Жена фокусника

Олли Ver, 2018

Многоликий псих, безумный и совершенный в своем таланте дарить людям боль… ты вернулся ко мне? Пришел рассказать мне то, чего я еще не знаю о самой себе – показать истины, спрятанные в глубине моей несокрушимой уверенности в собственной непогрешимости? Санаторий "Сказка" снова открывает свои двери, ослепляя светом огней, оглушая басами музыки, завораживая блеском похоти. Он берет меня за руку и погружает в глубины мерзкой, грязной, ненасытной человеческой сущности, дабы показать мне, что я не так уж честна с собой. Возможно, между нами не так уж мало общего? Содержит нецензурную брань.

Глава 3. Кусок белого золота

Долетели мы быстро. Всю дорогу в машине гремела музыка, но гораздо громче грохотало мое сердце. От страха я не запомнила и половину пути, ведь под боком у Белки не чувствуешь себя в тепле и безопасности — обнимать его все равно, что обнимать работающую бензопилу. Когда на горизонте показалась исполинская туша санатория, мой инстинкт самосохранения снова дал знать о себе. Когда меня вытащили из машины я орала, брыкалась, пиналась, кусалась — в общем, делала всё, что никак не помогло бы мне сбежать. Но и остановить себя я уже не могла — страх напрочь выключил логику, и я превратилась в конченную идиотку. Знакомой тропой меня затащили внутрь «Сказки», только на этот раз, в двенадцать часов дня, здесь было тихо и совершенно безлюдно — раскрашенные улицы были непривычно пусты, витрины и уличное освещение погашены, а из темных глазниц окон смотрела непривычная пустота.

Снова я здесь!

Мои нервы не выдержали — я визжала и материлась под звонкий смех моих конвоиров. Раз от раза я пыталась бежать, но сдерживаемая крепкой рукой Белки, я лишь усугубляла и без того безрадостное положение дел — они буквально впитывали мой страх и становились все радостнее, все сильнее по мере того, как мы приближались к огромному зданию — сплошь бетон и стекло. Раньше этого здания раньше не было — оно выросло над «Сказкой» уже после той жуткой ночи, что я была здесь в первые, и было лаконично, словно отпетый клерк самой уважаемой юридический конторы этой планеты — чистенький, блестящий и совершенно безликий. А потом я сдалась — меня затрясло, драться я перестала, зато дышала, как загнанная лошадь, и пока мы поднимались по лифту, я всей душой желала глобальную катастрофу на свою голову — цунами, наводнение, пожар — что угодно, только не сюда.

Лифт поднял нас троих на двадцатый этаж, двери открылись и меня вытолкнули в узкий, чистый, очень короткий коридор, который заканчивался огромной двустворчатой дверью — так обычно выглядят конференц-залы. Без тени стеснения Низкий толкнул тяжелую дверь, и мы трое гордо вошли в большую комнату.

В центре — огромный овальный стол, окруженный кожаными креслами с высокими спинками, где восседают два десятка мужчин и женщин в строгих костюмах. Все, как по команде, обернулись на нас, но никого из них я не заметила — все мое внимание сосредоточилось на человеке, сидящем за противоположным концом стола. И в тот момент, когда он поднял на меня глаза, всю полетело к чертям собачьим — белый свет рухнул в небытие, вселенная остановилась, замораживая время и мое существование. Серые глаза вонзились в меня, и я забыла все, чего так боялась. Радужка цвета чистейшей стали, высокие скулы, курносый нос, и жилистая, крепкая шея… Сукин ты сын, как же тебе идет белая рубашка! Я-то знаю, что под ней. От воспоминания о рельефе спины, которую я могу воссоздать по памяти с закрытыми глазами до мельчайшей детали, я чувствую, как сжимается моё нутро, превращая мой страх в сладостное вожделение, в котором растворяются мои истерики и огромной, темно-фиолетовой лилией распускается женщина внутри меня — она заслоняет собой все, она заставляет меня кусать губы от одного единственного желания — упасть на колени и ползти к нему, не замечая удивленных взглядов и раскрытых от удивления ртов, свернуться калачиком у его ног и ждать прикосновения горячей руки, как манны небесной… Сволочь! Моральный урод. Ублюдок… Ты хоть знаешь, сколько времени у меня ушло, чтобы попытаться забыть рельеф твоих губ? Наверное, догадываешься, судя по улыбке, расцветающей на твоих губах. Знаешь ли ты, как долго мне пришлось отучиться сравнивать твои руки, с руками, что прикасались ко мне все это время? Ты хоть знаешь, сколько оттенков твоего прикосновения я помню, с той самой единственной ночи? Знаешь ли, как сильно можно скучать по запаху тела? А мелодия голоса и неповторимый отпечаток интонаций? Мне до сих пор мерещиться твоя ехидная ухмылка в каждом прохожем. Знаешь, что никто не умеет улыбаться так, как делаешь это ты? Как же трудно было опустить эту чертову планку! Господи…

Он раскрывает рот и знакомый до последней ноты тембр, тихого, спокойного голоса несется сквозь столетия, разбивая вдребезги тот год, что мы провели порознь:

— Подождешь меня? Мы уже почти закончили, — спрашивает он меня, специально дожидаясь, когда пауза достигает кульминации неловкости.

И под взорами двух десятков совершенно незнакомых мне людей я не нахожу слов и просто молча киваю. Белка и Низкий обходят меня плюхаются на кожаный диван, стоящий у стены, задирают ноги на подлокотники, достают телефоны и утыкаются носами в экраны. А я продолжаю стоять на сцене под светом софит на глазах у изумленной публики. Максим обращается к какому-то парню, который через несколько секунд неизвестно откуда достает еще одно кресло, такое же, как остальные и ставит его по правую руку от Максима. Я смотрю на картину вокруг себя и никак не могу отделаться от ощущения нереальности всего происходящего. Театр теней, жуткая аркада, полнейший абсурд. Этого не может быть.

— Садись, — говорит он мне, указывая на кресло.

На негнущихся ногах пересекаю комнату, сопровождаемая взглядами незнакомых мне людей. Тишина такая тяжелая, что давит на барабанные перепонки, словно я на дне Марианской впадины, и я отчетливо слышу свои шаги по ковровому покрытию. Я сажусь на кресло и в какой-то момент слишком ярко, слишком отчетливо, чересчур остро ощущаю реальность всего происходящего, вплоть до света, льющегося сквозь огромные окна и ложащегося на мою кожу тонким щелком. А еще я всем своим существом чувствую жар слева от меня. Его тело, все его существо — мощнейший ядерный реактор, и эту мощь, эту энергию, прячущуюся за полуприкрытыми веками, чувствуют все. Но только я умудрилась войти в активную зону без защитного костюма. Я не могу поднять глаз и смотрю на столешницу из светлого матового материала, чувствуя на себе его взгляд.

— Ты чего так дышишь? — спрашивает он с наигранным дружелюбием.

Я сгораю от неловкости под давлением двух десятков пар глаз. Мелкий ублюдок! А то ты не знаешь…

Собираю все силы в кулак и заставляю себя поднять голову и посмотреть ему в глаза — они улыбаются мне, вторя губам, которые уже не могут, да и не считают нужным, скрывать ликования. Он закусывает губу, нежно лаская взглядом мое лицо, не стесняясь никого из присутствующих, но заставляя меня краснеть за нас обоих. Я смотрю на него и замираю — как же он повзрослел! Я забыла, как в этом возрасте быстро меняется человек, и что одного года достаточно, чтобы пробрести совершенно иную стать — он стал крепче, крупнее, но по-прежнему был изящен в своей мужественности. Вроде бы даже стал чуточку выше. Но главное было не в теле и не в том, что его лицо стало более угловатым, а юношеская округлость уступала место лаконичности и грубости. Дело в том, как он смотрел на меня. Если раньше его наглость, любопытство и хладнокровный цинизм были результатом пережитого ужаса и юношеской бравады, то теперь, до ужаса хладнокровный, прямой и острый, его взгляд имел все основания быть таковым — мальчик оперился, мальчик встал во весь рост, окинул взглядом свои владения, оценил возможности и увидел далеко идущие перспективы. Мальчик превратился в молодого мужчину.

— Лифт у вас не работает, — на выдохе говорю я, стараясь придать своему голосу тот же оттенок беспечности.

Он удивленно вкидывает брови:

— Да ну? — его улыбка расцветает во всей красе, открывая жемчуг зубов. Он переводит взгляд на Белку и Низкого. — И серьезная поломка?

Эти двое отрывают глаза от телефонов и, глядя поверх них, расплываются в жутких ухмылках:

— Не то, чтобы очень, — мурлыкает Белка. — Так… минут пять работы.

— Даже вспотеть не успели, — добавляет Низкий,

— Но теперь все в порядке, — кивает Белка, и они оба тихо хихикают.

Лифтеры хреновы!

Максим, глядя на этих отморозков, при всей строгости и лаконичности момента и своего внешнего облика, мгновенно загорается — искры вспыхивают в его глазах, рот растягивается в широкой улыбке, сверкая зубами. Он снова смотрит на меня. Едва сдерживая хохот, он прочищает горло и поворачивается к людям, сидящим за столом и терпеливо наблюдающим эту сцену:

— Давайте закругляться.

Круглолицый, розовощекий мужчина, сидящий ближе всего по левую сторону стола, говорит высоким голосом с отдышкой тучного человека:

— Максим, по последнему пункту так ни к чему не пришли.

— Хм… А что там у нас? А… да. И на чем мы остановились?

Люди, бывшие картонными декорациями, обрели объем и заговорили, и звук их голосов окружил меня, как рой пчел. Они говорили, но я не слышала их, не понимала смысла слов, потоком обрушившихся на меня. Я смотрела вокруг, переводя взгляд от одного лица к другому — вот Белка и Низкий снова уткнулись в телефоны, все еще придурковато улыбаясь, вот круглолицый мужик о чем-то спорит с солидным мужчиной по ту сторону стола, рядом с которым сидит молоденькая девушка — при взгляде на Максима она заливается розовым румянцем. Ох, моя хорошая, знала бы ты, что он такое, ты была бы белее снега.

А потом я снова смотрю на Максима, украдкой скольжу взглядом по шее, плечам, спине, останавливаясь на таких знакомых, таких красивых руках и замираю, открыв рот, потому что вижу обручальное кольцо на безымянном пальце его правой руки.

Людские голоса слились в белый шум где-то там, за пределами моего восприятия, и мир перестает существовать. Я никого не вижу, ничего не ощущаю, и весь мой мир сужается до широкой, массивной, блестящей полоски белого золота. Это кольцо буквально кричало о себе, настолько заметным и настолько неуместным оно было на юношеской руке. Никаких камней и изощренных украшений, только тонкая, изящная гравировка — одно словно, тянущееся по всей длине. Я не могу его прочесть, но вижу большую заглавную «Л» с которой оно начинается. Наверное, имя новоиспеченной жены. Когда он успел жениться? И какая же ненормальная согласилась на это? Потом поднимаю глаза и снова смотрю на девушку, сидящую через несколько кресел от меня, и понимаю — любая. Любая — старая школьная подружка, бывшая девушка, первая попавшаяся. Кто угодно.

Кроме тех, кто хоть раз бывал в сказке…

Вокруг меня все пришло в движение — кресла начали двигаться, люди подниматься с насиженных мест, поток слов все никак не иссякал и кто-то спорил о чем-то, кто-то пытался перекричать кого-то, и во всем этом гаме я сидела и пыталась собрать воедино совершенно разрозненные куски от разных мозаик. Но не получалось не то, чтобы собрать картинку, но даже собрать эти куски в одну кучу. Зачем я здесь? Все наши отношения сводились к безумной игре на выживание и незабываемому сексу, но теперь, когда ему есть с кем спать…

Меня окатило ледяной волной и затрясло. Я подняла глаза — кабинет опустел и только в дверях еще стояли двое и пытались что-то доказать Максиму, который никого из них не слушая, вежливо но настойчиво выпроводил их из кабинета и закрыл дверь. Он повернулся и посмотрел на меня.

«И началась самая увлекательная из охот…»

Я подскочила с кресла и оттолкнула его в сторону, приготовившись бежать или драться, в зависимости от ситуации. Максим засмеялся.

Конец ознакомительного фрагмента.