Бобылка

Ольга Евгеньевна Шорина, 2013

Лера Кувшинкина живёт вместе со своей властной матерью-вдовой. У них "до сих пор не разорвалась пуповина". После смерти матери Лера становится изгоем: все гонят её, шпыняют, боятся заразиться горем. У Леры нет друзей, любви, образования и нормальной работы. Единственная её отдушина – церковь детей Божьих. Но Лера пытается безуспешно примирить две враждующие цивилизации: американский протестантизм и русское православие. Но она так и не смогла сделать свой выбор… Для обложки используется фото автора.В книге упоминаются в негативном ключе лица нетрадиционной сексуальной ориентации.

Глава 1. Крик

Как черна беззвёздная ночь,

И никто мне не может помочь!

Над землёй погребальный звон — как стон.

Офицер прохрипит приговор,

И палач передёрнет затвор,

И растает во мгле через миг мой крик.

Ю. Шевчук, «Ночь».

Настал декабрь, а снег так и не выпал.

Во второй день зимы матери Леры Кувшинкиной, Анастасии Владимировне, исполнялось сорок девять лет. Женщина вот уже десять дней никуда не выходила, и её последней связью с внешним миром оставалась единственная дочь Лера, двадцатишестилетняя старая дева, с которой она обращалась как с рабыней. За день до именин мать поручила ей закупить продукты для праздника.

«Господи, — в ужасе думала Лера, — ну зачем нам делать стол, если никого у нас нет, никто к нам не придёт?!»

В последний день ноября, вечером, Лера долго ходила по магазинам. Взяла водку «Виноградовъ» 0,7, куриные кармашки с шампиньонами, бочковую селёдку, гавайскую смесь. А про рыбу забыла. Как же мать на неё орала:

— Сука ты! Я есть хочу! Ты почему рыбу не купила? Издеваешься?

— Хорошо, я сейчас пойду и куплю.

— Не нужна мне твоя рыба! Сама её ешь!

Лера уже в который раз за эту страшную осень подумала: если она ещё хоть раз наорёт на меня, то я отправлю её в Дом престарелых. Только ждать до материной пенсии ещё долго, целых шесть лет. Да ещё и комнату её государству отдать придётся. Просто как профессор Преображенский: «Если ты хоть раз оскорбишь доктора или меня, тебе влетит».

Её мать, молодая женщина, сколько Лера её помнила, как старая бабка, целыми днями сидела у углового окна в большой комнате, обсуждая увиденное, как сериал. А сама Лера была в маленькой, откуда мать её постоянно дёргала.

— Ты деньги там, что ли, считаешь? — крикнула мать. — Опять дефолт обещали, и я очень рада, что такие сволочи, как ты, всё потеряют.

Все эти полторы недели мать постоянно обвиняла Леру в подсчёте денег, которых у неё просто не было.

Каждые выходные Лера ставила у окна неудобный стул, портя глаза и ломая спину, и запоем читала кровавые женские детективы, — Дарью Донцову, Юлию Шилову, Марину Серову. Она не покупала их, брала в библиотеке. Так она «уходила в параллельный мир» от кошмаров своей жизни.

— Вот ты всё читаешь, — попрекала мать, — а на меня тебе плевать!

— А что мне ещё делать?! — кричала Лера. — Козой перед тобой скакать? Сиди тут с тобой, как в тюрьме! Всю жизнь ты мне искалечила!

— Сука, ещё раз на меня голос повысишь, я тебе череп расшибу!

— А может, мне замуж выйти?

Всё это был блеф. У Леры никогда не было парня, и она ещё ни разу в жизни не целовалась, даже в щёчку.

— А кто мне хлеба тогда принесёт? — заголосила мать.

И Лера подумала, что мать всё сделала для того, чтобы о ней никто не вспомнил.

— Хорошо, тогда мы с моим мужем будем жить здесь, — пообещала Лера.

— Чтоб мне никого здесь не было! — взревела мать. — Неужели ты сможешь оставить меня одну?!

Лере было страшно представить свою дальнейшую жизнь вдвоём с её капризной матерью. Впереди она видела лишь полный мрак, нищету и одиночество, будто они жили в глухой тайге, в ветхом домике, заваленном снегом. Анастасия Владимировна же собиралась встречать нищету во всеоружии:

— Ты сделай запасы, купи впрок муку, макароны, гречку, рис, всё, что не портится, — как старушка, озадачивалась она. — И ещё возьми баночку, уложи туда петрушку, укроп и перетри с солью, — будет на зиму.

Всё это было более чем странно: мама Леры никогда ничего не закрывала, утверждая, что в домашних заготовках — один ботулизм.

В пятницу, в день рождения матери, Лера встала поздно. Снега по-прежнему не было. Блёклое, какое-то туберкулёзное солнце, просилось в окно. Даже страшно как-то: по календарю — зима, а пейзаж — апрельский.

Лера что-то очень долго умывалась в их нищем, обшарпанном санузле. Грязной, засаленной клеёнке с карточными тузами было уже двадцать лет. А над ванной была облупившаяся, обваливающаяся, разномастная плитка, — голубая, зеленоватая, и цвета кофе с молоком, с кленовым листком. Это второй муж матери, Лерин отчим, пьянь безрукая, налепил её напополам с соседом, когда Лера ещё училась в школе. Зеркальная полочка с трогательным медвежонком и горшочком мёда. С потолка свисает лампочка Ильича на длинном проводе, пол из точно таких же плиток, как на лестничной площадке.

Когда Лера вышла из ванной, мать спросила её, ставшее уже традиционным:

— Почему так долго? Издеваешься?

И Лера не обратила внимания, что у неё ещё со вчерашнего дня изменился голос.

И вдруг её мама расплакалась. Это было так же страшно, как в детстве, когда трёхлетняя Лера разлила спрятанный от скандальной бабушки под бельём в шифоньере, флакончик духов в узорчатой коробочке. Да, так жутко: мама плачет!

Анастасия Владимировна села в большой комнате за обеденный стол, купленный ровно двадцать лет тому назад, разделывать селёдку. Ловко вытянула все рёбрышки, сбрызнула, как слезами, уксусом. А Лера печально подумала: никому не нужна её селёдка.

— Меня Галька поздравила! — похвалилась мама. — И Надежда Васильевна. И я им похвасталась, что мне на один воробьиный скок стало лучше!

После смерти мужа, а случилось это четыре с половиной года тому назад, Анастасия Владимировна… совершенно перестала потеть, то есть вся «отработанная вода» оставалась в её организме. А год назад на её левой икре открылась незаживающая трофическая язва, из которой денно и нощно сочилась мутноватая жидкость. После работы и по выходным, включив телевизор или «Милицейскую волну», мама Леры садилась за столом у окна, поставив изуродованную неизвестной болезнью, багрово-фиолетовую, распухшую, как подушка, ступню, на толстую газету, которая за час промокала насквозь. Весь линолеум был в не выводимых матовых пятнах. И вот сегодня вода вдруг перестала сочиться, зато на голени открылась новая рана, ещё сухая.

Лера быстро приготовила минтай под гавайской смесью, забыв положить в неё кусочек сливочного масла, что, впрочем, было не так уж и важно. Зачем-то сказала об этом матери, и та с лютой ненавистью её обматерила. А потом пришла в себя, одумалась и сказала:

— А я думала, что ты её без масла пожарила, на голой сковородке.

И Лера снова в ужасе подумала, как вскоре они будут вдвоём похоронены под снегом в своём беспросветном одиночестве, старая дева и вдовица.

В три часа дня явился Виктор Владимирович Никодимов, женатый любовник матери. Они родились на одной улице, но в детстве не дружили и не общались, встретившись во взрослой жизни на работе. Пришёл вообще без подарка, даже символического. Лере же на день рождения он всегда смущённо дарил три красные гвоздички и тортик. Он был очень жадным, приносил лишь какие-то идиотские йогурты, безвкусный зелёный виноград. Лера не помнила от него никаких подарков матери, в сознании всплывала лишь компактная пудра с рынка на рисовой муке, «хорошая, но очень белая».

Дядя Витя сказал, что хотел подарить Насте её давнюю мечту, современную не пригорающую сковородку, но его отпугнула цена — девятьсот рублей. Так что по-прежнему обходитесь жуткими чугунками. А может быть, он просто чувствовал, что новая сковородка Анастасии больше не понадобится?

Недавно мать трясла у Леры перед носом коробочкой с золотом и причитала:

— А это мы с тобой продадим, когда нам вообще есть нечего будет!

Видно, что она совершенного не надеялась на помощь своего близкого человека.

Лера, как всегда, не села за «праздничный стол», до того ей надоели за столько лет одни и те же люди, лица. Её мать, как ни странно, считала это нормальным: «Ребёнку скучно со взрослыми!»

Мама сказала:

— Хороший день рождения.

«Что же тут хорошего?! — поразилась Лера. — Просто ужас!»

Все её родственники были из тех несчастных, у кого «включился механизм самоуничтожения». Её дед, Владимир Сергеевич, говоривший только о своей скорой и неизбежной смерти и накликавший её, отчим Владимир Иванович, хлеставший водку, как воду, под девизом «Насть, один раз живём!», задушившая своим эгоизмом и патологическими страхами мать. Только бабушка, Анисия Андреевна, одна из их мрачной семейки любила жизнь и тянулась к свету, но и её ударила в мае пыльным мешком из-за угла коварная болезнь.

Двадцать лет тому назад у них ещё бывали застолья, гости: родственники и друзья отчима с жёнами, подруги матери с мужьями. Но потом все как сквозь воду канули. Может быть, они чувствовали, что Володя и Настя — люди пропащие, и одним своим существованием затянут их в какую-то чёрную дыру?

А маленькая Лера очень любила их семейные праздники, когда полированный обеденный стол отодвигался от стены, работал телевизор. Но как-то на 7 ноября Лера сама отодвинула стол, ожидая бабушку, но на неё наорала мать:

— Зачем? К тебе гости, что ли, придут?

А отчим срывал на Лере зло весь вечер:

— Дочка твоя стол отодвинула! Кто ей позволил!

— Володь, но ведь для неё это — праздник! — как бы заступалась мать.

А потом они отмечали по-другому: в большой комнате — жёлтые занавески в тоненькую красную клетку, на телевизоре — вазочка с гвоздиками. В магнитофоне — ненавистные записи Михаила Звездинского, Михаила Шуфутинского и Вячеслава Добрынина. И Лере казалось, что так будет всегда: клетчатые занавески, красные гвоздики.

…Когда дядя Витя уехал домой на такси, мама Леры совершенно беззлобно сказала:

— Только на Новый год я тебе уже такой стол устроить не смогу, — у меня денег нет.

«А мне и не нужно, — подумала Лера. — Что друг на друга глядеть!»

Так всегда говорила её мать, когда бабушка стала запоздало тянуться к тесному семейному общению.

В шесть лет девочка мечтала: вот пойдёт она в школу, подружится со всем классом, как в детских фильмах и книжках, и каждую новогоднюю ночь они будут водить у неё дома хоровод вокруг ёлки! Но в её классе никто не дружил, да и не вместились бы тридцать человек в одну комнату, это же не Дворец пионеров!

Лера вспомнила, как в последнее время её бабушка хотела «настоящий» Новый год, всё просила купить и сдать ей на хранение «праздничные» продукты:

— Купи киви, бананы, грудиночку.

Бабушка обожала «китайский крыжовник», а Лера была к нему равнодушна. А бананы вообще терпеть не могла, хотя очень любила сладкое. В детстве их ещё как-то ела, они были такие загадочные, зелёные, их держали, как пленников, пока не пожелтеют, в гардеробе под платьями.

Лера купила тогда гроздь бананов, корзиночку киви и томаты «Коррадо» в собственном соку. Отдала покупки бабушке, та их спрятала, потом выдала. Жаль её было очень. Бананы она держала в холодильнике, где они почернели. Это же не хурма, которой всё во благо, и тепло, и холод.

— Лера же привыкла хорошо жить, когда стол ломится, — грустно сказала мама бабушке.

Для неё «хорошую жизнь», как для безгласного животного, символизировало обилие пищи.

…Чем позднее становилось, тем меньше Лере хотелось спать. Уже два часа ночи, а гора посуды не мыта. И зачем вообще готовить, если нет гостей? Лера нехотя принялась за дело, как вдруг в комнате что-то тяжело упало на пол.

Её мама сидела на полу у своего ложа, — назвать диваном эту полуразвалившуюся софу язык не поворачивался. Во сне она скатилась на пол и теперь не могла встать. Лера решила, что она сильно пьяна, поэтому у неё и нет сил. Мать тут же стала поливать её бранью и оскорблениями:

— Сука ты! Почему ты не пришла, когда я тебя просила?

— Я не слышала, я посуду мыла.

— Падла ты! Тебе посуда дороже человека! Пошла вон!

Но она снова позвала Леру:

— Если я просижу так всю ночь, то у меня будет отёк лёгких. Надо было поднимать меня сразу, а сейчас у меня отекли коленки…

Но Лера не смогла даже на сантиметр сдвинуть её с места. В последнее время мама почти ничего не ела, но весу набрала сто двадцать килограмм!

«МЧС можно выбрать, но сколько они сдерут?» — подумала Лера. Все их деньги ушли на эти идиотские продукты.

…Этот кошмар случился два года тому назад. Лера ушла вечером за покупками, — мама уже никуда не ходила, у неё не двигались ноги.

— Хочу пельменей! — капризно сказала она.

Лера тогда набрала целую сумку. Она уже давно не брала эту сальную мерзость, разве только равиоли, а сегодня выбрала перчёные «малютки». Когда она уходила, мать всегда запирала дверь на задвижку и отпирала на звонок. Но сколько тогда она не трезвонила и не стучала, ей никто не открывал!

Своего сотового у Леры ещё не было. Она выскочила на улицу, — в их угловом окне слабо мерцал свет торшера.

Лера добежала до переговорного пункта. Мать свою «трубу» не взяла.

Тогда Лера помчалась на свою временную работу, — она принимала и раздавала под расписку агитаторам предвыборную макулатуру. В партийном штабе, расположенном в колясочной многоквартирного дома, был проводной телефон. Там Лера позвонила в МЧС, — их телефон тогда везде рекламировали, как панацею от всех бед. Но приятный тенор устало сказал:

— Чтобы попасть в вашу квартиру, нужно альпинистов вызывать. Вызов стоит пятьсот рублей, — для вас это, конечно, дорого.

И почему диспетчер счёл её нищей, — по голосу, что ли? Но он оказался прав: в 2003 году для некоторых пятьсот рублей составляло ползарплаты.

У матери Леры подруг не было, ни одной! Она добровольно приняла на себя такое монашеское затворничество. Женщины с её работы к ней тянулись, приглашали к себе в гости, на праздники, но мама говорила:

— Да я лучше дома посижу, ноги вытяну!

Но как она любила причитать:

— Ни друзей у нас, ни родственников! Как нам жить в этом одиночестве?!

Только кадровичка Марина Павловна держалась до конца. Анастасия Владимировна поступала с ней, как неблагодарная свинья, хвастаясь:

— Маринка мне всегда печенья дорогие оставляет, а мне — плевать на неё!

Зато когда бабушку на сутки разбил паралич, мама позвонила сотруднице поздно вечером, попросила прийти, а то она сама боится.

— Мы бы с тобой не смогли войти сюда! — причитала она.

И Лера позвонила Марине Павловне, у которой оказалось роскошное контральто.

— А может быть, она тебя пугает? — Она оказалась пьяна.

Марина Павловна (за красные волосы её прозвали Мальвиной, хотя та, как известно, девочка с голубыми волосами) слыла светской львицей. По счастью, она не знала, что дочь сотрудницы живёт в заточении, как кавказская женщина, — иначе её на смех подняла бы. Марина Павловна тоже стала названивать на сотовый сотрудницы, и тоже без ответа. А Лера по совету МЧС позвонила в нашу доблестную милицию, где дежурный цинично ей ответил:

— Ломать двери — милиция этим вообще не занимается. Вызывайте МЧС. Если мы понадобимся, то мы приедем.

И Лера снова попросила «министерство чрезвычайных ситуаций» сломать их железную дверь. Кто её будет потом чинить, она об этом как-то не подумала.

— Ждите через час, на Чкаловском повороте авария, а машина у нас одна, — всё также недовольно сказал дежурный.

Когда же Лера добралась до дома, во всех окнах радостно горел свет, дверь оказалась не заперта, а в прихожей стояли Марина Павловна и Татьяна, дочь их бывшего директора, для которой она всю жизнь была чем-то вроде гувернантки.

Мама сказала, что случайно заснула, поэтому ничего не слышала.

— Зачем ты им звонила? — возмущалась она. — Что теперь про меня люди скажут?

Приехали два добрых молодца из МЧС с чемоданчиком инструментов, — ломать дверь. Пришлось заплатить им за ложный вызов двести рублей, — достаточно много по тем временам.

— Вот тебе жениха бы такого! — размечталась мама. — И как ты с ними говорила хорошо!

Они с бабушкой считали Леру за какую-то слабоумную. Если Лера разговаривала с посторонними или дядей Витей, что бывало редко, бабушка махала на неё руками: «Молчи! Молчи!» И Лера платила им тем же, в ужасе представляя, что их придётся с кем-то знакомить.

…Так они прокуковали всю ночь. Мама снова прицепилась к бабушке, умершей в этом году от правостороннего ишемического инсульта:

— Она сломала мне жизнь! Она хотела, чтобы я стала поваром! Это из-за неё у нас с тобой никого нет!

Лера удивилась, что её мать опять поставила забытую старую пластинку. Из многочисленных «подруг» бабушки к ней на похороны пришла лишь Раиса Дмитриевна, с которой они много лет проработали в одной аптеке, только бабушка — санитаркой, а эта женщина — специалистом. Лере тогда обожгли глаза её ядовито-голубые ботинки на шнурках. Раиса подошла к ним с матерью и запричитала:

— Одни вы теперь остались!

— Совсем эта бабка из ума выжила! — возмущалась потом мама. — Живут же люди одни, и неплохо!

— Но ведь она теперь умерла, и, причём очень страшно, — напомнила Лера. — Восстанови теперь, если тебе так важно, отношения со своими ненаглядными родственниками!

— Нет, — упрямо, как капризный ребёнок, сказала мама, — всё порушено. Из-за чего стоило так ругаться?

Она и сама, по законам генетики, разрушила отношения своего мужа уже с его родственниками, устраивая ему дикие скандалы: «Ты думаешь, что ты им нужен?!»… А отчим был им нужен, его искали в интернете на местном сайте «Жди меня»!

Только когда совсем рассвело, им удалось дозвониться до Виктора. Он приехал, и худой, жилистый, смог поднять мать Леры с пола и уложить на софу. Лера при этом вышла из комнаты.

Виктор уехал, мама задремала, и Лера уснула поперёк уже своего разломанного дивана. Они же с матерью всю ночь не спали. А проснувшись, она вдруг почувствовала, что что-то рядом с нею непоправимо изменилось, и никогда уже не станет таким, как прежде.

Мама тихо пролежала весь день, а когда Лера вечером ушла, не позвонила ни разу. Это было очень странно: стоило Лере переступить порог, так её телефон тотчас же, на потеху окружающим, раскалялся от звонков.

Снег так и не выпал, природа тяжко болела.

Наверное, мама думала, что Лера уходит по вечерам к мужчине, которого стыдно показать, — инвалиду, алкоголику, наркоману, слабоумному, старику или нерусскому. Она чуть ли не за шкирку ей хватала, хотя Лере приближалось к тридцати:

— Где-ты-бы-ла?!! Что, так трудно сказать? Мам, я была у Таньки, была у Маньки!..

Но Лера не знала ни Танек, ни Манек, и молчала, как партизан. Узнай мать о круге её общения, та устроила бы ей дикий скандал. Нет, не наркоманы, но люди не от мира сего.

В воскресенье мать заметно ожила, уселась на своём наблюдательном пункте у окна, включила телевизор, который раньше смотреть не любила. Её настроение сменялось стремительно, она то проклинала свою «непутёвую» дочь, то жалела её.

— Совсем нечего смотреть! — сокрушалась она. — А вот ты — точно такая же сволочь, как твой папа! Правильно про тебя твой Стерлядкин сказал, что ты — человек жестокий! Вот тебе жалко денег, чтобы купить мне сейчас винограду!

А ещё она произнесла страшную фразу, которую Лера отчего-то не приняла близко к сердцу:

— Я на кухню сейчас не хожу, это для меня далеко, и поэтому не знаю, что там сейчас делается! И что же это со мной такое, наверное, я над кем-то толстым в детстве посмеялась! По радио сказали: если у вас лишний вес, то вы носите за спиной мешок камней! Представляешь, я ношу на себе шестьдесят килограммов камней!

За окном был самый настоящий шторм, в дом стучался осенний дождь, снег выпадать не собирался. Весь день Лера никуда не выходила, — некуда было. Она чувствовала себя очень странно, в каком-то чуждом мире. Или — антимире.

Лера сидела за столом под старой сиреневой лампой, уткнувшись в очередной инфернальный женский детектив в кровавой обложке: ночь, дремучий лес, две шлюхи-подруги на трассе, труп в машине, бандиты. Мрак, полный мрак.

Часов в десять вечера мама стала очень беззащитной, безобидной и ласковой. Сказала:

— Давай мы с тобой переставим диван наоборот, а то я опять боюсь с него упасть.

— Мы его не сдвинем, — сказала Лера.

— Хорошо, значит, мы его переставим завтра утром. Я есть хочу, — по-детски сказала мама. — Гречневой кашки.

Лера быстро сварила очень хорошую, отборную ядрицу. Когда же она зажигала газ, то очень удивилась: у неё вдруг сами собой стали выкручиваться руки, она теперь всё могла взять только через руку! А вдруг у неё из-за всех смертей и скандалов что-то по неврологии, — там же такие страшные болезни!

Мама честно съела свою тарелку каши, и её тут же вывернуло наизнанку. «Наверное, водкой отравилась», — жестоко подумала Лера. Но ведь её день рождения был ещё позавчера!

— Сегодня я буду спать сидя, — заявила мама. — Я боюсь опять упасть. Мне жарко.

В последние две недели её температура держалась на 36 и 3.

— Это очень плохо, — говорила мама. — Может быть, я умираю?

Вскоре температура застыла на 36 и 0. Они решили, что старый градусник сошёл с ума, и Лера купила новый, в синеньком футлярчике. Но ничего не изменилось.

В этот раз температура упала до 35 и 9. Лера поняла, что про это говорить нельзя и наврала: 36 и 3.

— Не выключай свет, — жалобно попросила мама. — Мне страшно. Господи, Господи… Ничего, ничего, — успокаивала она себя.

И придвинула к постели стул, как будто он мог бы удержать её огромное тело.

Мать и дочь всегда сидели по разным комнатам. В последнее время, если она хотела позвать Леру, то делала ей дозвон, и Лера приходила.

…Было уже начало третьего ночи, кровавый детектив проглочен и напрочь забыт, а Лере не спалось. Её маленький красный телефончик стоял в серванте в хрустальной вазочке. И вдруг зеркало отразило зловещий голубой свет, как в том окне хирургического корпуса, которого Лера так боялась в детстве. При таком свете, думала она, обязательно должно происходить что-то запредельно страшное, как в концлагере. (Хотя разве кабинет гастроэндоскопии — не филиал Бухенвальда?) Может быть, ошибка, ночные телефонные хулиганы? Даже не взглянув на экранчик, Лера в панике кинулась в комнату.

Мать с десяти вечера так и сидела, положив лицо и руки на спинку стула.

— Зачем ты мне звонишь? Тебе что, заняться нечем? Дай мне покоя!!!

— Ну что ты кричишь, мне и так плохо, — укоризненно, как обиженный ребёнок, сказала мама. — Давай переложим диванные подушки, а то мне неудобно: вместо больших положим маленькие.

И Лера в ярости стала скидывать на пол многочисленные одеяла, покрывала и пледы. Она подумала, что во вторник матери к нотариусу, а она до кухни дойти не может!

— Жарко… — снова жалобно сказала мама.

Лера и не пыталась связать логически эти два противоречия: низкую температуру и жар.

— А вдруг это туберкулёз? — в ужасе спросила она.

— Да какой «туберкулёз», если у меня температура 36 и 3! — беспечно отозвалась мама.

И вдруг её резко качнуло и отшвырнуло к стене. Лера, как в страшном сне, тормошила её, но мама не откликалась.

Так уже было почти четыре года тому назад. Мама в тот страшный вечер поссорилась со своим любовником, — ещё другим, Сергеем Ивановичем. Она лежала в постели и глаза её закатились, она никак не реагировала, когда Лера обращалась к ней. Лера трогала её холодные руки и ноги и кричала:

— Не умирай!!! Не оставляй меня с этой бабкой!!!

Но тогда, в январе 2002, мама воскресла. Что же с нею сейчас?

В углу у окна светил торшер, стилизованный под фонарь в парке, а Лера бегала по уродливой синей ковровой дорожке и голосила, понимая, что теряет драгоценные минуты. Ничего не поделаешь, надо звонить в «скорую». Как же она ненавидит этих циничных, жестоких медиков, как боится их!

…В августе, сидя в отпуске, мама сказала мечтательно:

— Ты убирайся почище, а то, может быть, «скорая» приедет!..

— Что?!! — закричала Лера. — Какая ещё «скорая»?! На… она тут нужна!

А сейчас — что это? Сопор, кома, коллапс, шок? Они увезут мать в реанимацию и заставят Леру с ней сидеть. А она больше «боксов смертников» не выдержит, — хватит с неё бабушкиного инсульта! Сейчас Лера за каплю сна душу продаст!

Ни мамин серебристый, ни Лерин красный мобильник на позывной «03» не отозвался: «Запрос не выполнен». Она не знала, что нужен ещё один нолик в конце, 030. И тогда она решила бежать на улицу к автомату.

Это только в глупых книжках и фильмах отчаявшиеся люди рвутся ночью к соседям и бывшим друзьям. Смежная квартира была полным полна медиков. Лера подумала о чём-то подобном, но ведь они совсем не общаются, даже не здороваются.

Лера сначала хотела надеть свои убогие полусапожки на толстых каблуках из «распродажи» прямо на босу ногу, но словно кто-то ласково прикоснулся к ней и сказал: не паникуй, торопиться больше некуда, оденься, как следует, всё же зима. Но это не галлюцинации, не «голоса», просто какие-то тёплые, спокойные мысли.

И Лера натянула колготки, тёмно-голубые джинсы и «эксклюзивный» джемпер, связанный крючком, — мышино-серый, с белой сеткой на груди, а сверху серую стёганную куртку с капюшоном, которую звала «зековской». Но это же «квилтинг» — стёганый стиль!

За двадцать шесть лет своей беспросветной жизни Лера Кувшинкина ни разу не выходила на улицу в три часа ночи. Она удивилась, что город уже успел заткать снег.

В их дворе ослепительно светил фонарь. Дорога пуста, ни машинки. Как в том жутком кукольном мультфильме, где маленький мальчик остался один во всей Москве. И Лере тоже казалось, что она сейчас одна во всём мире. Хотя, почему «казалось»? Она и была совершенно одна на всём свете.

А вот через дорогу современный таксофон, — синий, карточный. «03», разумеется, без карты. У Леры она была, она постоянно пополняла её баланс и помнила длиннющий пин-код наизусть!

Лера впервые в жизни звонила в «скорую». Когда в мае на полу кухни она нашла бабушку с инсультом, то поручила это нелёгкое дело её подруге, соседке тёте Тане, у которой был домашний телефон. А теперь у Леры — венчание с кошмаром, никто не поможет.

Ей ответила молодая вежливая девушка с ангельским голосом, — наверное, студентка, ещё мечтающая изобрести лекарство от смерти. Обычно там отвечают злобные старые грымзы. Лера сказала:

— Моя мама что-то не двигается. Но она ещё тёплая!

В квартире за время её отсутствия ничего не изменилось. Лера поняла, что не сможет здесь находиться ни секунды, — у неё просто мозг разорвётся. И она стала ждать бригаду в подъезде, у замызганного окна с грязным подоконником.

Ей показалось, что прошла вечность. На зимней улице по-прежнему ни души, ни машинки. Но вот на пустой дороге между домами зловеще сверкнула «люстра» «скорой медицинской помощи».

На вызов приехали мужчина и женщина, — доктор по-джентльменски тащил тяжёлый переносной кардиограф. К пациентке они даже не подошли, спросив с порога в один голос:

— Когда вы обнаружили труп?!

— Какой «труп», она же ещё тёплая! — закричала Лера.

— Так они не сразу остывают, — сказала маленькая и толстая фельдшер. — Вон у неё трупные пятна. И вены спавшие. Сразу видно хроническую сердечную недостаточность. Почему она не лечилась? Молодая ведь женщина!

Лере же её мать всегда казалась глубокой старухой, да и выглядела она соответственно, — редкие, похожие на осеннюю траву волосы, испорченные многолетними химическими завивками.

В лице фельдшера — обида за всю районную медицину, не получившую ни копейки денег с этой пациентки. Лере хочется сказать об этом, но она знает, как это опасно: увезут на месяц «лечить нервы», а у неё — две кошки!

— Так я думала, что это кома или коллапс, — прошептала Лера. — Бабушка в мае от инсульта умерла, а теперь вот и мама…

— Так, той дамочке было уже, конечно, под семьдесят, — грустно подсчитал доктор, — а здесь…

— Что ж, — надменно сказала фельдшер, — дайте нам её паспорт, — мы выпишем вам справку о смерти. Одну отдадите милиции, другую оставите для похорон.

— Милицию тоже мне вызвать? — деловито спросила Лера.

Ей сейчас совершенно всё равно, что делать, главное, не быть здесь.

— Нет, мы сами вызовем. Ничего здесь не трогайте.

Увидев дату рождения, фельдшерица прикрикнула:

— Так она что, умерла сразу после своего дня рождения?!

— А что, так нельзя? — спросила Лера.

Анатолий Мариенгоф умер вообще в день своего рождения.

Всё вокруг неё, как в тумане. У Леры голос стал пьяным, она еле подбирает слова.

Фельдшер строго велит рассказать, как всё произошло.

— Она позвонила мне из другой комнаты, — не подумав, начала рассказывать Лера всякую чушь.

— А вы что, разве не вместе живёте? — перебила фельдшер Исакова.

— Вместе.

— Она работала?

— Да, до конца ездила на работу.

Исакова прикрикнула:

— Вы что, хотите сказать, что она пришла сегодня с работы? Могла работать в таком состоянии?

Наконец они убираются. Баба — типичная хабалка от бесплатной отечественной медицины. А вот доктор, хоть и не русский, его фамилия — Алиев, даже, кажется, расстроился, что не смог ничем помочь. Хотя мало ли у кого какая фамилия?

Лера снова торчит в загаженном подъезде. Всё ясно. Сколько же «признаков скорой смерти» она пропустила! Преагония, агония… медленное угасание. Преагония началась с падения с дивана.

Перед смертью у человека меняется голос. Впрочем, это может быть и при тяжёлой, но излечимой болезни. У человека появляются совершенно новые увлечения, он отрекается от всего, что всю жизнь боготворил. А уж её сами собой вывернувшиеся руки… Когда Лере было четырнадцать, мать сказала:

— Не наливай чай через руку, а то умрёт кто-нибудь.

За неделю между ними произошёл ужасный разговор. Видно, мать её чем-то спровоцировала, потому что Лера кричала:

— Я тебя в морге брошу! Мне тебя хоронить не на что!

— А я тебе каждую ночь сниться буду, я тебя с ума сведу, — как злобная ведьма, пообещала мать.

А перед сном Лера попыталась представить свою новую жизнь без матери. Есть вечерние встречи, куда ей хочется пойти, а мать не пускает, скандалы устраивает. Без матери у неё теперь у неё будет жизнь, полная общения.

«Я теперь свободна! — поразилась Лера своему открытию. — Я могу теперь пойти, куда захочу! Я даже могу поехать к Кате Ежовой в Можайск!»

Арендная плата за бабушкину квартиру теперь вся её, вдвоём с матерью ей грозила бы нищета. Но хватит ли ей на жизнь четырех с половиной тысяч (мать смогла сдать двухкомнатную смежную квартиру лишь по цене комнаты)? На работу её обратно Стерлядкин не возьмёт, не пожалеет, не взирая на весь свой иконостас.

Приехал участковый по фамилии Тургенев, молодой черноволосый красавец. Мама сказала бы про него: жениха бы тебе такого! Но это только в бульварных романах и сериалах у них мог бы завязаться роман при таких обстоятельствах, в жизни же всегда возрастает энтропия.

Опер вёл себя, в отличие от медиков, очень вежливо и корректно. Спросил:

— Собаки нет?

— Только кошки.

Тургенев включил в зале верхний свет, — наверное, сфотографировал тело. На кухне Лера под протокол рассказала ему обо всём, что случилось за последние двое суток. Тургенев записал её показания своими каракулями довольно трогательно: «И тогда я зашла к маме…» Лера расписалась: «С моих слов записано верно и мною прочитано».

Наконец-то Тургенев убрался, цинично велев ждать труповозку и оставив для неё бумагу.

Лера снова в подъезде. Третий тайм, пять часов утра, сосед Рушан вывел на прогулку своего рыжего, как глина, и большого, как телёнок, мохнатого пса.

Этот Рушан служил в ОМОНе, был внешне чем-то похож на Бориса Тургенева. Он всё пытался навести порядок в их подъезде, но до реальных дел у него не доходило, обрываясь на скандалах и угрозах. Как же хорошо, что он к ней не лезет, — что это соседка делает здесь в такую рань?!

И тут Лера вспомнила, что милиционер так и не выключил люстру. Летом у них нагорало два киловатта, зимой — три.

Лера не могла заставить себя войти в комнату, где в серванте с красиво расставленными сервизами, безделушками и образами отражалась её мёртвая мать. И Лера вошла в комнату спиной, как сыновья Ноя, и потушила свет.

В половине шестого прибыли «хароны», — оба в кошмарно красных куртках. Главный попросил «бумагу и карандаш» и написал алгоритм дальнейших действий: зарегистрировать смерть в загсе; заказать в похоронной конторе гроб; получить место на кладбище.

— У неё был лечащий врач?

— Нет, она никуда не обращалась.

— Значит, тело будут вскрывать, — сочувственно сказал санитар. — У Транспортировка стоит 760 рублей.

— У меня нет с собой денег, — наврала Лера.

— Хорошо, можете заплатить потом. Нам нужно покрывало. Какое можно взять, вот это? — И протянул ручонки за самым красивым пледом, купленном ещё бабушкой, с красными и жёлтыми цветами на коричневом поле. Но Лера сунула ему самое старое и страшное. А что они хотели?

Её мама при росте сто пятьдесят шесть сантиметров, весила больше центнера. Лера держала санитарам дверь, когда он выносили труп её матери. Она зачем-то опять вышла в подъезд и, прилипнув к окну, смотрела, как хароны грузили её в свою «ладью». Вернулась в квартиру и почувствовала, как в ней без тела стало легче.

— Господи!!! — закричала Лера.

Она почистила зубы и тщательно умылась томатным гелем. Потом взяла телефон и позвонила. Она звонила и ночью, но, то вообще не отвечали, то брала его жена.

— Дядя Витя! Мама умерла сегодня ночью!