Нарекаю тебя женщиной

Ольга Верещагина

Трудно, трудно быть безгрешным, А судить еще сложней. Плачет ангел в поднебесье От грехов, от встреч, потерь. Плачет ангел безутешно, Плачет, в чем его вина? Он живет совсем безгрешным, Только в чем же суть дана? Чтоб покаяться, наверно? А потом вновь согрешить. Сложно, трудно быть безгрешным, А еще сложней судить.

Вдовьи столы на День Победы

Из сборника рассказов «Нарекаю тебя женщиной»

Сегодня Девятое мая — День Победы… Для меня это особый день, день поминовения и памяти…

С тех пор прошло почти пятьдесят лет, но я по-прежнему в этот день иду в церковь. На улице праздничное настроение, отовсюду звучат военные марши, фронтовые песни, все улыбаются и приветствуют:

— С праздником, великим праздником, с Днём Победы!

— И вас с праздником, — отвечаю я и иду дальше.

Мой путь лежит, как тогда, много лет назад с моей бабушкой, в церковь. У меня в руках пакет с пирогами и блинами, а ещё маленький шкалик, как учила меня моя бабушка.

В храме много народу, но, как всегда, среди толпы резко выделяются старушки в чёрном.

Я молча покупаю свечи, ставлю Георгию Победоносцу, Всем Святым, на поминальный стол, становлюсь в ряд перед алтарём и жду… Чего жду — сама не знаю, наверное, свидания с прошлым. Память возвращает меня в те далёкие годы, когда мне было чуть больше пяти лет…

— Завтра великий праздник — День Победы, — говорит моя бабушка. — Сегодня буду печь блины и пироги. Пиво и квас готовы. Пойдём, Олюшка, навестим дедушку Васю. Ты его не знаешь. Хороший был человек. Все его любили, а я души не чаяла…

Она надолго уходит в себя. Ходит по дому, ставит тесто, печёт блины и чему-то всё улыбается, вытирая уголком платка глаза, кивает в такт своим действиям и воспоминаниям. В этот день мы её не трогаем, не отвлекаем от раздумий.

— Не мешай бабушке, — говорит мама, — у неё сегодня особый день…

Мне непонятно, что за день такой особый, но я жду. Настанет завтра, и я всё узнаю…

По дому распространяются вкусные запахи — предвестники праздника.

Я удивляюсь:

— Почему праздник, а яйца не красят?

Бабушка в ответ смеётся, гладит меня по голове:

— Скоро всё узнаешь, умница моя.

Мне тепло и радостно от её прикосновений и ощущения причастности. Я помогаю ей во всём, вернее больше мешаю, но она не сердится, а только спокойно меня учит и показывает, как нужно делать.

Мне радостно и тревожно, любопытно и непонятно, что же за праздник такой.

Вот всё готово, наступает вечер.

Меня укладывает бабушка спать пораньше, долго сидит на краешке кровати, гладит, похлопывая по ручке, и говорит:

— Ну вот и пришёл очередной этот день — Великой Победы… Спи, радость моя, утро вечера мудренее… Рано встать придётся завтра.

Бабушка целует меня в маковку. Я проваливаюсь в сон мгновенно, а она сидит рядом и чему-то улыбается сквозь слёзы.

Утром я проснулась оттого, что услышала, как бабушка что-то шепчет. Открыла глаза и увидела, как бабушка стоит перед иконами и молится. Я лежала и боялась пошевелиться. Было что-то странное, торжественно завораживающее в том, что делала бабушка… Она была одета в тёмную одежду и на голове чёрный плат под булавку. Зажгла и поставила свечку у киота, и шептала молитвы. Она стояла ничего и никого не замечая и молилась. Из всех слов, которые она произносила, я поняла только вот эти:

— Господи, прости и помилуй раба твоего Божия Василия за погубленные им души, дай успокоение его душеньке и пошли царствие небесное…

Она молила Господа о прощении ему греха убийства, ибо этот грех не прощается и не снимается, но как можно было отстоять мир, не убив врага, мне было непонятно. Мне было непонятно, почему бабушка называет дедушку рабом и грешником.

Она встала на колени. Кланялась и молилась, молилась и плакала. Слёзы сбегали ручейками по щекам, но она ничего не замечала…

— Господи, будь милостив к воинам погибшим, защищая малых и старых. Приведи меня перед смертью к его костям, чтобы найти и похоронить по обряду и знать, что ты принял его в свои объятья. Господи, дай мне в конце моего жизненного пути маленькое свиданьице с ним, чтобы попросить прощенье, простить его и отпустить его грехи… Господи милостивый, будь отцом родным. Помоги… — так причитала она, молилась и плакала, а я боялась пошевелиться. Мои глаза наполнились слезами. Я не могла ни плакать, ни дышать… Я знала, что дед погиб под Москвой в сорок втором, пропал без вести. И поняла, что она до сих пор его ждёт и любит.

Бабушка встала с колен. Потушила свечку. Подошла ко мне. Погладила меня по голове и сказала:

— Вставай, радость моя… Пойдём к дедушке на свидание.

Я быстро встала, оделась. Бабушка взяла узелок, завязанный в белый платок, и мы пошли. Для меня в этом было что-то таинственное и непонятное, и новое. Я не могла понять, как мы можем увидеться с дедушкой, если он умер? Мы шли по улице. Навстречу нам шли нарядные люди, и все здоровались с бабушкой и отводили глаза. Но чем ближе мы подходили к церкви, тем больше я видела женщин в чёрном. Они шли, прискорбно опустив голову в чёрных платках, молча, кивали, здороваясь, и входили в церковь. Я спросила бабушку:

— Бабушка, а кто эти тёти и почему они, как и ты, в чёрном?

— Это вдовы, деточка. Их мужья и сыновья, и женихи погибли во время войны на фронте. Сегодня поминальный праздничный день, будут служить праздничную панихиду, можно будет помянуть без вести пропавших, таких, как мой муж, твой дед Вася. Пойдём, скоро начнут.

Мы вошли в полумрак храма. Святые со стен строго смотрели на меня, я ближе придвинулась к бабушке.

— Не бойся, деточка, Господь добрый. Не бойся. Вот тётя Маруся — у неё тоже муж пропал без вести. А вот тётя Надя, ты же знаешь — у неё дядя Федя так от ран не оправился, умер в госпитале в Польше. Здесь много наших, просто сегодня они грустные и строгие, давай пойдём свечки купим, поставим за павших и живущих. Будешь большая, всегда приходи и ставь свечку Девятого мая, в День Победы за них. Если бы не они, нас бы не было. Упокой, Господь, их душу. Пусть земля им пухом будет…

Бабушка подошла к церковной лавке. Купила свечек и заказала панихиду. Мы подошли к иконам Георгия Победоносца и Всех Святых поставили свечку. Потом подошли к поминальному столу. Бабушка положила свой узелок на него и поставила свечу, всплакнула и сказала:

— Помяни, Господи, душу без вести пропавшего раба Василия. Приведи его к своему покровительству, дабы придать земле для успокоения… Аминь, — бабушка перекрестилась, а потом взяла мою руку и осенила меня моей же ручкой.

— Учись, моя умница, пошли, встанем в ряд. Скоро начнут.

Мы встали в ряд напротив алтаря. Женщины приходили все молча, опустив в скорбном поклоне головы. Их было много. Они, молча, кивали всем в качестве приветствия, клали свои узелки на поминальный стол, покупали свечи и становились в ряд. Они стояли рядами, прискорбно опустив головы, и каждая думала и вспоминала своего погибшего родственника. Было в этом что-то страшное и тяжёлое, безысходное. Наверное, общее вдовье и материнское чувство горя и потери, женское — обездоленное, возлюбленное, утраченное, невосполнимое ничем… Они стояли рядами, как когда-то уходили их мужчины на фронт, стояли и жали… Чего?.. Как говорит моя бабушка, свидания с прошлым, с памятью… Но труднее всего тем, кто до сих пор не знает, где упокоились кости их солдата, и даже свечку нельзя ставить за упокой, чтобы успокоить душу.

Я беру бабушку за руку, интуитивно прижимаюсь к ней. Напряжение нарастает. Тёмные лики святых в отблеске свечей и лампад строго и одновременно ободряюще смотрят на меня, как бы даруя мне своё покровительство и благословение. Пахнет ладаном, свечами, пирогами. Женщины стоят рядами как вкопанные, каждая со своими мыслями, скорбно склонив голову.

— Помяни, Господи, душу убиенных защитников Отечества, солдат и офицеров, и всех воинов, сложивших свои головы за нас грешных. Дабы продолжался род человеческий. Вечная память… — громогласно в тишине пробасил священник.

Панихида началась. Вдруг запели певчие, да так, что захотелось плакать. Их голоса поднимались в купола и заполняли своим звучание всё кругом.

Женщины ещё ниже склонили головы, и каждая потихоньку вытирала глаза и повторяла слова священника.

Я стояла и не могла даже двинуться, понимая, какое это горе — война и сколько жизней она унесла… Я стояла и представляла, как солдаты шли и гибли. Кровь и смерть. Мне становится страшно. А что было бы, если не победили? Слёзы сами бежали по моим щекам. Я их даже не вытирала.

Вдруг слышу голос моей бабушки:

— Не плачь, Оленька, не плачь. Они нас защищали, а нам жить за них достойно нужно. Пошли, Господи, последнее свиданьице и поклон на могилке моего Васеньки перед моей смертью. Знать бы, где лежит, спокойней в мир иной будет отходить. Всё выполнила по чести.

Это потом, почти через тридцать лет, школьники зеленоградской школы найдут могилу деда и ещё двух штрафников, павших за Родину, и будет она, моя бабушка, стоять у братской могилы на коленях и прощаться с ним, и радоваться своему счастью, что Господь привел её перед смертью свидеться и выполнить всё, что положено.

А тогда мы стояли и слушали наставления священника:

— Молитесь за спасение их душ, чтобы было им легче стоять перед Господом и ответ держать пред ним за свои грехи. Грех убийства всё равно непрощённый грех, но Господь милостив, молитесь, просите Его, и Он простит и не оставит в своей милости… Воины пали смертью храбрых за нас, и мы им должны… Помяни, Господи, всех воинов, погибшей в этой страшной войне…

Панихида закончилась. Бабушка крестится и шепчет:

— Господи, пошли последний поклон, дай мне перед смертью узнать судьбу и могилу Васеньки. А ты, Оленька, запомни этот день и, когда меня не будет, приходи сюда в День Победы… — говорит и плачет, и у меня слёзы тоже текут не останавливаясь, а она меня гладит по голове и говорит:

— Не плачь, радость моя, не плачь. Пойдём на кладбище сходим, на безымянную могилку. Отнесём поминочек, может, зачтётся.

Бабушка взяла свой узелок, и мы пошли со всеми вместе на кладбище…

Женщины расходились по могилкам родных и близких, а мы с бабушкой подошли к безымянной могиле. Она развязала свой узелок и развернула, аккуратно поправляя смятые кончики. Получился стол на могилке. На платке лежали блины, пирожки и маленький шкалик с водкой.

— На, Оленька, поешь блинка, помяни дедушку. С Победой тебя, Васенька. С Победой, родимый. Помни, моя хорошая, это день, не забывай. На тебя вся надёжа. С Днём Победы…

Она открыла шкалик, глотнула водки, зажмурилась и закусила блином, и надолго замолчала. О чём она думала, что вспоминала, я сейчас могу только догадываться, только по отдельным фразам я поняла, что она всё ему рассказывала — про маму, про дядю Ваню и дядю Сашу, про себя, про меня. Говорила: «Смотри, Вася, какая внучка растёт, красавица». А я не могла понять, как же он увидит… Потом поклонилась ему трижды, перекрестилась и мы пошли домой, молча. Я смотрела на бабушку и вдруг поняла, что она просто помолодела, всё рассказала и всем поделилась, а от этого ей стало легче… Жизнь продолжается.

Мы пришли домой.

Первым делом бабушка сняла всю тёмную одежду, надела яркую, нарядную, повязала красивый платок. Налила мне горячего чая и дала ватрушку с творогом. Господи, мне и сейчас кажется, что вкуснее я ничего не ела. Улыбнулась моложавой своей улыбкой…

— Ну вот, как с Васенькой повидалась. Пошли, Оленька, в луга, праздновать Победу будем, как тогда… в сорок пятом годе.

«В луга» — это так называли соседнюю Луговую крайнюю улицу. Она заканчивалась выпасными лугами, которые тянулись до кромки берёзовой колки¹. Вот там в мае в сорок пятом году и поставил первые столы из старого забора чьей-то усадьбы, разобранного впопыхах… И стало традицией отмечать всем миром День Победы в лугах. Эти «вдовьи столы», так их в народе окрестили, выставляли во дворах, на улицах, в парках, чтобы отмечать всем миром и никого не забыть, поскольку труднее всех пришлось вдова и матерям, не дождавшимся своих с фронта. Эти застолья многие помнят. Для одних грусть, для других веселье. Для нас, детей, просто развлечение, веселье, праздник.

Вот и тогда у кромки берёзовой колки стоял большой стол, сколоченный из нестроганых досок, с ножками, сколоченными крест на крест, как тогда в сорок пятом. У столов стояли разнообразные лавки и стулья, заранее принесённые женщинами. Столы стоят ещё пустые, ободранные, неказистые, как напоминание о том далёком мае сорок пятого года…

Мы с бабушкой пришли первыми. И принесли с собой корзину с пирогами, ватрушками, домашним пивом и вином… Пиво бабушка умела варить лучше всех.

Какая красота. Тишина, много света, солнца. Тепло. Деревья ещё не распустились.

Мы сели на скамейку, и бабушка стала рассказывать:

— Ну вот, Оленька, как тогда… В сорок пятом… Ой, когда узнали, что победа, как с ума сошли… Кричали, орали, ревели. У Гнеденых разобрали забор, быстро сколотили столы. Бабы сами уже столярничать научились… Времена были голодные. Несли всё, что у кого было. С нами два мужика было: старый дед Колушный и Иван Евгеньич — безрукий, так бабы их чуть вусмерть не затискали. Самогонки натащили. И тут что началось… Наташка только школу закончила на гармошку, мы её замучили. Два дня гуляли. Как с ума сошли… Пели, плакали, смеялись… И пили, пили, пили… А зачем — не знаю. Может, просто горе самогоном залить или жажду… Не знаю… Напились все вдрызг. Клавка Платунова — чуть не умерла, а у неё муж Павел погиб в сорок четвёртом в Польше. У неё четверо детей осталось. Чуть сиротами не стали. Едва откачали. А Степанида, она и замужем не успела побыть, так в чёрном и до сих пор ходит. Три дня не отходила… Собирались с Колькой идти в сельсовет расписываться, а его забрали, и в сорок втором под Москвой полёг. А она всё ждёт… Даже я тогда напилась, хоть мне и нельзя было. Я же в войну получила благословение священника на проведение обрядов, поскольку некому было… Вот грех какой… И то плясала… Не могла удержаться. Радость она со слезами пополам… Были все как шалые… А когда потом столы пришли убирать, все уревелись — радость она радость, но наших нет и мы молодые, и детей поднимать одним, и пенсии нет — без вести пропавший. Да что говорить… Ты ещё маленькая, много не понимаешь. А сейчас много время прошло, а вот оно сердце не даёт покоя, ноет и плачет. Вон бабы идут… Люблю сюда приходить, когда ещё никого нет, пораньше, посидеть в тишине, повспоминать… Ты, Оленька, не забывай, что нас всех горе и счастье объединило, мы сейчас ближе родных. Вон мои дети поразъехались по стране места лучшего искать… А зачем? А мы все здесь и помрем здесь. А ты помни… Тебе продолжать… Умру, не забывай, сходи в церковь, поставь свечку, закажи панихиду, сходи на могилу и помяни, налей стопку, закуси блинком. Времени немного займёт, а по чину… Знай, жизнь она разная — много светлого, но и чёрные полосы встречаются… Как без них… Он, Господь, поможет их пережить. Ну вот и бабы идут… — давай накрывать, веселиться будем.

Мы сидели с моей бабушкой на грубой скамье, спиной упираясь в настил, такой же грубый, нестроганый, как гробы их мужей, погибших на фронте, который скоро станет столом — вдовьим столом на празднике Победы…

Примечания

1

Колка — роща, лесок в поле.