Триктрак

Ольга Болгова, 2023

Жизнь полна неожиданностей и рисков. Так и случилось с Анастасией Зверевой, когда она, познакомившись онлайн с серьезным на первый взгляд англичанином из городка на берегу Английского пролива, отправилась к нему по его приглашению. Потенциальный жених не встретил ее в аэропорту, а дом по указанному им адресу оказался пустым и полным не очень приятных сюрпризов и загадок, которые приходится разгадывать гостье из России. Не последнюю роль в этой истории играет триктрак, игра, что иначе зовется нардами. Когда-то, в годы юности, Анастасии подарили старинные нарды, которые она привезла с собой…

Глава 5. Ленинград. Простуда. Ножки

Ночью Ася проснулась. Подушка под щекой и простыня были влажными, а сама она горела, словно какой-то злоумышленник разжег внутри небольшой, но весьма эффективный костер. Она выбралась из-под одеяла, нащупала тапочки и добралась до кухонного угла — попить воды из чайника. Меж узких штор пробивался жидкий свет одинокого уличного фонаря. Вода показалась очень холодной и обожгла горло, словно Ася выпила стакан кислоты. Жар вдруг сменился резким ознобом. На полке в коробке, где хранились всякие нужные и не очень мелочи, она нашла пластинку таблеток аспирина, выпила сразу две и забралась под одеяло.

Согреться удалось не сразу, но, когда удалось, пришлось стаскивать с себя одеяло, чтобы не сгореть во вновь разгоревшемся костре. Так она промучилась до утра, на мгновенье засыпая и вновь просыпаясь, и лишь когда в комнате стало совсем светло, забылась тяжелым вязким сном, словно погрузилась в липкую смолу.

Ее разбудила Лёля, дотронулась до лба.

— Аська, ты вся горишь. Опять заболела?

— Да, — виновато прохрипела Ася, обнаружив, что вдобавок ко всему потеряла голос. — Горло болит и температура.

— Понял, как обычно, — вздохнула подруга. — Сейчас поищу мёду или варенья малинового. У Борисовой сто процентов есть.

— Борисова не даст, — прохрипела Ася.

— Молчи лучше, не надрывайся. Даст, куда она денется, — отрезала Лёля.

Через четверть часа она принесла вырванную из хозяйственных лап практичной третьекурсницы Борисовой банку, наполовину заполненную мёдом, плотным, бледно-жёлтым, с белой изморозью сахарных прожилок. За это время Ася кое-как добралась до кухни, чтобы поставить чайник. А еще через полчаса она возлежала на двух подушках, блаженно глотая горячий чай, заедая дерущим горло мёдом. Почти как дома в детстве, когда болела, и мама укладывала её на свою кровать и поила горячим чаем и каплями датского короля. Горячечное блаженство портили лишь головная боль, ноющее горло и неотвязное воспоминание о встрече и конфузе со Смоличем, да и закончилось это блаженство очень скоро — короткое облегчение сменилось новой волной жара. Она выпила таблетку и поплыла в вязком тумане, где сон путался с явью. Явь же вскоре вытащила ее из постели: организм жестко потребовал активного участия в своих функциях. Закутавшись в серый пуховой платок, бабушкин подарок, Ася отправилась по пустынному днём коридору, в место общего пользования.

Сполоснув руки ледяной водой, она взглянула на себя в заляпанное зеркало, что висело над умывальниками. Слипшиеся волосы, красное лицо, больные тусклые глаза — неприглядное зрелище. Дверь распахнулась, вошла вечно сердитая уборщица, загремела ведром. Ася ретировалась, не дослушав нелестную характеристику, прозвучавшую в свой адрес. По коридору почти бежала, насколько хватало сил, так хотелось поскорее забраться под одеяло. Чуть задохнувшись, взялась за ручку двери своей комнаты и замерла, уловив голоса: один — женский, другой — мужской. Ася не поняла, кому они принадлежат — в голове стучали молоточки, отдаваясь ударами в висках, мешая вникать и слушать. Голоса смолкли, и она было решила, что ей почудилось. Ася открыла дверь, вошла и замерла на пороге, словно приклеенная. Двое, видимо, только что вошедшие в комнату, обернулись к ней. Кудрявая светловолосая пышная красотка Лариса, туго обтянутая зелёным драпом двубортного пальто, и… Лёня Акулов, невозможно синеглазый, немыслимо красивый, уставились на Асю, словно увидели привидение. Впрочем, именно на привидение она и была похожа. Первой выступила Лариса, задав риторический вопрос:

— Аська, ты что, дома?

— Что с тобой? — не услышав ответа, продолжила она, узрев, что с хозяйкой комнаты творится что-то неладное.

Ася прижала ладони к щекам. Желание исчезнуть, раствориться в душном воздухе комнаты стало почти невыносимым. Она даже сжалась, пытаясь уменьшиться в размерах.

— Привет, — подал реплику Лёня. — А мы вот тут… зашли.

Лучше бы молчал. И без того ясная картина стала прозрачной. Ну что ж, именно так и должно было случиться. Встретиться с актером, поклонницей которого являешься, и пролить кофе ему на брюки; влюбиться в парня, который спит с подругой твоей подруги, в комнате, где ты живешь, и выглядеть при нём, как баба яга — неплохой расклад для романтичной девушки с фантазиями. Впрочем, последний пункт не имел значения, не всё ли ему равно, как она выглядит. Она им кайф поломала своим неуместным появлением — вот что главное. Картина Ильи Ефимовича «Не ждали…».

Такие или примерно такие мысли сумбуром крутились в несчастной больной Асиной голове, пока она тщетно пыталась слиться с грязновато-голубой краской холодной двери, к которой прижалась замерзающей спиной. «Вот бы сейчас упасть в обморок… нет, упасть бы, когда Лариски здесь не будет. Ну да, упасть в обморок, и он станет поднимать тебя с пола, такую больную и опухшую, затем сразу полюбит и жить без тебя не сможет?»

— Ты больная совсем, — продолжила Лариса, в голосе прозвучало сочувствие — приправа к разочарованию.

Лёня же был чертовски красив или слишком похорошел из-за температурной дымки, в которой Асе виделось всё вокруг.

— Простудилась, — прохрипела она.

— Сочувствую, — сказал Лёня, и Асе показалось, что он действительно сочувствовал ей.

— Да, а вы вот пришли, а я — дома… — прошептала она.

— Ты ложись, мы пойдем, — пробормотала Лариса. — Мы за магом забежали.

— Ну да, я лягу, конечно, не вы же… — пролепетала Ася, и на этот раз ей трудно было не поймать зверский Ларкин взгляд и усмешку синих Лёниных глаз.

«Каково черта они у него такие синие, — крутилось в голове. — Синий, синий иней, синий, синий иней, one way ticket…».

Ася направилась к кровати, парочка расступилась перед нею. Она прошла мимо Лёни, близко-близко, и, наверное, почувствовала бы запах его одеколона, если бы не был заложен нос.

— У тебя хорошие записи, — сказала, усаживаясь на кровать.

— Да, неплохие… хочешь, подкину? — подмигнул Лёня.

— А у меня и магнитофона нет. Только проигрыватель, да и тот напрокат.

Он поставил на стол магнитофон, сунул вилку в розетку и защелкал клавишами-выключателями. Завертелись, чуть шурша, катушки: «Cos for twenty-four years I've been living next door to Alice…».

— Тебе может, лекарства какие купить? Ты к врачу ходила? — поинтересовалась вдруг забытая Лариса.

— Нет, я только сегодня заболела. Ничего не нужно, спасибо, Лёлька принесет.

— Я тебе маг оставлю, покрутишь, — синие глаза смотрели на Асю в упор, и она плотнее укуталась в платок.

— Спасибо, — выдохнула она. — А когда вернуть?

— Договоримся, — весело бросил он.

— Пойдем, Лёнчик, — ревниво проворковала Лариса, надевая перед зеркалом вязаную шапочку. — Не будем мешать Асе, ей нужно поспать. А как же мы без мага?

— Прорвёмся, — беззаботно бросил Лёня, улыбнувшись пространству комнаты.

Они ушли, а Ася откинулась на подушки и заплакала, молча, растирая по щекам слёзы, жгучие, как кислота.

Вечером Лёля притащила стакан зелёного ликёра Шартрез, которым разжилась в 512-й, мальчуковой, и маленький телевизор, переходящий, как красное знамя, из комнаты в комнату — его приходилось время от времени лупить по корпусу, чтобы он возвращал на место сужающуюся в линию картинку. Общими усилиями был сооружен фирменный лечебный напиток из ликёра, мёда, малинового варенья и чая под рабочим названием «Если не помрешь, то будешь жить». Чтобы поддержать подругу, Леля накапала ликёра и себе в чай. Асе же пришлось выпить свои полстакана. Напиток обжигал внутренности и бил в голову, зато эффективно бросал в пот и сбивал жар собственным жаром, короче говоря, клин вышибался клином.

— Лёля, ты знала, что Лариска здесь у нас… спит с… Акуловым? — спросила Ася уже не шепотом — под воздействием ликёра или чего-либо другого у неё прорезался голос.

— Не… нет, не знала, — протянула, смутившись, Лёля. — Про него не знала, клянусь. Да Ларка с кем только не спит, — добавила она, пытаясь исправить ситуацию, и замолчала, виновато глядя на Асю, сообразив, что этим вряд ли что исправишь.

— Ерунда, я просто спросила. Не успела тебе рассказать: вчера пришла домой, а они здесь, на Валиной кровати.

— Аська-а… — пробормотала Лёля, хмыкнула, проглотила накатившее не к месту веселье. — Брось переживать, у него таких Ларис… все равно у них это не всерьёз… — слова утешения прозвучали не слишком утешительно.

— Да мне какая разница? — прохрипела Ася, вновь потеряв голос. — Но он мне маг оставил, посочувствовал. А я была страшна, как ведьма.

— Да что ты? — восхитилась Леля. — Ну и мерзавец!

Она встала и хлопнула по телевизору, вернув на экран четверку мушкетеров российского производства, браво распевающих «Когда твой друг в крови, а ля гер ком а ля гер…».

На третье утро после кризисной ночи, проведённой в кошмарах и в поту, Ася в невесть-который-раз решила начать новую жизнь, отбросив прочь глупые девичьи грёзы, и почувствовала себя свободной и лёгкой, как птица. Вероятно, этому способствовало состояние эйфории, которое часто приходит во время выздоровления. Она нагрела воды и вымылась в тазу в комнате — душевые в общежитии отсутствовали, мыться ходили в знаменитые на весь Ленинград Посадские бани на углу Малой Посадской и Певческого переулка. Там можно было попариться в сауне, нырнуть в крохотный бассейн, а в раздевалках общих душевых послушать беседы и воспоминания питерских старух-блокадниц, которые собирались в бане, словно в английском клубе.

Банный день Ася отложила до выздоровления. Замотав голову большим, ещё маминым, полотенцем и закутавшись в теплый халат, она устроилась на кровати с чашкой горячего чаю и зачитанной самиздатовской книгой, которую вчера, напирая на сочувствие к себе, больной-беспомощной, выпросила у мужа Валентины, Юры Володина, на один день и под честное слово не слишком рекламировать. Душа компании, балагур и гитарист, он имел весьма обширный круг общения, в том числе и около-диссидентский.

Ася осторожно перелистывала тонкие желтоватые страницы, с замиранием сердца глотая бледные, напечатанные на машинке строки. Было немного конфузно: оттого, что она читала запрещённую книгу, от неверия в то, о чём повествовал автор, и потому что это было правдой. Она отложила книгу, когда от слабости закружилась голова, а в комнате стемнело, словно снаружи на окно накинули тонкое серое покрывало. По оконному стеклу застучали, потекли струи дождя. Ася откинулась на подушку, думая о том, что Смолич мог бы сыграть роль главного героя книги, что нужно успеть прочитать до завтра, и что у Лёни Акулова не слишком хороший вкус, раз он выбрал Лариску — или она его выбрала, что тоже вполне вероятно. Мысли о Лёне стали какой-то обыденной составляющей, о которой необходимо помнить, потому что всё равно не забыть.

Слабость взяла своё, и Ася задремала, прижалась щекой к прохладной подушке, обняла книгу, забралась под одеяло, погружаясь в приятный, почти счастливый сон, из которого была вырвана резким стуком. Села на кровати, стук повторился, дверь открылась, противно заскрипев — не помогало подсолнечное масло, которым были щедро политы старые петли, — и нетерпеливый гость вошёл, остановился на пороге, открыв своим явлением немую сцену.

— Привет, — сказал Лёня Акулов. — Я тут… ворвался, извини, если что.

— Привет, ничего, проходи, — Ася засуетилась, вскочила с кровати, книга упала на пол, раскрылась, обнажив потертые страницы.

Лёня наклонился, поднял, взглянул на самодельный переплет.

— Ого, читаешь самиздат?

— Да, вот… читаю… — Ася совсем смутилась — мало того, что он снова застал её в разобранном виде, так ещё и за чтением запретного плода.

— Нравится?

— А ты читал? — спросила она.

— Нет… эту нет, — махнул он головой, подавая книгу.

Она взяла её, повертела в руках, положила на стол. Узел закрученного на голове полотенца развалился, оно сползло на плечи. Ася сбросила полотенце на спинку стула и поправила еще влажные волосы, поймав на себе Лёнин взгляд, от которого стало не по себе. В последний раз так или примерно так на неё смотрел курсант нахимовского училища, с которым она целовалась в холодном тамбуре поезда Ленинград — Рига. Дело было в марте, когда они с Лёлей экспромтом поехали в Пушкинские горы. Места в вагоне достались боковые, а соседями оказались курсанты, едущие на практику в Ригу. Это был кураж, короткий, на три часа от Питера до Пскова, с весёлой болтовней, глотком водки, поцелуями и быстрым прощанием. Парень даже написал Асе письмо, которое она без колебаний порвала — ведь у неё уже были далёкий Георгий Смолич и безответный Лёня Акулов, который сейчас так внезапно оказался рядом.

«Не забудь — он спит с Ларкой», — напомнила себе Ася, словно это могло помочь — и не помогло, — беспринципное нутро противно замирало и ёкало.

— А Ларисы здесь нет, — сказала она, отворачиваясь от синего взора.

— Я, собственно, не к Ларисе.

— А зачем? — поинтересовалась она.

Оставалось только кокетливо улыбнуться.

— Навестить больную, — заявил он.

— Неужели?

Это краска смущения ударила в лицо или снова поднялась температура?

— Пробегал мимо, подумал…

–… что оставил здесь свой магнитофон… — продолжила Ася. — Вот он, в целости и сохранности. Спасибо.

— Как это ты всегда всё знаешь?

— Я не всегда всё знаю, я ничего не знаю, потому что ты меня совсем не знаешь, — Ася выдала абракадабру, проклиная себя за косноязычие и глупость.

— Стоит узнать получше? — спросил он.

— Не стоит… — отрезала она, замирая от собственной смелости.

— Как хочешь, — ответил он и замолчал, оглядываясь.

«Вспоминает, как тут с Лариской…», — злобно подумала Ася.

— Но ты права, я за магом, — продолжил он как ни в чём не бывало. — Тебе, смотрю, получше?

— Спасибо, да.

— Что да?

— Да. Получше,

— А я было подумал ты насчет «у-узнать», — протянул Лёня, усмехнувшись.

Асе хотелось, чтобы он поскорее ушёл, слишком сильно было её смятение. Она подошла к столу, выдернула вилку магнитофона из розетки и взялась за массивную пластмассовую ручку.

— Э-э… давай я, — Лёня шагнул, чтобы помочь, она рванулась в сторону, но, конечно, не в ту, и столкнулась с ним, ударившись плечом. Он подхватил её за талию, словно только и ждал подобного момента, и прижал к себе.

«Я без лифчика и в ночной рубашке…», — в ужасе подумала Ася, но замерла от ощущений, обрушившихся на неё, словно струи водопада. Серая в рубчик влажная ткань его пальто, в которую она уткнулась носом, пахла дождём, уже знакомым одеколоном и еще чем-то, мужским. «Нос распухший, и губа треснула!» — вспомнила она и рванулась.

— Отпусти…

— А если нет? — прошептал он ей в ухо, обжигая щеку горячим дыханием.

— Сейчас Лёля придет… — пробормотала она. — И я заразная… наверно.

— Ну и что?

— А тебе всё равно? Всё равно кто? Ты же здесь с Ларисой был!

Ася вырвалась из его рук, запахнула плотнее халат.

— Это несерьёзно… — произнес он, ничуть не смутившись.

— Меня это не касается! — зачем-то заключила Ася, сама не зная, что же её не касалось — его неразборчивость или объятия.

Лёля, вошедшая в комнату в сей исторический момент, появилась как нельзя вовремя, помешав Асе наговорить глупостей, о которых придётся пожалеть. Впрочем, кое-что она всё-таки успела сказать.

Что это было? Насмешка? Невольный порыв? Случайность? Череда вопросов подобного рода не давали покоя Асе, сцена столкновения у магнитофона прочно застряла в голове и в теле, словно на грязновато-бежевой стене комнаты рядом с фотографией Боярского, вырезанной из журнала, постоянно крутили один и тот же кинокадр — она в объятиях Акулова.

На следующий день в комнате собралась компания девчонок поболтать и посмотреть очередную серию «Трёх мушкетеров». Притащили банку огурцов домашней засолки и буханку бородинского хлеба. Ели огурцы с хлебом, обсуждали сладкоголосого Д’Артаньяна, и его роли в питерском театре; Констанцию Бонасье и самую красивую актерскую пару Союза; отъезд однокурсника в Израиль; слухи о том, что завтра в Пассаже выбросят финские сапоги, и просто хохотали без причины так, как можно хохотать в двадцать с небольшим, когда жизненные силы рвут тонкую кожу внешних неурядиц.

— Лёлька, мне нужны сапоги! — заявила Ася, после того как девчонки разошлись по своим комнатам.

— Думаешь? Хочешь рискнуть?

— Какое там! — Ася тут же сыграла отбой своему порыву. — Надо рублей сто двадцать, если не больше! И даже если найду, все равно не повезёт, они передо мной закончатся.

Сапоги, тем не менее, вписывались в упомянутый выше кинокадр, став в нём необходимой деталью. Они нужны были не только ради практической цели, взамен старых со сломанным замком, но и чтобы появиться перед Лёней, и он увидел, что она — не робкая, больная и несчастная, бросающаяся на шею любому, а гордая красавица в новых финских сапожках.

Лёля, послушав Асины стенания, сжалилась и предложила в долг пятьдесят рублей, которые ей прислал отец-алиментщик. Воспев щедрую подругу, Ася отправилась собирать деньги, слабо представляя, как будет отдавать долги, но мысль о новых сапогах стала всепоглощающей. Существовало несколько уже изведанных способов улучшить материальное положение: отпахать несколько ночных смен на хлебокомбинате, устроиться на почту разносить утреннюю корреспонденцию, сняться в массовке на Ленфильме или, в крайнем случае, выпросить у тетушки. На комбинате платили по пять рублей за смену, иногда удавалось стащить буханку хлеба или пакет пряников, на почте за месяц — сорок рублей, а тариф массовки составлял трешку за день.

Ей удалось разжиться двадцатью рублями у однокурсниц, но остальные попытки оказались тщетными — середина месяца, весна, какие деньги? Богатая Борисова открывать кубышку не стала, и Ася вернулась в комнату, решив отказаться от затеи с сапогами. Помощь пришла с неожиданной стороны — под вечер пришли Володины, Валя с Юрой, и принесли вафельный торт — мечту эстета-сладкоежки — огромный, украшенный по периметру шоколадными розами, с шоколадным Медным всадником в центре.

— Зашли прийти в себя после визита к Юриным родителям, — шепнула Валя ахающим над кулинарным шедевром девчонкам. — А это чудо купили в «Тортах», мы же давно мечтали такой фирменный попробовать!

— Разорились! — подтвердил Юра.

Лёля помчалась разогревать чайник, а Ася собрала на стол разнокалиберные чашки и кружки, достала из тумбочки заветный пакет индийского чая со слоном.

— И как тебе эта вещь? Сильно написано, смело и правдиво… — сказал Юра, когда все устроились за столом, и Ася отдала ему прочитанную книгу.

— Не могу поверить, что талантливых образованных людей вот так держали в заключении и заставляли работать на государство, — ответила она.

— Автор ведь сам был в такой шарашке, это идеальная иллюстрация, какой ценой оплачены достижения сталинской эпохи.

— Иллюстрация, конечно, но это очень нелегко переварить, — вставила Лёля, успевшая прочитать книгу, как обычно, по диагонали.

Со сталинских шарашек и самиздата разговор плавно перетек на джинсы, которые принес Юра — приятель просил продать, — и слово за слово перешел на финские сапоги и недостаток финансов.

— Можем занять, если очень надо, — сказал Юра. — Сколько тебе, Ася?

— Рублей пятьдесят.

Валентина замерла, прислушиваясь к движениям наследника. Юра достал из кармана деньги.

— Предки выделили на покупки, так что бери, сохраннее будет. Вот тебе полтинник.

— Но я смогу отдать только в следующем месяце, — пробормотала Ася. — Или завтра, если ничего не выйдет.

— Ничего, в следующем, так в следующем.

По правде говоря, девчонки втайне завидовали подруге — Юра запал на неё еще на втором курсе, долго обхаживал и всё-таки уломал.

Шоколадные розы пошли на ура, но ни у кого не поднималась рука резать Медного всадника. В конце концов за дело взялся мужчина, и лезвие ножа уже подбиралось к вздыбленному над глазурной бездной коню, как рука его дрогнула — Валентина громко ойкнула, испуганно округлив глаза.

— Юра, девочки… я, наверное, рожаю…

— Что, Валёк, что? — нож полетел на стол, а муж кинулся к жене.

— Всё! Ой! Мамочки!

Больше ничего членораздельного, кроме ахов и охов, услышать от неё не удалось. Лёля рванула на вахту вызывать скорую, Юра запрыгал вокруг жены, исполняя панический ритуальный танец. Ася держала охающую Валю за руки, пытаясь успокоить. Когда приехала скорая, Валентина идти уже не могла, уверяя, что у неё отошли воды, и субтильный Юра потащил жену вниз на руках. В общаге начался переполох, скорую провожали дружной толпой, стоя на крыльце и желая удачи! Подвыпивший Саша Веселов даже побежал вслед за машиной, пытаясь ухватиться за бампер.

Проводив подругу, Ася и Лёля вернулись к так и не разрезанному шоколадному торту, чашкам с недопитым чаем и пяти красненьким, оставленным Юрой на столе. Сидели молча, переваривая событие. Роды были пугающей и влекущей загадкой, а то, что рожать уехала подруга Валька, с которой съеден не один пуд соли, наполняло девчонок особым трепетным волнением. Обсуждать тему не стали, по молчаливому согласию наложив на неё табу.

— Ну что, Аська, будем ждать и доедать торт? — нарушила тишину Лёля.

— Что-то не хочется, — пробормотала Ася.

— Что не хочется?

— Есть не хочется!

— Если честно, мне тоже не хочется!

Посидели, разглядывая торт. Медный всадник, покарябанный ножом, сдерживал твердой рукой шоколадного коня. Одиноко грустила последняя розочка.

— А если… — начали одновременно и замолчали, уставившись друг на друга.

— Что, если? — спросила Ася.

— А у тебя что? — вопросом на вопрос отреагировала Лёля.

— Подумала: а если попробовать продать торт Борисовой?

— Синхрон, Аська! — подскочила подруга.

Доели на двоих последнюю розочку и пошли. Борисова смотрела телевизор, на кровати в углу спала подселённая первокурсница, которую «хозяйка» комнаты старательно выживала.

— Вера, купи торт, — объявила Ася, держа в руках шоколадное великолепие, словно хлеб-соль на свадьбе.

— Купи, Верусик, а! — подхватила Лёля.

— Вы что, девки, с ума сошли? — пробасила Борисова.

— Да ты посмотри, какое чудо, по дешевке продаём, — протянула Ася.

— Мы розы съели, но все остальное девственно нетронутое. Лови удачу! — добавила Лёля.

— Почём? — поколебавшись, спросила Борисова.

— За… четырнадцать рублей, — объявила Леля.

— Да он в магазине стоит пятнадцать! — блеснула знанием цен Вера.

— Но шоколад-то весь на месте.

— А роз там сколько было? Они же веночком идут.

— Не веночком, а орнаментом, с промежутками, — возмутилась Ася.

Подсчитали количество съеденных роз, вывели пропорцию, сошлись на двенадцати рублях и разошлись, довольные друг другом.

Ася поставила будильник на четыре утра, но так толком и не уснула, ворочалась, кашляла, думала о Валентине. Встала полчетвёртого, собралась, одевшись потеплей и кое-как зашив сломанный замок сапога. На вахте дежурила доброжелательная Анна Петровна, она разрешила воспользоваться телефоном. Ася набрала охтинский номер Володиных, но ей ответили только долгие пустые гудки — Юра то ли спал, то ли так и не вернулся домой. Ася вышла в прохладную темноту тихого раннего утра. Пешком до Невского по пустому, гулкому проспекту, через Кировский мост, через Неву, несущую на запад темные густые воды, мимо силуэта Петропавловского собора, врезающего в небеса тонкий шпиль. Каблуки стучали по асфальту, было зябко от прохлады и болезненной слабости. На Марсовом поле чернели купы кустарников, за решеткой Михайловского сада таинственно шелестели кроны лип, прогрохотал по рельсам ремонтный трамвай. Когда Ася свернула на Невский, ей показалось, что она попала в другой мир — напротив входа в Пассаж сгрудилась шумная толпа. Она заняла очередь и отправилась прогуливаться по необычно пустому проспекту, ожидая открытия магазина. Стоять в утренних очередях было не впервой, немало часов проведено у театров, в ожидании открытия кассы.

Впрочем, когда зажглись огни, и открылись двери Пассажа, очередность уже не имела значения — здесь играла роль сила, скорость и наглость. Дамы, успевшие прорваться первыми, помчались по галерее к вожделенному прилавку, ставя рекорды в спринтерской стометровке. Опоздавшие, оттесненные сильными, неслись следом, возмущаясь поведением лидерш. Ася в лидеры не попала, но, благодаря молодости и спортивной подготовке, ей удалось вписаться в середину очереди, которая эмоциональной змеёй растянулась чуть ли не на все сто восемьдесят метров галереи Пассажа. Два часа ожидания Ася скоротала, сбегав позавтракать в кафе и обсудив с соседкой, дамой средних лет, качество обуви разных стран-производителей и места, где импортную обувь можно достать — соседка продемонстрировала глубокое знание предмета и наличие практического опыта, но сокрушалась, что больная нога не позволила обогнать соперниц на первом этапе. Когда до вожделенной цели оставалось человек пять, пошли слухи о том, что сапоги заканчиваются.

— А мне нужен 38-й, никогда не могу подобрать себе обувь, — затосковала соседка.

— А у меня 35-й, — призналась Ася.

— Возьму любой, — сказала дама, — Если что, поменяю или продам, не зря же столько стояла.

— 35-го нет, — заявила продавщица, когда Ася добралась до прилавка. — Будете брать другой размер?

— Я… не знаю, — смешалась Ася. — А 36-й есть?

— Нет, остался только 38-й.

— Ох, а мне как раз нужен 38-й! — засуетилась соседка.

— Есть еще пара, — успокоила её продавщица.

— Давайте 38-й, — махнула рукой Ася.

Продавщица достала коробку, бухнула на прилавок.

— Будете брать? Сто двадцать рублей в кассу.

Когда Ася вернулась с чеком, у прилавка разгорался конфликт.

— Я первой была в очереди, а вы мне подсунули не тот размер! — орала раскрасневшаяся дама.

— Какой вы сказали, я вам тот и дала! — ответно рычала продавщица.

— Безобразие! Я буду на вас жаловаться! — пыхтела дама.

— Жалуйтесь, сколько хотите. 38-го уже нет, только что забрали последнюю пару, — парировала продавщица.

Такого везения Ася не ждала — оказалось, что лидерша принесла коробку с 35-м размером. Обмен произошел тут же, к обоюдному удовольствию сторон.

Когда совершенно обессиленная Ася вернулась домой и открыла коробку, ей оставалось лишь ахнуть от удовольствия — сапоги были верхом совершенства и пределом мечтаний. Из мягкой серой кожи, с орнаментом на голенище, на узком, но устойчивом каблуке и как раз по ноге — просто чудо, а не обувь. Она уснула, упав на кровать, прямо в новых сапогах. Разбудила её вернувшаяся из института Лёля с известием, что ночью Валя родила дочь.

Следующие дни наполнились заботами — никто не знал, в какой роддом увезли подругу, Юра на звонки не отвечал, канув в пространстве, и девушки решили съездить на Охту.

Володины жили в однокомнатной хрущёвке — квартиру сдала какая-то дальняя родственница родителей Юры. Поплутав среди одинаковых дворов с типовыми пятиэтажками, прячущимися за деревьями, что за двадцать лет дотянулись до верхних этажей, Ася и Лёля в конце концов нашли нужный дом, поднялись на пятый этаж. Звонили долго, но безрезультатно. Когда уже собирались уходить, Ася толкнула дверь, и она поддалась, оказавшись незапертой.

— Здесь есть кто-нибудь? — спросила подруги дуэтом.

Молчание. Осторожно пробрались через крошечный коридор, раздвинули штору из шариков и бамбуковых трубочек, вошли в комнату и замерли: здесь, дружно похрапывая, спали Утюгов и Сипягин, один на полу, второй на диване. Присутствия Юры не наблюдалось, а через фигурное стекло кухонной двери пробивался тусклый свет.

— Идем туда? — спросила Лёля, кивнув в сторону кухни.

— Давай, — кивнула Ася и открыла дверь. В свете ночника с пробитым абажуром, стоящего отчего-то на плите, перед ними предстала весьма живописная картина: стол, заваленный тарелками с остатками еды, рюмками, стаканами, пустыми бутылками. Один из участников симпозиума спал среди всего этого великолепия, уютно уткнувшись лицом в столешницу. Другой обнаружился в узком промежутке между столом и плитой. В спящем на полу угадывался Юра, его собутыльник поднял голову, едва Ася сделала второй шаг — словно почувствовал чьё-то присутствие. Она невольно отшатнулась, готовая бежать прочь, но отступать было некуда и поздно. Лёня Акулов уставился на неё пьяными синими глазами.

— Ой, девчонки пришли! Девчонки… — он встал, толкнув стол, упала и покатилась бутылка. Ася едва успела поймать её на лету, чуть не наступив на лежащего на полу Юру. Тот что-то пробормотал, устраиваясь поудобнее.

— Девчонки! — Лёня все-таки выбрался из-за стола. — А мы тут, омбы… обмываем ножки, Юрка же дочку родил…

— Вообще-то, это Валя родила, — сердито отрезала Лёля.

— Какие сердитые вы, девчонки… Асенька, ты тоже на нас сердишься? То ж ножки… Лёня шагнул к Асе, она отступила в сторону, снова наткнувшись на Юру. Тот засопел, заворочался.

— Выпейте с нами… Юрик, вставай, девчонки пришли! — Лёня, пошатнувшись, наступил на лежащего на полу счастливого отца. Тот возмущенно заворчал и зашевелился.

— Ножки обмыли, сволочи! — возмущалась Лёля. — Юрка, вставай, мерзавец!

— Да, ножки… — пробормотал тот.

— Ты у Вали в роддоме был? — спросила Ася.

— Я? Был… не был… мне же к Валечке в роддом, у меня там дочка родилась, не мальчик, а девочка, — забормотал Юра.

Девчонки подхватили его под руки, оттолкнув Лёню, который порывался то ли помочь, то ли помешать.

— Мы собирались, но не смогли… — добавил Лёня.

— Чем только вы думали… Юрка, рассказывай, какой роддом, мы съездим!

Володин уперся бараном, и ни мытьем, ни катаньем не удалось уговорить его сообщить адрес роддома — он был намерен исполнить отцовский долг сам. После брожений по квартире, поисков продуктов и вещей, которые нужно отвезти Валентине, глотков недопитого алкоголя, разыскивания курток, шапок, ботинок и прочего отправились вчетвером, оставив досыпать Утюгова и Сипягина.

Лёня заявил, что не покинет друга и любой ценой проводит его до пункта назначения. Вдохнув прохлады вечернего воздуха, парни взбодрились и запели нестройным дуэтом, порываясь совершить что-либо героическое во имя женской красоты и новорожденной. Пришлось разбиться на пары мальчик-девочка, чтобы успокоить ретивое. Ася предпочла бы взять на себя заботу о Юре, но Лёля опередила ее, то ли случайно, то ли намеренно. Акулов же заботу не принял, скорее, охватил заботой Асю — подхватив под руку, потащил за собой. Когда вышли на проспект, начал моросить мелкий противный дождь, асфальт заблестел пятнами фонарей и полосами фар проносившихся мимо машин.

Применили коварный вариант: молодых людей загнали на тротуар, вывели из зоны видимости, голосовать пошла Лёля. Смилостивился и тормознул водитель потрепанных Жигулей. Его негативную реакцию на парней, явившихся, словно два молодца из ларца, смягчили аргументами, что один из них стал отцом, вся компания едет навещать его жену и ребенка, и умаслили обещанием заплатить десятку. Лёля села на переднее сиденье, а Ася попала в цветник, между Юрой и Лёней. Молодой отец слегка протрезвел и взялся за обязанности навигатора, а Лёня обнял Асю, заявив, что так ему удобнее. Ася не стала возражать, некуда было деться, хотя все силы ушли на то, чтобы сохранить внешнее спокойствие и жалкие остатки внутреннего. Она пыталась не смотреть на Акулова, на его небритую щеку, на волосы, блестящие мелкими каплями дождя, но время от времени чувствовала на себе его взгляд, или ей лишь казалось, что он смотрел на неё.

Роддом находился на окраине — двухэтажное грязновато-розовое здание за решетчатой оградой и строем огромных старых кленов. В приёмном покое теснились отцы и родственники, подавали в узкое, похожее на тюремное, окошко свёртки передач. На подоконнике сиротливо валялся помятый букет гвоздик.

Мрачная пожилая санитарка сгребла Юрины пакеты, бросив равнодушно-осуждающий взгляд на его небритую физиономию — сколько тысяч таких помятых радостным событием лиц прошло перед её глазами?

Из приемного покоя отправились под окна, вызывать красну девицу выглянуть в окошко.

— Валя, Валечка! — закричал Юра, его поддержал Лёнин баритон и Лёлино меццо-сопрано, Ася кричать не смогла, похрипела и закашлялась.

— Валя-я-я! 3-я палата! — скандировала троица до тех пор, пока в окне на втором этаже не показалась Валентина, необычно маленькая, бледная, в нелепом пёстром больничном халате. Заулыбалась, замахала руками, что-то говоря, пыхнула гневом в сторону мужа, показав ему кулак, затем исчезла.

— Куда же ты, Валечка? — беспомощно пробормотал Юра.

— Валя, вернись! — заорал Лёня.

Она вернулась, снова появилась в окне, показывая розовый сверток с крошечным сморщенным личиком в обрамлении байкового одеяла.

— Валечка, Валя, я так люблю тебя! — вымолвил Юра и рухнул на колени на вытоптанную мокрую землю. — Как я люблю тебя!

— Володин! — застонали девчонки.

— Не мешайте мужику, — сурово остановил их Лёня.

В окне появилась дама в белой косынке и белом халате, что-то сердито выговаривая Валентине, оттеснила её, замахала руками в сторону посетителей.

— Верните мне жену! — заорал Юра, вскакивая с колен.

— Юрочка, поедем уже домой, завтра приедешь… выспишься и приедешь, — Лёля погладила его по плечу. — Вон и Аська опять голос потеряла.

— Акулы-ы-ыч! У меня дочь!

О старые стены роддома, безмолвные свидетели тысяч восторгов и признаний, потоков слез и разочарований!

Обратно добирались на перекладных, сели на автобус, затем на другой. На Охту приехали, когда уже стемнело. Двое оставленных в квартире приятелей спали, мирно обнявшись, но были жестоко разбужены. Девушки навели порядок на кухне, выбросили бутылки, уложили утомлённого отца спать на освободившийся диван и с сознанием выполненного долга отправились домой, прихватив с собой протрезвевших друзей. Распрощались на трамвайной остановке в надежде, что те не вернутся к Юре опохмеляться и продолжать обмывание ножек. Во всяком случае, Лёля и Ася сделали все, что могли.

— Петровский тортик сейчас бы совсем не помешал. Может, Борисова ещё не съела, пойдем, выкупим остатки? — предложила Лёля, когда девчонки наконец-то добрались до своей, такой уютной, комнаты и, поскребя по сусекам, соорудили неброский ужин из поджаренных на подсолнечном масле остатков батона под кружку горячего жидкого чая.

— Какая девчонка хорошая у Вали, три шестьсот! У меня сестрёнка родилась кило семьсот, крохотная была, на ладони умещалась.

— Это Катя-то на ладони? — улыбнулась Ася.

Сводная десятилетняя сестра Лёли была ребенком весьма крупным и пышущим здоровьем, трудно было представить, что когда-то она весила кило семьсот.

— А Лёнчик, кажется, на тебя запал, подруга, — помолчав, сообщила Леля. — Не напрасно ты страдала.

— Неужели ты думаешь… — начала Ася. — Ерунда. Ему всё равно на кого западать.

На следующее утро Ася собиралась в институт, чтобы пройти летящей походкой, с гордо поднятой головой и полным безразличием к неким особям мужского пола, которые, возможно, и не появятся по причине горького похмелья. Чуть подкрученные щипцами волосы, особо тщательный макияж, любимая юбка, точно по фигуре, тонкая водолазка густого бордового цвета, новые колготки — Лёльке удалось купить две пары с рук — и, разумеется, великолепные финские сапоги на узком каблучке.

— Такая красота, не знаю, что с нею делать, куда бежать, — пробормотала Ася, разглядывая себя в зеркале.