Бобылка

Ольга Евгеньевна Шорина, 2013

Лера Кувшинкина живёт вместе со своей властной матерью-вдовой. У них "до сих пор не разорвалась пуповина". После смерти матери Лера становится изгоем: все гонят её, шпыняют, боятся заразиться горем. У Леры нет друзей, любви, образования и нормальной работы. Единственная её отдушина – церковь детей Божьих. Но Лера пытается безуспешно примирить две враждующие цивилизации: американский протестантизм и русское православие. Но она так и не смогла сделать свой выбор… Для обложки используется фото автора.В книге упоминаются в негативном ключе лица нетрадиционной сексуальной ориентации.

Глава 3. Закопают — станет легче

В девять утра Витя повёз её в похоронную фирму, что напротив травмпункта, где Лера в очередной раз сидела и заполняла какие-то квитанции. Деньги, полученные вчера за квартиру, улетели то ли на гроб, то ли на копку могилы. В этом царстве Безенчука тоже стояли выставочные гробы, — расписные и лакированные, как шкатулки. А точнее, в «Нимфе», где было несколько владельцев, а у Безенчука — индивидуальное предприятие. Сейчас бы они назывались ООО «Нимфа» и ИП Безенчук.

Ещё Никодимов сказал:

— Лерочка, давай съездим к нотариусу, узнаем, что там и как.

Леру всю затрясло:

— Нет!!! — закричала она.

Она не хотела принимать наследство, становиться собственником. Сегодня Анастасия Владимировна должна была получить свидетельство о праве собственности, но вчера она умерла.

Лера подумала: а не сократил ли Стерлядкин жизнь её матери хотя бы на месяц?

Пока она работала, мать сидела в отпуске. За все двадцать четыре дня она так и ни разу не вышла на улицу, и это было страшно.

С графиком и «Горожанке» было непонятно, то ли ходить, то ли не ходить. Свою работу она могла бы выполнять и дома, но Лера всегда хотела быть среди людей.

Когда ей запретили появляться на работе, Лера матери ничего не сказала. Та её живьём бы съела. Каждый вечер, когда Лера возвращалась с работы, Анастасия Владимировна спрашивала заискивающе:

— Тебя не выгнали?

И накаркала!

Так прошли август, сентябрь. Мать денег не спрашивала, говорила:

— Ты их не трать, копи на установку телефона. Ты даже можешь оформить его на себя!

И вот в октябре, на ночь глядя, мать объявляет:

— Завтра мне к нотариусу, дашь мне денег.

Это был конец света. Лера, может быть, и выкрутилась бы, но третьего дня Никодимова скрутила ДПС за «остаточный алкоголь». Выкупить права стоило шесть тысяч рублей. Мама позвонила и велела отдать Никодимову в долг все деньги, которые есть в доме (ведь без его машины она не смогла бы попасть на работу). И Лера наскребла из кубышки, и остатки их с матерью зарплат.

И она пожелала матери умереть ночью, только бы с утра она её не терзала. Лера ворочалась, просыпаясь каждые полчаса. И она придумала сказать, будто бы отдала их взаймы Вите на салон красоты.

Утром мать ласково позвала её. Лера беспомощно достала из кубышки оставшуюся мелочь, пролепетав:

— Всё, больше ничего нет.

— Где деньги?!! — закричала мать.

— Я дала взаймы.

— Кому? Г… ты!

Этот день Лера сочла самым страшным в своей жизни. После обеда она пошла в «Горожанку». Бог знает, что ей это стоило! Она, конечно, понимала, что «пособие» ей никто платить не станет, но она же заработала что-то в августе. Только депонента не вышло.

— Вы прекратили к нам ходить, — заявил Стерлядкин, — поэтому мы перестали включать вас в зарплатную ведомость. Теперь мы перевели вас с зарплатной на гонорарную основу. Вам просто поменяли график работы, а вы перестали работать.

— Хорошо, но в августе-то я работала.

— Двух тысяч вполне достаточно, — хмыкнул Стерлядкин. — И не такая уж вы и бедная, если ходите в кожаной куртке.

Эту куртку Лера носила одиннадцать лет.

Лера ждала возвращения матери, как приговорённый к смерти — палача.

Для оплаты госпошлин мать, как бухгалтер, выписала себе аванс. И началось традиционное гестапо:

— Скотская рожа, где деньги? Кто вообще знает, что у тебя есть деньги? — чётко, как диктор, выговорила мать.

— Ну… все знают.

— Кто эти «все»?

— Ну… на работе.

На самом деле в «Горожанке» все её знали и презирали как нищебродку.

— А может быть, — задохнулась от ненависти мать, — ты вообще всем рассказываешь о том, что у нас есть?!!

А что у них есть? Пара «Бентли», недвижимость на Адриатике? Это Анастасия Владимировна расписывала всей бухгалтерии, что бабушка при жизни не перевела её долю в квартире на себя. «Насть, мать тебя — не любила! Ей было достаточно у нотариуса заявление написать. И как ты теперь будешь в очередях стоять с таким здоровьем?» — «Я знаю».

А мать всё больше и больше заглатывала бездна ненависти:

— Это вообще не твои деньги, они мне нужны!–То же самое говорил и Стерлядкин. — Я же слышала, как ты всю ночь не спала, ворочалась! А когда я просила тебя купить мне крем на козьем молоке, а ты всё не покупала, я сразу поняла, что денег у тебя не было!

Её воспалённый мозг отчего-то решил, что Лера такая добрая, что дарит каким-то «друзьям» крупные суммы. А ей просто ничего не платили, вот она и врала всё время.

— Я даже знаю, кому ты их отдала!!! — кричала мать.

Лера подумала, что она говорит о Стерлядкине, но она вешала всех собак на несчастную Илону Протасову, которой вообще теперь не было в области! Но её единственные друзья никогда не спрашивали с неё никаких денег, Зинаида, наоборот, приглашала то на празднование столетия своей любимой религии в России, то на венчания по их обряду, предлагая безвозмездно оплатить дорогу!

Лера считала, что ни по закону, ни по морали она уже ничего не обязана докладывать матери. Но та истязала её, где она бывает вечерами, и Лере пришлось наврать, что она встретила на площади девочку Илону, с которой они учились в одной школе. Можно сказать, что она дружила и с матерью, и с дочерью, но всё-таки Илоне были куда ближе подружки-сверстницы. А мать дико ревновала и, по своему обыкновению, поливала грязью людей, которых она совсем не знала.

— Где деньги?!! — как буйно помешанная, орала мать.-И куда же ты их дела? Десять тысяч — это очень много. Даже если ты компьютер на работе испортила, с тебя бы столько не взяли.

И вдруг — словно лёгкий прохладный ветерок в жару, словно кто-то её успокоил: эта травля — последняя, больше так уже не будет. Святой Дух, что ли?

— Знаешь что, Лер, — мать задыхалась в своей ненависти, уже не зная, что ей придумать. — Я не буду тебе бабкину квартиру подписывать, ты всё промотаешь. Я оставлю её Виктору Владимировичу. Где деньги?!!

И тогда Лера пообещала, что обо всём расскажет завтра. Потому что вдруг ночью мать умрёт, и каяться уже ни в чём не нужно будет?

Но в эту ночь мать не умерла. Настало солнечное осеннее утро, которое мать взорвала, испоганила своим маниакальным криком:

— Ну и где деньги?!!

За ночь, чуть успокоившись, Лера отредактировала свою покаянную речь, а то она уже весь этот бред собиралась рассказывать, что она-де покушалась на честь примерного семьянина Стерлядкина. Матери вся эта мерзость будет поводом для очередных издевательств. Поэтому Лера представила всё так: ей заказали предвыборный агитационный материал, но этот кандидат не прошёл, вот её и наказали рублём. Это было куда правдоподобнее истинному положению вещей, и мать поверила.

— Вот будешь теперь знать, как в «комках» работать! Ну, сколько бы ты меня ещё обманывала? — уже сладенько пропела она. — Надо было вчера сказать: «Мам, у меня нет денег!»

Но Лера вспомнила, как отчим однажды сказал:

— Насть, что ты делаешь? Лерка всё время врёт, потому что знает, что будет такое, что лучше домой не приходить.

— Ха, так я же всё равно узнаю! — самонадеянно заявила мать.

— Ну и что? Пусть хоть на несколько дней гроза отойдёт.

Когда Лера ещё только начала работать, мать всё допытывалась:

— А заявление ты писала? А трудовую у тебя взяли? Я спрашиваю, чтобы тебя там не обманули!

И Лера врала: да, всё оформили по высшему классу. Очень уж ей хотелось там работать. Как ни странно, мать ни разу не спросила про свой любимый медицинский полис, которым сама никогда не пользовалась, — она ещё при жизни несчастной Марины Павловны сделала ей фальшивый, будто бы Лера работает у них секретарём. А Лере было западло иметь такой зелёный «аусвайс».

— А вдруг глаз, нос, ухо, аппендицит? — причитала мать. — Мы больничный по этому полису брать не будем, он нам не нужен! — успокаивала она себя.

Вот так на два выходных они стали лучшими подругами. Но Лера чувствовала себя ужасно, как будто она голая, или с неё содрали кожу. Дружить с её матерью — это же противоестественно!

***

Кладбище Леонтьевка было закрытым, разрешались лишь родственные захоронения. Новое место давалось на два человека. На одном участке покоились бабка с дедом, на другом — отчим.

Деду, чтобы в мае положить с ним бабушку, пришлось совершенно по-свински снести столик и лавочку, установленные ребятами из его цеха. Маму можно было похоронить вместе с мужем, но Лера так и не смогла найти свидетельства о его смерти, хотя точно знала, что оно цело и невредимо.

Пришлось идти в архив отдела загс, платить штраф в двести рублей. Но по дубликату хоронить было нельзя, надо было получить на это разрешение в районной администрации и почему-то в Комитете по ЖКХ.

В нужном им кабинете сидел импозантный, моложавый мужчина, с русыми кудрявыми волосами, без пиджака, в шерстяной жилетке. Еврей. Он отбивался по телефону от проблемы опоздавшего снегопада и гололёда:

— Я сам хожу там каждый день на работу, там хорошо посыпано… Да, представьте себе, хожу пешком! Я вообще из другого города, из Флягино. Понимаю, бабушка неосторожно шла. Так мне самому уже не семнадцать лет, молодой человек! Там хорошо песком посыпано. Щёлок — это же не десять метров, а восемьдесят гектар!

Валерий Николаевич вежливо предложил им присесть. Никодимов объяснил, какое разрешение им нужно получить.

— Кто у вас умер? — участливо спросил чиновник.

— Мать, — хрипло сказала Лера.

— Не «мать», а «мама», — поправил её Валерий Николаевич.

И завизировал.

На улице дядя Витя сказал:

— Лерочка, нам нужно торопиться, а то у них, на кладбище, обед по два часа.

В Комитет вели очень крутые ступеньки. Из кабинета вышла дородная, хорошо постриженная дама в вишнёвом брючном костюме и довольно любезно всё подписала.

— Хоть бы печать какую для приличия поставили, — попытался пошутить дядя Витя. — Конечно же, по дубликату хоронить нельзя! А то брат его какой-нибудь объявится и скажет: я тоже рядом с ним лежать хочу!

У отчима и вправду был старший брат в Забайкалье, от которого не было никаких известий, и мама считала, что он давно умер.

Они сели в «шестёрку» и помчались на химзавод, где загрузились Гайденко и Голубкина. Первая стала поучать Леру, как ей жить дальше:

— Пойдёшь в Центр занятости населения и встанешь там на учёт. У тебя будет идти трудовой стаж. Тебе дадут жилищную субсидию. От нашего государства нужно взять всё!

В этом году Гайденко пошла на пенсию. Мама рассказывала:

— Представляешь, у Людки зарплата — восемнадцать тысяч, а она отстояла в соцзащите очередь, чтобы получить бесплатный проездной! А он ей не нужен, у её сына — джип, который ему её любовник купил, и её саму на работу и с работы на машине возят!

Вот такое крохоборство и называлось у Гайденко «взять от государства всё!»

— Ни на какую биржу я не пойду, — отрезала Лера. — Я — не попрошайка. Ходить, унижаться…

— А пенсия! — вскрикнула Татьяна Голубкина. — Люд, это же минималка!

— А может быть, а ещё до пенсии сто раз подохну?

Это был один из приколов её матери, которая на вопрос “How do you do?” запросто могла ответить: «Сдохнуть бы поскорей!», или «Всё равно подыхать!». А Бог учитывает наши хотения.

Людмила Григорьевна сказала:

— Лер, ты говоришь ерунду. Да, мама болела, и поэтому была в депрессии. Но ты ещё молодая девочка, ты должна замуж выйти, детей рожать!

И почему все всегда решали за неё? Да не любит Лера детей! У самой же Гайденко было двое: тридцатипятилетняя Алла и двадцативосьмилетний Мефодий. Алла работала в администрации начальником отдела, получала уже третье высшее образование, полиграфическое. Мефодий закончил МГУ, экономический факультет. И оба они до сих пор не встали на половой учёт.

Видно, что Гайденко страшно боялась, что Лера теперь попросится к ним на работу. Но та совершенно не собиралась столь обременять их комбинат. И, это притом, что идти работать к ним в глушь, за копейки, никто не хотел! Зарплата там всегда была ниже прожиточного минимума, об этом даже в районной газете писали! На комбинате поварами и судомойками работали психически больные люди, умственно отсталые, алкашня, и прочие отбросы общества. Такие были понятия у начитанной Анастасии Владимировны: «элита», «высшее духовенство» и «отбросы общества».

— Я же столько раз говорила Насте, что нужно получать инвалидность! — вновь застонала Голубкина.

Лазарикова хотела того же самого, и мама вполне справедливо окрысилась:

— Так для этого же полгода надо в больнице лежать! А моя дочь, она что, одна в квартире жить будет?

— Я буду её иногда навещать, — неуверенно пообещала Надежда Васильевна.

— Понимаешь, — объяснила Лере мама, — в больницах к инвалидам очень плохо относятся, их там никто не лечит.

Но Лера считала по-другому, ведь многие бабки, когда представлялись, в первую очередь сообщали о себе, что они инвалиды такой-то группы. Как в Англии знать — «я не просто Рейн, я лорд Рейн», а в царской России — «я — граф, я — князь». А я — инвалидка Иванова, прошу оказать мне княжеские почести. А сколько народу мечтает об инвалидности и получает её за взятки!

Нормальному же человеку страшно признать себя неполноценным. А вот об удостоверении ветерана труда мать просто грезила: «Я отработала двадцать пять лет, у меня будут льготы!» Но Лере не хотелось в матери ни инвалидку, ни бабку-ветеранку, это же ужас!

Конец ознакомительного фрагмента.