Фотограф. Рассказ

Олисава Тугова

Снимок – это отражение реальности. Только вот реальность у всех разная. И у Жеки Сафронова, который собирается устроить выставку студенческих портретов, тоже…

2

На большой перемене он нашел Аню в столовой. Она пробиралась от раздачи с подносом. Жека хотел галантно подхватить ее ношу. Но девушка вцепилась в пластмассовые края так, что пальцы побелели:

— Отвали!

Она добрела до столика у окна и села. В тарелке дымилась рисовая каша. В граненом стакане переливался на солнце сладкий чай. Было видно, как у чёрного входа курят одногруппницы, как они хохочут в табачном дурмане. Аня почувствовала, как опять разгораются щёки и злобно уставилась на кашу. Каша подмигивала ей желтым масляным глазом.

— Приятного аппетита, — тихо сказал присевший на соседний стул Жека. Аня еще не слышала, чтобы его голос был таким осторожным и мягким. — А хочешь — можешь мне на башку эту тарелку надеть, если тебе легче станет, — он не улыбался.

— Сафронов, уйди, а? По-хорошему, — Анин голос звучал уже не так решительно. — Уйди! — в беспомощном «и» дрожали слёзы.

— Глупо получилось. Я совсем не это имел ввиду, когда звал тебя фоткаться…

— Оправдываешься теперь?

— Я не хотел обидеть. Я ещё когда фотик покупал, подумал, что хорошо бы сегодня тебя пофоткать где-нибудь в парке.

— Врешь, ты нашу красавицу хотел снимать. А она вдруг не согласилась.

— Не, она не подходит. Ее надо в студии, в жестком свете, чтобы глаза резало от глянцевого великолепия…

— Сафронов, сгинь отсюда уже, дай поесть спокойно. Мне стрёмно. Каша эта…

— А чего каша? Классная. Я давно такую не ел. Как в детстве.

— Да хорош, вы ж из сушной себе всякую дорогую дрянь таскаете. Ты кашу и не будешь есть, — усмехнулась девушка.

— Буду! — Жека так забавно тряхнул головой, что Аня вдруг вручила ему ложку:

— На, ешь! Посмотрим! — сама встала, чтобы принести ложку себе.

Ручейки топленого масла заполняли вырытые траншеи. Каша исчезла почти мгновенно.

Сафронов едва успел сфотографировать, как пар над тарелкой растворяется в утреннем осеннем свете, похожем на тающее янтарное масло.

Потом он притащил на подносе каких-то салатов, блинчиков, булочек… Угощал девушку, пришлепывал на место непокорно вылезавшую встроенную вспышку, восхищался, снимал всё вокруг. Острую, но беззащитную нежность салфеток в пластиковых стаканчиках. Пальцы кассирши, выбивавшие треск и чеки из допотопной кассы. Первокурсниц, которых рассмешило набранное на печатной машинке меню. Очередь с подносами в узком коридорчике, мелькание половников стряпух и рук, хватающих стаканы с чаем: «Вам первого положить? Так, котлету рыбную с картошкой… И пирожок с капустой. Следующий. Проходите, проходите».

Аня оттаяла, спокойно поглядывала на одногруппника, даже посмеивалась про себя.

— Так пойдем после занятий фоткаться? — не сдавался Сафронов.

— Нет.

— Почему?

— Я не люблю это. Плохо получаюсь и расстраиваюсь.

— Обещаю, что не расстроишься.

— Самоуверенный…

— Есть немного…

— Покажи завтра, какие фотки вообще у тебя получаются. И я решу. Может, соглашусь.

— Жестокая, я ж только учусь!

— А я и не хочу быть учебным материалом…

Они болтали и не замечали, как удивленно на них поглядывает студенческая братия, отученная экранами телефонов от дружеских живых бесед.