…

Перед тем, как пойти дальше, мне захотелось испить этой живительной водицы.

Смиренно и покойно, я сложила ладони лотосом.

Опрокинула в реку руки, зачерпнула водичку, а в руках — кусок золота! Чистого!

Да! Я вижу, как пальчик уже к виску поднимается. А может и два. Вы можете крутить двумя пальцами и во все стороны, но только у себя — свой висок.

Джоконда, милая Джоконда! Я глаголю тебе сейчас не то, чтобы единственную истину. А то, что видела я. А это — чистая правда. Это далеко, чем бред. Река эта — Золотая. Многоводная. В ней такая глубина! Вода поднималась из подземных изломов, неся с собой силу земли. Вода холодная-холодная! Ключевая. Вкусная. Вот это и есть сила! Водица та — святая…

Я очень ослабла и замерзла. По ту сторону реки я увидела прекрасный храм. Я приняла решение перейти реку и отдохнуть в храме. Но как мне туда попасть?

Вдруг передо мной появился олень. Словно с неба свалился. Коричневый. Замшевый. С ветвями на голове. Очень красивый. Он стоял совсем близко — глаза в глаза. Удивительные были у него глаза — проникновенные, бархатные.

Я обратилась к нему тогда» Здравствуй, дорогой олень! Побудь, пожалуйста, еще со мной!». Но он исчез.

Олень отдает свою жизнь, чтобы из его ножек унтики шили…

Там, где стоял олень, появился изумрудный мостик. Он висел в воздухе прямо над рекой и вел к храму. Как это возможно? Я потрогала изумруд рукой. Он был теплый.

Изумруд — дар солнца.

Скоро сумерки. Солнце на закате — мягкое.

У меня появилось какое-то особое состояние. Состояние сна. Будто кто-то поет колыбельную на больших расстояниях: Спи… Спи… Может, это Большая Медведица? Когда-то, давным-давно, она жила на земле, а потом отправилась на небо.

Загорелась первая звезда. И это большой труд. Потому что даже самая маленькая звездочка старается передать нам свой свет.

Под куполом неба повисло коромысло из разноцветных алмазов.

Это Млечный Путь.

Он сейчас прозрачный и его надо напоить молоком Небесной Коровы, чтобы он наполнился млеком. В это млеко будет стекать янтарный мед, разлитый на просторах неба. И тогда Большая Медведица зачерпнет млеко своим Ковшом и накормит им своего медвежонка. А может, и второй там где-то бегает!

Бог дарит нам солнце, звезды, месяц, и просит нас любоваться этим даром.

Тогда, под покровом небесной мантии, фиолетовой, как индийский аметист, я подумала о том, что теперь, после всех предательств, я остаюсь одна с Богом и радуюсь этому…

Что ж, надо отправляться в путь. К храму. Я босиком пошла по изумрудному мостику. Мне не было страшно. Я шла, будто перышко летела. А может, это Ангелы, познавшие меня еще с детства, перенесли меня через реку.

Подойдя к храму, я удивилась его величию. Он был похож на гигантский улей. Когда я вошла во врата, дух занялся у меня в груди!

Здесь жили шелкопряды.

Шелковые гусеницы толщиной с бамбук потрясли мое воображение.

Скорее всего, это очень древний вид.

В пустом пространстве храма стоял такой шум, как будто по железной крыше барабанит дождь. Шум издавали шелкопряды.

Тысячи и тысячи золотых гусениц трудились в прохладе невидимых комнат, выплетая в воздухе шелк. Хрупкие и прозрачные — гусеницы плавно качались в воздухе, укладывая вокруг себя непрерывные золотые нити: гладкие и шелковые, чтобы завить их в бесценный кокон.

Это священные коконы дикого шелкопряда — огромные, со страусиное яйцо.

Конец ознакомительного фрагмента.