Пять мужчин

Ольга Болгова, 2009

День рождения может стать днём испытаний не только потому, что Дине уже перевалило за тридцать. В банк, куда она зашла, чтобы снять наличные, врываются грабители. К счастью, все обошлось, но через полчаса Дина встречает в супермаркете только что арестованного в банке злодея. Или человека, очень похожего на него. Более того, его зовут также, как звали первую любовь Дины…

Глава 2

Это происходило на грани сумасшествия — мы выпали из мира и погрузились в свой собственный, не менее реальный, наполненный тем же солнцем, теми же взлетающими к небу конусами кипарисов, пятнистыми разлапистыми платанами, тенистыми улочками, тонущими в виноградных гроздьях, нежданными теплыми дождями, ночными купаниями, сухим вином и прожиганием жизни. Мы целовались в каждом укромном уголке, который попадался в наших бездумных скитаниях, хотя, вскоре мы утратили всякое чувство неловкости, целуясь напропалую там, где нас внезапно настигало желание почувствовать друг друга. Близость неуемно влекла нас после той ночи на пляже, когда все вышло так случайно и бесшабашно, бездумно и отчаянно. Я рассталась со своей девственностью легко и даже со страстью, которую вызвали скорее ночь и море, чем сам неведомый до сей поры процесс. Но об этом я подумала много позже, а тогда я просто отдавалась томлению, которое становилось просто невыносимым, под властью сильного мужского тела, принадлежащего очаровательному лохматому поэту. А дальше… дальше мы каждый день искали убежища, чтобы предаваться становящемуся с каждым разом все более желанным греху, бездумно, со всем пылом молодости, которая не задумывается о последствиях, а просто живет и пьет жизнь, захлебываясь ею. Море, коварное море околдовало и одурманило, словно огромный кальян, источающий любовный опиум сводящей с ума коварной игры красок, пения волн и сиюминутной смены настроений. Напрасно его называют колыбелью, нет, это скорее ложе страсти, чем невинного младенца.

Судьба разыгрывает сцены

Из-за кулис,

Мы для нее лишь суть арены

И чистый лист.

Фигур путей переплетенья,

Как на доске,

Все наши страсти и сомненья

В ее руке.

То в дар швырнет нам чары ночи

И сладость губ,

То вновь ее туманны очи

И голос груб…

Едва взлетев над бренным миром,

Мы камнем вниз,

Амур становится Сатиром —

Каков сюрприз.

И прочь уносятся мгновенья,

Ночь коротка,

Не уловить сего круженья,

Дрожит рука.

Но мы назло слепому року,

Открыв глаза,

Отбросим вздохи и упреки,

Ведь путь назад

Для нас забыт, и бесшабашным

Сплетеньем тел

Глотаем жизнь и пьем бесстрашно

Мы свой удел.

* * *

Мне казалось, что засну мгновенно, едва коснувшись подушки, но ничего подобного не произошло: долго лежу, ворочаюсь, встаю, иду на кухню, чтобы выпить воды, и снова ложусь; дурные и не очень мысли лезут в голову; затем с ревом является изгнанный Николой за какие-то прегрешения Черный и долго бродит по мне, выбирая местечко поудобней, наконец устраивается где-то в средней части и заводит знойную журчащую котовью песнь блаженства. Под нее засыпаю и вижу совершенно бесстыдный эротический сон с участием неведомого мужчины, лица которого не могу разглядеть.

С утра отправляюсь на работу, в то время как Никола и Черный, предательски покинувший меня ночью, смачно спят. Сын вяло реагирует на попытки разбудить его, буркнув, что у него нет первой пары, а кот лениво зевает и потягивается, демонстрируя белый пушистый живот.

Толкаю тяжелую дверь и вхожу в мастерскую — большое, наполненное стеллажами, заготовками, чанами и гончарными кругами помещение. С утра здесь пусто, прохладно и почти тихо, лишь в соседней комнате гудят печи для обжига. Урчит привод гончарного круга, за которым уже восседает коллега, Андрей Болотов. Три года назад он открыл эту мастерскую, перетащив сюда своих однокашников-скульпторов по училищу, в том числе, и меня. Мастерская, пережив период трудного становления, неожиданно расцвела и даже стала приносить, пусть и скромные, доходы. У нас появились постоянные заказчики. Последним нашим достижением явилась организация экскурсий «К гончару», которые приобрели популярность — желающих сесть за гончарный круг и приобщиться к таинству создания сосуда из бесформенного куска глины оказалось более чем достаточно. Видимо, в каждом человеке, от ребенка до старика, живет, пусть иногда и глубоко скрытая, но вечная тяга к творчеству. Впрочем, сейчас нужно заняться банальным заказом и слепить несколько чайных сервизов в ирландском стиле для ресторана «Айриш», а после обеда ожидается плановая экскурсия, которую сегодня предстоит встречать мне. Обвязавшись длинным холщовым фартуком, устраиваюсь за своим гончарным кругом, беру кусок беложгущейся глины, леплю из нее шар, кидаю его на круг, и, закрепив, включаю привод. Глина влажно и мягко покоряется моим рукам, превращаясь сначала в конус, который плавно перетекает в сферу, словно танцуя на быстро вращающемся круге. Я люблю своё дело, здесь всё в моей власти, и кусок глины — материя праха, вновь обретающая плоть — покорен и подчинен лишь мне и моей фантазии.

Дивлюсь тебе, гончар, что ты имеешь дух,

Мять глину, бить, давать ей оплеух,

Ведь этот влажный прах трепещущей был плотью

Покуда жизненный огонь в нем не потух.^[1]

Впрочем, мне нужно выполнить заказ…

* * *

Мы бродили по городу, поднимались в горы, прятались в чащобах парка, мятежно искали места, где могли обнимать друг друга без опасения быть обнаруженными. Пляж был хорош, но галька не слишком способствовала нашей пылкости. Парк обладал укромными уголками, но и в нем трудно было уединиться, ведь эти укромные уголки были доступны не только нам. А потом зарядили дожди, теплые, но обильные и долгие. Тетушка Стаса жила в однокомнатной квартире и, будучи дамой преклонного возраста и внушительных объемов, нечасто отлучалась из дома. Со мной в комнате жила соседка, которая в один прекрасный день собрала вещи и уехала, поскольку время ее отдыха истекло, и мы решили воспользоваться этим моментом.

На второй этаж частного дома, где я жила, подняться можно было по лестнице, устроенной в центре кухни, где до поздней ночи кипит жизнь. Мы бродим по окрестным улочкам, дожидаясь, когда хозяева и постояльцы угомонятся и разойдутся. Наконец в доме все стихает, и мы пробираемся во дворик, освещенный тусклым фонарем, свет его вырывает из южной тьмы лишь заплату выложенной плиткой дорожки да ветку абрикоса, покачивающуюся от легкого ночного ветерка. Лениво гавкает хозяйский пес и затихает, видимо, решив, что выбираться из конуры в такую темень себе дороже. Мы осторожно открываем дверь, что ведет на кухню, занимающую добрую половину первого этажа и, стараясь не волновать вечно скрипящие ступеньки, пробираемся на второй. Не включая свет, забираемся в узкую кровать, стараясь делать все шепотом, насколько это возможно в нашем состоянии.

Жизнь гончарным вращалась кругом,

Мы ее из глины лепили,

И на миг становились друг другом

Там, где боги пути торили.

Мы скрывались в тенях и чащах —

Ты и я, ты была ундиной

Иль красоткой с этрусской чаши,

Золотою загадкой Диной.

Нежной кожи твоей прозрачной

Я рабом становился бренным,

Целый мир ничего не значил, —

Ты одною вращалась вселенной,

На гончарном кругу, из праха

Превращаясь в сосуд звенящий,

Мы из глины, не зная страха,

Жизнь лепили в тот миг парящий.

* * *

Покой мастерской нарушается гулом голосов: явились экскурсанты. Они двигаются вдоль стеллажей, на которых рядами выставлены уже готовые, обожженные, и еще сырые, ждущие своей очереди изделия — кухонная утварь, сервизы, корчаги, кувшины, вазы, горшки, глиняные фигурки. Марина, наша юная многостаночница, совмещающая в одном лице экскурсовода, секретаря, курьера и очередную подругу жизни неугомонного Андрея Болотова, хорошо поставленным голосом вещает:

— Обратите внимание на эти прекрасные крынки и корчаги, выполненные по древнерусской технологии молочного обжига. Что такое молочный обжиг? Это древний способ придать гончарному изделию красивый декоративный вид и сделать его водонепроницаемым. Осуществляется он очень просто. После первого утельного обжига керамики ее опускают в молоко, а затем нагревают до…

«… 350-ти градусов», — мысленно заканчиваю Маринину фразу, утонувшую в вопросе, заданном каким-то нетерпеливым экскурсантом. Сейчас кто-нибудь обязательно спросит, много ли молока мы переводим для того, чтобы осуществить этот процесс.

Осматриваю свое рабочее место, достаю украдкой зеркальце, чтобы взглянуть на себя перед тем, как выступить в роли мастера, приобщающего народ к древнему искусству гончарства. По возможности стараюсь избегать участия в подобных мероприятиях, но сегодня коллеги разбежались по делам, и волей-неволей эту обузу пришлось взять на себя.

Группа приближается, и вскоре я оказываюсь в окружении десятка человек, разглядывающих меня и гончарный круг, как нечто диковинное. С удовольствием отмечаю, что добрая половина группы — дети, с ними всегда проще и интереснее.

— Здравствуйте, — слышу голос откуда-то слева и, обернувшись, чуть не падаю со своего узкого высокого сидения, потому что передо мной стоит не кто иной, как вездесущий блондин-грабитель-специалист-по-связи-сын-соседей-сверху Станислав. В его внезапных появлениях есть нечто фатальное.

— Здравствуйте, — после паузы, потребовавшейся, чтобы прийти в себя и обрести дар речи, отвечаю я и довольно грубо добавляю:

— А сюда-то вы как попали?

— Совершенно случайно, с братом… давно обещал ему совместный поход по городу, вот проходили мимо, он меня и затащил, — говорит Станислав, тоже после некоторой паузы, и показывает на светловолосого мальчишку лет двенадцати, стоящего в первом ряду.

Кажется, встречала его во дворе.

— По правде говоря, совершенно не ожидал увидеть вас здесь. Удивили. Вы здесь работаете?

— Как видите.

Марина объявляет, что сейчас каждый желающий с помощью специалиста сможет вылепить себе изделие любой желаемой формы.

— Извините, Стас… нислав, мне нужно работать, — говорю я и поворачиваюсь к потенциальным гончарам-любителям, пристроив улыбку на лицо.

Первым желающим оказывается брат Станислава, который с энтузиазмом карабкается на табурет. Приступаю к процессу. Брата по очереди сменяет вся ребячья компания; после детей, восторженно и осторожно держащих горшочки и кувшинчики, изготовленные своими руками, на табуретку взбирается полнокровный мужчина в годах. С такими особенно трудно: при неуверенности движений, они все же пытаются тянуть одеяло, то есть глину, на себя. Наконец Марина командной рукой завершает представление и ведет экскурсантов дальше, к керамическим каминам, которые недавно начали изготавливать в нашей мастерской. Группа удаляется, а передо мной остается стоять пресловутый Станислав. Вопросительно смотрю на него:

— Хотите приобщиться?

— Если можно, да.

Он дожидался, когда все удалятся на безопасное расстояние? Что этому мальчику нужно?

— Ну что ж, садитесь.

— Мне правда, интересно, — оправдывается Станислав.

— Не сомневаюсь… надевайте фартук.

Станислав облачается в фартук, забирается на табурет, я подаю ему кусок глины и показываю, с чего начинать.

— Лепите шар и бросайте на круг, нужно попасть в центр. Все время смачивайте руки водой.

— Знаете, всегда мечтал сесть за гончарный круг.

Надо же, всегда мечтал…

Станислав лепит шар и довольно ловко прилаживает его на нужное место, я включаю привод.

— Сейчас попробуем вылепить конус, вы будете лепить, а я вас направлю.

Он неловко хватается за кусок глины, круг быстро вращается, глина мнется, деформируется под его руками. Беру его руки в свои и начинаю направлять движение.

— Как у вас ловко получается, — говорит он. — У вас такие сильные руки… для женщины.

— Но я же скульптор и гончар по профессии. Какую форму вы бы хотели?

— В смысле?

— В смысле, какую форму вы бы хотели придать вашему изделию: цилиндр, горшок, чаша?

— Давайте… горшок…

Круг вращается, вода сочится по податливой синеватой поверхности глины, которая под нашими руками почти мгновенно меняет форму: конус обретает округлости и узкое горло, руки Станислава поддаются движениям моих рук. Прядка волос падает ему на глаза, но он не может откинуть ее. Еще несколько вращений, и горшочек готов. Подаю Станиславу стек:

— Нанесите узор, потом обожжем ваш горшочек, и через пару дней получите его.

— Спасибо. Вы отлично работаете.

— Стараюсь, — скромно говорю я. — Вымойте руки.

Включаю кран и подаю ему полотенце. Тем временем экскурсия возвращается, Марина произносит прощальную речь во славу гончаров и гончарного искусства, желающие отправляются выбирать покупки, белобрысый брат Станислава с горшочком, который он аккуратно держит на ладони, ожидая, когда тот подсохнет, подходит к нам.

— Стас, прикольно здесь, да? Ты тоже слепил? Классно!

— Да, классно, — подтверждает Станислав и смотрит на меня. — Кстати, познакомься, это наша соседка, Дина…

— Просто Дина, — ответствую я.

— Соседка? Правда? Прикольно… А меня зовут Влад.

— Владислав, — улыбаясь, поясняет старший брат. — Поздний ребенок. Пойдем, Влад, мы еще собирались с тобой в бильярдную.

— Давай свой горшок, — говорю я. — Сделаем обжиг, он будет красивым и водонепроницаемым.

— Правда? — восхищается Влад и отдает горшочек.

Мы прощаемся, Станислав жмет мне руку, как старому приятелю:

— Значит, сегодня вечером?

— Что сегодня вечером? — изумленно спрашиваю я.

— Зайду по поводу обожженных горшков.

— Почему сегодня?

— Ну… чтобы узнать.

— Хорошо, сегодня, так сегодня, — зачем-то соглашаюсь я.

* * *

Мне снится Стас… он, который лежит рядом, снится упорно и нахально. Жарко и хочется пить. Открываю глаза и тотчас зажмуриваюсь — солнечные лучи льются из приоткрытого окна, за которым жизнерадостно распевают неведомые птицы. Стас прижимает меня к себе, как будто можно прижать еще теснее, лежа на столь узкой кровати, и шепчет в волосы:

— Доброе утро рыжим…

— Доброе утро поэтам, — отвечаю я.

— Злато заревом искрится, загораясь золотисто — звуков солнечных монисто в волосах, звеня, струится… — шепчет он, щекоча мне ухо губами, а чувства словами. — Как спалось?

— А ты не знаешь?

Он хмыкает и приступает к активно-ленивым действиям, от которых я мгновенно слабею и телом и духом.

Мы не услышали, как раскрылась дверь, и возмущенное «Что здесь происходит? Это что же вы себе позволяете в моем доме?» настигает нас неожиданно и резко. В животе спиралью заструился холодок, словно при падении с высоты. Стас дергается, оборачивается, и я вижу хозяйку дома, полнотелую громкоголосую даму средних лет, а поодаль, у дверей, женщину с чемоданом и маленькую девочку, которая испуганно смотрит на нас. Хозяйка разражается пылкой речью по поводу моего непристойного поведения и нравов молодежи вообще, а я смотрю на девочку и думаю, почему мать не выведет ее из комнаты.

— Позвольте, мадам… — обрывает хозяйку Стас, — Может быть, вы выйдите, а потом мы спокойно обсудим создавшееся положение?

— Я тебе не мадам, ты, развратный наглец! Я сейчас вызову милицию!

— В таком случае, лучше уж полицию нравов, — парирует Стас, а я желаю провалиться, исчезнуть, улетучиться.

«Полиция нравов» вызывает у прежде вполне доброжелательной хозяйки новый взрыв возмущения оскорблением, нанесенным добродетели и святости ее дома.

— Стас, — шепчу я, — не спорь… не надо, прошу тебя…

— Да выйдите же вы из комнаты, в конце концов! — взрывается он.

Женщина с девочкой исчезают за дверью, хозяйка, бросив в мою сторону: «чтоб ноги твоей в моем доме не было», выходит, хлопнув дверью.

Вот так все и закончилось, почти так же как и началось: нежданно и быстро, оборвавшись на недопетой, недотянутой ноте. Мы слишком увлеклись, презрев реальный мир, и он жестко отплатил за невнимание к себе, больно ударив оземь.

* * *

«Позднее зажигание, — крутятся в голове слова, уже добрых пять минут, как крутятся. — Позднее зажигание».

Двери за экскурсантами закрылись, в мастерской наступает тишина, а я почему-то слышу стук своего сердца. Снова бухает дверь, это возвращается Марина, бежит в цех обжига, где сейчас орудует Андрей.

— Отработали, Дина Николаевна? — улыбается мне на ходу.

Бросаю ответную улыбку и согласно киваю, думая о своем. Позднее зажигание — это внезапное волнение, прилетевшее невесть откуда, когда я вдруг подумала, что несколько минут назад практически обнимала Станислава. Но таким же образом, здесь, за гончарным кругом, я обняла уже не один десяток мужчин, с чего это вдруг накатило нездоровое возбуждение? Проснулись и взыграли гормоны? С какой стати этот тип будоражит мое воображение? Может быть, из-за ощущения некой опасности, связанной с его похожестью на того парня из банка? Странного совпадения имён? Череды наших случайных, ничем не объяснимых встреч? Его молодости? Потянуло на молодых мужиков? Так сказать, седина в бороду… то есть…куда?

Обуреваемая этими тяжкими думами, выбираюсь со своего рабочего места, выставляю на стеллаж для сушки результаты сегодняшней деятельности: высокие конусовидные чашки и два цилиндрической формы чайника с короткими лукавыми носиками, которые мне ужасно нравятся. А еще мне, черт побери, нравятся глаза Станислава: кажется, они серые, и он очень симпатично щурит их. Но зачем они мне нравятся?

«Он старше Николы всего на восемь лет, — напоминаю себе. — И возможно, явится сегодня вечером».

Стащив фартук, мою руки, переодеваюсь и решаю отправиться к отцу.

Папа как всегда встречает вопросом, обедала ли я, и тут же, не дожидаясь ответа и нещадно хромая, тащит меня на кухню.

— Сварил изумительный луковый суп, по рецепту… — родитель насаживает на переносицу очки, открывает толстую потрепанную кулинарную книгу и начинает зачитывать рецепт.

Мой отец — творец по натуре, художник в душе, фотограф в миру. Преданный приверженец фотокамеры прошлого столетия «Зенит», проявителя и закрепителя, и ярый противник цифровой аппаратуры и фотошопа. К счастью, несмотря на природные упрямство и сарказм, из которых проистекают его принципы и неприятие реалий, он не обделен здоровой иронией и почти детской способностью увлекаться всем и вся. На данном этапе своей жизни он увлечен кулинарией.

— Папа, как твоя нога? Нужно сходить в аптеку? — спрашиваю как примерная заботливая дочь.

Отец машет рукой.

— Не суетись, дщерь… Милейшая Анна Павловна все уже закупила и лечит меня со всем пылом сестры милосердия.

Ну да, Анна Павловна, милейшая подруга моего папы, с которой он мирится и ссорится в течение последних трех лет.

— Помирились? — спрашиваю я, памятуя, что в последнее время они находились в долгой ссоре, и я уже начинала переживать, что они так и не договорятся.

— А мы и не ссорились, — невинным басом отвечает отец, расставляя на столе тарелки.

Мы едим луковый, на самом деле, вкусный суп, я рассказываю отцу про свои вчерашние приключения, упуская некоторые детали.

— Дина, — говорит отец, — бурно же ты отметила свой день рождения, но ты уж как-то поаккуратней…пожалуйста.

Переживает. Мне хорошо и покойно с отцом, мы долго болтаем, уезжаю домой, когда на улице уже сгущаются осенние сумерки.

* * *

Что-то оборвалось, резко и безнадежно, словно нас вырвали из карнавала, в котором мы бездумно существовали все эти дни. Во всяком случае, так произошло со мной.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Омар Хайям