Кости

Ольга Брюс, 2023

Найдя рядом с кладбищем человеческий череп, Лида начала слышать таинственный голос, зовущий ее куда-то. Много лет назад ее семья переехала, и девочка вернулась в родное село только после смерти родителей, которые увезли ребенка против его воли.

Маша раскатывала тесто, когда услышала грохот в сенях и торопливые шаги. Подняв голову, она увидела входящего мужа, который сопел и дышал так, словно за ним кто-то гнался.

— Маш, там Никаноровна помирает, — прохрипел он, сняв мокрые рукавицы.

— С чего ты взял? — подняв скалку, Мария нахмурила брови.

— Сам слышал. Лежит под яблоней и стонет.

На дворе ночь, примерно половина двенадцатого. Игнат заканчивал стругать доски для новой двери сарая и вдруг услышал чей-то вдох, потом — выдох, сопровождаемый тоненьким писком, доносившемся со стороны забора. Он опустил руку с рубанком и прислушался. Вокруг ни души. Даже собаки попрятались в будках. Ветер медленно разгоняет тучи по тёмному небу, а за соседским забором кто-то копошится в траве. Прокравшись к частоколу, Игнат приподнялся на цыпочках и уставился близрастущую яблоню. Под деревом, упёршись спиной в тонкий ствол, охала Зинаида Никаноровна, местная доярка. С каждым вдохом она напрягала ноги, а после натужно выдыхала и прижимала их груди, синея и покряхтывая от боли. Насмотревшись, как баба мучается, Игнат рванул в дом, чтобы позвать на помощь жену.

— С чего ей помирать-то? Молодая ещё, всего полтинник, — вытерев краем платка губы, Маша взяла стакан и выдавила из теста пару кружков.

— Маш, она в саду. Лежит, стонет, наверное, с сердцем плохо, — не отставал муж, переминаясь с ноги на ногу.

— А Фёдор где? Небось, опять пьёт на кладбище?

Фёдор, муж Зины, часто посещал кладбище, чтобы навестить две могилки, в которых похоронены сыновья, родившиеся раньше срока. Зина была беременной всего два раза, и каждый ребёнок доставался ей с трудом. То кровотечение, то высокое давление. По молодости она работала, как и все, до самых родов. Поднимала тяжести, таскала навоз, вёдра, пахала на усадьбе и в огороде, занималась запасами на зиму и даже как-то сама зарезала свинью. Местные бабки хвалили Зинку за её не женскую натуру, часто сравнивали с мужиками, которым всё по плечу. А вот выносить и родить Зина не смогла. Мальчишки спешили увидеть свет раньше времени, поэтому и случались выкидыши на большом сроке, правда… и рождались ребятишки уже мёртвыми. Не вынеся горя, Фёдор запил. Уже и двадцать лет прошло, а рана до сих пор кровоточит. Тяжело мужику смириться с потерей детишек. Ходит каждую неделю на кладбище, садится между могилками и пьёт горькую, проливая слёзы по ушедшим сыновьям. Больше детей Зина не рожала. Видимо, женское предназначение усохло. Теперь остаётся жить дальше и любоваться чужими ребятишками. Судьба…

— Федьку я с утра не видел, — Игнат мял в руках рукавицы и волновался за соседку. — Маш, пойдём, а? Ты одним глазком глянешь, а потом я продолжу доску зачищать.

— Ой, вот делать тебе нечего. Напутал что или привиделось. Ладно, что ж с тобой поделаешь. Любопытный, спасу нет. А может она выпила да под яблоней желудок прочищает…

Игнат вышел первым, за ним пристроилась и уставшая Маша. Ей с пельменями надо разобраться, покуда ребятня дрыхнет, а мужику за соседками подглядывать приспичило.

— Куда? — Маша хотела уточнить направление, но вдруг со стороны огорода раздался пронзительный детский плач.

Отбросив рукавицы, Игнат кинулся на звук. Маша — за ним. Перепрыгнув через грядки с луком, мужик схватился за колышки и вытянулся в струну.

— Ой, Машка… — на голове зашевелились редкие волосёнки. — Глянь.

Маша приняла ту же позу и сразу зажмурилась. Под раскидистой яблоней сидела Зинка, в руках она держала платок, а в платке кто-то шевелился. Зина вывалила объёмную грудь и заулыбалась.

— Зина, — зашептала Маша, побледнев от страха. — Кто у тебя там?

— Девка, — и лицо Зины засияло от счастья.

Новость о том, что у пятидесятилетней бабы родился ребенок, молниеносно облетела село Плужки. Жители не могли поверить, потому что такого в селе отродясь не происходило. Да и как возможно, чтобы Никаноровна не знала о своём щекотливом положении? Работала. Как обычно, ни разу на здоровье не жаловалась, коров доила, в огороде грядки собственными руками копала.

— Она ж по зиме моего боровка за один присест положила, — бабка Ефросинья стояла за забором и переговаривалась со своей подругой Клавдией Афанасьевной. — Села сверху и чик по горлышку.

— Вот и я удивляюсь, как это Зинка, будучи на сносях, до последнего ру́ки ломала. Это ж какую силищу надо иметь, чтобы с хозяйством справляться да дитё не потерять.

Сколько люди не дивились, но правда — Зинкина. Она действительно не ведала, что у неё под сердцем прижился ребёнок, о котором ни она, ни Фёдор и мечтать не смели. Столько времени ушло, уже и думать забыли о детях, а тут на тебе — девка на свет появилась.

Когда Фёдор шёл домой, на небе уже сверкали звёзды. Он неохотно шагал по тропинке и вытирал капли слёз, которые медленно стекали по грубой коже, обжигая затёртую поверхность. Федя думал о сыновьях, своей семье, и его сердце жалобно стонало, отзываясь настойчивым импульсом в поседевших висках. Издалека, прищурившись, он заметил суету у забора. Сначала Фёдор подумал, что это Игнат крутится у калитки, а потом, когда разглядел женскую фигуру, решил, что там, у дороги, стоит какая-то старуха и ждёт своего мужа. Подходя ближе, мужик смог разглядеть женщину с саквояжем в руке, которая выходила со двора и прямиком направилась к дороге.

— Зинка захворала, — бросив недокуренную папиросу в траву, Федя прибавил шагу. — Э-э! — махнул рукой фельдшеру. — Погоди-и!

Женщина обернулась на зов. Федя подбежал и, поздоровавшись, дыхнул на врача мерзким перегаром.

— Что там? — боязливо спросил он.

— Девочка, — улыбнувшись, Валентина Викторовна собралась уходить.

— Что за девочка? — не понял Федя и сощурил подвыпившие глазёнки. — Ты, небось, адресом ошиблась, а, Викторовна?

— Фёдор Григорьевич, не волнуйтесь. Абсолютно здоровый ребёнок, — похлопав по мужицкому плечу, Валентина устало опустила голову и зашагала в сторону дома.

— Допился, — кивнул Федя, потерев шею сзади. — Так допился, что не понимаю человеческого языка.

Махнув рукой, он выдохнул, пообещал себе завязать с ночными посиделками и начать жить по совести. Закрыв за собой калитку, пошарил в карманах штанов и, вынув пустую пачку, поднялся по ступенькам крыльца.

— Где-то у меня тут заначка была, — поднял руку и пробежался пальцами по дверному косяку в сенях. — Где-то тут, точно помню.

За спиной открылась вторая дверь, и радостный Игнат поздравил новоиспечённого папашу.

— Ну, герой! Ну, удалец-молодец! Фёдор, кто бы мог подумать, что ты у нас ещё ого-го! — воскликнул Игнат, тряся кулаком в воздухе.

— А ты что тут делаешь на ночь глядя? — насупился хозяин, не ожидавший увидеть в своём доме соседа. — Это что у нас тут, дом свиданий? А ну, я сейчас Зинке такую трёпку задам…

— Стой! Стой! — Игнат поймал мужика за воротник рубахи. — Какие уж тут могут быть свидания, когда твоя жёнка приплод принесла.

— Чья жёнка? — побелел Федя.

— Твоя, Федь. Твоя! Держи поздравления, — Игнат пожал обмякшую кисть друга. — Молодчина, Федь. Я так горд за вас, — и подмигнул левым глазом.

Федька снял кепку и протёр рукавом вспотевший лоб. Ну точно, допился.

— Ой, мать моя женщина, — прохрипел он, проводив почти протрезвевшим взглядом выходящего на улицу соседа. — Или сплю, или помер к едрене фене.

Потоптавшись у порога, мужик взял себя в руки и приоткрыл вторую дверь. В доме тихо, только в кухне свечка на столе горит. Зачем горит? Кого приманивает? Ночью света быть не должно. Ночью отдыхать надо. Затушив огонёк двумя пальцами, Федя потихоньку снял кирзовые сапоги, держась за печку. Стоя, согнувшись в три погибели, он не услышал, как нему кто-то подошёл.

— Ох, ёп! — выпрямившись, он схватился за сердце. — А ты что здесь забыла?

Вглядываясь впотьмах в лицо Маши, Федя прерывисто задышал.

— Или тоже кажешься мне? — до сих пор не разобравшись, сон это или явь, мужик приставными шагами обошёл соседку.

— Иди, она тебя ждёт, — Маша говорила шёпотом, словно убаюкивала бдительность Феди. — Иди. И поздравляю, папаша.

Поцеловала оторопевшего соседа в щёку и убежала. Федька перекрестился. Что за диво? То Игнат, а теперь и Машка…

— Бр-р, — встряхнув головой, мужик поплыл в комнату, чтобы прилечь на постель.

— А-а, вернулся, — жена не спала. Она лежала на боку и прижимала к груди простынь.

— Значит, врач всё же был, — плюхнувшись на край кровати, Федя сглотнул. — Приболела, да?

— Погоди, всё нормально, — белые зубы Зинки сверкали от лунного света, пробирающегося сквозь тонкую занавеску. — Федя, друг мой ситный. Ты не поверишь, но… вот. — развернув простыню, женщина показала младенца.

Федя отпрыгнул, вытаращив глаза на живой комок с маленькими ручками.

— Кто это?

— Дочка наша, — дотянувшись до головы, Зина поцеловала спящую девочку.

— Как? Откуда?

И жена рассказала всё, что произошло полчаса назад. Федя слушал и понимал — это Господь бог послал им ребёнка. И послал так, чтобы ни одна живая душа не знала, дабы не сглазить. Упав на колени, мужик зарыдал от счастья.

Девочку назвали Лидой, в честь матери Зины, которая умерла пять лет назад. Её муж Михаил Борисович живёт один на окраине села и часто навещает дочку, жалуясь на плохое здоровье и двоих детей, переехавших в город и забывших о своём одиноком отце. Татьяна и Елена, отучившись в техникуме, вышли замуж за городских парней, родили детей и раз в год навещали сестру и папу. Когда дети подросли, женщины стали приезжать ещё реже, потому что сельская жизнь не прельщала, и им хотелось всё больше отдыхать на море, а не копаться в огороде, из-за чего портятся маникюр и кожа рук.

— Сейчас бы собрать всех вместе и отпраздновать такую радость, — Михаил пришёл проведать дочь и внучку. — У нас ведь большая семья, дружная… была.

— Пап, не расстраивайся, зато есть мы и наша Лидочка, — Зина качала спящего ребёнка на руках, прохаживаясь по комнате.

— Верно. Дождались-таки внученьку, — умилялся дед, глядя на спокойный свёрток. — А вот Лидия наша не успела.

— Что ж поделать, пап, видно судьба у неё такая. Ну ничего. Лидочка подрастёт, начнёт всё понимать, мы расскажем ей про бабушку, покажем, где она у нас находится…

Входная дверь стукнула, и в хату прибежал десятилетний Сашка — сын соседки Маши.

— Тёть Зин, там мамка зовёт, — он встал в дверном проёме и с любопытством приподнялся на цыпочки. — А можно посмотреть?

Зина подошла к мальчишке, опустила руки и показала девочку.

— А чего она такая… рыжая? — удивился мальчик.

— А её солнышко поцеловало, — с усмешкой ответила Зина. — Ну, беги. Я скоро подойду.

Сашка скрылся за шторкой, а Зина, положив дочку в кроватку, попросила отца посторожить её.

— Иди, иди. Не такой уж и старый. Справлюсь. Пригляжу.

Надев косынку, Зина потопала к Маше. Там её ждал сюрприз. Маша за утро, успела сшить четыре пелёнки из новой простыни.

— Держи, это тебе, — передав пелёнки, она заторопилась бежать на работу. — Крестить-то будете?

— А как же. Возьмём тебя в крёстные, — обрадовала Зина, поглаживая белую сложенную ткань.

— Спасибочки, — приобняв соседку, Маша побежала на ферму.

Вернувшись в дом, Зина застала отца спящим. Улыбнувшись, она положила пелёнки на комод и занялась обедом. А Маша в это время уже прибежала на ферму и сцепилась с одной из доярок — Глашкой Щучкиной. Из-за противного характера Глашку часто именовали по её фамилии, изменив первую букву «Щ» на «С». Правда, в лицо никто не осмеливался обозвать её Сучкиной, потому как побаивались бабы драчливой сельчанки. Ох и дерзкая Глашка, спасу нет. Может и в волосы вцепиться, и по мордасам надавать. А однажды одну женщину она так исколошматила, что та неделю из дома не выходила, пока синяк под глазом не сошёл. Никто ещё не осмелился дать отпор Глашке, поэтому она могла любому ляпнуть в лицо всё, что думает и не думает. Но с Машей поскандалить не приходилось. Машка — отходчивая, на рожон не лезет, улыбнётся в ответ и забудет обиду. Но сегодня явно не Глашин день. Услышав, как Щучкина оскорбляет за глаза Зину, Маша бросилась кричать на бессовестную доярку.

— Что ты несёшь? Откуда у тебя такие сведения? — подскочив сзади, Мария завопила, как сумасшедшая.

Женщины, выслушивавшие сплетни, замерли от страха. Глаша натянула ехидную улыбку и повернулась всем телом.

— И где я не права? — поставила ладони на бока. — Нагуляла, а потом на мужика скинула. Разве не так?

— Да чтоб у тебя язык отсох, сплетница! — Маша вскипала, как вода в чайнике. — И где ты такую новость взяла? По себе, небось, судишь?

— А то ты сама не видала! — задирая нос кверху, кричала Глашка. — Девка-то вся рыжиной покрытая! Откуда, а? Зинку и Федьку смолоду знаю, никто из них таким цветом не грешил! Да и родителей их, когда помоложе были, помню, такие же: сивые да тёмные. А тут вона как, девка в конопушках, волосья, что солнцем обожгло, а ты мне тут про верность втолковать пытаешься!

— А может, у ней прабабка была такой, — громко сказала Агаша, влившись в женское собрание. — У нас случай был. Все брюнеты, а мальчонка сивый родился. Правда, как подрос, волосы чуток потемнели…

— Да иди ты, Агаш, у вашего потемнели, а у этой девки такими и останутся. Фу, и как Зинке не совестно мужу врать? — голосила Щучкина. — Полтинник на носу завертелся, а она любовничка себе завела! Ох и набегался бедный Феденька ночами по кладбищу! Нагоревался, милок, по сыночкам мёртвым! А эта, зараза бесстыжая, в хату другого приводила, вот и прижила рыжуху!

— Так нет в селе рыжих-то, — Агаша не отставала. — Где ж она могла такого найти?

— А кто ж его знает. Может и с городу приезжий был.

— Да чтоб у тебя язык отвалился! — Машу взбесила прилипчивая доярка. — Да чтоб ты ночами в подушку рыдала…

— Да и так рыдает-то, — хихикнула Анна, которой надоел пустой скандал, разразившийся на весь скотный двор. — Ни мужика, ни дитёнка. Вот и собирает, что попало, лишь бы счастливых баб очернить.

— Да ты… — раскраснелась Глашка, услышав о себе чистую правду.

— Рот на замок и за работу, — Анна осталась довольной, что смогла заткнуть бешеную бабёнку. — И ты, Глаш, смотри под своим носом, прежде чем помоями кого-то поливать.

Бабы разбрелись по ферме, а Машка стояла рядом с Анной и благодарила за то, что та вступилась за Зину.

— Да знаю я таких, наглых, — Анна поправила платок на затылке. — Повидала на своём веку. Мужиков у них нет, вот и воют на каждого. Завидно ей, понимаешь? До сорока дожила, а счастья своего так и не встретила.

Отработав смену, Маша зашла в магазин и спросила у продавщицы, когда привезут одежду для малышей. Вопросительно посмотрев на Машу, Клавдия улыбнулась.

— Как обычно, лавка приедет в субботу. А ты кому? Опять себе? — осмотрев покупательницу снизу доверху, Клавдия поставила локти на прилавок.

— Не, соседке. Зинке.

— А-а, слыхала, что у неё девка родилась. Живая, надо же.

— Бог милостив, — ответила Маша, разглядывая летние халаты, висевшие на стойке.

— Однако странность какая-то в этом есть, — поглядывая на женщину, продавщица делала вид, будто что-то перекладывает под прилавком, — девка-то рыжая.

— И ты туда же, — нахмурилась Маша. — Зинка родила несколько часов назад, а вы уже конопатки обсуждаете.

— В селе любая весть быстро узнаётся. Маш, а ты сама как думаешь, от кого Зинка дитё прижила?

— Да пошла ты! — рявкнула Маша и выскочила из магазина, чуть не сбив с ног заходивших внутрь женщин. — Взяли моду ярлыки навешивать, — пробубнила она, выбегая на дорогу.

Спустя сорок дней Маша и Зина, обсудив предстоящие крестины, начали готовиться к обряду. К сожалению, в назначенный день девчонка засопливела, и Зина отменила праздник. Было решено перенести обряд на две недели. Но и в этот раз не получилось покрестить ребёнка. Расстроенная Зина не понимала, почему её дочь так часто болеет, ведь на дворе — лето.

— Зин, а ты вспомни, как мой Сашка заболевал. Круглогодично. — Маша зашла к соседке, проведать будущую крестницу. — Не забивай себе голову. Все дети болеют.

— Боязно мне, — заканчивая стирать распашонки, Зина вылила мыльную воду под забор. — Каждую ночь подымаюсь, чтобы проверить, дышит или нет.

— Как мать, я тебя понимаю. Только ты слишком уж о ней печёшься. Тебе бы отдохнуть маленько, а то так и сама сляжешь. Вон, на лице одни глазюки хлопают, щёки провалились. Под глазами синяки. Что, не спит ночами-то?

— Спит, а я вокруг пританцовываю. Побаиваюсь, что и это дитё за братьями уйдёт, — всхлипнула Зина, поставив таз на пенёк.

— Не думай об этом. Не дай бог, беду накличешь.

Кликай — не кликай, но время идёт, а Лидочка плохим здоровьем мается. То ангина по осени, то ветрянка с корью перед новогодним праздником. А грипп — так вообще «лучший друг» для девочки. У Зины руки опускаются, фельдшер стал частым гостем в их доме. За первые шесть лет Зина с дочерью раз двадцать в районной клинике лежали. Врачи руками разводят, мол, иммунитет слабоват, ешьте больше фруктов и ягод, а у Зины сердце на куски разрывается. Нет таких болезненных детей в селе и никогда не было. Лида всех вместе взятых переплюнула.

— Завтра в школу, а ты у меня с кашлем всю ночь пропрыгала. Я уж и не знаю, к какой бабке тебя отвезти, к какому лекарю обратиться.

— А я не хочу к врачу. Там уколы больно делают, — захныкала девчушка, листая книжку с картинками.

— А что ж поделать, если ты у нас такая слабая? И за что бог тебя наказал, не пойму что-то? — подметая пол, Зинаида поднимала голову и посматривала на смышлёную дочь. — Это ж надо, а, здоровьем обидел, а головушку умную дал.

Лида уже умеет читать. Никто не учил, сама разобралась. Буковки выводит печатные, считает до ста и обратно, складывает, вычитает, иногда даже философствует.

— Мам, когда я школу закончу, то сразу пойду работать.

— И кем же?

— Хочу зверей лечить.

— Хочешь остаться в нашем колхозе? — выпрямив спину, Зинаида ойкнула.

— Да. А то вы с папкой скоро совсем старенькими станете, кто ж вам помогать будет?

— Ты ж моя умница! — выронив веник, Зина всплеснула руками и бросилась обнимать дочь. — Ты ж моя заботушка. И кто ж тебя научил? — расцеловала личико ребёнка.

— Никто. Я сама, — Лида жмурилась и хихикала от удовольствия.

— После школы надо идти учиться на ветеринара, — дала подсказку мама, присев рядом с девочкой. — Так просто лечить не дадут. На это нужно умение.

— Тогда отучусь и буду жить с вами. А ещё, мам, я хочу большую собаку.

— Нельзя тебе собаку, доченька. Когда ты совсем маленькой была, то у тебя вся кожа пятнами покрылась. Доктор сказал, что это аллергия.

— Эх, и кошку нельзя.

— Ну, что ж поделать, если ты у нас такая прилипчивая ко всей заразе. Ничего, подрастёшь, глядишь, и отвяжется проказа.

— Ты так думаешь? — Лида посмотрела на маму широко открытыми глазами.

— Думаю, — чмокнув дочь в лоб, Зина подняла с пола веник и продолжила мести пол.

Удивительное совпадение, но эту ночь, перед первым сентября, Лида ни разу не кашлянула. Она проспала в своей постели до самого утра и проснулась чрезвычайно бодрой. Зина же, по привычке, вставала и прислушивалась к дыханию дочери, боялась, что та закашляется и задохнётся. К её радости, девочка спала как убитая.

Рано утром, срезав цветы в собственном саду, Зина собрала незамысловатый букет. Потом она заплела дочери косички, украсила их бантами и повела ребёнка в школу, на торжественную линейку. Да, Лида стала первоклассницей. Прохожие бросали на девочку улыбчивые взгляды и поздравляли с началом учебного года, а затем, отойдя чуть подальше, переговаривались между собой, обсуждая огненно-рыжую девчонку.

— Явно здесь кто-то славно потрудился. Она такая золотистая, что аж глаз режет, — соседки с радостью шептались и делали грязные выводы.

— Узнать бы, кто её батька.

— Фёдора жалко. Жёнка обманула, а он стоит на своём. Мол, моя девка.

— Фёдору деваться некуда, вот и терпит. Был бы помоложе, давно б сбёг.

Торжественная линейка прошла по всем правилам. Дети прочитали стишки, учителя поздравили всех учеников и не забыли выделить первоклашек, дав им твёрдое напутствие — прилежно учиться.

Первый класс для Лиды пролетел, как один день. Девчонка не успела оглянуться, как уже перешла во второй и встретила вторую весну, будучи ученицей. В мае, отстояв линейку и поприветствовав последний звонок, она взяла под руку подругу Катю и пошла вместе с ней на прогулку. Катя, поправляя хвостики на голове, часто останавливаясь и отмахивалась от надоедливой пчелы, жужжащей над ухом. Лида посмеивалась над нервной девчонкой, закатываясь от смеха.

— Ну ты и трусиха! — хохотала она, глядя на девочку, звонко визжащую и размахивающую руками. — Какой-то мухи испугалась!

— А что она ко мне пристала? — подпрыгивая, кричала Катя и закрывала лицо ладонями. — Уйди! Уйди ты от меня, глупая мошка!

— От тебя сладким, наверное, пахнет! Аха-ха! Она тебя за мёд приняла!

— Да хоть за конфету! А-а-а! Отстань, глупая! Отстань!

Отбежав подальше, Катя закрутилась на месте.

— Убери ты её от меня! А-а-а! Убери! Убери!

Недолго думая, Лида подскочила к подруге и захлопала в ладоши. Видимо, пчела испугалась громких хлопков и улетела.

— Дурацкое насекомое, — отряхивая подол платья, Катя злилась. — Самое тупое насекомое в мире.

— Оно пользу приносит, — потеряв из виду пчелу, Лида подтянула гольфы. — Мёд делает.

— Ну и пусть делает, а ко мне приставать не надо. Всё! Пойдём гулять.

— Мы ж на кладбище собирались, — напомнила Лида.

— Ах да. Уф, надеюсь, там не будет этих, противных.

Девчонки решились пройтись рядом с кладбищем, потому что случайно услышали разговор между мальчишками, мол, среди памятников гуляет Белый Дух какого-то солдата, похороненного в неизвестной могиле.

— А где та могила? — с интересом спросила Лида, перешагивая через неглубокую ямку.

— Не знаю. Ребята об этом не рассказывали. Сейчас обойдём возле забора и посмотрим, кто там ходит.

Дойдя до конца дороги, девочки убедились, что рядом с последним домом никого нет, и занырнули в кусты сирени. Дорожка, ведущая к кладбищу, простиралась вдоль густо насаженной сирени и приблизительно через десять метров поднималась наверх, по склону холма. Кладбище находилось на возвышенности, поэтому носило название «Высокое». Оно было огорожено дощатым забором и охранялось местными старушками, живущими совсем рядом.

— Кать, я устала, — Лиде надоело взбираться по холму, и она решила сесть на траву отдохнуть. — Давай под тем кустом посидим, жарко.

В кустах плакучей ивы была вырыта огромная яма для сбора высохших цветов и всякого мусора. Двинувшись вправо, девчонки заметили, что трава под кустами немного примята.

— Здесь уже кто-то был, — сняв ранец со спины, Катя села на обгоревшее брёвнышко.

— Наверное, Белый Дух, — Лида оглядела местность и поняла, именно здесь она никогда не была. Не видела мусорную яму, не стояла на этой стороне холма.

Бросив ранец на траву, она вытерла пот со лба и подошла к ветвистому кусту.

— Не ходи, вдруг там кто-то сидит, — припугнула подругу Катя.

— А кто тут может сидеть? Здесь одни мёртвые, — Катя взялась за ветки и встала на краю ямы.

— Свалишься, отойди.

Не слушая заботливую подругу, Лида наклонилась ещё ниже и, увидев что-то блестящее, спустилась в яму.

— Лидка! Вернись! — подпрыгнула на бревне Катя. — Я кому говорю?

Лида поднялась наверх ровно через пять секунд, которые показались её подруге вечностью. Боясь каждого шороха, Катя не могла заставить себя подойти к яме.

— Смотри, что я нашла, — таинственно произнесла Лида и протянула девочке человеческий череп.

Катя отступила назад. В её груди возник ужас, когда она увидела вместо глаз две дырки в костях и отсутствие носа. Длинные зубы торчали из бледных челюстей… Как будто эта огромная голова с кривыми полосками на макушке, словно нарисованные ручейки, оскалилась на Катю, готовая вцепиться в её руку, и разгрызть пополам.

— Интересно, — зашептала Лида, рассматривая трещинки на черепе, — откуда она здесь.

— Иди ко мне-е, — протяжным шёпотом пронеслось между ветвями кустарников, и девчонки закрутили головами.

— Иди ко мне-е, — откуда ни возьмись поднялся ветер, разнося устрашающий мужской голос, похожий на выдох умирающего.

Катя и Лида, вытаращив напуганные глаза, побледнели от пронизывающего страха. Они слушали, как прохладный ветер запутался в ветках, и деревья вместе с кустами зашелестели густой листвой.

Конец ознакомительного фрагмента.