Зеленый мост

Ольга Апреликова, 2022

Петербург, наши дни. Девятиклассница Мишка ведет сражение с чудовищами. Как уцелеть самой и спасти младших сестру и братишку? Кем заплатить за победу? И почему друг оказывается врагом, а враг – тем, кто любит тебя больше всего на свете? Почему настоящие ангелы совсем не похожи на них?

Глава третья

«We were waiting for you!» ^[4]

1

Восьмого марта мама с утра привела Митьку и наткнулась на приехавшего вчера отца. Мишка сварила им кофе, пока Катька и Митька на радостях встречи разносили детскую, и раздумывала, куда бы скрыться от семьи. В библиотеку рядом, через дом, что ли, пойти? Можно и мелких взять — Митьке понравились там большие детские книжки, долго листал. А Катька снова полистала бы журналы для подростков. Там коворкинг на втором этаже, новые компьютеры, чисто-чисто, удобные синие стулья, полно книжек на английском, ходит трехцветная кошка Фрося, трется бочком о щиколотки посетителей — никто слова не скажет, сиди занимайся сколько надо, хоть до ночи… Ох нет, Восьмое ж марта, там закрыто… Куда сбежать? Выждать? Как тоскливо, как не по себе — хоть беги, хотя родители мирно сидят на кухне друг против друга и тихо разговаривают. Но у Мишки от плохих предчувствий будто кто-то ерошил ледяными пальцами волосы на затылке. Ах да, надо ведь предупредить их про каникулы, и она вышла на кухню:

— Мам, пап. Мне надо…

— Ну чего тебе опять «надо»? — завелась мать с полуслова. — Почему вот мне ничего не надо?

— У матери больной человек на руках, чего ты к ней пристаешь, — поддержал отец. — Выросла вот дурища на нашу голову…

— Я не пристаю, — сдерживаясь, уточнила Мишка. А может, прав Игнат насчет человеческого яда? Вон как их слова жалят. Она обхватила ладонью браслетики на другой руке, чтоб говорить спокойно, как взрослая: — Я даже никому из вас не звоню и не беспокою, когда у нас с Катькой кончаются деньги.

— Так экономить надо, а не гамбургеры жрать!

— Я экономлю. — Да, человеческий яд страшнее любого другого. — Я знаю, что у тебя, пап, кредит за машину, а тебе, мам, надо деньги на похороны собирать. И летом пойду работать. А сейчас мне надо, чтоб вы подумали, с кем будет Катька на весенние каникулы, потому что я поеду в языковой лагерь.

— Какой еще лагерь! С ума сошла! Я жду не дождусь этих твоих каникул, чтоб Митька тут хоть неделю пожил! Ты хоть думала, каково ребенку в одной комнате с лежачей больной?!

— Я поеду в лагерь, — спокойно сказала Мишка, крепче сжимая браслет и становясь внутри абсолютно спокойной, холодной, выстуженной насквозь. — Мне нужен английский для той работы, которой я буду заниматься летом. А вы — взрослые люди, наши родители и должны о нас адекватно заботиться. Вам повезло, что лагерь для меня бесплатно.

— Как для многодетных, что ли? — с подозрением посмотрела мать.

— Так что? — не стала отвечать Мишка. — Я даже в Сестрорецк сама поеду на электричке, не надо меня отвозить. Пап, может, Катьку к тете Свете опять на каникулы, как зимой?

— Катька ей в тот раз вазу разбила. И кот заболел, Света говорит, от того, что Катька его истискала. Не будет она больше Катьку брать, даже сказала, мол, сам своими детьми занимайся, дурами невоспитанными… А что, Катьке в лагерь нельзя?

— Да, там интенсив, погружение в языковую среду, младше четырнадцати не берут.

— А тебя-то как взяли, двоечницу такую?

— Ну вот взяли.

— Эгоистка, — тоскливо сказала мать. — А Митька, Митька-то как же?

— А что Митька? У него что, только ты в родителях? — Мишка посмотрела на отца. — Пап, у тебя реально сплошь командировки, и ты не можешь неделю дома пожить?

— Нет! — рявкнул отец.

На кухню пришла Катька, румяная, запыхавшаяся и злая, выставила вперед согнутую руку:

— Вот! Мам! Я не буду Митьку в садик водить, он меня укусил! — На предплечье быстро вспухал след от укуса — ровное маленькое полукружие мелких зубов. След от каждого зубика заплывал синим. — Я ему ничего не делала, а он взял и укусил! И Мишка ваша — тоже зараза, она вчера мне по голове учебником треснула!

А Мишка и правда ей треснула вчера толстой рабочей тетрадкой по английскому, только не по голове, а по заднице.

— Потому что ты пересказ не хотела учить!

Отец ударил по столу ладонью — звякнули чашки:

— Тихо, девки! Обнаглели уже из-за своего Восьмого марта!

Раньше бы Мишка вздрогнула, а теперь лишь хмыкнула про себя: взрослые повышают голос, когда чувствуют себя беспомощными.

— И не «тихо», — насупилась Катька. — Митька, мам, с тобой, Мишка сама большая, а до меня вообще дела никому нет, — она ужаснулась этому факту так, что глаза переполнились слезами и быстро покатились по розовым щекам: — Какое Восьмое марта, если ничего не подарили даже… Я вам мешаааю, меня деть нееекуда, а Мишка меня обижааает, кормит меня макаронами без мааасла…

Мишка спокойно взяла Катьку за плечи, развернула и подтолкнула вон из кухни:

— Не ной. Иди подержи руку под холодной водой, а потом садись учи слова и тот текст про «spring in the park» ^[5]. — Она повернулась к родителям, ледяная от презрения: — Вы взрослые люди. Решите уже что-нибудь. К примеру, будете вы семью сохранять или нет. И если нет, то что тогда будет с нами. С ними, то есть, — она мотнула головой в сторону детской, из которой слышался тихий-тихий Митькин плач. — Со мной все ясно, от меня только расходы и беспокойство, я вам никогда не была нужна, а они чем виноваты? Или мне позвонить в кризисный центр, и тогда государство за вас эти ваши проблемы в виде троих детей быстренько разрешит?

— Да как тебе не стыдно, зараза такая! — заорала мать.

— Нет, не стыдно, — задрожав от ярости, сказала Мишка. — Это не у вас со мной проблемы, это у меня — с вами. Начиная с прошлого лета. Напомнить? Напомнить, как я вам звонила, то одному, то другой, а ты, мам, вот так же орала: «Звони отцу, это его мамаша померла», а ты, пап, трубку бросал, потому что ты типа в командировке и думал, что я так… Деньги я так вымогаю! Вру я так! А потом и вовсе телефон отключил, а я сидела на крыльце и ревела, а бабушка… А бабушка мертвая там, в жаре, и мухи, мухи эти лезут и лезут!! А люди, односельчане эти твои херовы, мимо ходят и хоть бы кто помог!! А ты сам в Анапе с бабой какой-то был, мне дядя Дима, сосед потом проговорился! Поступают так нормальные родители, да? Нормально все у вас, да?

Она думала, что мать опять, как зимой, вскочит и влепит ей пощечину, но та сидела, как пришибленная, ссутулившись, какая-то маленькая, и смотрела в пустую чашку. Мишка посмотрела на отца — ударит? Но тот смотрел в стену. На стене были зеленые обои, на которых в прошлом году Митька с Катькой нарисовали крошечных жуков и божьих коровок, а попало за это Мишке. Переклеивать никто ничего не стал, и мама даже говорила, что жуки ей нравятся, что пусть «поживут до ремонта»… Это было давно. А о ремонте и речи нет.

Мишка не стала говорить про «новую жизнь», которую хотят родители. В их «новой жизни» места детям нет. Ну так ведь и она сама не лучше папы с мамой, потому что тоже умеет жалить ядом, тоже хочет новой жизни, в которой ни родителям, ни младшим места нет. Митьку только жалко. Слышно вон, все еще плачет. Не за просто так он Катьку укусил, надо пойти разобраться. И она сказала:

— Да живите вы как хотите, мне уже пофиг… Мам. Давай так: оставляй Митьку на эту неделю. Мы перед школой будем его в садик отводить. Ему-то какая разница, каникулы или нет.

₂

Девятого марта был выходной, светило солнышко, пахло весной, и они пошли втроем гулять к Неве. А на набережной собралась толпа — на корявой маленькой льдине принесло к причалу у «Силовых машин» двух маленьких взъерошенных нерпят. Толпа фоткала их, причитала и непрерывно в сто пар рук звонила в МЧС: льдина таяла да и куда нерпятам в центре города? Кто-то сказал, что такие маленькие щенки нерпы еще не умеют плавать. Мамка, крупная ладожская нерпа, крутилась метрах в семидесяти от парапета, беспокоилась, то и дело высовывая из воды черную гладкую голову, не смея подплыть к детям из-за толпы.

— Да она бы все равно ничего не смогла сделать, — снизу объяснял толпе рыбак из тех, что крутятся на излучине в своих резиновых лодках, когда ни взгляни. Он вытаскивал лодку, в которой сверкало на солнце ведро с корюшкой, на причал. — Самка толстая, ее лед не держит. Я уж давно за ней смотрю, она пыталась, когда

льдина там вон еще была, — он махнул удочкой в сторону Большеохтинского моста. — Хотела к ним, покормить или что, а лед ломался… Теплая зима, вот и лед тонкий… Сколько их, наверное, в Ладоге-то потонуло… Щас эти мужики из службы помощи тюленям приедут, заберут.

Катька, сжав кулачки, стояла неподвижно, не отрывая глаз от нерпят, и чуть не плакала. Митька смотрел серьезно и молча, как большой, и крепко держал Мишку за руку. Один взъерошенный пятнистый нерпенок спал, мурлыкая на солнышке, другой ворочался, зевал, переворачивался, смешно и жалко перебирая толстыми ластами, — два маленьких дурака, не понимающих, что им грозит опасность, что льдина тает, что мамка никогда больше их не обнюхает…

Приехали спасатели. Дядька в красном гидрокостюме слез к рыбаку в лодку, и они поехали ловить нерпят. Поймали, хотя дядьке пришлось заползти на льдину и гоняться за нерпятами на четвереньках. Толпа аплодировала. На причале, завернув в полотенца, спасатели перегрузили нерпят в специальные сумки, осторожно перенесли в машину. Рыбак сунул им с собой ведро с корюшкой. Спасатели уехали. Толпа стала расходиться.

— Деток ищет, бедная, — сказала старушка рядом.

И в самом деле, голова мамки-нерпы высунулась у самой льдины, прибитой течением к стенке набережной. На миг скрылась, высунулась снова — нет детей! Нет! Катька заревела. Митька уткнулся в Мишку.

— Ну чего вы, — сказала им Мишка. — Дети зато живы будут. Их вырастят и выпустят потом в залив или в Ладогу.

— А мама? А мама их теперь куда? А почему они ее с собой не взяли?

— Да как же взрослую нерпу поймаешь? Ничего, она или в Ладогу обратно уйдет, хотя против течения это трудно, или спустится в залив.

Нерпа все плавала и плавала вдоль причала, смотрела на людей круглыми глазами. Мишка сама чуть не заревела. Взяла младших за руки, повела прочь. Их-то мама не ищет… Ушла вчера, даже не оглянулась. Ну ничего, она сама, Мишка, Катьке и Митьке как мамка-нерпа. Все будет хорошо, хотя их несет неизвестно куда на льдине, которая, конечно, тает и того гляди скроется под водой.

Шишка на лбу Митьки — это Катька тогда толкнула его, и он врезался лбом в угол письменного стола — за неделю прошла. След укуса у Катьки вообще исчез. Катька ходила гордая и красивая, как несправедливо обиженная, и дулась, что из-за Митьки им приходится по очереди пропускать курсы английского — там хорошенькую сообразительную Катьку полюбили и уже всем ставили в пример, и она все уроки старательно, правда не без Мишкиной помощи, выучивала и каждое занятие бежала туда «сиять». А тут не «сияй», а с Митькой сиди. Ничего, потерпит. Но доверять ей нельзя.

— Вот только хоть пальцем его тронь, вот только скажи хоть какую-нибудь гадость — возьму скакалку и отлуплю как сидорову козу, поняла?

Мишка объяснила на курсах ситуацию, и ей просто за пропуск во вторник и четверг задали в три раза больше. Ну и ничего: пока Катька была на курсах, она сидела в тишине, учила уроки и английский, а Митька играл под столом в свое вечное лего, иногда задевая плечом Мишкины коленки. А потом она одевала его в комбинезон, брала за руку, и они шли встречать Катьку на автобусную остановку. Митька вцеплялся в ладонь очень крепко — как давно, когда он только начинал ходить и боялся шлепнуться. Он вообще стал очень тихий, бледный, почти не разговаривал, и Мишка потихоньку от Катьки воровала из ее банки с витаминами толстых оранжевых медведей, разрезала вдоль и скармливала Митьке.

Опять пошли дожди, да такие, что на лужи страшно смотреть, — глубокие, бездонные, того гляди оттуда какая-нибудь скользкая гидра вылезет. Или протухший кракен. Люди вокруг почему-то тоже казались какими-то страшными, просроченными, бесполезными, и Мишка, не глядя в серые мертвые лица, обходила их, стараясь не наступать в лужи. Дождь лупил и лупил по капюшону куртки и никак не кончался.

Прошла еще неделя. Надо было собираться в лагерь. Но как? Куда деть младших? Тете Свете, папиной сестре, она позвонила сама — но та брать Катьку наотрез отказалась, а Митьку — тем более, потому что не возить же его в садик ей с Комендантского на Охту. Объяснять про родителей — а чем тетя Света поможет? У нее своя семья, работа, муж, дети… Зачем ей еще трое чужих? Да еще братовых, противных; наверное, у тети Светы с папой тоже только ругань. Мама это как-то разруливала раньше, в гости они семьями друг к другу ездили на дачи, но тети-Светин муж и папа чуть ли не каждый раз или разругивались, или молчали, как два кирпича, чтоб жен не огорчать. На кой такие гости… В общем, никто не поможет.

Мишке стало страшно. Если лагерь накроется медным тазом… Отец уехал то ли в Петрозаводск, то ли в Мурманск и не звонил. Денег осталось триста сорок рублей. Мать молчала.

И тут, вечером в четверг, когда в темных углах квартиры шебуршали черные голодные мальчики, а она сидела с тихим, косившимся в темноту Митькой, смотрела в учебник, и английские слова расплывались в мокрых глазах, позвонила Ангелина Поликарповна:

— Здравствуй, моя хорошая! В лагерь уже собралась?

И так ласково, будто с небес, звучал ее голос, что в темных углах стало светло и пусто. Мишка едва не разревелась и опять, как доброй фее, выложила ей все. Ангелина решила сразу:

— Младшего не могу взять. А вот Катюшку возьму на неделю с удовольствием. Она — девочка умная и ласковая, моей Анне всего на год больше, поладят.

— У вас есть дочка?

— Да, а я что, не говорила? Я вам с Катюшкой потому и помогаю: надеюсь, что и моей девочке кто-нибудь в трудную минуту поможет. Все, не волнуйся. Заканчивай четверть, а в субботу утром я возьму Анечку и поедем все вчетвером, отвезем тебя в Сестрорецк.

С Мишкиных плеч будто гора свалилась. И кстати за окном, от банкетного зала в соседнем доме, очередная свадьба запустила фейерверк, ликующими цветными вспышками загрохотавший чуть ли не прямо за стеклами. Счастье! Только надо придумать, чего наврать родителям.

Наутро, пораньше затолкнув Катьку в школу и скорей волоча Митьку в садик, она позвонила маме:

— Мам, привет! Все, я Митю в садик отвожу и забирать его вечером уже не буду, сама забирай. Вернусь — опять его возьму на недельку. Да, мам, я спросила, Катьке можно со мной в лагерь или нет, и знаешь, сказали, можно! Потому что мы многодетные, а там кто-то заболел, и они не знали, куда это место деть. А что она маленькая, так ничего, ну не справится, так сертификат не получит. — Мишка поражалась тому, какое рождается в ней складное и красивое вранье. Это что, тоже браслет так работает? Это и есть навыки коммуникации? — Там питание четырехразовое, прогулки, все такое.

— Собери ее как следует, — устало сказала мать. — Погода еще неустойчивая, штаны возьмите болоньевые для прогулок, там с залива всегда ветра, в Сестрорецке… А Митьку… Ну заберу; а если бабушке совсем плохо будет, воспитательнице какой заплачу, договорюсь, чтоб подержала у себя…

— Как бабушка?

— Да никак. Без сознания почти всегда, есть перестала, еле водичкой ее выпаиваю… Все, Мишка, пока, вон она стонет, укол надо сделать…

Митьку в садике она еле отодрала от себя. Он не ревел, даже не ныл — просто лип, обнимая за шею, и Мишке все казалось, что он беззвучно скулит. Она пообещала:

— Зайчик мой, вот я вернусь, и будет уже апрель, солнечная погода, я тебя возьму, и мы пойдем с тобой гулять долго-долго, только вдвоем, все детские площадки обойдем. Хорошо? Даже на ту большую в парке сходим, с самолетом, помнишь? И на пруду хлебушком уток покормим, да?

Митька кивнул. Вздохнул, как взрослый, отлип и пошел в группу, не оглядываясь. А из группы сладко пахло молочной лапшой, какао и безопасностью. Заботой взрослых.

Пока от садика мчалась в школу, пустая рука без Митькиной лапки мерзла и все думалось, что врать нехорошо, что маме надо бы как-то помочь и с бабушкой тоже, — но разве она не помогает тем, что заботится о Катьке? И говорить маме, что Катьку заберет чужой человек, потому что Мишке очень надо в этот английский лагерь, — разве не значит расстроить ее еще больше, потому что понадобится снова решать, куда деть Катьку? И лагерь тогда точно накроется медным тазом, а отношения с Ангелиной Поликарповной испортятся.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Мы вас ожидали! (Англ.)

5

«Весна в парке» (англ).