Мартовские истории

Ольга Дмитриевна Макарова, 2020

Три разные, но связанные между собой истории об одной очень интересной девушке, бывшей провинциалке, когда-то приехавшей покорять Столицу. А уж кто кого, в итоге, покорил, читатель волен решать сам…

Глава 2

Она, как всегда, проспала. Вчера вечером дала себе слово встать пораньше, принять бодрящую ароматную ванну, тщательно накраситься, уложить волосы, подобрать костюм. Задание важное, нужно быть готовой ко всему, нужно чувствовать себя уверенно. Но утром полтора часа сна оказались важнее. Да ладно, что она и так не хороша? Волосы несвежие, распустить нельзя — намочить водой, гладко зачесать, собрать в высокий хвост и густо залить лаком для волос. Темные блестящие гладкие волосы и яркая помада, красотка — Кармен! Очень дорогая тушь за три минуты сделает и без того черные ресницы густыми и длинными: красивые выразительные глаза, больше ничего и не нужно. Длинные серьги гирлянды из темного янтаря, чтобы оттенить ореховый цвет глаз. Костюмы гладить некогда, но в шкафу висят два черных платья из немнущегося трикотажа. Одно на себя, одно с собой. Декольте и завышенная талия подчеркивают достоинства и скрывают недостатки фигуры. Длина платья чуть ниже колена не выглядит вызывающе, но и не скрывает ровные стройные ноги. Девушка оглядела себя в зеркале прихожей и осталась довольна: «Элегантно и просто, и в пир, и в мир».

Когда она приехала в аэропорт, регистрация уже началась. Мила уныло встала в конец длинной очереди. Ближе к стойке маячил красный пластиковый бантик. «Хорошо, что мы в разных концах очереди, — обрадовалась девушка, — Места рядом уж точно исключаются».

В итоге они оказались в соседних креслах, из чего можно было сделать два вывода: либо теория вероятностей не работает, либо сотрудница регистрации работает по принципу хаотического броуновского движения. Лолита большую часть полета сидела с поджатыми губами, отворачивалась, кривилась, демонстративно молчала, но уже после посадки не выдержала: «Я знаю, зачем он тебя послал! Я все слышала. Так вот, у меня связи в этом городе, мне помогут, и я сама возьму у нее интервью! Возвращайся в редакцию и собирай вещи!»: она кипела от злости и брызгала словами, как масло на раскаленной сковороде. Мила не удостоила ее ответом, но благодаря этой гневной тираде ей пришла на ум дельная мысль: не нужно пытаться взять у загадочной Войцеховской интервью, надо предупредить Злату о том, что в город прилетела сумасшедшая старуха, с целью всеми правдами и неправдами разговорить ее. Лолита Павловна не замедлит подтвердить это своими действиями, и Мила завоюет доверие польской «провидицы». И аккуратно, исподволь, интересуясь «субстанциями» она выведает то, что нужно. Ведь в настоящем всегда прячутся «субстанции» прошлого.

Ну и все. Она прилетела. «Куда идти? Что делать? Ей известна гостиница, она может узнать номер. А дальше что? Придет и постучит в дверь и с порога: «День добрый! Я пришла предупредить Вас…» Чушь! Она даже не знает, говорит ли панночка по-русски». Пока ехала на такси из аэропорта, пыталась придумать более верный способ знакомства, но водитель включил радио, и солист известной финской поп-рок группы на английском языке с модной мрачностью и слезливостью в голосе запел:

«There are black waves on the black sea.

Snow-white swans come to that place.

Then snow-white swans become black swans,

And black swans become black waves.

There are black stones on the ground:

The debris of the broken heart.

There are black pines all around.

And there is black sun in black depth.

The bоat is drifting through the waves

To endless expanse of black sky

In these black clouds I see you face.

My lovely black swan, you’ll be mine!»

«Это знак, — подумала Мила, — У меня получится! Я сейчас же поеду к ней!».

Используя все свое обаяние, всю свою находчивость и две тысячные купюры, Мила узнала, что пани Злата остановилась в двухместном полулюксе на третьем этаже и сегодня еще не покидала номер.

Девушка аккуратно постучала и, не дождавшись ответа, почти что прокричала две заготовленные фразы. Никто не ответил. Она еще три раза с силой бухнула в дверь, дверь затряслась, но ответа опять не было. — Ну как хотите! — с досадой сказала она, — Вам же хуже будет! Ответом на ее угрозу было молчание, Мила разочарованно вздохнула и собралась уходить, как вдруг услышала за дверью шаркающие шаги и недовольное ворчание: «Всем что-то нужно от меня!».

Мила моментально оказалась на прежнем месте у двери, дернула ручку, и заговорила, быстро и громко: «Откройте, пожалуйста, я хочу предупредить Вас!».

— Ухожите! — гневно зашипел женский голос с акцентом.

— Я хочу помочь!

— Тише! Не разбужите ребенка! — дверь приоткрылась, — Много вас, таких поможников! Я знаю, никто и ничего не делает просто так, — в проеме двери показалась очень худая и высокая пожилая женщина с пепельно-белыми крашенными волосами, закрученными на мягкие розовые бигуди. На выцветших голубых глазах тонкие изящные очки в серебряной оправе, одета в черное шелковое кимоно с крупным узором из светло-кремовых лилий. Она свысока грозно смотрела на девушку и молчала.

— Госпожа Злата, — взмолилась Мила, — Вы правы, я не случайно решила помочь вам, я надеялась, что и Вы дадите мне совет! Я попала в беду! Меня преследует субстанция из прошлого. Это невыносимо, я схожу с ума, я уже готова была наложить на себя руки, но мне попалась ваша статья! Если Вы знаете, то умоляю, скажите, что нужно сделать, чтобы избавиться от этого? Я не богачка, но я готова хорошо заплатить, лишь бы Это перестало мучить меня! — Людмила рыдала, рвала на себе волосы, прятала лицо в ладонях, и, наконец, рухнула перед Войцеховской на колени и с обреченной грустью и мольбой заглядывала ей в глаза и думая: «А, ведь, при благоприятном стечении обстоятельств, могла бы стать драматической актрисой».

— Мама, кто это? — недовольный сонный голос, принадлежащий, скорее всего, молодому мужчине, прервал эту сцену.

Пани утратила всю свою надменность, повернувшись к источнику голоса, она заговорила мелко и быстро: — Нет, нет, спи!

Перед тем как захлопнуть дверь, она бросила девушке: — Ждите через двенадвадцать минут в холле.

Мила упала на мягкий кожаный диван в вестибюле и тот час же поняла всем телом, как она устала. Ранний подъем, дорога в аэропорт, регистрация, посадка, перелет рядом с Лолитой, дорога из аэропорта, спектакль, разыгранный только что. Она не знала, чего ей хочется больше: поесть-попить или поспать-помыться…? Но Мила заставила себя забыть о потребностях тела, заставила себя радоваться даже тому, что здесь есть такой удобный и гостеприимный диван. Хорошо откинуться на его надежную спину, вытянуть ноги и полчаса отдыхать, просто наслаждаясь его покоем. Однако, «Двенадвацать минут» оказались не сорока минутами, как предполагала Мила, а двадцатью двумя. «Забавно, — подумала девушка.

Ровно через двадцать две минуты госпожа Войцеховская с жутким «Вавилоном» на голове, в черных очках, в черном мини платье и высоких лаково-черных ботфортах на длинной острой шпильке царственно промаршировала из лифта к дивану: «Нам выпало жить в страшное время! — сказала она обалдевшей от такого экстравагантного появления девушке, — Черный век — в людях почти не осталось света. Божественный Дух все тоньше и слабее с каждым днем, и скоро он не сможет противостоять Великому Хаосу! Наш мир обречен!» — всем этим она окончательно выбила Милу из колеи, девушка не знала то ли ей плакать, то ли смеяться. «Пани Злата, вы уже завтракали?»: — все, что она смогла выдавить из себя в ответ на проповедь готической Королевы «Субстанций».

В ресторане было темно и прохладно. Играла тихая музыка. Мила, наконец-то, смогла умыться холодной водой, и чувствовала себя более свежей, но спать все равно хотелось, спасала только игра с воображением — словно со стороны следила она за собственной придуманной историей:

«Его звали Иванко Бавич. Мы познакомились три года назад в Черногории, где я отдыхала. Я была еще такой молодой и неискушенной, а он опытный курортник-ловелас. Знойный красавец, работал гидом. Я сама бегала за ним, вешалась ему на шею, говорила, что жить без него не могу, что хочу за него замуж, забрасывала его стихами о вечной и бесконечной любви, но он только иногда снисходительно соглашался провести со мной ночь. Следующую же ночь он мог провести с какой-нибудь стареющей немецкой фрау, похожей на полудохлую лощадь, ему было не принципиально, а я только удивлялась: «Зачем, ведь есть я? Молодая, красивая и готовая на все!» В общем, я совсем помешалась, мне казалось, он моя единственная любовь, моя судьба. А ему так надоела моя навязчивость и мои истерики, что он стал избегать меня, перестал даже спать со мной. Всю зиму я забрасывала его жалобными электронными письмами, посылала свои фотографии, чтобы он не забывал меня. От него пришло только поздравление с новым годом. Три слова: «Happy New Year!» Но я была счастлива, мне казалось, что это знак — он не может меня забыть и ждет меня следующим летом. Я еле дотянула до теплых дней, а когда, наконец, снова приехала в тот же отель, то оказалось, что Бавич там уже не работает. Уволился буквально накануне. Вот это был удар! Три дня из четырнадцати отпущенных мне по путевке я ходила, как в воду опущенная…». Мила прервалась, чтобы оценить впечатление, произведенное ее рассказом. Пани полячка не допила кофе и не доела свой второй круассан с шоколадом, и, хотя Злата, несмотря на полумрак ресторана, не снимала темных очков; по ее напряженным губам было видно, что она слушает очень внимательно: иногда даже проговаривает про себя отдельные слова.

Девушка продолжала: «…И никакой надежды. Я скандалила, просила, умоляла, врала, что беременна от него, но в администрации отеля мне не дали ни телефона, ни адреса. Все, что у меня было — его фотография, ее то я и поливала денно и нощно горючими слезами. Одна сердобольная тетушка прониклась моим горем и взялась лечить меня от тоски вином и зрелищами. «Тебе нужно встряхнуться!»: сказала она и записала нас на экскурсию в какой-то древний городок-крепость. Я не помню ни названия городка, ни как мы туда ехали: у тетушки была с собой двухлитровая бутылка вина, предусмотрительно набранная в лобби отеля. Помню узкие улочки, по которым ходила, как в бреду, и носила рядом с собой мятую замызганную фотографию моего красавца. Мне казалось, он рядом, где-то здесь, в этом полуразрушенном лабиринте. Вот-вот он завернет за угол, куда повернула я, и мы встретимся. Вот счастье то будет! Любовь, слезы, поцелуи! Тут-то меня и сцапала та старуха. Вся черная высохшая, согнутая пополам, но удивительно сильная, она взяла меня за руку и потащила по каким-то тесным переулкам, где пахло помоями. В конце концов, мы подошли к низкой арке, в которой были высечены каменные ступени, ведущие вниз к морю. Согнувшись в три погибели, я безропотно спускалась вслед за старухой…». Девушка поймала себя на мысли, что ее история уже живет собственной жизнью, Мила понимала, что пора заканчивать, но еще не совсем понимала, чем все это закончить. Как это часто бывало, рассказ бежал впереди нее: «… Мы очутились перед старой деревянной дверью. Каморка старухи была устроена в самом основании крепости, словно какой-то великан выдернул оттуда несколько крупных камней. Снаружи нещадно палило солнце, и воздух был таким горячим, что трудно было дышать, а внутри старухиного жилища царили кромешная тьма и холод с запахом тлена и сырой плесени. Она выцарапала у меня из рук фото и, шепча что-то себе под нос, проткнула мне кривой иглой палец, а потом всадила окровавленное острие прямо в сердце на фото Иванко. После бабка Кушка, так она назвала себя, подожгла фотографию, собрала пепел и заставила меня съесть его…Очнулась я в автобусе: мне сказали, что со мной случился удар, потому что я слишком много выпила на такой жаре. Бодрая тетя Даша тормошила меня за плечо, желая показать мне сувенирный хлам, приобретенный для многочисленных замшелых родственников. Пока я приходила в себя, перед моими глазами пестрой вереницей проносились цветастые футболки с кричащими надписями, тарелки с весьма приблизительными копиями местных красот природы, и, под занавес «триумф» — резиновые тапки всех размеров с глупыми кошачьими мордами на носках. Пару «кисок» сердобольная тетенька Маша оторвала от себя и отдала мне: пока я валялась без сознания, меня ободрали как липку — ни денег, ни украшений, даже туфли с ног сняли. Я бы поверила в солнечный удар, бабка Кушка и впрямь была похожа на кошмарную галлюцинацию, но вечером в отеле меня ждал мой кумир…

Десять дней дикой всепоглощающей страсти — мы даже из номера почти не выходили: только поесть. Когда я улетала, он, чуть ли не за самолетом бежал. Приехала, а у меня в электронном ящике сто тридцать пять писем от него: «Люблю, не могу; приезжай или я приеду; выходи за меня замуж и т.д. и т.п.». Дня два я в эйфории прибывала: «Свершилось!», а потом мне все это надоело, как будто отпустило, и я поняла: «Не любовь это, не нужен он мне». Даже брезгливость какая-то появилась, вспомнила, с какими табунами престарелых динозаврих он перепасся. Я ему и написала: «Прости, мол, наша связь была ошибкой, забудь меня, не звони и не пиши, я полюбила другого!». Ну а потом узнала, что он повесился, получив мое письмо. От него же самого и узнала. Ты, говорит, меня привязала, теперь не отвяжешься! Страшный такой — синий весь, глаза выпучены, язык до шеи болтается: «Иди, говорит, поцелую». Спать вообще не могу — просыпаюсь ночью, а он или лежит рядом, меня обнимает или того хуже: сверху наваливается».

Злата с невозмутимым видом допила свой кофе: — Я не могу тебе помочь, — протянула она с ударение на первое «о». Ты сделала грех, ты должна платить, должна искупить.

— Но я была такой глупой, я не понимала. Помогите! — великая актриса и рассказчица Мила Мартова жалобно всхлипнула.

— Поможем, — бодро сказал узнаваемый низкий голос за спиной девушки. — Мама сама не без греха, — «ребенок» на вид лет двадцати пяти опустился на стул рядом с Милой и весело подмигнул панночке: — Мам, закажи пожрать! Потом он повернулся к девушке: — Давайте знакомиться. Вас как зовут?

–Людмила Михайловна, — от растерянности Мила перешла на официальный тон.

— Ух, ты! — ехидно восхитился «ребенок», — И отчество есть. А меня зовут Данила, Даниэль, или просто Даник, потому что моя мама отчества точно не знает. Но, думаю, мама уже начинает догадываться. Мне временами кажется, что я ей кого-то напоминаю, кого-то очень страшного. Да, мам? — Войцеховская сидела, опустив голову, и молчала.

— Зовите меня просто Мила, — девушка улыбнулась. В его показной иронии, в угрюмом взгляде глубоко посаженных серых глаз из-под высокого выпуклого лба, она распознала интерес к себе. Его внешность была притягивающей и отталкивающей одновременно. Эта противоречивость зацепила ее, такого с ней еще не было. «Панычи попались. Это будет совсем несложно»: подумала она, но тут в ресторан в сопровождении двух сотрудников охраны ввалился черный шиньон с красным бантиком.

— Это она! — завопила тетушка Лолита, указывая охранникам на Милу. Она привезла сюда бомбу и попытается взорвать конференц-зал отеля, прямо во время международного семинара. Задержите ее!